Корнилов Егор Геннадьевич : другие произведения.

Холодный свет твоих прекрасных глаз

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Любовь к Прекрасной Спящей Принцессе на подбитом космическом корабле в не-пространстве :))) По сути - романтическая история в перепутанных и вложенных воспоминаниях.

  Холодный свет твоих прекрасных глаз.
  
  1.
  
  Меня зовут Джертон. Джертон Хамвелл.
  Такое имя мне подарили родители - давно, очень давно... Подарили вместе с жизнью - вернее, с шансом её прожить. А шансы порою не дружат с реализацией.
  Благодаря сперме отца и яйцеклетке матери я выродился на свет. С тех пор прошло чуть больше сорока субъективных единиц, именуемых по-старинке годами.
  Не могу назвать точную цифру - я давно уже сбился со счёта. В одиночестве границы времени начинают стираться - в районе полугода от начала отсчёта. Минуты одиночества тают в безмолвии, плавятся, теряют объём. Когда-то упорядоченное, побитое на части, на равные промежутки условных суток - время постепенно теряет самодисциплину, теряет форму и суть...
  Действия и поступки, настроения и состояния - раскладываются в бескрайнем поле судьбы в подобии божественного пасьянса. Исчезнет время - и все стремления, мельтешения и терзания, составляющие плоть наших жизней, превратятся в небрежно брошенную на чёрное сукно галактик колоду краплёных карт.
  Время - коллективная категория. Индивидуальное время бессмысленно, ущербно. Время для себя - это, по сути, безвременье, необитаемый остров посреди океана безбрежного эгоизма.
  Мы, живые и любящие, истекающие ненавистью и всё равно стремящиеся жить - мы снова и снова пожимаем друг другу руки, смотрим в глаза и сверяем часы. Обещаем сойтись в положенный срок - и проделать совместную работу. Или - хорошенько отдохнуть, напиться и поболтать чепуху, предаться наркотическим грёзам и пространным рассуждениям о сути бытия...
  А иногда - эти мгновения случаются редко, и потому они так прекрасны - мы клянёмся подарить друг другу немного любви; даже интимные свидания назначают по времени...
  Время нужно людям. Но тому, кто свободен от забот, кто живёт ради себя самого - даже не ради, просто живёт, протягивает дни в никуда... Такому существу время ни к чему.
  Это бессмысленное создание чисто, не замутнёно ни единым проблеском мысли, естественно, как дитя. Оно спит, когда ему хочется спать, ест, когда хочется есть. Делает только то, что считает нужным, и только тогда, когда.
  Именно так я и живу последние пятнадцать-двадцать лет. Или больше. Или меньше. В уголках глаз рассеялась тени прежних улыбок - и твердят: я до сих пор живу, плыву в общем потоке, следую вектору времени, неумолимо клонюсь к закату...
  Я подхожу к зеркалу - и удивляюсь себе. Приятно удивляюсь. Лицо моложавое, благородное и совсем не скорбное - скорее болезненно-ироническое. Когда я был моложе, это же лицо бороздили презрительные, мученические складки. Ещё глубже и безобразнее складки залегали в душе. Но теперь, когда виски мои тронула первая седина, лицо разгладилось и потеплело - и даже стало более привлекательным. Жаль только - некому его оценить.
  Наверное, я научился относиться к жизни философски.
  А что ещё остаётся человеку, который пребывает в небытии? Один на один с огромным пустым кораблём - в искривлённом не-пространстве, за гранью барьера причинности... Мой техногенный склеп - линейный крейсер ударного класса "Астарте", флагман третьей эскадры Конфедерации, недобитая жертва космической бойни, чудом ускользнувшая от смерти... Чудом - и отчасти моими усилиями.
  Это я спас корабль. Мне есть чем гордиться - да только перед кем? Все мои товарищи спят - мёртвым или анабиотическим сном. Даже она, снайпер-наводчик главной лазерной батареи крейсера "Астарте", старший лейтенант космического флота Миранда Сильва Корретха. Обломок холодной плоти, плавающий в жидком водороде при температуре чуть выше абсолютного нуля. Спит даже она.
  То есть - ты. Глупо, безумно глупо говорить о тебе в третьем лице...
  Одно радует - ты всё-таки жива. Твоё будущее не потеряно, не потеряна надежда.
  Когда крейсер "Астарте" проявится из не-пространства, автоматика криогенных камер сработает - и уцелевшие в битве члены команды откроют глаза. На экранах видеоиллюминаторов замерцает пятнышко "Денеба-3" - опорной базы флота Конфедерации.
  И "Денеб-3" улыбнётся раненому кораблю вратами шлюзов. Оплот космических сил Конфедерации, вооружённое до зубов сооружение, именуемое Большим Титановым Кулаком - улыбнётся.
  Наверное.
  Потрёпанный, но вполне живой, крейсер "Астарте" состыкуется со станцией - и выпустит на борт остатки команды. А потом, следуя на магнитном поводке за маневровыми буксирами, отправится на ремонт в бездонные недра автоматических доков.
  Пару недель спустя он будет как новенький. Капитан выстроит обновлённый экипаж в "галактическое каре" - и торжественно объявит, что "Астарте" готов снова принять бой. Готов подставиться под лазеры и протонные торпеды коварных колонистов, отчаянно защищая запутанные интересы Конфедерации...
  Мятеж колоний должен быть подавлен - любой ценой. Одной из монет, ушедших на оплату порядка в Галактике, буду я.
  Вечная слава героям.
  
  2.
  
  По среднегалактическому времени с момента битвы в системе Пророка Исайи до выхода повреждённого крейсера из не-пространства в окрестностях Денеба-3 пройдёт от двух до пяти стандартных суток - в зависимости от того, насколько удачно я выбрал курс.
  Искусство нахождения червоточин в барьере причинности пришлось изучать самому - по учебным программам главного компьютера. Слава Богу, в битве он почти не пострадал - иначе бы мне пришлось совсем туго.
  Моя электронная наложница следит за системами жизнеобеспечения, поддерживает в криогенных ваннах оптимальный температурный режим, развлекает меня голографическими фильмами - и даже готовит еду. Подобно хорошей домохозяйке, решает все бытовые вопросы - так что я могу заниматься только самыми важными и ответственными делами, как и положено мужчине. Древняя, как мир, социальная роль, за которую я взялся со всем рвением.
  На изучение навигации ушло около трёх с половиной лет. Я работал по десять часов подряд, никуда не спешил. Штудировал каждую тему, досконально вникал во все подробности. Я никогда не учился так старательно - видимо, не видел стимула сверх меры себя утруждать.
  Я должен снизить вероятность ошибки, изучить по возможности всё, что касается навигации в не-пространстве. Должен учесть все нюансы - и сделать расчёт курса чётко, профессионально, наверняка. К Денебу-3. Прямиком к нему.
  Ни в Интернате "Старгейта", ни в Военном Университете я не учился навигации - но это не беда. Человек может освоить всё - было бы время и желание. Время у меня было, и я был готов его тратить. Выберу я курс годом раньше по корабельному времени, или годом позже - какая разница? В реальной Вселенной не пройдёт и миллисекунды.
  Дело в том, что принцип не-пространственных перемещений основан на эффекте суперструнной развёртки. Пространственно-временной континуум увеличивает эффективную мерность до десяти измерений - и искривляется особым образом, "наматывая" единственное измерение времени вокруг оставшихся девяти пространственных измерений. Эффектом подобной "намотки" является вырождение феномена времени, которое сменяется локальной вечностью - условно статическим полем малых темпоральных флуктуаций.
  Индивидуальное время для любого объекта, попавшего в полностью вырожденное не-пространство, равно бесконечности. Это означает, что в "чистый" нуль-континуум можно попасть только навсегда. Поэтому эффективное не-пространство, используемое для гипер-переходов на расстояние до ста тысяч световых лет, является пространством неполной суперструнной развёртки. Прыжковые двигатели, работая в импульсном режиме, удерживают корабль в нестабильном слое не-пространства, не позволяя ему погрузиться в "чистый" нуль-континуум.
  Несмотря на эффект локальной вечности, путешествие в глубоком не-пространстве относительно внешних объектов и временной струны четырёхмерного континуума оказывается более быстрым, нежели в обычном пространстве на субсветовых скоростях.
  Быстрее почти на шесть порядков. Всегда быстрее - "не".
  ****
  У меня впереди вечность - и я хочу провести её с пользой. Пускай не для себя - я всё равно обречён - так хотя бы для друзей... Привести потерявший ориентацию корабль к базе. Спасти. Линейный крейсер "Астарте" - и всех, кто заснул на его борту долгим морозным сном.
  Среди оставшихся в живых есть один человек, который дорог мне больше, чем весь этот огромный, пустой и кровавый мир. Девушка с магическим именем Миранда, с точёной спортивной фигуркой, задорным блеском бездонно чёрных глаз... Описание не говорит ни о чём - так, пустая формальность. Она больше формы, острее её восприятия, глубже, она...
  Она. Ты. Я должен спасти в первую очередь тебя - моего замёрзшего ангела, ангела нежности и боли.
  Тебя, Миранда. Тебя. Я продолжаю длить своё существование памятью наших встреч - да бесконечными грёзами о тебе. Твоим холодом жива моя душа.
  Я никогда не согрею тебя в своих объятиях, ты навсегда останешься облачённой в криогенный саркофаг - но я буду знать, что ты спасена, и что усилия мои не напрасны... И только тогда я согреюсь. Увижу в грёзах твою улыбку - и мне станет тепло.
  Всем телом чувствуя твоё, оледеневшее - я не могу сидеть на месте. Даже минуту - не могу. Как только я останавливаюсь - сразу замерзаю, умираю вместе с тобой. Умираю заранее, пытаясь предотвратить этой нелепой жертвой твою возможную смерть в будущем.
  Ненадолго ухожу из этого мира, а потом - снова оживаю и снова иду вперёд. Например - в гости к обучающей программе. Или - снова бродить, без цели и направления, по гулким коридорам полуразрушенного корабля...
  ****
  Три с половиной года я день за днём изучал навигационное искусство.
  А главный навигатор крейсера "Астарте", пышногрудая мулатка Линда О"Хара, всё это время болталась в разрушенном хвостовом отсеке крейсера - одна из трёх десятков безликих мертвецов.
  Не знаю, остались ли там после попадания фотонной торпеды трупы - или только атомная пыль. Аварийная система заблокировала двери шлюзов, и в повреждённые отсеки мне не попасть. Их откроют только на базе. Может, это и жестоко - но будет лучше, если трупов там не окажется. Так спокойнее - пустота...
  А первый помощник навигатора Майк Петра до сих пор плавает в персональной ячейке малой криогенной камеры в правом крыле медицинского блока. Ему оторвало левую кисть, соскребло с головы скальп и выжгло глаза брызгами расплавленного стекла. Он пострадал в самом начале боя, раны его были слишком тяжелы, не под силу корабельной медицине - и наши врачи недолго думая вогнали его в анабиоз, в надежде, что беднягу разморозят и спасут в одной из планетарных клиник.
  Это случилось до того, как крейсер выбросило в не-пространство - что и спасло Майка. Он оказался единственным из раненых членов экипажа "Астарте", кому удалось выжить. Остальные на момент прыжка в не-пространство "струнной развёртки" были заблокированы в стенах медицинского блока - и зажарены заживо вместе с медиками. Энергетический пробой от повреждённого левого двигателя почти испарил их... И заплавил прах бесформенной массой сверхпрочных, жаростойких перегородок.
  
  
  
  
  3.
  
  Кроме даты рождения и имени, я не помню о детстве почти ничего. Такая же пустота накатывает при мысли о родителях...
  Ах, да - не совсем пустота! Я кое-что о них знаю - но это только информация, не более того. Чистые, выхолощенные данные, лишённые истинного чувства.
  Они были мастер-пилотами корпорации "Старгейт". Всю жизнь путешествовали, водили огромные колониальные транспорты в не-пространственных каналах от звезды к звезде. Помогали заселять новые миры.
  Мама и папа. Я никогда не произносил эти слова вслух, не помню ощущений, с которыми они слетают с языка. Говорят, некоторые слова имеют особенный вкус, их не спутаешь ни с какими другими. Например, "я люблю тебя"...
  Но об этом потом. Не сейчас - потом. Время ещё есть - его более, чем достаточно. Это единственное, что у меня осталось - время и воспоминания.
  Всё путается, путается. То, что было со мною, могло быть или есть сейчас - происходит одновременно; и всё, что нужно сделать - это вычленить из единого потока тот или иной ручеёк, и позволить ему обрести чёткость и стройность форм.
  Ручеёк... Да, вот этот. Мама и папа. Папа и мама. Да. Картинка проясняется, ощущения восстают из ниоткуда...
  Два лица - мужское и женское. Красивые лица. Такие близкие - и в то же время далёкие, отделённые от меня невидимой, но ощутимой плёнкой. Лица, которые должны казаться родными. Должны - но не кажутся, увы.
  Родители. Они никогда не слышали моего голоса, их не будил по ночам мой истеричный плач. Я ни разу не засыпал у них на руках. Роберт Хамвелл и Микаэла Грайс-Хамвелл. Уважаемые люди, элита космического флота - мне до них далеко.
  По данным из инкубатора, на момент моего зачатия Роберту Хамвеллу было тридцать пять субъективных единиц, а Микаэле Грайс - двадцать восемь. Тогда мои родители ещё не были женаты. Они решили сочетаться законным браком сразу, как только сдали оплодотворённую яйцеклетку в инкубатор и подписали отказ от прав на воспитание будущего ребёнка.
  Своевременное решение. Мудрое. Так думали они.
  Родители подарили мне имя и фамилию, оплатили услуги инкубатора и Интерната на двадцать лет вперёд, открыли счёт в Галактическом Банке - и положили туда кругленькую сумму, чтобы, достигнув совершеннолетия, я ни в чём не нуждался и был финансово независим.
  "Мы с твоей мамой мечтаем, чтобы ты обрёл самого себя во всей полноте - и шёл своим, только своим путём". Так говорил отец в электронном послании, которое я получил от коменданта старгейтовского Интерната в день своего двадцатилетия - за несколько месяцев до окончания учёбы.
  Шёл своим путём... Да. Ничего другого не остаётся.
  Диск с голо-фильмом до сих пор со мною - трёхминутное свидание с родителями, свидание с прошлым. Единственная ниточка, протянувшаяся к моим корням. Я часто прокручиваю его, всматриваюсь в лица: высокий, крепкий, суровый, словно замороженный изнутри папа Роберт - и бойкая, немного манерная, демонстративно уверенная в себе мама Микаэла. Оба - олицетворение силы и успеха, живой укор их неумелому, хилому отпрыску...
  Я пересматриваю диск снова и снова - но ни любовь к родителям, ни ненависть к ним сердце моё не посещают. Они чужие. Родственные узы иллюзорны, формальны, когда не подтверждены истинным отношением. Родители перестали быть моей семьёй, как только зародили меня - и бросили на произвол судьбы. Улетели в дальние края - так улетают каждую осень на юг перелётные птицы на планете Эллери, откуда я родом.
  Да только среди птиц не припомню таких, что бросают своих птенцов. Тем более - навсегда.
  Быть может, родители сейчас даже младше меня - субъективное время в глубоком клеточном анабиозе останавливается. Проведя всю жизнь в полётах, можно перепрыгнуть через несколько поколений.
  Они далеко, на границе освоенной Вселенной - и, наверное, даже не знают последних новостей: в самом центре населённой части Галактики идёт война, а их сын превратился в маленький винтик, незначительную деталь в бездушном механизме всесильной Конфедерации - в механизме геноцида и массовых убийств.
  А, может, родители разделили мою судьбу - и тоже участвуют в битвах. Я не знаю о них ничего - они сами не захотели, чтобы я знал.
  Папа и мама, мама и папа - два далёких и близких лица. Знакомые до боли черты - несмотря на отсутствие душевной близости, я успел их основательно изучить. Из чистого любопытства? О, нет - меня интересовали собственные истоки. И пускай эти истоки имеют биологическую, а не духовную природу - пускай. Это тоже имеет значение.
  Роберт Хамвелл и Микаэла Грайс-Хамвелл. Мужчина и женщина. Если отбросить личные обиды и моральные оценки - становится ясно, что они образуют хорошую, тёплую, сплочённую пару. Надеюсь, они до сих пор вместе, до сих пор любят друг друга...
  И до сих пор куда-то летят: полёт - это их жизнь, от начала и до конца. Они скользят сквозь бездонные недра частично вырожденного не-пространства - в соседних криогенных ячейках, погружённые в глубокий анабиоз...
  Как и вся моя команда - вернее, то, что от неё осталось. Тридцать семь человек из девяноста четырёх - включая меня.
  Я называю экипаж "Астарте" своей командой - но я никогда не был его капитаном. Всего лишь третий пилот и специалист по ремонту прыжковых двигателей. Но теперь, когда старшие офицеры погибли или уснули в криогенных ваннах, я могу потешить самолюбие - и возомнить себя командиром этого грозного разбитого корыта...
  ****
  А потом - вернуться к воспоминаниям. В какой уже раз собрать мозаику своей судьбы - по кусочкам, по осколкам прошлых ситуаций, перемешанных в сознании безо всякой системы...
  Собрать. Рассмотреть. И - снова перемешать. Такая у меня игра.
  Я достаю из памяти фиолетовый кристалл под названием "детство" - и ставлю его перед собою на стол. Глаза закрыты - действие происходит в голове...
  Настраиваемся...
  Итак, детство.
  Перед тем, как исчезнуть, родители обеспечили моё настоящее и будущее - однако богатого бездельника из меня делать не хотели и в графе "специализация" записали "мастер-пилот". Именно этому меня учили в фирменном Интернате "Старгейта" на планете Эллери.
  Я был одним из десятка тысяч космических сирот - таких же, как я, сыновей и дочерей беспечных покорителей Галактики. Корпорация "Старгейт" очень назойливо заботится о детях своих сотрудников - выращивает из них подрастающую смену для своих отцов...
  И всё бы ничего - да только многочисленные звёздные Интернаты не воспитывают из этих брошенных деток полноценных, свободных людей. Из их стен выходят умные, сильные, самолюбивые и чёрствые болванчики - биороботы, нацеленные на успех. Они умеют эффективно рассуждать и принимать решения в рамках заданных закономерностей - но способность мыслить свободно для них совершенно излишня.
  Специалисты узкого профиля, мастер-инженеры и мастер-пилоты, мастер-навигаторы и мастер-медики. Дорогой, штучный товар. Учись как следует, будь прилежен - и получишь специальность, которая обеспечит тебя на всю жизнь. Обеспечит всем, чего пожелаешь - деньгами, уважением окружающих, возможностью путешествовать и познавать Вселенную... Но только не свободой - её воспитатели "Старгейта" выдавливали из нас всей массой административно-педагогического пресса.
   Я не стал таким же послушным и успешным, как остальные - но в этом не вина моих учителей, скорее моя заслуга. И моя беда: за свободу порою приходится платить. Дорого, очень дорого.
  Иногда её можно взять у судьбы в кредит - но проценты, как показывает практика, слишком высоки. В юности мне казалось, что кредитная карточка моей дерзкой решимости в состоянии покрыть все долги. Да я и не задумывался на эту тему - просто бунтовал, плыл против течения, отвергал всё и вся, был, в свою очередь, отвергнут; падал, вставал - и продолжал упрямо ползти вперёд. Из интерната "Старгейт" - в военный университет, из военного университета - на борт грозного красавца "Астарте".
  Многое случалось со мною случайно, словно бы против воли. Я никогда не мечтал о военной карьере - всё получилось само собой. Я ни о чём не задумывался, плыл в потоке событий - а он нёс меня, разгонял, бил головою о камни... Поднимал, умирающего, со дна - и снова нёс. А я - помогал ему, что было сил.
  Не всё и не всегда шло гладко. Иногда я отчаивался, иногда плакал, иногда смотрел на звёзды - и говорил с ними вслух. В детстве звёзды были моими единственными друзьями. И остаются ими до сих пор - несмотря на то, что я не вижу в пустоте окружающего не-пространства их ярких, сияющих глаз.
  Я доверял звёздам все свои тайны, сомнения и страхи. А они - смеялись надо мною, задорно и беззлобно. Смеялись - и манили к себе, в космос, в нескончаемый полёт от звезды к звезде...
  Лёгкий, как крылья ангела, полёт, именуемый жизнь.
  
  4.
  
