Я родился в одном небольшом городе, со странным названием Судьбинск, в главном областном роддоме. Носила мать меня довольно тяжело, да и роды были не самыми нелегкими, ведь родила она меня с перевесом в две недели. Врачи не стали дожидаться, когда я сам соизволю появиться на свет и сделали искусственные роды. Первый мой крик был настолько истошен, что пожилая акушерка, видавшая за свою жизнь и не таких младенцев, вдруг от неожиданности чуть не выронила меня на пол.
Мать с отцом были высокоуважаемыми и почитаемыми людьми в городе: он без малого 20 лет был священником в городской церкви: ежедневно читая проповеди и исповедуя грешных, мать была монахиней: чтила всех святых, соблюдала посты и помогала нуждающимся. Материально, разумеется. Вряд ли они особо нуждались в ее моральной помощи.
Отца любили настолько, что получив прощение, люди настолько были довольны беседой с ним, что впоследствии рассказывали о нем своим друзьям и знакомым, а те в свою очередь своим, так, что помимо собственно местных граждан к нему на исповедь зачастую приезжали и из других городов.
На меня с детства возлагались большие надежды. Все свое тепло и внимание было отдано мне с той любовью, а какую только были способны мои праведные родители, в то время как я - напротив, еще с младенчества стал проявлять свою сущность: долго ходил в штаны, часто кричал по ночам и упорно отказывался учиться ходить.
Строгая, как казалось мне, баба Маня, отцова мать, приходила к нам каждый вечер и, шепелявя своим полубеззубым ртом, наполовину опустевшим еще во время войны, брала меня на руки и, внезапно оказавшись мокрой от детской мочи, хмуро повторяла "Ох, и бес же растет, идишь ты". Впоследствии, будучи уже взрослым я не раз думал о том, что, может она, сама того не желая и накаркала беду на меня, сглазила, как говорят. Хотя... наверное, дело-то было и вовсе не в ней.
В четыре года я наконец-таки под всеобщие аплодисменты произнес свое первое слово.
-А ну, иди-ка ко мне сынок, посмотри, что я тебе принес, однажды сказал мне отец, придя с работы в довольно хорошем расположении духа.
В то время, я уже умел ходить и, довольно, нехотя оторвавшись от вкусной конфеты, бесцеремонно выбросив фантик прямо на пол, кое-как доковылял до него и, взгянув на него невинным взглядом, отчетливо произнес:
-Дай. Таково было первое слово.
Совершенно не обращая внимания на сказанное, отец поднял меня на руки, безумно обрадовавшись, что я наконец-то заговорил, покружил над потолком и радостно понес к матери.
-Софья, крикнул он, гляди-ка, гляди, наш мальчик, наш Петенька-то заговорил!
Мать от радости сняла фартук и, бросив его на стол, наскоро вытерла руки об полотенце и со слезами радости бросилась ко мне.
-А ну, скажи-ка теперь сынок па-па" - сказала она, радостно покосившись на отца.
-Дай - упорно повторил я. Видимо огромная радость, что их единственное и долгожданное чадо заговорила в три с лишним года была настолько велика, что они вовсе не обратили внимания на смысл мною произнесенного.
В школу я пошел в неполные восемь лет. Раньше меня отдавать боялись, да и не хотели. Первый мой школьный день начался с того, что, как только я сел за парту, подо мной вдруг почему-то сломался стул, а рыженькая девочка Светка, с которой меня посадили, оказалась такой редкостной врединой, что, больно ущипнув меня за руку, тут же и получила свое: вполне заслуженный и довольно увесистый пинок.
Наша классная руководительница толстая, суровая Дарья Павловна своим поистине косым взглядом тут же заприметила во мне неладное. Помимо ежедневных троек и двоек, она награждала меня недобрым взглядом и частенько хорошим подзатыльником.
И ведь был я довольно неглупым, но ужасно ленивым до разного рода наук и занятий.
Ничего меня не могло ни увлечь, ни заинтересовать, а посему рос я довольно безрадостным и безразличным к окружающей меня действительности.
Родители этому страшно расстраивались и глубоко переживали за меня. Мать бывало частенько, убираясь в доме одной рукой мыла полы, другой же утирала нет-нет да и набегавшие слезы. Отец же был человеком сдержанным и потому держал все в себе. Только бывало вечерами, иной раз, придя со службы из церкви, подходил к окну, долго-долго смотрел куда-то вдаль, теребя в руке носовой платок, потом, кашлянув, быстро подходил к матери и, словно оправдываясь не столько перед ней, сколько перед собой устало говорил:
-Ничего, мать, он пока ребенок, но мы уж поможем ему, воспитаем.
Мать обычно вздыхала, затем, зажигая лампаду и убирая в косынку выбивавшуюся прядь волос, с надеждой отвечала
-Я знаю Петр, наш мальчик, очень спокойный, да и мал еще, но я чувствую, что придет время и он еще покажет себя". Видя их расстройство, я лишь устало пожимал плечами: да и что я мог сказать им? Что мог показать? Напротив, я продолжал лениться и не слушаться в школе, за что вновь получал двойки и нагоняи от вредной учительницы, а в шестом классе вообще начал курить. Не смотря на это родители не теряли веру в хорошее. И лишь баба Маня всегда смотрела правде в глаза:
-Ох, и доведет он вас окаянный, покоя не даст!
Вот так и промчались мои детские годы. Без особого интереса пролетела и юность.
И вот, мне уже тридцать лет. Я, как обычно по пятницам, когда знаю, что завтра не вставать на работу, сижу на диване и пью пиво, другой рукой со всей силы выкидываю окурок в окно. Окурок не долетает, шлепается на пол, разлетаясь на многочисленные мерцающие искорки, я кряхчу и с большой неохотой встаю, чтобы потушить его. Ох, опять матери работа, проворчал я, снова залезая на любимый диван.
Бутылка возвращается в руки к хозяину, горький напиток растекается по желудку, а я в который раз пытаюсь обдумать свою жизнь. И, хоть я еще далеко не стар, но чувствую, что прошла она быстро, безлико и совершенно без толку: школу я еле закончил и, хотя отец и хотел отдать меня в богословскую семинарию, мне ничего не хотелось настолько, что о дальнейшем образовании не могло быть и речи: ну что поделать, если не привлекали меня ни науки, ни чего бы то ни было ни с какой стороны, не хватало мне ни желания, ни тяги к знаниям. И, хоть я и был бесполезен для общества, я не считал себя совсем уж плохим: при всей своей довольно никчемной личности, окружающие зачастую считали меня добродушным, простым и искренним. И, так как учиться я не мог, да и не хотел, в 16 лет пришлось устроиться работать на завод грузчиком, так как матери с отцом нелегко было содержать меня, а сидеть на шеи я не хотел - это было самым верным для меня решением. За исключением 2 выговоров за пьянство и 1 за прогул (проспал однажды с похмелья) я был вполне обыкновенным, не представляющим ни малейшего интереса работником.
