Кровь - это жидкая субстанция, переносящая питательные вещества и всевозможные виды энергии во все отделы организма, обеспечивая ему жизненное единство. Древние отождествляли кровь человека и любого животного с "душою живою" и поэтому запрещалось употреблять кровь в пищу. Вместе с тем кровь являлась одним из основных объектов жертвоприношения, т.е. "как душа" приносилась в жертву или в дар Богу при сожжении. И до сих пор душа человеческая по чужой, а в нынешние времена больше по собственной, воле нередко сгорает в угоду той или иной страсти, в жертву мнимому или истинному Богу.
Феномен крови заключается в том, что это водный раствор различных веществ достаточно низкой концентрации, 85% плазмы крови - это вода. То есть кровь это - вода, вода, благодаря которой, мы имеем объем, тепло, возможность двигаться, питать органы, нервные окончания, мозг. Отсюда родилось множество иносказаний и фразеологизмов. "Пролить кровь" - нанести человеку серьезную или смертельную рану. "Пить кровь" - лишать человека сил. "Всему кровь" - значит объединяющий всех в одно целое или родитель семейства. "Реки крови" - великое кровопролитие.
И он увидел эти реки крови. Они увлекали струи крови по течению, били эти струи о берега, и от этого вода пузырилась и пенилась, как живая, белыми хлопьями, издалека похожими на ощипанные перья белых птиц. Отнесенная от берега пена распадалась, миллионы пузырьков лопались, и эти звуки сливались в одно, кровь как бы хрипела и взывала к Небесам.
Его разбудила звенящая тишина. Будто он заснул под какой-то монотонный шум или музыку, и вдруг звук прекратился, наступила эта невыносимо мертвая тишина, и он - проснулся. Издалека доносился чуть слышный, все заполняющий звон колоколов. Яркие лучи света ползли по одеялу.
Рядом с ним лежит белая гладкая баба. Ему плохо, он расслаблен и не имеет никаких явных желаний или мыслей. Ум остался где-то там, в далеком сне, и ничто, никакая мысль не натягивала его как струну смычкового инструмента, созвучную окружающему. Это был страх. Тот страх, о каком пишут в мистических романах, в которых герой умирает, выходит из своего тела и видит себя лежащим на операционном столе - голым, ничтожным, слепым и глухим.
Надо вставать. Страх выбросил его из постели. Хотелось прервать этот звон. Он пошел, открыл кран в ванной, сбрызнул лицо и начал бриться, но плеск падающей воды как будто подчеркивал ее - пронзительность этой звенящей тишины. Плеск выпрыгивал из раковины и тонул в объятьях безмолвия.
Он подумал - "что было в моей душе до этого дня? Что меня успокаивало, и я спал, спал как убитый? Жил ли я вообще? Что делал, чем дышал? Ничего, ничего, ничего. Меня успокаивала бездонная, бесконечная, черная Пустота. Как пришло ко мне это чувство? В его приходе не было логики. Я не пришел к нему мыслью. Оно просто пришло и раздавило меня. Это чувство Ничего".
Его тело задергалось в конвульсивном движении, проявляя признаки жизни. Рука дрогнула и по щеке побежала струйка алой крови. Секунду он смотрел на нее как завороженный, потом будто очнулся, быстро вытер лицо от крови полотенцем и забегал из стороны в сторону. "Что делать? Что делать? Что делать?" Второе чувство родилось как антагонизм первому. И он стал полем битвы чувств и страстей.
Он вспомнил, у него редкая кровь, четвертой группы, резус отрицательный. И эта мысль была как бы завершением его сна, его целью и смыслом. "Паспорт. Где паспорт?" Он нашел его, открыл последние страницы. Да. Так и есть.
Он оделся и вышел из дома. На улице стоял пьяный сосед - Геша. "Саня", - выдавил шатающийся Геша, накренился и попытался схватить его за пуговицу. "Саня", - попытался опять что-нибудь сформулировать Геша.
"Геша", - ответил он. "Геша", - позвал он еще раз, он хотел, чтобы Геша посмотрел в его глаза. И Геша поднял свои слезящиеся красные глаза, они смотрели на него, но вследствие бессознательного состояния фокусировались в никуда. Он заглянул в эти глаза и отчетливо произнес: "Иди ты на х..., Геша", отодвинул его и пошел прочь.
