Неподвижные чёрные в свете фар глаза смотрели на меня через призмы застывших слёз, недоумевающе и потусторонне.
Я наклонился ближе. Дыхание из окровавленного рта поднималось лёгким облачком пара и растворялось в холодном воздухе. Слышит ли мой голос этот сгусток боли?
Похоже, нет.
Выпрямившись, я посмотрел вокруг. Пустое шоссе убегало за поворот чёрно-золотистой извилистой аллеей октября. Было ощутимо холодно и безлюдно. Ни одной машины, ни одного огня. Где-то там, внизу в темноте у моря был Геленджик.
Моё авто с работающим двигателем стояло за спиной, освещая фарами ближнего света избитое тело девицы лет 25-ти. Она лежала в странной позе... знаком вопроса на краю дороги. Порванная короткая юбка, дорогие грязные колготки в сеточку с пятнами подсыхающей крови, блузка, разорванная по центральному шву с остатками нитей от пропавших пуговиц, кровоподтёки на лице.
Как ещё я ухитрился заметить эту ночную бабочку, выброшенную на обочину, то ли дальнобойщиками, то ли любителями безпредельщины местного разлива.
Я ещё раз посмотрел в чёрные глаза и встретил уже осмысленный взгляд, полный страха и боли. Они не просили ни о чём. Они спрашивали, - За что?
Зная, что любое решение не принесёт мне ничего хорошего, я выбрал, наверное, наихудшее...поднял её на руки и уложил на заднее сиденье старенького джипа, не заботясь о чистоте кожаного салона.
- Отмою, - подумал мимолётно, трогаясь с места.
До города ехать километров пять, там должна быть больница, милиция и вопросы, куча вопросов, которые моей усталой голове абсолютно не нужны.
- Пожалуйста, не в милицию и не в больницу, - раздался с заднего сиденья слабый, больше похожий на прерывистый полустон, полувыдох голос. Я вздрогнул и оглянулся. Спутанные чёрные волосы закрывали бледное лицо. Грязные руки бессознательными медленными движениями натягивали подобие юбки на голые коленки. Не ответив, я отвёл взгляд и стал опять смотреть на извилистую осевую линию дороги, мысленно чертыхаясь.
Через пятнадцать минут езды мы въехали во двор, снятого мной на прошлой неделе маленького дома на окраине города. Открыв входную дверь, я повернулся к машине, но задняя дверца вдруг открылась, и из неё с трудом, согнувшись пополам, вылезла моя находка, и тут же споткнувшись о высокий порог, упала на руки, потом на бок, и осталась лежать, не пытаясь подняться. Тяжело и обречённо вздохнув, я подошёл, взял её за руки, скрестил вместе, закинул их вокруг своей шеи, поднял лёгкое тело и понёс внутрь дома.
Самое главное сейчас - это горячая ванна. Кто знает, сколько времени она пролежала на холодной земле. Положив девицу в узком коридоре, я зажёг газовую колонку, включил воду на проток и, не зажигая света, стал раздевать неподвижную, тёмную фигуру на полу.
Она покорно давала себя переворачивать и лишь изредка стонала, когда ей было больно.
Оставив грязную одежду в углу, девушку я отнёс в ванную и опустил в тёплую воду, предварительно пощупав степень нагрева босой ногой. Сине-оранжевый цвет горящей горелки обезобразил и без того печальную картину избитого тела, лежащего в воде.
Синяки выглядели чернее, ссадины кровавее, глаза - беззащитнее.
Я оставил её отмокать, засунул скомканное подобие одежды в пластиковый пакет, налил полстакана водки, вернулся и молча поставил его на край ванны.
Девица смотрелась чуть лучше, вода смыла грязь и кровь. Только на лице, застывшей маской, оставалась гримаса боли. На стакан не обратила внимания. Тогда я взял его левой рукой, правой наклонил мокрую голову и быстрым движением влил содержимое в полуоткрытый рот. Её разбитые губы сомкнулись на стекле, а горло сделало непроизвольный глоток, потом второй.
Она, не открывая глаз, простонала,
- Подонки...
Но мне показалось, это проклятие предназначалось кому-то другому, и к делу не относится. Я посидел минут пять рядом, добавляя горячую воду и наблюдая, как напряжение отпускало стянутое болью и нервами, искажённое водой и светом газовой колонки тёмную фигуру. Затем, легко касаясь ладонями, смыл остатки грязи, вытащил её из воды, прислонил мокрой грудью к себе, кое-как вытер большим махровым полотенцем и перенёс на кровать.
