Аннотация: Повествование о приключениях в жизни уже зрелого человека в Донских краях,а затем и в Московской обл.
Виктор Корнев
Четыре реки жизни
Повесть состоит из 4-х частей. В ней повествуется, соответственно, о жизни и приключениях ребенка, подростка, а затем и взрослого человека. И все это описывается на фоне богатой окружающей природы и красавец рек, где и происходит эта сама Жизнь.
Нигде и никогда мне не приходилось ловить таких огромных, жирных и вкусных рыбин, как в Цимлянском водохранилище, которое образовалось в пятидесятых годах, после возведения Цимлянской ГЭС. Сабанеев писал, что самая вкусная рыба из Азова и низовьев Дона и лишь потом Каспий и Ахтуба. Смею заверить, что в Дону, ниже плотины, рыба уступает по вкусу рыбе из водохранилища, много раз испытывали собираясь компаниями рыбаков. Кто-то приносил судаков с Дона, кто-то из водохранилища, пили пиво с вяленой чехонью и с моря и с Сухой. По вкусу многие определяли, откуда рыба, и вкус рыбы из моря (водохранилища) всегда был на первом месте. Про вкус рыбы из северных рек и говорить нечего.
Удивительное зрелище представлял Дон в семидесятых годах, до эпопеи со строительством Атоммаша. Вдоль его берегов, по поверхности воды тянулись километровые темные, извивающиеся живые полосы. Эти неширокие полосы состояли из несметных стай мальков, которые кормились на мелководье у берегов. Естественно, все рыбы, что были ростом побольше и позубастее, жировали этой мелочью, как планктоном киты в океанах и быстро росли. Даже такие вегетарианцы, как лещ и сазан, едва перевалив за полукилограммовый вес, уплетали малька за обе щеки. Поэтому нередко ловились сазаны и толстолобики весом за пуд, судаки на море попадались и семикилограммовые, а лещи до пяти килограмм.
Когда начинал дуть сильный ветер с моря в сторону плотины, эти громадные рыбины скатывались в водосбросы Дона и оросительного канала и старались выбраться обратно в море. Но не тут-то было. С двух сторон канала стояли "рыбаки-бурильщики" и "драли" рыбу. Почему-то их прозвали "бурильщиками", но труд их, в сравнении даже ловлей спиннингом, адский. Видно как у бурильщиков при бурении скважин. Ночь, ветер, а ты используя металлическую трубу (другие удилища ломались, как спички) методично забрасываешь стограммовую свинцовую буру с огромными крючками и дергаешь, что есть сил. Дернешь поворотом туловища и катушкой выбираешь слабину, дернешь и опять крутишь. Сил хватает на полчаса такой работы, потом отдых и опять твоя смена. За ночь так надергаешься, что потом весь день спина болит. Вот такая "любительская" ловля процветала в те годы. Таким диким варварским способом лова, багрилось все живое, что плавало в канале. Зацепить и вытащить пятнадцатикилограммового толстолобика, поперек, за брюхо, наверное равносильно вываживанию тунцов у Хемингуэя. Только стоишь на твердом берегу и рядом орава таких же, как ты безумцев-помощников.
Руки в крови, того и гляди загремишь вниз по наклонным гладким бетонным плитам берега в быструю, глубокую воду. Но добровольные помощники, с баграми-крючьями уже ждут твою рыбину у уреза воды, рискуя свалиться сами от любого неловкого движения.
Поэтому нередко обвязывались веревкой, один с багром внизу, а второй, что наверху, держит его в натяг, на веревке. Весь берег сбегается посмотреть на натуральный спектакль, побросав свои удочки. Советы, мат, соленые мужские прибаутки сопровождают долгий процесс вываживания крупной сильной рыбины. Когда один устает, его подменяет напарник. В конце концов рыбина выдыхается, подтаскивается к берегу и баграми выволакивается на сушу. Самый ответственный момент, это вытаскивание из воды. Мощный изгиб сильного тела, удар хвоста по рукам и мордам рыбаков и вот уже кто-то по мокрому бетону скользит вниз, а вместе с ним уходит и рыбина. Опасное, страшное занятие. Острые крючья, багры, нередко приносили травмы и самим рыбакам. Со звоном рвутся толстые лески, ломаются мощные катушки и удилища, да и труд не из легких, но острота ощущений всегда влекла настоящих мужчин на такие подвиги. Да улов был неплохой. За пару часов, но хоть соменка на пять кг обязательно зацепишь.
Мне больше нравилось ловить в канале голавлей своим излюбленным способом - на корку хлеба. Пяток крупных голавлей за три-четыре часа лова при любой погоде были обеспечены. Да несколько щук и окуней нередко удавалось поймать на спиннинг. Где плеснулось, туда и блесну, голавли пусть подождут. Если оперативно и точно сработал, зубастая рыбина твоя. После обедневшей Белой, рыбалка здесь была раздольной. Много воды, много крупной и жадной рыбы. А что рыбаку еще надо для полного счастья!
Еще более удачливыми были поездки на море. Хороший друг Володя, недавно купил "Казанку" с мощным, сорокосильным "Вихрем" и мы, обычно, трое-четверо друзей, сбросившись на бензин, нередко мотались по морю за двадцать, тридцать километров от лодочной станции. Обычно плавали в сторону строящейся дамбы пруда-охладителя АЭС. Главное в бинокль увидеть, где на море "дерут" судака. Заметим, где кучкуются лодки, туда и прем, значит там стая. А попали на стаю - пять, десять килограмм глупых, с остекленевшими глазами судаков обеспечены за час лова.
Иногда попадались и десяти килограммовые сомы и даже жерехи. Кому, как везло. Из всех рыб самый спокойный это судак. Вытащишь его с десятиметровой глубины, он глаза выпучит и не шевелится. Как-то, одного трехкилограммового стал с крючка снимать, он мотнулся, а крючок мне в кисть. Глубоко залез, боль сильная, мужики ржут, а мне пришлось крючок ножом вырезать, резать самого себя родного. Хорошо, что водку не всю выпили, пришлось делать внутреннюю и внешнюю анестезию. Обидно, все ловят, а я истекая кровью, стою с вытянутой вверх рукой, чтобы ослабить кровотечение. Обмотал кисть полосками рваной майки, так и просидел до конца рыбалки инвалидом, наблюдая за чужой удачей.
Но не только не везло одному мне. Как-то раз, сильный ветер, раскачивающий лодку при ловле, в середине дня совсем рассвирепел и с каждым часом набирал обороты. Длинные валы, один страшней другого, вдвое выше бортов кормы, при неправильных маневрах, мгновенно заливал лодку. Хорошо, что было ведро и большой котелок. Хозяин вел лодку, а мы непрерывно откачивали воду из лодки и своими телами защищали борта от громадных валов, которые нес боковой ветер. Главное было оседлать вершину волны и как можно дольше на ней удержаться. Но волна идет к берегу, на мелководье, поэтому приходилось ее покидать, спускаться в ложбину между двух волн и мчаться, чтобы не попасть под очередной гребень. Здесь спасало мастерство нашего капитана. Надо было отойти от берега, наперерез волнам, оседлать очередную, самую мощную волну и затем проявить мастерство, чтобы не скатиться с ее гибкой спины. Чтобы соседняя волна не ударила в борт и не перевернула лодку. От переворотов спасала беготня от одного борта к другому. Хорошо, что вода и ветер были теплыми, а мы здоровыми и крепкими. Поэтому страха за жизнь не было и в помине. В любом случае нас прибило бы к недалекому берегу, но многого бы мы при этом не досчитались, и удочек, и рюкзаков. Измотавшись, изранив руки и ноги в кровь и набив шишек на голове с горем пополам приплыли на пристань лишь через три часа этого изматывающего и опасного водяного слалома.
С тех пор, чуть ветер начинает усиливаться, а на Цимлянском море это случается довольно часто, срочно сматывали удочки и искали места, где потише волнение и поближе к заливу, к лодочной станции. В такую погоду самое страшное было налететь на скорости на плавающее бревно - пробоина неминуема и лодка идет на дно со всем имуществом или, если успеешь открутить мотор, то получает нулевую плавучесть. Сплав леса в виде плотов и пакетов бревен практиковался то время, как более прогрессивный, по сравнению с молевым. Но бревна исхитрялись покидать связки и плавало их предостаточно. Особенно был забит плотами и связками из бревен лесной порт и его окрестности. В начале лета под ними обычно скапливалась крупная рыба, чтобы полакомиться обитателями его подводной части и мальками. Нередко и мы приплывали на эти плоты и пакеты, стоящие на мощных якорях, половить рыбу с ночевой, на субботу или воскресенье. Или порыбачить на вечерней зорьке, благо залив с плотами располагался неподалеку, почти в черте города.
После работы, снасти в руки и на боны. Ночью хорошо там брала крупная чехонь, густера и плотва. А днем и поутру можно было прихватить и килограммового сазана, щуку или окуня. Интересно было наблюдать за повадками рыб, сквозь щели между бревен, склонив лицо к воде и прикрывшись рукавами штормовки от отблесков света. В мутноватой зеленоватой воде, освещенной ярким южным, подводный мир просматривался на глубину до двух метров.
Кроме живности, резвящейся на поверхности воды, нередко можно было заметить и, притаившуюся палкой в тени бревен, щуку. Вот стайка окуньков, как стая волков, отсекла с десяток мальков и терзает их на поверхности, атакуя по кругу и снизу. Толстым обрубком бревна, в глубине, наискосок проплыл огромный десятикилограммовый сазан, едва перебирая плавниками и лениво покачивая хвостом. Нередко, наблюдая такие подводные картины, стараешься подсунуть проходящим рыбинам, наживку или блесну.
Такая вот занимательная ловля, как в большом аквариуме. За несколько дней подводных наблюдений, знаешь о повадках и поведении рыб, больше, чем прочитав все вместе взятые многочисленные руководства по любительскому рыболовству. В такие дни, без хорошего улова, обычно домой не возвращались. А хороший улов начинался в этих краях с трех килограммов. А удовольствие - никакое ТВ такого не покажет. Единственное, что огорчало - это тучи комаров, которые тоже селились на бревнах и от которых в тихие, теплые ночи не было никакого спасенья. Да же я, казалось бы закаленный в походах человек, покрывался красными пятнами от их многочисленных укусов. Приходилось натягивать капюшон штормовки на лицо, оставляя лишь прорезь для глаз. Руки тоже приходилось прятать в рукава, особенно, если они были мокрыми. Однако эти мелкие кровопивцы, всегда находили щели, набивались и жалили. Некоторые громадные индивидуумы кусали даже через натянутые части штормовки или рубашку. Не прокусывали лишь кеды или сапоги. И лишь утренний ветерок давал хоть немного передохнуть от этих вездесущих трелей, отгоняя стадо кусучих насекомых в затишье.
Однажды, после ночной ловли, когда мы уже собирались уезжать с плотов на моторной лодке, к нам утром прибежали двое пацанов, с возгласами:
-Дядя! Там нас пугает огромная рыбина.
Мы туда. Я заглянул в полуметровое оконце в плоту и отшатнулся. Действительно, на меня устремился огромный сом. Раздался удар его головы о бревна, видимо он так пугал непрошеных зевак. Стали мы с другом Володей наблюдать в щели. На глубине более двух метров от поверхности воды, не спеша, плавал двухметровый сом, вокруг якорной цепи, что опускают с грузом на дно, для удержания бонов. Наверное сом охранял свою икру или там был его дом. Глубина-то около десяти метров, и что там на дне, не видно. Сом был не из пугливых, опускаешь руку по локоть в воду, он устремляется к ней, надеясь оттяпать. Вот и купайся в этих местах после этого, особенно мелкой пацанве. Решили мы его выловить. Нашли в лодке бурилку с грузом, леску 0,8 мм, нацепили на леску еще пару тройников N14, приладили к "Невской" катушке и на толстой палке стали "бурить" сома за брюхо.
Забагрить рыбину не составило особого труда. Но он рванув, как лошадь, сбил руки Володьки в кровь об бешено трещавшую катушку и размотав всю леску, легко ее порвал. Удочку мы ему не дали уволочь, держали вдвоем, четырьмя крепкими руками. А сом так и ушел с оборванной леской и тройником бурилки в боку. Расстроенные неудачей смотали удочки и поплыли на лодке домой.
Через несколько дней, находясь недалеко от бонов, я решил зайти и заглянуть под бон, где жило это чудище. Боже мой, оно опять там, у цепи. Только еще на большой глубине, едва маячит силуэтом. Весь этот вечер мы с Володей ковали мощные багры из скоб и арматуры. Закаливали, точили, прилаживали к длинным деревянным черенкам. К палкам привязали по прочной веревке, на случай, если багор выскользнет из рук. Специально сделали пару герметичных подводных фонарей, ловить сома собирались и ночью. Приготовили топорик, пару больших мешков и на следующий вечер отправились к сому в гости. Стояли жаркие, тихие дни, что бывают в конце мая, начале июня в низовьях Дона.
Красавец сом ждал нас, но на недосигаемых для наших багров глубине. Опустили подводные фонари. Включишь свет, он всплывает, потом опять уходит в глубину. Видно рана в жирном боку, еще болит, поэтому и нет былой агрессии.
Так всю ночь мы его и приручали, до самого утра. Сами на переменку спали урывками, через каждые полчаса дежурный включал свет и заглядывал в окно между бревнами. Один спит, укрывшись от комаров, другой старается выманить сома повыше. Измучались сами, но приручили сома не бояться нас.
Лишь где-то часам к пяти, уже и солнце взошло, сом осмелел и поднялся повыше, разглядеть чудаков с баграми. Вдалеке прошла моторка и подняла волны. Эти далекие волны дошли и до нашего бона, расшевелили бревна и сома. Сом еще на метр поднялся выше к поверхности воды и оказался в опасной близости от наших багров.
В секунду, зацепленный баграми, он оказался на бревнах плота. Володька держал сома крючком багра у головы, а я, уселся посередине спины и топориком рубил его толстую шею. Мотал он меня страшно, еще несколько секунд и я бы был сброшен в воду. Но мощным ударом топора все же успел перерубить его жирную шею, тело враз обмякло, пошли судороги, волны конвульсий и сом затих. Лишь иногда хвост вдруг самопроизвольно начинал биться о плот и замолкал через несколько секунд.
Обмерили рыбину, оказалось от головы до хвоста - 2 метра 25 сантиметров. Одни усы около полуметра. Отрубили голову, чтобы не оторвалась и не утонула и, обвязав веревками туловище, потащили к берегу. Едва донесли добычу по скользким бревнам до берега. Видимо сами перевозбудились от кровавой бойни, да и недосып сказался. Руки ноги ослабли, стали словно ватные. Разрубили тушу на несколько кусков и рассовали по мешкам. На нас было страшно смотреть. Усталые, заросшие щетиной морды в пятнах крови, грязные руки в запекшейся крови, рукава штормовки по локоть красные, брюки в слизи, вот такое зрелище представляли мы, выходя на берег. А еще надо ехать в троллейбусе, через пол города. Наскоро умылись, подмыли одежду и взвалив тяжелую кровавую поклажу на горбы, шатаясь побрели, через пустырь к ближайшей остановке.
Дома, прежде всего, взвесели трофей. Оказалось 51,5 кг. Одна голова потянула 13 кг. Срочно порубили все куски вдоль пополам, часть засолили у Вовки в ванне, часть пожарили сразу. Хорошо, что у друга жена не работала, дети еще были малы. Захватив хорошие куски, отправились на работу в институт, благо он был рядом. Какая работа - все раскрыв рты, слушали наш рассказ про удачную рыбалку. Кто-то сбегал и принес несколько трехлитровых баллонов пива, а в обед пошли большой компанией смотреть рыбину. Пусть уже порубленную и засоленную в ванне, но уж рыбак должен все увидеть своими глазами. А рыбаков в нашем институте было предостаточно. После такой удачи, нас даже начальство стало уважать по другому. А вечером несколько человек поехали искать других сомов под бревнами.
Такого вкусного балыка из засоленного сома мне больше в жизни не удалось отведать, а уха из половины головы, варилась в двух ведрах и елась компанией в десяток человек. Даже одного ведра не удалось одолеть, настолько питательным был отвар. Из второго на следующий день получился прекрасный холодец - "дребезжжалка".