Мать с отцом внешне довольно спокойные, все же переживали в душе. Я смотрел на все это философски, понимая, что изменить меня не возможно, я всем своим видом предлагал им просто принять меня таким, какой есть. Детей, кроме меня им Бог не дал, и, когда отцовыми хлопотами при церкви был построен сиротский приют, они со временем полностью ушли в работу. Горожане их уважали за трудолюбие и любили за доброту, а так как мне довелось быть их сыном, старались не обращать внимания, не высказывать мнений и не показывать свое отношение ко мне. Но за спиной часто шептались и недоумевали, откуда у столь поистине святых, трудолюбивых и умных людей такой никчемный и бесполезный сын.
Ну да мне и самому было этого не понять.
Но ведь с другой стороны, да я такой, но ведь я такой с детства, можно сказать с момента зарождения в утробе матери. Так причем же здесь мать и отец всю жизнь отдавшие на то, чтобы сделать из меня человека с большой буквы этого слова? Бог свидетель, как изо дня в день на истинный путь наставлял меня отец, и прививала самые лучшие человеческие качества мать.
Но сейчас, как мне кажется, они стараются смотреть на меня немного сквозь пальцы и, нередко ловя их смиренный взгляд, я читаю в их глазах: "ничего не поделать, Бог дал нам именно такого сына, потому что так посчитал нужным" и "лишь бы здоровым был".
Что-что, а уж последнего у меня не убавить, помимо этого я довольно упитан, можно сказать, даже толст, и, хотя я далеко не красавец, но иногда под хорошее настроение я себе даже нравлюсь, несмотря на уже ярко наметившуюся лысину, и появляющееся пивное брюшко. Но надо сказать, нравлюсь я себе крайне редко.
Живу я в своей отдельной комнате. Отца и мать стараюсь не допекать и не доставать и, чтобы избежать редких, но совсем мне ненужных вопросов о моей бестолковой жизни просто не попадаюсь к ним на глаза. Выходит, живу как-то сам по себе. Правда в чем-то, как я считаю, толк от меня все-таки есть, ведь большую часть своей скудной зарплаты я старательно отдаю матери, но это, наверное, единственная польза от меня. Она всегда ворчит, поначалу, денег не берет. Но я молча кладу их всегда в одно место - на старый Бабин Манин комод. И деньги идут в помощь бедным, на нужды церкви, нового сиротского приюта и на постоянные записки о моем здравии.
Отец последнее время сдал сильно, его некогда прямая спина порядком осунулась, да и сам он весь как-то похудел, уменьшился что ли. Со мной он общается мало, с утра до ночи пропадает в церкви, ведь грешных людей много, так что клиентов у него, хоть отбавляй. Но, да я и не настаивал, в задушевные беседы с ним не вступал, т.к. прекрасно понимал, что с его церковными, смиренными взглядами он не смог бы одобрить, даже если б очень захотел, образ моей теперешней жизни, изменить которую я совершенно не в состоянии. А посему я с совершенно спокойной совестью ограничиваюсь приветствием утром и пожеланием доброй ночи вечером.
Баба Маня умерла два года назад, поэтому ругать и осуждать меня некому, так что можно сказать, что я полностью предоставлен сам себе.
Зачастую, собираясь с утра на работу и подойдя к зеркалу, я видел там весьма заурядного, местами ленивого, с потухшими глазами бесполезного человека, "Сорняка" общества, как сказала бы баба Маня. Но, повторюсь, я не мог ничего с этим поделать. Да и не считал нужным, ведь ничего плохого, по сути, я не делал.
В дверях раздался пронзительно-резкий звонок. От неожиданности и своих глубоких мыслей я выронил бутылку из рук. "Вот черт, кто так трезвонит с утра пораньше..."
Нехотя подняв бутылку и свой и без того тяжелый зад я лениво поплелся к двери:
-Колян ты, что-ль? Приподнял я крышку глазка.
Но вместо Коляна, моего соседа и просто хорошего приятеля, в подъезде стояла Светка, его родная сестра.
-Петь, ну ты глазок-то протри, а потом глаза заодно,- лениво протянула она моргая своими черными, густонакрашенными ресницами.
Я открыл дверь.
- проходи.
Светка помимо того, что была просто соседкой и сестрой Кольки, была настоящей красавицей, во всяком случае тогда мне так казалось, высоченная, с идеальными формами, жгучая брюнетка она очень хорошо знала себе цену, знала представляла собой и посему мужчины для нее зачастую были средством достижения своих целей. Все, что было у нее за неполных двадцать пять лет, ей подарили ее бесконечные любовники, запомнить которых поистине было сложно. Так и я стал средством. За горячий поцелуй пускай даже в щечку я отдавал ей почти часть своей зарплаты, что называется в долг, который, как правила она с завидной регулярностью слегка забывала отдавать.
На большее, чем поцелуй я никогда не рассчитывал. Нередко я слышал, что она меня ни за кого не считает, и за глаза как только не называет и полным ничтожеством, и уродом, и алкашом и лентяем. Но я не обижаюсь. И ловлю себя на мысли, что всегда радуюсь ее приходу.
-Я собственно, что пришла, лениво протянула Светка, у Кольки в воскресенье день рождения, ну, в общем, сам понимаешь, нужен подарок и все такое, поэтому я решила обратиться к тебе чтобы...
-Ясно, вздохнув, прервал я ее, прошлепав к ящику и достав туда свои немногочисленные накопления. - Вот возьми, к сожалению, это все что я могу тебе дать. Она сделала губки бантиком и привычным жестом, отработанным много раз быстренько чмокнула меня в щеку.
-Ты только не думай, я, как смогу сразу же отдам, тут же повеселела она, цепким движением забрав деньги своими тонкими длинными пальчиками.
-И, да, кстати, в воскресенье-то на вечеринку, ты, это, заходи, хотя Колька сказал, что сам тебя пригласит, я на всякий случай вот тебе говорю. Сказав это, она снова одарила меня дежурным поцелуем и скрылась за дверью.
Я захлопнул дверь, минуту постоял, задумавшись, и подошел к окну. Машин на дороге было просто немеренно: несмотря на то, что был выходной пробки стояли страшные. У соседа Кольки тоже была машина, новенькая дорогая иномарка. Два раза он меня даже подвозил на работу. Я вдруг поймал себя на мысли, что безумно ему завидую. Хоть мы и были соседями и, в некотором роде даже друзьями, но он всегда был полной моей противоположностью - с детства подавал надежды: окончил школу с золотой медалью, потом с красным дипломом вуз, теперь вот работает в какой-то жутко крутой фирме, получает такие же крутые бабки и имеет своих подчиненных. У него есть все. А у меня ничего. Я задернул штору и отошел от окна. И все-таки, почесал я лоб, я открыто себе признался в зависти и был рад этому. Чему? Да хотя бы тому, что я был честен перед самим собой в то время как сотни и даже тысячи других людей, испытывая подобные чувства практически каждый день, просто боятся себе в этом признаться, считая себя абсолютно независтливыми людьми.
Я ковырнул пальцем в уже довольно рваном тапке...А на день рождения я все-таки пойду, тем более, что днем позже Колька пригласил меня сам.
