Реклама - великая вещь. Услышала как студенты и преподаватели филфака делились друг с другом восторженными отзывами о романе Дмитрия Липскерова "Русское стаккато - британской матери". Автора хвалили. Повторяли характеристику, данную ему кем-то из критиков, и называли его вторым Чеховым. Заинтриговали.
Пять минут назад я перевернула последнюю страницу "Русского стаккато...". Ради спортивного интереса не прочла ни одного из многочисленных критических отзывов на роман. Хочу изложить свою точку зрения на прочитанное.
В романе переплетаются две сюжетные линии: истории двух героев. Один герой живет в СССРе, потом в России. Второй - в Англии. В основе первого сюжета - метаморфозы Николая Писарева, деревенского паренька, ставшего сначала аккордеонистом, потом футболистом, потом зэком, потом отцом Филагрием. История Писарева напоминает историю "Очарованного странника".
В центре второго сюжета - судьба и житейские воззрения лондонского миллионера Роджера Костаки, виртуоза игры ... на треугольнике. Роджер полагает, что в произведении Шостаковича неправильно обозначены музыкальные оттенки: вместо легато нужно играть стаккато. Роджеру никто не верит, но музыкант доказывает свою правоту.
Сюжетные линии порезаны на множество кусков - эпизодов, которые автор разложил в шахматном порядке: про Колю - про Роджера, про Колю - про Роджера и т.д. Когда чередовать стало нечего, Липскеров объединил судьбы отца Филагрия и Роджера Костаки посредством внедрения в структуру романа "любовного треугольника", образованного нашими героями и девушкой Мишей. Миша любит отца Филагрия и не любит Роджера, поэтому последний разбивает Мишу палочкой для игры на треугольнике, и Миша рассыпается на тысячи осколков, поскольку она больна стеклянной болезнью. После этого эпизода судьбы главных героев снова расходятся. Роджер дает концерты в музее Swarowski, отец Филагрий продолжает жить на острове Коловце.
После прочтения романа остается чувство недоумения. "Уж не пародия ли он", - хочется воскликнуть читателю, не переварившему авторскую иронию. А ирония Липскерова воистину всепроникающа, ей подвластны даже такие святыни человеческие, как любовь, смерть, семья, религия, смысл жизни... Темы, которые плохо переносят насмешку. Автор даже над читателем умудряется посмеяться. Ну, например, давно известно, что читатель всегда сочувствует центральным персонажам книги. Это закон такой. Но Липскеров смеется над читательской особенностью: Роджера Костаки он изображает совершенным уродом: у него потные руки и сморщенное, прыщавое личико, похожее на гнилой грецкий орех. Когда Роджер волнуется, он чешет щеки и из расковырянных прыщей идет кровь. У Роджера жирная мамаша, которую сын ненавидит. Неоднократно подчеркивается, что лицо матери похоже на задницу. Врачу, увидевшему Роджера и его мать, снится огромное дерево, на котором растут орехи. Подружка Роджера тоже имеет задницеподобное лицо. Любимое занятие Роджера (помимо музыки) - это, напоив подружку, рассматривать ее гениталии. Семья Костаки выступает как антипод библейского "святого семейства". Параллели прослеживаются очень явственно. В этом - насмешка над темой материнства, темой семьи...
Автор высмеивает любое проявление чувств. Выбив у читателя слезу шаблонным приемом, он тут же спешит высмеять её. Есть в романе один очень сентиментальный момент: русский дед с трофейным аккордеоном просит в Берлине подаяния. Вдруг ему бросают 500 марок. Дед не верит очам своим, поднимает голову и видит своего знакомого немца, у которого в годы войны убил отца. Старик тут же забывает о деньгах, бежит за немцем, падает, разбивает нос. "Вместо крови на асфальт падали стариковские слезы. Не хотел я, прости, друг...у него носки с олешками были...Вязаные...Такие мать мне когда-то...прости". Дед отдает немцу свой аккордеон. Но, как оказывается, все эти проявления чувств у немца не настоящие: он "хоть и держал глаза на мокром месте, вместе с тем и горд был. Это он придумал подать старику 500 марок. Таким образом, он ожидал психологического перевертыша". Ему нужен был дедов аккордеон. Однако широкий жест русского старика, поддавшегося на провокацию и отдавшего инструмент, на деле оказывается таким же фарсом. В футляре немец находит не аккордеон, а грязное дедово белье.