  Потратив на обучение три с половиной года, я почувствовал, что знаю навигационное искусство ничуть не хуже покойной Линды О"Хара.
  Как только я в этом убедился - сразу перешёл в наступление. За пару недель рассчитал курс до Денеба-3 тремя альтернативными способами. Координаты точки выхода сошлись с точностью до тысячных долей метра - совсем неплохо для такой четырёхсотметровой махины, как крейсер "Астарте". Целый месяц я мучил себя сомнениями и перепроверками - но мои расчёты казались непогрешимыми.
  В конце концов я решился.
  Довериться правильности расчётов я не мог: слишком многое поставлено на карту. Я уже знал, что если выход из полувырожденного не-пространства в рассчитанной точке будет невозможен - корабль "провалится" в истинный нуль-континуум. И навсегда останется блуждать в этом призрачном мире, в неощутимой десятимерной Вселенной, за гранью нормального времени и привычных форм. Именно в этом эффекте, так называемом "туннеле Лазаря", заключена главная опасность ошибок в не-пространственной навигации.
  Если задавать курс и точку выхода до активации гиперперехода, попадания в "туннель Лазаря" можно избежать. В случае хотя бы мизерной возможности его наступления, "прыжковые врата", прорывающие пространственно-временной континуум, вступают в своеобразный резонанс с мнимыми "вратами" выхода. Этот резонанс проявляется в районе "входной дыры" мгновенно - в виде потока тяжёлых частиц с полуторным спином; резонансное эхо засекает корабельная электроника - и тут же отключает прыжковые двигатели.
  Такая степень защиты была предусмотрена после того, как первые пять кораблей, использовавших принцип "струнной развёртки", так и остались в небытии. Они не были разрушены - просто исчезли. Навсегда.
  Подбитый крейсер "Астарте", спасаясь от торпедной атаки колонистов, ушёл в так называемое "слепое" не-пространство - в бескрайнее поле вероятностей с неустановленной точкой выхода. Я узнал из учебных программ, что искусство вождения кораблей "вслепую" - роскошь, доступная немногим асам-камикадзе. Известно несколько случаев успешного выхода из "слепого" не-пространства - можно пересчитать по пальцам. О том, сколько попыток осталось за кадром, Вселенная скорбно молчит.
  Не все закономерности "слепой" навигации исследованы и достоверно описаны. Предсказать результат запланированного прыжка к Денебу-3 главный компьютер крейсера так и не сумел. Оставалось рассчитывать только на свою удачу.
  Перед тем, как запустить навигационную программу, я встал на колени прямо на полу резервной навигационной рубки - и начал молиться. В третий раз в жизни. Ответа на мою молитву не последовало - да я его и не ожидал.
  Когда я ввёл данные в навигационный компьютер, от волнения меня забила дрожь. По спине покатился холодный пот, захотелось забыться, отключиться, потерять сознание, уснуть... Преодолевая себя, я дрожащей рукой потянулся к кнопке активации...
  Если мой расчёт неверен, после нажатия этой кнопки крейсер "Астарте" для всего остального мира перестанет существовать. Для меня ничего не изменится - я продолжу блуждать по опустевшим коридорам корабля, пока смерть не пригласит меня в гости. Но они, они - мои друзья, моя Миранда! У них есть шанс. Если я не ошибся - они смогут проснуться в обычном пространстве - и снова жить. Шанс есть даже у искалеченного Майка Петры. Если я не ошибся. Если я...
  В противном случае криогенные саркофаги приютят их тела навсегда. Пленники не-пространства и вечного холода - они никогда не познают полноты жизни. Недоступна для них будет даже смерть - последнее избавление утомлённых и дошедших до черты...
  А это самое ужасное - в моём понимании ужаса. Я верю в бесконечную череду человеческих воплощений и бессмертие души. Смерть при таких раскладах - не конец, но начало чего-то нового: переход в другую комнату, выход за грань, в субъективное не-пространство. Душа ныряет в смерть из одного тела - а просыпается уже в другом. Смерть - тропинка между последовательными воплощениями одной души.
  Если я ошибся в расчётах - крейсер "Астарте" обречён на вечное блуждание в бесплотной серости нулевого континуума, в мире закольцованного, слипшегося времени и девяти неощутимых измерений...
  Погружённые в глубокий клеточный анабиоз, члены экипажа не смогут умереть - в этом слое реальности природа криостаза такова, что метаболические процессы в живых организмах полностью замирают. Замороженные человеческие тела не стареют и не умирают. А, значит - никогда не смогут родиться вновь. Все. В том числе и Миранда.
  Это будет ад. Медленный, морозный, совершенно безболезненный, длящийся целую вечность. Ад.
  За секунду до включения навигационной системы меня затрясло изнутри. Изображения предметов поплыли перед глазами, руки заходили ходуном. Я понял, что не смогу... Закрыл глаза - и расплакался.
  Убрав руку от кнопки активации, я пошёл к бару и решил как следует напиться - в надежде, что в пьяном виде нажать будет легче. Перепроверять расчёты не имело смысла - я это делал, и не раз. Игра в вопросы и ответы не спасала, не дарила умиротворения, не проясняла ровным счётом ничего.
  В моём мире осталось только два ответа - "да" или "нет". Если "да" - мой расчёт верен, и крейсер "Астарте" спасён. Если же нет - моя Миранда и все остальные обречены.
  Изрядно выпив, я почувствовал, что должен сходит к ней в гости. Ради неё я изучал навигационное искусство, ради неё жил и страдал от одиночества. Если Миранда разрешит мне рискнуть...
  А что, может не разрешить? Может - как бы абсурдно это ни звучало... Я её почувствую - даже спящую при температуре 270 градусов ниже нуля. Иллюзия? Несомненно. Но только иллюзией я и живу.
  Я посмотрю Миранде в лицо. Мысленно сольюсь с нею. Если почувствую "да" - пойду и нажму кнопку судьбы. Без колебаний.
  Если же почувствую "нет"... Всё равно - пойду и нажму. Другого выбора нет.
  Пошатываясь, я медленным, почти торжественным шагом вошёл в криогенный отсек. Быстро отыскал её ячейку, выдвинул саркофаг - и посмотрел Миранде в лицо... Такое знакомое и беспредельно родное - оно хранило прежнюю безмятежность.
  Я и она. Вдвоём, в огромном зале криогенного отсека. Такое случалось не раз. Как только мне выдавалась свободная минутка, я приходил сюда, находил ячейку с именем Миранда С. Корретха, выдвигал из недр огромного морозильника наполненный жидким водородом саркофаг - и смотрел. Её лицо, прозрачное, чистое, напоённое изнутри тишиной, казалось спящим...
  Да, так и есть - девушка просто спит. Вот-вот проснется... Сейчас, с минуты на минуту! Томно потянется, прорывая скорлупу из пластика Дьюара, откроет глаза. Заметит меня, улыбнётся, поднимется с ложа - полуобнажённая и прекрасная...
  Тёплая. Такая же, как я.
  Миранда поднимется с ложа - величественная, томная, нездешняя, как древняя богиня. Обнимет меня, коснётся лёгким поцелуем щеки; капризно поморщится, уколовшись о щетину:
  - Джер, ты опять не побрился?
  - Извини, милая, я сейчас...
  Стоп. Этого не будет. И никогда не было. Это даже не воспоминание - грёзы наяву.
  Но я пришёл в гости к Миранде не для того, чтобы грезить. Я должен принять решение. И только она способна мне в этом помочь...
  Но как? Не выходя из ванны - подаст мне знак? Бред.
  Я прошепчу ей слова любви - и приму решение сам. Решу за нас обоих - как подобает мужчине.
  Миранда... Я провожу рукой по твоему саркофагу, ласкаю пальцами место, где должны быть губы. На ощупь саркофаг гладкий и прохладный - приятный, освежающий холодок. А там, внутри, под этой тонкой, прозрачной корочкой - дьявольский мороз.
  Тело Миранды взвешено в магнитном поле, чтобы не касалось стенок криогенной ячейки. Жидкий водород имеет слишком низкую плотность и не способен удержать тело только за счёт архимедовых сил. При температуре в районе абсолютного нуля человеческая плоть становится удивительно хрупкой: одно касание - и моя принцесса рассыплется в прах. От этого её и спасает магнитное поле.
  Хрупкая, хрупкая принцесса. Моя последняя... Да, наверное, и первая любовь. Я никого не любил прежде, никого не полюблю потом. Ты есть альфа и омега моего сердца, его начало и конец. Миранда Сильва Корретха, женская ипостась божества.
  - Мира, - ласково шептал я.
  - Джер, - улыбалась ты.
  Наши губы соединялись, руки сплетались воедино - и я парил. И верил, что ты паришь со мною рядом.
  А там, вдалеке, в чуждом мире, за коконом наших объятий - бурлил и готовился к будущим битвам крейсер "Астарте". За переборками корабля, далеко в космосе, шла война. Люди убивали друг друга, люди умирали. Но нам с тобою было не до них - бы просто любили. Любили друг друга - и этого было достаточно.
  Достаточно для того, чтобы жить. Дышать, задыхаясь в объятиях.
  Мы не желали войны - но она, увы, пожелала нас. Как последний насильник, взяла против воли - по праву сильного и праву на власть. Но сила - это ещё не вся правда, а власть - ещё не вся жизнь.
  Мы знали об этом, Миранда. Знала наша любовь...
  
  Что бы ты посоветовала мне, как поступила бы на моём месте?
  Представь - это я лежу в криогенной ячейке, а ты пришла просить совета. Нажимать или не нажимать эту чёртову кнопку? Рисковать самым дорогим - душою любимого - или оставить всё как есть?
  - Ответь мне, Джер, - просишь ты, поглаживая заледеневший гробик. - Ответь! Простишь ли ты, если я ошибусь? Если ты останешься заточённым в "слепое" не-пространство - без надежды на смерть и новое воплощение? Скажи...
  Твои губы, нежные-нежные, тёплые, влажные, искривлённые в мучительный зигзаг - молят спасти, разрешить противоречия, засевшие в душе.
  - Нажать эту кнопку? "Да" или "нет"? Одно только слово... Или "нет"?
  Искусанные, жалкие губы разными словами твердят о любви. Ты говоришь о какой-то кнопке, об особенностях не-пространственной навигации, а я слышу:
  - Я люблю тебя, Джер! Я рискну чем угодно и кем угодно - но только не тобою... Прошу, скажи "нет" - запрети, запрети!!!
  И тогда я улыбаюсь - прямо из саркофага, замороженными губами. Улыбаюсь - и говорю:
  - Да. Разрешаю. Нажми. Сделай это ради меня.
  И снова улыбаюсь. Это моя последняя улыбка. Замороженный, хрупкий рот даёт трещину. Трещина змеится, тянется с тонким хрустом вдоль всего тела - и я... Разваливаюсь на куски.
  Миранда опускается предо мной на колени - и целует каждый обломочек того, что когда-то было моей плотью. Нежно, трепетно... По щекам её струятся слёзы. Солёные капельки падают на мои обломки - и сплавляются с ними воедино...
  Я - это она. Она - это я. Я...
  
  Я открыл глаза - и утёр слёзы с лица... Мои?
  Поднялся на ноги, покачнулся, ухватился за край криогенного саркофага... Затёкшее тело слушается с трудом - от долгого лежания в неудобной позе.
  Я протёр глаза и огляделся. Передо мною, в полупрозрачном заледеневшем коконе, по прежнему лежала Миранда. К ней я пришёл за советом.
  И получил его - хотя и не в той форме, в какой ожидал. Выпитый накануне алкоголь совершенно сморил меня - и я задремал на полу криогенной камеры, напротив её ячейки.
  Во сне я посоветовал ей - себе - рискнуть. Нажать эту чёртову кнопку - и вывести крейсер "Астарте" к Денебу-3. А если корабль погрузится на дно десятимерного ада - разбить свой, то есть её, саркофаг. И прекратить все мучения.
  Как же я сразу не догадался? Всё настолько просто - до смешного! Элементарно! Разбить криогенный саркофаг. Замороженное человеческое тело рассыплется на тысячу хрустящих кусочков. Это будет даже не убийство - акт милосердия. Когда-то в древности это называли эвтаназией. Умерщвление и без того обречённых на смерть...
  Да. По-другомы быть не должно.
  Решение пришло, ум моментально обрёл ясность. Я поцеловал саркофаг Миранды, задвинул его обратно в холодильник - и пообещал скоро вернуться.
  А потом пошёл в навигационную рубку - и нажал кнопку. Без колебаний. Просто нажал. Активировал навигационную программу, запустил прыжковые двигатели крейсера. Курс выбран, обратной дороги нет. Денеб-3 - или Великое Вечное Ничто.
  Главный компьютер принялся анализировать координаты гипотетических врат выхода. Скоро я буду знать, спас я Миранду - или, наоборот, убил. Скоро...
  На дополнительной панели в углу монитора загорелась зелёная сигнальная лампочка. По экрану поползли причудливые графики, похожие на белых алгебраических червей. Заплясали цифры процента сходимости, постепенно приближаясь к сотне...
  Есть!
  Я вскочил - и запрыгал вокруг терминала, изрыгая победные кличи пьяных зулусов. Координаты выхода синхронизированы! Синхронизированы! Денеб-3! Миранда спасена!
  Я плясал от счастья минуты три.
  А потом встал на колени, уткнулся лбом в гулкий металлический пол - и зарыдал.
  
  5.
  
  Я добился своего - направил недобитый крейсер "Астарте" по пути к спасению. Больше мне нечего делать на его борту.
  Погрузиться в анабиоз вместе с остальными членами экипажа я не могу - заморозка в этом слое реальности смертельно опасна. В "развёрнутом" пространственно-временном континууме неуловимо смещаются показатели всех физических констант. Эти изменения не сказываются на жизнедеятельности живых или уже замороженных организмов; однако при замораживании и размораживании тканей фазовый переход из твёрдой в жидкую фазу и обратно носит несколько иной характер. В результате живой организм неминуемо гибнет.
  Итак, заснуть вместе со всеми я не могу. Что же мне теперь остаётся - одинокому и бессмысленному? Самоубийство - способом некорректного замораживания, или иным путём?
  Нет. Не самоубийство. И не потому, что я боюсь смерти - просто умирать от своей руки, по собственной воле, неэстетично. Да и не входит подобное деяние в мои понятия о самоуважении и бесконечном духовном росте. Перед лицом вечности самоубийство - это попрание самого ценного, что есть в человеке, попрание мимолётного и трепетного таинства жизни. Перед лицом вечности... Нужно хранить своё лицо, не позволять себе опускаться - даже если некому этот подвиг оценить.
  Остаётся только жить. Без цели, без ощущения собственной значимости; даже не жить - влачить чистое существование...
  Это просто, Джер! Ты стал монахом-отшельником, а крейсер "Астарте" - твоя огромная келья. Ты много грешил, ты слишком много в этой жизни думал! Строил планы, добивался призрачного успеха; породил в тёмных недрах сознания миллиарды ментальных уродцев... Так прими же добровольное послушание - и живи отныне безо всякой на то причины, безо всякого смысла! Очистись этой бесцельностью, наполнись ею, ею живи! Неплохое испытание, не правда ли? Не такое простое - по крайней мере для тебя.
  И так - целую вечность.
  Я чётко осознаю, что каждый мой вдох приближает это тело к финалу. Осознание смертности не пугает меня - скорее завораживает, добавляет капельку риска и приключения в эту бесформенную жизнь.
  А ещё у меня есть воспоминания. Они приносят забвение, утоляют боль, стирают грани... Соединяют с прошлым.
  Прошлое, в котором есть Миранда, может быть только светлее, счастливее настоящего. Или - не быть вовсе.
  ****
  Миранда... Я вспоминаю тебя-прежнюю - воскрешаю в памяти нашу первую встречу...
  Крейсер "Астарте" стоял в доках Альт-Зее - профилактический ремонт, о боевых действиях тогда не было и речи. Это было за два года до начала мятежа колоний и почти за три - до роковой битвы в системе Пророка Исайи, что искалечила крейсер "Астарте" и мою судьбу.
  В тот год, на Альт-Зее, нашу команду покинула снайпер-наводчик главной лазерной батареи Инга Латтонен. Флегматичная блёклая блондинка, солидная тридцатидвухлетняя дама - Инга наигралась в солдатиков до тошноты и подала в отставку. На Альт-Зее её терпеливо дожидался старый возлюбленный - такой же блёклый, как она, сухонький мужичок неопределённого возраста, работавший инженером на военном заводе. Что касается науки и техники, её избранник был почти гений, и платили ему прилично. Он разрабатывал новое оружие и проводил в лабораториях дни и ночи, проявляя чудеса работоспособности; на остальную жизнь его, увы, не хватало. Как бы то ни было, Ингу он вполне устраивал, а она устраивала его.
  Капитан Хелмет объявил по галактической сети должность снайпера-наводчика крейсера "Астарте" вакантной. Вскоре на его стол легла пачка анкет претенденток.
  Наводчиками на боевых кораблях становятся в основном женщины. Некоторые военные университеты даже отказывают юношам в конкурсе на эту специальность - да те и не особенно рвутся, зная, что выдержать конкуренцию со слабым полом ой как трудно.
  Всё дело в разной структуре мужского и женского мозга. Женский, с более развитым правым, иррациональным полушарием, легче переносит длительные подключения к "модифицированной реальности" и легче ориентируется в ней. А как раз на эффекте полувиртуальной "модифицированной реальности" работают системы наведения боевых кораблей. Девушки-снайперы в процессе боя словно играют в сложную компьютерную игру. Выигрывает та, у которой лучше реакция и пространственная ориентация. Имеет значение также "степень сродства" с электронными мозгами лазерных батарей - чем она выше, тем легче снайперу управлять оружием корабля, тем более лазеры ему послушны.
  Рассмотрев предоставленные анкеты, капитан "Астарте" выбрал изо всех претенденток на должность снайпера-наводчика самую юную - недавнюю выпускницу Военной Академии Альт-Зее, с прекрасными рекомендациями и блистательным аттестатом, но совершенно без опыта службы. Последнее не смутило капитана, скорее наоборот - наводчицы со стажем склонны разочаровываться в профессии и уходить в отставку, а юные девушки играют в свои смертоносные виртуальные игрушки искренне и с азартом, да и быстрота реакции у них намного выше.
  Три дня спустя лейтенант Миранда Сильва Корретха, моя будущая возлюбленная, прибыла на борт крейсера "Астарте".
  Миранда...
  Воспоминания о тебе ярки и остры - иногда кажется, будто они реальнее, чем сама жизнь. Вот ты влетаешь в походную рубку корабля в сопровождении майора Зенде. Капитан, навигаторы, пилоты и офицеры ведут светские беседы и ожидают знакомства с новым членом команды...
  Ты подобна чистому горному воздуху: не идёшь - летишь, искришься! Живая, подвижная, тоненькая, переполненная энергией, улыбчивая, смешливая! Молоденькая, почти девчонка - тебе не было тогда и двадцати. Когда ты проснёшься в окрестностях Денеба-3 - если проснёшься - тебе по-прежнему будет двадцать два с половиной. Целая жизнь впереди...
  ****
  Жизнь и смерть. Жизнь и война. И - снова жизнь. Хочется верить, что мне удалось продлить твоё существование больше, чем на пару недель - время, пока раненый крейсер "Астарте" лечится в доках Денеба-3.
  Я верю - ты выживешь в этой войне. Выживешь - и найдёшь своё счастье, мирное счастье в мирной жизни. Полюбишь мужчину, по всем показателям тебя достойного. Сильного, доброго, справедливого. Уйдешь в отставку, выйдешь за него замуж и родишь троих детей. Воспитаешь их, поднимешь на ноги, научишь принимать этот мир со смелой и задорной улыбкой - такой же, как у тебя. Научишь их верить в чудо.
  Каждый день даря им любовь и не требуя ничего взамен, взрослея вместе с ними - ты будешь молодеть душой. Проживая их маленькие жизни, ты будет счастлива. А, значит, счастлив и я - когда созерцаю в грёзах твою улыбку и слышу лучистый, радостных смех...
  Я - тень твоя - счастлив и я...
  ****
  Наш роман развивался совсем не гладко - ничего общего с пресловутой "любовью с первого взгляда", особенно с твоей стороны. С самого начала ты меня будто не замечала. Красавица, гордячка, прекрасная спортсменка и превосходный снайпер, ты ставила себя выше любого из нас. Это чувствовалось во всём - в изящной походке, в высокомерно-пренебрежительной манере разговора, в болезненно колкой иронии редких шуток. Одно слово - Принцесса!
  Именно так я назвал тебя уже на третий день знакомства. Прошептал это слово с грустной улыбкой, когда ты вошла в походную рубку, не удостоив меня даже взглядом. Яркая, блистательная и недоступная, ты пленила моё сердце и навсегда лишила покоя. Не знаю покоя я и сейчас, и это беспокойство - лучшее, что осталось во мне от человека, которым я был в юности. Давным-давно - словно это был совсем не я.
  Третий пилот Джертон Хамвелл, ещё одна тень из когорты младших офицеров крейсера "Астарте" - мог ли я надеяться на твою благосклонность? Вся мужская часть команды, от капитана до техника, была от тебя без ума. Твои достоинства обсуждались на каждом углу - в поэтических образах и косноязычных штампах, уважительно и цинично, скабрезно и возвышенно; но все замолкали, как только ты появлялась на пороге.
  Какое-то время ты, не капитан Хелмет, не майор Зенде - именно ты, Миранда С. Корретха, правила кораблём. Неофициально - на правах царицы бала и властительницы сердец. Как настоящая царица, как истинный политик, ты не отдавала предпочтения ни одному из своих многочисленных поклонников. Среди них, конечно, не было меня - я не ценил себя столь высоко, чтобы поставить на одну ступеньку с тобою.
  Ты правила крейсером "Астарте", и казалось - твоему царствию не будет конца. Видит Бог, я первый этого желал. Я молился на тебя - твой верный раб и преданный пёс.
  Ты даже не замечала меня в толпе - я же знал о тебе всё. По крайней мере всё, до чего мог докопаться. Я превратился в шпиона, в частного детектива, в губку; впитывал любую информацию, если она хоть как-то касалась тебя. Это было похоже на помешательство.
  И я бы наверняка окончил свои бесцельные дни в психушке на какой-нибудь полузаброшенной планетке - если бы с нами, моя Миранда, не приключилась одна беда.
  
  6.
  