В конце лета на оросительном канале хорошо пошел голавль. На корку белого хлеба или большого кузнечика, можно было выхватить почти килограммового красавца. Бывало, спрячешься в заросли тростника, сделаешь там уютное гнездышко из веток, досок и прочего подсобного материала и отпускаешь корку метров за двадцать, тридцать. Сначала корку долбит мелочь, потом вдруг мощный всплеск, поплавка нет, сбрасываешь леску с катушки. Пять, десять секунд выдержки, затем длинная подсечка и пошла борьба. Нередко голавль делает свечку, выпрыгивая из воды на полметра, а то норовит уйти в береговые камыши и коряги. Здесь важно держать хороший натяг, не давать ему закрутиться леской вокруг травы, иначе неминуем сход, а то и обрыв. Сколько пришлось потерять крючков и поплавков на таких рыбалках за лето, трудно сосчитать. Но крючки и леска при социализме были относительно дешевы, даже для нашей инженерной зарплаты. Некоторыми пользуюсь до сего дня, а поплавки я всегда делал сам из пенопласта или коры.
Глава 2. Дежурства.
В те годы многим приходилось подрабатывать на второй работе. Сначала мы с Володькой дежурили на стройке дома сторожами. Потом сторожили по ночам строящийся детсад. Дождь, темень, грязь, лишь один фонарь, на высоком столбе качается со скрипом, слепо освещая стройку. Да сторож, что в холодном вагончике, лежит на столе укутавшись в телогрейки и зорко наблюдает за вверенным объектом в грязное окно.
Воровали в то время "по-черному". Везде шла стройка, народ сборный, со всей необъятной страны. Да и местные казачки, все, что появлялось на их земле не считали чужим и волокли в хутора про запас. Привезли, как-то чугунные батареи отопления. Тяжеленные, втроем разгружали с машины, умаялись. Сложили высоченным штабелем во дворе, казалось, кому они нужны. Так нет. Чуть стемнело, смотрю мужичек надрывается, тащит согнувшись в три погибели, эту железину. Выскочил я из вагончика с арматуриной в руке, свищу, перемежая мат. Воришка бросил батарею и тикать. Едва доволок я эту тяжесть до штабеля. Однако, утром на обходе, этой батареи уже не оказалось. Видимо мужичок ночью вернулся. Оказался очень настырным. Или очень надо было.
Есть несколько способов охраны: ходить и светиться, или наоборот, засесть в засаде и ждать. Второй предпочитают охотники и вооруженная охрана, попробуй сунься к ним. А у нас, кроме куска арматуры, больше ничего не было. Даже телефона. Да и поспать хотелось, утром-то на основную работу идти, писать компьютерные программы, разрабатывать технические проекты по автоматизированным системам. Поэтому в дежурствах были изобретательны. На подходах ставили гремящие растяжки из консервных банок и железячин, благо у меня детский опыт имелся. Спишь в вагончике, загремело - значит сработала самодельная сигнализация. Ноги в руки и в разведку - в ночь, темень, дождь и грязь. Зорко смотришь по сторонам.
То ли от тебя побегут, то ли тебе придется спасаться бегством. А было всякое. И окна разбивали, и двери в садике вскрывали фомкой, и избивали сторожей. Как на войне, только без оружия и один, против своры.
Однажды, мой напарник по дежурству, а дежурили мы по 12 часов, через два дня на третий, пока принимал вечером объект под охрану, ворье сумело утащить из детского сада сварочный аппарат. Пока он с прорабом ходили закрывали и опечатывали комнаты, лихие люди подогнали грузовик, к заранее открытому окну и погрузили в кузов сварочный трансформатор весом более 80 кг. Прораб, услышав шум, пока выскочил на улицу, ГАЗон с аппаратом, уже покидал территорию садика. А попробуй, догони автомобиль на дороге. Но в основном воровали по мелочи.
Как-то заступил я на дежурство, а была поздняя осень. Дождь, темень, холод. Закрылся в вагончике, утеплился ватником, лежу на столе, напеваю песни, как чукча. Делать-то больше нечего. Читать невозможно, темно. Спать еще рано, да и нельзя - наступило самое воровское время, с 8-ми вечера до 1 часу ночи. Глаз да глаз нужен. Реагируешь на все шорохи и стуки, как собака. Через каждые полчаса делаешь обход объекта. Осторожно вышел, а походка у меня бесшумная, прирожденного охотника, иду и вижу жулика. Мужичек, уже где-то раздобыл то ли ведро краски, то ли шпатлевки, идет согнувшись по недавно прорытой траншее и не видит меня. Рассчитал, где он будет вылезать из грязной канавы, присел и жду вора, сжимая в правой руке заточенную арматурину, с рукояткой, как у коротких мечей спартанцев. Между прочим, страшное оружие ближнего боя. Копье и меч, и никто тебе не страшен, окромя человека с ружьем.
Вот, на четвереньках, скользя по грязи, вылезает мужик. Сначала показалась мокрая, старая фуражка, всего-то в полутора метрах от меня. Такой соблазн ударить по башке арматуриной, а потом закопать на дне траншеи, под трубами. Через пару дней бульдозер все сровняет. Был человек и нет. Знать бы мужику, как я мог бы распорядиться его судьбой, какие мысли одолевали меня в тот момент.
А я взял и протянул ему руку. Мужичок от испуга пролил на себя полведра, не ожидал он такой встречи. Бормоча "благодарствие", в полном конфузе, мелко и косолапо семеня ногами по мокрой глинистой тропе, поспешил раствориться в темноте за пеленой нудного дождя. Вот так я впервые отдал ведро "народного" добра. А что же мне убивать человека, за ведро краски, который сам что-то мастерит для себя. Возможно ремонтирует только, что полученную квартиру, отделанную с качеством "тяп-ляп". Такая была наша жизнь при развитом социализме. Вот такие были нравы в конце 70-х годов.
Несколько месяцев я умудрялся и сторожить, и здесь же работать плотником-бетонщиком, делать отмостку, заливать тротуары и дороги бетоном, класть бордюрные блоки. А днем умудрялся, через зевоту, проектировать автоматизированные системы для сварки обечаек атомных реакторов. Вот откуда истоки "чернобылей" и "курсков". А сколько можно было сделать за время воскресного дневного дежурства. Все "бурилки", блесны, грузы, поплавки и другие рыбацкие снасти и были сделаны за эти долгие дежурства. Зато в свободные выходные дни мы прекрасно оттягивались на рыбалках по полным программам. А вскоре у меня появился мопед и теперь удавалось облавливать все более и более далекие водоемы.
Глава 3. Щуки.
Мопед позволял не зависеть от редкого, непредсказуемого транспорта и помогал быстро добираться до тех мест, куда и за несколько часов пешего хода не дойти. Особенно, если за плечами тяжелая резиновая лодка и рюкзак. Но дороги в Сальских степях имеют пренеприятную особенность. Слой пыли, который всегда покрывает их, как мука, даже после небольшого дождя, вызывает сильное скольжение, аварии и полную непроходимость. Нередко, даже малейший поворот давал занос, ты летел в одну сторону, а мопед падал в другую. Скользили и падали пешеходы, летели в кюветы автомобили, резко увеличивалось число аварий на дорогах.
Однажды эта пыль сыграла и со мной злую шутку. Как-то, после удачной рыбалки на озерах и протоках в окрестностях Дона, я решил остановиться и помыть сапоги при въезде в город. Проехал подвесной мост через оросительный канал и спустился на бетонные плиты канала, вниз к воде. Берега канала в тех местах бетонированные, наклонные и, когда они сухие, по ним свободно можно ходить, не боясь скатиться в воду. Согнувшись, помыл один сапог, закончил второй, стал разгибаться, чтобы выйти наверх, заскользил и очутился в холодной воде. Видимо вода пролилась под сапоги и сцепление-то и нарушилось. В полной амуниции: болотных сапогах, телогрейке и толстых брюках, пришлось плыть вниз по течению, там где выступали камни и держась за них, выбраться на берег. Потом более часа сушил одежду у костра, бегая нагишом вокруг него, чтобы согреться и вспоминал далекое детство. Только шапка не намокла. С тех пор на наклонном сапоги не мою.
Поздней осенью, ребята из нашего института, разведали на небольшой речке Солянке, щучьи места. Большими компаниями по десять-пятнадцать человек, с хорошей закуской, как на пикник, нередко по выходным дням, мы отправлялись туда блеснить щук.
Дорога в те края пролегала среди сплошных болот, приходилось идти по глубокой скользкой колее от "Кировца", нередко падая и матерясь за неудачи, пока наконец мы не выходили на покрытые зеленью берега речушки Солянки. Неглубокая (1-2м) и неширокая (30-50м) она медленно текла меж пологих топких берегов, нередко заросших тростником и осокой. Но в этой никудышной реке плавали несметные щучьи орды, плотва, караси и уклейки. И за ту осень, зиму и весну, щуку в ней мы изрядно повыбили.
Бывало, залезешь в реку в болотных сапогах, полметра воды, полметра ила. Черная, как деготь муть, медленно расползается от твоих ног, а ты без устали хлещешь блесной вдоль берегового тростника. Если блесна не успела зацепиться за подводную растительность или не угодила в тростник, хват щуки обеспечен. После подсечки и вываживания, главное выдернуть сапоги из грязи и самому не упасть, пока выбираешься на берег. Нередко, однако, вместо щук хватало что-то тяжелое. Тащишь, ходит упруго туда-сюда, а приволочешь, оказывается огромная, как сковородка, ракушка. Тройник (N14) цепляет за створки, створки улитка мгновенно намертво смыкает и вот подводный кораблик идет галсами, ты в радости о крупной рыбине, а подвел ближе, полное разочарование. Рыбачили здесь всю осень, в дождь и снег, но лишь я, как самый упертый, умудрился прийти по морозцу 31 декабря и поймать спиннингом несколько хороших щук на новогодний стол. Фаршированная щука и котлеты гостям пришлись очень по вкусу!
Но лучше всего на реке Солянке мы ловили щук ранней весной. Как-то выбрались в самом начале апреля небольшой компанией друзей проведать старые щучьи места. Обловили почти километр берега, а улов худой - килограмма по 2-3 на брата. Устали, солнце припекает, расположились перекусить. Вдруг Саша вскочил и кричит.
-Змеи!
Действительно, позади нас на пригорке поднялась одна змея в стойку и шипит. А рядом с ней целый клубок извивающихся змеюк. Быстро собрали еду и тикать оттуда. Шутить весной со змеиным царством опасно. Донские края изобилуют этими опасными древними рептилиями. Даже на изолированной каменной дамбе, что в Цимлянском море, мы от нечего делать, соревновались, кто попадет с лодки блесной в огромных, двухметровых змеюк, что грелись на камнях. Иногда змеи случайно попадались на крючок блесны, на заливах и протоках острова. Приходилось отрезать блесну и уходить от греха подальше. Нередко мы находили непрошенных соседей неподалеку от наших ночных стоянок и костров. А летом на песчаных берегах Дона, такие встречи особенно часты. Нехотя, двухметровые черные твари уступают тебе дорогу. Но я не помню случая, чтобы на кого-то из нас напала змея, хотя и наступали возле них не раз.
Вновь расположились на обед, поджарили сало и сосиски на палочках на костре. Расстелили телогрейки, на газетах разложили нехитрые съестные припасы. Кто принес соленые огурцы, перец и помидоры, кто вареные яйца и колбасу. Я был мастером по засолке щучьей икры, получался хороший закусон под водку. Володька, как всегда, разливал по кружкам свой фирменный "диетический" самогон и наступала такая благодать! Незлобные соленые мужские шутки над товарищами, перемежались обсуждением мировых проблем и, в конце концов, как всегда, заканчивались "бабами" и народными песнями. Наверное, ради этого мы и ходили на рыбалку компаниями, отдохнуть на природе от городской премудрой суеты, да и белковый прибавок семье принести. В те времена вареная колбаса была в дефиците, а зарплата была мала, не хватало даже на прожор, не говоря про все остальное. В России всегда в стоимости товара, составляющая фонда оплаты труда, в несколько раз меньше, чем в нормальных развитых странах. Что до революции, что после, что при нынешнем капитализме. Причем разрыв в доходах между самыми богатыми и самыми бедными, также в несколько раз выше, чем в развитых гражданских обществах.
А наши "умные" аналитики с экранов, "чешут репу", почему в России не идут реформы. Вся боятся сказать, что правящая элита привыкла обращаться с народом, как быдлом, как с порабощенными иноземцами, а не как с равноправными партнерами, живущими на одной территории, под названием Россия. Изощренное "свободное" рабство народа России продолжается.
Пока философствовали одни, а другие пребывали в полудреме, кто-то обратил внимание на проходящих вдали мужиков, несших мешок с точащими щучьими головами. Санька, как самый молодой, сбегал узнать, где они столько надрали рыбин. Вернулся, рассказал, что всего в километре от нас есть небольшой залив, где щук видимо-невидимо. Быстро собрались и пошли туда. Вечер-то поджимал.
Действительно, вскоре показался небольшой округлый заливчик, окруженный кустами, тростником и густой травой, так что для нормального заброса было пространство всего в пару метров. Гурьбой, оттесняя друг друга, зашли в воду и начали хлестать. Первые же забросы показали, что мужики нас не обманули. То один, то другой вытаскивал полутора-двухкилограммовую щучину. Икряные, толстые с зубастыми пастями, как у крокодилов, они хватали тройники N14, так что проходилось вытаскивать их или плоскогубцами, или палкой. Встаешь ей на шею огромным болотным сапогом, чтобы не вырвалась, одной палкой открываешь пасть, а другой поддеваешь тройник. Но даже при таких долгих манипуляциях, нередко получали мелкие травмы и все пальцы были в крови.
После первых удачных бросков, у нас проснулся настоящий дикий охотничий азарт. Солнце стремительно садилось, сгущались сумерки, а никто уходить и не собирался. Почти после каждого удачного заброса блесны, следовал мощный удар по блесне, хватала щука, делала свечу, чтобы ослабить натяжение лески и освободиться от крючка. Если ей это не удавалось, она утыкалась носом в траву или лезла в коряги. Но крючки были жесткие, каленые, леска 0,4-0,5 мм, удилища металлические, да и катушки самые мощные, по тем временам, "Невские". Эти прочные снасти почти всегда выручали нас.
Даже если получался перекид в кусты или тростник, то наматываешь леску на рукав телогрейки и прешь, как трактор - или куст сломается, или леска оборвется. Тогда взрыв хохота, соленые мужские прибаутки, а ты привязываешь новую блесну, теряя драгоценное время и лучшее место заброса. Потом жди, когда оно освободится. Главное встать на удачное место и забросить туда, где у соседа только, что сошла рыбина, а он вытащил пучок травы и сейчас очищает блесну. Занимаешь место и когда сосед кладет рыбу в рюкзак выходя на берег, тогда ему ничего не остается, как кидать с неудобья, или туда, где много травы и щука помельче.
Азарт давал много сходов, много зацепов, да и друг с другом мы нередко путались лесками. Шла веселая, боевая ловля мощного хищника. Чуть подведешь щуку к берегу, как она начинает бешено мотать башкой, нередко блесна отрывается и пулей летит в тебя. Не успел увернуться, можешь получить травму. Такое было не раз. А щучина сойдет с крючка, отойдет на несколько метров в глубь, затаится и ждет, когда блесна снова пройдет мимо. Эта совершенная машина для убийств, прекрасно видит и понимает, что стальная блесна не пища. Она нападает на блесну, как на соперника и теряет самоконтроль. Вот отсюда корни "блатарской психологии" - "зачем мою территорию топчешь"? Хвать зубами и жертву ко дну. Иногда щука промахивалась и крючок цеплялся за брюхо. Тогда борьба ожесточалась. Спиннинг дугой, рыбина то в траву на дно, то в тростник, тянет как пятикилограммовая, а вытащишь, увы и ах, всего-то на килограмм. Дошло до того, что рюкзаки заполнились, мешков нет, а рыба все хватает и хватает. Стали выбирать только толстых, икряных щук, остальных отпускали. Мой старый рюкзак не выдержал очередной утрамбовки и стал расползаться по швам. Пришлось закончить рыбалку и перевязать его веревками и леской, чтобы хоть как-то дотащить добычу до дома.