Глаза были по-прежнему закрыты, но под веками угадывалось беспокойное движение зрачков. Даже такое забытьё было сейчас для неё лучшим лекарством. При свете ночника, я внимательно рассмотрел все синяки, ушибы и ссадины. В принципе, ничего серьёзного. Все травмы оказались на теле спереди. Удары были нанесены в основном в живот, по лицу, в предплечья. Куском ваты, обильно смоченной водкой, я аккуратно прижёг мокнущие лимфой ранки на бёдрах, руках, скулах... Худые руки рассмотрел внимательнее. Следов уколов в сгибах локтей не было, под сломанными ногтями с ярко-красным маникюром была кровь. Царапалась и отбивалась не на шутку. Я не врач конечно, но в анатомии и повреждениях разбираюсь. Угрожающего ничего не обнаружил, кроме ссадины в области левого виска. Удар пришёлся чуть выше, он был нокаутирующим и очевидно последним. Сотрясение мозга, если и было, то лёгкое. И ещё, - болевой и нравственный шок от жестокости. Сон и покой в течение двух, трёх дней поставит девушку на ноги. С определением возраста я, конечно, ошибся, ей было не больше восемнадцати. Укрыв её пледом поверх простыни, прошёл в ванну, выпустил из неё воду и отправился на диван спать.
Утро, через день.
Но заснуть мне так и не удалось. Я пролежал до рассвета на неудобном ложе, ворочаясь и думая о жестокости, безнаказанности этого грёбаного мира. Зато она проспала больше суток. Я читал, готовил холсты, натягивая их на подрамники, кое-что дописывал на бывших в работе набросках. Изредка подходил взглянуть на неё.
Время тянулось медленно, иногда она кричала во сне. Так прошёл день и следующая ночь.
Проснулся я от полного дискомфорта. Правая рука, попавшая во сне под валик подушки, затекла. Ноги, поджатые в коленях на коротком диване - тоже. Я быстро открыл глаза, вспоминая, почему моё онемевшее тело не в кровати. Взгляд упёрся в клетки пледа, закрывавшего незаконченную картину на мольберте. А плед прикрывал неподвижную статую. Вниз, от края импровизированной накидки видны были стройные, изящные лодыжки в мелких царапинах.
Это была она, моя вчерашняя находка.
- Вот чёрт, женщины живучи, как кошки, - мысленно проворчал я.
Услышав шорох за спиной, плед развернулся ко мне лицом.
Вид у неё был ещё тот. Кровоподтёк на виске закрылся коричневой корочкой, ссадины на скулах смазаны йодом. Синяки и порезы выделялись, как чёрные заплаты на белом носке. Вчера я не стал ей уродовать лицо ещё и йодом. Значит, нашла самостоятельно.
Волосы приведены в порядок. Большие, чёрные глаза смотрели оценивающе и строго.
Их величина и густота ресниц не требовали искусственных теней. Смуглые щёки не нуждались в косметике, хотя были ещё бледны.
Похоже, ванна, водка и сон пошли ей на пользу.
- Ты как? - с трудом вставая на пол одеревенелыми ногами, спросил я.
- Ничего..., - чуть хрипло и тихо ответила она и...
- Кто ты? - чуть помедлив.
- Сумасшедший, - буркнул я, хлопая себя по карманам джинсов в поиске сигарет.
- Ну, и что дальше? ...Она вопросительно и горько усмехнулась, потуже запахнула плед, но я успел заметить ворот моей рубашки, которой сейчас не было на спинке стула.
- Давай-ка, ... сделаем кофе, - предложил я и побрёл на кухню на негнущихся ногах.
Через десять минут мы сидели друг против друга за маленьким столом, и я внимательно слушал.
Обычная история девяностых. Ростов, семья, Чечня, призыв и гибель отца, пьянство матери, детский дом, какая-то левая фабрика по производству сигарет, зарплата на хлеб без масла, рассказы и мечты подруг о красивой жизни, столичные города в поисках работы, панель.
И ей действительно было восемнадцать.
- Ну и что мне с тобой делать? - тяжело вздохнул я.
- Не знаю..., только не выгоняй...
Она рванулась ветром из-за стола, обхватила мои плечи в замок, прижалась всем телом и заплакала. Слёзы катились градом, смешивались с соплями, и пачкали мою белую футболку со знаком - Nike на груди. Боль и отчаяние выплёскивались волнами до судорог в худом тела, прорывая плотину гордости, недавней показной независимости, в отчаянной попытке сохранить униженное достоинство. Но ей трудно было справиться с этим и взять себя в руки.