  Это произошло спустя полтора года после твоего появления на борту "Астарте". Мы прибыли в систему Верхней Ларии с целью обеспечить безопасность выборов в местный парламент.
  На планете было неспокойно. Прокатившаяся по городам волна террористических актов накалила и без того напряжённую обстановку. Руководство Конфедерации решило, что зависший над планетой ударный крейсер поможет успокоить разбушевавшиеся страсти и осадить ларийских экстремистов. Иными словами, "Астарте" должен был играть роль пугала.
  Незадолго до дня выборов делегация офицеров нашего крейсера была приглашена на выпускной бал Военной Академии Верхней Ларии. Несмотря на явную опасность, отказаться от этого мероприятия было невозможно, не оскорбив патриотические чувства гордых ларийцев. Личное приглашение коменданта Академии на выпускной бал было честью для любого здравомыслящего офицера.
  Делегация с крейсера "Астарте" в количестве семи человек, во главе с майором Клаусом Зенде, на борту десантного шаттла спустилась на поверхность планеты. Меня среди этих семи, разумеется, не было. Бьёрн Хелмет, как и положено капитану, тоже остался на борту. На празднество были отправлены только старшие офицеры и наша негласная королева Миранда. Какое же торжество без неё? К тому же здоровяк Зенде активизировал в то время ухаживания - и не мог лишить себя шанса блеснуть перед нашей красавицей красноречием и светскими манерами.
  Майору Зенде предстояло произнести патетическую речь, призывающую молодёжь Верхней Ларии честно и самоотверженно служить делу Конфедерации...
  Однако этого не случилось. В самый разгар церемонии посвящения в офицеры на здание Военной Академии напала целая армия боевиков.
  Выпускной бал превратился в побоище. Вооружённые до зубов, террористы легко смяли ряды охранников Академии - и сцепились с беззащитными курсантами.
  Одетые в одинаковые парадные мундиры, с ритуальными кортиками на боку вместо настоящего оружия, мальчишки гибли один за другим. Площадка перед главным зданием Академии и полуразрушенный вестибюль были завалены искалеченными телами. Обожжённые лазерными лучами, разорванные и обугленные сгустками плазмы, вчерашние курсанты, так и не успевшие стать офицерами, превратились в бессильные ворсинки на кровавой ковровой дорожке для сотен бандитов и убийц.
  В левом крыле здания Академии юнцам удалось завязать с боевиками рукопашную схватку. Курсанты сражались самоотверженно и умело, но силы были неравны, и атака быстро захлебнулась. Однако бессмысленной она не была: за это время ларийским офицерам удалось унять панику среди своих подопечных, и немногие оставшиеся в живых под прикрытием гостей с крейсера "Астарте" слаженно отступили в глубь территории Академии, к учебному арсеналу.
  Майор Зенде, возглавлявший группу прикрытия, был тяжело ранен. Исполосованный лазерными лучами, истекающий кровью, он понял, что наступает его последний - и одновременно звёздный час. Он получил шанс стать героем. Миранда будет им гордиться, вспоминать его вечерами с грустной улыбкой на устах, и влага незаметно тронет кончики её ресниц... Девушка обязательно полюбит его - хотя бы посмертно. Но для этого она должна выжить.
  Майор приказал нашим офицерам бросить его - и отступать к арсеналу вместе с курсантами. Подозвал к себе первого пилота Аноре Асанди, старшего по званию из оставшихся членов делегации - и взял с него обещание быть личным телохранителем Миранды.
  Офицеры с "Астарте", отстреливаясь, начали отступать к арсеналу. Майор Зенде занял стратегическую позицию между лестницей и дверью. Он залёг за поваленным шкафом, окопался в обломках - и открыл ураганный огонь. Звериным рычанием подавляя боль в искалеченном теле, усилием воли выдёргивая себя из забытья, он несколько минут в одиночку отражал атаки орды боевиков - до тех пор, пока его не накрыло взрывом плазменной гранаты.
  Этих минут его героической гибели хватило, чтобы курсанты Академии успели укрыться в арсенале. Армия юнцов вооружилась и заняла круговую оборону.
  Благодаря майору Зенде, штурм боевиков провалился; но они не думали отступать и перешли к осаде. Вооружены бандиты были весьма серьёзно, и вскоре стены арсенала начали плавиться от дружных плазменных залпов. Стало ясно, что отстоять Академию теми силами, которые есть, невозможно.
  Лайза Крейтон, старший офицер связи, связалась с капитаном Хелметом и вызвала подмогу. Несколько минут спустя три десантных шаттла с "Астарте" и десяток планетарных штурмовиков ринулись к поверхности планеты.
  Такого оборота дел бандиты явно не ожидали. Армия нападавших, урезанная почти вдвое точечными ударами штурмовиков, отступила и засела в здании Академии. Однако обстрел арсенала не прекратился - эвакуировать осаждённых было невозможно.
  Десантники с крейсера "Астарте" получили приказ высадиться рядом с арсеналом Академии. В случае отступления они должны были обеспечить огневое прикрытие. Если отступление окажется слишком рискованным - десантники должны занять оборону в стенах арсенала помочь курсантам продержаться до прихода континентальных сил армии Верхней Ларии.
  Я управлял в том бою одним из десантных шаттлов. Террористы оказались вооружены опаснее, чем мы думали: в их распоряжении были тяжёлые ручные плазмомёты, которые они использовали в качестве зениток. Им удалось подбить пару наших штурмовиков, а остальные - отогнать на расстояние выстрела. Шаттл капитана Аренсона, первый в волне десанта, был буквально расплавлен на подлёте к арсеналу - после четырёх прямых попаданий на землю свалилась огромная дымящаяся капля. Ни о каких выживших не могло быть и речи.
  Мой шаттл также схлопотал несколько плазменных зарядов - но каждый раз каким-то чудом мне удавалось увернуться, и раскалённые сгустки только лизали титановую обшивку, не повреждая систем корабля. Под ураганным огнём бандитов мне удалось посадить машину на лужайку неподалёку от осаждённого арсенала.
  Десантники резво выскочили из шаттла . Ползком, короткими перебежками, они потянулись ко входу в здание. Стараясь держаться за командиром отряда лейтенантом Инаури, я неловко последовал за солдатами...
  Раздался приглушённый, липкий звук плазменного взрыва. Опустевший шаттл вспыхнул за моей спиной, словно древняя свечка. Меня окатило волной жара, трава под ногами вспыхнула и почернела. Я едва успел переключить боевой костюм в режим термозащиты - секунда промедления, и тело моё прогорело бы до костей.
  Но даже в костюме было несладко. Взрывной волной меня швырнуло на землю. Я уткнулся лицом в свежий пепел, бывший когда-то травой и землёй. Ощущение - словно поцеловаться со сковородкой.
  Приподнялся на локтях, смахнул с лица липкую чёрную массу - смесь оплавленного шлака и ошмётков сгоревшей кожи... По изуродованному лицу что-то заструилось - то ли пот, то ли кровь, то ли сукровица. В первые секунды боль была невыносимой - но вскоре зашкалила и перестала ощущаться.
  Зато я почувствовал глухое жжение по всей спине. Спасший меня термозащитный костюм от перегрева размягчился, облепил моё тело - и начал сплавляться с плотью. Режим излучения поглощённой энергии не спасал - композитная ткань пульсировала, как раскалённая лава.
  Я застонал и попробовал подняться на ноги. Сделал пару шагов - и снова упал. Ноги не слушались. Попытался ползти на четвереньках - но руки постоянно натыкались на что-то горячее, ладони шипели, покрываясь волдырями. Глаза мои что-то видели - нескончаемую череду бесформенных теней, мельтешение образов, яркие вспышки...
  Я не ослеп - просто перестал понимать, что происходит, перестал анализировать информацию. Мой мир сжался до нескольких пульсирующих очагов непрекращающейся боли. Я весь превратился в рану, в ощущающий себя и только себя сплошной ожог.
  Я таял в огне, готовился к смерти. Она манила меня, называлась то радостью, то избавлением - и я полз к ней, как к любимой невесте, забыв в этот миг обо всём. А потом меня схватили чьи-то сильные руки. Подняли, взвалили на спину - и понесли.
  Так я оказался в осаждённом здании арсенала - единственный из всего экипажа нашего шаттла. Двенадцать десантников во главе с лейтенантом Инаури остались лежать на почерневшей запечённой лужайке около входа в арсенал. Меня спас термокостюм - аварийное обмундирование любого пилота. Бронекоскафандры десантников оказались беспомощны перед морем бурлящей плазмы.
  Костюм, приплавившийся к телу со спины, разрезали лазерным скальпелем - и с трудом отодрали вместе с кусками прижаренной плоти. Меня обкололи нейроблокаторами, чтобы не скончался от болевого шока - и прислонили к стене в каком-то тесном вонючем помещении. Рядом со мною стонали такие же, как я, страдальцы - худощавые рослые юнцы, курсанты Академии.
  За стенами импровизированного лазарета шёл бой, но он уже мало меня интересовал. Я медленно, постепенно терял сознание - так меркнет экран выключенного голопроектора. Мысли о жизни и смерти покинули меня - я пребывал за гранью того и другого, в своеобразной болезненной Нирване...
  
  7.
  
  Может ли человек, недавно побывавший в аду, быть счастлив? Не на контрасте с мучениями преисподней - счастлив по-настоящему, искренне, от всей души? Радость избавления, свежесть нового дня, на который иссякла надежда, значения не имеет...
  Искалеченный плазменным взрывом, я плавал в восстановительной ванне на борту крейсера "Астарте" - и улыбался сквозь мутный слой белкового раствора потолку медицинского блока.
  Когда я пришёл в себя, выжившие в бою товарищи поздравили меня с удачным воскрешением - и рассказали историю моего чудесного спасения.
  Я не помнил в лицо смельчака, который вынес меня с обугленной поляны, рискуя собственной жизнью. Помнил только его руки - сильные и при этом удивительно тонкие; узкую спину с заметно выступающими позвонками... Один из ларийских курсантов? Офицер из нашей делегации?
  Каково же было моё удивление, когда друзья сообщили, что мне выпала честь быть спасённым нашей возлюбленной королевой! Миранда - именно она выскочила из здания арсенала, чтобы втащить моё обугленное тело! В том бою она приняла на себя роль сестры милосердия. Кроме меня, Миранда вынесла из-под огня ещё четверых курсантов. А потом, когда бандиты пошли на штурм - с оружием в руках защищала наш импровизированный лазарет, сама была ранена, но не прекратила сражаться.
  Миранда обратила на меня внимание, рисковала ради меня жизнью, спасла! Жизнь удалась!
  "Но где, где моя прекрасная спасительница?" - спрашивал я у друзей. Они отвечали - в соседнем медицинском блоке. Плавает, как и я, в мутном белковом растворе. Как она? Ничего, вполне жива - и прекрасна, как всегда. Пара неглубоких ран от лазерных лучей да несколько локальных ожогов - не пройдёт и недели, как героиня снова будет в строю!
  А мне болтаться в восстановительной ванне почти месяц. Ожоги третьей степени семидесяти трёх процентов тела, несколько переломов, травмы внутренних органов - удар взрывной волны оказался не таким безобидным, как показалось во время боя...
  Я плавал в восстановительной ванне, блаженно улыбался потолку - и чувствовал за стенкой медотсека присутствие своей отважной принцессы. Я спал по восемнадцать часов в сутки, а остальное время пребывал в эйфории. Не последнюю роль в этом сыграли непрерывные инъекции эндорфинов - если бы не они, я бы грыз стенки восстановительной ванны, завывая от боли.
  Первая неделя лечения пролетела почти незаметно. Я спал - и видел во сне Миранду; просыпался - и созерцал её в мечтах....
  А потом это произошло в действительности: дверь медотсека широко распахнулась - и на пороге появилась прекрасная юная девушка. Много прекраснее тающей феи из снов! Реальная, реальная Миранда - собственной персоной, живая и здоровая! Во плоти!
  Волосы её были подстрижены очень коротко - мальчишеский кокетливый ёжик вместо прежних водопадов цвета воронова крыла. Наверное, в последнем бою девушке зацепило голову или лицо - и волосы пришлось состричь, чтобы не мешали обработке ран.
  Однако новая причёска совсем не портила Миранду - скорее наоборот, придавала ей особую живость, какой-то новый, насыщенный, задорный шарм. Как будто, лишившись волос, она оставила в прошлом своё высокомерие и царственную отстранённость.
  Даже холодная презрительная улыбка не коверкала её прекрасные губки. Миранда улыбалась! Широко, раскованно! Тонкое аристократическое лицо заострилось ещё сильнее, стали лучше заметны бугорки высоких скул и чёткие обводы вытянутого подбородка...
  Её обновлённый облик стал проще, понятнее для меня - и потому ещё милее. Из недосягаемой принцессы, умелой правительницы покорных ей сердец, Миранда превратилась в обыкновенную девушку - ощутимую, реальную. Если раньше ею можно было только восхищаться - то теперь Миранду можно любить!!! И она... Способна любить в ответ!
  Я понял это сразу, как только девушка перешагнула порог медотсека. В Миранде преобразилось буквально всё - облик, настрой, внутренняя энергетика; изменилось даже ощущение от её присутствия - стало более лёгким и светлым. Открытым? Да - именно открытым: распахнутые створки, свежий воздух, ласкающий ветерок...
  Я продолжал лежать в восстановительной ванне. Миранда подошла вплотную - и внимательно смотрела на меня. Её глаза - крупные, тёмно-карие, почти непроницаемые - поблёскивали где-то в глубине и внимательно изучали меня, словно какого-то гуманоида...
  Ну, конечно - это ведь я знаю о Миранде всё - она же со мною почти не знакома. К тому же... Хорош я сейчас - обнажённый, покрытый с ног до головы уродливой коркой, плавающий в ванне с мутным раствором! Более неподходящей обстановки для романтического знакомства трудно вообразить.
  Мне вдруг стало нестерпимо стыдно - захотелось укрыться, спрятаться; куда угодно - лишь бы подальше от этого пронизывающего, цепкого взгляда! Девушка моей мечты, принцесса моего сердца не должна видеть меня таким! Не должна! Не...
  - Тебе нечего стесняться, - мягко произнесла Миранда.
  И плавно возложила тонкую кисть на край восстановительной ванны. В её глазах мерцала странная улыбка - лукавая и одновременно сочувственная; однако губы эту улыбку не подтверждали.
  Неужели я съёжился и попытался прикрыться руками? Да, так и есть. Какие глупые, ущербные жесты!
  Я заставил себя расслабиться - и поудобнее раскинулся в ванне. Нет ничего нелепее, чем обнаженный человек, стесняющийся наготы, когда её невозможно скрыть.
  - Видел бы ты меня неделю назад, - улыбка наконец достигла губ Миранды. - Точно так же болталась в липкой белковой мути. Жалкое зрелище!
  - Жалкое? - спросил я, пытаясь представить девушку в таком состоянии; ничего не получилось.
  - Жалкое. Видишь, даже волосы состригли - лазером голову располосовало. Повезло, мозг оказался не задет.
  - Ты быстро восстановилась. Мне ещё недели две, как минимум. А то и три.
  - Ничего, скоро и ты в себя придёшь. Тогда и попляшем, - Миранда отступила от ванны на пару шагов, подняла правую руку вверх и подпрыгнула, одновременно изящно и дурашливо. - Не зря же я тебя из огня тащила!
  - Не зря, - согласился я. - Не знаю даже, как тебя благодарить!
  - За такое не благодарят. Это было... Естественно. Но если ты настаиваешь на неком символическом жесте - тогда... Первый белый танец после твоего выздоровления - мой. Идёт? Не слишком высока цена?
  - Запредельна! - расплылся я в счастливой улыбке. - Почту за честь, моя принцесса, служить Вам верой и правдой. Моя жизнь и смерть - в Ваших руках.
  - Как романтично! - сверкнула глазками Миранда. - Не ожидала услышать такое... В наши дни. Думала, что рыцари давно вымерли - затерялись в далёком прошлом.
  - Благодаря вам, моя госпожа, один из них выжил - и слагает себя к вашим ногам!
  - Прекрати, Джертон, я смущаюсь... Джер?
  - Да?
  - Скажи, - Миранда на миг замялась. - Скажи, мне очень интересно... Там было страшно? На Верхней Ларии, перед арсеналом, под огнём террористов? Страшно?
  - Не знаю, - пожал я плечами. - Должно было быть страшно. Наверное. Но я не успел испугаться - времени не было. Сначала сидел за штурвалом, уворачивался от зенитного огня, пытался посадить шаттл. А потом... Потом было просто больно. И - какое-то странное, бесчувственное умиротворение. Наверное, готовность к смерти.
  - Ты уже был готов? Увидел смерть своими глазами - и принял её в себя?
  - Что-то вроде того. Просветлённое приятие собственной смерти - как в учении ламаистов с Условно Нового Непала.
  - И как ощущения от пребывания на грани?
  - Так бы там и остался, - усмехнулся я. - Шучу, конечно. Знаешь, после всего, что произошло - благодаря или вопреки этому, значения не имеет - я чувствую себя счастливым.
  - Оттого, что глубоко познал феномен смерти? - предположила девушка. - Прошёл её тёмным путём - и выскользнул обратно, в чертоги жизни? Это обогащает? Да?
  - Нет, Миранда. Причина моего счастья куда проще - и не имеет ничего общего с горизонтами мистического познания.
  - Какова же она?
  Я загадочно улыбнулся - и снова оглядел преобразившуюся, помолодевшую Миранду... Да, это она. Чистая, открытая улыбка, ряд безупречно белых зубов, длинные порхающие ресницы, бездонная двойная пропасть мерцающих глаз...
  Всю свою жизнь я мечтал именно о ней - какой она стала после ларийского конфликта, после ранения, после крещения огнём. В той, прежней Миранде, самоуверенной и холодной гордячке, только теплился зародыш её-настоящей. Уже тогда в глубине её души вызревал этот божественный плод - и ждал момента, чтобы выйти на свет, заявить о своих правах. И вот этот момент настал.
  - Какова причина твоего счастья? - повторила она вопрос.
  - Меня вернула к жизни прекраснейшая из женщин, - ответил я, глядя ей в глаза. - Та, о которой я мечтал последние полтора года. Которой любовался издалека, не надеясь даже привлечь её внимание. Меня спасла принцесса. Ужасы жизни и смерти, соблазны духовных прозрений - ничто перед её красотой.
  - Ты такой смешной, - Миранда смущённо опустила глаза. - Трогательный... Ты правда всё это время обо мне думал?
  - Не думал.
  Я отрицательно покачал головой; девушка насторожилась.
  - Не думал, - продолжил я с грустной улыбкой. - Мечтал. Принцесса приходила ко мне только в мечтах, ибо мысли - слишком грубое убранство для её красоты.
  - Ну вот, теперь мечты окончены и смяты - она пришла наяву.
  - О да! Наяву!
  - Неужели героиня сладких грёз не разрушила любовные чары своею вещественной оболочкой?
  - Наоборот - укрепила их. Принцесса оказалась ещё прекраснее - живее и совершеннее девушки, что виделась мне в мечтах.
  - Так не бывает, - тихо, еле слышно произнесла Миранда. - Ты мне льстишь.
  - Ничуть.
  - Хватит! Я знаю, что стала некрасивой после ранения. Они никого не красят - даже с учётом полного восстановления повреждённых тканей. Всё равно наросшая заново плоть - словно чужая. Такая же, как прежде - но чужая, искусственная. Я это чувствую. Чувствую шрамы, которых нет. Их нет в зеркале - но они остались в душе: невидимые глазу - и оттого ещё более страшные.
  - Не говори так, ты прекрасна! - заикнулся я; но Миранда не слушала меня.
  - Память страшнее телесных ран. Я помню кровь на своих руках. Помню боль - свою и чужую, чужую и снова свою. Запах горящих волос на своей голове... Тебя - умирающее израненное тело, запаянное в раскалённый термокостюм. Я сейчас знакомлюсь с тобою заново - тогда на тебе не было лица. В прямом, не в переносном смысле! Вместо лица - обугленная чёрная гримаса.
  - Я и вправду был таким красавцем? - недовольно скривился я.
  - Это ещё мягко сказано, - махнула рукой Миранда. - Ты был просто ужасен. У меня сердце разрывалось от жалости. Знаешь, врачи долго удивлялись, как ты умудрился выжить. А некоторым не удалось. Один курсантик - молоденький, тоненький, розовощёкий... Совсем мальчишка, весь такой изнеженный - наверное, потомок местных аристократов. От потери крови он весь побелел - а краска со щёк так и не сползла. Странный каприз физиологии. Он умер у меня на руках. Я тащила его на себе, а он только стонал - тихо, жалобно. Наверное, есть разница между стоном боли и стоном смерти. Не наверное - точно есть. Я слышала. Я знаю. Этот парнишка именно умирал - я чувствовала это, но не хотела верить. Тащила его, тащила, рвалась - а он так и не оценил моих трудов.
  - В каком смысле - не оценил трудов?
  - Он умер. А я расценила его смерть, как проявление слабости, как предательство. Я понимаю, это глупо - но я рисковала ради него жизнью, а он не смог мобилизовать себя, не смог перетерпеть. Его раны были не так тяжелы - тебе, пожалуй, досталось сильнее. Но ты выжил, а он - нет. Истратил последние силы на этот жалобный стон...
  - Не у каждого есть сила, чтобы преодолеть боль. Не у каждого достаточно желания - да, пожалуй, и смысла жить. Мальчишка умер, и теперь он свободен от этой боли, от этой войны, от этого уродливого мира. Он счастливее нас с тобою.
  - Не факт, - покачала головой Миранда. - Мы не можем знать наверняка.
  - Не можем, - согласился я. Но думать о нём так много приятнее, чем по-другому.
  - Это самообман.
  - Всё, что есть в этом мире - всё, что мы видим вокруг, чувствуем, едим и пьём - это тот же самый самообман. Формы его проявлений различны - но это только формы, не суть. Кстати, скажи: если бы ты знала наверняка, что парнишка умрёт - бросилась бы его спасать?
  - Не знаю. Наверное, да. Потому что знание - это одно, а надежда - совершенно другое. Потерять надежду страшнее, чем жизнь.
  - Вот именно. Ты не хотела верить, что курсант мёртв. Он стонал - стоны слышало твоё сердце. Сердце, не ум! Последний знал о смерти - но молчал: сердце сильнее. Если бы парнишка умер под огнём бандитов, а не на твоих руках, тебе было бы ещё больнее. В его смерти ты бы винила только себя - не смогла бы себе простить.
  - Не смогла бы, - согласилась Миранда. - Это бесчеловечно. Человек может быть глупым. Может ошибаться, заблуждаться, идти по ложному пути. Он имеет на это право. Но бесчеловечным быть человек права не имеет. Лишается статуса человека в тот самый момент, как позволяет себе... Окунуться в звериную шкуру.
  - Даже если эта шкура скроена из ткани ума, - продолжил я.
  - Да.
  - Ты поступила правильно, Миранда. Ты не могла иначе. А теперь - забудь обо всём и с лёгким сердцем живи. Бьюсь об заклад, курсант был бы счастлив увидеть твою улыбку. Представь, что он здесь, с нами - и улыбнись. Сделай ему приятное, отдай последний долг.
  Миранда растянула губы в болезненную, нервную улыбку.
  - Я могу отдать долг. Могу заставить себя не думать о прошлом. Но не могу по-настоящему забыть.
  - Можешь!
  - Нет! Я всё помню, Джер. Воспоминания живее, ощутимее того, что происходит сейчас. В этом-то и беда...
  - Ты справишься, Миранда. Я в тебя верю. Ты сильная - всегда была такой. А теперь - когда пережила эту бойню и победила... Теперь ты стала ещё сильнее, и ещё достойнее имени Человека. Ты доказала всем, и в первую очередь себе, что являешься чем-то большим, чем просто красивое и сильное тело. На порядок, на сотню порядков больше! Ты - Человек, с большой буквы, со всех больших букв! Неужели не понимаешь, что произошло? Ты должна собою гордиться!
  - Да, гордиться, - горько произнесла Миранда. - Я стала героем - но о красивом и сильном теле, которым когда-то была, придётся забыть. Навсегда.
  - Ну что за бред! - возмутился я. - Ты когда в последний раз в зеркало смотрелась?
  - Минут пятнадцать назад.
  - Ну и где твои глаза? Неужели не видно? Ты стала ещё прекраснее!
  - Нет. Увы, нет.
  - Да! Ты красива, гармонична, чиста, смела, умна - прекрасна во всём!
  - Нет, - девушка сокрушённо покачала головой. - Посмотри хотя бы на эти волосы! На эту дурацкую причёску!
  - Волосы скоро отрастут. Кстати, должен заметить - с такой причёской ты выглядишь гораздо... Живее. Раскованнее. Длинные волосы служили символом твоего отстранения - они ставили между тобою и окружающим миром некий барьер. Такой же барьер, но затонувший в душе - мешал искреннему проявлению чувств. Ты была холодной, гордой и циничной... Не была - казалась.
  - Я правда была такой? - спросила Миранда. - Ледяная королева?
  - Да. Была. А теперь избавилась от этого образа. Он тебе больше не нужен - ты раскрылась. Раскрылась, подобно бутону эллерийской розы - и шипы твои более не ранят и не язвят.
  - Правда? Я изменилась?
  - Конечно! - улыбнулся я. - И брось эти комплексы по поводу восстановленной плоти. Белковый раствор совершенно нейтрален и не несёт следов чуждой для человека ДНК - будь то ДНК другого человека или животного. Этот раствор - только строительный материал, наподобие заранее переваренной пищи. Твой организм берёт из него всё, что ему необходимо - и встраивает белковые молекулы в структуру регенерируемой ткани. То есть - восстанавливает сам себя. У тебя нет никаких механических имплантов, нет искусственных органов - даже клонированных, как при пересадке. Так что можешь быть спокойна: твои страхи и предубеждения по поводу искусственности тела - пустые, болезненные миражи. А потому - оставь их, забудь! Ты - это по-прежнему ты, Миранда Сильва Корретха, прекраснейшее создание крейсера "Астарте" и всей нашей Галактики!
  - Знаешь, - Миранда облокотилась на стенку восстановительной ванны, уперев подбородок в ладонь; глаза её мечтательно затуманились. - Ты тоже классный парень. Замечательный. Я это только что это поняла - странно, так быстро... С тобою интересно, легко - как будто мы сто лет друг друга знаем. Я начинаю жалеть, что мы не познакомилась раньше. Я уже полтора года на корабле - и всё этот время... Мне кажется - всё это время мне не хватало именно тебя.
  - Всему своё время, - глубокомысленно произнёс я. - Теперь - пришло моё.
  - Пришло, ушло - какая разница? Времени - не существует! Посмотри вокруг, - Миранда окинула круговым движением руки лечебный блок. - Что есть время? Вот этот электронный циферблат? Эти проводки, эти белые стены, приборы, склянки? Что? И где оно есть? Времени нет - и быть не должно! И суть не в нём. Это... Глубже. И - другое... Да, совсем другое.
  - Вырожденное время - как зафиксированный настоящий момент?
  - Нет, - покачала головой Миранда. - Не вырожденное - вообще никакое. А если оно и есть - то не имеет значения.
  - А что тогда имеет?
  - Да ничего не имеет! Мне хорошо - сейчас, не вчера и не завтра. Тебе, кажется, тоже - я говорю о моральном аспекте, со здоровьем ты пока - сам знаешь...
  - Мне хорошо, - подтвердил я. - С тобою - хорошо.
  - Да... И вот сижу я здесь, болтаю обо всём и ни о чём - и обретаю покой. Настоящий, глубокий, уютный, ласкающий покой. Это состояние настолько непривычно, и проникло оно в меня так быстро и спонтанно, что... Становится страшно. Да - страшно. Смотрю я на тебя - как ты барахтаешься в восстановительной ванне, такой смешной и нежный... Вижу блеск в твоих глазах - и понимаю: всё не случайно. Наверное, там, на Верхней Ларии, мне было суждено тебя спасти. Хотя бы ради того, чтобы увидеть счастье в твоих глазах - и поверить, что такое возможно.
  - Ты мой ангел-хранитель, - нежно прошептал я.
  - Может, и так. Но только потому, что ты сам... Призван хранить меня.
  - Хранить? От чего?
  - Пока не знаю, - вздохнула Миранда. - Быть может, от пустоты. Не от пустоты межзвёздного вакуума, и даже не от Пустоты буддистов - от внутренней пустоты, от зияющих ран в душе.
  - Столько боли в твоих словах, - задумчиво проговорил я. - Я и представить себе не мог - столько боли, отчаяния... Даже странно такое слышать - ты казалась мне совершенно счастливым человеком. Уверенным, самодостаточным...
  - Внешнее. Всё внешнее. Вызов на бой всему миру, нахохленная воинственная поза. А враг - который в душе - не дремлет. Никогда. Не даёт расслабиться, истачивает изнутри. Если бы ты знал, каких трудов стоило держаться всё это время! Если бы я дала себе слабину - я бы попросту лопнула по швам.
  - Со стороны ты смотрелась холодной и сильной. Казалось, будто ты наслаждаешься своим одиночеством.
  - Я не наслаждалась, Джер. Поверь. Я вела войну - в первую очередь с памятью... И с совестью. Я казалась сильной и успешной - но только потому, что у меня не было выбора. Казаться - или...
  - Или?
  - Или - не быть.
  Потрясённый, растроганный, я посмотрел своей принцессе в глаза... Да - у неё действительно не было выбора. Она не лжёт - даже самой себе. Не умеет лгать.
  - Ты героическая девушка, Миранда, - искренне сказал я. - Я восхищаюсь тобою - твоим мужеством, умением идти до конца... Но всё же ответь - какими призраками, какой болью заполнена твоя память? Что творится в твоей душе?
  - Долгая история, - на губах моей Миранды мелькнула усталая, тусклая улыбка. - Как-нибудь потом расскажу. Потом, не сейчас... Про то, как романтичные девчонки вроде меня попадают наводчиками на боевые корабли.
  
