А. Сергеевич. Первая утрата

Первая утрата

Посвящается

самым мужественным людям этого мира -

Женщинам и их детям,

и отдельно моей жене и нашим детям

....

Мы, молча, смотрели друг другу в глаза, пока дочь играла нам на фортепиано. Звучала "Первая утрата" Р.Шумана. Мы слушали безмолвно, но не молчали. Не было слов, которыми можно было бы все это высказать, миллионы слов уже были высказаны, выплаканы, выкрикнуты, вырваны из горла, они заканчивались и начинались снова, и теперь наступило время, когда они снова закончились. Остались лишь вибрации, подхватываемые драматургией этой музыкальной пьесы, написанной для детей одним из величайших музыкальных романтиков. Эти вибрации подхватывались нарастающей драмой произведения и передавались сначала от меня к тебе, потом от тебя к ней, обратно от нее к тебе и от тебя ко мне, и в финале, мы уже, будто в унисон, все звучали этой нескончаемой печалью. Дочь заканчивала и начинала снова, и так, минуту за минутой, звучала эта, гениальная в своей простоте, кажущаяся бесконечной, "Первая утрата".

Время остановилось, и музыка только подчеркивала этот космический останов, это движение по кругу в замкнувшемся для нас и на нас времени и пространстве. Ничего и никого не было, и только мы в этой бескрайней пустоте, взявшиеся за руки другу друга, и чувствующие взаимное спасительное тепло ладоней.

Дочка закончила свое музыкальное занятие, и ты сказала: "Спокойной ночи, малыши. Ложитесь спать". Мы попрощались, и вы остались одни. Вам оставалось быть вместе меньше недели. Это была первая утрата. До этого не было утрат. Все эти мелочи прошлого не были утратами, все эти мелочи прошлого были ничем.

Впереди тебя ждал нехитрый больничный туалет этого вечера. Сам туалет, один на всех, располагался в конце коридора этого старого здания, представляющего собой образец сталинской классики в советском общественном зодчестве. Небольшая очередь из брюхатых женщин в халатах предваряла вход в него. Так было каждый вечер изо дня в день этого последнего месяца первой утраты.

В это время во мне и в тебе по-прежнему жила надежда, надежда на чудо. Надежда, без которой нельзя было прожить ни часа, ни минуты, ни секунды этих проклятых дней. И все что могло убить эту надежду, мы ненавидели. Особенно УЗИста, лишавшего нас всякой надежды. Который так и говорил - не надейтесь. Оставь надежду всяк к нему входящий.

Каждый, кто эту надежду давал, был нами обожествлен. Ради этой надежды каждое утро, каждый вечер, каждую ночь я молился и обещал Господу все самое неисполнимое. Только тогда я понял, что такое надежда. Я был знаком с верой, насколько мог, познал и любовь, но необходимость надежды в этом треугольнике столпов человеческого духа, я к тому времени еще не осознавал.

День проходил словно сон, а вечер и ночь были нашей единственной реальностью. В очередной вечер дочь играла нам "Первую утрату", снова мы смотрели друг другу в глаза, говорили добрые слова и ложились "спать" в этот бессонный сон. Заканчивался последний месяц, чтобы доносить ее - нашу надежду, достать на свет Божий и увидеть что с ней, какова она.

Сегодня я прислал тебе свои стихи -

Я плачу только под дождем,

Когда не видно слез.

Я крикну. Если будет гром.

Как будто не всерьез.

Я жду весны, уже дрожа

От нетерпенья вен

Пружину сжатую разжать,

Поднять раба с колен.

Один в сверкающей пыли

Взойду на эшафот,

И слезы начинают лить,

И криком горло рвет.

...

Что есть жизнь?

Появление любого зародыша, а в особенности, зародыша жизни, процесс термодинамически невыгодный. Для его появления здесь и сейчас, в данной точке времени и пространства должен сложиться тот переизбыток энергии, который позволяет произойти этому качественному скачку - появлению новой сущности с новой волей и неудержимым стремлением к жизни. Эта новая воля и новое стремление могут быть таковыми, что выливаются в настоящую бескомпромиссную борьбу за жизнь. И, когда эта борьба склоняется не в пользу жизни, само время и пространство сужаются до той начальной точки - момента и места, в котором возникла эта новая воля. И с этого момента нет ничего того, что было, - только то, что есть сейчас и будет дальше.