В этот день я проснулся довольно поздно. Было воскресенье. Матери не было, отец тоже куда-то ушел. Так что я валялся в постели до обеда. Потом, решив, что пора все-таки уже и собираться, я нехотя встал, открыл свой шкаф и, выудив оттуда довольно старую, но, за неимением лучшего, еще довольно приличную мою парадно-выходную рубашку и такие же, далеко не новые, но горячо любимые рабочие брюки, стал одеваться.
При этом критически оглядел себя в зеркало. Да, красавцем меня и в правду не назовешь: маленький рост, довольно плотное телосложение, маленькие глазки и огромный нос, при всем этом устрашающе длинные руки...иногда мне казалось, что какому-нибудь художнику с меня можно писать портрет отрицательного героя любовного романа.
Погрузившись в задумчивость, я вздрогнул, когда в реальность меня вернул звонок Кольки.
-Петь, это я, ну что, ты придешь?
- Уже иду, буркнул я и повесил трубку.
Затем порыскал в надежде отыскать какие-нибудь деньги (оставшиеся от того, что я отдал в долг Светке), я нашел сущую мелочь, грустно покрутил в руке, затем сунул в карман и побежал к Кольке, решив, что куплю какой-нибудь сувенир по дороге.
Подойдя к дорогой, красивой двери я решительно нажал кнопку звонка. Сияющий и как всегда идеальный до мозга костей сосед пожал мне руку, принял мои поздравления и предложил войти.
-Это тебе, как-то безразлично сказал я, протягивая купленную довольно маленькую и тонкую книгу.
-О, спасибо, сказал он разглядывая обложку и затем положив ее на диван. - проходи за стол, угощайся. В комнате стоял богато накрытый стол со всякими вкуснятинами. Я не раздумывая накинулся на еду, не забывая запивать ее при этом дорогим коньяком. Когда коньяк кончился, вслед за ним отправилась холодная, не менее дорогая водка.
Домой я приполз поздно. Плохо соображая, что к чему, я протиснулся мимо комнаты родителей, поймав неодобряющий взгляд отца и печальный матери, не раздеваясь, плюхнулся на любимый диван и захрапел.
Сон.
Мне очень часто снится загробный мир. Покойная баба Маня нередко рассказывала о приходящих к ней посланцах с того света. Но я, хоть и будучи сыном известного священника, как ни парадоксально, не знал об этом почти ничего, и верил лишь в то, что рисовало мое воображение. Зачастую, в силу своего искреннего и здорового любопытства, я собирался спросить у матери, что же такое "тот свет", КАК там живут души, да и живут ли вообще, так как сама она мне не рассказывала, а я все как-то не решался, а может и не хотел разрушать свои иллюзии на сей счет.
Вот и сейчас мне снится сон, яркий. Насыщенный, видимо сказывается больная голова и затуманенный алкоголем мозг.
Вот за мной приехал лифт, и я понимаюсь на тот свет. Лифт-то такой новый, блестящий. У нас вот в подъездах таких нет. Странно, думаю я - как это до него до сих пор не добрались пока подростки вандалы. Внутри даже зеркало, в котором я вижу свой огромный нос. Еду долго, минут пять, наверное, и тут лифт останавливается, и я выхожу. Попадаю в огромное белое пространство, такое мутное, что как будто туман, но людей все-таки видно. Люди, черт возьми, как люди в одежде даже, как и мы. Хотя вроде баба Маня говорила, должны быть всего лишь души.
- Ну и что ж что души, думаю я, что ж им теперь голыми ходить? Где-то вдали вижу мигающую табличку с надписью "Рай". Табличка мигает несколькими разноцветными огнями, хотя с боку два уже разбили. С другой стороны тоже висит обшарпанная, качающаяся, того и гляди ненароком упавшая на голову бедняги души-человека табличка с надписью "Ад". Ага, а вот и меня встречают, чтобы провести на суд божий. Ко мне подходят сразу три человека почему-то в форме гаишника и просят паспорт.
Я делаю удивленное лицо, кручу возле виска и насмешливо напоминаю, что мы всего лишь души, которым не нужно удостоверение личности. "Гаишники" вдруг соглашаются, кивают и ведут меня по направлению к "Адской табличке". Ничего себе!!! Возмущаюсь я и начинаю истошно вопить и сопротивляться, вдруг укусив одного гаишника за руку. Он вскрикнул и толкнул меня, награждая увесистым пинком. Ну вот. Началось. Как только я захожу внутрь калитки с табличкой, моему взору представляется поистине жуткая картина: среди страшной жары и раскаленных огней много-много этих не то людей, не то душ, они заняты кто чем: кто крутит бесконечную механическую ручку, кто танцует на раскаленной сковородке, а кто убегает от костра. Причем последнее невозможно, так как человек даже при очень быстром беге на самом деле не движется, а стоит на месте. Мне вдруг резко безумно хочется пить, в связи с чем мне дают в руки бутылку с холодной водой, я с наслаждением подношу бутылку к губам, а вода не льется. Я начинаю злиться, кручу ее и так и эдак, а вода все равно не льется, в то время как пить хочется еще сильней. Тут появляется полка со стаканами с водой. Воды много разной, я пытаюсь взять хоть один стакан, но безуспешно, все они прозрачные и руки их совсем не ощущают. Вот тут-то я, кажется, начинаю понимать мучения ада: человек пытается что-то сделать, но это что-то упорно не получается, в результате чего выходит какой-то замкнутый круг.
Проснулся я от дико надрывающегося старого будильника грозно сообщавшего мне, что пора на работу. Голова раскалывалась на тысячу мелких невидимых кусочков, со звоном падающим на пол, поэтому я оделся и добрался до работы как в бреду, превозмогая жуткую боль и ломку всего организма.
В обеденный перерыв наша крановщица Танька, простая, не очень симпатичная, но, в то же время, отличавшаяся незаурядными, как ей казалось, способностями в области гадания и ранее никогда не проявлявшая ко мне ни малейшего интереса вдруг собралась мне погадать.
- Ты чего это, Танька, сказал я, приступив к довольно незамысловатому заводскому обеду, иди вон ребятам гадай. Голова продолжала жутко болеть, я старался, как мог и растирал ее пальцами в области виска, что почему-то никак не помогало. Длинный и пронзительный гул раздавался где-то в затылке.
- Да ладно тебе, Петь, отмахнулась она, всем уж по сто раз гадала, понимаешь, ребята от меня уже отмахиваются, сказали вон к тебе подойти. Да и потом, сказала она, значительно понизив голос и наклоняясь ко мне так близко, что я невольно поморщился - тебе, небось, самому интересно, что тебя ждет, весело подмигнула она!
- А что меня может ждать? Отстранившись от нее на безопасное расстояние, зевнув, сказал я.
- Да мало - ли что, тарахтела Танька. Я глубоко и протяжно вздохнул: нет, она не отстанет, желая добиться результата. Вот ведь приставучая баба. Сказать по правде, я их вообще особо не жалую, баб этих, ну, за исключением Светки, наверное.
Но прекрасно понимая, что в данном случае мне гадания все-таки не избежать, и понимая, что лучше все-таки согласиться и тем самым отделаться от нее как можно скорее, я неохотно согласился.