Мы стояли так минут пять, я гладил вздрагивающую спину, зная, что тепло рук успокаивает разбушевавшиеся нервы, потом взял кухонное полотенце, разорвал кольцо её ладоней, поднёс мягкий, правда не первой свежести лён к её лицу.
Она отстранилась, прижала ткань ко рту, закусила припухшими губами и смотрела на меня во все глаза.
- Чёрт, чёрт! - мысленно взорвался я, и тут же спокойно вслух,
- Я сейчас уеду по делам, вернусь к обеду.
- Ты оставайся...пока... - Я не знал, что ей ещё сказать, повернулся и вышел.
16.00, того же дня.
Я приехал голодным, как собака, забыл утром сделать себе пару бутербродов и взять с собой термос с кофе. Раздражённо бросил в угол этюдник, за ним - мокрую ветровку. Часам к 12-ти на пленэре пошёл дождь. День оказался испорченным.
В доме было тихо. Ни о каком порядке в знак благодарности, который я рисовал в своём воображении, и речи не было. Всё было без изменений. Только в ванной висели: полотенце, отмытое от пятен сукровицы, выстиранные трусики и лифчик. Мерно тикали, никогда не заводимые мной настенные часы. Стараясь не шуметь, я зашёл в спальню.
Она спала, подложив под щёку то самое кухонное полотенце.
На кухне стояла, завёрнутая в плед тёплая кастрюля с картошкой в мундире.
Я съел три штуки без хлеба и соли.
На следующий день.
Мы почти не разговаривали. Я заканчивал по памяти недописанные этюды. Она молча сидела за моей спиной в той самой рубашке, поджав голые коленки под себя, и смотрела, что я делаю. В доме был привычный для меня беспорядок. Я к нему давно привык, её, он тоже казалось, не напрягал. Единственным положительным эффектом женского присутствия было то, что, разбрасывая кисти, обрывки тряпок для чистки кистей, оставляя сигареты, где попало, чашки с недопитым кофе в разных местах, я потом нервно искал всё это с проклятьями... Она молча вставала и подавала мне искомое, безошибочно угадывая, что мне было нужно в данный момент.
Выглядела моя квартиРАНКА уже не так ужасно и безнадёжно. В глазах появился блеск, в походке - грация и уверенность. Ссадины заживали быстро.
Иногда, откладывая работу, я садился в старое кресло, брал в руки книги - Борхеса или Акутагава Рюноске, и читал часа два. Она молча садилась на ручку кресла и, заглядывая поверх моих рук, читала вместе со мной. Я не переворачивал страниц, пока она не бормотала, - Угу... Особенно долго она перечитывала Фрагменты Апокрифического Евангелия Борхеса. Без меня она перерыла все книги, которые видела в моих руках. Некоторые лежали на полу открытыми, другие - с закладками.
Через три дня, вечером, я сказал небрежно,
- Завтра съездим в город, купим тебе что-нибудь из одежды. Не век же носить мою рубашку. Она кивнула, соглашаясь.
Конец недели, пятница.
Мы купили ей джинсы, такую же куртку, кое-что из белья, пару блузок, колготки, короткие сапожки на каблуке. Она стала похожа на мальчишку и подросла в сапогах на несколько сантиметров.
- Ты мой ангел-хранитель!
Это были первые слова благодарности за всю неделю, не считая смущавшего меня взгляда чёрных глаз и тех исповедальных слёз на кухне.
Я чувствовал себя неловко, ...далеко не ангелом и хмурился.
Считая жизнь жестокой штукой, я привык жить один, отвечать только за себя. Мне достаточно было моих картин, нескольких заказчиков и друзей, разделявших мои взгляды на искусство. Её появление в моей жизни тревожило меня давно забытым чувством неуверенности и слабеющим с каждым днём желанием освободиться от заботы об этом, доверившимся мне человеке. До недавнего времени я точно знал, что каждый должен решать свои проблемы сам, в одиночку. А тут рядом идёт нечто, говорит странные вещи, непривычные моему слуху.
- О чём она думает, кто она такая в конце концов?
- Проститутка!
- Камень придорожный, о который я споткнулся и потерял равновесие.
Я покосился в её сторону. Эта неделя инициировала в ней перемены, притягивавшие мои косые взгляды. Да впрочем, она и была в принципе красива. На такую оглядываются. Кто-то откровенно, кто-то украдкой.
