...Мне тоже волосы трепал соленый ветер,
И ноги вязли в зыбкие пески,
Как никогда ни с кем на целом свете.
Мы были вместе в дни смурные,
И к ней твоих ответных слов
Не слышно в громе исполина.
Ветров, воды, земли, огня
Стучится в Небо в исступленье.
И, кажется, что разойдется
Из тверди в Небеса вольется...
Стихает шум, молчит стихия,
И слышен чуть заметный плеск,
А, вы, стучитесь все живые.
Мне тоже волосы трепал соленый ветер,
И ноги вязли в зыбкие пески,
Как никогда ни с кем на целом свете
Мы не поехали в Ольборг - северную точку Ютланда. Позже я прочитал, что там встречаются два моря и на границе их встречи рождается пенная полоса взаимных ударов волн. Умирать надо было там, где заканчивается один мир и начинается другой. И миры волн сталкиваются при этом так же, как это происходит с мирами в душе человека. До сих пор жалею, что не был там. А может это и к лучшему.
Мы хотели где-нибудь здесь пообедать, но мест в тамошних кафе не оказалось, о чем нам очень любезно сообщали, поэтому мы вернулись, поужинали в гостинице и легли спать. Завтра нас ждала дорога обратно.
Сначала в Биллунд. Была суббота и туда мы попали вместе со всеми родителями и детьми Дании. Подъезжая к Биллунду мы наблюдали, как приземляются полноформатные аэробусы в его аэропорту, аэропорту городка в несколько десятков тысяч жителей.
Родина лего, как и всего, что сделано в этой стране, работала на всемирность своего бренда. Чтобы создавать мировые бренды и превозносить свою родину надо быть истинно гражданином всей планеты. Как не морским бродягам наилучшим образом отвечать этим условиям? Сделать игрушечный кубик монтируемым и создать из этого индустрию.
Именно в парке лего мы увидели, кто живет в Дании, статистика здесь была на виду. Рядовые обыватели, инвалиды-родители, инвалиды-дети, смешанные браки с чернокожими, азиатками, турки со своими размалеванными девицами или женами. Причем мне казалось, что все датчане со смуглыми и раскосыми женами выглядели значительно счастливее. Здесь был настоящий Ноев ковчег.
Когда мы прибыли в Колдинг, во мне из-за этого калейдоскопа событий и мест произошла путаница, и я полностью ассоциировал его с Эльсинором. Это место показалось мне одним из красивейших на земле. На взгорье с зеленотравным склоном стоял прекрасный средневековый замок, от которого спускались узкие каменные улочки на центральную площадь с ратушей.
Когда-то замок частично разрушился, обрушилось одно крыло, которое было оригинально восстановлено деревянными конструкциями и фасадными панелями, не скрывающими, а подчеркивающими границу разрушения. Мы проходили во внутренний двор с фонтаном через кованые ворота. По витой каменной лестнице, держась за узлы вертикальной веревки, поднимались на башню замка. Моросил мелкий дождь. Вода лежала на железных отливах парапетов слоем в пол пальца толщиной, не стекая с них. Поверхность парапетов, находящаяся на уровне глаз была идеально горизонтальной. "Как это сделано?", - подумал я, хотя знал как это делается.
На меня нахлынули ассоциации. И падение дома Ашеров Эдгара По, и Вальтер Скотт, и Гамлет. До сих пор не могу отделаться от ощущения, что вся история с Гамлетом должна была произойти в Колдинге - заштатном пограничном городишке, а не Эльсиноре - королевской резиденции. Я живо представлял, как сухопутно прибывает Гамлет из своего дальнего путешествия через границу на Ютланде. И как здесь в Колдинге развиваются все дальнейшие страсти его уже недолгой жизни.
Проследовав по живописному спуску, мы услышали стройное пение женских голосов, доносящееся с площади по коридорам узких улочек. Три девушки с гитарами на подиуме весьма гармонично пели на манер АББы. Перед самой площадью по левую сторону стоял домик, сохранившийся аж с четырнадцатого века. За семь веков изрядно покосившийся, с маленькими-маленькими окошками и живым двориком, на котором располагались маленькие грядки с зеленью и огурцами, он реально отправил нас в мир сказок Андерсена. Все это напоминало хорошее театральное представление под открытым небом.