Сгустились сумерки, а щука все шла и шла. Пятеро краснорожих мужиков, грязные, в икре и слизи от щук, с мокрыми, кровоточащими руками, стоя по колено в черной воде, с остервенением "полощут" поверхность залива. Гогот, "ржачка", прибаутки после каждой удачи или схода. Глаза горят, проснулся древний инстинкт охотника, столь редкий в наше цивильное, сытое время.
Едва угомонились, в темноте недолго и глаза друг - другу позацеплять крючками, да и рыбу уже некуда класть. А впереди еще грязная, скользкая дорога в три километра, до автобуса. Налегке, посветлу и то проблема, а тут ночь, да у каждого за спиной за двадцать килограмм. Больше часа добирались до шоссе, чумазые с ног до головы. Кое-как умылись в лужах, чтобы из автобуса не выгнали и лишь к двенадцати часам добрались до дома.
В тот же вечер я накрутил вилкой икры (так снимают пленку) и засолил два с лишним литра икры. А на следующий день ходил одаривал знакомых и родственников щуками. Другие выходные дни были менее удачными. Щука уже отметала икру, болела и брала очень редко. Да и в последующие годы такой удивительно богатой рыбалки, больше не было. Наверное поэтому и запомнилась та первая весенняя рыбалка, с диким охотничьим азартом в глазах, среди многих других походов за щуками по многочисленным водоемам нижнего придонья.
Глава 4. Остров.
Дон для нас начинался сразу после плотины. Вода там мощным потоком, отработав в турбинах ГЭС, вырывалась на свободу, бурля и пенясь. Потом еще несколько сот метров, буруны и водовороты выходили на поверхность быстрой реки, постепенно угасая и превращаясь в обычное плавное течение равнинной реки. Летом часть воды обычно, сбрасывалась через один, два слегка приподнятых затвора плотины. Но по весне, когда паводок пригонит с верховьев особо много воды в водохранилище и оно начнет угрожающе подтоплять прибрежные поселения, открывались аварийные затворы плотины на полный проход воды.
Вся река начинала кипеть и пениться от усиленного потока воды. Мгновенно заполняются низины, разбухают протоки и озера на острове. Заливные луга покрываются более, чем метровым слоем воды и уже станичники с низовьев Дона требуют закрытия паводковых затворов. Два-три дня гуляет большая вода, затем начинает входить в свое обычное русло, оставляя к радости рыбаков множество зарыбленных озер и проток.
Поэтому, не дожидаясь установки парома, мы нередко командой из нескольких резиновых лодок, переплывали еще быстрый Дон и устремлялись на ближайшие протоки и озера острова. На нем нередко попадались большие лужи, в которых, если внимательно приглядеться, кишмя кишела рыба. Это, прежде всего, сазанчики и серебристые караси-гибриды. Вот тут и начиналась ловля. Кто сачком, кто болотными сапогами и ветками, во множестве выбрасывали рыбу на берег. Крупную забирали себе, мелочь отправляли расти обратно в воду. Летом эти лужи обычно пересыхают и тогда начинают пировать птицы и звери, которые во множестве обитали на этом громадном острове. Такие лужи встречались десятками, у некоторых из них мы надолго задерживались, поэтому, придя на место ловли, уставшие и грязные, обычно обедали, отдыхали и часок другой поблеснив, отправлялись в обратный путь. Жаль, что такие большие разливы бывали не каждый год. Зато зашедшая и перезимовавшая мелочь, на обильном корме, через год-другой вырастала в килограммовых щук, больших карасей и сазанов. Да и плотва нередко вырастала до полукилограмма.
Обычно на остров мы отправлялись в мае, когда щука в реке Солянке и примыкающих к ней водоемах уже была нами основательно выбита. Проток и озер на острове было множество, но хорошо ловилась рыба лишь в некоторых из них, причем в каждый сезон в разных местах. Поэтому все разбредались в разведку в разные стороны, потом кричали друг другу и собирались там, где был лучший клев. Один раз напали на икряного гибрида (карася), грамм по триста и таскали его, пока не устали руки.
Удилища то за пять метров, попробуй, взмахни тысячу раз. Как всегда потом шел костер с ухой и водочкой, отдых часок-другой и начиналась охота на щук. Ловля щук на спиннинг была нашим коронным развлечением, при любой ловле, при любой погоде и сезоне.
Усталые, пропахшие костром и рыбой, измазанные икрой и молокой, нередко приходили домой, когда уже начинало смеркаться. Но это, наверное, было самое радостное время в моей жизни. Было много друзей, мы были еще молоды, энергичны и здоровы. Хватало сил и на далекие рыбалки и на работу, а иногда и на две-три работы и на все остальное...
К июню протоки на острове зарастали травой, рыба становилась ленивой и только на самых глубоких местах оставались окна с чистой прозрачной водой. Но и до этих окон не всегда было можно добраться - разросшиеся кусты и тростник мешали забросу поплавковой удочки, не говоря уж про спиннинг. Было у меня излюбленное место - большой наклонившийся к воде тополь на одной из заросших проток. Я залезал на него и с двухметровой высоты смотрел в чистую открытую воду, наблюдая за рыбой. Совсем, как когда-то в далеком детстве.
Вот лениво копошится стайка карасей у дна, а сверху нежатся в теплой воде плотвички и красноперки. Едва покачивая перьями хвоста, пересекает чистое место пара, отливающих желтым серебром, килограммовых сазанов. Медленно, едва шевеля грудными плавниками, проплывает наискосок, головой вниз, зубастое полено-щука. Увидела меня, застыла в удивлении, что за чудо с дерева сует ей под нос "блескучую" железяку на толстой леске. Нет, такой номер не пройдет, я сыта и довольна, наверное подумала щука, когда я совсем по наглому хотел ее забагрить за брюхо. Изгиб хвоста и она проворно скрылась в траве, оставив меня с носом.
Клева нет, зато кругом такая красотища - кричат многочисленные птицы, носятся белые чайки, а выше всех парит, как планер, могучий орел, высматривая зазевавшуюся живность. Хрустнув веткой, прошло несколько лосей, в дальнем тростнике тонко взвизгнул кабаненок. На миг все стихло, только теплый ветерок едва шелестит листвой дерева, да кровопивцы-комары, жалят мою, уже почерневшую от загара шею. Догадались, что руки заняты, вот и обнаглели.
Охота на острове запрещена, заповедник однако, но рыбу ловить можно. Только попасть на остров тяжело. С одной стороны широкий Дон, с другой река Сухая, шириной под сотню метров. Это только она называется Сухой, на самом деле это стремительное и глубокое ответвление Дона, которое вновь соединяется с ним ниже, километров за пятнадцать. Эти две реки и образуют вытянутый остров с максимальной шириной около пяти километров. Народу на острове мало, особенно в глубине его. Редко встретишь рыбака летом, а осенью тем более. Все пасутся обычно по берегам.
В середине лета, когда выдавались не очень жаркие дни, мы предпринимали вылазки на реку Сухую. На автобусе доезжали до станицы Красноярской, а там пешком через степь еще с час топать. Вообще расстояния в донских степных низовьях очень обманчивы. С возвышенности, с кургана вот там за теми деревьями видится недалекая река, а идешь и идешь к ней больше получаса хорошим шагом. Места равнинные, плоские, однообразный ландшафт не кончается, глазу зацепиться не за что. Один раз, под осень буквально в километре от реки, я как-то попал в густой туман. Иду, а берега речки все нет и нет. В двадцати метрах буквально ничего не видно. А шел, как всегда напрямую, без дороги. Почти час я шел этот километр, пока вдруг не увидел береговые кусты. Оказалось, что шел почти параллельно берегу. Хорошо хоть, что не ушел обратно от реки. Не зря говорят - черт водит в тумане.
Но, достаточно высоко поднявшееся солнце и легкий ветерок, быстро разогнали прибрежный туман и вдруг открылась вся красота неширокой, но глубокой реки с мощным течением. По весне, ближе к лету, да и под осень, в этих местах вырастают целые стойбища из разноцветных палаток. Приезжие рыбаки ловят леща, вялят его и хранят в глубоких, вырытых в земле, подвалах. Некоторые приезжают даже семьями и живут здесь по несколько недель.
Когда появился мопед, я пристрастился ездить на Сухую на нем. Там в конце лета и в начале осени, хорошо шел голавль, судак и щука. Но езда по трассе, где много автомобилей, очень рискованна. Даже "Запорожец" и тот так и старается тебя прижать к кювету и завалить. А уж КАМАЗы тем более. Каждый норовил отравить гарью "маленького кузнечика". Поэтому чуть дождь или грязь, приходилось добираться на автобусах и топать по степи пешком.
Нередко приезжал ловить голавля и на левую сторону Сухой. Обычно на пароме переправлялся через Дон на остров, а затем пешком пересекал его. Левый крутой берег реки был безлюдным, покрытым во влажных местах высокой сильной травой, кустами непроходимого терновника, раскидистыми ветлами и черемухой. В одном месте даже росла на приволье огромная шелковица, ягоды с которой я нередко даже привозил домой на варенье. Ловля голавля на Сухой ничем не отличалась от его ловли в юности на Белой. Только голавли здесь были крупнее и вкуснее.
Бывало, тихо подкрадешься к уступу берега среди высокой травы или кустов, выследишь греющихся на отмели красавцев-голавлей и лежа или стоя на коленях, далеко забрасываешь, как нахлыстом, приманку. Крупные голавли, нередко хватали мелких лягушат, громадных кузнечиков и большие корки хлеба. Обычно насадка, дав полукруг, подплывала к стоящим у отмели рыбам. Конечно, они глазастые, все твои ухищрения видели и не всегда тебе сопутствовала удача, но и их сбивал с толку азарт, безумие. Едва потягивая и шевеля насадку, вызываешь клев, особенно, если сверху подбросил кусочки хлеба. У рыб разыгрывается аппетит, заглушающий страх и вот уже одна из рыбин, торпедой идет на твою наживку и хватает ее. Хорошая подсечка и на виду у всех сородичей, отчаянно сопротивляющийся экземпляр уже бьется в воздухе, поднимаемый вдоль обрывистого берега. После такой картины обычно все голавли уходят, да и тебе надо менять место лова. Раньше чем через полчаса ловить здесь бесполезно. Вот так и кочуешь вслед за голавлями, ища укромные уголки, чтобы повторить все с начала.
Однажды так увлекся ловлей, что и не заметил, как стало вечереть. Быстро смотал удочки и спешно пошел через остров к парому. Но, как ни торопился, не успел. Паром уже зачалили на противоположном берегу и паромщик ушел домой. Пометался я по берегу, размахивая руками проходящим редким моторкам, бесполезно. "Крутые", бездушные казаки на мои просьбы не реагировали, да и денег особо не было. Искать бревна и проволоку, чтобы сделать плот, в этих местах бесполезно. Все в этом безлесном краю давно собрано.
Ничего не оставалось делать, как разжечь костерок, сделать парениху и поужинать крохами, что остались от припасов. Ночевать на берегу было холодно, шел сентябрь, поэтому я отправился в зеленый массив, где по пути видел копну сена. В сене тепло и мягко, не то, что на ветру, на дереве. Нашел эту копенку, высотой в полтора метра, в сетку с рыбой набил осоки, чтобы рыба не испортилась и подвесил ее на высоких кустах, на ветру. Подальше от моей копны, чтобы зверье не кучковалось рядом, привлеченное запахом рыбы. Зверья-то здесь хватало. Недалеко от стожка нашел хорошее крепкое дерево, чтобы в случае опасности взлететь на него. Рядом поставил два крепких дрына, для удобства влезания. Вырезал дубину и сделал копье из кинжала. Такое оружие позволяет более уверенно себя чувствовать и спокойнее спать. Разворошил верхушку копны, чтобы прогнать возможных постояльцев, закинул рюкзак и удочки, и с помощью дубины-копья, с разбегу, залез на верхушку копны.
Уже совсем стемнело. Едва проклюнулись звезды. Прохладный северный ветер, старательно чистил их редкими легкими облаками. Где-то на юго-востоке уже набирала силу светлая округлая луна. Стоял конец сухого сентября. Зверье на этом островном заповеднике, особенно активно в такую лунную ночь и потому опасно. Так, что мои приготовления имели под собой почву. Особенно опасны в эту пору лоси - начинался гон, да и подросший молодняк кабанов очень любопытен в этот период. А вот для волков еще рановато разбойничать.
Вспомнил, как в прошлом году, с другом Сашей Черным, мы припозднились, ловя щук на далеких протоках острова. Уже стоял сумрачный ноябрь. Идем обратно, а вдали два волчьих силуэта. Срочно вырезали по хорошей дубине, приладили к ним кинжалы. Получились неплохие пики. Ускорили ход, громко оря песни. Так и провожали эти "нахалы" нас до самого берега Дона. А у нас новая проблема - не можем найти спрятанную резиновую лодку. Туда - сюда рыщем по кустам, нигде нет. Стало совсем темно. Неужто кто-то подсмотрел, когда мы прятали лодку и спер ее. Да, вроде нормальных людей в эту пору на острове не сыщешь, а такие как мы рыбаки, чужого никогда не возьмут. Разожгли несколько больших костров и с факелами обшарили все близлежащие кусты. И вот она, родная, нашлась. Лежит, под кустами, хорошо спрятанная и звуков не подает. Быстро надули лодку, в темпе переплыли, едва успев на последний автобус из Романовки в город.
Лежу на сене, вспоминаю былые приключения. Вот опять невезуха. Переночевать в стогу не проблема, хотя и легко одет. Обидно, что матушка будет беспокоиться и переживать, что случилось с сыном. Обещал к вечеру вернуться, а уже глухая ночь. Волноваться ей особо нельзя - возраст под семьдесят лет. А я здесь под звездным шатром, вдали от людей и городской суеты пережидаю ночь. Луна уже набрала хорошую высоту, стелит по траве четкие черные тени от ближайших кустов и деревьев, делая их листву переливающейся серебристо - черной. Пейзаж вокруг, как в сказочных картинах Куинджи.
Медленно течет ночное время. Долго всматриваешься в безбрежный океан звездных миров, что опрокинулся огромным куполом от горизонта до горизонта и невольно ощущаешь себя таким маленьким созданием. Прямо на юг великое созвездие Ориона, с тремя звездами пояса, указывающими на самую яркую звезду северного полушария - Сириус. С детства запомнил ее яркость -1. А вот Полярная всего лишь светит на 4 единицы. Почти над головой сверкает созвездие напоминающее W - созвездие "Корона". Левее и южнее располагается созвездие "Плеяды". Это далекое скопление звезд само является огромной Галактикой, с мириадами звезд и созвездий, не видимых нами. На востоке уже взошла яркая, переливающаяся всеми цветами радуги звездочка, планета Юпитер.
Когда-то, учась в институте, много раз смотрел в настоящий большой телескоп на Юпитер, наблюдал его луны, рассматривал разноцветные кольца Сатурна. Преподаватель удивлялась, как технарь, не проходивший школьного курса астрономии, так неплохо ориентируется в звездном небе. Невдомек ей, что я под ними вырос и хотя многое, чем владел до восемнадцати лет, уже подзабылось, но даже этот багаж позволил мне сдать астрономию досрочно и на отлично.
Мои мысли прервал шум в далеких кустах. Так и есть, лоси. Видимо выясняют между собой отношения, а это самое страшное. Не попадайся на пути разгоряченных рогатых чудищ. Весь напрягся к деру на дерево, если направятся в мою сторону. Был и другой вариант - поджечь охапку и с криком бросится на них. От внезапности могут и испугаться, а я тем временем залезу на дерево. Но шум ушел наискосок, за дальние деревья и стих. Сразу задремал. Чуткую дрему прервал топот ежа. Когда один, ночью в тиши, очень обостренно начинает работать слух и обоняние, да и глаза быстро привыкают к темноте, но их блеск выдает присутствие. Вот почему шум от когтистых лапок пробегающего в пяти метрах ежа, показался топотом. Посмотрел на часы. Шел двенадцатый час ночи. И я снова уснул.
Внезапно проснулся от чувства, будто кто-то пристально смотрит на меня. Не шевелясь, чуть приоткрыл один глаз - действительно, в 30 сантиметрах от моего лица, на рукаве штормовки, находится громадный мохнатый паучище. Чуть меньше коробка спичек. Сидит и пристально уставился в меня всеми своими восемью глазами. Осторожно, чтобы не спугнуть, приподнял руку и резким движением сбросил паука на траву под копну. Нечего будить уставшего человека.