Это помогло Геше, после короткого замешательства его прорвало, и он стал кричать вслед: "А помнишь, я тебе угурцами угощал?! Помнишь?" - местным говором, "теперь х... получишь! Х.. получи-и-ишь!"
Эх, еще бы в рожу ему на прощанье было дать, мелькнуло в голове.
II
Ему казалось, что он уже опаздывал, но спешил зря, потому как, нервно отстояв очередь в кассу и приобретя билет, долго еще шатался по перрону в ожидании поезда. Так он убрел на дальний конец перрона. Там сидела стая ворон, которые попеременно вызывающе перекаркивались меж собой, а теперь, когда он подошел, будто бы и с ним тоже. Он вспомнил, как в первый раз оказался здесь с отцом, и вороны также каркали под окном их нового пристанища, - в нем после долгих скитаний они поселились на этой новой родине; как он смотрел тогда уныло во двор, и из-за того, что в полированно-черных крылатых фигурах на белом снегу и в хриплом карканье ему чудилось что-то могильное и мрачное, говорил: "И чего им здесь надо. Летели бы". Но отец возразил: "А мне нравятся вороны. Пусть остаются" "И чем же они тебе так по нраву?" - сердился он еще больше в ответ. "Они умные. С ними есть о чем поговорить", - заключил отец. Только теперь со всей полнотой он осознал, сколько в этих словах выражалось одиночества.
Он уже было хотел о чем-нибудь спросить и завязать с вороньем беседу, но из-за излишне нахлынувших воспоминаний не стал, а наоборот, чтоб спугнуть и их и сами воспоминания вместе с ними, прикрикнул "Хорош галдеть!", - и пнул воздух ногой. Но они только чуть отпрыгнули в сторону и продолжили, то одна, то другая голосить. Тогда он развернулся и пошел от них прочь, а вороны, будто вослед и будто особенно остервенело, рвали свои глотки.
Поезда все не было. Он не хотел заходить в здание вокзала, но от скуки пошел. Ничем не примечательны эти провинциальные вокзалы, кроме того, что здесь присутствует другой срез общества. Здесь нечего делать проходимцам, бомжам, неприкаянным. Большинство здесь знает друг друга, и знает, зачем здесь каждый из них. Не знали только про него, поэтому он разговаривать ни с кем не хотел, и только холодно здоровался кивком головы, не говоря ни слова, за которое можно было бы зацепиться.
Только подумав, что не стоило все-таки заходить сюда, он увидел, как толпа ринулась к выходу, стремясь к только появившемуся составу поезда. Заразившись желанием, как все занять место получше и раньше остальных, его тяжелые мысли до времени развеялись.
III
Он едет в общем вагоне местного поезда и смотрит в пыльное окно. В этих вагонах он чувствовал себя в безвременье. Между всех этих городков и весей катаются вот такие вагоны - старые, но крепкие, сотни раз перекрашенные и снаружи и изнутри, и поэтому с сотни раз закрашенными номерами на полках и сиденьях. Когда он бывал в них, он понимал, что никогда здесь ничего не изменится. Все здесь такое старое, и одновременно крепкое. Но вместе с тем, он нашел в себе каплю удовлетворения - он начал свой путь.
Идея возникла из ничего. Вчера он сидел у телевизора, и долго смотрел. В Городе опять сработала адская машина. Она разорвала, разнесла на куски десятки, не успевших понять, что такое умирание, человеческих тел. Вспышка боли, бешеный удар крови, будто вырвавшейся на свободу, а дальше - ничего для нас. Страшные картины навеяли страшные сны.
Как интересно, подумал он, я стал настоящим провинциалом. Наш городок является городом только для карты. А Город - это Город. Большой город. А как мы называем свой город? Да никак. В хорошем настроении - деревней, в плохом - дырой. Как я оказался в дыре? Как и все подобные мне. Благодаря захватывающей идее о том, что маленький буксир лучше многопалубного крейсера.
За окном ночь. И всю ночь придется ехать, и не потому что далеко, а потому что этот поезд местного назначения останавливается по пути у каждого столба и, то ли высаживает, то ли ждет кого-то. А люди будут всю ночь напролет галдеть, как те вороны, и он в который раз услышит тысячу историй житейского быта обычного и не совсем русского человека.
Деревья сомкнулись в темноте мрачной шеренгой, и почти касаются ветвями окон. Он смотрит в чащу и думает о том, что сидит здесь, а мог бы влачиться там, по чащобе, один в опасности.