Покинув большую театральную площадку Колдинга, оставшуюся часть пути до Копенгагена мы были задумчивы. Каждый из нас думал о своем, заражаясь одной и той же болезнью. Мы даже пропустили кайф от повторного полета по мосту над морем.
"Ты ощущал всеохватывающую гордость за свою родину будучи за границей?", - спросил я Володю, на которого вопрос произвел впечатление риторического.
"А я ощущал только в одном случае", - сказал я, не дождавшись ответа. "Когда говорил с тобой на русском в их присутствии. Я чувствовал себя особенным. А других причин нет".
"Нет у нас ничего кроме языка", - отрезал Володя.
Но иногда и этого достаточно. Ни один язык не имеет столько оттенков и возможного благородства изложения как русский. Как-то я взял Эдгара По в оригинале и ужаснулся, как это плохо написано. Я, с детства читавший прекрасные переводы и зачарованный "Человеком толпы", "Низвержением в Мальстрем", "Человеком в красной маске" и другими произведениями понял, что все это чудо свершилось благодаря переработке в наш удивительный живописательный язык. Насколько убоже звучит название "Праздник, который всегда с тобой" на английском. И одновременно понимаю Хемингуея, восхищавшегося Достоевским и не понимавшим как можно так плохо писать. Как вообще Достоевского можно перевести хорошо. Язык - это последнее, что можно отобрать у народа, и единственное и достаточное чтобы идентифицировать его. Именно поэтому я бегу оттуда где наступают на русский язык. Там мне не место. Хотя и там при всем желании не могут отвязаться от него, он продолжает упорно объединять постсоветское пространство.
И ни один язык не дает столько возможностей для взаимного непонимания, сколько дает их русский. Мы так часто не понимаем другу друга. Ни в одной стране мира ты не услышишь столько раз о том, что "я думал, что ты это сказал" или "я думал, что ты это имеешь в виду" или "а! Так ты это хотел что ли?". Мы так любим выдать желаемое за действительное, что беседа двух таких субъектов приводит к непереводимой игре фраз, и язык стал трансформироваться с нами в этом направлении. Пусть кто-нибудь тщательно разберется в таких речевых оборотах, как "Да нет", "Ты это делал? Нет, не делал". Нигде отрицание отрицания не дает отрицание, кроме как у нас, а это уже незыблемое речевое правило.
В Копенгагене за рулем был я, хотя Володя не очень приветствовал это. Здесь на дороге одно правило - не помешать велосипедисту и пешеходу. После того как загорится красный свет светофора маневр заканчивают все автомобили, находящиеся на перекрестке в пределах пешеходного и велосипедного переходов. Это нормально, но только не у нас. У нас никто не будет ждать, когда ты закончишь маневр. Когда загорелся красный, и я со свойственной привычкой сразу остановился, обходящие меня пешеходы смотрели на меня как на инопланетянина.
Мы настолько измотались, что в номере я долго не мог заснуть, все смотрел по телевизору какие-то фильмы на английском языке, отключился я окончательно в другой реальности. Завтра - в Эльсинор.
Эльсинор удивил портретом Ивана Грозного в королевских покоях крепости, который оказывается сватался к датской принцессе, и еще тем, что сама крепость стоит за углом небольшой промышленной базы Siemens. На этом месте несколько человек спрашивало нас, где замок - мышь умудрялась заслонить перспективу слона.
Крепость стояла на берегу пролива, от ее пологой каменной набережной рукой подать был виден Эльсинбор - шведский антипод. Туда-сюда непрерывно между ними ходил большой белый паром.