Остаток ночи прошел в чутком, но глубоком сне. Утром бодрый от холода до стука в зубах, снял мешок с рыбой с дерева, напугав лисичку, и пошагал к Дону. На берегу развел костерок, согрелся, а вскоре и паром подошел. Так благополучно закончилось мое одно из многочисленных путешествий по острову между Доном и Сухой.
Глава 5. Река Сал.
При всем многообразии водных просторов низовий Дона и Сухой, озер и проток острова и их рыбном изобилии, все же самой заветной речкой для меня стала далекая река Сал. Небольшим, пунктирным ручейком, вьется она по сухим сальским степям, в засушливые годы пересыхая и делясь на многочисленные русловые озерца-старицы. Но чем ближе Сал подходит к Дону, впитывая в себя редкие, скудные, а потому столь дорогие братья-ручейки, тем больше он начинает напоминать речку, тем больше в нем появляется глубоких сомовьих ям, тем выше и круче становятся его берега, тем больше надо прошагать, чтобы найти подходящий брод для перехода. Это река контрастов: где-то можно ее перепрыгнуть с хорошего разбега, где-то перейти вброд в болотных сапогах, увязая в тине, а в сотне метров отсюда можно встретить плес за пятьдесят метров ширины с четырехметровыми глубинами.
Все живое стремится из раскаленной степи к ее прохладе, к немногочисленным зеленым оазисам с колючими акациями, стройными тополями и береговому ивняку, чтобы укрыться в них от долгого знойного дня и напиться теплой солоноватой воды. Но настоящая жизнь здесь начинается с сумерками. Шумно вздыхая и чавкая топкой береговой грязью пробираются сквозь плотные заросли тростника чумазые кабаны. Редкие лисы и волки подкарауливают в глухих местах многочисленных зайцев и крыс. Множество водоплавающей и другой пернатой дичи недовольными криками выясняют между собой отношения в воде, воздухе и в кустах. Этот шумный сухопутный и водяной мир дополняет мир подводный - безмолвный и молчаливый на первый взгляд, но такой же активный и подвижный, если присмотреться.
Вот на дне копошатся, выискивая мотыля и мелких рачков, золотые караси и высокие серебристые лещи. Рядом с ними не спеша прогуливаются толстые, как поросята, сазаны. Возле них несметными стаями суетится плотва и красноперки, нахально лопая все то, что поднимают со дна их более мощные сородичи.
Еще выше прогуливаются стайками важные голавлики и прожорливые нахальные уклейки, хватающие все, что падает или садится на воду и помещается в их широкий рот. Здесь же рядом, как бы не на кого не обращая внимания, чуть наклонив голову вниз, неподвижно, словно палки, стоят щуки, высматривающие задремавшего карася, или другую, неправильно, с их "колокольни", ведущую себя рыбу. Бросок, и нарушитель режима в острых зубах. Иногда со дна поднимается местное чудище-сом, хватая своей многозубой пастью, всех кто не успел спрятаться - раков, карасей, окуней, ершей и даже старых щук. Достается и мелким водоплавающим - уткам, лягушкам, ужам.
Многочисленные тучи гудящих и кровососущих насекомых, "разной национальности", так и норовят ужалить тебя, вкусить твоей кровушки. Все эти комары, осы, оводы и прочее не дают тебе ни на минуту расслабиться, ни днем, ни ночью. Здесь их родина, их место жительства, а за вторжение на их суверенную территорию, плати дань кровью - так уж устроена наша Природа.
Еще было совсем темно, когда я вывел с лоджии своего небольшого, но сильного коня, под названием "мопед". Лифт, как всегда не работал и пришлось нести его с седьмого этажа на себе, просунув голову под специально приспособленный мною для переноски, широкий ремень. Внизу, у подъездной лавочки, старательно приладил удочки, рюкзак, лодку и, с разбега завел мотор. Не спеша, дымя непрогретым мотором и чихая, двинулся я в далекий путь.
Город пустынен, все еще спят, в субботу можно расслабиться - не рабочий день. Однако звезды на уже сером небе, едва видны. Толи яркие уличные фонари забивают их свет, толи светлая полоска с востока гасит их ночную первозданную яркость. Мотор прогрелся, весело урча проворно гонит мопед по гладкому городскому асфальту и я, рассекая свежий утренний воздух, свернув рот трубочкой, как когда-то в детстве, издаю низкий свистящий звук от встречного упругого ветра. Вот город уже позади, до минимума сбавляю скорость у железнодорожного переезда, чтобы не попортить шины, а впереди простирается широкая бескрайняя степь и пыльная дорога на реку Сал.
Ни огонька, только фара моего трудяги-мопеда освещает десяток, другой метров, стремительно возникающей из темноты, бесконечной серой ленты грунтовой дороги. Далекими темными полосами медленно надвигаются редкие лесопосадки, пересекающие путь и опять пустынное темное однообразие вокруг, да светлеющий купол неба над головой.
А когда-то здесь проходил тракт Сальск-Цимлянск и далее он шел до самого Воронежа. Еще раньше по этим, тогда еще богатым лесостепям, тысячелетиями шло великое переселение народов с Востока на Запад. От великой Волги и северного Прикаспия к Азову, Черному морю, Крыму и далее в просвещенную Европу. Широким потоком, огибая болотистый Маныч, вдоль реки Сал и далее у Дона, шли конные и пешие многочисленные орды кочевников. Много столетий прошло с тех пор и вот теперь по этим местам еду я, их далекий потомок - отцовские-то корни из приволжских казаков.
Сами собой сочиняются нехитрые стихи:
Южная ночь черней и звонче,
Чем в наших северных лесах,
Кричат там звезды много громче -
То в Сальских наблюдал степях.
Ни деревца, равнина, пусто...
И виден горизонта круг,
Там население не густо
И нет чадящих дымных труб.
Солены воды сохранили
Тот край в первичной чистоте
И лишь курганы говорили
О прошлой щедрой красоте.
Здесь наши предки проживали
Потом, теснимые врагом,
На север, в лес откочевали
И укрепились за Донцом.
Вот повинуясь зову крови,
Я в лодке, на Салу, один,
Как предок мой, чуть сдвинув брови,
Лежу, читаю звездный дым.
Благодатные тучные пастбища и тогда еще многочисленные ручьи, озера и речушки, да небольшие тенистые леса и рощи этих краев, всегда привлекали свободолюбивый и наиболее активный народ со всей России. Потом этот отчаянный, воинственный люд стал называться вольными казаками, часть расселилась за Волгу, на Урал, часть закрепилась и осела в Сибири и Дальнем востоке. Несколько сот лет назад климат здесь стал суше, многие реки и озера высохли, леса и рощи постепенно были вырублены, почва из-за слабых паводков и дождей стала засаливаться и скудеть. И сегодня здесь можно встретить лишь только очень редкие отары овец, недалеко от Сала, да пустые, заброшенные хутора и кошары.
Дорога, почти прямая, иногда резко сворачивает в сторону, чтобы обогнуть нагромождение камней, холмик или овраг. Вот, наконец-то, и последний долгий пологий подъем. Для автомобиля или пешего человека он почти незаметен, а вот мой мопед уже на первом километре начинает перегреваться, чихать и глохнуть. Надо дать мотору остыть, почистить свечу, не спеша подтянуть крепление удочек и рюкзака с лодкой. Замечаю, как за моими действиями пристально наблюдают, из недалекой черной темени лесопосадки, несколько зелено-желтых глаз. Но для меня эти "ребята" не опасны - конец лета, все сыты и в тепле, калорий надо мало, поэтому нет у них ни аппетита, ни азарта, да и я не из их пищевого рациона. К тому же у меня есть пика - дубинка с привязанным на конце кинжалом, страшное оружие в умелых руках. Несколько сот метров иду пешком, но вот подъем стал полегче и я, помогая мотору педалями и голосом его натруженному реву, прохожу вершину подъема. Далее длинный спуск, мотор сразу переходит на радостное "си" и мчится так, что надо притормаживать.
Уже почти рассвело, лишь на темном западе, едва просвечивают звездочки, да белеет кусок низкой луны, а весь восток уже загорелся, предваряя встречу с выползающим красным диском, называемым солнцем. Засуетились и зачирикали ранние птицы, но еще сонные кузнечики не приветствуют меня своими бесконечными трелями - их концерты впереди. Съезжаю на едва заметную в чахлой траве тропку и с предвкушением радостной встречи с рекой еду к своему заветному месту.
В этих равнинных местах речка почти ни чем не выделяется и издали ее заметить непросто. Нет ни прибрежных высоких кустов и деревьев, как на Дону или Сухой, нет и обычного жилья вдоль ее берегов или стоянок рыбаков-туристов. Пусто. Идет обычная степь, которая вдруг обрывается двух или трех метровым уступом, где сквозь мощную растительность с трудом можно увидеть воду. Саму реку обычно не видно, метров десять-двадцать с обеих сторон, плотной стеной растет высоченный тростник и лишь в редких местах вода подходит к болотистому берегу и можно как-то спустить лодку в реку. Поэтому незнающий человек может проехать в ста метрах от берега и не увидеть реки. Можно стоять на берегу реки и не увидеть зеркала воды, а тем более рыбака, спрятавшегося за тростником и сидящего в лодке.
Таким и было мое заветное место на реке Сал в те далекие годы. Лодка наконец надута, удочки и рюкзак заброшены в нее и теперь надо осторожно, чтобы не порвать тонкую резину, стоя по колено в черном вязком иле, столкнуть ее в глубину, успеть залечь в нее, перевернуться на спину и помыть грязные голые ноги. Не спеша плывешь на свои рыбные угодья, что напротив места, где спрятан в тростнике мопед. Прятать мопед приходилось на всякий случай, хотя люди бывают здесь очень и очень редко. Но береженого Бог бережет, как говорила моя матушка.
Течение едва заметно, лишь в самом узком месте, где тростник оставляет реке всего метров пять чистого зеркала, ускоряется движение воды. Дальше располагается небольшой овальный плес, с глубинами до четырех метров и шириной около двадцати метров.
Это и есть место моей рыбалки. Глубина здесь разная, тростник, где выдается, где уходит ближе к берегу, образуются уютные тихие бухточки с чистой прозрачной, отфильтрованной растениями и ракушками, водой. Выбираю место поглубже, хорошо защищенное от ветра и невидимое с берега, из-за нависших с трех сторон высоких стеблей тростника, стоящих плотной стеной между мной и берегом. Привычно привязываю лодку к толстым стеблям и разматываю снасти. Начинается священнодействие - ловля рыбы!
Сначала разбрасываешь приманку, ловишь мальков для поплавочной закидушки и забрасываешь ее. Потом готовишь основные снасти и действо началось. Тучи мелкой плотвы, в полводы, агрессивными наскоками провожают твою насадку, а у дна на нее уже нацелился полукилограммовый подлещик. Как только извивающейся червяк ложится на дно, лещ переворачивается на бок, блеснув широким зеркалом и вытянув рот-хоботок трубочкой, начинает смаковать червяка. Причем он видит меня, а я вижу его - солнце-то уже ярко светит. Поплавок лежит плашмя, пора подсекать. После нескольких минут вываживания , первая хорошая рыбина бьется в моем сетчатом сачке. Сам себя поздравляю с почином, как когда-то это делал отец, мою руки и вытираю еще сухой тряпкой. Наверное это и есть тот самый благодатный момент, ради которого рыбаки готовы терпеть многие лишения и неудобства, лишь бы ощутить его. Насаживаю свежего червя, вновь забрасываю удочку. Вглядываюсь, а где же лещи - все разбежались от шума своего самого расторопного сородича. Что же, придется подождать несколько минут, память рыбья короткая, а кушать хочется всегда. Подбросил немного приманки. Жду. Вот первый лещик, несмело шевеля хвостом, показался в моем поле зрения. Срочно туда заброс, пару минут и очередной красавец гнет в дугу тонкое удилище, все норовит спрятаться в подводных стеблях тростника, а я его туда не пускаю. Уже и этот лещ, хлебнув воздуха и выбившись из сил, плашмя, лопатой, послушно волочется к лодке. Но только я пытаюсь взять рукой за жабры - рывок и в моих руках лишь обрывок лески.
Опять вспоминаю недобрым словом себя, что поспешил, что не взял подсачек, из-за лишнего веса и долгого пути. Подсачек не беру на Сал и из принципиальных соображений. Рыба здесь обычно до килограмма, а борьба с ней без сачка, дополнительное удовольствие. Только надо ее хорошо помучить и не спешить хватать руками. Щуку здесь ловлю в основном с берега и сачек при этом совсем не нужен, "прешь" доверяя лески и интуиции. Только удилище надо держать упруго и покруче.
Пока привязывал крючок с поводком, пока разбрасывал корм, появились сазаны. Эта рыба посерьезней леща. Быстро меняю червя на пареную кукурузу и забрасываю под нос сазану. Первый демонстративно прошел мимо, задев приманку хвостом, второй, что был поменьше, решил поиграться с ней - возьмет в рот и выплюнет. И так несколько раз. Лишь третий с ходу схватил и попер на середину протоки. Сазан обычно берет, но не заглатывает насадку. Не вовремя дернешь, выплюнет крючок и был таков. Здесь нужна железная выдержка, опыт и стальные нервы. Вот уже стравил пару метров лески, поплавок, как подводная лодка, вдали рассекает воду. Пора! Подсечка! Есть тяжесть! Ни с чем не сравнимое удовольствие почувствовать тугие, упругие потяжки лесы от мощного подводного борца. Ударом ножа отрезаю концы-стебли, которыми лодка привязана к тростнику и под натягом лески лодка начинает медленно плыть по направлению к рыбине. Она уже на глубине, где нет подводной растительности, а до противоположного тростника сазану еще далеко. Надо только держать натяг и хорошо его измучить. Минут двадцать борьбы и толстый, полуторакилограммовых желтый поросенок трепыхается в лодке. Сердце мое бьется с "зашкаливающей" частотой, как и у бедного сазана. Но победа за мной, а положительные эмоции быстро восстанавливают адреналин в норму.
Конечно этот сазанчик распугал всю подводную живность в округе, поэтому я решил попытать счастье в ловле под тростником на другой стороне, где еще не так сильно припекало солнце. Но там только жадно хватала мелкая плотвичка и красноперка и лишь изредка, подлещик.
Вволю насладившись ловлей мелочи, поплыл на знакомое место поблеснить судака и щуку, да и искупнуться заодно, чтобы взбодриться и с аппетитом позавтракать-пообедать. Солнце уже начало жарить с высоты, а поднявшийся ветерок хорошо отгонял надоедливых насекомых и лишь только утки и чайки горланили свои незатейливые "словеса общения". Мириады кузнечиков и лягушек бесконечно звенели со всех концов. Конечно, это не столь мощный звук, как гулкий звон лягушек в Хабаровском крае, напоминающий проходящий вдали бесконечный состав пустых вагонов, но все равно оглушающий своей непрерывностью.
Поймав двух судачков-"карандашей" и небольшую щучку, решил обловить широкий плес вдоль берегов и искупнуться, а потом причалить к берегу и спокойно перекусить на твердой почве, у костра. Первый же дальний заброс блесны вдоль мелководья принес долгожданный успех. Мощный удар, бурун вдалеке и пошла упорная борьба с серьезным противником. Мне повезло, ветер гнал незачаленную лодку на середину плеса, а щучина тащила ближе к берегу, в тростник. Поэтому через несколько минут натяг лески был направлен на глубину, в противоположную сторону, от прибрежной травы. Леска тянет лодку к щуке, а как та сбавляет борьбу, лодка остается на месте, а щука приближается к лодке, к просторной глубине. Не спеша подплываю к рыбине, вытягиваю из глубины и не верю своим глазам - на крючке более, чем метровый зубастый "крокодил". Закрутив крутой бурун, щучина круто пошла в глубь, под лодку. А такой маневр очень опасен, тройник-то N14, пропорет тонкую резину лодки, как пить дать. Поэтому такой экземпляр надо мучить на длинной леске, особо не приближаясь. То подтягивая, то отпуская почти час я мучил мощную рыбину. По несколько минут давал дышать воздух, чтобы помутилось сознание и ни на секунды не давал ей отдыха. Казалось все, выдохлась и можно хватать руками за жабры, но резкое движение сильного, скользкого туловища и опять борьба продолжается. Хорошо вижу, что зацеп надежный, за нижнюю челюсть, а длинная блесна мешает перекусить леску острыми кромками конца челюстей, поэтому спешить не стоит.