И ещё, я поймал себя на мысли, что привык к её молчаливому присутствию у себя за спиной. Привык, что она тихо сидела на диване и смотрела, как я работаю. Я привык к её дыханию у себя над ухом, когда мы читали вместе, к её короткому ...- Угу! - знаку для переворачивания страницы. Эта девушка умела молчать. Такое качество я ценил больше всего в людях.
Она шла рядом, легко касаясь моего плеча своим.
Что мне с ней делать? - в который раз подумал я.
Пока мы ходили по магазинам, стемнело. Город готовился к ночной курортной жизни.
В воздухе пахло шашлыками и морем. Мой желудок, привыкший к бутербродам, кускам и картошке в мундире развернул меня по направлению к набережной.
- Пойдём чего-нибудь перекусим, - буркнул я.
Мы выбрали кафе почище, с деревянными столиками и стульями на открытой веранде.
- Эй, пацаны, кого я вижу, - отвязанный голос откуда-то сбоку заставил вздрогнуть мою Пятницу. Я посмотрел в ту сторону. Из-за дальнего столика, где сидели четверо местных мачо, поднялся невысокий, коротко стриженный, плотный парень в чёрной безрукавке с надписью ...Bodybielding. Наглая широкая улыбка открывала золотую фиксу в щели рта.
- Викуша, у тебя клиент сегодня? Неплохо выглядишь после нашей последней встречи.
- Пацаны, а мы ещё спорили, оклемается или нет.
Я взглянул на девушку. Её била крупная дрожь. Глаза, и так чёрные, провалились от страха.
- Ты же хорошая девочка, правда? А то, как в прошлый раз, придётся тебе объяснить, что с нами надо делиться.
- Отвали! - Тихо сказал я, вставая.
- Чё-о-о? Я не понял пацаны..., - парень обернулся к уже встающим друзьям.
Армянин возле мангала исчез, как ветром сдуло. Немногие посетители сторонкой, боковыми проходами потянулись к выходу.
- Тут фраерок слишком горячий,... нараспев, куражась, тянул слова сутенёр.
- Да ладно Рома, пойдём... Дай девочке дело сделать. Она нас потом не забудет.
- Пацаны! Вы видели такое, а? Он нас в грош не ставит.
- Во чё делается с приезжими...- Сутенёра понесло, он уже не мог остановиться. Прежде, чем я успел глазом моргнуть, он выхватил из кармана складной широкий и длинный нож.
- Щас я ему дырочку на память сделаю, - узкими глазами, не привыкшими к отпору, нагло смотрел мне в лицо, ища следы паники. Он шёл на меня, крепко и широко ставя ноги. Я не думал, что это было серьёзно. Почти в центре города вынуть нож, показать, кто тут хозяин, куда ни шло. Но, ...пустить лезвие в дело? Нет... кишка тонка.
Подраться, - дело другое. Выпустить раздражение парой ударов кулаками. К этому я был готов. Самое мужское дело. Правда, редкое со мной последнее время. Обычно я не нарывался по пустякам.
Но я недооценил ситуацию. Парень внезапно сделал выпад ножом. Я отступил назад на шаг, разворачивая корпус влево от удара. Но из-за спины вылетела моя Пятница,
и прямо... - на лезвие, закрывая собой освободившееся пространство. Нож вошёл в её тело, одновременно с криком,
- Не смей!
Парень, выпустив рукоятку ножа, в удивлении отступил. Наткнулся на того, кто постарше, тот толкнул его в сторону выхода.
- Атас, смываемся! - Они растворились в темноте.
Девушку от удара кинуло назад, Я непроизвольно обхватил её руками.
Она безвольно и тихо оседала на пол. Я опустился вместе с ней, растерянно смотря в глаза, теряющие блеск. Из открытого рта, как тогда ночью на обочине, поднималось вместе с дыханием облачко пара, растворяясь в прохладном воздухе.
- Зачем ты это сделала, Вика? - Я впервые назвал её обретённым только что именем.
- Ты ...разве не сделал бы... то же самое? Ты же... мой ан..., - она потеряла сознание.
Где-то близко взвыли сирены.
Я сидел на полу со своим ангелом-хранителем на безвольных руках и впервые плакал так, как плакал когда-то в детстве от безысходности, несправедливости, от нестерпимой, незаслуженной обиды, глотая слёзы и сопли, роняя влагу с уголков губ на белую футболку, с надписью - Nike...