Мы сидели на огромных валунах набережной, и я думал: "Откуда Шекспир - актер театра знал и живописал резиденцию датских королей? Откуда эти познания о сказаниях о принце Амледе?" Так о Гамлете мог писать только Гамлет, живший в таком же замке только в тысяче километров отсюда. Эльсинор - это очередная театральная площадка, за которую зацепился автор великой трагедии. Все эти пьесы писал истинный гражданин мира, для которого душа человеческая в любом месте едина. Глубоко личные переживания он вливал в героев разных стран и времен. Я не верю, что это был актер театра и мещанин родом из провинциального городишки на Эвоне. Каждый пишет о том, что знает, а Шекспир не написал ни одной пьесы, ни одного сонета о самом театре, который должен был быть ему так дорог.
И еще я думал:
Во время то я должен был родиться,
Оно зовет меня из забытья,
В мечтаньях видится, ночами снится,
В нем я живу, в нем мое "я".
В тех днях - суровых, но правдивых,
Средь нищеты, чумы, огня,
Я вижу на старинных нивах
Когда мы бродили по подземельям Эльсинорского замка, в одном из каменных мешков в самом конце световым пятном заставляла приблизиться, чтобы разобрать, инсталляция пыток иракцев в американских застенках. Вот такой засунутый в самое невидное место в самом известном месте протест против страны, единственно допущенной в закрытый импорт Дании с Кока-Колой и Мальборо.
После возвращения мы сдали свой дизельный пежо, ознаменовав завершение поездок. Завтра начинались последние дни в Копенгагене.
Утро начиналось с обалденной датской сдобы и чашечки кофе прямо во дворике отеля. Как и в самый первый день за соседним столиком сидели уже знакомые дауны лет сорока не меньше. Было их четверо, один из них седоватый и невзрачный скорее был просто олигофреном, разбиты они были по парам. С каждой парой занималась опекунша их возраста. Они кушали, у каждого была сумочка, у некоторых фотоаппараты - в общем, настоящие немецкие туристы. По очереди они задавали своей опекунше какие-то вопросы, она им спокойно рассказывала. Я так долго и пристально наблюдал за ними, что невольно стал воспринимать их как обычных нормальных людей, да они и были таковыми, таковыми их делала человеческая жизнь.
Сначала довольно бесцельно мы пошли тем же путем что и в первую прогулку по Копенгагену и, вновь увидев рекламный щит Bodies, направились туда.
Пугало не то, что как в позабытом фильме "Hellraiser" стояли целые ряды тел с содранной кожей и их срезы в самых неожиданных местах, облитые органическим стеклом. Пугало то, что эти лица и тела без кожи были абсолютно одинаковы, и одно лицо было не отличить от другого. Весь наш фенотип, оказывается, находится в самом верхнем слое эпидермиса. Иногда мне кажется, что наши рядовые души без тел выглядят так, как эти тела без кожи. Неразличимы и неприглядны.
После этого казуса нас ждала настоящая сказка с принцами и принцессами, состоявшаяся опять-таки, благодаря Володе, которому в обязательном порядке понадобилось посетить знаменитый парк Тиволи. Ничего не предвещало особенностей, мы прошли весь типичный набор развлекательных парков, и уже было направились к выходу, но Володю настолько насторожило появление красной ковровой дорожки от выхода к концертному залу и выстроившегося по сторонам от нее народа, что он буквально силой задержал меня в этой толпе, покуда что-либо не произойдет.
Действительно, спустя некоторое время стали появляться пары - дамы в вечерних платьях и мужчины преимущественно в парадных военных мундирах. Особенный ажиотаж и аплодисменты заслужило появление одного молодого человека в военной форме с красивой брюнеткой под руку. Затем появилась пожилая и невероятно приятная дама, которая медленно плыла по ковровой дорожке и обворожительно улыбалась каждому стоящему повдоль в живом коридоре. Ажиотаж достиг апогея. Служители парка в белых перчатках очень вежливо просили посторониться тех, кто мог помешать проходящим, т.е. приближался на расстояние ближе вытянутой руки. Дураку становилось понятным, что это была сама королева Дании. Вот так, я мог протянуть руку и дотронуться до королевы, а если бы Володя перескочил через дорожку и я сфотографировал его, то получилась бы картинка в стиле Фореста Гампа - это я, Володенька, из Мухосранска Великорусского тут стою с королевой Дании.
