Корнаков Герман Николаевич : другие произведения.

Капли корсара

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Существует переработанный вариант этого романа, но я разместил вариант без правок... Заранее прошу прощения за множество ошибок. Аннотация: пока нет...

  Г. Корнаков
  __________________________________
   "Капли корсара"
   роман, фантастика, 11, 2 АЛ.
  
  "Итак, не бойтесь их: ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы,
   и тайного, что не было бы узнано.
  
  Что говорю вам в темноте, говорите при свете: и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях".
  Мат. 10; 26,27.
  
  
  Содержание:
  Часть 1 - "Антипапа"
  Глава 1-15
  Часть 2 - "Прозрение Элохима"
  Глава 1- 21
  Эпилог
  "Антипапа"
  
  
  - Я настойчиво рекомендую вам, Ян Генрихович, внимательно понаблюдать за этим гением, - говорил худощавый мужчина, лет сорока - сорока пяти, с высоким морщинистым лбом и седой шевелюрой. - Его исследования могут оказаться весьма полезными для нас. Такие безумцы от науки иногда могут далеко зайти, вам-то уж это известно лучше, чем мне.
  - С вами трудно не согласиться, - тот, кого называли Яном Генриховичем, устало откинулся на спинку эргонома. - Григорий Алексеевич Палвывчев действительно умен и настойчив, но мне он не кажется тем, кто смог бы приблизиться к идеям Творца, а тем более что-то самостоятельно реализовать. Его научный уровень еще крайне далек от истинно человеческих высот и поэтому я не разделяю вашего беспокойства консул.
  - Мне тоже сдается, что он не сможет добраться до тайн Элохима, но кто знает, профессор, кто знает... Что-то мне подсказывает, что мы еще встретимся с этим Палвывчевым, а я, как вы знаете, ошибаюсь крайне редко.
  
  Глава 1.
   Закат раскрасил небо в нежно-розовые и фиолетовые тона, так, словно кто-то раздавил в молоке огромную, черную смородину. Упоительный весенний ветерок доносил ароматы цветущих садов, перемешиваясь с запахами разогретого асфальта и снежно-белой черемухи.
  На празднике жизни, казалось, неуместным выглядело серое здание архива, на пять этажей вросшее в цветущую землю. Искусственное освещение, бетонные стены, окрашенные масляной краской и вездесущая книжная пыль, с которой боролись, но она появлялась снова и снова, как будто пытаясь спрятать от людей сокровенные тайны, воспаляя веки архивистов.
  Лариса Геннадьевна Палвывчева - тридцатилетняя, голубоглазая красавица с каштановыми волосами и кукольной внешностью несколько лет работала в архиве, променяв солнечный свет на книжные сокровища.
  В институтской среде тружеников этого отдела, за глаза называли не иначе, как "крысами". Они, конечно, догадывались, но не очень-то расстраивались по этому поводу. Исключением была Лариса, готовая любому перекусить горло, доказывая, что без архива - работа остальных - трата драгоценного времени.
  Еще в медицинском она увлеклась историей. Любовь к чтению, поиск всего загадочного и желание познать больше, нежели написано в учебниках - путь, который привел ее в НИИ.
  Открывшиеся перед ней тайны сразу же поглотили и на несколько лет вырвали из нормальной человеческой жизни. Пожалуй, она была единственной в отделе, кто на все сто процентов, оправдывал свое второе имя, превратившись в "архивную крысу" с большой буквы.
  Работа Ларисы Геннадьевны - изучать чужие архивы, регулярно появляющиеся в сером здании, обнесенном колючей проволокой.
  На ее рабочий стол попадали: и данные самых засекреченных лабораторий, и записи монахов, и воспоминания лекаря, жившего тысячу лет назад.
  В этот отдел стекалась информация хоть каким-то образом касающаяся медицины. Тысячи диссертаций и научных работ, записи выступлений на конгрессах, вырезки из газет и журналов - вот что такое архив НИИ. По сути это можно было бы назвать огромной медицинской библиотекой, если бы не гриф "совсекретно", отметивший чернильным прямоугольником каждый титул.
   Сегодня вечером, когда рабочий день подходил к концу, на ее стол попал старинный фолиант с записями личного врача антипапы Иоанна ХХIII. Улыбнувшись при виде такого сокровища, она нежно провела рукой по кожаному переплету и приготовилась читать, но в кабинет без стука вошел один из руководителей отдела психогенных исследований.
  - Шнайдер, - коротко представился визитер. - Мне, кажется, что мы с вами раньше встречались. (Подобное обращение обычно сильно раздражало Ларису.)
  - Мне кажется, что вас зовут Лариса, если я, конечно, не ошибаюсь? - произнес он и движением фокусника извлек из-за спины ветку цветущей черемухи и, галантно, чуть наклонив голову, преподнес ее Ларисе.
   - Кому кажется, пусть крестится, - недружелюбно отозвалась Лариса, но вид черемухи, источающей сумасшедший запах, смягчил ее тон. - Вас, кажется, величают Михаил, я не ошиблась?
  - Ну, вот теперь вместе и перекрестимся, - обрадовавшись удачной шутке, произнес, улыбаясь Шнайдер. Раз все так удачно сложилось, я могу перейти сразу к делу, если вы конечно не возражаете.