  8.
  
  Пока я болтался в восстановительной ванне медицинского блока, Миранда навещала меня каждый день. Мы часами беседовали на самые разные темы - от философских до самых поверхностных, будто бы лишних. Они и были лишними - для кого угодно, но только не для нас. Любое слово, словно ядро ореха, сопровождалось ажурной, хрупкой скорлупой - жестом, улыбкой, взглядом. Мы прекрасно понимали друг друга - иногда даже без слов. Слова - ширма, повод, звуковой фон для бестелесного контакта стремящихся к слиянию душ.
  Миранда с лёгкостью продолжала начатые мною фразы, я - заканчивал её. Наши взгляды жаждали контакта - и, обретая его, соединялись в нежных объятиях. Особая, виртуальная нежность - я лежал в лечебной ванне, а она стояла рядом, опершись локтями на её край и утопив лицо в ладонях... И блаженный нектар дорого лица утопал в чаше, сотканной из лепестков её нежных пальцев.
  Миранда возвышалась надо мною - и смотрела мне в глаза. И больше ничего между нами не происходило. Больше. Ничего. И я был счастлив - неестественно, безумно счастлив! Я чувствовал: такая любовь, несмотря на её бестелесность - реальна. Что может быть реальнее истинных чувств?
  Изменения в наших душах происходили настолько быстро и неожиданно, и при этом казались настолько естественными, органичными, что уже к концу первой недели знакомства с обновлённой Мирандой я перестал удивляться долгожданному счастью - и начал просто в него верить.
  Мысли о том, достоин ли я своей принцессы, отсеялись за ненадобностью. Я люблю её, и это даёт мне право - да что там право, святую обязанность! - забыть обо всём, что притаилось в огромном мире за пределами нашей любви. Ибо только такой, всеобъемлющей и всеохватной любви достойна Миранда. Любви, не знающей сомнений. Любви, способной на любые жертвы, на любые подвиги ради того, чтобы сохранить этот драгоценный, мерцающий в груди уголёк...
  Уже через двадцать дней после ларийского конфликта я выписался из медицинского блока с отметкой в личном деле "годен без ограничений". Совсем неплохо для недавнего выходца с того света. Мне было, к чему в этой жизни стремиться- и организм мобилизовал все свои силы на борьбу.
  Я выходил из кабинета корабельного главврача - и чувствовал, как за спиною у меня вырастают крылья. Раньше я думал - это метафора, дешёвый, избитый поэтизм; но нет - действительно вырастают! Крылатые ощущения далеки от граней привычного понимания - но сути происходящего это не меняет: крылья... Растут!
  С широкой улыбкой счастливого идиота я шагал по коридорам крейсера "Астарте" - прямиком в боевую рубку, в отсек снайпера-наводчика главной лазерной батареи. Я знал, что Миранда там - иначе бы она встретила меня на пороге медицинского блока.
  Миранда... Помнишь этот день? Я вошёл к тебе без стука. Медленным, крадущимся, неслышным шагом - так хищник подкрадывается к жертве. Ты сидела за какими-то расчётами, склонив прелестную головку к плечу и покусывая длинный ноготок. Сидела ко мне спиной, ничего не замечала, с головою погрузившись в работу... А потом вдруг замерла. И повернулась.
  Твои глаза говорили - "я тебя ждала". И что-то ещё говорили - что-то... Более сильное.
  Я хотел тотчас броситься в твои объятия - но ноги отказались служить. Сладко-удушливая волна обездвижила меня. Я стоял и смотрел на тебя в полном безмолвии... Долго, очень долго. Я был наполнен до краёв такой глубокой, могучей нежностью, таким обожанием, что казалось - если ты меня коснёшься, Вселенная в тот же миг перестанет существовать. Я настолько горел тобою, что казалось - вот-вот сгорю дотла.
  Я не мог произнести ни слова - даже имя твоё застыло в гортани, на полпути к звучанию. Я не мог даже пошевелиться.
  Тогда ты встала - и сама подошла ко мне. Взяла меня за руку - осторожно, словно боясь обжечься. Значит - чувствовала то же самое, только была немного смелее...
  Ты взяла меня за руку. Рассеянно подержала её, отпустила. Кончиками пальцев коснулась моей щеки. Я робко, по-мальчишески обнял тебя за талию. Но в этой нелепой стеснительности был заложен такой внутренний накал, такая затаённая чувственность, что меня забила мелкая дрожь.
  И тогда ты меня обняла по-настоящему... И - расплакалась.
  - Я думал, принцессы никогда не плачут, - прошептал я.
  - Никогда, - ты шмыгнула носиком и улыбнулась. - Разве что от счастья...
  - Уверена, что оно стоит твоих слёз?
  - Да.
  Больше мы не произнесли за тот вечер ни слова. Трогали друг друга, прижимались, напитывались прикосновениями... Привыкали к тому, что мы - люди из плоти и крови, не только искрящиеся счастьем глаза...
  Миранда... Ну почему так сложно вспоминать о самом лучшем, что между нами было? Почему этот период - начало, расцвет наших отношений - замывается в памяти, засвечивается, как древняя фотоплёнка? Потому ли, что он был слишком ярок? Или в нём действительно не было никаких особенных деталей - внешних деталей, твёрдых колышков, к которым можно было бы привязать сознание? Всё, что творилось со мною, было счастьем видеть и ощущать тебя. С тобою творилось то же самое.
  Это было что-то. Это было нечто. Ум не участвовал в этом - отошёл на второй, на третий план, только бы не мешать нашей внезапной, безумной, безумной страсти...
  
  9.
  
  Через полтора месяца после моего выздоровления Миранда решилась рассказать историю своей жизни вплоть до поступления на крейсер "Астарте".
  Мы лежали на узкой кровати в моей каюте. Вдвоём, в загадочной полутьме, сменяющей оттенки с зеленовато-синего на фиолетовый - я специально подобрал такую настройку для ламп, освещающих каюту.
  Мы были обнажены. Твоя рука утопала в моей - такая маленькая и в то же время сильная. Бедро прилегало к бедру, в который раз возбуждая. Твои шикарные чёрные волосы, отросшие до вполне солидной длины, скользили по моим плечам при каждом движении головы.
  Мужчина и женщина. Вместе. Расслабленные, насытившиеся друг другом... Не насытившиеся - этот голод ничем не унять - просто утомлённые, обретшие на время способность мыслить и вспоминать. На краткий промежуток времени, оставшийся до очередной вспышки страсти.
  - Расскажи мне, - в очередной раз повторил я.
  - Рассказать? - ты поднялась на локтях и посмотрела на меня. - Что именно?
  - Свою историю. Ту самую, таинственную. Про то, какие ветры занесли тебя в офицеры военно-космического флота. Почему ты стала снайпером-наводчиком, как попала на этот корабль.
  - Я могу рассказать. Но это долгая история, слишком долгая.
  - Ничего. Начинай, я терпелив.
  - Тебе будет неинтересно.
  - Может быть. Но ты обещала. Нельзя отказываться от обещаний.
  - Хорошо, - Миранда вздохнула и грустно улыбнулась. - Остался последний аргумент в пользу сохранения тайны.
  - Какой?
  - Тебе будет больно это слышать. Кое-что из моего рассказа тебе совсем не понравится.
  - Что ж, я готов потерпеть. Я имею право знать.
  - Но я не хочу причинять тебе боль...
  Я ласково обхватил тебя за подбородок - и повернул к себе:
  - Ты - моё счастье, Миранда. Моё наслаждение. Немного боли, полученной из твоих уст, совсем не повредит. В качестве профилактики.
  - И в чём же суть этой профилактики?
  - В уравновешивании состояний. В своеобразном понимании вселенской справедливости. А ещё - я хочу знать о тебе всё. Хочу сделать тебя в ещё большей степени своей.
  - Собственник, - Миранда нежно, кокетливо улыбнулась. - Гадкий собственник! Ты совсем не уважаешь моего права на личную жизнь!
  - И ты не имеешь ничего против.
  - Верно. Ничего против. Ты прав - у нас не должно быть секретов. Ты поймёшь меня... Придётся, милый. Придётся.
  Девушка уселась на кровати в полулотос, набросила на плечи одеяло - и начала рассказ.
  Рассказ Миранды.
  
  Я родилась двадцать один год назад на планете Альт-Зее, в родовом поместье семьи Корретха. Там я и провела детство.
  А когда мне было четырнадцать, мы переехали в Элиар. Для уроженца Альт-Зее этот город давно уже стал именем нарицательным - крошечный островок анархии и свободомыслия, оазис настоящей, живой культуры посреди изгаженных индустриальных пейзажей остальной части планеты...
  Маленькая геополитическая справка. Протекторат Альт-Зее известен по всей Конфедерации как бездонный кладезь полезных ископаемых и редких минералов. По богатству недр мало какая планета может сравниться с нашей. Кроме того, корпорации Альт-Зее являются крупнейшими разработчиками и поставщиками военной техники для планетарных армий и космического флота Конфедерации. Наверное, эта ипостась планеты известна в народе куда лучше - смертоносные игрушки родом с Альт-Зее стоят на вооружении половины подразделений Военно-Космических Сил.
  Однако мало кому известно, что моя родина - это не только шахты и военные заводы, но и десятки театров, сотни потрясающих художников и поэтов, одна из лучших в Галактике школ современного балета. И все эти радости цивилизации сосредоточились в Элиаре, культурной столице Альт-Зее...
  