Позади остались: возмущенный Геша, белая гладкая баба, звонница колокольни, затопленная при Советской власти и торчащая из местного водохранилища.
IV
Он приехал в город, где его никто не ждет.
Город начинается с, кажущихся бесконечными, покосившихся бетонных заборов с многочисленными простонародными и граффити надписями, свалок и последующих за ними рядов гаражей, высоких домов, стоящих в отдалении. Все эти предметы проплывают мимо, ни одна частица, им принадлежащая, не родна тебе. Все выглядит чужим и по-утреннему хмурым.
Внезапно все прерывается, и состав оказывается в центре города, на вокзале. Сутолока на выходе - старухи, бабы, мужики с огромными рюкзаками, тюками и коробками заполонили проход и встали единой, толкущейся на месте, массой, поругивающей и перекрикивающей друг друга, точь-в-точь как та воронья стая. Внезапно поток приходит в движение, еще минута и ты - на свободе, вдыхаешь с непривычки всегда ветреный и слегка пьянящий воздух перрона.
Грустно. Многих встречают, чуть сонные, но улыбающиеся родные и знакомые, подхватывая тяжелые сумки у долгожданных прибывших. Вскоре все они вместе вернутся к еще неостывшим постелям, выпьют горячего чаю, досыта наговорятся и лягут спать, укрывшись с головой одеялом от уже яркого дневного солнца. Они чувствуют свою частичку этого города, теплую каморку, которая ждет их и которая им очень-очень дорога. Эта каморка - жизнь, судьба, знакомые, друзья, любимые, а также беды и радости, одним словом - счастье.
"Ощущение будто все потерял, но взамен ничего не обрел." Задумавшись, он стоял на перроне и вдруг обнаружил, что перрон в это раннее утро уже пуст, кругом тихо, вокзал был мертв. Только стайка бродячих собак блуждала меж рельс и по перронам, возглавляемая облезлой сукой с отрезанной задней ногой так, что была одна культяпка.
- И вот так, - почти вслух подумал он, - она не покидает место, принесшее ей страдания, потому что это ее место, и каждый имеет свое место, где он должен быть, жить и не должен нарушать баланс или равновесие, установленное в этом мире. И он до боли почувствовал себя уродом. "На хрена это все было и на хрена я здесь, надо возвращаться."
В кассе выяснилось, что билетов на сегодня до места нет совсем, все разобрано. Взял билет на электричку, доехать до конечной, а там - на перекладных. Отход всего через два часа, но в такой момент и это бесконечно долго.
V
В электричке всегда зябко, всегда где-то выбито стекло или не до конца закрывается окно, через которые всегда сквозняки. До отхода еще полчаса. Мимо пыльного окна ковыляли люди, выбирая вагон получше.
Тут он увидел пьяного молодчика, и почему то сразу мелькнуло в голове - сутенер, и отвязаться уже не могло. Молодчик упирался, а она его тащила. Наконец, в притворном безразличии она это оставила, зашла в вагон и села на сиденье позади, спиной к нему, и он почувствовал женское инфракрасное тепло через деревянную спинку. Чуть позже она повернулась и спросила его затылок сколько времени. Он тоже повернулся и увидел ее лицо в упор. Затем она еще раз повернулась и спросила, во сколько отходит поезд. Он ответил и это.
Она в действительности была красавица, красавица русского типа: округлое лицо, большие синие глаза, длинные русые волосы. Такие часто бывают курносыми, что делает их лица простыми, но если приставить прямой аристократический нос, то красота почему-то уходит. Это была молодая женщина в наиболее полном смысле этого слова. На ней было светлое платье с открытыми плечами, приятными на взгляд своей полнотой и эластичностью.
Незнакомка спросила его еще раз, сколько стоит билет до куда-то. Он на все продолжал давать односложные ответы, но в последний раз задержал свой взгляд на ее больших озеристых голубых глазах.
В этот момент ее молодчик вошел в тамбур, и она подошла к нему. Через сдвинутые стеклянные двери они казались ему рыбами в аквариуме, которым не хватает кислорода в этой мутной воде вокзальной атмосферы. Молодчик лыка не вязал и, помаявшись, исчез в проходе между вагонами, видимо чтобы помочиться.