  - Помилуй Бог, какие тут могут быть возражения, особенно после окончания рабочего дня. Меня здесь нет. Это мираж, мой фантом. Все рабочие вопросы, уважаемый Михаил завтра, если вы, конечно, не возражаете, - озвучила свою часть диалога Лариса.
  Шнайдер принял игру и, жеманясь, как студент перед первокурсницей, заламывая руки, стал умолять великую хранительницу книжных тайн уделить ему хоть одну минуту своего драгоценного времени.
  - Вам бы в театр,- посоветовала Лариса, - правда, подумайте, у вас классно получается, так что из уважения к искусству я готова вас выслушать. Говорите.
  - Мне, Ларочка, вы позволите вас так величать? Мне нужны вот эти книги и по возможности завтра. Ваших сотрудников давно и след простыл, так что я заявочку оставил бы вам, а вы бы ее завтра передали своим. Хорошо? Не в службу конечно, а ради.., - он не договорил.
  - И все?
  - И все, но если хотите, могу предложить проводить вас домой. Однако мне показалось, что вы чем-то очень заняты, - Михаил выжидательно смотрел на Ларису.
  Она взглянула на него из-под очков, готовясь ответить колкостью, но не успела.
  - Понял, понял. У-хо-жу. Всех вам благ, надеюсь на.., - расшаркавшись, Шнайдер удалился.
  "В нем что-то есть" - подумала Лариса, открывая первую страницу старинной книги.
  ***
   Фламиниевая дорога вела к Сполето - городу, раскинувшемуся на склоне зеленого холма.
  Справа от дороги, за виноградниками, в скрытой от посторонних глаз пещере собрались монахи. Зеленая поросль загораживала вход, а шум ветра приглушал их и без того тихие голоса.
  - Говорю вам Иисус приходил на землю призвать грешников к покаянию, - голос говорившего был не громким, но наполненный истинным смирением и верой.
  В свете тусклого факела были плохо различимы скрытые под капюшонами лица, тогда как тихий голос, под сводами пещеры, усиливался и доходил до каждого слышащего уха.
  - Иисус учил не стяжать земные богатства, а возлюбить ближнего и лечить страждущих. "Ибо не здоровые имеют нужду во враче, но больные", - так говорил Иисус, - подняв вверх указательный палец, с жаром проповедовал молодой монах.
  Его длинные черные волосы закрывали половину болезненно-бледного лица со слезящимися от волнения глазами.
  - "Не берите с собой ни золота, ни серебра, ни меди в пояса свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха", - так говорил Христос своим апостолам, посылая их проповедовать истину о Царстве Небесном, - повторял он слова Евангелия. - Вот и я зову вас. Станьте моими братьями. Сбросьте одежды свои, и я назову вас минориты.
   Франциск - так звали монаха, поднял вверх руку с деревянным крестом и некоторое время молчал, готовясь произнести самое важное.
  - Волею Сына Божия мы создадим орден. Я умолю папу принять наш устав, и в нем не будет места золоту, - Франциск говорил, стараясь заглянуть в глаза собеседников, - а будет только Христова бедность, вера и послушание.
  Колеблющиеся тени на стенах пещеры, соглашаясь с Франциском, кивали капюшонами.
  - В свое время каждый из нас дал обет бедности и отрекся от мира. Теперь же, мы обязаны вернуться, и наш голос услышат народ и церковь.
  Франциск молчал, ожидая ответа от собравшихся монахов, и только звук перебираемых четок и еле слышное шевеление губ молящихся нарушали тишину пещеры.
  (В 1223 г. папа Гонорий III утвердил устав нищенствующего ордена).
  ***
   Лариса читала и никак не могла понять, как эта простая идея могла завоевать сердца тысяч и тысяч, вместить в себе все, начиная от миссионерства, науки, медицины и заканчивая светской политикой и инквизицией. Как им удалось создать тысячи монастырей в Европе, Новом свете и на Востоке? Как удалось по крупицам собрать знания и таких разных людей, как Данте, Микеланджело и король Людовик IХ?
  Удивляясь грандиозности и масштабам, какое приняло монашеское движение, ей на секунду показалось, что и она и ниишный архив - тоже часть великого Францисканского ордена.
  - Ну, на сегодня, пожалуй, и хватит. Кажется, я слегка зачиталась, - произнесла она вслух, едва взглянув на часы.
   Выключив настольную лампу, она быстро вышла из кабинета.
   В плохо освещенном коридоре колыхнулась тень. Лариса вздрогнула от неожиданности.
   - Однако, вы припозднились, Лариса Геннадьевна. Работа на износ в нашей стране противопоказана, - ухмыляясь, произнес знакомый голос.
  Опираясь на пыльную стену, ее ждал Григорий.
  Григорий Алексеевич Палвывчев относился к категории молодых, да ранних. В тридцать лет он уже защитил докторскую диссертацию и возглавлял один из самых престижных отделов института.
  Его не любили молодые коллеги за упорство, с каким он вгрызался в науку и заставлял это делать подчиненных. Его не любили маститые ученые, так как считали выскочкой, но все же иногда прислушивались к мнению молодого дарования. Его не любило и начальство за то, что когда-нибудь Палвывчев неминуемо потеснит его в удобном и давно родном, директорском кресле. Его не любил ни кто, кроме "архивной крысы" - Ларисы.