Вечером того же дня я достал книгу о Дании на русском, купленную мной в Эльсиноре, по фотографиям и пояснениям которой стало понятным, что мы видели двух кронпринцев, королеву Маргрет, и отличников военной службы. Этот день был в Дании чем-то вроде дня защитника отечества.
После Тиволи мы умудрились проследовать на стадион, на котором проходил военный парад, и там уже издалека мы еще раз увидели королеву, обходящую строй и по-королевски опять же пожимающую руки военным.
Вот так некоторым гражданам отдельных стран можно прикоснуться к символу и истории своей страны в одном лице. Мы уничтожили свою монархию, и как все страны, которые это сделали, по-моему потеряли свое лицо, национальное самоопределение. Этого не понять тем, кто не почувствовал тоже, что и я, стоя рядом с матерью своего народа. Я почувствовал себя сиротой. И теперь мы так похожи на Америку - парадоксальную общность непонятно чем объединяемую кроме налоговой инспекции и двух океанов.
Напоследок мы оказались в очередном замке, где прочитали в одном из залов о том, что царь российский Петр N1 посещал Копенгаген, проживая в доме на такой-то улице, после отбытия которого дом оказался в таком состоянии, что его пришлось даже перестроить, а за постой он так и не заплатил. Очередное напоминание о том, кто мы, в очередной раз отрезвило нас.
Закончили день мы посещением ботанического сада, в котором Володя проявил неожиданные глубокие познания в ботанике и цветоводстве, ознакомив меня с семейством ирисовых и проч.
Завтра получилось совсем другим.
Ранним утром только-только можно застать остатки неприглядного после бурной ночи Копенгагена - горы мусора вывозимые из центральных пешеходных улиц. Залог тамошней чистоты в неустанной уборке. Мы вышли на улицу и в раздумье стояли на тротуаре. На скамье неподалеку сидел турок и, бешено вращая глазами, громко отчитывал измученную проститутку. "Заткнись ты!", - рявкнул я. Пока он соображал, что произошло, мы уже ушли далеко вперед.
Сегодня мы отправились в сторону Нюхавна. Запомнилось здание старинной биржи с башней в виде лапы орла - Нюхавн явно зарождался под масонским влиянием. Через некоторое время мы вышли к основанию канала всем построением до боли напоминающим основание канала у Казанского собора в Петербурге. Только по сторонам канала здесь было невероятное количество зонтиков расположенных друг за другом в подвалах пивных. День был солнечный, мы выпили пива, поочередно сходили в прохладную глубину подвала нашей пивной, - сначала я. Когда настала очередь Володи, я сидел под зонтом и внимательно наблюдал как он, небритый и тощий, с сутулостью потасканного леопарда готового к прыжку пробирался сначала в ту сторону, а потом - обратно. Когда он вернулся, я сказал ему: "Сразу видно, что идет русский. Ты идешь и озираешься по сторонам так, будто тебя заказали несколько месяцев назад, но по чистой случайности ты еще жив. Посмотри вокруг, никто не ждет так ежеминутной опасности, как мы с тобой". Володя ухмыльнулся.
Мы спустились на дощатый причал и сели на речной трамвайчик, который покатил нас по каналу в открытое море. Страна, которая лечит каждого Ларса бесплатно, не могла позволить себе облицевать камнем стены канала, поэтому большая часть до сих пор укреплена деревянными щитами. Дальше был непривычный выход сразу в открытое море. Однако впереди был остров, заменяющий отсутствие противоположного невского берега, на котором стояло нечто вроде Петропавловской крепости. Место это было одинокое и заброшенное, крепость не функционировала. Затем мы направились на обратную сторону к знаменитой Русалочке, где мы сошли на берег.
Хотя Русалочка и очень знаменита, но довольно неприглядна и в месте-то каком-то, в которое не будь ее, никто бы и не пошел.
Но об Андерсене я задумался не тогда, а когда побывал в главном Лютеранском храме Копенгагена, так напомнившем мне Исаакиевский собор. В кратчайший период Дания стала протестантской страной, в прямом смысле выкинувшей в окна всех служителей и почитателей католицизма. Это была общая воля народа. Что заставило их так беспощадно искоренить католицизм?