Ты встречаешь это очередное неприветливое мартовское утро. Вы лежите в отделении патологии беременности, но это не мешает твоей соседке трескать с утра до вечера колбасу и булки, а также множеству других рожениц тайком курить в туалете, хабалить друг с другом и материться. Многие из них с нечесаными волосами и бесцветными некрашеными лицами или чрезмерно толсты или невероятно худы, некоторые по ночам храпят и извергают смрад из своих легких и чресел, образуя невыносимый для тебя физиологический оркестр. Поэтому, входящая с утренним обходом, заведующая отделением для тебя - глоток свежего воздуха. Интересная, ухоженная, интеллигентная, дающая надежду, она являлась для тебя дверью в нормальный мир, мир, где женщина это женщина, а ребенок это ребенок, а не непонятные тени на распечатке скрининга.

Поэтому регулярно все это выливалось в этот простой и жесткий вопрос - "Почему я? Почему я?" И еще много раз почему. "Ведь Я готова. Я готова выносить. Я готова родить. Я готова вырастить. В отличие от этой, которая не готова выносить, от этой, которая не готова родить, этой, которая не готова вырастить, и этой, которая вообще не готова, не готова ни к чему"

Ты смотришь из окна палаты на улицу и в тысячный раз задаешь эти вопросы, смотря как очередную группу рожениц вывели на улицу, как есть, в пуховиках, наброшенных поверх халатов и еле сходящихся на выпяченных пузах, в зимних сапогах на голые ноги, погрузили в уазик с красным крестом на борту и, сотрясая в этой жестяной банке, повезли на флюорографию. Ты вспомнила, как несколько недель назад ты также тряслась в этой банке и также задавала эти вопросы.

Ты написала мне, что мое стихотворение это то, что ты чувствуешь. Мы чувствуем одно. Сегодня вечером ты попросишь меня устроить вам праздник. У одной из девчонок завтра день рождения. Завтра я куплю большую пиццу, большой торт, бутылку вина, небольшой букетик, сложу все это в большой пакет, пойду на больничный двор, обойду кругом ваш корпус, высмотрю ваше раскрытое окно на втором этаже и подцеплю пакет к, свисающей из него, веревке из связанных поясков от халатов. Пакет поднимется от меня вверх, будто сам собой, под действием невидных мне в окне палаты рук. Большинство из вас лежало на этом сохранении месяцами безвылазно, поэтому сердцем я буду с вами, пока вы будете кушать и выпивать от души, будто при исполнении последнего желания осужденных на казнь перед тем главным, чего вы все ожидаете в этих стенах.

...

Ты позвонила мне сама. И в ответ на мои отрывистые вопросы только вторила: "Ничего нет, ничего..."

- Как ничего? Как ничего? А ребенок? Что с ребенком?

- С ребенком все ясно. Ты не понимаешь. Ничего нет, ничего. Понимаешь. Ничего.

- Как ничего?

- Да, ничего. Мы просто созданы для одной задачи. Мы должны сотворить еще одну жизнь, одну клетку и уйти. Мы должны дать ее этому миру и уйти. А больше нет ничего. Нет. Не существует.

- А ребенок то. А ребенок то что?!

- Девчонка. Красивая. Сама не задышала. Унесли.

- Ладно. Поспи, малыш. Отдохни.

- Ничего нет! Только мир и я. Вселенная и я. Ты слышишь! Ничего нет!

- Все. Отдыхай...

В этот раз дали какой-то лошадиный наркоз, подумал я.

Я вспомнил, как она стучалась ко мне через живот. Околоплодных вод было очень мало, и каждый удар приносил маме боль. Но каждый удар был уверен и крепок. Оттуда стучался сильный и уверенный человек. Девчонка. Красивая.

Я провалился в сон с очередной несчетной надеждой. На следующий день я стал звонить в детскую реанимацию. Дежурный врач строго выговорил мне, почему я до сих пор не звонил и интересует ли вообще меня судьба моего ребенка. Все уверения в обратном не вызвали у него доверия, и я договорился немедленно приехать.

Врач встретил меня внизу в фойе, проводил наверх в детскую реанимацию, я оставил пакет с подгузниками, салфетками и прочим на каком-то столе и проследовал к боксу своего ребенка. Она лежала на кроватке на спине с трубочкой во рту, розовая и красивая. Она дышала.