Обрадовавшись, она привычным движением разложила карты на несколько кучек, попросив меня аккуратно вытащить несколько из них. Ну, я вытащил. И по мере того, как она молча изучала вытащенные мною карты, выражение ее лица постоянно менялось.
-Ну что там у тебя уже? - наконец, не выдержав, спросил я.
-Первый раз такое выпадает, наконец, выдала она, задумчиво теребя сережку в правом ухе. Сережка была серебряная с красивым черным камушком внутри. - Я ничего не могу понять: сначала карты совсем плохие, затем вдруг вижу добро, свет, радость и даже...тут она почесала лоб, - любовь. Затем, задумавшись, она вдруг улыбнулась и резко спросила - а кстати, Петь, как у тебя женщинами?
Ну вот, началось, подумал я. Кому-кому, а уж ей-то я точно не хотел говорить КАК у меня у меня с ними. Да потому что никак. Я поковырял вилкой в довольно несвежем салате. Когда-то давно, еще в школе мне правда очень нравилась одна девочка: худенькая такая, с косичками каштанового цвета, но она даже не смотрела в мою сторону. Неопрятный троечник, толстый ленивый лапоть, разве мог он заинтересовать "само совершенство", как считали ее в классе? Так и закончилась моя любовь, не успев начаться. А после школы так и вообще ничего не было. Ведь тем, кто хоть как-то нравился мне, даже близко не нравился я. В свою очередь тем, кому нравился я. Хотя стоп. Наверное, я и не нравился никому и никогда, признал я с грустью простую истину, истину моей пустой жизни. И не то чтоб это было из-за моей внешности, хотя, разумеется, и это играло далеко не последнюю роль. Просто для всех я был моль, был и есть. Я не читаю газет, у меня нет хобби и нет друзей, за исключением разве что моих соседей. Я работаю на простом заводе, чтобы хоть как-то сводить концы с концами и по большому-то счету меня такая жизнь вполне устраивает, и мне особо никто и не нужен...мать вон с отцом и тех не вижу почти, как-то глупо усмехнулся я, хотя и живем-то в одной квартире. Вот ведь как вышло в который раз подумал я: сын почтенного священника и поистине святой женщины. Кто бы мог подумать что родиться такой я....Разве что Баба Маня. Интересно вдруг посмотрел я наверх, как она там, наверное, с дедом встретилась, ведь так хотела. Дед ушел рано - на войне погиб в самом расцвете своих лет, да и ей не было и сорока. А она так больше и не вышла замуж, говорила, уж больно деда любила. Почему-то она мне никогда не снится Странно. Сколько раз видел тот свет, а ее там не было...
Иногда мне жалко себя, жалко мать, жалко то, что я родился у них, а не у каких-нибудь бездельников или алкашей. Тогда бы, наверное, я был, как говорится, в своей тарелке и мне не пришлось бы стыдиться за свою жизнь, переживать за свою пустую личность. Я бы закрылся от мира, лежал на диване сколько мне влезет и может даже не работал бы, хотя тогда бы мне не что было купить пива.
У нас нет даже животных. В детстве, правда, у нас был лохматый пес Грунька, но когда он немного подрос я взял его с собой на речку, где он непонятным образом утонул. Вроде большой уже был. И плавать умел. А тут вдруг нырнул и не вынырнул. И все. Больше мы никого не заводили.
Пееееееееееееееть, ау, я тут - визгливо, постукивая пальцами по грязному пропела Танька. Ты чо, легонько стукнула меня по лбу, заснул что ли? Я вздрогнул и вернулся в реальность происходящего.
-А, да, прости, так что ты хотела? От тебя я уж точно не чего не хотела, неприятно усмехнулась она, я тебя просто спрашиваю, как у тебя с женщинами, а то карты какие-то странные, сказала она задумчиво покручивая в руке одну из них.
Я немного разозлился. - Да ничего! отстань ты уже. Понимаешь Танька не формат я для них.
- не формаааат? Протянула она, положив карту на стол.
-А так, ну сама посуди: я некрасив - раз, можно сказать почти беден - два, и потом...потом я, ну в общем совершенно неинтересен для них. Тут вдруг меня осенило и я, весело посмотрев на нее, лукаво спросил:
- Вот ты, Танька, сказал я, попытавшись игриво взять все ее за руку, вот скажи только честно: тебе Я интересен?
- Скажешь тоже Петька, фыркнула она, отдернув руку, конечно нет!
Чем же? Решил не сдаваться я...
Чем? Она вновь затеребила свою сережку только теперь на левом ухе, ...ну...в общем, не формат ты Петя, не форматом и помрешь, рассмеялась она, посмотрев на часы и наскоро собрав все карты в кучу, собралась уходить
-Тань, вдруг жалобно проскулил я, а с картами-то что?
-А ничо, уже встала она: - Вроде говорят, что баба у тебя будет, только странная какая-то, нездоровая что-ль, и жизнь такая полосатая: есть большая полоса белая, но перед этим почему-то чернота одна. - В общем, в ближайшем будущем жди беды, Петро, радостно потрепав мне волосы встала из-за стола она.
- Ага, очень смешно, спасибо, обрадовала - пробубнил я.
- Да ты близко к сердцу-то не принимай, вновь засмеялась она, хоть и гадаю я хорошо, но ты пораскинь своими куриными мозгами: ну откуда у тебя быть бабе-то, хоть и больной? вновь противно захихикала она, карты наверное врут: вчера весь день до ночи гадала, надо бы отдохнуть им дать, а то вот теперь несут всякую чушь. Пошли лучше работать, вон видишь уже, как на нас смотрят, да и обеденный перерыв закончился.
- Все же, какая противная баба, поморщился я и нехотя поковылял работать. Голова хоть и не прошла, но хотя бы гудела гораздо меньше.
Рабочий день пролетел как-то быстро. На улице было лето, жара стояла страшная середина июля, одна назойливая муха так и норовила сесть на мой нос, сразу выделив его среди остальных "достопримечательностей".
-А ну пошла, отмахнулся я. Пора было домой. Я собрал вещи, спустился и вышел.
Шоссе, мимо которого я шел было оживленнее обычного, я невольно загляделся на машины. Тело еще ломило, и идти пешком страсть, как не хотелось. Я оглянулся по сторонам, в надежде встретить Кольку и попросить подвезти. Но его как назло не было. Если б я был богат, подумалось мне, я бы купил машину и был самым счастливым человеком на свете. Помимо того у меня бы появилась куча друзей, а красивые девушки ходили бы за мной толпами. Особенно Светка, я невольно усмехнулся, с большими деньгами я наверняка получил бы от нее все, что захотел, а свои скупые поцелуи в щеку она бы оставила другим неудачникам. Полностью погрузившись в мечты
я и не заметил, что вышел прямо на шоссе. Очнувшись через несколько секунд, я понял, что было поздно: прямо на меня буквально летела ярко красная большая машина...я плохо разбирался в марках, но, судя по размеру Джип, наверное, пронеслось в голове.