Протестантизм - результат глубокого осознания того факта, что человек - венец творения Божия, а не пушечное мясо или расходное средство в решении высших задач. Он, человек, и есть высшая задача творения. И именно здесь родился величайший гуманист всех времен и народов - Андерсен. Вы читали настоящие неадаптированные сказки Андерсена? Это трудно назвать сказками. Однажды жена перед сном пересказала мне "Девочку со спичками". Я, взрослый мужик, не мог уснуть всю ночь. Это мистерии для взрослых, иногда повергающие в ужас от происходящего. Несчастный брошенный человек - герой этих мистерий. Андерсен - это датский Достоевский, оперировавший другими средствами выражения. Продукт глубочайшего протестантизма.
Любовь к ближнему - вот о чем постоянно напоминает протестантизм другим христианам, которые нередко на деле отделяют это понятие от любви к Богу.
Напротив, через квартал с некоторым укором на улицу выглядывал православный собор Александра Невского.
Вечером мы посетили Hard Rock cafe, а по возвращении к гостинице подумали о том, что никогда не заглядывали на соседнюю параллельную улочку. Только завернув туда, мы сразу столкнулись с чернокожим в шубе, прямо как из кинофильма с наркоторговцами и сутенерами. Чернокожий приглашал нас рукой в неизвестном направлении, вроде "Иди сюда. Покажу что-то". Эта неизвестность нас никак не привлекла, и мы быстро ретировались. Чтобы увидеть другую сторону жизни иногда надо просто побывать на соседней улице. Жаль, но зачастую это многим сделать так и не удается.
Завтра был последний день.
На этот раз мы, не отворачивая, проследовали по главной пешеходной улице, минули университет Копенгагена, в котором трудились Спиноза, Нильс Бор и другие изображенные на барельефах будто вросших в этот древний университет как вечные матросы летучего голландца в свой корабль. Преодолев затяжной древний центр с бесчисленными магазинчиками, кафе и пивными, мы вступили в Амалиенборг - действующую современную королевскую резиденцию. Свободно погуляли по двору этого жилища королевы.
Старый королевский дворец, в котором мы побывали ранее, впечатлил нас больше, особенно противоположной береговой полосой, на которой стояло здание датской оперы с огромным выдающимся бетонным козырьком и ступенями, спускавшимися прямо к воде. Для посещения оперы необходимо было воспользоваться средствами водного транспорта. И хотя царь Петр начинал в том же стиле, сейчас в Питере не сохранилось таких ситуаций.
Петр Первый стал для нас тем, кем стал для своего народа Ататюрк. Он сделал все, чтобы сделать Россию европейской страной, имея в составе диковатый полуазиатский народ. И Санкт-Петербург у него удался не хуже чем Копенгаген, но каково же упорство в копировании чужой человеческой души. Какова глубина масонского начала этого сооружения. И вот уже не только в Петербурге, но в самом Копенгагене мы живем бок о бок с теми же турками, и все чувствуем себя как дома. Не химера ли это висящая на спине европейской цивилизации - Турция и Россия, наступающие ногой в Европу, второй отталкиваясь из Азии. Современная европейская цивилизация - это настоящий Ноев ковчег, в котором собрались представители всех цивилизаций, но всем ли есть место в этом ковчеге?
Я обожаю Петербург, но это скорее похоже на лучшую возможность реализации болезни выдать желаемое за действительное.
Над ним, как над больным,
Спустившись вдоль берега канала, мы вышли к казармам гарнизона королевской конной гвардии. В красных мундирах и высоких шапках наподобие британцев они отрабатывали строй с лошадями, парни и девушки наравне.
На холме поодаль за казармами высилась старая ветряная мельница, ставшая символом завершения нашего путешествия. Здесь мы встретили олицетворение нашей сказки, но бороться с ветряными мельницами у нас уже не было никаких сил.