  Впрочем, начнём рассказ по порядку.
  Все свои детские годы я прожила вместе с родителями в родовом поместье. Гостей мы принимали редко, и сами в гости ни к кому не ходили - в основном из-за отца.
  Отец был человеком замкнутым. Необщительный, вечно настороженный, он постоянно за нас боялся, чуял во всём подвох. Когда ему что-то не нравилось, глаза его резко сужались - и начинало казаться, что он смотрит на мир сквозь окуляры оптического прицела. Таким взглядом он ожигал всё вокруг - за исключением мамы, меня и близких родственников.
  В юности отец был известным изобретателем - на том и сделал состояние. На его имя зарегистрировано около сотни патентов - почти все касаются военной техники. Но в возрасте тридцати лет он неожиданно забросил свои технические игрушки, продал несколько великолепно оснащённых лабораторий - и занялся проблемами экологии.
  Чуть позже его потянуло на философию. Он принялся осмыслять роль человечества во Вселенной и пути самосовершенствования нашей расы. Первое время, пользуясь старыми связями, он публиковал свои работы в планетарных журналах - но вскоре цензура Протектората Альт-Зее обеспокоилась содержанием его статей, и путь в редакции большинства изданий стал для него закрыт.
  Отец не бросил заниматься философией, но писать стал немного и в основном в стол. Всё, до чего он докапывался своим умом, оставалось с ним наедине - среди знакомых и друзей мало кто его понимал. Не понимала даже моя мама - не понимала, но принимала, полностью и безоговорочно, таким, какой он есть, со всеми его мыслями и страхами.
  Погрузившись с головою в философствования, скрываясь от людей и проблем за пеленой мыслительных построений, отец пытался склонить к тому же и нас. Не знать и не видеть, что творится вокруг, ни о чём не переживать, ни к чему не стремиться. Блюсти душевную чистоту и воспитывать в себе Человека.
  Это слово он произносил так, что сомнений не возникало - имеется в виду Человек с большой буквы. В это понятие входили образование, культура, воля, интеллект. "Человек есть существо самоопределяющееся и творящее свою действительность" - так говорил отец.
  И мы ему верили. И строили себя согласно этой модели.
  Мама была более общительна, чувствительна и открыта миру. Но она безумно, слепо любила отца - и потому потакала всем его прихотям, вела тот образ жизни, который был удобен ему. Что самое удивительное - в её жертвенности не было никакого надрыва. Она складывала себя к ногам отца, складывала безропотно, беспрекословно - и получала в ответ его любовь... Не в ответ - просто получала любовь, такую же искреннюю и светлую; ни о чём ином она и мечтать не могла.
  Мы жили очень уединённо, но наше уединение было пропитано любовью. Я вдыхала эту любовь с воздухом, читала её во взглядах...
  Огромный полупустой дом семьи Корретха был потрясающе уютен. Его выстроил ещё наш прапрадед - а отец, разбогатев на своих изобретениях, прикупил к нему огромные массивы окружающих земель. В результате на десятки километров вокруг особняка тянулись бескрайние поля с многоцветными душистыми травами.
  Эти просторы стоили целое состояние - под ними, по данным геологоразведки, таились колоссальные залежи нефти и вольфрамовой руды. Отец мог бы сказочно разбогатеть, разреши он добычу в своих владениях. Однако он запретил даже касаться его земель. Он только затем и купил эти поля, вложив в них большую часть своего капитала, чтобы не позволить расковырять их ультразвуковыми бурами. Чтобы сохранить для фамильного особняка семьи Корретха обрамление естественной красоты.
  Отец никогда не входил в крикливые экологические общества, даже когда сам писал гневные статьи - но красоту природы, её гармонию, ценил всем сердцем, и служил её сохранению не словом, но делом. Карьеры, шахты, скважины, военные заводы - всё это было так далеко от нас, так нереально... Даже не на другой планете - в другой жизни.
  Нельзя сказать, что никто из внешнего мира не посещал наш райский уголок. Немногочисленные родственники - как со стороны отца, так и со стороны матери - время от времени гостили у нас, причём подолгу. Правда, особняк был так велик, что присутствие их почти не ощущалось. Я даже не замечала, когда наши гости приезжали и уезжали - видимо, не особенно ими интересовалась.
  Впрочем, один человек меня всё-таки интересовал... Да что там лукавить - я влюбилась в него всем сердцем, мечтала о нём днём и ночью, сходила с ума в наивной исступлённости полудетской страсти!
  Его звали Йорг, он приходился мне двоюродным дядей. Не такое уж близкое родство - я могла себе позволить о нём мечтать. И не только мечтать.
  Мы познакомились с Йоргом, когда мне было двенадцать лет. В то время он был студентом Университета Культуры в Элиаре - и приехал к нам на каникулы. Я помню, как вернулась с прогулки, вбежала в комнату, чтобы чмокнуть маму в щёчку...
  Йорг сидел в кресле напротив. Высокий, худой, длинноволосый, он окидывал меня исподлобья внимательным, цепким взглядом - словно требуя ответ на не произнесённый пока вопрос. Я дерзко уставилась ему в глаза. Йорг улыбнулся. Это были два разных человека - серьёзный и улыбающийся, грозный взрослый дядя и светлый, дурашливый юнец.
  Мама представила нас друг другу - и пошла наверх, искать отца. Мы с Йоргом на удивление быстро нашли общий язык - к моменту, когда мама спустилась и позвала нас к обеду, мы уже мило беседовали на самые разные темы.
  Йорг сначала показался мне высокомерным, холодно-снисходительным. Впрочем, он очень скоро оттаял и сменил тон с насмешливого на тёплый, по-настоящему дружеский.
  Видимо, Йорг не мог поверить, что меня можно принимать всерьёз - двенадцатилетняя девочка не казалась ему ровней... До тех пор, пока я не убедила его в обратном. Уроки отца не прошли для меня даром - интеллектуально я была развита не по годам, и по многим вопросам могла бы дать фору сверстницам Йорга. Молодой человек поначалу был озадачен здравостью моих суждений - но вскоре проникся ко мне уважением и симпатией.
  За обедом мы вчетвером, вместе с мамой и отцом, обсуждали скандальный роман "Тени субъективной Преисподней" одного нового автора. Йорг, наедине со мною очень разговорчивый, всё это время молча сидел и слушал - ловил каждое произнесённое слово. Глаза его снова стали цепкими, бегающими от одного лица к другому. Когда отец начал критиковать хаотичность построения сюжета, нечёткость и размытость некоторых образов, избыточность метафор, Йорг заметно напрягся и как-то неловко ссутулился.
  Пытаясь хоть чем-то помочь своему новому другу, я спросила его мнение о романе - думала, если Йорг выскажется, ему тут же полегчает. Он обжёг меня яростным взглядом и ещё сильнее нахмурился.
  - Мы чем-то вас обидели, господин Фэйвен? - встревожилась мама.
  - Почему так официально? Лучше просто Йорг.
  - Мы чем-то обидели вас, Йорг?
  - Нет, что вы, - он натянуто улыбнулся. - Вы просто высказали своё мнение. Честно и непредвзято - за что я должен сказать спасибо. Мои чувства в данном случае не имеют отношения к делу.
  - Что вы хотите этим сказать?
  - Хорхе Альфуэн не существует. Это виртуальное создание - мой псевдоним.
  - Это значит... Значит, - мама от неожиданности потеряла дар речи.
  - Да, - кивнул Йорг. - Именно. "Тени субъективной Преисподней" написал я.
  Мама тут же начала убеждать Йорга, что роман просто замечательный, что сам он безусловно талантлив, у него большое будущее... Йорг сделал вид, что не слышит её. Он вежливо поблагодарил за обед, поднялся из-за стола - и попросил разрешения побыть одному. Отец молча кивнул, Йорг удалился.
  А мы с родителями остались сидеть. В тишине, в кромешном молчании.
  Мой новый знакомый вышел в сад - я видела в окно его длинную прямую спину. Он шёл по аллее по направлению к озеру. Шёл медленно, размеренно, выверяя каждый свой шаг.
  - Вот так-так, - прервал тишину отец. - Малыш Йорг, похоже, будущий гений.
  - Почему так считаешь? - спросила я.
  - У него к тому все задатки.
  - А почему же ты критиковал его роман?
  - Я критиковал роман зрелого мастера - каким он мне казался на момент прочтения. Тот же самый роман, написанный двадцатилетним дебютантом, достоин одних восторгов. Я сразу догадался, что Хорхе Альфуэн - псевдоним, но так и не смог определить, кто из наших мэтров за ним стоит. Теперь всё ясно.
  - Неужели так важен возраст, пап? То, что плохо для заслуженного старичка - хорошо для молоденького парня?
  - Возраст важен, доченька, - отец грустно улыбнулся. - Очень важен. Это только кажется, что со временем мы всё больше теряем и меньше приобретаем. На деле - наоборот. Мудрость, мастерство - это приходит к человеку только с годами. В юности видны только задатки... А они у нашего мальчика просто блестящие.
  - Можно я пойду за ним следом? - попросилась я.
  - Йорг просил оставить его одного, - напомнила мама.
  - Я не буду ему мешать. Только прослежу, чтобы он не потерялся... Рядом с озером так много запутанных тропок!
  - Хорошо. Иди, непоседа. Смотри сама не заблудись!
  - Уж я-то не заблужусь!
  Вконец заинтригованная своим новым знакомым, я выскочила из дому - и побежала за ним следом по колкому гравию аллеи. Мысли мои путались, переплетались, сердце билось неровно. Меня обуревали неведомые прежде чувства. Я хотела подбежать к Йоргу, обнять его, утешить, сказать, что он самый лучший, что он...
  Я нашла его на берегу озера. Он бродил вдоль кромки воды, выискивал плоские камешки - и бросал их в воду, считая количество отскоков. Не ожидала я застать будущего гения литературы за таким мальчишеским занятием!
  Я долго наблюдала за ним из-за деревьев, считая себя невидимкой. В конце концов Йорг повернулся и крикнул:
  - Миранда, хватит прятаться! Иди скорей сюда!
  Я робко вышла из укрытия и спросила:
  - Давно ты меня заметил?
  - Давно. С самого начала. Ты сильно шумела в ветвях, а у меня тонкий слух.
  - Почему сразу не позвал?
  - Ждал, пока тебе надоест прятаться.
  - Ты на меня не сердишься? - спросила я. - Ты ведь хотел побыть один...
  - Не сержусь, - Йорг взял меня за руку. - Я знал, что ты пойдёшь следом.
  - Откуда?
  - Почувствовал.
  - И что же ты почувствовал?
  - Что я тебе интересен... По крайней мере интересен.
  - А я? Тоже?
  - Тоже, представь себе, - улыбнулся Йорг. - Сам себе удивляюсь. Ты ведь ещё совсем ребёнок...
  - Я не ребёнок! - возмутилась я. - Взрослая девушка! Уже больше полугода! Мама сказала...
  Я поняла вдруг, что несу совершеннейшую чушь, что разговор совсем не о том... Поняла - и тут же залилась краской.
  - Извини, Миранда, - мягко проговорил Йорг. - Я неправильно выразился. Ты не ребёнок. Просто...
  - Просто - что?
  - Не знаю. Всё так запутано... Давай договоримся так: я буду твоим другом. Хорошим другом.
  - Лучшим? - капризно спросила я.
  - Лучшим. Ну как, идёт?
  - Идёт.
  - Тогда вот тебе моя рука, о, лучшая подруга! - торжественно произнёс Йорг.
  Я сунула руку ему в ладонь - крепкую, жилистую, почти мужскую... Меня забила дрожь, изнутри заструилось тепло... Я прижалась щекой к его плечу - Йорг не сопротивлялся. Держась за руки, мы побрели вдоль озера.
  Так начался наш странный роман. Странный хотя бы потому, что Йоргу было двадцать, а мне двенадцать. Разница в восемь лет - почти такая же, Джер, как у нас с тобою. Но тогда эти восемь лет казались вечностью. Йорг был бы твоим ровесником, если бы... Если...
  Да он и есть твой ровесник. Ну ладно, об этом потом.
  В то лето мы провели вместе с Йоргом три недели. Гуляли, купались, загорали, стреляли по мишеням из древнего охотничьего ружья - я раскопала его у папы на чердаке. Мы так ни разу и не поцеловались в то лето - Йорг был против, опасался моего возраста. Даже когда мы расставались на целый год, он только позволил мне чмокнуть его в щёчку.
  На следующее лето он приехал - и повторилась та же история. Наша платоническая влюблённость врастала в души, набиралась сил. Мы по-прежнему бродили вдвоём по владениям моего отца - плечо к плечу, рука в руке. И казалось, что между нашими пальцами течёт ток.
  За время нашей разлуки Йорг умудрился выпустить ещё одну книгу - "Отчётливое исчезновение". Её номинировали на престижную премию, и теперь имя мифического Хорхе Альфуэна быстро завоёвывало популярность в литературных кругах. Значит, я, тринадцатилетняя девчонка, гуляла со знаменитостью!
  Но это было уже не важно - меня интересовал не Хорхе Альфуэн и его слава, меня интересовал только Йорг. Именно он - несуразный, противоречивый, двойственный, зрелый мужчина и мальчишка-подросток в одном лице. Рядом с ним я не чувствовала себя младше или ниже - даже физически ниже не чувствовала, хотя Йорг был очень высок и, несмотря на худобу, чрезвычайно силён.
  В то лето мы впервые поцеловались. В последний день перед отъездом Йорга в Элиар - до этого он всё чего-то ждал, не решался. После ужина я предложила Йоргу пройтись по нашим старым местам. Медленным, медленным шагом мы вышли на узкий деревянный пирс, глубоко вдающийся в тёмные воды озера - они казались мне бездонно глубокими, проникающими до самого центра планеты... Моей души?
  Подойдя к краю пирса, мы застыли в неподвижности - и некоторое в полном молчании созерцали серебристую световую дорожку, порождённую нежным оком Луны-Эльз... Потом я повернула голову. Наши взгляды встретились. На глазах у него блеснула влага... Или мне показалось? Я видела в них отражение себя - и тонула, тонула...
  Мои ноги вдруг стали непослушными. Кажется, я начала медленно опускаться - но Йорг вовремя подхватил меня, удержал на весу... Всё происходило словно в бреду. Наши губы робко встретились - и тут же слились; души сомкнулись вместе с дыханием...
  Мы таяли друг в друге, превращались из пары в единство - а над нашими головами, подобно чёрному парусу, простиралось бездонное, бесконечное, необычайно тёплое звёздное небо...
  Сразу после первого поцелуя я, трепеща новорождёнными невидимыми крылышками, собралась было признаться Йоргу в любви - но в последний момент одумалась. Побоялась, что он смущённо улыбнётся - и промолчит в ответ... Мы просто стояли и смотрели друг на друга: я, восхищённая, парящая и восторженная - и Йорг, исполненный сдержанного благородства, подобный кристаллическому волнорезу, о который разбивались волны меня, меня...
  А потом мы пообещали друг другу встретиться ровно через год на этом самом месте. Пообещали - и так же медленно, мучительно медленно, побрели по направлению к дому. Больше мы не произнесли ни слова - вплоть до самого отъезда Йорга в Элиар.
  