Главное не давать слабину, держать хороший натяг, попуская и пружиня удилищем. Води, да мучай, пока вверх брюхом не всплывет. Это же не рыба-меч у "хемингуэевского старика", да и я далеко не старик и здесь далеко не море.
Вот я ее опять, всю измученную, держу на поверхности, подергивая, чтобы не отдыхала, а двигалась, сжигала последний кислород в крови и пьянела от чистого воздуха. Огромная пасть широко раскрыта, туда свободно влезет два моих кулака. Хорошо видны многочисленные ряды острых конусных, загнутых внутрь, зубов. Самые большие, как у среднего пса, но много острее - такой палец в рот не клади. Конечно, у крокодилов и акул зубы много больше, но до щучьей остроты им далеко. Осторожно, протаскивая вдоль кормы и перегибаясь через борт лодки, стараюсь в очередной раз схватить рыбину мертвой хваткой правой рукой за жабры снизу. Удалось! Мгновение и щучина уже бьется на заранее расстеленной штормовке, полиэтилене и накрыта сверху рюкзаком и моим распластанным телом. Эти ухищрения для того, чтобы не пропороть тройником лодку. Минуты борьбы, судороги стихают, победа за мной. Прочно привязываю рыбину на кукан с грузом и отпускаю в глубину. Пусть плавает и подольше живет, на уху и жаревку ей еще более часов сорока надо не портиться.
Все, теперь пора отдыхать, усталость окатывает благостью все тело. Раздеваюсь и осторожно переваливаюсь через борт лодки. Холодная вода быстро возвращает разгоряченному телу бодрость. Нырок под лодку к своему трофею. В глубине, в зеленоватой воде щука кажется еще массивнее и страшнее. Но она уже не обращает на меня ни какого внимания, видно шок еще не прошел, в беспамятстве еще она. Пару кругов вокруг лодки и, подтянув кукан повыше, начаю толкать лодку к берегу, где можно, хоть как-то выйти на сушу, не очень утопая в тине.
Всю уснувшую рыбу все равно не довезти на жаре до дома - испортится, надо будет сделать обильную парениху, запечь в фольге про запас, еще рыбачить не менее полутора суток, а быть сытым это так хорошо при отдыхе на природе. Всю живую рыбу перенес я в металлический садок, чтобы ее не съели раки и крысы, на кукане осталась лишь щука, но она сама еще может за себя постоять.
Укрыл лодку и снасти прошлогодним тростником, чтобы не маячили, устало выбрался на берег с припасами и направился к недалекому ветвистому осокорю, где была спасительная тень и прохлада. Да и оттуда можно просматривать кусок противоположного берега, где спрятан мой мопед.
Предусмотрительно тщательно осмотрел место бивуака, на предмет ползучих соседей, обстучал землю валявшимся неподалеку дрыном, чтобы напугать непрошеных соседей и направился искать дрова для костра. Найти дрова в этом степном краю, всегда проблема, более получаса бродил по окрестностям в поисках сушняка, едва насобирав пару охапок. Но вот уже весело горит костерок, а в нем в углях парениха и картошка, в кружке закипает чай с душком, под деревом разбита лежанка - брошен кусок полиэтилена, штормовка и другая одежда, на газете разложена нехитрая снедь - вареные яйца, огурцы, помидоры, перец, лук, много хлеба и кусочки сахара. Аппетитно умяв почти половину припасов, на рыбалке обычно более двух раз в сутки не удается поесть, нет времени, блаженно задремал, слегка прикрывшись одеждой.
Какое наслаждение лежать на теплой сухой земле, сытому и здоровому, закинув руки за голову, и глядеть в бездонное степное небо после удачной рыбалки. И мечтать, что жизнь хороша и жить хорошо, как когда-то горланил Маяковский, правда по другому поводу. Конечно, для полного счастья еще бы холодного пива да горячую, гибкую бабу. Но это уже наверное перебор. Это находится в других местах, в душном суетливом городе.
Проснулся после четырех дня, не спеша перекусил чайком и хлебом, собрал свои нехитрые пожитки и перенес их в лодку - ночевать-то придется в воде. Пару часов побродил по берегу, ловя голавликов и блесня щук. Но голавль шел мелкий, а щуки от жары видно попрятались в тростники или легли на дно. Хватанула одна небольшая, да и та сошла у берега, уткнувшись в траву. Начинало вечереть. Ветерок стал напористей, верхушки тростника весело игрались, шелестя под его упругими порывами. Надо было плыть и искать укромное местечко для вечерней ловли и ночлега.
Пересадил еще живую щуку в садок и поплыл к тихой заводе. Укромное место с трех сторон обступал высокий склоненный тростник, но и глубина здесь была не более полутора метров. Поймал с десяток подлещиков и плотвичек, но нормальной рыбы не было, клев вялый, видно к непогоде, а может щука из садка распугивала рыбу. Перед сумерками еще немного перекусил, забросил пару закидушек на живца, а на поплавочную насадил большого червяка. Вдруг соменок или окунь схватит.
Наступила черная ночь. Растянувшись поудобней в лодке и укрывшись от комарья всем, чем можно, лишь оставив щель для глаз, приготовился коротать долгую одинокую ночь, глядя в темнеющее небо и проплывающие облака. В такие минуты начинаешь задумываться о житье-бытье, невольно начинают посещать разные философские мысли.
Десятки тысячелетий наши далекие предки были прежде всего кочевыми охотниками и лишь потом появилось скотоводство, что скрасило их суровый быт и добавило свободного времени. А уж земледелие, что привязало, род и племя к территории, к земле, появилось не более двух тысяч лет назад. Т.е. его вклад в нашу генетическую память минимален, хотя и более ярко выражен, т.к. находится в наиболее доступных и эффективно работающих структурах. Да и глубинная память предков, плотно прикрыта сегодняшним опытом жизни. Наверное для кочевых охотников самыми привольными местами была изобильная лесостепь, с многочисленными реками и озерами, где всегда было много живности и можно было легче прокормиться. Северные леса были болотисты и непроходимы, тем более, что ледник лишь недавно сошел с тех мест и его холодное дыхание ощущалось достаточно сильно. Горные местности, способствовали скрытности от кровожадных соседей, но туда теснились самые слабые, т.к. охота в этих краях требовала больших усилий. Но столетия тяжелой жизни выковали из горцев более стойкий народ, чем из расслабившихся в относительном комфорте жителей равнин. Вот Кавказ и начинает теснить когда-то более могучих русских.
А тогда больше всего подходила для жизни нашим предкам открытая, без больших перепадов высот лесостепь, где можно охотиться ночью, прекрасно ориентируясь по огромному шатру из звезд, особенно в яркие лунные ночи.
Не зря же в такие дни давление крови и жизненный тонус повышается, это отголосок той, многовековой жизни охотничьей жизни наших предков. Как и для большинства хищников, коими мы и являемся, согласно зубам, наиболее продуктивным временем охоты, был вечер и ранняя ночь. Да и широкие красивые глаза говорят, что ночами древние люди не всегда дремали. В темноте легче незаметно подобраться к добыче, напугать ее огнем и гнать в нужном направлении, допустим к обрыву. Возвращение с добычей к стоянке, исполнение ритуальных танцев и песен, пока готовиться еда, коллективное принятие вкусной, питательной жареной пищи, отдых и секс и сформировали за десятки тысячелетий центры удовольствий в подсознании и соответствующие шаблоны (паттерны) поведения. Поэтому мы до сих пор с радостью глядим на пламя костра, а яркий свет лампочки нас раздражает, романтически наслаждаемся звездным небом и занимаемся любовью по вечерам на сытый желудок.
Та книга многое открыла,
Что в городах скрыто от нас,
Что нашим предкам говорила
Твердь неземная - звездный класс.
Класс оказался очень шумным,
Как муравейник пред дождем,
Как океан, что с видом умным,
Из "Боинга" ты смотришь днем.
Мы эти звуки слышим глазом -
Такая мощь заключена,
Звезды кричат, вопят все разом -
Как будто за тебя война!
Но постепенно понимаешь,
Что звуки звезд - они в тебе,
За миллионы лет скопляясь,
Дали бетховиных Земле!
И понял я, что наши Души,
Больше создания ночи,
Открытьев яблоки и груши
Имеют черные ключи!
Что лишь во сне далекий пращур
Нам что-то может сообщить -
Какой летал по небу ящер
И как болезнь излечить.
И коль мы что-то создаем,
То вся программа, что как делать,
Лежит в сознании твоем
И ждет, когда мы к ней придем!
Вот так, обдумывая глобальные проблемы восприятия мира человеком, я постепенно засыпал к двенадцати ночи, чутко вслушиваясь в недалекие всплески рыб, уток и крыс в воде, во вдруг возникающий шум и возню на берегу, ночные крики встревоженных птиц и прочий привычный звуковой фон сальских окраин.
Проснулся я от холода и мокроты. Только, только начинался рассвет и утренний ветер казался очень холодным. В лодке вода, промок рюкзак, что был под головой. В углублении, где я лежу в пол руки вода. Вся одежда, даже фуражка, все влажное. Сначала подумал, что швы на лодке подтекают, но поразмыслив понял, что сыграл со мной такую злую шутку, дождь. Укрытый сверху куском полиэтилена, я не сразу почувствовал его, вся вода скапливалась в углублении подо мной, а так как сверху на ветру было прохладней, то вода и не чувствовалась. Да и днище лодки покоилось в еще неостывшей теплой воде. И лишь когда пропиталась водой вся одежда, я стал мерзнуть и проснулся. Небольшой дождь то начинался, то ослабевал до полного прекращения. Быстро стряхнув воду с пожиток и смотав удочки, срочно поплыл к берегу. Какая ловля, когда весь мокрый.
Вытащил лодку на берег, снял промокшую насквозь одежду и мгновенно замерз на утреннем северном ветре. Дождь припустился с новой силой, ничего не оставалось, как накинуть пустую лодку на голову и пережидать его. Перебрал пожитки и рюкзак, главное, чтобы не размок хлеб и спички. Хорошо, что они были в завязанных двойных полиэтиленовых пакетах, поэтому и не все промокло. Помогла привычка с детских походов беречь хлеб и спички от воды. Но все остальное основательно побывало в воде. Мокрую парениху и сахар пришлось срочно съесть - не пропадать же добру. Огурцы и помидоры протер и положил сушиться под лодкой.
От холода уже зуб на зуб не попадал, пришлось надеть мокрые носки и мокрые кеды и бегать по степи голышом с лодкой на голове, чтобы хоть как-то согреться. Но в степи ветер еще сильнее и я с трудом напялил на себя мокрую одежду и, сдув лодку и вытащив мопед, пошел искать убежище в далекой лесопосадке. Более получаса ковылял я волоча мешок с лодкой, рюкзак и мопед с удочками по мокрой степи, останавливаясь через каждые пять минут, чтобы очистить колеса мопеда от грязи. Так, что вступал я в лесополосу уже разгоряченный и вспотевший. Нашел там не очень мокрое место под ветвистой акацией и расположился под ней.
От пригоршни бензина, ярко разгорелся костерок. Подмоченный хворост, долго дымил, но я вовремя успел раздуть огонек и он не выдержал, загорелся. Насобирать хвороста в посадке не составляло труда и вскоре могучий костер сушил развешанную на кустах одежду и другую амуницию, а я крутился перед ним, подставляя разные части тела, одежды и обуви, пока они не начинали парить. Уже далеко не восемнадцать лет, когда я мог на себе сушить одежду, как в давнем походе на Вихоревку. Сейчас, чуть застудился, сразу начинают ныть зубы, а иногда прихватывает и горло, даже и от горького, обжигающего лука. Часа через полтора все немного подсохло, да и дождь перестал. Ветерок и молодое солнце быстро подсушило степные дороги и мою лодку. Собрал все манатки, упаковал их, приладил на мопед и двинулся в обратный путь, домой.
Еду и думаю. Ну приеду я домой к десяти часам и что делать. Впереди целый день. Поверну-ка я на дальнее знакомое место, где под высоким обрывистым берегом, когда-то видел хороших голавлей. А то в этот раз так и не удалось обловиться своей коронной рыбой. С лодки уже надоело ловить, а с берега на припеке, пару часов половить в дальний подпуск на кузнечика, самое оно. Грязь уже не наматывалась на колеса, мопед прогрелся и шустро бежал по грунтовой дороге, поэтому взвесив все за и против, я "категорически" свернул налево, на ближайшую тропку, что вела к дальнему знакомому месту. Небо очистилось и лишь одинокие облака не спеша струились с северо-запада навстречу солнцу.
Вот вдалеке показался заброшенный дом. Всегда стараюсь объезжать его далекой, далекой стороной. Почему-то на меня, не суеверного и не очень трусливого человека, с детства путешествующего в одиночку и по более опасным местам, этот полуразрушенный хутор наводит ужас даже днем. А случилось это поздней осенью в прошлом году.
Помню, приехал я на попутной машине, в субботу на ночь на Сал. Тогда я еще только осваивал эти дикие места, поэтому долго шел вдоль берега, пока нашел подходящий плес и сход в воду. Уже был свежий октябрь и я в основном блеснил и ловил голавлей, перемещаясь вниз по течению. К ночи довольно далеко ушел от дороги и ночевать в лодке устроился на левом берегу широкого и глубокого плеса, как обычно схоронившись в зарослях густого тростника. По прямой до этого полуразрушенного убого дома, с сараем и садом было не более 150 метров. Вечером, когда рыбачил, из-за высоких тростников, я не видел его и лишь когда стал искать место для ночевой, заприметил. Но было уже неохота возвращаться назад, оценив обстановку, я решился заночевать здесь. Хотя с детства усвоил, чем дальше от людей, тем спокойнее. Такова практика и реальность этого мира, чтобы там не говорили гуманисты. Любить чужих тебе людей лучше всего издалека, на расстоянии, а ночью лучше не сталкиваться, особенно когда их больше двух.
Была черная, черная осенняя лунная ночь. Холодный ветер гнал по небу редкие облака. Уютно устроившись головой на носу лодки и прикрывшись всем, чем можно, вплоть до сухих стеблей тростника, я лежал, как разведчик в засаде, наблюдая своими острыми охотничьими глазами за окрестностями противоположного берега. Темные глазницы окон этой хибары, стоящей недалеко от берега, в окружении уже сбросивших листву нескольких деревьев, также обозревали пустынные окрестности. Покосившаяся крыша с провалами и трубой сияла, отражая серебристый свет луны. Легкий шелест стеблей тростника, да мерный плеск неспешных волн о лодку, погружал меня в спокойную дремоту...
Я уже наверное заснул, свернувшись клубком на дне лодки, когда вдруг раздался далекий протяжный скрип, что заставил меня открыть глаза и осторожно приподнять голову. Бывшая до того закрытая дверь, разверзлась и глядела на меня своей жуткой чернотой. Что-то огромное и сплошное затемнило полдома и исчезло. В то же мгновенье дверь с тихим вздохом закрылась.
Не одну тысячу ночей я провел в полном одиночестве, коротая их вдали от дома за свою уже длинную жизнь - на реках, озерах, в армии и на гражданке, в тайге и степи. Приходилось ночевать в горах, пробираться по ночному кладбищу, но никогда и нигде, ни до ни после этого явления, меня не одолевал такой животный страх. Вся моя испытанная шкура охотника встала под одеждой на дыбы, поднялись волосы под фуражкой, напрягся загривок и сжались зубы. Тихо улегся я на дно лодки, спрятавшись под полиэтилен и стебли. Рука инстинктивно схватила кинжал, глаза прищурились - ты не видишь, тебя не увидят. Такова реакция всего живого в безвыходных ситуациях. Блеск глаз очень выдает в темноте. Не надо и прибора ночного видения.
С тех пор я всегда объезжаю это место за несколько километров, даже днем, а этот черный дверной проем снился мне очень и очень долго. В тоже время, я прекрасно знаю, что ужасное притягательно, так как будоражит сосуды адреналином. Не зря же сказано - " И все неведомое, тайна, над человеком держат власть...". Однако это разрушительно для здоровья из-за отсутствия борьбы и выхода сконцентрированной энергии мышц. Ужас без борьбы, постепенно калечит здоровье и прежде всего разрушает психику, как водка или наркотики.