Тело как будто парализовало и ноги прилипли к дороге, словно их намазали супер-клеем. Краем уха, где-то уже совсем далеко слышу звонкие долгие сигналы, относящиеся по всей вероятности к моей персоне. Но ничего поделать не могу. Раздается громкий тупой удар. Я чувствую, как отлетаю куда-то вбок, и падаю с такой нестерпимой болью, что начинаю терять сознание, но не сразу, а медленно-медленно. Вот как в замедленной киноленте прокручивается потихоньку вся моя жизнь: вот я сижу на коленях у матери, она ставит меня на пол и пытается научить ходить. Вот я в песочнице, леплю куличики из горшка, куличики получаются корявые и некрасивые, и я раздраженно бросаю ведро в песок. А, вот я уже в школе стою у доски, а грозная ДарьПаллна объясняет мне условие какой-то незатейливой задачи. Вот я жадно целую Светку в румяную щеку, а вот я и на своем заводе, вот Танька сидит напротив меня, раскладывая карты...ах карты...Танька-Танька! накликала ты беду на меня... Все. Конец. Пустота.
Через некоторое мгновение я вдруг начинаю ощущать себя. Я умер? В этом нет сомнения, но странно, что я себя чувствую. Вдруг я чувствую, что сильным толчком улетаю куда-то вверх. Так и есть - нахожусь где-то в метре от земли и о Боже, воочию вижу себя неестественно распластавшегося на дороге, в луже крови. Так, минуточку, как же так, на мгновение я пытаюсь собрать мысли, но все равно ничего не понимаю, хочу привычным жестом почесать голову, но вижу что рука моя полностью прозрачная, видимая лишь по основным ее очертаниям и контурам. Тогда я смотрю на остальное тело, также очень бледно видно рубашку и брюки, в солнечных лучах можно не увидеть совсем. Я прижал руку к голове: так и есть голова почти совсем не чувствует прикосновение руки. Да и рука такая легкая, как пушинка. Тут мой взгляд вновь упал на мое тело, лежащее на дороге. Я лежал в лужи крови, - как же теперь отстирать единственную нормальную рубашку? вдруг подумалось мне. Рядом уже набежали какие-то люди и парочка милиционеров. А вот и скорая помощь. Я взял и поднялся на метр, выходит я могу передвигаться, удивился я, тогда надо срочно успеть за скорой, дабы увидеть, куда же везут мое тело.
Наконец меня убрали в машину и карета скорой помощи стремительно понеслась. Я полетел вслед за ней.
Вот это да, все не верилось мне! Выходит я могу летать!!!!!!!! Выходит, что человек почти не зависит от своего тела, ведь вон оно тело, лежит в капельницах и бинтах, а вот он я, я все вижу и чувствую, но, наверное, меня не видно - я беспрепятственно проношусь сквозь деревья и стены, чувствую поистине настоящий кайф! Я лечу как птица!
За поворотом скорая остановилась у районной больницы.
Подлетев туда же, я влетел прямо за докторами и, опустившись на землю, подошел к ним, дабы услышать их разговор.
Молодой врач с серьезным лицом что-то долго говорил другому, постарше. Говорили тихо. Я решил остаться на месте, почему-то испугавшись приблизиться к ним поближе. Из всего сказанного, я обратил внимание лишь на конец разговора
- Если все пойдет как надо, в лучшем случае, год пролежит в коме сказал тот, что помоложе.
- Постараемся сделать все возможное, вздохнув, сказал тот, который постарше, надо бы его родственникам сообщить.
Я опустился на лавочку рядом с ними и, поджав под себя почти неощущаемые и невидимые ноги, подумал: выходит, я пока не умер, но чертовщина какая-то, я и там и тут...м-дааа, ситуация, мягко говоря, не самая лучшая.
Затем я поднялся и невидимо зашел в закрытую палату, где неподвижно лежало мое бедное, некогда еще такое живое тело. От одного взгляда на самого себя я невольно содрогнулся: все оно было в капельницах и кое-где перевязано бинтами. На правом боку кровь через бинт просочилась, являя собой огромное красное пятно, в остальных местах было множество жутких царапин. Голова тоже была перевязана так, что торчали одни закрытые глаза. Эх, Петр, вздохнул я, не дожил ты до старости. И пусть это тело некрасиво, но оно было мне дано мне при рождении, а значит так было кому-то нужно и именно таким я и должен был быть. Тут вдруг тело мое невольно задергалось. Какой-то прибор неестественно запищал и в палату тут же влетели врачи.
Странно, я никогда не плакал, но тут вдруг испугался, и большая слеза скатилась по щеке. Вот теперь я точно умер, тогда как это я плачу? Выходит души умеют плакать? Наяву, как в жизни?
- Прощай тело, подумал, я, вот теперь, наверное, мне пора.
Спустя пару минут, я вдруг почувствовал, что неведомая сила тянет меня наверх. Нет, нет, нет заорал я! Погодите, я пока не хочу, не хочу, подождите! Но меня, разумеется, никто не услышал.
Я летел наверх медленно и потому все видел: внизу осталась больница, осталось то, что когда-то было мной, а теперь нелепо лежало на больничной койке, остались мать с отцом.
Меня внезапно передернуло, рот автоматически сам открылся и я каким-то чужим голосом против воли как в детстве заорал: "Мааааааааааааааама, что теперь с вами будет, как бы будете без меня, такого никчемного и бесполезного, но при этом горячо любимого, простите меня за все и прощайте, прощайте...
Я все летел и летел, вот уже по соседству появились облака такие разные. В детстве я всегда видел в них зверей. Так и сейчас, вон львенок прощально машет мне лапой, а вон собака виляет хвостом... Потом я попал в туман, но туман, против обыкновения не серый, но желтый, теплый такой, будто бы даже светящийся. Я лечу на тот свет, догадался я. Ну здравствуй, Баба Маня, не думал, что так скоро свидимся!
Пролетев еще какое-то время, я вдруг затормозил. Вернее будто бы неведомая сила затормозила меня. Еще секунда и я оказываюсь на довольно твердом полу. Пол тоже светлый, блестящий, интересно подумал я, и чем его так моют, что он так блестит, неужели здесь продается жидкость для мытья полов?
Еще секунду я стою в нерешительности, потом решаюсь пройти вперед и попадаю прямо в длинный такой коридор. Несколько минут идут по нему. Коридор абсолютно белый и тоже весь какой-то теплый и изнутри светящийся.
-Однако, подумал я, свет здесь точно не экономят. Наконец я зашел в единственную дверь, располагающуюся в конце коридора. Зайдя в просторное помещение, я обратил внимание, что внутри было много народу, все сидели на длинных белых скамейках, расставленных по бокам. Я встал где-то с одного краю.
-простите, а куда все эти люди? - спросил я у бабульки, сидящей совсем рядом со мной.
-дык, это, на суд Божий поди, сынок.
-на сууууд, удивленно протянул я, - тогда наверное надо занять очередь.- а кто ж тут последний?
-дык, тебя вызовут, спокойно объяснила словоохотливая старушка, у каждого здесь свое время, свой час, вот как твой настанет, за тобой и придут, да ты не суетись обожди пока.