  А год спустя мой прежний мир, светлый мир детства, рухнул, погребя под собою моего отца.
  Правительству Альт-Зее надоело терпеть убытки по вине семьи Корретха - и специальным указом Протектората наши нефтяные и вольфрамовые земли были национализированы. Точнее - переданы в собственность компании, совладельцем которой являлся тогдашний спикер планетарного парламента.
   Отец пытался судиться с властями, обращался в газеты и журналы - но ему тут же припомнили давние антиправительственные статьи. Опального учёного обвинили в "саботаже общественного строя".
  Ему грозило долгое и позорное судебное разбирательство - и, возможно, шесть лет тюрьмы. На отца началась травля - в газетах, журналах, по головидению. Средства массовой информации, поддержкой которых он пытался заручиться в борьбе с властями, обернулись против него.
  Это было началом конца. Не вынеся собственного бессилия, беспомощности, неспособности уберечь свою семью, отец сломался. Он замкнулся и перестал общаться даже со мною и с мамой, перестал выходить из своей комнаты, не отвечал на вызовы по видеофону, неделями ничего не ел. Судьба поместья семьи Корретха тем временем решалась без его ведома - естественно, не в нашу пользу.
  Когда пришёл наряд полиции, чтобы выдворить нас по решению суда из собственного дома, отец схватил старое охотничье ружьё, с бешеными глазами выскочил навстречу копам - и открыл огонь.
  Его изжарили лазерными лучами прямо на моих глазах. Мне кажется, именно этого он и добивался - ему ли было не знать, что силовые костюмы полиции неуязвимы для его допотопного дробовика. Тем более что он сам лет двадцать назад разрабатывал для этих костюмов структуру силовых полей. Отца довели до последней черты, и ему показалось, что погибнуть будет проще и правильнее, чем дальше терпеть унижение и позор.
  Я помню, что-то надломилось во мне тогда - что-то большое и светлое. Наверное, вера в справедливость, вера в людей. Я смотрела на изуродованный труп отца - и даже не могла плакать. Просто стояла и смотрела - тупо, бессмысленно, ничего уже не ощущая, кроме бездонной пустоты в душе.
  А мама в это время рыдала, вопила непристойности и бросалась с кулаками на вооружённых полицейских - пока не напросилась на разряд парализующей дубинки.
  Они лежали вместе, голова к голове - отец и мать. Мёртвый отец и парализованная (горем?) мать. Это было символично, но я уже не могла воспринимать символы.
  Потом прилетел флаер скорой помощи и забрал их обоих. Мне вкололи какой-то противошоковый раствор и оставили под присмотром молоденькой медсестры. Девушка задорно щебетала, изо всех сил пытаясь меня развлечь, а я смотрела сквозь неё и по-прежнему видела их - отца и мать, голова к голове...
  Отца признали сумасшедшим - посмертно. Уголовное дело против него милостиво закрыли, чтобы не марать и без того разрушенную честь нашей семьи. Нам даже вернули деньги за национализированные земли - так что мы по-прежнему могли считать себя богатыми людьми. Если бы эти деньги могли хоть что-то изменить!
  Мама медленно приходила в себя. Я помогала ей, чем могла - я будто бы легче перенесла трагедию. По внешним проявлениям - да, легче... Если не знать, что творилось у меня внутри. Я просто заставила себя не думать о прошлом - и жить. Собралась с духом, собралась с силами - и сказала: им меня не сломить! Ни людям, ни обстоятельствам! Назло всем, во имя памяти отца - я буду жить и буду счастлива!
  Мама вышла из больницы - и нам пришлось искать новое пристанище. Йорг связался со мною и сказал, что может найти в Элиаре. Я посоветовалась с мамой - и мы согласились.
  Вскоре мы переехали в неплохую квартирку на окраине культурной столицы Альт-Зее. Мама, так и не оправившаяся после смерти отца, почти не выходила из дома - вела хозяйство днём и рыдала ночами. А я, по протекции Йорга, поступила на филологический факультет Национального Университета Альт-Зее.
  По всем правилам, поступить в Университет я в тот год не могла: во-первых, из-за возраста - мне было только четырнадцать; а, во-вторых, у меня не было аттестата средней школы. Но уровень образования, который обеспечил мне покойный отец, с лихвой превосходил требования экзаменационной комиссии. По просьбе Йорга, который уже около года преподавал в Университете историю искусств, его коллеги устроили мне "перекрёстное собеседование".
  До сих пор помню этот день. Улыбчивые молодые преподаватели и седовласые профессора расселись в аудитории полукругом. Меня посадили на стул. Я начала нервничать, искать глазами Йорга. Он сидел напротив меня, в центре живой дуги. Йорг кивнул мне, я немного расслабилась.
  А потом были вопросы. На самые разные темы - история, культурология, философия, психология, теоретическая физика. Вопросы сыпались со всех сторон, я едва успевала отвечать. Кое-что знала, кое о чём догадывалась, но чаще - признавалась в невежестве. Под конец каверзных вопросов становилось всё больше, я отвечала правильно всё реже и реже. Наконец я закрыла лицо руками - и в голос расплакалась. Только тогда интеллектуальное издевательство прекратилось.
  Тишина в аудитории длилась минут пять... Хотя, наверное, всё-таки меньше. Потом раздались одинокие аплодисменты. Йорг - узнала я, не открывая глаз. Потом к нему присоединились ещё хлопки... Ещё... И ещё...
  Йорг взял меня за руку. Я открыла глаза... И поняла, что принята в Университет без экзаменов!
  Вот так из одинокой девчушки, дочери "затворника Корретха", я превратилась в студентку одного из крупнейших в Конфедерации гуманитарных университетов. Я получила возможность посещать элитные богемные тусовки, познакомилась с ведущими художниками Альт-Зее, стала посещать школу-студию Инсаны Митаэ...
  Среди творческой интеллигенции Альт-Зее росло недовольство существующим строем. Гонения на интеллектуалов и людей искусства достигли невиданного прежде размаха. Не последнюю роль в озлоблении против властей сыграла травля и убийство моего отца.
  Я так легко вошла в богемные круги столицы именно благодаря чести быть дочерью покойного Карлоса Корретха. Его поминали пьяными тостами, чтили память минутами молчания, превозносили его таланты, называли единственным настоящим гуманистом Альт-Зее... От этих славословий боль утраты и гнев только сильнее вскипали в моей груди. Порою я даже не знала - то ли расплакаться, то ли начать бить посуду и крушить мебель...
  Выручало меня лишь то, что Йорг постоянно был рядом. Незаметный и ненавязчивый, он появлялся именно тогда, когда был особенно нужен - и исчезал, лишь только надобность в нём отпадала. Я его не держала и не винила за эти исчезновения - понимала, что он очень занят и не может тратить на меня больше времени.
  Отношения с Йоргом перешли в какую-то новую фазу: из сугубо романтических, оторванных от действительности, светлых - постепенно превращались в что-то более тяжёлое, вязкое, реальное... И - по-прежнему тёплое. Несмотря ни на что. Огня в наших глазах стало меньше - но любовь ушла глубже, достучавшись в сердца.
  У нас с Йоргом образовалась какая-то мистическая связь. Стоило мне подумать о нём - он появлялся. Стоило ему задуматься, заскучать обо мне - я начинала чувствовать тревогу, звонила ему, умоляла встретиться, и поскорее. Мы доверяли друг другу безоговорочно, делились самым сокровенным.
  Я знала, что Йорг пишет новую книгу. Её рабочее название было "Перекрестие", тема - художественный анализ сущности власти. Власть в его книге должна была раскрыться перед читателями во всех своих ужасах, во всём великолепии террора, во всем сладострастии убийств. Йорг писал широкое, многозначное полотно, рассматривал явления со всех возможных сторон, в том числе и с точки зрения религии - оттуда и название.
  "Перекрестие"... Йорг пытался провести множественную аналогию власти - с перекрестием прицелов лазерных винтовок полиции, с крестом библейского распятия. Он говорил - эта книга должна быть лучшей из всех, написанных им прежде.
  По мере того, как работа над книгой подходила к концу, Йорг становился всё мрачнее и мрачнее. Он начал сомневаться, что его шедевр когда-нибудь напечатают - слишком уж прозрачными и жёсткими были намёки на положение дел в Протекторате Альт-Зее. Я предложила ему немного смягчить спорные моменты, чтобы легче пройти через сито цензуры - но Йорг моё предложение с негодованием отверг. Он считал, что рубить своё слово, свою мысль на корню, в угоду кому угодно, а тем более властям - жуткое предательство себя и сути своего творчества. С этим я, увы, поспорить не могла.
  К началу лета Йорг закончил "Перекрестие", а я сдала свою первую сессию. Я была счастлива, хотела как следует отдохнуть, улететь вместе с ним в космический круиз - но Йорг, словно назло мне, впал в глубокую депрессию. Он тупо смотрел на распечатку своего романа - и рисовал на полях лазерным пером симпатичных голографических чёртиков. Мне приходилось сидеть с ним днём и ночью, успокаивать, приводить в чувство. Я гладила его небритые щёки, смотрела в потускневшие, ввалившиеся глаза - и жалость в сердце моём перемешивалась с раздражением, раздражение - с чувством вины, а вина... С любовью.
  Никогда раньше я не чувствовала к Йоргу такой острой страсти... И такой безнадёжности. Казалось, что тело моё разрывается от переполняющих его противоречивых чувств.
  Мне уже исполнилось пятнадцать. За прошедший год я здорово окрепла, округлилась, налилась сладкой женственностью. Посещение арт-студий и богемных тусовок не только развили художественный вкус - но и разбудили дремавшую доселе чувственность. Из наивной девочки-подростка за какой-то год я превратилась во взрослую девушку - красивую, умную и нежную, по всем показателям достойную своего грустного принца.
  Я с трудом вспоминаю, как это произошло. Йорг лежал, подложив руки под голову, и бездумно глядел в потолок. Я сидела рядом, гладила и целовала его крепкие руки. Я чувствовала, как он несчастен, знала, почему - и ничем не могла помочь. Но тоска в его глазах убивала меня.
  Я положила голову ему на грудь. Йорг ласково потрепал меня за ушами - я очень любила это... До сих пор люблю. Я закинула на него ногу, потом и вовсе забралась верхом. Йорг не возражал. Я легла на него сверху, прижалась всем телом, принялась целовать его шею... Он начал ласкать руками мои бёдра...
  Потом я скинула блузку, расстегнула на Йорге рубашку - и прижалась обнажённой грудью к его груди. Волны сладострастия заливали меня, я забыла в тот миг о приличиях, забыла даже о страхах - а говорят, что в первый раз всегда страшно...
  Йорг почти не проявлял инициативы, однако не сопротивлялся - видимо, надеялся, что я одумаюсь, и втайне желал обратного... Не так уж и втайне - я почувствовала бёдрами, как вздыбилась его мужская плоть.
  Я окончательно разделась и помогла раздеться ему. Йорг осторожно, как фарфоровую статуэтку, уложил меня на спину и придал нужную позу. Я зажмурилась...
  Боли почти не было. Наверное, потому, что я сама желала... Только кровь заструилась по бёдрам - не заструилась даже, засочилась, закапала. Покапала - и перестала, запачкав пятнистой дорожкой простыню.
  - Как ты? - ласково спросил Йорг, когда отгремела канонада.
  - Отлично! - ответила я как можно бодрее.
  А потом прошептала - тихо, очень-очень тихо:
  - Я люблю тебя...
  Йорг ничего не ответил - только ещё плотнее прижал меня к себе...
  Я была счастлива тогда. На седьмом небе от счастья! Я люблю, любима, могу приносить своему мужчине удовольствие! Что ещё нужно пятнадцатилетней дурёхе?
  После нашей первой ночи Йорг словно оттаял - пришёл в себя, вернулся к активной жизни. Мне было лестно, было трепетно, что это я, мои чары, моя любовь вывели его из депрессии. Мы гуляли по улицам, шутили, смеялись, очень откровенно целовались, катались на лодках и воздушных шарах - короче, вели себя, как заправские молодожёны.
  Наш медовый месяц прервался где-то в середине третьей недели. С Йоргом связался по видеофону его старый знакомый, Герни Олафсон, бывший редактор журнала "Элиар Ньюс". Герни сходу поинтересовался, удалось ли Йоргу пристроить свою последнюю скандальную рукопись в печать - а когда узнал, что книга запрещена цензурой, предложил напечатать её самостоятельно. Йорг спросил, на кого теперь работает Герни. Тот ответил, что, в общем-то, на себя, а спонсирует его Лига Свободной Молодёжи. Так называлась революционная экстремистская организация, костяк которой составляли золотые мальчики Элиара, озлобившиеся на своих отцов и решившие придать своей злобе оттенок политической борьбы.
  Йорг медлил с ответом. Герни повторил предложение о публикации "Перекрестия" в подпольном издательстве Лиги. Немного подумав, Йорг решил рискнуть. Ему казалось, что нелегальный тираж для его книги предпочтительнее полного забвения. Так мы и связались с революционерами.
  По рекомендации Герни Олафсона мы были включены в одну из ячеек Лиги. Коренные члены организации оказались не такими экзальтированными дикарями, какими представлялись в моих фантазиях. Все как один - приятные, образованные молодые люди. Среди них оказалось несколько моих знакомых из арт-студии Инсаны Митаэ - в том числе один из известнейших абстракционистов новой волны Антти Лайо. Хрупкий, низкорослый юноша с бледным лицом и длинными волосами, выкрашенными в синий цвет - Антти был самой колоритной и, пожалуй, самой активной фигурой в нашей ячейке Лиги Свободной Молодёжи.
  Пока рукопись последней книги Йорга готовилась к печати, умельцы Лиги создали многоголосую аудиоверсию "Перекрестия", озвученную с помощью лингвокомпьютера. Теперь в наушниках продвинутой молодёжи вместо новинок музыкального рынка звучали диалоги и размышления о природе власти.
  Члены ячейки, поправляя наушники, заговорщически подмигивали Йоргу - но он хранил холодное молчание. Он считал, что пока книга не вышла в бумажном виде, о её успехе и признании говорить преждевременно.
  Первый тираж "Перекрестия" вышел к концу лета - как и прежние романы Йорга, под псевдонимом Хорхе Альфуэна. Несмотря на явную антиправительственную тематику, несмотря на опасность со стороны цензуры, Йорг решил, что раскрученный псевдоним привлечёт больше читателей и вызовет больший общественный резонанс. А, значит, будет легче бороться за сохранение тиража, несмотря на противодействие властей.
  Члены Лиги, пользуясь своими немалыми связями, тут же пристроили первые экземпляры "Перекрестия" в ведущие книжные магазины столицы. Пробный тираж разошёлся менее чем за сутки. Следующая партия была готова через несколько дней...
  Успех романа был очевиден. Общественный резонанс - тоже. Столица Альт-Зее буквально бурлила от литературных страстей. Каждый уважающий себя критик почитал за честь прочесть новую книгу Альфуэна и составить о ней отзыв. Отзывы были в основном позитивными в плане оценки художественных достоинств книги, и резко полярными - в плане её идеологического наполнения. Кто-то горячо поддерживал юного наглеца, кто-то давал осторожный, взвешенный анализ, не позволяющий определить его пристрастий. Но большинство критиков, опасаясь гнева Комиссии Протектората по культуре, разносили "Перекрестие" в пух и прах.
  Йорг наблюдал за разгоревшейся общественной истерией с явным удовольствием - и посмеивался про себя, созерцая по головидению споры и обсуждения достоинств его романа... И личности его загадочного автора.
  Йорг оказался на редкость предусмотрительным, выбрав ни о чём не говорящий псевдоним. Файлы и рукописи со своими ранними произведениями он посылал прямиком в редакции издательств с фиктивным обратным адресом и защищённым электронным кодом, так что никто, кроме ближайших друзей, не знал истинного лица Хорхе Альфуэна. Даже полиция не могла выследить скандального автора, когда разразилась суматоха после выхода "Перекрестия".
  Решением Государственной Комиссии по цензуре роман Йорга был запрещён к публикации. Тиражи его было приказано изъять из книжных магазинов - и торжественно сжечь. О лучшей рекламе можно было только мечтать.
  Разъярённые представители Комиссии по цензуре выгребали с книжных полок тысячи, десятки тысяч экземпляров запретной книги - но на их место приходили всё новые и новые тиражи, и число экземпляров продолжало расти. Народ читал роман запоем, передавал из рук в руки, сканировал, загонял в электронном виде в межнациональную сеть. Издательство "Нова-Стар", якобы опубликовавшее книгу, оказалось фиктивным - пустой офис с космически пустыми шкафами. Ни одного документа, ни одной зацепки.
  Следы издателей Хорхе Альфуэна терялись в небытии. Никто не мог заподозрить участие в издании книги политических экстремистов из Лиги Свободной Молодёжи - хотя бы потому, что полиция не воспринимала эту организацию всерьёз.
  Несколько месяцев Йорг купался в лучах своей тайной славы. Он проводил дни и ночи у головизора, выискивая передачи, где велись дебаты на тему его новой книги. Он не заболел манией величия - но лишать себя тщеславного удовольствия явно не собирался. Со мною Йорг по-прежнему был трогательно нежен, и я была без ума от счастья, раздувалась от гордости за своего мужчину, радовалась его успехам, боялась его страхами, любила его, любила самозабвенно...
  А потом в нашу дверь раздался звонок. Ни о чём не подозревая, Йорг открыл дверь. На пороге стояли двое полицейских, с парализующими дубинками в руках и плазменными пистолетами на поясе. Я в этот момент нежилась в кровати - незадолго до этого мы с Йоргом любили друг друга, и сладкая истома до сих пор затопляла меня. Помню, меня насторожило молчание, последовавшее после звука открывающихся дверей. Я набросила на голое тело лёгкий халатик, перемахнулась пояском - и вышла встречать незваных гостей...
  Йорг стоял в коридоре в наручниках. Эти двое...Такие же, как в день смерти отца - чёрно-жёлтые защитные костюмы, парализующие дубинки, плазмомёты! "Убийцы! Убийцы!" - яростно запульсировало в моём мозгу. Волна ненависти накрыла меня с головой...
  Я завизжала - и швырнула в ближайшего полицейского первым, что попалось мне под руку. Это был антикварный бронзовый подсвечник. Коп был расслаблен и не готов к сопротивлению - незадолго до этого Йорг покорно, не говоря ни слова, подставил ему руки под наручники. Мой противник не успел включить защитное поле. Подсвечник с размаху врезался ему в лицо, заострённый выступ фигурного литья вошёл в глаз.
  Коп заорал, выпустил Йорга - и повалился на пол, схватившись за лицо руками. Его напарник от неожиданности замешкался, потом потянулся к плазменному пистолету, передумал, рванулся рукой к кнопке включения защитного поля...Йорг, недолго думая, с размаху ударил его по шее сцепленными в замок руками - смачно, с разворотом корпуса, вложив в удар всю свою немалую массу. Раздался слабый хруст, голова полицейского резко мотнулась назад. Так и не успев ничего предпринять, он мешком свалился на пол, придавив извивающегося от боли раненого товарища.
  Йорг присел рядом с поверженным противником и приложил пальцы к шее, чтобы прощупать пульс. Потом принялся деловито шарить по карманам защитного костюма в поисках магнитного ключа от наручников. Лицо Йорга оставалось серьёзным, непроницаемым. Лишь несколько дней спустя я узнала, что тем роковым ударом он умудрился сломать бедняге шею.
  Раненный мною полицейский продолжал стонать. Отняв руку от страшного, одноглазого, окровавленного лица, он потянулся на ощупь к оружию. Йорг вовремя заметил это движение - и оглушил его подобранной с пола парализующей дубинкой.
  Освободившись наконец от наручников, Йорг подошёл ко мне - и обнял за плечи. Меня била дрожь, я не могла произнести ни слова. Он отвёл меня к гардеробу, скинул халатик на пол и помог одеться - в заурядную одежду блёклых тонов, чтобы не слишком светиться. Потом Йорг оделся сам, взял меня за руку - и вытащил из дома.
  На улице он нашёл старый видеофон с испорченной камерой - и изменённым голосом вызвал к нам на дом врачей. После чего мы снова нырнули в толпу и целеустремлённо зашагали к неведомой мне цели.
  - Куда мы идём? - выдавила я из себя.
  - В штаб-квартиру Лиги. Герни Олафсон должен найти способ нас приютить.
  - Мы не можем подвергать его такой опасности! - возразила я.
  - Не можем, - согласился Йорг. - Но у нас нет другого выбора.
  До штаб-квартиры Лиги мы добрались минут за двадцать. Пешком, опасаясь светиться в общественном транспорте. Двадцать минут нервного похода-побега показались мне вечностью. Мне постоянно казалось, что за нами кто-то следит. Я была готова расплакаться, впасть в истерику - но Йорг держал меня за руку, и паника проходила, улетучивалась, испарялась. Йорг был спокоен и твёрд - рядом с ним я не могла себе позволить дрожать от страха.
  Мы добрались до цели довольно быстро. Герни Олафсон не стал ни о чём расспрашивать - и быстро нашёл способ укрыть нас от полиции. Он действовал на свой страх и риск - власти объявила в розыск Йорга Фэйвена с подругой почти сразу после нашего бегства.
  Несколько недель мы с Йоргом просидели в специально оборудованном секретном помещении Лиги - в подвале Национального Музея Искусств, почти в самом центре Элиара. Члены нашей ячейки по очереди, чтобы не вызвать подозрений, навещали нас - приносили еду и свежие новости.
  Новости были неутешительны: кольцо осады сжималось. Мужественное лицо Йорга Фэйвена мелькало на экранах головизоров, сурово хмурилось ликами фотографий со страниц газет и журналов. Одно удивляло - меня рядом с ним ни на одной фотографии не было. Оно и понятно - Йорг никогда не появлялся со мною на светских тусовках, никогда не представлял своим друзьям - за исключением ребят из Лиги Свободной Молодёжи. Словно он, известный уже писатель, стеснялся слишком юной возлюбленной...Или наоборот - берёг меня, предчувствуя близкую травлю.
  Как бы то ни было, личность подруги Йорга Фэйвена осталась для полиции загадочной. Даже искалеченный моей рукой полицейский, выздоравливая, не смог составить по мою душу сколько-нибудь внятный фоторобот. Полиция знала, что девушка-преступница высока, стройна и черноволоса, а на вид ей лет восемнадцать-двадцать. Последнее было особенно отрадно, ведь мне на тот момент не исполнилось и шестнадцати - а, значит, я вне подозрений. Только бы не опознали случайные свидетели нашего с Йоргом медового месяца!
  Убедившись, что опасности для меня почти нет, Йорг стал настаивать, чтобы я вернулась к нормальной жизни. Я цеплялась за него со слезами на глазах - и уверяла, что никогда его не брошу, пойду вслед за ним даже на смерть... Йорг грустно улыбался в ответ:
  - Пойти на смерть проще простого. Попробуй для начала пойти на жизнь. Докажи, что действительно любишь меня. Попробуй.
  Йорг объяснил, что моё исчезновение, так удачно совпадающее по времени с началом охоты за автором "Перекрестия", может навести полицию на след. Поэтому мне лучше снова пойти в Университет и вернуться к вечерней салонной жизни - делать всё то, что делала бы на моём месте нормальная, ни в чём не повинная столичная девчонка. Моё исчезновение можно объяснить космическим круизом в систему Вириальде по делам наследства. На Вириальде-4 действительно жили мои дальние родственники, люди богатые и влиятельные - так что легенда вполне убедительна.
  В конце концов Йорг меня уговорил. Покидая подземелье Национального Музея Искусств, я дала обещание помнить Йорга, почаще его навещать, хранить нашу любовь... Я плакала при расставании, а мой мужчина был одновременно нежен и бесстрастен. Помню, что-то кольнуло меня тогда, очень больно, в самое сердце - мне показалось, что нас ждёт разлука... Предчувствия были так сильны, что ощущались даже физически. Я гнала от себя дурные мысли - но они возвращались, не давали покоя, терзали меня изнутри...
  Увы, предчувствия меня не обманули. Едва я успела переступить порог дома, как посеревшая от переживаний мать встретила меня, схватила за рукав - и потащила к флаеру. Я не сопротивлялась - даже не успела разузнать, что к чему...
  Уже в полёте мама рассказала, что в департамент полиции пришла наводка, будто именно я, Миранда С. Корретха, являюсь той самой загадочной подружкой Йорга Фэйвена. Прилагались даже наши фотографии - в обнимку, целующиеся, счастливые...
  К счастью, этот материал попал в руки Жоржа Ле Санти, начальника департамента полиции Элиара и старого друга моей семьи. Для офицера полиции Альт-Зее Жорж отличался удивительным свободомыслием. К тому же в юности он был влюблён в мою мать, и если к отцу, удачливому сопернику, добрых чувств не питал - то к ней до сих пор испытывал трогательную нежность, едва притуплённую годами.
  Жорж Ле Санти придержал компромат на меня - не пустил его в дело и не позволил попасть в прессу. Поразмыслив, как быть дальше - он позвонил моей матери, чтобы договориться о встрече.
  Мама пригласила его к нам домой. Жорж приехал с бутылкой вина, за ужином изложил свои подозрения - и попросил ответить честно: связана ли я с Йоргом на самом деле? Мама решила, что Жорж достоин доверия - и ответила утвердительно. На следующий день компромат был уничтожен, но никаких гарантий, что эта информация не всплывёт повторно, не было. Поэтому мама встретилась с Жоржем повторно - и они стали думать, какое бы мне устроить алиби.
  Вариантов было не особенно много, тем более что прикрывать моё отсутствие в городе нужно было задним числом - то есть создать впечатление, что я уехала из города по уважительной причине хотя бы за несколько дней до стычки с полицией на квартире Йорга. Все мамины варианты моего спасения были откровенно бредовы - после смерти отца она совершенно потеряла связь с реальностью. Одна надежда была на Жоржа Ле Санти.
  Единственное, до чего он додумался в такой ситуации - это засунуть меня заочно в списки курсантов Военной Академии Альт-Зее. Новобранцы сразу после зачисления отправляются на трёхмесячные сборы на базу Академии - в открытый космос, на орбиту одной из дальних планет нашей системы. Начало сборов в этом сезоне - как раз накануне заварушки с Йоргом. Лучшее алиби трудно придумать.
  Выслушав это предложение, мама согласилась: Академия - наилучший вариант. У Жоржа Ле Санти было много друзей среди офицеров Академии - и договориться подделать списки не составило труда. На одну из военных специальностей в тот год был недобор, и лишний курсант, пускай и не присутствующий на сборах, только улучшал отчётность. Так в третьем взводе снайперов-наводчиков космического флота Военной Академии Альт-Зее появилась курсантка Миранда С. Корретха.
  Теперь маме оставалось ждать моего возвращения. Я ни в коем случае не должна была появляться на людях вплоть до моего фиктивного возвращения со сборов. Когда я вернулась домой из заточения в подвале Национального Музея Искусств, до окончания сборов оставалось всего два дня. Ещё немного - и я бы опоздала.
  Мама не призналась, что выходила на Лигу Свободной Молодёжи - но как иначе Йорг мог узнать, что меня нужно выпроводить наружу? Я почти уверена, что мама послать ему через Герни Олафсона записку на аудиочипе...
  Впрочем, это уже неважно. Благодаря маминым усилиям или стечению обстоятельств - я вовремя выбралась из добровольного заточения и теперь летела в гости к Жоржу Ле Санти. Прямо в пасть к хищнику...
  А хищник оказался не таким уж страшным - невысокий, пухленький, с добродушно-кислой улыбкой и цепкими, проницательными глазами. Глава департамента полиции немного побеседовал со мною, тактично избегая вопросов о местонахождении Йорга... А потом без лишних слов доставил меня на личном флаере в Академию - и представил её ректору, полковнику Арзинга.
  Жорж наплёл военному, будто девушка, то есть я, очень способна и страстно мечтает о военной карьере, но не смогла вовремя сдать экзамены по семейным обстоятельствам. Мама моя была категорически против такой идеи; я на этой почве поссорилась с нею и впала в депрессию, из которой вышла, только поддавшись на уговоры Жоржа и его обещания пристроить меня в Академию в этом же году...
  Не знаю, каким нужно быть кретином, чтобы поверить в этот бред. Но полковник Арзинга поверил - его насквозь милитаризованные мозги с лёгкостью вместили байку, будто юная девушка может впасть в депрессию, не имея возможности доблестно служить Конфедерации. Полковник громогласно заявил, что такой страстный патриотизм достоин восхищения и поддержки... И со сладостным чувством совершённого благодеяния позволил мне присоединиться к третьему взводу снайперов-наводчиков - как только новобранцы вернутся со сборов.
  Оставшиеся два дня я угрюмо бродила по опустевшим жилым блокам Академии - язык не поворачивается назвать их казармами. Когда курсанты вернулись со сборов, исхудавшие, измученные тяжёлыми учениями и долгим перелётом, полковник Арзинга лично представил меня моему взводу.
  Помню, я тогда удивилась, что все двадцать семь курсантов - девушки. Только потом я узнала, что снайпер-наводчик космического флота - сугубо девичья специальность. Я стояла рядом с полковником, робко опустив глаза - а когда поднимала их, тут же натыкалась на стену отчуждения со стороны будущих боевых подруг. Видимо, они приняли меня за изнеженную аристократку, решившую поиграть в солдатики просто от скуки - или чтобы забыться после ссоры с очередным любовником.
  Мне было больно и стыдно видеть эти взгляды - тем более что отчасти в своих оценках девушки были правы. И тогда я решила во что бы то ни стало доказать им - а в первую очередь себе - что я могу быть с ними наравне. Да что там наравне - могу быть выше! Я мечтала доказать, что способна на всё - даже стать солдатом.
  Постепенно я втянулась в учёбу. Быть курсанткой Военной Академии оказалось не так уж сложно - особенно для меня, с моим образованием и отличной физической формой. Когда начались первые занятия на компьютерных симуляторах боевых действий, я оказалась одной из лучших - благодаря отличной реакции и пространственной ориентации. Пришли первые успехи, посыпалась похвала со стороны офицеров - да и девушки из взвода стали относиться ко мне гораздо теплее, приняли за свою...
  В первый год обучения нас каждое воскресенье отпускали на побывку - и я спускалась в подвал Национального Музея Искусств, где до сих пор томился Йорг. Я обнимала его, плакала, гладила небритые щёки... А потом мы любили друг друга, неистово и отчаянно, как будто в последний раз. Мы прощались - а потом встречались вновь, и каждая наша встреча была как чудо, как победа над неумолимой судьбой.
  Следствие по делу Йорга до сих пор не было закрыто - но, не добившись быстрого успеха, травля постепенно сходила на нет. Ребята из Лиги стали морально готовить Йорга к эмиграции за пределы Альт-Зее. Скрепя сердце, я вторила им: нельзя всю жизнь просидеть в убежище, глупо строчить для себя самого гениальные романы, не имея при этом возможности не то что опубликоваться - просто видеть солнце над головою, чувствовать траву под ногами! Вдыхать свежий воздух. Жить...
  Йорг сначала отмахивался, продолжая писать какую-то новую вещь. Но постепенно до него начала доходить вся безвыходность его положения. Во время одной из наших встреч, поглаживая мою голову у себя на груди, Йорг спросил:
  - Ты действительно считаешь, что мне стоит уехать с Альт-Зее?
  - Да, - вздохнула я.
  - Ты этого не хочешь.
  - Не хочу. Но так, как сейчас - ты не живёшь, и даже не существуешь. Ты прячешься, добровольно замуровываешь себя. Этот подвал ничем не лучше тюрьмы. А то и хуже - в тюрьме человеку нечего бояться и нечего терять.
  - Значит, мой подвал хуже тюрьмы? - ухмыльнулся Йорг. - Возможно, ты и права. Возможно.
  - Я люблю тебя! И не хочу с тобою расставаться - никогда-никогда! Но видеть, как ты гниёшь заживо, ещё больнее. Я хочу, чтобы ты был счастлив. А потому - уезжай. Уезжай, прошу тебя - и не зови меня, не оглядывайся! Иначе ты не сможешь уйти. Никогда.
  - Но почему ты не можешь последовать за мной?
  - Мне теперь никуда не деться из Академии. Я приняла присягу. Так получилось, так было нужно. Если я сбегу с тобою - стану военной преступницей. Судебные исполнители Военно-Космических сил куда тренированнее и суровее копов Альт-Зее. Прости, Йорг, я просто боюсь.
  - Значит, я должен бежать один, - задумчиво проговорил Йорг. - Знаешь, мне будет трудно пережить разлуку. Очень трудно, поверь.
  - Верю, - я нежно поцеловала его. - Мне будет не легче. Но я смогу её пережить - чувствую... Хотя частица меня и уйдёт вместе с тобою - самая лучшая, самая чистая часть. Не зови меня, не береди рану. Просто уходи - и будь свободным, живым! Устройся на какой-нибудь либеральной планетке, выбери новый псевдоним - и твори на благо всех живущих! Создавай мысль, создавай красоту!
  - Хорошо, любимая, - прошептал Йорг. - Ты права. Я уеду с Альт-Зее, уеду один. И буду продолжать писать. Но знай: каждый мой новый роман будет посвящён тебе.
  - Я знаю...
  