Наше телевидение, режиссеры и писатели ужасов и страшилок, нещадно эксплуатируют эти свойства психики человека, с умыслом или без оного, разрушая здоровье населения, сталкивая его на тропу алкоголя и наркотиков. Не увидеть здесь прямой связи может только слепой или больной человек. Об этом давно тревожно трубят психологи. В частности, специалисты по нейролингвистике из школы Милтона Эриксона. Вот почему народ так боится ночи, кладбищ и одиночества. А надо лишь беречь свою психику, не смотреть и не читать шизофренические фантазии больных людей, которые в погоне за деньгой, забыли об ответственности "за прирученных". А вот что испытал наш великий путешественник-одиночка Федор Конюхов, и я и, наверное, многие нормальные люди, с удовольствием бы и прочитали и посмотрели бы. Но наш талантливый современник скромен и не обременен славой. А такие наше ТВ не очень интересуют. Им подавай жареное. Из меню, "одна бабка сказала".
Солнце уже вовсю припекала, когда я приехал на место и начал ловить голавлей, подпуская кузнечика на крючке к запримеченной стайке. Река здесь была довольно узка и имелось хорошее течение. На протоке поставил поплавочную закидушку на живца на голавля. Только, что видел его охоту воочию. Было много поклевок, но голавль шел некрупный, поэтому пришлось много перемещаться по берегу. Пастух пригнал небольшую отару овец на водопой, на отмель что ниже по течению. А сам уселся, недалеко от меня, на крутом берегу. С удовольствием я наблюдал, как пара собак, набегавшись на жаре за овцами, спускалась по почти отвесному трехметровому обрыву к воде. Испив воды, они с удивительной легкостью, стремительно вознеслись обратно на берег используя малейшие уступы и углубления обрыва. Вот что значит собака на воле. А в городе те же овчарки тяжелы, злобны, с двухметровой высоты ломают ноги и спины, и забор в два метра для них вообще непреодолимое препятствие.
Дал я им несколько уснувших затвердевших плотвичек, проглотили в секунду, а когда уезжал с этого места, провожали меня беззвучным легким галопом, как у африканских газелей.
Голавля на закидушку так и не поймал. Поплавок утонул, но пока я добежал, голавль сошел, не успел засечься. Видно не заглотил, как надо, не было аппетита. А красавец с широким черным хвостом тянул далеко за килограмм. Вот, что значит Сал - двухметровый ручей, с метровой глубиной и такие рыбины. Порыбачив в других местах, снова вернулся под крутой берег. Стадо давно ушло, все успокоилось. Только ветер и начинавшиеся сгущаться на западе тучи, не предвещали хорошего клева. В ожидании, я решил перекусить всеми остатками еды, разжег костерок, сделал чай и парениху и сытно напоследок пообедал. Клев был неважным, сморило после еды на припеке и я решил подремать. После всех утренних передряг и трудностей уснул мгновенно.
Проснулся от какого-то странного предчувствия. Солнце еще жарко светило, но тучи не предвещали ничего хорошего. Взобрался на крутой берег и ахнул. Батюшки! Весь запад в черной огромной дождевой туче. Ветер несет ее в эти края и менее чем через полчаса будет хороший ливень. Наскоро смотал и сложил удочки и снасти. Все прочно закрепил на мопеде и по газам, напрямую через степь на север, к ближайшей грунтовке.
Но не проехал и десяти километров, как вдарил дождь. Свернул в ближайшую лесопосадку, чтобы переждать его, укрывшись под деревьями куском полиэтилена. Хороший дождь продолжался менее получаса. Потом постепенно стих. Но этого было предостаточно, чтобы раскисла дорога до невозможности. С полчаса я пытался ехать на мопеде по травяному краю лесопосадки, падая и прочищая колеса от мгновенно налипающей на них грязи. Но затем оставил эту затею. Мопед идет юзом на самом малейшем повороте, ты летишь в одну сторону, мопед в другую. Выбил большой палец, порвал штаны и рукав штормовки, поцарапал об ветки лицо. Лесопосадка закончилась, пришлось вести упирающийся тяжелый мопед по грунтовой грязной дороге руками.
Через каждые двадцать - тридцать метров останавливаешься для прочистки колес от налипшей грязи. Берешь палку и пять минут очищаешь колеса, потом снова тащишь его вперед. И так до бесконечности. А до города по прямой осталось около десяти километров, но это вертолетом, да где его взять.
Более полутора часов я шел то по лесопосадкам, то по дорогам, но продвинулся не более чем на два - три километра к цели. Расцарапался об колючки и ветки в кровь, совершенно обессилил, встретил поперечную лесопосадку и решил идти по ней в направление к железнодорожному полотну. Там гравий, он не прилипает. Хотя и до ней не меньше четырех километров. Уже начало темнеть, когда после передышки, я отправился по направлению к железной дороге. Думал пару часов труда и я буду на ней. Однако лесопосадка кончилась, пришлось огибать вытоптанный, непроходимый участок у кошары. Обходя увидел, как в тусклом сете далекой одинокой лампы, что с высокого столба освещала убогий двор, то ли собаку, то ли волка, метнувшегося мне наперерез, в ближайшую посадку. Пику не стал делать. Вытащил кинжал из рюкзака, куда предусмотрительно спрятал, чтобы не пораниться при падениях и засунул за пояс, сделав из тряпки и палки простейшие ножны. Так и продолжил путь.
Останавливаясь и озираясь по сторонам, медленно прошел опасный участок. Если волк одиночка то проблем нет, а вот если стая и он побежал предупредить своих, то это опасно. Кто его знает, что взбредет на звериный ум голодному вожаку. Но перевесила логика, волка в кошаре собаки давно бы учуяли и подняли гвалт. Значит это скорее всего была одичавшая собака, а ее одну бояться не стоит. Такие нападают на слабых и лежачих, а в основном питаются падалью и остатками от более сильных сородичей. И коль она не в стае, то дни ее сочтены, зимой волки ее загрызут, если она не убежит до той поры в город и не примкнет какой-нибудь дворовой стае. Таков закон природы, вернее все живое за многие тысячелетия существования нашло оптимальный способ выживания вида - не доминантные хищники живут стаями. Лишь только медведи и тигры предпочитают роскошь одиночества.
Шел и высматривал деревья, на которые в случае опасности, можно взлететь. Ни через час, ни через два часа никакой дороги я не встретил, а встретил огромное перепаханное поле. Идти по нему было невозможно, а уж вести мопед, тем более. Интуиция подсказывала, что за пахотой невдалеке проходит дорога, а за ней и железнодорожная насыпь. Вся проблема перетащить мопед через нее. Решил я себя в очередной испытать. Поле то не должно быть очень широким, наверное, метров триста-четыреста не более, за час должен преодолеть, лишь бы не надорваться. Поэтому решил тащить попеременно то мопед, то рюкзак с удочками и лодкой. Все вместе может поломать мой хилый позвоночник, даже если учесть что обтягивает его жилистая мускулистая спина.
Думаю, что даже бурлаки не надрывались так, как я, форсируя эту пахоту. Засуну голову под шлею, подниму мопед, одной рукой за раму, другой за дубину и вперед по грязи. Ноги иногда утопали выше щиколотки, кроссовки из-за налипшей грязи увеличились вдвое, про их вес и говорить нечего. Сил хватало не более, чем на десять метров пути. Затем очистка обуви палкой и обратно за поклажей. Очищу кроссовки, мопед на шею и очередные десять - двадцать метров. Обратно за рюкзаком и лодкой. И опять преодоление, через не могу, очередной порции бездорожья с мопедом на шее. Через час выдохся окончательно, ноги дрожат, спина скрутилась от неимоверных нагрузок, ноет от боли и без груза, а конца топкой пахоты и не видно. От жажды перехватило горло, даже нечем сплюнуть, настолько все пересохло во рту. С каким бы удовольствием полизал влажные листья лесопосадки, но от нее уже отошел на большое расстояние. Сердце пульсирует в ушах, как барабан. Решил передохнуть, повалив мопед и развалившись от бессилия на нем. Иначе можно и помереть от перенапряжения. От нечего делать, решил на ощупь еще раз обшарить все многочисленные кармашки и закрома рюкзака в поисках чего-нибудь съестного. Нашел в завернутый двойной мешок кусочек старого сухаря и карамельку. Наверное это НЗ сохранились с прошлого года. С удовольствием несколько минут смаковал эту чудную пищу. Появились силы и надежда, что все преодолею.
Снова шею под ремень, мопед на спину и вперед. Злость, что так по глупому влип, как городской слюнтявый интеллигент, придавала силы и воскрешала волю.
Вспомнил , как я полз в детстве с обмороженными ногами через ночное кладбище, вот там действительно была грань между жизнь и смертью. А здесь... Даже волков и тех не видать. А воли мне, тридцативосьмилетнему мужику, всегда было не занимать. Отдохнул. Включил "запасную скорость" ярой злости и попер мопед с удвоенной энергией. Прошел не мене пятидесяти метров. А потом такой рекорд повторил еще несколько раз. Нечего раскисать сильному человеку!
Вскоре показалась трава, значит пахота закончилась. И все, что будет впереди, уже несопоставимы по трудностям, в сравнении с тем, что уже пришлось преодолеть. Дальше было проще - катить всегда легче, чем тащить на себе. Вновь приладил всю амуницию на мопед, почистил колеса и покатил мопед за "рога" по бездорожью мокрой степи, изредка очищая колеса от налипающей грязи. Через полчаса мой путь пересекла грунтовая дорога - чувство ориентировки не подвело меня и на этот раз. Хотя уже замаячили далекие сигнальные огни с высоких труб ТЭЦ. В ровной степи заблудиться значительно сложнее, чем в тайге - видимость за пяток километров в любую сторону, а на возвышенностях и более. Ночью ориентироваться сложнее, но если есть маяк - звезды, огни и т.п., то и здесь проблемы азимута пути легко решаемы.
Грязи на дороге было предостаточно, зато были лужи, в которых можно было почистить и помыть колеса. Но о езде не могло быть и речи. Вскоре показалась, сквозь ночную темень и высокая насыпь железной дороги. Но крутой глинистый склон канавы для стока воды перед ней оказался непреодолимым. Как муравей тащил я вверх по крутому склону тяжелый, упирающейся всеми выступающими частями о землю, мопед с поклажей. На метр, два подниму и все. Буксуют кроссовки. Взвалю мопед на себя, согнусь в три погибели и упираясь о землю одной рукой и на коленях буксую, как плохой вездеход.
Опять выручила смекалка - отрезал чальные концы от лодки, связал их, привязал к камню, забросил наверх и сам, чертыхаясь, забрался на откос на четвереньках. Тяжело подтягивая упирающийся мопед, наконец-то я его вытащил наверх. Упер технику о чистые рельсы на чистом омытым дождем щебне, оскреб машину от грязи, да и сам отряхнул лишнюю грязь с брюк, рваной штормовки и лица и попытался завести зверя.
Начал заводить мопед, опять проблема - продираясь через заросли, где-то потерял провод высокого напряжения от катушки зажигания к свече. Что же придется катить мопед по бетонным шпалам. После тяжких трудов преодоления пахоты, это качение - почти что удовольствие. С такими мыслями я бодро шагал по шпалам, напевая под нос древнюю песенку, как кум до кумы, судака тащит. Одна рука на руле, управляет, а вторая на седле - тащит. Небо начало очищаться от туч, кое-где даже заблестели звездочки, встречный ветерок приятно обдувал разгоряченное лицо. Бессонная ночь подходила к своему завершению. Заканчивался четвертый час поздней ночи или раннего утра.
Долго ли шел, как вдруг кольнула мысль - у меня же есть кусок "алюменевой" проволоки, которой я привязываю катушку к палке, при отвесном блеснении. Срочно отыскал ее в закромах рюкзака, обмотал синей изолентой, закрепил на свече и вставил в катушку зажигания. Мопед удачно быстро завелся. Все я на коне! Хватит ходить ногами, пришла пора хоть последок пути проехаться с шиком. Ехал в темноте по узкой кромке между концами выпирающих шпал и началом уклона насыпи. Иногда кромка сходила на нет и приходилось перетаскивать мопед через рельсы и трястись, катясь по шпалам между рельсами. Да еще, если мокрые штаны задевали за провод, то я получал хороший удар тока в ногу до задницы. Качусь по шпалам бетонным, мотор тарахтит на малых оборотах, а я горланю длиннющую туристскую песню: "О дайте мне билет до Еревана", что почти двадцать лет назад, пел с Валюхой в Братске, на турслетах. Все ушло, растаяло, а песня вспомнилась, не дает упасть духу, помогает в пути...
Много раз падал, но удачно, ни разу головой не задел об тяжелую блестящую рельсину. Бог миловал, да и сам видно не промах, гимнастика приучила падать, гася удар на автомате подсознания. Показались трубы ТЭЦ во всей своей великой красе и огромные корпуса завода. А вот и съезд на гравийную дорогу, где мелкие камешки не липнут и можно на всем газу проехать по чистой воде нетронутых луж, чтобы смыть лишнюю грязь.
Начинался рассвет, когда я заглушил мопед у своего дома. Не спеша, обстоятельно, отмыл тряпкой мопед в соседней глубокой луже, Почистил, как мог одежду, руки и лицо, с одним отдыхом преодолел семь этажей с мопедом на шее, вернулся за поклажей и вот я дома. Галка ужаснулась, увидев меня. Мокрый, грязный, руки и лицо в кровоподтеках и ссадинах, но с адским блеском в лучистых глазах и железными руками. Никогда больше она не видела меня таким, но, право, стоит мужику хоть изредка испытывать себя на слом ...
ЧАСТЬ 4.
ПОСЛЕДНЯЯ РЕКА.
Глава 1. Черная речка.
Так случилось, что волею судьбы, мне пришлось покинуть привольные донские края и вот уже более двадцати лет, я вижу их только в снах и грезах. Особенно тяжело было в первые два года. С таким удовольствием перечитывал книги Шолохова "Тихий Дон" и "Донские рассказы". И хотя он описывал северное придонье, лишь слегка похожее на сальские степи. Читая его "Лазоревую степь" опять перед глазами вставала узкая степная дорога на реку Сал. Весна, яркие пятна только, что расцветших степных тюльпанов, от розового до темно-коричневых цветов, на фоне полос редкой зелени .
Вспоминался Дон, Сухая и конечно же остров, все наши благодатные места рыбалок. Дважды приезжал в отпускные дни к матери и к друзьям, но потом мама переехала на жительство к своему младшему сыну на Черное море, контакты с донскими друзьями постепенно заглохли и сошли на нет. Прошло более двадцати лет. Появились другие интересы, новые знакомые и новая работа. Начал давить возраст и болячки, и вот уже больше семи лет я живу в Подмосковье, почти на берегах Черной речки и Волги. Но работать приходится в Москве, теряя много времени на поездки. Мегаполис не для меня, он для молодых и энергичных людей с амбициями.
А во мне с юности превалировало философско-созерцательное отношение к жизни. И этот дикий олигархический капитализм, который дворовая свора, стоящая у трона, вымучивает уже более десяти лет, измываясь на народом, заставил и меня на старости лет крутиться, как молодому. Одно удовлетворение - мой труд нужен людям. Пусть опосредовано, но вношу свою малую толику труда в помощь особо тяжелым больным. Только уж донимает дорога, переполненные электрички, метро. Страшны и московские дороги, особенно зимой. Постоянные пробки на дорогах, даже по тротуарам пешеходам не пройти. Все забито автомобилями. Водители не уважают друг друга, тем более пешеходов, обрекая себя на нервотрепку и аварии. Царят нравы и отношения дикой беззаконной банановой страны. Хотя выборы и пресса многоальтернативны. В столице, где казалось собрался цвет из архитекторов и строителей, до сих пор совершаются традиционные строительно-дорожные ошибки. Их в позапрошлом веке высмеивал Н.В. Гоголь.