  Внешне, Григорий напоминал античного героя, с той лишь разницей, что носил потертый джинсовый костюм, а на голове вместо смазанных благовониями кудрей, красовалась отполированная до зеркального блеска лысина.
  - Как ты меня напугал, - Лариса, демонстративно набросилась на мужа с кулаками.
  - Ты же сказала, что не долго, а сама.., - Григорий обнял ее и нежно поцеловал. - Не хотел тебе мешать, ждал, а тебя все нет и нет. Я ужасно,.. вернее страшно,.. нет,.. страшно-престрашно соскучился, - он говорил почти шепотом, прижимаясь губами к ее волосам.
   Может это покажется кому-то странным, но ему безумно нравились ее волосы. Иногда, ему казалось, что он любит не Ларису, а только ее волосы, на которые он готов смотреть часами.
  - Мы же договорились, что сегодня у нас посиделки, - так на их языке называлась вечерняя работа, не записанная ни в какие планы и не утвержденная никаким начальством.
  Григорий в такие дни обычно экспериментировал, как говорится без присмотра любопытных глаз коллег, а Лариса - читала, пытаясь отыскать что-то полезное для работы мужа по психотропным препаратам. Здесь, как любил говорить Гриша, годится все, начиная от рецептов шаманов, до ультрасовременных разработок.
  Несколько лет назад ей случайно попался рецепт снадобья используемого индейцами при ритуалах в северной Америке, а уже через несколько месяцев Григорий проверял усовершенствованный вариант этого зелья на моджахедах, выплеснув его из ВАПа (выливной авиационный прибор) над одной из их баз в горах. Запись той видеосъемки до сих пор снится ему по ночам, как нескончаемый кошмар. ...Обезумевшие люди срывали с себя одежду, бросались с обрыва, галлюцинировали, стреляли и рвали друг друга зубами...
  Григория сразу же заметили, и он быстро пошел в гору: защитил докторскую, получил лабораторию, но стал замкнутым и всячески избегал любых разговоров по душам, тяжело переживал... и вот однажды... они с Ларисой поклялись, что больше, никакой войны... только чистая медицина...
  - Есть что-нибудь новенькое? - поинтересовался Григорий.
  Обрадовавшись вопросу, Лариса, как всегда начала увлеченно рассказывать о монахах францисканцах, папах и Итальянских городах...
  Он всегда восторгался ее удивительной способности читать. Казалось, она просто перелистывает страницы, но Лариса глотала мегабайты информации, запоминая все до мельчайших подробностей, а потом увлеченно пересказывала ему. Рассказывала она так, что в его голове рисовались реальные картины, словно он сам был рядом с братом Франциском в окрестностях Сполето или шел под парусами на корабле корсаров, а рядом стоял сам Бальтазар Косса.
  Глава 2.
   - Все, что ты видишь вокруг - когда-то была наша земля, - граф Баланте, потрепал сына по плечу и грустно посмотрел вдоль береговой линии.
  Вершину Везувия закрывали облака. Руины римских городов, Флегрейские поля, да и сам Неаполитанский залив сейчас отдаленно напоминали о былом могуществе римских патрициев.
  - Наш род совершенно обнищал, - граф Баланте тяжело вздохнул.
  - Корнелию Косса, Цезарь подарил Искью (остров на западной окраине Неопалитанского залива) и это все, что осталось у меня, - граф еще раз тяжело вздохнул и направил гиг в сторону небольшой бухточки, где шлюпка мягко ткнулась носом в песчаную отмель.
  Сады и виноградники, раскинувшиеся у подножия Везувия, плавно переходили в сосновые рощи, поднимающиеся к вершине и скрывающиеся в низких облаках.
  - Отец, я хочу уйти в море... Жизнь среди виноградников не для меня, - молодой человек смотрел на растрепанные ветром седые волосы отца и ждал ответа.
   -Поступай, как знаешь Гаспар.
  В эту минуту графу показалось, что сын очень быстро повзрослел.
  - Я уже стар и мне пора на покой.
  Граф давно готовился к этому разговору с сыном, но откладывал, словно пытаясь уберечь Гаспара от трудностей взрослой жизни.
   - С сегодняшнего дня ты станешь в нашей семье старшим, а я...
  Граф Баланте тяжело перевалился через борт и, прихрамывая, пошел вдоль берега. Рядом с отцом, походкой атлета, шел Гаспар, вдыхая полной грудью морской воздух, ощущая себя молодым графом и корсаром одновременно. Повернув в сторону моря, гордое, с истинно римскими чертами, лицо, Гаспар грезил о морских сражениях, ловя щекой долетавшие до него соленые брызги.
  - На первых порах тебе будет трудно, но скоро подрастет Бальтазар. Живи сам, как считаешь нужным, но только не забывай, что я тебе говорил. Ты - Косса. Помни сам и пусть это запомнит брат.
  ***
   В свои тринадцать лет, Бальтазар, ежечасно грезил о море. Рассказы Гаспара о баталиях, свист ветра, паруса и набегающие волны - заставляли трепетать его душу. Старший брат стал корсаром. Кровавый промысел манил к себе и Бальтазара, а однообразная жизнь, в родительском доме, только терзала горячее сердце.
  По ночам Бальтазару снилось, как он с коротким клинком врубается в схватку, нанося смертельные удары своим противникам, а утром он шел к Гаспару и вновь упрашивал брата взять его в море.