В "Русском стаккато..." сталкиваются противоположности: большое с малым, великое с низким, смешное с трагическим, важное со второстепенным. Характерный авторский прием - дисбаланс причинно-следственных связей: мелкая причина порождает огромное по масштабам последствие. Например, Николай Писарев остался сиротой в результате совершенного абсурда: его родители ушли за хлебом и не вернулись. Дед Николая прошедший невредимым через войну, погибает в мирное время в Германии, куда он приехал, чтобы найти чехол к аккордеону. В результате дед расстрелян, причина тому - никому не нужный чехол, на котором зациклился старик. Другой авторский прием - использование параллелей. Родители Лизабет погибают на "Титанике". Но "Титаник" - это всего лишь небольшая яхта, купленная отцом девочки. Зачем автору нужна параллель между маленькой яхтой и большим лайнером? Зачем сравнивать гибель одной семьи с гибелью сотен семей? Сравнение приводит к мысли, о том, какое ничтожной и ненужной может быть жизнь семьи. Отец Лизабет - педофил, домогавшийся до девочки перед катастрофой. Автор показывает абсурдность, измельчание жизни человеческой: люди погибают не из-за чего-то большого, а из-за подобия большого. А может быть, вся наша жизнь - это такой спектакль, где задействован бутафорский "Титаник", бутафорский музыкант, бутафорские монахи... Люди гибнут за чехлы, погибают в пародиях на катастрофы, посвящают жизнь нахождению каких-то никому не важных нюансов...Мы живем среди жалкого подражания великим прецедентам. А смысл происходящего утерян.
Сюжеты романа вопиюще неправдоподобны. Герои Липскерова талантливы, но автор не объясняет причины талантливости. На Роджера Костаки и Кольку Писарева все умения падают с небес, словно бонусы в компьютерной игре. Девятилетний Колька, впервые взяв аккордеон в руки, неожиданно оказывается виртуозом игры на инструменте, абсолютно лишенный музыкального слуха, Роджер Костаки неожиданно овладевает приемами выплавки металлов и изготавливает особенный треугольник, на котором играет в оркестре.
Ключевой образ романа - задница. Задниц в книге великое множество. Волосатые, с веснушками, большие, белые, мужские, женские. Есть лица, похожие на задницы, встречаются и задницы, похожие на лица. Подробно описываются акты соития. Причем, иногда автор гипернатуралистичен. Например, в одной из сцен Николай Писарев отрывает гениталии гомосексуалисту дяде Моте, посягнувшего на зад Николая. Явно прослеживается параллель со сценой из "Жерминали" Золя, когда разгневанные жительницы шахтерского поселка сделали нечто подобное с местным богачом, выдававшим женщинам продукты за известную мзду. Из-за этой сцены Золя обвиняли в излишней натуралистичности, но сцена из "Британского стаккато..." куда более натуралистична. У Золя действие, совершенное женщинами, имеет характер мести, то есть, вызвано проявлением чувств и эмоций. У Липскерова тот же результат был вызван не чувствами, а естественной реакцией на непосредственную угрозу. То есть, человек в "Британском стаккато" еще более упрощен и стоит почти на одном уровне с животным.
Любит автор подробно описывать действия героя: как поел, что поел, как блевал, как опорожнился, чем подтерся и т.д.: "к утру страшно захотелось облегчить желудок, что дед и сделал, утеревшись кленовым листом". Зачем описывать эти сцены, когда прекрасно можно обойтись без них? Перефразируя Ю.Олешу, писавшего о стиле Хэмингуэя, можно сказать, что большинство будет читать это с интересом, поскольку каждый из нас делал то же самое. Отсюда и удовольствие. Все это - средства привлечения читательского интереса.
Собственно, лишь для привлечения читательского интереса служат многочисленные элементы романа. Формат книги удобочитаемый, буквы большие, слепой увидит. Повествование максимально упрощено. Над описанием преобладает действие. Нет нудных морализаторств от автора, нет описаний природы, нет описания чувств. Только яркие события позволяющие держать читателя в состоянии постоянного шока. Собственно, даже чередование сюжетных линий "Роджер - Николай Писарев", обусловлено стремлением поддержать читательский интерес (чтоб не надоело читать про одного, введем второго героя). Все же, на мой взгляд, наличие двух сюжетных линий выглядит не очень органично и, кажется, использовано лишь как манипулятивный прием.
И все вместе густо приправлено иронией, использование которой позволяет автору абстрагироваться и скрыть свою точку зрения на происходящее, предоставляя читателю право разбираться в прочитанном. Только ирония эта выглядит не более чем трюк, который к концу романа начинает вызывать раздражение. Нет надобности повторять слова Блока, предсказавшего результаты постигшей нас болезни иронии. Скажем лишь, что благодаря этой иронии, а так же другим трюкам, роман не заставляет читателя шевелить мозгами. При чтении работает только та самая неоднократно упоминаемая автором задница: ей сидеть приходится...
Нет, безусловно, автор не Чехов, он другой. Антону Павловичу под силу было размышления и чувства сделать интересными для читателя. Заставить же читателя поглощать действие большого писательского таланта, увы, не требуется...
Однажды я застала мою знакомую писательницу за чтением книг Дарьи Донцовой. "Знаешь, - объяснила мне писательница, - я тоже не люблю Донцову и не думаю, что она хорошо пишет. Я её читаю потому, что во время чтения просто отдыхаю".
Мне показалось, что роман Липскерова может претендовать на ту же роль.