Теперь в эпоху асфальта, машин и бетона добавилось много дополнительной российской дури. Тротуары и дороги как прокладывали при социализме ниже уровня окружающих газонов, чтобы самый малый дождь или подтаивающий снег, превратил их в непроходимые грязные широкие канавы, так и прокладывают сейчас. Люди идут по газонам и узким бордюрным камням, утопая в жиже, падая и калечась. Да и водители не в восторге от воды и слякоти. Всем ясно и понятно, что дороги и тротуары должны быть выше уровня газонов, но какой-то вредитель-коммунист из Госстроя СССР ввел такой норматив в 30-х годах, а ЦК КПСС утвердило его в прошлом веке и, "все идет по плану", хотя и развитый олигархический капитализм давно на дворе.
Притча о дураках и дорогах здесь уперлась в одни те же лица. Еще в восьмидесятых годах было ясно, что основные магистрали города на пределе пропускной способности в часы пик. В последние двадцать лет автопарк города с учетом транзита увеличился раз в десять, а наши доблестные проектировщики и ГИБДД, так и не приняли кардинальных мер, по устранению постоянных заторов на дорогах. Строительство супердорогих магистралей, как показала действительность, проблем не решают. Да какой ширины дорогу не построй, если на ней с двух сторон стоят и брошенные на полгода грузовики и занесенные снегом легковушки, а к ним добавьте остановившиеся машины и аварийные, то любая дорога при интенсивном движении рано или поздно забьется. Спросите водопроводчика. Если вода очень грязная, то трубы не должны иметь препятствий внутри, иначе они забьются.
Наверное, только запрет стоянок на дорогах и хорошо продуманное одностороннее движение спасет город от надвигающейся транспортной катастрофы. Но к дорогам надо приделать многочисленные карманы для стоянок, простые парковки и расширения, покрытые дешевым "вечным" гравием. Каждое учреждение, предприятие, жилой дом должны иметь, соответствующие числу работников и посетителей, парковки и стоянки. Пусть среди деревьев, газонов - измываться на автомобилистами больший грех, чем где-то убавить площадь газона, под вопли старушек, которые своими собаками засрали всю Москву. Водители тоже люди, жители Москвы и проблему надо решать кардинально, с помощью законов и средств. Причем срочно решать. Все равно для стоянки автомобили, ломая подвески, переезжают через бордюры на тротуары и газоны. Водители никогда не откажутся уплатить городу стояночный налог, но плата должна быть раз в году, а стоянка на всей территории города бесплатна. Кроме специальных и охраняемых стоянок. Нечего кормить криминал. А что сейчас творится.
Рядом с нашим домом недавно возвели новый двухсотквартирный дом. Наверное по проекту и нормативам семидесятых годов залили асфальтом микро-стоянку на двадцать мест, провели от нее дорожку, сделали высокие тротуары. Теперь бедные водилы-жители, а их более двухсот небедных людей (стоимость метра в этом доме около полутора тысяч зеленых), каждое утро матерясь и мучаясь не могут выехать на работу - заставлена дорога, тротуары, стоянка и все прилегающие газоны. Отдать такие деньги и так нервничать. За какие грехи. Все видят, все знают, но дурь повторяется и повторяется. Даже вроде волевой и толковый руководитель Лужков не может с этой дурью справиться. А может это происки ЦРУ или пришельцев. Вы не знаете...
А в наших лесных краях до "автокатарсиса" еще далеко.
С моей лоджии открывается прекрасный вид на недалекий сосновый бор, через который и течет наша Черная речка. Правда речка, это слишком сильно сказано. Наверное лет сто назад она и была широкой и глубокой лесной рекой, судя по древней пойме и деревьям растущими на ней теперь. Сейчас же Черная речка это небольшой ручеек, который легко перепрыгнуть с разбега во многих местах, особенно в сухое лето. На ее берегах выросли огромные сосны и березы, ее слабую воду перекрыли упавшие стволы, крупные сучья да отходы "продвинутой" людской жизни. Даже весной ей не хватает силы сбросить все эти оковы и прочистить русло. Поэтому, видимо, ее годы сочтены. А когда-то, в недалеком прошлом, всего лет сто назад, в ней водилась не только рыба, но и гнездились многочисленные бобры и утки, водяные крысы и раки, весной ее подпитывали воды более мощной реки Сестры и многочисленные в этих краях, болота и родники. Сейчас же, последние несколько сот метров ее течения упрятаны в большую трубу под землю. Так и впадает она в Волгу нищим ручейком из черной грязной трубы.
Зато этот малый ручеек протекает недалеко от моего дома. Несколько минут и я в лесу, еще десяток минут ходьбы и вот оно мое заветное место, на крутом бережку ручья, в тиши склоненных черемух и ив, под высокими березами. Рядом стоят, прислонившись друг к другу, пара сосенок-подружек. С удовольствием прихожу посидеть на поваленном бурей деревом, постоять прислонившись к шершавой коре огромной сосны. Здесь хорошо вспоминается прошлое, думается о настоящем.
Здесь хорошо прятаться от обид и сложностей несовершенного человеческого мира. Здесь хорошо слушается тишина. С удовольствием прихожу туда весной, когда только что набухли почки на черемухах и пошел березовый сок. Прихожу, гонимый городской жарой летом, чтобы посидеть в тенистой прохладе листвы. Но чаще всего я бываю там осенью, когда земля и деревья раскрашены многоцветьем опадающей листвы, когда птицы собираются в огромные стаи и их пронзительный гомон оглашает окрестности.
Бываю там и грустную пору черной осени, когда холодные дожди добивают на земле бывшее разноцветье, а потемневшие стволы и ветви голых деревьев, зябко дрожат вершинами под порывами северного ветра. В этот период лес пуст, ничто не мешает спокойному течению мыслей, вспоминается отец, мама, мое детство под их крылом. Бываю, но редко в этом заветном месте и зимой, по первому снегу и потом, когда проезжаю неподалеку на лыжах.
Из окон нашего коридора открывается прекрасная панорама на близкую Волгу. Особенно интересно летом и осенью, когда красавцы, трехпалубные теплоходы вереницей, друг за другом, плывут по реке. В благодатную летнюю пору обычно встаешь утром часов в шесть, садишься на велосипед и через десять минут на реке. Ловишь подлещиков, да и голавлики нередко попадаются. Самое простое и легкое времяпровождение для пенсионера, лучше не придумаешь. Если нет клева, холод или дождь, срочно сматываешь удочки, на велосипед и вскоре уже дома. Только вот такой привередливой и мелкой рыбы я никогда прежде не видел. И леску подавай ей 0,08 мм и крючок N3, который так тяжело привязывается уже не чуткими руками. Не то что на Дону - леска 0,4-0,6 мм и самодельная блесна из трубки в палец толщиной, залитая свинцом. А крючок тройник N14. Такой снастью так намахаешься да находишься за день, что спишь, как убитый. Сейчас же все на пределе возможностей, а они с каждым годом, увы, заметно тают. Даже неудачный соскок с велосипеда отдается долгой пронзительной болью в позвоночнике, видимо, последствия спорта и былых перегрузок.
Но не все так грустно. В жару еще с удовольствием можно поплавать в прохладной волжской воде, позагорать в тени, а вечером пройтись по чистой асфальтированной набережной, наблюдая, как плывут многочисленные катера, яхты и парусники по глади воды. Благодать, красота, сам бы рад взять доску и поднять парус, но спина не та, да и годы берут свое.
Из окна на лестничной площадки открывается сверху прекрасный вид на городское озеро. Когда-то оно утопало в зеленом массиве, не подойти, в нем ловились караси и плотва, быстро прогревалась вода и все купались. Теперь его зажали со всех сторон автодороги, деревья снесли, да и уменьшилось оно вдвое. Вода стала грязной и купаться нельзя. Нет ни рыбы, ни чистой воды, все окультурили. Видна и плотина Волжской ГЭС и широкая перспектива Волжского моря. Летом там можно искупнуться или просто посидеть на берегу, послушать шум прибоя. Зимой стаи москвичей-рыбаков плотно оккупируют прибрежные льды, вылавливая на мотыля подлещиков и окуней.
Некоторые даже остаются с ночевой на льду. Но я предпочитаю более близкие места - Волгу напротив дома и залив возле шлюза. За те семь лет, что я живу в здешних краях, замечаю, как скудеют запасы и мельчает рыба. Судака почти не осталось, лещ заражен, щука стала, что карандаш.
За Большой Волгой, за дорогой на Москву раскинулось широкое Лебяжье озеро, где в далеком 36 году ловил рыбу и мой отец, когда строили здесь ГЭС и канал. Тогда это была речушка, потом ее запрудили берегом канала, вот и возникло озеро. Совсем недавно я частенько выбирался на это озеро, там неплохо брала плотва, да и покупаться в жару - вода с поверхности прогревается первой. Теперь вода стала грязной, все берега усеяны автомобилями, а про рыбу и говорить нечего - варвары процеживают все озеро неводами, благо сети теперь в каждом спортивном магазине. А в этой стране давно укоренился блатарский подход, коль за это деяние не сажают, то это все мое - будь рыба в озере, нефть или газ. И наплевать на всех остальных людей этой страны. Кто не успел, тот опоздал, а совесть и мораль, это не для них. Теперь бывшая прекрасная жемчужина, в которой когда-то селились лебеди, вся истоптана, заплевана, изгажена.
Берега забросаны бутылками, банками, вечным полиэтиленом. Частые проплешины от костров уже не оставили места позагорать и поиграть возросшей численности отдыхающих. Такую жемчужину загубили люди.
А за озером канал, до самой Москвы. А за каналом раскинулся прекрасный лес, вдоль берегов моря. Когда-то, лет сорок назад ездил на моторке по его заливам с дядей Ваней, старым волжским моряком. Ловили рыбу, собирали грибы, косили и возили сено для коровы. Теперь чрез канал переправляются на пароме. Когда паром был дешевым, относительно моего заработка, как только созревала клубника по откосам, я на велосипеде устремлялся туда. Потом шла земляника, грибы, малина и снова грибы до заморозков. Благодатный богатый край и даже в сухое лето здесь неплохо родились грибы, видимо подпор воды с водохранилища помогает. Теперь владельцы парома взвинтили цены. С 10 кг. велосипеда берут 3 руб., а с 2-х тонного "джипа" 20 руб. Т.е. пенсионер-велосипедист платит 15 коп за килограмм, а "новый русский" всего 1 коп/кг. Вот такая социальная политика в этой стране, чем беднее человек, тем больше его обирают. Невыгодно быть бедным.
С трибун "о социальной защите малоимущих", а на деле, пенсионер или пацан дотирует переправу каждого грузовика и иномарку. И всем "по барабану". Что при социализме, когда с пеной у рта горланили с трибун о "Мире во всем мире", а три четверти населения страны работало на войну. За полсотни лет полуголодный народ, под насилием ЦК КПСС, "настрогал" столько ракет, атомных подлодок, отравляющих веществ и прочей "оборонной дряни", что нынешние правители просят займы у Запада на их уничтожение и конца краю нет этому процессу.
Откуда же нам быть богатой страной. Сразу, после войны, не сумели остановить раскрученную махину военного производства, а затем, потрясая своим ракетно-ядерным арсеналом, стали продавливать свои амбиции, свой антинародный рабский устав жизни в другие государства. И понеслась гонка вооружений. Вот и поплатились, "колосс на глиняных ногах" развалился не от ракетно-ядерного удара НАТО, а от нехватки элементарной вареной колбасы по 2 р. 20 к. "За килограммом колбасы, очередь с вечера, с росы...", вот, как жил народ при социализме и не надо об этом забывать.
Народу настолько обрыдла эта власть, что когда свора Ельцина организовала переворот, даже ГБисты отвернулись от коммунистов и все хором начали выбрасывать партбилеты. Не думаю, что этот сценарий проводился под руководством ЦРУ, но то, что сработала стратегия Бжезинского - додавить СССР с помощью длительного снижения мировых цен на нефть, это реальность. Это факт. Раздавили!
В начавшейся анархии, под названием "перестройка", наиболее резвые деятели комсомола, партии и правительства, их подставные люди, верхушка "компетентных" органов и "бригадиры" из зон, быстро прибрали к рукам общенародную, созданную непомерным трудом в течение 70 лет, собственность и ресурсы богатейшей страны мира. И вот закономерный результат, пенсия в 50$, меньше прожиточного минимума, низкооплачиваемый дотирует богачей на "мерседесах", а коммунальные услуги уже перевали за 1000 руб. за 2-х комнатную квартиру, хотя средняя зарплате по стране около 3 000 руб. А надо еще кушать, учиться и растить детей.
Толстомордые, хорошо проплаченные "аналитики" с телеэкранов, никак не могут понять, почему же народ не размножается. Но такое состояние нестабильно, любой трезвомыслящий социолог прекрасно понимает, что империей можно управлять только тоталитарно, имея сильную централизованную власть. Сегодня она еще есть, а завтра... Плюс, все увеличивающиеся ножницы между самыми бедными и богатыми. Даже 10 кратная разница ведет к нестабильности, а у нас 10% богачей, круче 10% самых нищих более чем в 40 раз. Так, что проблемы не за горами. Конечно, многое в этой стране сглаживается тем, что народ за 70 лет сильно запугали, нет ни гражданского общества, ни законов, защищающих личность, да и по количеству дубинок на каждую голову, мы впереди планеты всей. Хотя, тот кто с дубинкой, то же из того же нищего бесправного народа. Сглаживает трудности и идущая полным ходом глобализация.
Наиболее активный народ, которым совесть не позволяет идти в бандиты, махинаторы или в органы, и у которых нет властных амбиций, получив хорошее образование и специальность, свое "право на труд" успешно реализуют за границей, в основном западной. Поэтому политический котел и перегревается не так быстро.
Клапана, регулируемые органами, в виде "народно-патриотических фронтов" и прочих, созданных сверху "бригад" и партий, народом не поддерживаются, а слишком "сумасшедших" лидеров, как пел великий В.С. Высоцкий, увы, у нас нет.
За каналом начинаются грибные и рыбные места, где мы в 60-е годы собирали богатую дань. Уже в июле появлялись сыроежки, первые лисички, а потом, после обильных дождей и серебристых рос с подымающимся с полей на восходе паром, вдруг вылезали белые крепыши и летние опята. А вот август и сентябрь приходилось делить между рыбалкой и грибами. Конечно, рыбалка, как увлечение с детства, более интересное занятие, зато грибы - это запасы на зиму. Хороша водочка под соленые грибочки и картошечку - самая российская еда, да если еще рядом квашенная капустка!
Ниже, где-то у 100-го км, канал пересекает возвышенную гряду и с высокого левого берега открывается красивейший пейзаж на крутую гору правой стороны канала. Особенно впечатляет и чем-то напоминает Южный Урал это место осенью, склон покрытый стройными березами в золотом одеянии, перемежается редкими коричневыми стволами гигантских сосен и красавиц елочек, в зеленых шубках до пят. Причем все это не тесно, не заслоняя друг друга. Все на показ, как на подиуме. Так хотелось побродить там пешком, да увы, не на чем переправиться на другой берег, а от парома далековато.
Еще одно красивейшее место я заприметил в первую же весну, когда ехал в электричке. Солнечный конец апреля, вечереет, но солнце еще ярко освещает проносящиеся за окном вагона, зеленые елки, золотые сосны, темные стволы осин и черемух и лесной снег, уже осевший, потемневший, весь в иголках и веточках.
Только что промелькнул за окном луг с серой пожухлой травой, покрытый клочьями снежной пены и вот снова деревья. Стволы, стволы, стволы...
Вдруг взгляд завораживает непрерывный поток тонких белых березок. Белый снег, яркое солнце и плотный белый непрерывный поток нагих берез, испещренные черными горизонтальными полосками на ослепительно белых стволах. Поезд мчит мимо этой сказочного леса и получается фантастическая белая березовая метель, когда сменяющие друг друга, пятнистые стволы образуют динамичную картину к Свиридовской "Метели", под стук неумолчных колес. Полминуты и опять обыденный лесной пейзаж за окном. Но память уже зафиксировала этот калейдоскоп, эту симфонию черного с белым.
Теперь, когда еду на электричке, ранним утром или вечером, обязательно наслаждаюсь этой красотой прильнув к грязному окну вагона. Опять и опять жду эту краткую встречу с девственной красотой молодых голых березок. Зимой или поздней осенью эта красота видна, но не так впечатляет, как в апреле, когда косые солнечные лучи ярко освещают стволы и снег и создают тот высокий душевный настрой, какой дают картины Левитана и Куинджи. Жаль, что этой красоты другие люди не замечают. Это их не трогает. Жаль, что они так слепы.