  Бальтазар был красив, не по годам умен и хорошо сложен. Он неплохо фехтовал и умел за себя постоять и поэтому не мог понять упрямства, с каким ему постоянно отказывали.
  - Ты меня берешь с собой или нет? - Бальтазар метнул в Гаспара колкий взгляд.
  - Или что?
  - Или, я сам найду себе место, у более сговорчивых, чем ты, - на этот раз Бальтазар говорил пылко и убедительно.
  Это уже было похоже на ультиматум и, Гаспару ничего не оставалось, как поддаться на постоянные уговоры и взять молодого Косса с собой.
  ***
   Несколько дней команда отъявленных головорезов под предводительством Гаспара шныряла на трех лодках вдоль побережья, высматривая на горизонте корабли.
  Легкий бриз наполнял паруса, и лодки легко разрезали темную зелень морской волны. Солнце кровавым пятном медленно уходило за линию горизонта. Резко сменившийся ветер погнал высокую волну, предвещая приближающийся шторм.
  - К берегу, - скомандовал Гаспар. - Убрать паруса. Весла на воду.
  Команда навалилась на весла. В вечерних сумерках лодки напоминали римские галеры, хищно устремившие носы в сторону медленно приближающейся суши.
  - Слева по борту парус, - перекрикивая шум ветра, прокричали из первой лодки.
  Спрятав шлюпы за мыс, Гаспар выжидал, когда купеческий когг, подгоняемый резким, порывистым ветром, пытаясь избежать шторма в открытом море, войдет в бухту и встанет на якорь.
  Гаспар грозно оглядел свою команду и, выхватив из-за пояса абордажный клинок, потряс им в воздухе:
   - Не орать. Первому кто откроет рот, сам вырву язык и скормлю крабам.
  В наступившей темноте, борясь с волнами, мокрые и злые корсары тянули лодки, торопливо огибая мыс. В бухте, закрытой от ветра и высоких волн, мерцая одинокими огнями, покачивался на волнах корабль. Гаспару было безразлично чье это судно и что оно везет. Его интересовало все, лишь бы это стало его добычей. Такая неразборчивость мало чем отличала его команду от шайки обычных для тех мест пиратов.
   - В лодки... Весла на воду... Наа-ваа-лись...
  Лодки ныряли и поднимались на волне. Корсары, охваченные острым чувством предстоящей схватки, налегая всем телом на весла, устремились к коггу. Скрытые темнотой и шумом непогоды они подобрались под самый борт "купца". Взмах и абордажные крюки полетели вверх, цепляясь за борт...
  Бальтазар одним из первых вскарабкался на палубу и чуть не угодил под сокрушительный удар мушкели. Увернувшись, он по самую рукоятку вогнал короткий нож в горло огромного матроса. Захрипев и разбрызгивая кровь, гигант безжизненно рухнул на палубу. На когге метались люди с искаженными от страха лицами, пытаясь отчаянно сопротивляться натиску обезумевших от кровавой схватки пиратов. Где-то на юте от разбитого фонаря вспыхнул пожар. В свете ярких языков пламени сверкали короткие мечи и абордажные клинки. Душераздирающие крики атакующих, стоны умирающих и раненых разносились над бухтой. Бальтазар не слышал и не видел людей, перед ним были враги, которых он разил, резал и колол, не испытывая ни страха, ни жалости.
  Короткая схватка, как взмах кортика, закончена, пожар потушен, выброшены за борт трупы и на палубе правит новая команда, упиваясь успехом и видом богатой добычи.
  Над заливом розовела заря. Ночной кошмар растворился в первых лучах восходящего солнца. Спокойное море, крики чаек, ласковый ветер и умиротворяющий шум морского прибоя.
  ***
   Семь лет под ногами Бальтазара качалась палуба, семь лет он скитался по морям, грабя и убивая беззащитных, и семь лет судьба была к нему благосклонна, отдавая в его руки золото и живой товар. Имя Бальтазара Косса стало известным, его боялись и уважали.
  Утолив первую жажду крови и наполнив родительский дом, на острове Искья, драгоценностями и рабами, он теперь мало интересовался материальными благами. Его единственной страстью стали женщины, которых он перебирал, как мать чечевицу, но при этом, не пропуская даже черных и сморщенных зерен. Его любили и ненавидели, желали и мечтали о кровавой расправе.
   В искитанских рощах перекликаются птицы, на изумруде пастбищ серо-белые пятна овечьего гурта, террасы с виноградниками на склонах Эпомео и белые туфовые скалы, уходящие к искрящемуся на солнце морю, а на горизонте Арагонская крепость, как большой каменный корабль разрезает носом набегающие волны.
  Странно, но эта картина больше не тревожила сердце Бальтазара. Родина казалась теперь маленькой и не способной понять широты его честолюбивых устремлений. Римская кровь кипела в нем, перемешиваясь с тягой к новому и не испытанному. Карьера корсара в настоящее время мало его привлекала. Теперь он думал только о Болонье и студио... Единственная, кто разделял его стремления - это мать. Она была свято уверена, что Бальтазару предначертана великая судьба.
  Пробивающееся сквозь виноградную листву осеннее солнце, рисовало на каменных плитах замысловатые узоры. Бальтазар с изумлением смотрел на мать - мудрую женщину, способную понять и дать нужный совет.