Оставшись одна, незнакомка устало прислонилась спиной к стенке тамбура и посмотрела исподлобья через стекло в вагон, их взгляды встретились. Объявили отправление, и тогда он решился, встал, раскрыл створки раздвижных дверей, двинулся на выход и будто мимоходом промолвил: "Пойдем со мной". И она ответила "Пойдем", выскочила за ним из вагона, двери захлопнулись, электричка тронулась, и они остались одни на перроне.
VI
Они стояли друг другу навстречу в некотором замешательстве, одному из них надо было бы что-нибудь сказать, но все слова вылетели из головы, или можно было бы взять другого за руку, но для этого было то ли рано, то ли неудобно.
И тогда она первая спросила, - "Куда пойдем". "Туда", - кивнул он прочь. И когда они пошли рядом, он подставил локоть, и она взяла его под руку, это получилось естественно. Они выскочили из здания вокзала, он повернул на ближайшую улицу, и вел до ближайшей кофейни.
Можно ли объяснить, как и почему люди знакомятся. Просто она спросила, когда следующая электричка, а он ответил что-то неопределенное, они посмотрели друг другу в глаза и... познакомились. И как бы то ни было на самом деле некоторое время спустя они шли рядом, перекидываясь фразами.
Погода разгулялась, выглянуло Солнце, асфальт под ногами потеплел. Все предвещало хороший день. И он успел подумать - все-таки врут все эти телевизоры, кругом так спокойно, так много людей. Мимо проходили то легкомысленно смеющиеся девушки и парни, то, наоборот, обремененные делами да заботами мужчины и женщины, некоторые за руку с детишками с рюкзачками за плечами. Все казалось нормальным. Рядом под руку идет красивая женщина. Как во сне. В далеком сне прошлого.
В кофейне они расселись на угловом диване перпендикулярно друг другу. Он велел ей делать заказ, и сказал, что сейчас вернется. Подошел к соседнему столику, за которым сидела девушка с планшетом и попросил набрать в поисковике станции переливания крови. Попросил на барной стойке ручку, записал первый адрес на салфетку, сунул салфетку в карман и вернулся.
Она спросила: "Торопишься?"
Он ответил вопросом, - "А ты?".
"До пятницы я абсолютно свободна", - улыбнулась она.
"Даже цитирует. А она, как ни странно, не глупа, или не совсем глупа", - подумал он.
- Так ты торопишься? - повторила она.
- Мне надо в одно место.
- Сейчас? - пошутила она.
- Сегодня, - "и с чувством юмора" про себя добавил он.
- И куда же? - ("еще любопытная и настойчивая".)
- На станцию переливания крови.
- Что-то случилось? - с той же любопытной настойчивостью продолжала она.
- Нет. Я приехал сдать кровь.
- Кому?
- Я не знаю.
- Может, мне? - и тут в ее вопросе и улыбке промелькнуло что-то пошлое.
И он поднял глаза в ее глаза и подумал, что, наверное, не надо было этого делать. В этих глазах застыло бесконечное Одиночество. Как ее можно было оставить?
- Я не хочу на переливание крови, - продолжала она, не отрывая глаз. - Мне вечером на работу.
- Ты же сказала, что до пятницы абсолютно свободна.
- Завтра пятница.
"А вот я - дурачок", - подумал он. "О, это желание повелевать женщиной. О, это желание служить женщине. Два взаимно противоречащих желания, приводящие к путанице. Мы не различаем, повелеваем женщиной или служим ей. Дурачки".
- Как зовут? - спросил он со свойской наглостью.
- Настя.
Подали кофе, и его дурманящий аромат опьянял и успокаивал.
VII
Они опять шли прочь, и он уже внутренне досадовал на себя. "Почему я никогда не говорю "нет". А когда говорю, уже можно ничего не говорить. И этим бабам вечно, только почувствуют, что что-то важнее их, так сразу и претит".
"Все будет хорошо", - сказала она и погладила его по руке.
"Все они чувствуют, сучки", - ответил про себя он. "Вот я спросил: "Ну что, пойдем". Зачем? Куда пойдем? Зачем пойдем? А теперь, как всегда, я уже что-то должен придумывать".
А ей было хорошо, - "Пусть бесится, все равно сейчас он принадлежит мне".
- Хочу в парк. Где тут? - вышел он из положения.
- Пойдем в метро. Доедем.
- Ты уверена? Не боишься? - без надежды взял он на испуг.
- Не боюсь.
- Ну, конечно, - подумал он про себя.