Я сел на свободное место рядом с совсем молоденькой девушкой.
Девушка была очень хорошенькая: большие открытые голубые глаза, по-детски пухлые щечки с ямочками, четко очерченные яркие губы.
Девушка вдруг внезапно обернулась ко мне.
- прости, ты только что зашел? как там на земле?
Я посмотрел в ее невинно-детское лицо.
-жарко, говорю в ответ, ведь середина летом.
-а здесь ничего не чувствуешь, грустно вздохнула она. Только легкое тепло и свет кругом, свет, свет свет... Мне вдруг стало ужасно тоскливо и жаль ее, и я решил поддержать разговор.
-Да, кстати, я- Петр. Протянул я ей свою прозрачную руку. А тебя как звать?
-Жанна, слегка улыбнувшись, так же прозрачно пожала она мне в ответ.
-А ты как сюда попала, Жанна? - Как?- безразлично спросила она, затем замялась и добавила. Да ведь я проститутка... -Ктооо? Не веря своим глазам, машинально переспросил я.
-Ну ты, парень с луны что-ль свалился, про-сти-тут-ка, -протянула она-, что не слышал о таких?
Слышал, кивнул я головой, не переставая удивляться.
-Ну так вот, продолжала она, все бы ничего: жила себе да жила, ни мне никто не мешал, ни я никого не трогала, так однажды на вызов приехали и один клиент, знаешь, редкостный гад попался - она вытерла кулачком набежавшую совсем прозрачную слезу - издевался сначала, зубы мне выбил, нос сломал, потом бить начал, а в конце задушил, чтобы в ментуру не настучала да денег не платить. Чтоб его здесь черти разодрали, -яростно сжала она маленькие кулачки.
Представив воочию всю картину я лишь поежился, совершенно не зная, что и ответить. Такая ангельски симпатичная девушка, с виду сама невинность и вдруг проститутка...
Жаль, конечно, хотя ведь никто не заставлял, подумал я.
- А ты пожил бы как я, словно читая мои мысли, снова повернулась она ко мне. Мать с отцом умерли рано - ну дом наш сгорел, а они как раз там были, я потом все жалела, что с ними не сгорела - в школе была. Меня в детский дом отдали, потом на улице оказалась в 18 лет, поступить никуда не смогла, особым умом не отличалась и денег не было, потом родила ребенка, денег нет, а ему есть надо вот и пошла работать...ну да что тебе рассказывать, все равно не поймешь. Она замолчала, а потом добавила - а вообще, каждый работает, как может.
Я промолчал снова. Ведь мне и вправду было ее не понять: я никогда не знал ни нужды, ни горя, у меня было все: беззаботное детство, прекрасные мать с отцом. Интересно, кстати, как они там, сообщили им, что ли уже обо мне или нет?... Жалко вот так и ушел, не успев даже попрощаться, ну да они поймут.
А вслух сказал
- А меня машина сбила, красная такая, теперь вот тело в клиническую смерть впало, а душа значится здесь.
Пьяный что ли был? Недоверчиво спросила она
-Да нет, задумался просто. Я оглянулся вокруг: народу было так много, что ждать наверное целую вечность. - Послушай, а долго ждать-то здесь?
- А не знаю, пожала плечами она, тут же понимаешь как бы времени нет в принципе, здесь вечность, поэтому сложно понять. Да ты не суетись, тут каждому свой черед.
Я посмотрел на руку. Когда я попал в аварию, на ней были часы. Так и есть: часы сохранились, только стрелка не двигалась, видать и вправду время остановилось.
- А у меня мальчик остался там, продолжала она, сын, Илюшка. Видела, что его решили в детдом сдать. Теперь вот не знаю. Тут ведь как - родственников на земле нельзя навещать. Нельзя им показываться. Иногда во сне если только. Так он у меня большой уже пять лет, она улыбнулась, рад был бы хоть как меня увидеть. Она затеребила краешек почти невидимого платья, в котором была. Как он там без меня...? Ведь я что для себя старалась? все деньги пока жива была на него тратила, все что ни заработаю, сталась, чтоб ни в чем малец не нуждался, а вот видишь как вышло-то, кому вот теперь-то нужен...
Она вздохнула и отвернулась. Краем глаза я видел, как она вновь смахнула слезу, но я промолчал, не могу видеть плачущих женщин и просто не знаю, что им сказать и как успокоить. Я лишь вновь поразился тому, что души, однако-ж, умеют плакать. Ведь вот оно как. Права была Баба Маня, что люди не умирают. Душа ведь сильнее тела, и она не может не быть, не может вот так взять и перестать существовать. Вот и я, к примеру, продолжаю быть собой. И я не могу никуда деться, в то время как мое тело лежит без сознания.
Я еще раз посмотрел на себя. Ну и что? - выгляжу как до аварии в той же рабочей одежде, я потрогал воротник - он почти не чувствовался, значит и рубашка не грязнится и ее не надо стирать. Выходит это просто иллюзия одежды...
-Петр Луковин, вдруг громко объявил голос. Так громко, что, услышав свое имя, я невольно вздрогнул.
-Ну вот, и тебе пора повернулась ко мне моя соседка - что-то важное там с тобой, раз раньше всех вызывают. Я встал, и уж было хотел идти. Тут вдруг она что-то вспомнила и резко схватила меня за руку.
- Послушай, ты раз пока в клинической смерти, может, оклемаешься еще, если выживешь, ну, когда-нибудь, ты, это, К Илюшке-то моему зайди, посмотри, как он там!
-Петр Луковин! уже более настойчиво вновь повторил голос
Я направился к огромной двери, располагающейся в самом конце коридора.
На ходу, вдруг, резко обернулся.
-адрес, адрес детдома выкрикнул я ей!
- Вот держи, подбежала она, сунув мне в руку какую-то бумажку. Я наскоро развернул и прочитал: Ленинская дом 3, Сына зовут Гаврилов Илья.
Гаврилов Илья, повторил я, сунул бумажку в штаны и потерял ее из виду. Впереди было много народу. Я быстро пробирался среди них, подойдя наконец к нужной двери. С минуту я колебался.
Совершенно не знаю, какие здесь порядки. Вот ведь в дверь к нашему заводскому начальнику всегда надо было стучаться. Я пожал плечами и на всякий случай постучался и здесь.
-Ну же, входи уже! услышал я мужской довольно низкий голос за дверью.
Осторожно приоткрыв дверь, которая на деле оказалась тонкая-тонкая, как какая-нибудь пластинка, я вошел.
И здесь было много света, который источался повсюду так, что казалось, кабинет был насквозь пропитан множеством лампочек, но в то же время свет был не яркий, а бледный такой, слегка приглушенный. Я огляделся по сторонам. Кабинет как кабинет, в центре стол с множеством папок, рядом два шкафа.
Посередине комнаты сидел человек. Он был невысокого роста, одет он в строгий костюм, но такой бледный и еле заметный, что будто и не было его вовсе. Выходит и вправду эдакая иллюзия одежды. Лицо его тоже не было ярким, но на нем отчетливо виднелась каждая морщинка. Он был непонятного возраста, и не то чтобы совсем стар, но уже и не молод. При всем том, весь его внешний вид казался каким-то чарующим, словно влекущим к себе.