  - Я могу приготовить кролика по римски, в белом вине, но настоящий вкус ты сможешь оценить только в Риме, - говорила она Бальтазару в небольшой беседке, увитой багряными листьями осеннего винограда.- Доверь свою судьбу Господу и, не оглядываясь, иди туда, куда зовет сердце.
  ***
  - Ты меня слушаешь? - спросила Лариса, заметив, что Григорий не поддакивает и не переспрашивает.
  - Ты знаешь, я, кажется, слегка запутался. Не обижайся я серьезно. То ты о Франциске, то вдруг о Бальтазаре, а если честно то, я слегка задумался. Последнее время у меня абсолютно не ладится с экспериментами. Все мои крысы гибнут, и я не могу ничего поделать. Может я зря с этим связался? Ковать мирный атом оказалось значительно сложнее, чем я предполагал, да еще втихаря. Мои постоянно суют свои носы но, похоже, пока ничего не подозревают.
  Они шли по вечерней аллее, вдыхая весенние ароматы и радуясь тому, что идут рядом под не уверенные трели соловья, спрятавшегося в раскидистых кустах сирени.
  - А ко мне сегодня Шнайдер заходил и черемуху принес, - прервала молчание Лариса.
  -Что так? Ухлестывает мерзавец? - вырвалось у Григория и затем, пытаясь смягчить, спросил: "По делу или так от скуки?"
  - По делу и от скуки, - уж как-то очень игриво ответила Лариса.
  - Ты смотри, - Григорий осекся, впервые увидев такой жесткий взгляд жены.
  - Ну, вот и погуляли, а так все хорошо начиналось: монахи, папы, виноградники, - подытожил он, повернув в сторону дома.
  Они, как дети, оба были страшно обидчивы, так, что любой пустяк мог взорвать их семейную идиллию и перерасти в непримиримую вражду двух сицилийских кланов. Но после каждой бури наступало затишье, когда слова и поцелуи становились слаще и упоительней, так словно каждый загорался новым еще не испытанным чувством. Единственная кто в такие дни действительно страдал от их перепалок и всплесков чувств, так это Вика - дочь Григория от первого брака, но на нее влюбленные обращали мало внимания.
  "Итак, сегодня война... Ну, а завтра? Завтра, после моей преднамеренной капитуляции, обязательно наступит мир. Пусть так, но это завтра, а сегодня я устал и не готов, налаживать мирный процесс и целовать ее до самого утра..." - думал Григорий, поворачивая ключ в дверном замке.
  Глава 3.
   Вечер сложился абсолютно не так, как предполагал Григорий. Как не странно, но они очень быстро помирились и уже лежа в кровати, Лариса снова ему рассказывала, а он слушал ее в полудреме и видел красные крыши домов, увитые плющом и диким виноградом...
   На севере Италии, закрытая Апеннинскими холмами раскинулась расцвеченная разнотравьем Паданская равнина, где между реками Рено и Савена за высокой крепостной стеной процветала Болонья. Двенадцать ворот впускали путников на узенькие, кривые улицы, ведущие к семи церквям Санто Стефана. Это поистине был удивительный город, где еще в 1256 году был принят Legge del Paradiso - закон рая, отменивший крепостное право и на веки вписавший, на своем гербе слово "свобода". Дух свободы, как он был привлекателен Балтазару и одновременно не понятен корсару, еще вчера торговавшему рабами. Вступив на путь познания, он очень быстро стал лучшим учеником в университете, с упоением поглощая теологические премудрости.
  Укрывшись от солнца в тени колоннады Косса часами размышлял о странностях бытия, не забывая при этом высматривать очередное милое личико какой-нибудь Марселлы, Лауры или Дилетты, что бы вечером обязательно наведаться к красавице и чем строже ее будут охранять, тем веселее приключение и больше радость победы.
   Вечер был душным. Разогретые майским солнцем камни уличных мостовых, красные крыши домов, изящные палаццо и возвышающиеся над городом, башни, медленно остывали, напоминая редким прохожим о дневном зное. Вечернее небо медленно затягивали пепельно-серые тучи, предвещая надвигающуюся грозу. Добропорядочные горожане давно спрятались под крышами своих домов, оставив улицы в распоряжении ночных бродяг и отчаянных кутил.
   Укрывшись плащом, в темноте портика, Бальтазар поджидал удобного момента, чтобы перебраться через небольшую каменную стену отделявшую улицу от маленького сада, поросшего белыми акациями. Там в спрятанной от посторонних глаз беседке, ждала его новая любовь. Изнывая от нетерпения, он слышал, как начало усиленно биться его сердце, предвкушая встречу с новой возлюбленной.
  Надо заметить, что ночные вылазки Бальтазара беспокоили жителей Болоньи, проповедующих христианские добродетели. Многие почтенные отцы семейств уже пытались отыскать этого охотника за женскими прелестями, но ловкость и дерзость, с какой Бальтазар совершал любовные набеги, оставляли им мало шансов.
   Бальтазар был уже готов перелезть через стену, когда внезапно увидел, метнувшегося в его сторону, незнакомца, с быстротой молнии вонзившего в спину Бальтазара лезвие ножа. Резкая боль сковала его, он упал и даже не успел выхватить спрятанный под плащом клинок. Убедившись, что все сделано чисто, наемник исчез так же быстро, как и появился.