В парке он сделал беспроигрышный ход, посадил ее на скамейку, а сам лег, положив голову ей на колени. Кажется, что ты обезоружен, а по-настоящему обезоружена она. И также как об этом писал Бунин, он чувствовал ее живот и то подымающуюся, то опускающуюся грудь.
Они разговаривали обо всем, наверное, часа два или три, он непрерывно развивал темы и находил новые так, будто разговаривал со знакомым человеком, которого просто давно не видел. Говорила, конечно, в основном она, и он снова отталкивался от ее же слов и провоцировал ее на новый монолог. Она рассказывала ему всякую всячину и ерунду - о своем друге, который делает ей расслабляющий массаж после работы, о каком-то хорошем милиционере полковнике, с которым она познакомилась в Сургуте, о странностях подруг. Речь ее была не совсем грамотна, но живая от ощущения благодарного слушателя, от того, что она сама хоть кому-то была интересна.
Когда они устали сидеть, то поднялись со скамейки и пошли не торопясь по аллее. После недолгой паузы он спросил "Сколько у нас времени?", - "Немного", и продолжил "Где живешь?" - услышав название спального района, сказал "Поехали".
На выходе из парка они столкнулись с аниматорами в костюмах зеленого тролля и его жены. И огромная зеленая троллиха внезапно подскочила к нему и заголосила: "А! Так ты здесь, с ней! Что ты здесь делаешь? Почему ты не дома? Ну-ка, отвечай". Он опешил и только смог прошептать почти про себя строчки анекдота: "Ты кто? Баба Яга. А ты? А я м..дак", и не отвечая прошел мимо.
Он взял такси, не хотел больше трястись ни в каких метро и автобусах. Они сидели на заднем сиденье, практически молча. Она положила ему голову на плечо, он смотрел отрешенно в окно - там шло кино придорожной жизни в ускоренной перемотке.
Когда доехали, он рассчитал и отпустил такси, зашел с ней в подъезд, повернул ее к себе, поцеловал между виском и глазом, сказал "Я пошел. Пока", развернулся и не торопясь вышел на улицу.
VIII
Он пошел пешком, он помнил это место.
Он шел, и все казалось ему иным миром. Вечер, и люди, возвращавшиеся с работы, казалось, проплывали мимо в параллельном пространстве. Их пути не пересекались с его путями. Все шло своим чередом, и как толпа не касалась его, так и он не ощущал толпы.
"Боже мой, какие они странные, почти все пытаются быть не теми, кто они есть на самом деле. Один смеется чуть не плача, другой хмурится с улыбкой в уголках рта, следующий с лицом, похожим на кусок туалетного мыла, выпячивает грудь, а за ним идет сутулый великан, пытающийся стать незаметным. Интересно, как выгляжу я в этом паноптикуме".
И вдруг его снова сковал страх, даже не страх, а внутренний холод отчаяния. Покачивающиеся от ходьбы лица показались ему мертвенно бледными, и он почувствовал, что не сегодня-завтра все умрут.
"Они непременно умрут", как мантру непрерывно талдычил про себя он. "И мир опустеет". Хотелось крикнуть, но крик застрял в горле, издавая внутренний клокочущий звук.
"Надо остановиться". Опершись рукой на водосточную трубу на углу какого-то дома, другой рукой он делал движение, будто пытался растянуть узел невидимого несуществующего галстука, мотая из стороны в сторону головой и вытягивая шею вверх и подбородок вперед. Холодные капли пота выступили на лбу.
"Ничего это я себе", - чтобы избавиться от случившегося, он сделал попытку усмехнуться, вместо этого выкашлянул, и это тоже помогло.
И уже спокойно и холодно он подумал: "Все равно все умрут. Мертвецы не ждут меня здесь. Мертвецы никого не ждут. Надо возвращаться. Там лучше, там легче, хотя и там меня никто не ждет".
IX
Вокзал. Отвратительный кофе в пластмассовом стаканчике, дымящийся рядом на краю скамейки. Это значит, что ждать придется до утра. Его настроение было окончательно испорчено.
Напротив него наискосок на скамеечке другого ряда, стоящего навстречу, сидела старушка и время от времени заглядывала ему в глаза с тем выражением, когда от тебя очевидно чего-то хотят. Вместе с ней была другая помоложе, обе чистые опрятные, может быть даже слишком.
Он уже догадывался что это, и с одной стороны совершенно не хотел ни с кем разговаривать, а с другой - не имел никаких сил сопротивляться.