- Ребенок на искусственной вентиляции, - как бы предостерегая, уточнил доктор.

- Она спит?

- Нет, очень сильная патология, его прооперировали, вывели трубку для отвода мочи. У него сильная анестезия, он не чувствует боли, но он в сознании.

- Почему вы все время говорите он?

- Потому что пол ребенка не определен...

- А я могу ее потрогать?

- Да, конечно.

Грудка ее при дыхании чуть вздымалась и опускалась, она была вся в трубках, и я коснулся только ее лба. И тут она вздрогнула и, будто насторожилась и прислушалась, чуть заметно повернувшись ко мне ушком. Казалось, она чуть улыбалась, закусив деснами катетер.

Она дождалась. Она дождалась. Вторил я, уходя. И еще я думал о том, какие смешные эти правильные молодые врачи. Пол неопределен... Даже дураку видно, что это девчонка. Нормальная умная девчонка.

Это был день моего рождения. Это был прекрасный день. Второй день из шести дней моей жизни, когда я был многодетным отцом.

....

Я проснулся с той же надеждой, что и вчера. Я был счастлив. Я верил, я знал, что мы все преодолеем, я знал, что готов сделать невозможное. С трудом дождался я назначенных для связи 10 часов утра, чтобы позвонить... С этого момента время остановилось, остановилось по-настоящему, когда отсутствие времени более явно, чем его присутствие, когда оно идет своим чередом. Я физически почувствовал, как время прекратило свое движение вперед, и мы оказались отдельно от всего мира в глухом непрерывном пространстве - в лимбе. Именно это я назвал лимбом, - пространство без времени.

Сначала я, молча, лежал в своем кабинете на полу на боку, из моих глаз текли слезы и стекали под меня на пол, тягучие и липкие будто кровь. Потом я встал и куда-то пошел и куда-то поехал. Состояние, в котором я был последующие несколько дней можно описать тем, что если бы тогда ко мне подошли с пилой и стали медленно и верно отпиливать мне руку, то я не почувствовал бы. На встречу с хирургом я ехал, не видя дороги, я не видел совершенно ничего и не знаю, как добрался.

Она переносила операцию за операцией, и все безуспешно. Все, что мог сказать мне доктор - это то, что в его практике такого еще не было.

Когда я вернулся домой, я позвонил тебе и из последних сил отчетливо проговорил только: "Я хотел сказать тебе спасибо. Спасибо за то, что ты со мной. Ты самая лучшая жена". Ты заплакала. Я положил трубку, упал на кровать и провалился в темноту.

Я проснулся в этот пятничный день, чтобы забрать тебя оттуда. Ты вышла такая спокойная и уверенная, и когда я сказал, что все не хорошо, ты сказала, что уже поняла это, и поедем к ней. Мы запрыгнули в машину и помчались. Уже около больницы я сдавал задом и ударил, откуда ни возьмись нырнувший под меня автомобиль. Мы вышли, чтобы посмотреть на его смятый номерной знак, и ты зарыдала такими крупными, скатывающимися по бледному лицу, слезами на пронизывающем мартовском ветру, что пострадавший водитель и его немолодая жена стали тебя утешать, что все это ерунда. Я сказал, что дело не в этом, сунул ему в руку тысячу рублей, и мы быстро побежали в больницу к ней.

Каждый раз, когда я приходил туда, меня встречал новый детский реаниматолог. Видимо они дежурили сутки через двое, поскольку каждый раз доктор был разный, все они были одинаково молоды и подчеркнуто старательны. На вопрос о том, можно ли окрестить ребенка мы получили не только положительный ответ, но нам даже предложили святой воды, и помимо этого мы обнаружили у ребенка в изголовье иконку Богородицы.

Трижды начертал я пальцем, смоченным святой водой, крест на ее лобике, и трижды провозгласил: "Крещается раба Божия, Василиса. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь"

Она уже не была такой цветущей и розовой, как в предыдущий день, она уже вся была исполосована, но продолжала держаться.

Когда мы вышли, ты сказала мне, чтобы я немедленно отвез тебя в парикмахерскую. Ты сделала прическу и смыла с себя осточертевший месячный налет больницы и ее обитателей. Ты хотела привести себя в порядок и привела. Тебе необходимо было ощутить себя нормальной ухоженной женщиной, поскольку за чистотой и порядком тела и лица приходит чистота и порядок в женскую душу.