  Несколько минут Бальтазар был не в силах шевелиться, рана горела огнем, но ему все же повезло, удар пришелся в плечо. Корсарская изворотливость и опыт ночных схваток сыграли свою роль и спасли ему жизнь. С трудом поднявшись на ноги, он медленно побрел вдоль улицы, придерживаясь за стены увитые плющом и диким виноградом. Окончательно выбившись из сил, еле-еле передвигая, отяжелевшие ноги, он наткнулся на небольшую приоткрытую дверь. Сделав последнее усилие, он шагнул за порог и потерял сознание...
   От резкой боли Косса открыл глаза и увидел лицо молодой женщины, склонившейся над ним.
  - Не беспокойтесь, я только перевяжу, и вам станет легче, - говорила она, накладывая повязку на рану.
  Бальтазару казалось, что расписанные цветами и библейскими сюжетами стены двигаются, а святые апостолы что-то ему говорят, но он, никак не может разобрать их слов.
   - Вам повезло, - донеслось до него, - рана совсем не глубокая, правда, вы потеряли много крови, - нежная рука чуть прикоснулась к его бледному лицу. Бальтазар почувствовал, что силы начинают к нему возвращаться.
   - Здесь вам оставаться опасно, - произнесла она, - вы немного отдохнете, и вас перенесут, куда вы укажите, - голос спасительницы пробудил в Бальтазаре чувства ранее ему не знакомые.
  "Она прекрасна. О, как она прекрасна" - думал Бальтазар, глядя в ее бездонные глаза".
  - Как мне называть вас сеньорита? - спросил он, делая неловкую попытку привстать.
  - Яндра. Яндра дела Скала, - она улыбнулась ему так, что на минуту он забыл о своей ране и боли.
  Некоторое время Яндра молча, сидела у изголовья кровати в ожидании носильщиков. Время, казалось, летит очень быстро, поминутно оглядываясь в сторону двери, она ждала, что вот-вот кто-то войдет и разлучит ее с этим незнакомцем, заставившим так часто биться ее юное сердце.
  Дверь чуть скрипнула и на пороге, освещая путь, еле тлеющим масляным светильником, показалась служанка Яндры, пропуская в комнату двух широкоплечих носильщиков, своим видом больше напоминающих ночных грабителей. Увидев их, Яндра испуганно вскрикнула, крепко прижав свою ладонь к плечу Бальтазара, от чего он тихо застонал, пытаясь сдержаться.
  - Простите мою неловкость, - чуть краснея, проговорила Яндра, - я не хотела причинить вам боль.
  В этот момент ее глаза были полны не поддельной тревоги и печали.
  В предрассветных сумерках были хорошо слышны шаги людей уносивших носилки с раненым Бальтазаром.
  - Я вас найду, моя спасительница, - прошептал он на прощание, - мы обязательно скоро увидимся, - его рука незаметно скользнула, дотронувшись до нежной ладони Яндры, вызвав новый прилив неосознанных чувств.
  Едва носилки скрылись в ближайшем переулке, как у дома Яндры промелькнула тень монаха, старательно скрывающегося от людских глаз. Его еле слышные шаги быстро стихли на улице, ведущей к палаццо кардинала де Санто Кьяре.
  Конечно, ночная стража кардинала не жаловала нежданных визитеров, но это не относилось к брату Антонио, приходившему к кардиналу в любое время. Ночные события в доме Яндры и ее гость, явно, встревожили соглядатая. Для затворнической жизни Яндры, появление ночного гостя - было крайне необычно, и эта новость уже спешила, скрывшись под монашеским капюшоном, к тайному покровителю и любовнику молодой красавицы.
  ***
  Несколько недель спустя Бальтазар был снова на ногах. Рана практически не беспокоила, поэтому он решил предпринять очередную вылазку и разыскать свою прекрасную спасительницу, тем более что за эти дни он не раз о ней вспоминал.
  Вечерние сумерки благоухали цветущей акацией, выставляющей на показ свои белые кисти из-за каменных заборов. Бальтазар шел, не прячась к тому дому, где впервые увидел Яндру. Время для своего визита он выбрал скорее по привычке, нежели подразумевая что-то большее.
  Дверь ему открыла служанка и сразу же проводила к госпоже, которая прогуливалась в маленьком саду.
  - Это вы? - ее глаза были испуганы. - Немедленно уходите. Здесь опасно.., - она не договорила.
  На садовую дорожку вбежали вооруженные слуги и несколько инквизиторов. Их угрожающие крики не обещали приятной встречи, заставив Бальтазара обнажить свой короткий меч. Не пытаясь рассуждать, он яростно бросился в атаку, пытаясь увернуться от десятка направленных на него клинков. Несколько удачных выпадов и двое инквизиторов, остались, безжизненно лежать рядом с кустом акаци. Выпад, еще выпад и раненый слуга завертелся волчком на траве. Убежать сейчас на глазах прекрасной Яндры он не мог и поэтому продолжал отчаянно драться, пуская в ход все известные ему приемы фехтования, но силы были явно не равны. На шум и крики в сад ворвались новые охранники и сообща связали измученного схваткой и не совсем поправившегося после ранения Бальтазара.
  Яндру постигла та же участь, Кардинал де Санто Кьяре был крайне ревнив и не прощал измены в любых ее проявлениях. Арестованных сразу же отправили в крепостную тюрьму под охрану инквизиторов.