Старушка одела на лицо улыбку и ловко выросла прямо перед ним вместе со своей спутницей, остававшейся всегда чуть позади.
- Молодой человек, я хотела бы вам что-то сказать, - это прозвучало с таким последующим набором воздуха в легкие, который предполагает долгую беседу.
- ...?, - он сделал вопросительное лицо.
Тогда старушка присела, но ее спутница сместилась и все равно оставалась стоять чуть позади.
- Прежде я хотела бы задать один вопрос, - не своими словами продолжала она. - Кажется вам тяжело. Нет ли у вас желания встретиться с тем, кто бы вас понял и полюбил?
"Ну и рожа же у меня сейчас, что на ней все написано неоновыми буквами", - подумал он и стал цедить из себя слова, будто из последних сил.
- Не хочу.
- Но как же? - всплеснула она от неожиданности.
Вечно их ставят в тупик нестандартные ситуации. Хотя наверное в девяти случаях из ста им отвечают именно так. Поэтому наверное это притворство. Одно сплошное притворство от начала до конца.
- Многие понимали меня и любили, и я их понимал и оттого переставал любить и убегал от них.
- Отчего же вы не любите людей? - попыталась еще раз поймать его за что-нибудь.
- Отчего же? Я люблю людей.
- Что же? Вы не любите только тех, кто вас любит.
- Зато люблю тех, кому на меня наплевать. А ведь их гораздо больше.
- Есть книга, в которой есть ответы на все вопросы, - после недолгой запинки пошла дальше по плану собеседница, перескочив через все алогизмы.
- У меня нет вопросов. У меня есть ответы. Может быть я книга? - его начал забавлять этот разговор, и он стал раскачиваться.
- Это великая книга, в которой написано о Боге и имя Бога.
- Который час? Спасибо я уже пообедал, - ерничал он.
- Простите, не поняла.
- Я так понимаю, вы иеговисты или что-то в этом роде. Давайте сюда свою книгу, почитаю, времени у меня предостаточно. До пятницы я абсолютно свободен.
- Только вы обязательно читайте Библию. Обязательно читайте.
- Обязательно, - попугайничал он.
- Приходите к нам, - будто спохватилась она, - я представительница новой церкви, вот наш адрес, - старушка сунула ему вместе с книгой буклет, с обложки которого бросились в глаза, воздетые к импровизированным Небесам руки и надпись: "Я хочу сказать тебе".
Он посмотрел на некрасивое, но по здоровому румяное, цветущее лицо старушки и представил себе новую церковь, полную таких же некрасивых, но здоровых лиц. "Счастье в неведении, здоровье в ограниченности", - подумал он.
- Вы лучше скажите, зачем вы сюда приехали, - пошел в атаку он. Зачем вы сюда приехали?
- Мы рассказываем людям о книге.
- Что еще вы делаете?
- Мы говорим людям имя Бога, ибо Бог сказал "имя мне Иегова". И нет у Бога другого имени.
- М-м-м. А Бог. Это не имя?
- Нет. К нему надо обращаться только по имени.
- А что ж такое Бог?
- Бог это название.
- Да уж, одно только название. А зачем название, если есть имя?
- Вот-вот, молодой человек, вы правильно думаете, это очень важно.
- А зачем имя, если есть название? И вообще, какая разница между именем и названием?
Они уже не могли приспособиться к его резким переменам мысли и только зафиксировали приоткрытие рта в многозначительной задержке дыхания, свидетельствовавшей о многозначительной задержке мысли.
- Вам вообще не страшно шляться везде, по всяким вокзалам и вертепам? Тем более, что вы говорите о Боге, а Бог для вас одно лишь название. Вы хоть знаете, кто я? И зачем я здесь?
И тут он посмотрел с откровенной бесовщиной им в глаза.
- Вы еще не думали о том, что вы мне нравитесь? А? Не думали? Пойдете со мной? В парк? Пойдете?
Он сделал лицо низкопробного дегенерата и забормотал полушепотом.
- Пойдемте со мной. А? Пойдемте со мной, я вам что-то покажу, дуры. Дуры, пойдемте, я вам что-то покажу.
Увидев, что перестарался, и вместо того, чтобы бежать прочь, старушки замерли в оцепенении от страха, он принял нормальный облик и сменил тон.
- Не волнуйтесь, я не за этим приехал. Я приехал сдать кровь.
Тут старушки вышли из оцепенения и засобирались.