Глава 2. Река Сестра.
Но вот грохочущая электричка миновала мост через реку Сестру. Как этот пейзаж напоминает мне реку Сал. Такой же мост, такая же ширина реки и невысокие берега. Только здесь вокруг сплошная зелень, а там светлый тростник, только здесь рядом автомагистраль, судоходный канал, огороды, жилье и люди, а там выжженная степь кругом и ни души. Лишь вдалеке темнеет заброшенный хутор, с продавленной крышей и черными глазницами пустых окон. И над всем властвует тишина. А здесь полумертвая река, с грязной водой и плывущей ряской по всей ширине.
Вдалеке промелькнул и скрылся округлый заливчик, с моими родными местами. Казалось недалеко от города, рядом ж/д и слышно, как стучат проходящие по мосту электрички, а в наступившей тишине вдруг прорываются громкие возгласы людей с соседних огородов, но здесь на берегу залива и есть мое заветное место. Этот участок берега редко посещаем людьми, так как находится в лесу, с двух сторон непроходимые по весне болота и лишь еле заметная тропка приводит на заросший берег залива. А на тропку можно попасть, лишь проехав по узкой полосе между колючими заборами двух соседних огородов. Берега этого лесного залива заросли склоненными к воде деревьями и кустами и приходится каждую весну вырезать, заросшие за лето и осень свои удачные места. Сколько за эти годы я оставил на этих корягах, ветках и густой водной траве крючков и поплавков, одному Богу известно. Но у меня до сих пор в глазах оборванная отцовская блесна с пупырышками, зацепленная за торчащее под водой бревно. Произошло это в далеком 60-м году, а вот что и где потерял в прошлом году не помню. Наверное та была последним, из того, что осталось у меня от отца, что на ней был след его рук, а нынешние потери восполнимы. Блесен и крючков у меня столько, что до конца дней хватит. А ту, отцовскую поленился доставать, была осень, ветер и дождь и лезть в глубину, в холодную воду было жутко. Думал, приду завтра, в лучшую погоду и поныряю за блесной, но так, почему-то и не удалось. Вскоре встал лед, а на следующее лето этого бревна на том месте уже не оказалось. Вот и осталась та отцовская блесна в моей памяти на сорок лет.
Особенно хорош залив поздней весной, когда он очистится от синего ноздреватого льда и прибавится свежей талой воды с различных ручейков и болот. Вода быстро светлеет и уже к майским праздникам можно ехать на рыбалку и ловить мелочь на заливе. Только, что проклюнулись горьковатые, сморщенные, как лица новорожденных, нежные листочки на многочисленных в этих местах кустах черемухи. А рыба, зашедшая в этот мелководный залив, с быстро прогреваемой водой, начинает искать места для нереста. Вместе с рыбой приплывают на лодках и хапуги-браконьеры, с сетями и другими изощренными орудиями лова.
Хотя сюда, изредка по весне и наведывается рыбоохрана. Мобильные телефоны теперь у многих, вот, видимо кто-то и стучит.
Мое же место в небольшом заливчике, который отделен от основного залива, узкой, мелкой, кривой протокой и весь закрыт высокими кустами и деревьями. Вода там прогревается быстрее всего, волнения нет и слышно, как на границе с соседним болотом идут веселые игры карасей, голавликов и плотвы. Можно часами стоять на крутом, заросшем бережку, прислонившись полулежа к стволу большой черемухи, что свесила ветки в воду. Интересно наблюдать в лучах солнца за перемещением и суетой рыбешек. Крупной рыбы в заливе не встретишь, щука на полкилограмма по местной классификации уже крупный экземпляр. В донских краях было стыдно такую брать, обычно возвращали в воду, пусть растет. А на поплавочную обычный улов, пара карасей или подлещиков, пяток плотвичек да десяток уклеек и голавчиков, считается нормальным, хотя все про все тянет на максимум на один килограмм. Зато, если не клюет, или похолодало и подул северный ветер или дождь припустился, на велосипед и через полчаса неспешной езды ты уже дома.
В конце мая, клев обычно начинается и в большом заливе и там у меня есть несколько укромных мест. Вода с поверхности уже потеплела, но трава и ряска еще не разрослись, еще только у самого берега и наступает раздолье для голавлей и плотвы. Удивительная рыба голавль, полвека ловлю эту хитрую красивую рыбу и все удивляюсь ее повадкам и нравам. Как-то стою на крутом берегу, спрятавшись в листьях наклоненного дерева. Вдали ходят голавли стайками, я им подкидываю небольшой кусочек хлеба и к нему устремляется вся стайка. Вот самый смелый делает стремительный бросок, но не хватает корку, а ударом хвоста закручивает воронку и по тому, как крутится и уходит вниз корка, мгновенно определяет, что с ней делать. Толи есть, толи сказать всем своим видом, притаившемуся рыбаку: "Сам дурак". А один раз смышленый голавль вообще учудил, увидев меня. Подплыл поближе и начал нападать на подводный лист, откусывая по куску. Дескать, заходи рыбак в воду, я с тобой сделаю тоже самое.
Небольшая, трехсотграммовая рыбешка, грозит семидесятикилограммовому исполину на берегу. Вот это смелость. После такого действа я голавлей зауважал еще больше. Парадокс, но и они, глазастые и сообразительные тоже попадаются на крючок. Видимо от охотничьего азарта перевозбуждаются и теряют бдительность. Они бросаются на наживку, как на пришлого врага, который "ведет себя неправильно на их территории". Щуки теряют самообладание еще быстрее. Они самые главные в реке, на вершине пищевой пирамиды, поэтому ход железяки-блесны вызывает у них еще более сильный азарт и потерю бдительности. Но я не разу не видел, чтобы даже щука щелкала зубами на человека.
Приучив рыбу кусочками, бросаешь туда и свою насадку на крючке. Как всегда в стае находится самый смелый, азартный, голодный и психически неуравновешенный голавль, удар, потяжка и здесь не прозевать бы с подсечкой - половина схвативших рыб обычно сходит. Но вторая половина остается на крючке. Голавль слабеет быстро и вот он уже бьется в моем мешке, в прохладном тенечке.
Уже в конце июня залив мелеет, зарастает травой на двадцать- тридцать метров от берега так, что не забросишь поплавок до чистой воды и приходиться ждать осени, когда трава наконец-то осядет на дно и снова появятся окна чистой воды. Потом здесь снова появляются голавли и уклейка, порезвиться напоследок в еще теплой воде. Но этот период недолог, пара недель и зачастили холодные дожди конца осени. А потом и снег начинает морозить воду и рыбаков, сидящих на берегах. Рыба уходит на дно, а рыбаки сидят дома до ледостава. Только и остается им, как глядеть в окно да вспоминать былое, пока озера и реки не затянуться прочным льдом.
Но пока лето в полном разгаре, ночи короткие, вода теплая, рыба уходит в глубокие прохладные места, особенно там, где бьют подводные родники со дна. Перемещаюсь я и туда, где Сестра впадает в реку Дубну. В хорошие, не очень сухие годы, там можно полакомиться дикой клубникой, а в богатые годы даже собрать на запашистое целебное варенье.
Но это днем. А сейчас рассвет. Красное солнце медленно поднимается из-за высоких деревьев на правом берегу, закидушки с опарышем уже заброшены, поплавочная удочка прочно стоит на береговой рогульке, а сосредоточенный взгляд бегает от поплавка, к сторожкам закидушек. Вот сторожок-грузик на одной из закидушек пришел в движение. Судорожно хватаешь удилище в правую руку, весь в напряженном внимании. Где же вторая потяжка, ждешь не дождешься. А в это время поплавок приходит в движение и ложиться на бок. Толи груз лег на дно, толи лещ поднял, не углядел. Сообразительные комары, угадывая своими микро-мозгами, что руки рыбака заняты, быстро облепляют лицо и начинают пить чужую, т.е. мою личную кровь, упиваясь безнаказанностью. Бросаю закидушку, бью себя по морде, т.е. по комарам, а левой подсекаю поплавочную. Есть! Что-то тяжелое медленно вываживаешь из глубины, леска-то всего 0,15 мм, а поводок вообще 0.12, чуть порезче и обрыв. Со всей нежностью и осторожностью поднимаешь подышать воздухом подлещика грамм на четыреста. Радости, полные штаны. Комаров уже не замечаешь.
Теперь подольше леща помучить и лишь потом к берегу. Привычно рукой под жабры и широкое скользкое тело рыбины пускает слизь уже в мешке. А вот и вторая закидушка заговорила. Сторожок ходит ходуном. Резкая подсечка. Вытаскиваешь, а там пусто, обрыв крючка. Видно был лещ покрупнее первого. Вот так методом проб и ошибок набираешься очередного опыта. Пока привязываешь поводок с крючком драгоценное время уходит. А с ним уходят и лещи. Одни комары усердствуют, впиваясь в занятые руки и другие открытые части тела. Но вот крючок привязан, комары убиты, только красные пятна выдают места их атак на теле и снова глаза туда-сюда, с поплавка на закидушки и обратно.
Хорошо, когда стайка отдаст еще двух-трех подлещиков тебе, но обычно она не задерживается и уходит по глубине 3-4 м по своим рыбьим делам дальше...
Вновь и вновь бросаешь приманку, в надежде возвратить беглецов. Иногда это помогает, но чаще лишь одна вездесущая уклейка долбит плавающие поверху кусочки. Чтобы скрасить время, переходишь на более легкую снасть, с малым поплавком и без груза.
Насадка - давленный червяк. Именно давленный, свежий, живой эта дрянь игнорирует, видимо не по вкусу. Крючок N3-4 , леска 0,1 мм и пошла ловля! Закид, подсечка, закид, подсечка и так в течение часа. На большее нет сил. Конечно, не каждая подсечка возвращается с добычей, но штук двадцать-тридцать за час нередкий результат. Хотя иногда бывает всего и пяток. Ловить эту шуструю серебристую прожорливую рубку одно удовольствие. Жаль уж очень она мала. С нее я начинал в раннем детстве, в восемь лет, ею и заканчиваю в шестьдесят. Ее жор и настроение не поддается никакой логике. Иногда при северном ветре она ловится лучше, чем в затишье, весной лучше, чем летом, а еще лучше в конце осени, когда все другие рыбы уже спят на дне. Но как говорит рыбацкая пословица: " На безрыбье и сам раком встанешь...", приходиться довольствоваться малым.
Пока ловил лещей и уклейку, солнце поднялось высоко и начинает припекать. Клева нет. Пора сматывать удочки, искупнуться, перекусить и идти искать голавлей вниз, за устье. Там осторожно бродя по берегу, из-за кустов высматриваешь стайки этих чернохвостых рыб. Бросаешь кусочки хлеба в воду и наблюдаешь - вдруг появится черный хвост и лишь потом начинаешь различать, в не очень прозрачной воде, тело и массивную голову небольшого красавца-голавля. Тогда осторожно садишься, метров за двадцать выше по течению, чтобы не спугнуть рыбу и далеко, далеко забрасываешь насадку с легким поплавком. Течение постепенно сносит насадку прямо к голавлям и им ничего не остается делать, как хватать ее. Обычно такой способ срабатывает неплохо и приносит добычу. Но Дубна, такая река, где течение часто меняется на противоположное - прошел корабль по далекой Волге и течение пошло вспять, увеличили сброс воды на ГЭС, то же самое. Да и от ветра течение нередко останавливается. Так неприятно для человека выросшего на стремительной реке, но ничего не поделаешь, надо приспосабливаться и довольствоваться тем, что есть.
Раньше я ездил на велосипеде ловить голавлей и в другие места, за три километра выше по течению, в объезд, с выездом на шоссе.
Теперь эти бывшие дикие, уединенные места обросли дачами и садоводческими участками, все изгадили, народу на реке стало много, а рыба исчезла. Вот и приходится искать места, где она еще осталась, но вскоре ее и там не будет. Просто на глазах видно, как скудеет река и мельчает рыба.
Есть на Дубне хорошие места у профилактория, но проблемы те же - много народа, браконьеры с лодок ставят сети, да и добираться далековато. Неужели трудно издать закон, запрещающий ловить сетями в малых реках. Ловить сетью только по лицензии, в указанном месте и строго в указанное время. Нарушил - осудили так, что остался без машины, лодки и с конфискацией недвижимости или лишением в свободы, как в других цивилизованных странах. А у нас один гребет общенародную собственность лопатой, а другому, совестливому, даже пригоршня не достается. И так не только с рыбой, но и с нефтью, газом, лесом. Все захватила кучка олигархов - монополистов. Штраф же за нарушение - в пределах двух-трех бутылок водки. Причем у нас закон по браконьерству един, что в безрыбной московской области, что в рыбной Астрахани или далекой Камчатке. А оштрафовали, с конфискацией движимости и недвижимости, сотню -другую подмосковных браконьеров, да прилюдно информировали в СМИ и по телевидению, как рекламу, решение судов по конкретным лицам по фамильно в течении года, рыбы сразу бы прибавилось. И причем тут свобода граждан и демократия. Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода других граждан. Иначе надо жить на необитаемом острове, или анархия. Только народ может быть в законе, никто не может быть выше закона, или находиться под законом. Так сказал один великий человек из демократической Америки.
За рекой Дубной простираются широкие лесные просторы с хорошими грибными местами. В последние годы, в конце лета и в начале осени, я с удовольствием посещал их, как только подорожал проезд на пароме через канал. Полчаса, как говориться от стола и ты в дремучем лесу, если есть авто. На велосипеде приходится тратить времени вдвое больше, да ходить с ним по лесу тяжело. В этом лесу есть места, мы набирали большую корзину белых и красноголовиков за пару часов вдвоем с внуком.
В конце сентября, перед самыми заморозками, нередко я посещал богатое на молодые подосиновики, место. На этой бывшей вырубке, что вся плотно заросла десятилетними березками и осинками, вот под ними-то, в густой траве и в папоротниках, вдруг за несколько дней вылезали сотни темноголовых, хотя встречались и альбиносы, чистых, слегка подмерзших, подосиновиков. Бывало зайдешь в этот молодой лесок ранним утром, в туман, когда на деревьях и на траве обильная толи роса, толи остатки недавнего дождя - через пятнадцать минут прорезиненная длинная штормовка вся мокрая снаружи. А грибочки стоят на мясистых белых ножках, только что вылезшие из зеленовато-серого мха. Осторожно срезаешь их ножом, поглядывая по сторонам, где другие их сородичи. А они притаились вокруг, спрятавшись во мхе или укрывшись под широкими листьями пальм-папоротников. Некоторые еще не оттаяли от легкого утреннего заморозка, стоят как хрустальные и хрустят при срезе ножом. Ни одного червивого гриба. Чистые, молодые, мясистые грибочки и в траве и во мху, но особенно много их в старой глубокой колее от трелевочного трактора. Стоят, затаившись от страха, обездвиженные. За несколько часов так нанаклоняешься за каждым, что спина гудит и не хочет разгибаться.
А дома опять труд - грибы надо промыть, сварить и засолить в трехлитровые банки. Зато зимой, после лыжной прогулки так приятно закусить хрустящим подосиновиком или опенком рюмку водки, под вареную рассыпчатую картошечку и жареную на душистом подсолнечном масле с лучком свиную шпикачку. Никакие заморские деликатесы не могут соперничать по вкусу с нашей простой русской национальной едой. За многие столетия мы привыкли к такой простой традиционной пище. И ни что другое с ней не сравнится. Никакой "Макдоналдс" и гамбургер. Эта еда для белых воротничков в присест, а не для неспешного смака после длительной физической нагрузки.
И хотя, согласно TV, нынешнее поколение выбрало "Пепси", но они не "экстремалы". Они мои реальные радости детства и юности переживают полулежа в мягких креслах, глядя в телевизор, когда там показывают однообразный ужас или псевдолюбовь. При этом еще умудряются непрерывно набивать свой тяжелый живот очередной порцией безвкусной пищи. Адреналин их посещает редко, да и зачем он, когда у них все и так в достатке имеется. Но я никогда бы не поменял свое свободное, голодное босоногое детство, ночевки у костра и плавание на бревнах, на их псевдоощущения в четырех стенах, от присмотра бесконечных боевиков и мультиков. Процесс всегда интереснее, чем результат.
И этим тоже, человек отличается от других животных или скотов.