На его лице угадывалась едва заметная улыбка. Я догадывался, кого видел перед собой.
Когда-то, еще в детстве, баба Маня рассказывала о нем. Это единственное из ее рассказов о другом свете, что я почему-то запомнил. Апостол Петр, подумал я
-Ну, здравствуй, вдруг протянул он мне руку. Да ты присядь, указал он мне на соседний стул.
На секунду я растерялся.
- Здрасьте, как-то неуверенно промямлил я и сел на стул, Спасибо. Хорошо, что теперь я здесь, а то бы там, на земле предательская краска смущения залила бы мое все лицо, до самых ушей, как у меня обычно бывает. Еще бы, про себя усмехнулся я: не каждый день встречаешься с такими людьми.
С минуту мы оба сидели молча, потом он откашлялся и заговорил.
-Непростая с тобой ситуация, выходит Петр, понимаешь ли.
Я невольно хмыкнул, - по-моему, он меня с кем-то путает, обычно со мной все проще некуда.
-Пока твое тело находится в клинической смерти, ты у нас. Что будет потом? Он вновь откашлялся, будто все не решался что-то сказать, - потом, помолчав продолжил он - я должен донести до тебя одно важное решение. Опять между нами воцарилась пауза. Я сидел и глядел в светящийся пол, мне все было непонятно, куда он клонит.
-Сложный ты человек Петр, я всегда много думал о тебе. Сложный и необычный. Вот вроде бы много у тебя пороков и недостатков, грешен ты прилично, но есть то, он поднял указательный палец вверх, на что никто в тебе не обращал внимания, что совсем не видно за пеленой твоего безразличия.
Я взглянул на него и невольно хмыкнул - Вот уж действительно удивил! Никто никогда не видел... да я с детства был как на ладони. Я совершенно зауряден и предсказуем, в связи с чем натура моя абсолютно прозрачна, как в переносном, так похоже уже и в прямом смысле.
-Ты никогда не думал, какое у тебя сердце? - прервал мои размышления Апостол.
Сердце, как сердце, пожал плечами я, в последнее время даже побаливает часто, вот только от чего - не знаю, то ли от алкоголя. То ли еще от чего.
-Доброе у тебя сердце, вот какое. Улыбнулся он. Затем встал и стал ходить из угла в угол. - Твоя лень и безразличие, твоя усталость от жизни тебя поглотили. Ты не знаешь, зачем живешь, не знаешь для чего. У тебя нет ценностей, нет эмоций, нет страданий и радостей.
Тут он вдруг резко остановился и заглянул мне в глаза так, что я машинально поежился.
-Но ты добр, Петя, ты искренен и никогда не врешь самому себе. А это, он вздохнул, это сегодня редкость.
Он сел и на мгновение засмотрелся куда-то вдаль. Затем повернулся ко мне.
-Ты знаешь, через меня проходит множество самых разных людей, точнее то, что от них остается и я, равносильно судье на земле, выносящим свои приговоры, я выношу свои людским душам, приговоры, за которыми последует вечное их исполнение. Так вот, ты понимаешь, сынок, добрых и отзывчивых, бескорыстно-искренних людей там - он показал пальцем вниз, на земле, и не осталось -то почти совсем...он громко и горестно вздохнул, затем встал и опять прошелся. Я обратил внимание, что окон в кабинете не было совсем.
- И уж больно мать у тебя с отцом хороши, зря ты так с ними. Святые люди, всю жизнь отдали на службу божию!
Тут я хотел было не согласиться, так как плохо, в полном смысле этого слова, я к ним никогда и не относился, невнимательно, безразлично - да, но не плохо, но он не дал мне договорить.
- В общем, слушай внимательно. Постараюсь быть краток. Уже завтра душа твоя облачится в новое тело и тебе дается ровно полгода, дабы полностью изменить всё: за этот довольно короткий срок ты должен полностью раскрыть себя, свою душу и сердце.
На секунду он замолчал, затем подперев подбородок рукой, глубоко задумался. Думал он, наверное, минут пять.
-Задача сложная для тебя не спорю, тяжело отыскать доброе сердце под толстым слоем лени, невежества и безразличия. Внешние пороки полностью скрутили тебя. Твоя жизнь пуста и невыразительна. Ты живешь, но тебя вроде, как и нет вовсе.
Я слушал его то спокойно, то не переставая удивляться. Во всяком случае, с его словами о моей жизни я где-то был даже согласен.
Но...возразил я, послушай, во-первых, почему я, а во-вторых, не слишком ли много ты возлагаешь на меня? Я почувствовал прилив лени, смешанной с раздражением. За каких-то пол года чего-то доказать, да с чего ты вообще взял, что я какой-то необыкновенный? - почти перешел на крик я.
Он медленно поднял палец вверх, тем самым резко заставив замолчать меня. Так и не ответив на волнующие меня вопросы, он продолжил.
-Не бойся, - основные богатства человеческой души, основные ценности всего человеческого естества тебе помогут в этом:отзывчивость, целеустремленность, оптимизм, внимание к проблемам других людейбудут твоими верными помощниками, главными спутниками на пути к исполнению цели. И да такова воля Господа.
Я опустил голову и как-то непонятно сгорбился. Обычно я так сажусь от бессилия, от невозможности изменить что-либо. М-дааа, уж лучше б я просто умер что ли...чертовщина какая-то, подумал я, посмотрев на Апостола и тут же испугавшись своих мыслей.
-И еще, прищурился Апостол Петр, будто бы прочитав их- дабы усилить нашу задачу, сделать ее для тебя еще сложнее, как я уже говорил ты будешь жить в новом, абсолютно новом для тебе теле. Принадлежало оно человеку, который все это время лежал в реанимации и умер только сегодня, причем у себя дома. Душа его слишком грешна и ей предначертано попасть в ад.
Там на земле, он вновь показал вниз, никто не знает, что он уже здесь: ни его родные, ни друзья. Завтра его тело оживет, так как в нем этот время будешь жить ты. Среди всех его родных и близких тебе теперь и предстоит прожить в отведенное нами время.
- Да, но - Я совсем перестал понимать что-либо и потер лоб, а что же будем с моим телом?
Апостол еле заметно улыбнулся.
-Через полгода, мы вновь встретимся с тобой. Если ты сможешь показать то, что мы ожидаем от тебя, то, в знак благодарности, мы вернем тебе твою жизнь, и ты сможешь еще прожить на земле несколько счастливых лет, сможешь искупить все грехи для последующего существования здесь вместе с твоими праведными близкими. - Помни, Петр, все зависит только от тебя.
Я лишь вздохнул в ответ.
-Это все, что я хотел тебе сказать. Он встал, показывая, что разговор окончен. Ах да, кстати, чуть совсем не забыл, вдруг спохватился он, перед тем как я отпущу тебя, я уступил просьбе одной прекрасной женщины сказал он, закатив глаза вверх, так вот, тебя ждет кое-кто.