- Только ни в коем случае не сдавайте кровь, молодой человек. В Писании сказано: "Не ешьте кровь, душу живую". Ни в коем случае, молодой человек.
- До свидания.
Он закрыл глаза, и ему представился пьяный Геша: "Х.. получишь. Х... получишь".
X
На следующий день, в 8-00 утра, он сидел в приемной строительной компании "Авеню" и смотрел на креативную стену из неоштукатуренного неокрашенного бетона. Зашел директор, и не сразу понял, что здесь кто-то есть. Поэтому от внезапного "здравствуйте", вздрогнул и, повернувшись, даже прищурился.
- Не ожидали, я смотрю, - прозвучал замогильный голос.
- Отчего же, - возразил директор.
- Как всегда, приходим раньше всех.
- Как ты попал сюда.
- Также как и ты, - на последнее пришлось сделать ударение, он с "ты" не начинал, - через дверь. Объяснил уборщице, что меня выгонять не надо, я твой старый друг.
- Да уж, да уж, - осклабился директор.
- Может, предложишь мне кофейку, а то я плохо спал эту ночь.
- Конечно, конечно, - директор вскочил, стал сам возиться у кофеварки и в процессе настороженно поинтересовался, - че приехал то.
- То есть ты хотел спросить, чем обязан моему присутствию?
- Слушай, кончай п...ть, чего надо? У меня не очень много времени, - его терпение быстро кончилось.
- А и правда, я тоже тороплюсь. Денег дай.
- Каких денег? Я тебе ничего не должен.
- Должен, должен. Вот это А-ве-ню и должно мне.
- Это другое Авеню.
- Не вижу разницы. То, другое, первое, сто первое, сто второе... Денег дай.
- Х.. ты получишь.
- Ну что ты, Геша, нервничаешь. Дай на угурцы.
- Какой я тебе Геша? Саня. Ты совсем е...нулся.
- Возможно, а что - Георгий не может иметь уменьшительно-ласкательное Геша? А-а, Геша это же Генна-адий, но для Георгия тоже по-моему хорошо. Лучше чем Гоша.
- Так, все, Сань, до свидания.
- Нет, Геша. Я останусь, на оперативке посижу. Рожи-то небось все те же.
- Иных уж нет.
- А я далече... Был, - и он громко отхлебнул кофе и улыбнулся. - Го-о-рький. Без са-а-хара.
- Ладно, сиди, - вдруг сломался Гоша. Зачем ты приехал, так спокойно было без тебя.
- Да я в общем-то уже почти уехал, а потом вспомнил про тебя, представляешь, и вернулся. А если по порядку, то я приехал сдавать кровь.
- Сдавать кровь? - на лице появилось выражение неподдельной озадаченности.
- Да я смотрю, ты действительно совсем отвык от общения со мной, никак в себя прийти не можешь. Понимаешь, в нашем с тобой мире, в мире таких как Ты и Я, очень трудно сделать что-нибудь доброе. Мы слишком много знаем. Хочу нищему подать на площади, а по глазам читаю, что вечером братки эти деньги у него заберут, а его назавтра туда же - на паперть. Мать тут одна многодетная денег попросила, так я не дал, потому как знаю, что она дура - в прошлый раз пошла и на все деньги им каких-то шоколадок купила, вместо того чтобы мяса с картошкой на неделю взять. Когда-то построить хотелось что-нибудь хорошее, так вот - настроился с вами, не нагреешь - не заработаешь. Качественно - дорого, гавенно - недорого, но гавенно. И так мы всю жизнь строим - недорого, но гавенно. А тут - простая мысль - сдать кровь. Пошел - сдал, и кому то она достанется, плохому, хорошему - неважно. Важно, что кровь редкая, дорогая и негавенная. Последнее стоящее, что во мне осталось.
Гоша гомерично захохотал:
- Все это замечательно. Сейчас слезу пущу. Только я не понял, что тебе от меня нужно то. Иди, сдавай свою кровь. А то, что она редкая, дорогая и негавенная, я сомневаюсь.
- Мне. Нужно. Денег.
- На - 10 рублей, и проваливай, - подвинул он вперед мелочь, валявшуюся на столе.
- Не строй дурака, ты понимаешь, о каких я деньгах.
- Не нужны тебе деньги.
- Почему же?
- Да ты сам рассказал.
- Не-е-е. Не бери в голову. Я про многодетную мать как раз-то и передумал.
- Денег нет.
- Денег дай.
- Приходи на следующей неделе.