  Так хорошо начинавшаяся вечерняя прогулка закончилась сырой камерой, пропитанной запахом плесени и щемящим душу страхом смерти.
  Инквизиторский костер это не то о чем мечтал молодой Косса, но обстоятельства складывались против него. Тюремные дни Бальтазар проводил в раздумьях и самые мучительные из них были о том, что где-то в такой же сырой камере томится Яндра. Как не странно, не имея возможности даже хорошенько рассмотреть ее лицо - он впервые в своей жизни полюбил. Полюбил по-настоящему, и от этого тюремные стены были ему еще более ненавистны.
   Кардинал де Санто Кьяре, желая наказать зарвавшегося юнца, был готов сгноить Коссу в тюрьме, но поразмыслив, решил придать случившемуся официальный характер и на примере Бальтазара преподать хороший урок всем Болонским охотникам до чужих женских прелестей.
   "Его кровь избавит меня от пересудов торговок, а благородные мужи Болоньи будут еще с большей радостью целовать мои руки..." - рассуждал кардинал, собираясь с мыслями перед тем, как сесть за написание письма Великому инквизитору.
  Каменные своды узилища, запах плесени, сырые стены и всепоглощающая тишина. Где-то под потолком крошечное окно, через которое едва пробивается дневной свет. День, два и даже очень строптивые становятся вялыми и послушными, как овцы - каменный мешок высасывает человеческие силы, убивает волю и разрушает разум.
  Эту силу стен Бальтазар ощутил сразу. На какое-то мгновение им даже удалось сковать его волю, но уже через минуту его мысли завертелись и с дерзостью обреченного он начал вынашивать план своего спасения. Тюремные стражи даже не предполагали, на что способен обреченный на смерть пленник.
  ***
   Ночная стража неспешно прошла по крепостной стене, всматриваясь и прислушиваясь к звукам ночного города. Никто не нарушал тишину и лишь изредка до их слуха доносились голоса перекликающихся часовых. Крепость погрузилась в тревожный сон, тяжело вздыхая и вздрагивая на прогнивших соломенных подстилках. В эту ночь Бальтазар не спал, ожидая допроса великого инквизитора.
  Дверь тюремной камеры, визгливо скрипнув, распахнулась, впуская в узкое помещение стражников. Яркий свет факела вырвал из темноты сводчатый потолок, охапку прелой соломы и фигуру пленника, прикованного к стене длинной цепью, скорчившегося в углу камеры в не естественной позе. Пленник стонал, не обращая никакого внимания на вошедших стражей и тяжело, со свистом вдыхал удушливый камерный воздух.
  - Вставай сатанинское отродье, не заставляй себя ждать. Тебя грешник ждет сам Великий инквизитор, - произнося это, один из стражей больно ударив Бальтазара по спине древком алебарды, но пленник только едва пошевелился и продолжал стонать, хватая ртом воздух.
  - Кажется, он совсем плох.
  - Эта камера сломает любого.
  - Снимай цепи. Придется тащить эту падаль на себе, - командовал второй, прикидывая, не позвать ли еще кого-нибудь на помощь, так как самому не хотелось нести пленника на себе.
  - Ладно, Сансоне, бери его... подхвати... он не так и тяжел.
   Францисканец, освещая путь факелом, направился к выходу, а стражник по имени Сансоне, ругая себя и вечное невезение, кряхтя от напряжения, взвалил на спину тело Бальтазара и тяжело ступая, двинулся следом.
  Бальтазар почти безжизненно висел на плече инквизитора, чуть придерживаясь рукой за его шею. Узкий проход вывел на небольшую площадку, откуда каменные ступени вели вверх на крепостную стену и вниз к страшным инквизиторским подвалам. Уставший Сансоне на одну секунду остановился, поправляя сползающее тело пленника, как тут же получил страшный удар ножом, выхваченным у него из-за пояса. В это мгновение можно было заметить изумленный взгляд Сансоне, падающего на каменные плиты. Еще несколько минут назад, казавшийся полностью обессиленным, Бальтазар как кошка одним прыжком нагнал, шедшего впереди факельщика и вторым ударом ножа уложил его на крепостные ступени. Не раздумывая Косса надел на себя одежду стражника, и прихватив оружие, поднялся на крепостную стену. Дорога к свободе была открыта. В эту же ночь он бесследно исчез из Болоньи.
  На востоке утренний ветер разорвал темные тучи, приоткрыв часть бледно-розового неба. Над Паданской равниной зарождалась заря.
  ***
  - Ты еще не спишь?
   Лариса страшно не любила когда, слушая ее, Григорий засыпал. Он не очень любил исторические опусы и предпочитал получать, в Ларисиной интерпретации, сразу выжимку. Однако, сегодня он не спал и с неподдельным интересом слушал ее рассказ.
  - Слушай, а Яндра - кто такая, ее-то за что посадили? - его вопрос не удивил, а скорее обрадовал Ларису.
  - Это, пожалуй, еще одна история.
  - Ну, а если.
  - Ну, а если коротко, то ее отец правил в Вероне, но его убил его брат и поэтому Яндре пришлось скрываться, вот она и пряталась в Болоньи, но это не главное. Суть в том, что она с детства, как и ты любила алхимию, медицину, ну и правда еще маленько занималась астрологией и чародейством. Вот за это ей собственно и полагался костер. Понимаешь? Если бы не 21 век, тебя уже давно заживо сожгли, вместе с твоими мышами и крысами, - Лариса хихикнула. - Остальное завтра. Шехерезада ус-та-ла и хо-чет ба-инь-ки.