Время продолжало стоять на месте, и мы двигались, будто в безвоздушном параллельном пространстве, все проплывало мимо нас как на замедленной съемке.

Сегодня она стала Человеком, и я знал и сказал: "Теперь все решится"

...

Ученые изучают элементарные частицы, составляющие наш мир, не понимая элементарной вещи - частицы постоянно мгновенно рождаются и умирают, а время - лишь период между двумя событиями - рождениями или смертями. Первое - время смерти, второе - время жизни. Первое - темная материя, второе - светлая материя. А между жизнью и смертью, также как и наоборот - времени нет. Это и есть - лимб.

Таков закон вселенной, закон жизни, как любая музыкальная гармония, она заканчивается и, чтобы продолжить музыку, с репризой она начинается снова. То же и человек. Он, как и элементарная частица, непрерывно рождается и умирает, и вот, он родился вновь, но уже другой, и вновь рожденная частица та же, но уже другая. Человек, рождающий человека, рождает самого себя, но уже другого, и вот с этого момента его уже нет, есть другой, новый человек, а предыдущий уходит. Об этом тебе говорила вселенная, о том, что ты лишь часть ее, винтик общего механизма ее существования. О том, что ты не можешь не выполнить свое предназначение.

И ты выполнила его, выполнила достойно, неся свой крест до конца, но мы попали между. Между жизнью и смертью. В пространстве, где нет времени.

Для остального мира прошел день, потом другой. Состояние изменялось от стабильного до тяжелого, от тяжелого до терминального. Мы просто пребывали в своем безвременье ожидания и говорили друг с другом бесконечно, вновь и вновь возвращаясь к началу разговора, повторяя такт за тактом печальную песню первой утраты. Вечером наконец нам сообщили, что ее больше нет. Мы будто почувствовали толчок, время пошло снова, завелся его вечный механизм.

Мы стали жертвами. Жертвами того, что появление любого зародыша, а в особенности, зародыша жизни, процесс энергетически или термодинамически невыгодный. Для его появления здесь и сейчас, в данной точке времени и пространства должен был сложиться тот переизбыток энергии, который позволяет произойти этому качественному скачку - появлению новой сущности с новой волей и неудержимым стремлением к жизни. Эта новая воля и новое стремление были таковыми, что вылились в настоящую бескомпромиссную борьбу за жизнь.

С чем никогда не сталкивался этот доктор? С тем, чтобы человек жил, не имея половины органов в брюшной полости? С тем, чтобы человек в зародыше обманул все скрининги до точки невозврата, отворачивая свое больное место от зонда диагноста? С тем, чтобы человек, родившись, дождался нас и, получив имя, ушел туда, откуда пришел. В светлую материю, потому что мы материя темная - период между рождениями. А там, в светлой - период между смертями.

Я спускал ее в маленьком гробике своими отцовскими руками в эту бренную землю и думал. Думал о том, что вот он, настоящий Человек, подобный Ангелу, без пола, без возраста, являющий собой жизнь и стремление к ней. Человек по-настоящему мужественный, по-настоящему любящий жизнь и нас, ожидавших ее в этом непростом мире. Человек прошедший свой путь за сорок одну неделю и шесть дней так, как должен пройти его каждый человек, - чистым, настоящим, добрым, достигшим своей благой цели. Зачем пришла она в этот мир? Чтобы пройти этот свой путь, потому что такова была ее воля. Чтобы явить тебе и мне пример, послужить тебе и мне примером того, как человек, просто прожив первый день своей жизни, уже может сделать невозможное, а значит может реализовать свою божественную сущность. А ты - проявив это невероятное мужество, основанное на безграничной любви к своему ребенку, являешь собой прообраз Богоматери. Поэтому склоняю перед вами голову. И значит это еще не Конец, это всего лишь Начало.

Я знаю, что это еще не Конец,

Я знаю, что это всего лишь Начало,

И я не мертвец, и он - не мертвец,

Но только теперь Дитя прокричало,

Вещая рождения нашего час.

Дитя это - мы, Дитя это - в нас.

Оставить комментарий © Copyright А. Сергеевич (korolev@sc74.ru) Размещен: 13/08/2018, изменен: 13/08/2018. 17k. Статистика. Рассказ: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:

А. Сергеевич : другие произведения.

Первая утрата