  10.
  
  - Вот так я и стала офицером военно-космического флота, - закончила рассказ Миранда. - И так потеряла любовь... В первый раз.
  - Ты была вынуждена, - сказал я. - Не вини себя ни в чём.
  - Оправдывать себя проще всего. Я могла рискнуть, нарушить присягу, бросить учёбу в Академии и помчаться вслед за Йоргом - в никуда... Но я побоялась. Неизвестно, как сложилась бы наша жизнь - два беглеца, два невольных преступника. Но лёгкой она бы точно не была. Я испугалась - и предала свою любовь.
  - Жизнь боевого офицера тоже нельзя назвать лёгкой, - заметил я. - А уж тем более безопасной. Битва на Верхней Ларии тому подтверждение.
  - Тогда я не думала об опасностях службы - время было мирное. Я знала только учёбу - и она мне нравилась. У меня всё получалось. Меня затянула эта мелочная, мимолётная слава... Лучшая курсантка Военной Академии Альт-Зее! Честь и слава! Зависть подруг, восхищение пареньков из соседних взводов! Мне это нравилось, и постепенно я начала охладевать к Йоргу. Запертый в подвале, боящийся ступить шаг, чтобы не быть схваченным, обросший, опустившийся, он перестал казаться тем божеством, каким явился мне в родовом поместье Корретха. Я была совсем маленькой, когда влюбилась в Йорга; потом наша любовь нарастала по инерции, и я не успевала даже задуматься, интересен ли мне этот мужчина - или я по-прежнему томлюсь в плену раннедевичьих грёз...
  - Значит - натолкнувшись на первое же препятствие, ваша любовь тут же дала трещину?
  - Моя любовь, - поправила Миранда. - Только моя. Йорг остался мне верен... Из-за моей вспыльчивости он ввязался в драку с полицейским и совершил убийство. Он защищал меня, не сомневаясь ни секунды и не задумываясь, чем это в результате обернётся. А я предала его - предала всё лучшее, что было между нами. Трещина в моём сердце появилась уже во время заточения в подвале Музея Искусств. Я злилась на Йорга, словно из-за него влипла в эту дрянную историю, а не наоборот. Злилась - но продолжала его любить... А потом, когда я вышла на волю и всё закрутилось самым благоприятным для меня образом - я стала относиться к затравленному Йоргу со снисхождением, с жалостью... Он последний, кто заслуживал такого отношения. Однако инерция любви продолжала тянуть нас друг к другу. Увидев его, я по-прежнему истекала нежностью и сладострастием. Но какая-то червоточинка уже зародилась во мне - именно она позволила отказаться от Йорга и отправить его в изгнание одного.
  - Это не предательство, Миранда, - тихо, не очень уверенно произнёс я.
  - А что бы ты сказал, если бы подобное произошло с тобой? Если бы на месте Йорга был ты?
  - Я сейчас на своём месте. В прошлом меня с тобою нет; но если ты скажешь, что я должен уйти - я уйду, и меня не будет в будущем. В первую очередь я желаю счастья тебе. Если не со мною - что ж...
  - Наверное, именно это и называется любовью, - задумчиво глядя в потолок, медленно проговорила Миранда.
  - Именно это, - кивнул я.
  - Значит, я не любила Йорга по-настоящему. Думала только о себе, о своём благополучии...
  - Не мне судить о твоих чувствах. С ними ты должна разобраться сама.
  - Да, ты прав...
  Миранда замолкла, отстранилась от меня, легла - и уставилась в потолок. У меня неприятно заныло в груди. Я смотрел в её тёмные глаза, затуманенные грустью - и грусть её проникала в меня, сливалась с моей...
  Если она до сих пор влюблена в Йорга Фэйвена, до сих пор мучается, вспоминая мнимое предательство - значит, я должен уйти, остаться ей другом. Лучшим другом - и не более того...
  Миранда плотно сжала веки, выдавливая слезу - она покатилась по щеке, загибаясь к нежному ушку. Девушка вытерла лицо ладонями - словно пытаясь этой единственной слезою умыться; обернулась к мне:
  - Джер?
  - Да?
  - Ты действительно простил бы меня, соверши я... То, что совершила с Йоргом?
  - Надеюсь. Я не настолько эгоистичен, чтобы никуда от себя отпускать. Ты свободный человек - и мы будем вместе лишь до тех пор, пока этого хочешь ты.
  - Я хочу.
  - Знаю, малышка. Знаю. Я бы не смог обнимать и любить тебя, ощущая, что ты холодна. Мне не нужна пустая красивая кукла - мне нужна ты. И только с тобою я счастлив.
  - И я...
  - Ну вот и отлично!
  - Но я не хочу, - Миранда снова подняла глаза к потолку, речь её стала рваной. - Боюсь... Да - именно боюсь... Тебя предать. Причинить тебе боль. Незаслуженно, жестоко - причинить... Тебе...
  - Боль всегда незаслуженна, - грустно улыбнулся я. - Тем более - душевная боль.
  - Ты не понял! Я хочу быть с тобою - всегда.
  - Я тоже этого хочу! Тысячу раз хочу - не слишком ли часто мы насилуем это слово?
  - Нет. Желание - спутник живого бытия, залог его дальнейшего развития. "Хочу" - первое слово, произносимое младенцем... После "мамы" и "папы".
  - Мы не младенцы, Миранда.
  - Хуже - влюблённые. Без ума друг от друга - и наивны куда сильнее младенцев.
  - Уааааааа! - спародировал я детский плач.
  - Я не хочу, чтобы это кончалось, - серьёзно сказала Миранда. - И... Я боюсь тебя предать.
  - Этого не случится. Ты стала взрослой и сильной - отважной и дерзкой ты была всегда. Ты отвечаешь за слова и поступки, самостоятельно делаешь выбор. И твоему выбору я доверяю. На все сто.
  - Это глупо, Джер... Но, прошу тебя - давай это сделаем.
  - Что - это? - не понял я.
  - Древний ритуал, - прошептала Миранда. - Давно забытый, но очень красивый. Он называется клятвой любви. Влюблённые, глядя друг другу в глаза, клянутся перед ликом Вселенной жить в любви и согласии, пока смерть не разлучит их.
  - Здорово! А что случается с теми, кто нарушит обещание?
  - Это ужасный кармический проступок! Хуже, чем убийство живого существа безо всяких на то причин.
  - Суровые санкции, - попробовал я пошутить; но на лице Миранды зависло отстранённо-торжественное выражение, и я убрал улыбку с лица.
  - Суровые, - продолжил я. - Но они справедливы. Любовь так редка, так хрупка и желанна в нашем безумном мире, что цена её много выше человеческой жизни. Я согласен, любимая. Согласен принести клятву.
  
  11.
  
  На первый взгляд, после принесения клятвы ничего в наших отношениях не изменилось - всё те же свидания после долгих дежурств, разговоры о вечном, о прошлом и будущем, об искусстве и смысле бытия. Но что-то незримое, глубинное, прочное, как титановый трос, стягивало наши души воедино - превращало то, что было отдельными комочками разнородных чаяний и чувств, в единое, неделимое, слитное поле.
  Мы любили друг друга - а мир вокруг нас медленно, но верно катился к большой войне. Крейсер "Астарте" провёл целый месяц в доках Денеба-3. Маршевые двигатели были заменены на более современные, верхнюю смотровую палубу заняли под ракетную батарею, внесли ряд модификаций в генератор защитного поля и систему аварийной сигнализации.
  Команда крейсера была доукомплектована тридцатью семью новобранцами. Среди них была и снайпер-наводчик новорождённой ракетной батареи Лиза Конти - высоченная двадцатитрёхлетняя блондинка с застывшим лицом красивой восковой фигуры и потрясающей пластикой движений. Будто бы вялые, расслабленные, томные - её движения на деле были быстры, точны и грациозны. Соблазнительная и недоступная, Лиза Конти до самого начала войны занимала в сердцах наших мужчин место королевы бала.
  Первые красавицы крейсера "Астарте" первое время настороженно присматривались друг к другу; но вскоре догадались, что сферам их влияния ничто не угрожает - Лиза не посягает на меня, а Миранда оставила попытки очаровать остальных. Девушки сдружились и стали часто уединяться, чтобы поговорить "о своём, о женском".
  Когда Миранды не было рядом, Лиза бросала на меня свои фирменные загадочно-туманные взгляды, пыталась флиртовать - но установленных между нами незримых границ никогда не переходила. Возможно, Лиза проверяла меня на прочность, считая своим долгом предупредить подругу, если я дам к тому повод. Повода я, разумеется, не давал - да и желания не возникало.
  Удовлетворённая моей непрошибаемостью, Лиза прерывала флирт так же внезапно, как его начинала - и вальяжно отчаливала на поиски других объектов виртуально-эротических манипуляций.
  Между тем жизнь на борту "Астарте" шла своим чередом - бесконечные вахты, дежурства, офицерские посиделки в походной рубке. Вроде бы всё как обычно - но напряжение среди членов команды неумолимо нарастало. Скрытая, внутренняя нервозность - в жестах и взглядах, словах и молчании... Весь мир замер в ожидании войны - и мы не были исключением.
  Учения стали проходить всё чаще - причём очень жёсткие, в обстановке, приближенной к боевой. На борт крейсера погрузили дополнительные комплекты жизнеобеспечения, боезапас ракетного, бомбового и стрелкового оружия увеличили почти вдвое. Все ждали, чем это кончится, все надеялись на лучшее...
  ****
  К сожалению, военные приготовления оказались не напрасными.
  Влияние сепаратистских группировок на политику планет Конфедерации день ото дня усиливалось. Напряжение между Центральным Правительством и местными органами власти стремительно нарастало. То тут, то там вспыхивали локальные междоусобицы, по городам прокатывались кровавые волны политического терроризма. Верхняя Лария, связавшая нас с Мирандой узами боли и любви, была первой ласточкой в великой галактической эскадрилье смерти.
  Каждый имеющий глаза и уши понимал - с нашей давно не дружной Конфедерацией что-то должно произойти. Очень скоро. Буквально сейчас...
  Развязка наступила быстро и неожиданно. В течение трёх дней сразу четырнадцать крупных колоний объявили о суверенитете и выходе из состава Конфедерации. Неделю спустя на их основе была организована Ассоциация Освобождения. Вскоре к ним присоединилось ещё около тридцати миров.
  Началась война в средствах массовой информации. Руководство Конфедерации объявило Ассоциацию Освобождения сборищем предателей и убийц. Репортажи с мятежных планет, мягко говоря, не отличались объективностью - перекошенные лица, безумные глаза, бессвязные выкрики, пожары и погромы... Создавалось впечатление, что жители планет Ассоциации поголовно заражены каким-то страшным вирусом, уничтожающим человеческий облик. А имя этому вирусу было - правительственная пропаганда.
  А потом началась настоящая, большая война.
  ****
  В те тревожные дни офицеры крейсера "Астарте" каждый вечер собирались в походной рубке, чтобы обсудить последние новости. Только от благоразумия политиков зависело, будем ли мы в ближайшее время проливать кровь, свою и себе подобных - или... Впрочем, надежды на мирный исход таяли на глазах.
  Говорят, предчувствие близкой опасности сближает. Так и есть. Чувствуя нависшую над миром смертельную опасность, офицеры "Астарте" позабыли давние ссоры и интриги - и видели друг в друге коллег, товарищей по оружию, таких же смертных и страстно желающих жить.
  Глупец и гений, храбрец и трус, мужчина и женщина - перед смертью все равны, все одинаково бессмысленны...
  Лиза Конти, новая негласная королева "Астарте", стала заметно нервничать - и растеряла на этом значительную долю вальяжно-пленительного шарма. Большинству мужчин было попросту не до неё; Лизу это обижало и озадачивало.
  Миранда, наоборот, преобразилась в лучшую сторону - налилась изнутри какой-то жгучей, хлёсткой отвагой. Яркая, вдохновляющая, гордая - она словно превратилась в боевое знамя нашего корабля. Каждый из нас в её присутствии становился лучше, чище - сильнее духом.
  В те дни мы часто обсуждали с нею природу предстоящего конфликта. Однажды ночью, после очередного сеанса любви, я внезапно задал Миранде прямой вопрос:
  - Ты правда считаешь, что мятеж колоний нужно подавить?
  - Я считаю, что хаос опасен для любого государства, - уклончиво ответила она. - Ассоциация Освобождения ведёт человечество к хаосу.
  - Но ты сама в своё время была связана с революционерами. Разве они не насаждали хаос?
  - Ты имеешь в виду Лигу Свободной Молодёжи на Альт-Зее?
  - Да.
  - Во-первых, я никогда не входила в Лигу. Близко знала многих её членов - но не более. Во-вторых, ребята с Альт-Зее ратовали за духовное освобождение каждой личности, за сохранение экологии планеты, за свободу слова. Их убеждения близки и мне. Но сепаратисты из отделившихся колоний и Ассоциации Освобождения имеют в виду под свободой нечто иное - в первую очередь развал структуры государства. Этого я не могу принять ни при каких условиях.
  - Значит, ты будешь сражаться против колоний? - спросил я. - Будешь убивать... Искренне считая себя правой?
  - Я всё делаю искренне, - серьёзно сказала Миранда. - И буду убивать - если не будет другого выбора. Но если выбор есть - я буду молиться за спасение каждой человеческой жизни, которую только можно спасти. Так же искренне... Не так же - сильнее.
  - Ты и сейчас молишься? - спросил я. - Чтобы война обошла этот мир стороной? Чтобы люди оказалась мудрее - и выбрали жизнь вместо смерти, любовь вместо ненависти?
  - Молюсь, - вздохнула Миранда. - Хотя и знаю, что это глупо... В трудные минуты отец всегда молился - хотя в бога не верил. Ни в кого не верил, кроме себя...
  - Он был прав - бога нет, кроме того, который внутри. Вовне - миражи, в душе - душа... Наверное, и мне стоит помолиться - во второй раз в жизни. За такое - не грех.
  - За мир?
  - За то, чтобы моя женщина, моя любимая... Никогда и никого, - у меня перехватило в горле. - Никого...
  - Ну что ты, - Миранда погладила меня по щеке. - Успокойся!
  - Я не хочу, чтобы ты убивала. Никогда. И особенно... Чтобы ты делала это искренне.
  - Если случится война - я буду убивать. Это мой долг. Я приносила присягу - так же, как и ты. Я не могу, не имею права отступить...
  - Ты женщина, Миранда!
  - Я снайпер-наводчик главной лазерной батареи. Если я не буду уничтожать корабли противника - противник уничтожит "Астарте". И тебя, мой милый. И меня. Этого случиться не должно. Знай: если мы будем сражаться - я буду не убивать, я буду защищать.
  - Да, конечно... Да. Защищать. Прости, я никак не могу избавиться от предрассудков. Женщина должна дарить жизнь - но ни в коем случае не отнимать... Я хочу, чтобы дети мои рождались и росли в любви. А человек, их породивший, не был запятнан смертью.
  - Ты говорил сейчас обо мне? - настороженно спросила Миранда.
  - О тебе.
  - Это рассматривать как предложение?
  - Нет, - смутился я. - Пока - нет. Но вообще - да. Если честно - не могу представить на твоём месте никого другого...
  - Знаешь... О чём-то подобном думала и я. В смысле - на твоём месте... Только скажи: если война всё-таки начнётся - и я буду сражаться, буду убивать... Ты откажешься от меня?
  - Нет! Конечно, нет! Но давай об этом не будем. Лучше помолимся вместе - хоть это и глупо. Помолимся, чтобы война никогда не началась.
  Мы взялись за руки, встали на колени прямо посреди каюты... Но минуту спустя синхронно поднялись, накинулись друг на друга - и принялись срывать одежду.
  Всё было так, как должно было быть. Мы любили друг друга - неистово и слепо, отважно и смешно. Любовь была сильнее ожидания смерти, а страсть - важнее планов на будущее. Мы пребывали в хрупком, тщательно хранимом раю, а мир в это время катился к катастрофе. И мы, как ни старались, не могли её предотвратить.
  Да, если честно, немногое зависело от нас.
  
  12.
  
  Большая война всё-таки началась - как всегда, с нескольких малых стычек. Малое всегда рано или поздно перерастает в большое. Там группа воинствующих колонистов разгромила здание планетарного парламента; там - внутренние войска конфедератов расстреляли мирную демонстрацию...
  В результате правительство Конфедерации объявило отделившиеся колонии оплотом нестабильности и хаоса. Президент в обращении к народу призвал своих сограждан "бороться всеми силами за сохранение института государственности в нашей Галактике"...
  Война началась. Ударные группировки космического флота Конфедерации утюжили ковровыми бомбардировками поля и города. Силы противокосмической обороны исчерчивали небо сотнями тысяч лазерных лучей, засеивали пространство роями ракет и плазменных сгустков. Мерцали, истончаясь, защитные поля. Гибли, гибли, гибли люди.
  Линейный крейсер класса А "Астарте" был приписан к третьей эскадре Конфедерации - и направился взламывать рубежи обороны на Аланиусе-4, одной из крупнейших планет мятежников.
  Не умеющие как следует воевать, колонисты путались, терялись, сдавали позиции без боя. Потери с нашей стороны были минимальны, со стороны противника - просто ужасающи. Вся орбита Аланиуса-4 была загажена обломками устаревших кораблей колонистов. Горела великолепная тропическая сельва, щедро помеченная напалмом. Города лежали в руинах.
  Несмотря на многочисленные предложения сдаться, мятежники упорствовали. Продолжали бессмысленно гибнуть - но не соглашались сложить оружие. Такая ожесточённая самоотверженность одновременно и восхищала, и пугала: предстоящая война обещала быть длительной и кровавой. Погибающие силы самообороны Аланиуса-4 проявляли чудеса героизма, сражаясь с превосходящими во много раз войсками Конфедерации.
  Как оказалось впоследствии, Аланиус-4, а с нею ещё десяток периферийных мирков решили пожертвовать собою, чтобы оттянуть на себя флот Конфедерации и дать возможность космическим силам Ассоциации Освобождения нанести удар по нашим опорным базам.
  Через пару недель спустя начала избиения Аланиуса мятежники нанесли неожиданно мощные удары по четырём космическим крепостям Конфедерации - в том числе по Денебу-3. Атаки на Денеб и Вариус-7 захлебнулись, но Роннин и Новая Испания пали под натиском противника. Это был серьёзный и болезненный удар, совершенно неожиданный и потому болезненный вдвойне. Загнанный в угол тигр начал показывать зубы - и стало ясно, что на быструю победоносную кампанию рассчитывать не придётся.
  После провала на Роннине и Новой Испании командование флотом Конфедерации оттянуло значительную часть флота в тыл, организовав эшелонированную оборону важнейших баз. В результате сил для победоносного шествия по мятежным планетам стало не хватать - и война приняла затяжной, позиционный характер. Обе стороны тщательно следили за обороной - и совершали время от времени дерзкие вылазки, кусая противника то с одного, то с другого бока.
  Одной из таких вылазок была роковая для нашего крейсера стычка в системе Пророка Исайи.
  Мир Пророка Исайи не был включён в число стратегических объектов в затянувшейся Войне Колоний - но и безобидным назвать его было нельзя: прибежище религиозных фанатиков всех сортов и мастей, визионеров, мистиков, художников-сюрреалистов, поэтов... А главное - родина лучших в Галактике экстрасенсов и "практических оракулов".
  Сама атмосфера планеты, казалось, тяготела к мистике - прозрачное небо без единого облачка, мрачно-прекрасное, почти беззвёздное; прохладный, чистый, безжизненно-рафинированный воздух... Грустные, утончённые, свободолюбивые и совершенно беспринципные - словно и вправду живущие за гранью добра и зла - пророки с Пророка Исайи служили только тем, кому им было интересно служить. Судя по всему, мятеж колоний против сложившегося веками миропорядка нашёл отклик в поэтических душах жителей Пророка Исайи - и Парламент планеты одним из первых среди колоний "второй волны" объявил о выходе из состава Конфедерации.
  Некоторые военачальники в Генеральном Штабе считали, что часть жителей планеты примкнули к боевым подразделениям Колоний в качестве консультантов. Проскальзывали попытки списать неудачи космических сил Конфедерации на наличие в стане противника оракулов с Пророка Исайи. Большинство офицеров считали такие предположения параноидальными - но всё равно проголосовали в поддержку рейда "зачистки".
  В состав рейдерной группы, кроме крейсера "Астарте", вошли три крейсера класса Б и девять скоростных, маневренных ударных эсминцев. Боевая мощь группы, по расчётам специалистов, была более чем достаточна, чтобы без особых потерь сломить сопротивление хлипкой планетарной защиты. Наличия боевых кораблей в системе Пророка Исайи не ожидалось вовсе...
  На деле получилось как раз наоборот. Как только наша группа вынырнула из не-пространственной свёртки - на нас, не давая опомниться, обрушилась целая лавина ракет и торпед. Уворачивась, экранируя атаки противника, сбивая плазменные торпеды точечными лазерными залпами - Миранда, молодчинка, старалась вовсю - наша группировка попробовала пробраться поближе к планете.
  Мы должны были сбросить на её поверхность хотя бы несколько тонн фузионных бомб - бесцельно, наугад, чтобы вызвать панику среди мирного населения. Капитан Хелмет, не оставляя отчаянной надежды перехватить инициативу в битве, решил выбрать именно такой, жестокий и негуманный тактический ход. У нас не было времени и возможности его обсудить - да ведь приказы командира и не обсуждаются, тем более в бою. Капитан Хелмет думал, строил планы, разрабатывал тактические ходы - а мы должны были его решения исполнять.
  Целью бомбардировки планеты было заставить флот колонистов дрогнуть - и броситься на её защиту, чтобы потом, воспользовавшись неразберихой, перестрелять корабли противника по одному...
  Не знаю, доволен я или нет - но у нас ничего не вышло. Силы были неравны, прорваться к планете крейсеру "Астарте" не удалось. Миллионы мирных жителей Пророка Исайи - религиозные фанатики, экстрасенсы и просто психи - остались в живых. А мы...
  Мы продолжали кружиться в бесконечной, хаотической кутерьме боя. Создавалось ощущение, что космический флот колоний выставил против нас целую эскадру. В нашу пользу играло только явное превосходство ударной группы в классе кораблей - в стане противника не было ни одного монстра, по защищённости и огневой мощи сравнимого с "Астарте".
  Но даже это нас не спасало. Колонисты давили количеством, и с этим мы ничего не могли поделать. Девушкам-снайперам удалось расплавить и взорвать три назойливых эсминца и один устаревший крейсер Е-класса. На этом потери противника заканчивались. Вся огневая мощь "Астарте" тратилась на сбивание тысяч и тысяч летящих к нему торпед.
  Пилотам в этом бою пришлось, пожалуй, жарче, чем стрелкам. Я не замечал, что творилось на борту крейсера - весь был в космосе, в полёте, в манёвре, в каскаде микро-прыжков. Не слышал криков, беготни, ругани, не чувствовал страха. Отсутствие страха - вовсе не бесстрашие, обыкновенная эмоциональная глухота. Я был глух ко всему, что не было полётом.
  Я был полёт.
  А в это время "младшие" члены нашей рейдерной группы - Б-крейсеры и эсминцы - осыпаемые смертоносным градом, вспыхивали один за другим. "Астарте", самый мощный, почти неуязвимый, бессильно крутился на месте - как разъярённый лев, осаждаемый роем назойливых насекомых.
  Но силы льва были на исходе, а удачливость его стала сходить на нет. Несколько плазменных торпед прорвались сквозь огонь лазерных батарей. Могучее тело крейсера содрогнулось, но повреждения были минимальны - удар приняло на себя защитное поле. Но в следующий раз будет хуже...
  