Главной ветряной мельницей в моем сознании представился патриотизм. Какой-то непреложной истиной проявилось для меня то, что безапелляционный патриотизм может основываться только на глубокой ограниченности.
"Володя, ведь патриотизм нужен?", - глубокомысленно произнес я, развалившись на скамеечке между розовых кустов и греясь на солнышке.
"Вроде как нужен"
"Чтобы беречь свою родину?"
"Наверное".
"А должна ли родина беречь нас?"
Нашу родину можно пытаться откровенно и перманентно любить только, если ты ничего кроме нее в этой жизни не видел. Не видел, что такое настоящая любовь. Мы готовы любить кого угодно за тридевять земель, но ни один наш даун за всю историю нашей страны не был вывезен государством за границу, чтобы показать ему мир. Ему - отсталому бесполезному человеку. Семейная женщина у них уже после обеда крутит педали с работы домой, и это закон. Вот что такое любовь. И вот что рождает любовь к родине.
Я далек от того, чтобы идеализировать Их. Среди них есть эти злобные парни - Андерсы Брейвики и прочие, которые готовы убить пол мира, расстрелять, взорвать, растерзать. Но они ненавидят не своих, они ненавидят чужих, тех кого они считают чужими, в том числе и Нас. Мы же ненавидим Нас самих, другу друга, любого и не хотим видеть другу друга ни в своей, ни в другой стране. А они там друг друга любят, даже умственно отсталого, и многие и многие из них любят и чужих - съездите в Биллунд в субботу. Вот в чем разница, разница между Нами и Ними.
Так кто же мы? И кто настоящий зверь? И не самое ли страшное безумие - поедать себе подобных? Мы боимся другу друга, и весь мир дивится тому, что это написано на наших лицах. По статистике 90% россиян верующие - во что мы верим?
Завтра - назад.
Словно по мановению волшебной палочки появился все тот же водитель белоснежного мерседеса - "Gentlemen". Какие к черту джентльмены. It's simple, just a beam.
Мы поднялись в воздух над Копенгагеном. Уже знакомый мост внизу приходил на остров, продолжался дорогой и внезапно обрывался. Я уже знал, что на этом месте дорога скрывалась в туннель, по другую сторону пролива в конце туннеля стоял шведский Мальме.
Что можно сказать. Мы были джентльменами, правда очень недолго. Побывали на море, сидя на берегу которого, можно достучаться до небес. Видели где и как любят Человека. Нам улыбалась датская королева. Почувствовали, что такое безвременье и как это может быть. Коротко это называется сказкой, сказкой, после которой мы уже никогда не будем прежними.
Я где-то вычитал, что побывав в том или другом необычном месте этого прекрасного мира, у человека возникает синдром имени этого места. У Володи, например, на тот момент уже был Лондонский синдром. А вся эта история - история болезни под названием Датский синдром. Это болезнь раздвоения личности, когда ты не можешь любить родное потому что видел лучшее, и понимаешь, что это лучшее потому лучшее, что любит свое родное. Ты не можешь любить, но не любя осознаешь, что уподобляешься тому, что не любишь. И ты должен либо полюбить как ребенок, не взирая ни на что, либо вычеркнуть себя из отечества и общества. Но мы же люди, и эта болезнь вместо того, чтобы закончиться вместе с выбором, который мы можем сделать, развивается из-за наших метаний то туда то сюда. От дикой ненависти к безоговорочной, но непостоянной любви, и потому еще более страшной, чем ненависть. Это синдром понимания кто ты на самом деле, и что это ты тот самый русский, который, зная в чем беда, все глубже и глубже лезет в трясину, из которой уже и так не выбраться.
Наша симптоматика начнется с мимолетного, но отчетливого желания, чтобы самолет разбился во время посадки на родине, а затем будет все интенсивнее проявляться после встречи с нашими пограничниками, уборщицей в первом Шереметьево, мешавшей нам угрюмо пить коньяк, искаженными злобой лицами соотечественников в стране, где "завтра" в пространственно-временном континууме не существует.
Завтра...
Как говорят у нас то ли в шутку то ли всерьез: "Где я и где завтра?"
Nye kartofeler.
2