- М-м-м. Но имей в виду, что на следующей неделе я приду, но без денег отсюда уже не выйду. Буду жить на Авеню-у-у. Буду вместе с тобой тут хозяйством твоим командовать.
Он поставил пустую чашку на стол, встал и направился к выходу. В спину ему донеслось: "на оперативку-то передумал?"
- Да-а. Рожи-то небось все те же, - не оборачиваясь бросил он и вышел.
XI
В приемной мелькнуло несколько тех же рож, но от невнимательности или от неожиданности они его не узнали или не успели узнать, а он виду показывать не стал. Он уже было ретировался, как кто-то вдруг молвил: "Сан Саныч!" Он обернулся.
- Стас, - вырвалось у него.
- Здравствуйте, здравствуйте, - с большим воодушевлением тряс руку Стас.
- Ты у Гоши что ли работаешь теперь?
- Нет, нет.
- Значит, у Гоши аудиенции ожидаешь?
- У Георгия Валентиновича.
- Долго еще ждать, сейчас оперативка.
- Я знаю, подожду, - Стас оглянулся по сторонам, - А, давайте выйдем, очень хочу с вами поговорить.
Они вышли в коридор и присели на кожаный диван.
- Ну как дела, Станислав Сергеевич, - начал он первым, разглядев дорогой кожаный портфель и загорелое лицо собеседника.
- Все вы имена-отчества помните. Бизнес, Сан Саныч, бизнес. Монтаж сетей, ресторанчик открыл.
- Здесь-то что делаешь, в подряд залез что ли?
- Нет, Сан Саныч, - лицо его стало слегка загадочным.
- А что же тогда?
- Я решил стать депутатом городского заксобрания, Сан Саныч.
- М-м-м как интересно. Так у тебя дела еще лучше, чем мне показалось. В какую партию вступил?
- Да все не совсем так, Сан Саныч. У меня другой план.
- И что же?
- Я избираюсь по своему району, в котором живу. И хотел вас тоже попросить, если у вас кто-нибудь живет в этом квадрате, - он достал из кожаного коричневого портфеля схему избирательного участка, - пожалуйста, попросите проголосовать.
- И это твой план? Избираться в районе, где тебя все знают с тех времен, когда ты пиво пил с пацанами в подворотне?
- Да нет, это не план, вернее не весь план, - скривил он мину.
- Мне, прямо, все интереснее и интереснее становится. Давай, не томи.
- Смотрите, - Стас развел руки в стороны, будто начал бизнес-тренинг. - Я буду обходить жильцов, выяснять их проблемы, а затем начну с какой-нибудь старушки, и решу ее проблему. Потом займусь другой, и так постепенно сделаю себе имя.
Он смотрел в обрамленные соломенными волосами голубые глаза Стаса, светящиеся детской непосредственностью, и разные вопросы мелькали у него в голове. Но все их он прагматично отмел и сказал про себя: "Какая замечательная утопия. Мне это подходит"
- Мне это подходит, - повторил вслух он.
- Что подходит?
- Ходить по старушкам и решать их проблемы.
- Сан Саныч? - он остановился в недоумении.
- Стас, ты забыл спросить меня, как у меня дела. Дел у меня нет, поэтому я хочу поучаствовать в твоей предвыборной компании.
- Неожиданно.
- Стас, я говорю - пожалуйста. Ты же понимаешь, что мое пожалуйста, это предложение от которого нельзя отказаться.
- Да я не против. Просто это как то неожиданно, - бормотал в замешательстве Стас. - Ну давайте. Так, - спасительно спохватился он. Мне же к Георгию Валентиновичу.
- Иди, Стас. Проводи агитацию. Я уже там был. Я тебя на улице подожду.
На улице из развлечений было лишь наблюдать, как охранники то и дело выбегали, чтобы убрать ограждение и то выпустить, то запустить очередной внедорожник с очередным пузатым боссом.
Вышел Стас уже в приподнятом настроении.
- Я понял, Сан Саныч. Это судьба. Я даже не мечтал получить такого человека в команду. Вместе мы горы свернем.
- Вот именно, Стас.
- Как с Георгием Валентиновичем?
- Нормально, только когда сказал, что вас встретил, он сморщился, назвал вас клоуном.
- Денег должен. Он всех кому должен, клоунами называет. Жизнь это цирк для него. Он там укротитель, его работники - собачки, львы да бараны. А кому должен - клоуны.