  Капитан Хелмет, убедившись, что прорваться к планете не удаётся, приказал готовиться к отступлению. Прыжковые двигатели крейсера были переведены в режим активации - в результате поток энергии на поддержание и восстановление защитных полей снизился процентов на тридцать. Оставшимся в живых кораблям нашей группы "Астарте", как флагман, подал сигнал к отступлению...
  И в этот момент защитное поле крейсера, ослабленное активацией прыжковых двигателей, начало давать сбои. Сквозь оборонительные рубежи прорывались шальные ракеты, корпус корабля начал содрогался от взрывов. Хитроумные манёвры не спасали - казалось, каждый квадрат пространства заполнен частицами смерти, и каждая из них стремится к крейсеру своим путём... Спрятаться было негде.
  Лазерные лучи принялись плавить и кромсать титановую обшивку. В ряде отсеков замигали тревожные красные огоньки: критическое повреждение, разгерметизация...
  Капитан Хелмет объявил по видеофону:
  - До выхода в не-пространство пять минут. Всем занять свои места в криогенных камерах. Повторяю...
  Члены экипажа дружно покинули боевые посты - и ринулись по длинным коридорам корабля к криогенному блоку.
  Все, кроме пилотов.
  По инструкции, мы должны были поставить корабль на автопилот, предоставить управление главному компьютеру - и бежать к спасительным ваннам с жидким водородом. Но оставить управление крейсером бездумной машине под ураганным огнём противника означало верное самоубийство. Не сговариваясь, мы - три пилота "Астарте" - остались на своих боевых постах.
  В суматохе эвакуации никто не заметил нашего отсутствия в криогенном блоке. А мы самозабвенно боролись за выжывание корабля - и даже не думали о собственном героизме. Всё было настолько логично, настолько естественно, что поступить иначе мог только полный идиот. Лучше осознанный риск и жгучая надежда на спасение, чем безнадёжное упование на слепую удачу. Так решили мы - и остались на своих местах.
  Первый и второй пилот - в главной боевой рубке. А я, третий пилот - в дополнительной рубке, на верхней обзорной палубе.
  За пять секунд до выхода в подпространство главную рубку буквально снесло взрывом тяжёлой торпеды. Корпус крейсера стонал, визжал сиренами аварийной сигнализации, бился в агонии, умирал...
  А потом наступила тишина. Искажённое небо на экране, искажённые звёзды, искажённое пространство... И - тишина. Абсолютная, безвременная. Жуткая.
  Меня охватил резкий приступ тошноты. Секунды три я сдерживался - но потом отвернулся от приборной панели, упал, попытался подняться...
  Меня стошнило на пол. Голова нещадно кружилась - буквально шла витками. Я собрался с силами - и откатился от лужицы. Лёг на спину, уставился в потолок...
  И потерял сознание.
  
  13.
  
  Когда я пришёл в себя, сигнализация уже утихла. Я подошёл к монитору, вызвал справку о техническом состоянии корабля... Пожары потушены, большинство жизненно важных систем - в норме. Криогенный отсек функционирует исправно. По причине необратимых разрушений изолированы следующие отсеки: главная боевая рубка, медицинский блок левого крыла, первая навигационная рубка, стартовая площадка десантных шаттлов, жилые отсеки номер 4, 7, 8, 9, 11...
  И - полный отчёт о выполненных работах по восстановлению того, что ещё можно восстановить. Роботы-ремонтники постарались на славу: пробоины в корпусе заделаны, газовый баланс восстановлен, энергосети активированы...
  Но повреждения, которые получил в бою крейсер "Астарте", нельзя устранить за две-три минуты. Даже при условии, что ни один робот-ремонтник не пострадал - на приведение корабля в порядок должно было уйти как минимум десять-пятнадцать часов. Значит, всё это время я лежал без сознания...
  А, понятно! Я пережил процесс струнной развёртки "вживую" - не будучи в криогенной заморозке. Смертельно опасное, по слухам, мероприятие. Я прислушался к своим ощущениям... Голова по-прежнему кружится - но почти не болит. Остальные системы организма вроде бы тоже в норме.
  Повезло - легко отделался. Немногие экстремалы, пробовавшие неглубокие микропереходы "вживую", рассказывали куда более страшные вещи. Бывали даже случаи с летальным исходом.
  Они погибли, а мне - повезло. И это притом, что я никогда не блистал крепким здоровьем. Наверное, тут дело не в физиологии. Те, другие, знали, на что идут - и боялись; назойливые предчувствия беды и не менее назойливый страх усиливали эффект субпространственного шока. У меня времени подумать о последствиях прыжка не было - поэтому организм справился с нагрузкой легко, без помех с моей стороны.
  Как бы то ни было - я выжил в прыжке и почти не пострадал. Судьба хранила меня, вела своим путём - словно имела ко мне какие-то дела. Вероятно, так оно и было - несмотря ни на что, я склонен верить в судьбу. По крайней мере в свою.
  Я немного оклемался и вышел из рубки - побродить по кораблю, осмотреться... Впечатления были не из приятных. Половина отсеков крейсера заблокирована - разрушенные полностью или наполовину, они были признаны главным компьютером не подлежащими восстановлению. Роботы-ремонтники болтались под ногами, неслись куда-то по своим делам... И - пустота. За полтора часа бесцельных блужданий никого из членов экипажа встретить так и не удалось.
  Я пробрался по опустевший инфо-центр и дал объявление по видеофону:
  - Всем, всем, всем! Членам экипажа крейсера "Астарте", оставшимся в живых и не подвергнутым криогенной заморозке - собраться в инфо-центре! Повторяю: членам экипажа крейсера "Астарте", оставшимся в живых и не подвергнутым криогенной заморозке - собраться в инфо-центре! Говорит третий пилот лейтенант Джертон Хамвелл!
  Я откинулся в кресле и принялся ждать. Но с каждой минутой надежда на то, что кто-нибудь остался в сознании, таяла, сходила на нет.
  Да я и не желал себе компаньонов - в моём положении это было бы жестоко. По данным главного компьютера я уже знал, что криогенный отсек заблокирован в момент пробоя метрики пространства. Те, кто не успел занять места в криогенных ячейках, вынуждены болтаться до конца дней своих по опустевшим коридорам корабля.
  Через час после объявления по видеофону я окончательно смирился со своим одиночеством и направился в криогенный блок - повидаться с Мирандой. Пришлось повозиться с главным компьютером, выбивая разрешение на вход - но после пережитой трагедии наш электронный мозг был на удивление сговорчив.
  Я дал ему письменное обещание соблюдать правила заморозки - с внесением пометки в личное дело. Было смешно, что в такой ситуации по-прежнему имеют значение бюрократические проволочки - но другого выхода не было, подписку я дал.
  Пробираясь в криогенную камеру, как на свидание, я с болезненной чёткостью осознавал, что отныне только подобные визиты будет уделом моей любви. Пока сердце моё будет продолжать свои неверные биения - я буду приходить в этот зал, наполненный замороженными телами, отыскивать среди них единственное, любимое и желанное... И целовать, целовать прохладную крышку саркофага безо всякой надежды коснуться губ.
  Тогда, в первый раз, я крепко-крепко обнял саркофаг Миранды, прижался всем телом, почти взобрался на него - и расплакался. Я видел перед собою её лицо - холодное, застывшее, но по-прежнему прекрасное. Вспоминал древнюю сказку о спящей царевне, которую разбудил поцелуй любимого человека... Я целовал, целовал - и знал, что Миранда проснётся. Обязательно проснётся. Но меня уже не будет рядом. Слишком поздно. Слишком...
  Я плакал, умирал от слёз - но слёзы очищали, дарили успокоение.
  И я почувствовал, что смогу. Перетерплю, поборю отчаяние, свыкнусь с одиночеством. Буду жить ради любимой - жить и пытаться её спасти.
  Шансы есть. Я жив - значит, могу. В состоянии. В силах. Сделаю всё, на что способен. Ради этого меня и сохранила судьба. Она верит в меня - остаётся поверить и мне. Остаётся...
  Я обнимал саркофаг Миранды - и клятвенно обещал, что ей никогда не будет за меня стыдно. Никогда.
  Я видел перед собою Путь. Знал, что нужен ей, нужен команде крейсера, нужен самому кораблю, выброшенному наугад в "слепое" не-пространство...
  
  14.
  
  "Я знаю. Я смогу. Я должен" - твердил я себе. Твердил - и шёл вперёд. Дрожал, сомневался, метался - но шёл. И это была жизнь.
  Но когда на табло монитора во вспомогательном навигационном блоке замигала зелёная лампочка, когда я понял, что крейсер "Астарте" спасён - спасён моими усилиями... Что Миранда будет, обязательно будет жить...
  Когда я это понял - сразу рухнул на пол и разрыдался.
  Моя миссия окончена. Подстёгиваемый чувством долга, я шёл к своей цели напролом. Время было наполнено до предела - делами и смыслом. А теперь, на вершине триумфа, я чувствовал, что превращаюсь в труп.
  Жизнь человека, которому некуда деть своё время, воистину ужасна. Время - единственное, что у нас в этой жизни есть. По сути, время - синоним жизни...
  "Я - пустота" - мелькало в моей голове. Пустота. Пустота.
  Слово это пугало: пустота... Не мистическое состояние внутренней освобождённости, желанное для многих буддистов. Другая пустота - пустота отсутствия, тотальной бессмысленности. Просто пустота.
  Я завыл - и метнулся к ячейке Миранды, в надежде, что вид спасённой возлюбленной воодушевит меня, придаст сил...
  Но нет - лицо её было замершим, неподвижным, далёким, как никогда раньше. Чужое, бесконечно чужое лицо - отстранённое, отделённое от меня тремя сотнями градусов температуры и будто бы миллиардами световых лет. Холодное, презрительное выражение... Я отшатнулся и ринулся прочь.
  Тогда я впервые испугался, что теряю Миранду. Испугался всерьёз. Мысли мои путались, неслись с бешеной скоростью - по кругу, по кругу, обгоняя друг друга. Мысли истерические, бессвязные, одна разрушительнее другой...
  Чтобы не думать о самоубийстве, я прибежал в бар и принялся быстро, яростно напиваться - до свинского состояния, до беспамятства. Проснувшись наутро - повторил возлияния. И снова. И снова.
  Проведя в запое недели две, я понял, что жизнь моя не просто кончилась, не просто лишилась вектора приложения сил. Это случилось - да; но с этим чувством придётся жить. Потому что иначе нельзя. Либо смириться - либо...
  И я смирился. Не сразу, конечно - но здравый смысл возобладал над разрушительными страстями.
  Долгое время я не посещал Миранду - боялся, что вид её опалит меня тем же могильным холодом, как в день активации навигационной программы... В день моей символической смерти. Только месяц спустя я решился снова войти в криогенный блок. Когда я выдвигал ячейку, сердце занудно ныло, руки дрожали... А когда Миранда явилась предо мною во всей замороженной красе - мне показалось, что она улыбается. Краешками губ, едва заметно - почти как древняя Джоконда.
  Я улыбнулся в ответ и прошептал:
  - А вот и я. Соскучился, знаешь...
  Я целовал пластик саркофага, смотрел Миранде в лицо - и чувствовал, что смысл не утерян, что я могу найти в себе силы жить дальше. Хотя бы в воспоминаниях и мечтах. Хотя бы.
  ****
  Вот уже более пятнадцати лет я бесцельно брожу по пустым коридорам крейсера "Астарте". Слепец, добровольный слепец. Взгляд направлен вовнутрь - созерцает выуженные из памяти картины.
  Мир вокруг меня - опустевший, безжизненный корабль. Мир пугающий, пропитанный разрушением и безвременьем. Но я - из другого мира. Я не вижу этих стен, не вижу кубриков и рубок. Перед моими глазами постоянно стоит её лицо. В разных ракурсах, в разном настроении - то задорная и смеющаяся, то, наоборот, серьёзная, и даже грустная...
  Миранда. Моя Миранда. Каждый раз разная. Изменчивая. Верная. Моя.
  Я чувствую, будто я - призрак. Ничто. Даже не никто - ничто. Меньше, чем тень - тень хотя бы заметна глазу. Я не ощущаю времени, сбился со счёта ночей и дней- а это верный призрак надвигающегося безумия.
  Я смотрюсь в зеркало - и представляю, что передо мною незнакомец. Какими словами можно его описать? Вглядимся внимательнее...
  Он не выглядит сумасшедшим. И бесплотным призраком тоже не выглядит. Красивое, хотя и заметно несимметричное лицо. Едва заметная седина в длинных густых волосах. Волосы изящно зачёсаны назад, локоны спадают по плечам - женственно, манерно. Это Она живёт в его теле - живёт и преображает всё, даже внешний облик. Она дышит. Она улыбается. Чаще - одними глазами: в уголках пролегли морщинки прежних улыбок...
  Зеркало. Отражение. Я. Приятное лицо. Хороший человек.
  Господи, да ведь я себе нравлюсь! Неужели застывшая красота Миранды, которую я созерцаю по нескольку часов в день, так преобразила меня?
  Миранда... Я считываю взглядом каждую чёрточку, каждый изгиб, каждую впадинку твоего лица. Пропитываюсь тобою изнутри, люблю - с каждым взглядом всё сильнее и безнадёжнее. Впадая в вечность, вижу перед собою только тебя - и ты прекрасна. Такая вечность достойна того, чтобы быть.
  С некоторых пор я лишился собственной сути - и тогда превратился в тебя. Я - это ты, Миранда: ты, обращённая взором в вечность. Именно поэтому я обретаю красоту - тень твоего изначального великолепия.
  Твоя душа не спит - она струится во мне. Соединяясь с моею, дарит своё тепло... И успокоение. Я постоянно чувствую тебя рядом. Зачастую ты даже реальнее меня самого; благодаря этому я до сих пор не сошёл с ума.
  Что у меня осталось? Криогенный саркофаг с твоим замороженным телом - и воспоминания. Разрозненные фрагменты, прокрученные десятки раз в разном порядке. Временами они выстраиваются в ровные, последовательные ряды, временами - сбиваются, путаются в себе.
  В любой момент я могу улететь из зыбкой реальности в гости к одному из этих фрагментов. А этот, один - потянет за собою следующие. И ещё. И ещё. Вся моя жизнь - бесконечный просмотр ощущений и событий былого. Настоящее превратилось в прошлое - в тот самый миг, когда думы и заботы о будущем покинули меня.
  Наверное, в этом есть какая-то закономерность. Настоящее центрировано, реально лишь до тех пор, пока протянутые из точки "здесь и сейчас" векторы прошлого и будущего уравновешивают друг друга. Только тогда воспринимаемая реальность в точности соответствует бытию. Это состояние называется мудростью, Просветлением.
  У ребёнка, или у юноши, вектор, направленный в будущее, обычно превосходит вектор прошлого. Такой человек находится в развитии, стремится, достигает... Спешит.
  Постепенно векторы уравновешиваются - и тогда он, уже зрелый человек, способен познать мудрость. Способен, только способен - не каждый решается принять мудрость в себя.
  Вместо того, чтобы остановиться, осмотреться по сторонам, принять свою равновесную глубину - человек продолжает по инерции строить планы на будущее и спешить. Но планы эти, реализуясь, уже не приносят удовлетворения - ведь равновесие времён, не успев установиться, снова оказывается смещено. И тогда человек разочаровывается в жизни, называет себя стариком - и окунается с головою в прошлое, всё глубже погрязая в пыли времён.
  Что-то подобное произошло и со мной. Мои мечты изменили вектор - и смешались с воспоминаниями. Всё, что остаётся моей фантазии - это достраивать, корректировать и составлять фрагменты прошлого... Такая вот милая головоломка. Количество фрагментов, а, стало быть, и количество их комбинаций - стремится к бесконечности. Вторичная фантазия вторичного бытия; и я - равноправная частица этой вторичности...
  ****
  А раньше, Миранда ты мне регулярно снилась - в будущем. Ты просыпалась от криогенного сна на Денебе-3, искала меня, оплакивала мою гибель... Постепенно забывала меня, продолжала жить...
  Я видел твоё будущее - следил за ним со сладостным и болезненным замиранием. Мёртвый вечность назад, я обретал в мечтах полупризрачную плоть. Я утешал тебя, умолял поскорее меня забыть. Брал тебя за руку - и говорил:
  - Я буду счастлив, если счастлива ты. Сделай это ради меня - забудь!
  Ты-тень отрицательно и горестно качала головой.
  - Я всегда буду рядом. Просто поверь. И сделай так, чтобы смерть моя не оказалась напрасной. Обещаешь?
  Ты молчала - долго, слишком долго. А когда я начинал терять терпение, отвечала:
  - Да.
  И тогда я возвращался в настоящее - в не-пространство, на борт крейсера "Астарте" - чтобы снова и снова приходить в криогенный отсек, выкатывать ячейку с твоим именем, целовать саркофаг. И, путая имена, даты, события - видеть нас вместе. Только вместе. Всегда. Обнимать тебя - и разговаривать. С тобою-настоящей - которая есть всегда и везде. Обо всём подряд - о том, что было, что будет и есть...
  И ещё - о самом главном. О прекрасной и гордой птице, которая незримо парит над запутавшимися временами.
  Одно её крыло - воспоминания. Затейливо переплетённые, реющие на ветру. Другое крыло - мечты. Гладкие, загадочные, шелковистые. И оба крыла небесной птицы - одинаковы. Именно одинаковы, не равны. Потому и нет никакой разницы, правым крылом махнёт птица, или левым... Или вовсе застынет и начнёт парить...
  Прошлое и будущее равнозначны и напоены общим светом, если в сердцевине этой птицы живёт любовь.
  Птица-судьба. Птица-любовь. Птица.
  Миранда... Я смотрю в твои глаза - и крылья трепещут над моей головой. Это происходит сейчас. Неважно, когда - сейчас. Твои глаза в саркофаге сомкнуты - но я вижу, чувствую этот свет. Так есть. И так будет всегда.
  Я молюсь об одном: когда жизнь будет покидать меня... Не меня - это стареющее мечтами тело... Я должен выбраться из криогенного блока, увидев перед этим твоё лицо. Должен уйти - чтобы не пугать тебя-проснувшуюся своими останками. Я навсегда останусь живым, сильным и любящим.
  Я попрощаюсь с тобою - и покину криогенный блок. А потом надену скафандр, возьму ограниченный запас кислорода - и выйду в повреждённый отсек. Стану одним из тех, кто никогда не увидит Денеб-3. Одним из. Таким же.
  Там, среди погибших друзей, развеянных по квантовым ячейкам не-пространства - я буду продолжать грезить о тебе. Смешивать единым коктейлем всё лучшее, что было между нами - или могло бы быть. Неважно. Уже неважно. Да и никогда, в сущности, не имело значения. Я буду с тобой, Миранда - и даже не замечу, когда придёт миг...
  Не замечу. Я буду видеть свет. Тебя - свет. Что было, что есть и будет... Всегда... Свет... Только его... Тебя...
  И пускай этот свет слегка холодит - отголоском нездешнего, космического холода... Что ж - такова его природа. Нет в целом мире ничего прекраснее. Это лучшее, что было в моей жизни -всё, что я хочу забрать с собой...
  Задыхаясь в разрушенных отсеках крейсера, я буду видеть этот свет - видеть и чувствовать... Так же, как сейчас... Такой же... Да... Холодный свет твоих прекрасных глаз.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"