Тут дверь кабинета раскрылась.
- Баба Маня! вскрикнул я.
Она точно совсем не изменилась: те же полные руки, тот же пучок, собранный на затылке, все точно, как когда, в лучшие годы ее жизни. Она всегда была статной, красивой женщиной. Умерла она от рака желудка в жутких мучениях, исхудав до невероятных размеров. Ей не было и пятидесяти.
Выходит, вновь подумал я, сюда попадаешь не в том виде в каком умираешь...
Давно я ее не видел, а помню. Нельзя сказать, что она все время на меня ворчала, просто всегда смотрела правде в глаза. Если б она меня воспитала, кто знает, каким бы я стал. Мать с отцом буквально на меня молились, в то время как хорошая порка полной рукой бабы Мани мне бы отнюдь не помешала.
При виде ее такой довольно молодой и красивой, только что будто пришедшей из моего детства, я растерялся и нашелся, что сказать.
Она начала первая.
Ну, здравствуй, Петр. Какой ты стал! Я ж помню тебя совсем мааааленьким, бездельник, ты эдакий. Она улыбнулась и слегка потрепала меня за щеки. Я почувствовал легкое прикосновение родной руки.
-Только теперь я большой бездельник - грустно улыбнулся я.
Тут она будто спохватилась и всплеснула руками.
-Батюшки, что ж ты так быстро-то к нам пожаловал?
Да что там говорить - махнул я рукой.
-Авария была понимаешь, машина красная такая меня и сбила - сказал я, а про себя подумал.
А вообще какая разница, ведь прав был Апостол: что я был, что меня теперь там нет...никто и не заметит вовсе, кроме матери с отцом разумеется.
Баба Маня взяла меня под руку и показала на дверь,- пойдем, поговорим там. Я обернулся. Апостол Петр сидел за своим столом и что-то писал, не обращая на нас никакого внимания.
- До свиданья, сказал я ему. Он положил ручку на стол и встал.
- Удачи сынок, по-доброму пожелал он мне. Очень надеюсь на тебя: покажи всем, какой ты есть на самом деле, раскрой свой внутренний мир.
Я закашлялся, вспомнив наш разговор
-постараюсь, как-то неуверенно сказал я, но тут же добавил - но, все-таки ничего не обещаю.
-ты совсем не изменился, засмеялась баба Маня! Пока Петр, сказала она обратившись к Апостолу и весело ему подмигнув.
-Давай Мария, заходи и деду своему привет передай, забыл он меня что-то, совсем не заходит.
- Ну, так делом же занят, возразила она, сады в раю приводит в порядок, щаз вот две яблоньки что-то не растут совсем, вот и хлопочет он все над ними. Как освободится - обязательно зайдет!
-Ну бывай!
Дверь за нами захлопнулась, и мы вышли. Шли мы вновь по той же светящейся, ровной дороге.
Баба Маня начала разговор.
-Спокойно нам здесь понимаешь, нет ни зла, ни насилия, ни злобы людской. Всегда ярко, тепло и светло.
- Интересно, покачал головой я, а вы здесь прям как люди: едите, спите, работаете?
Она усмехнулась.
-Вот ведь говорила ж Софье, что глаз да глаз за тобой нужен. Смотри-ка, она ткнула меня пальцем в лоб - такой лоб вымахал, а так ничего и не знаешь. Она развела руками. Пища-то здесь духовная, понимаешь, есть и спать это удел людей, а мы...мы всего лишь души, и у нас нет человеческих потребностей. Что касается работы, то работать мы продолжаем и здесь, наверное потому, что труд - понятие единое для всех: и для людей и для душ. И вообще понимай так: потребности людские умирают вместе с телом, потребности души же вечны. А с ними вечны и все эмоции, чувства, которые когда-то переживал человек. Переживает их теперь его душа.
-Ба! вдруг резко перебил ее я, заболтались мы с тобой совсем, а мы сможем с дедом повидаться?
Она улыбнулась. - Конечно, он ждет нас у калитки.
-У калитки?- не понял я.
- Ну да, у входа в рай. Он очень будет рад тебя увидеть.
Деда я не видел вовсе, его убили еще в войну. Он пал смертью храбрых и был настоящим героем. От отца я слышал и то, что он был человеком добрым : до войны чем мог помогал бедным и детям, заботился о бездомных животных. Не удивительно, что он попал в рай.
- Вот мы и пришли, сказала баба Маня. Мы остановились на небольшой зеленой округлой площадке, сплошь покрытой хорошенькой молодой травкой. Я нагнулся и потрогал ее. Ух-ты, живая! Однако, мы на огромном расстоянии не только от земли, но даже от облаков и вдруг живая трава. Ах, да, вспомнил я, баба Маня сказала, что дед обрабатывает сады в раю. Выходит, природа здесь есть. Я еще раз потрогал травку. На этот раз она показалась мне не такой ощутимой, лишь слегка-слегка, как когда-то одежда, мысли не давали покоя моей голове - значит, она не совсем настоящая, вернее не такая на земле...
- Внучок! Вдруг услышал я и вздрогнул. Я выпрямился, прямо ко мне шел высокий немолодой седоватый мужчина, он был настолько высокого роста, что казался выше отца, который славился в округе тем, что был выше всех. На носу его были очки, но даже через них я увидел невероятно добрые, искрящиеся теплом глаза.
-Привет дед, как-то нелепо сказал я и поднял голову. Я был почти в два раза ниже его. Дед взял меня за руку.
-Какой ты взрослый стал! Ведь я так много думал о тебе.
-И я думал, дед, признался я - правда, не так много как ты, смутившись, тут же добавил.
- Что ж ты так рано-то сюда?
- Да, отмахнулся я, - шел я с работы, а на меня машина..., впрочем, какая разница. Я в клинической смерти, нахожусь на земле. И вот поэтому здесь с вами.
- Послушай, Петюнь, иногда она меня так называла в детстве, а как там мать-то с отцом?
-Ну, подумал я, когда я был еще там ничего вроде, не болели особо, работали, а как сейчас, я пожал плечами - не знаю даже.
Мне вдруг стало не по себе. Наверное, мать часами сидит в больнице, а отец как всегда во всем винит себя...
Тут к ним подошел маленький человек, одетый во все белое. Ангел, наверное, догадался я. Минут десять они о чем-то говорили, затем он ушел, а они повернулись ко мне.
- В общем, нам пора, сказала она.
Я растерялся - но как же... мы только разговор вроде начали и вот
с дедом я так толком и не пообщался?- вскричал я
Дед похлопал меня по плечу.
-Ничего-ничего внучок, выходит тебе не время еще, когда придет твое время, наговоримся еще...
-Береги себя, сказала баба Маня - и все-таки попытайся исполнить волю Апостола, укоризненно добавила она. Хоть ты и лодырь, и бездельник приличный, а, авось, да и выйдет из тебя толк-то.
В этих словах я узнал свою старую бабу Маню, отчего невольно улыбнулся, и в это мгновение исчезло все. - Как! Подождите! Но ведь душа не умирает, - только успел крикнуть я и отключился.