  - То-то она мне покоя не дает по ночам, - Григорий широко улыбнулся.
  - Подожди, а кардинал-то тогда причем?
  - Боже мой, какой ты непонятливый, - Лариса прижалась лицом к его руке, - любил он ее.
  - Кто?
  - Ну, кардинал разумеется, а тут еще этот Ко-сс-а... Понял? Спи... остальное завтра, за-вт-ра.
  "Черт их разберет, бабу, как всегда, не поделили. А, к чему это она про алхимию? Да, последнее время у меня что-то совсем не ладится: крысы дохнут, Шнайдер вынюхивает, начальство косится... кардинал...Косса...фран-цис-кан-цы..."
  Глава 4.
   Желание заниматься чистой наукой, казалось, у Григория закреплено на генетическом уровне. Он отдавал этому всего себя, не считаясь ни со временем, ни со здоровьем. Только в лаборатории, среди столов заваленных горами распечаток, стеллажей с химической посудой и нагромождения различной аппаратуры, он чувствовал себя комфортно. Здесь среди кажущегося беспорядка он единолично царствовал, ощущая себя творцом, забывая обо всем, кроме поставленной цели, а цель сейчас была одна - сделать новый противораковый препарат. И в этот раз это была не просто очередная идея, а практическая и жизненная необходимость. Несколько лет назад пришлось прооперировать мать Ларисы, но как оказалось, этого было не достаточно. Она погибала на глазах, и изменить хоть что-то пока было невозможно. Дни шли, состояние ухудшалось, а Григорий не продвинулся в своих исследованиях ни на шаг. Постоянно что-то не ладилось, одни за другими гибли лабораторные животные. Иногда ему казалось, что он уже нащупал основную идею, но очередной эксперимент разрушал его иллюзии и снова отбрасывал назад.
  "Стоит, наверное, остановиться и все заново переосмыслить, - рассуждал он, рассматривая под микроскопом очередной препарат. Столько возни и все впустую, - мысли перескакивали с одной на другую, перебирая весь ход очередного не удавшегося эксперимента. Ошибка. Где ошибка? Я сломал себе...". Было ощущение, что главная мысль от него ускользает, прячется, но он внутренним чутьем ощущал, что она где-то рядом и требуется только внимательнее присмотреться.
  Его новая идея была проста, но не укладывалась в рамки обычных представлений об онкологии, однако, это мало беспокоило Григория. За годы работы в НИИ он привык к тому, что ему постоянно приходилось преодолевать косность медицинской бюрократии, как правило весьма далекой от жизни и от медицины в частности. Те самые, на их взгляд, бредовые идеи, как раз в основном и были связаны с прорывами в медицине. Примеров тому хоть отбавляй: А.Н.Филатов, И.П. Федоров, Г.А. Елизаров, С.Н.Федоров и это только часть огромного списка врачей, кому перекрывали дорогу начальники от медицины. А они, в свою очередь, невзирая на запреты, на свой страх и риск, продолжали творить и собирать "на коленках" свои аппараты. "Плохо только, что в лаборатории явно начали о чем-то догадываться" - подумал Григорий. "Подписывая вчера заявку на новых лабораторных животных, Шнайдер мялся, пытаясь что-то выспросить. Шнайдер - отличный врач, - но, что-то в нем меня всегда смущает".
  ***
  Вечером Григорий крайне не внимательно слушал Ларису. Иногда ему хотелось грубо прервать ее, так как она мешала ему думать. Наконец-то он несколько успокоился, и мысли потекли плавно, вновь рисуя картины прошлого...
  ***
  Гаспар слушал брата, расхаживая по небольшой комнате, в окна которой лился яркий солнечный свет. Встретившись на Искье, он долго расспрашивал о злоключениях брата и был готов всячески ему помочь.
  - Не знаю, что это за женщина, ради которой ты готов сокрушить Болонью.
  - Это не твое дело.
  - Мне кажется, ее не зря обвиняют в колдовстве, если уж такое сердце, как твое милый мой Бальтазар, растаяло и готово совершать глупости, - Гаспар улыбался, глядя на брата.
  В душе ему было безразлично куда плыть и кого спасать. Его сто двадцать головорезов были всегда готовы на любую авантюру, лишь бы из нее можно было извлечь выгоду.
  - Поостерегись, Гаспар, я не собираюсь с тобой обсуждать достоинства Яндры, - Бальтазар говорил быстро, словно опаздывал на свидание.
  - Мне нет собственно ни какого дела до твоей Яндры, меня интересует только золото, а ты, сколько хочешь, спасай свое сокровище.
  - За две тысячи эскудо я нанял сто человек у Джуссиано, так что вместе мы сможем легко захватить крепость и выпотрошить весь этот городишко.
  - Узнаю горячую голову брата. Ну, что ж, я не прочь немного развлечься.
  ***
   В течение нескольких дней корсары небольшими группами приходили и приезжали в Болонью не вызывая никакого подозрения у горожан.
  Солнце скрылось за зубчатыми стенами и, в еще не наступивших вечерних сумерках, было отчетливо видно, как под стенами крепости собрался большой отряд вооруженных людей.
  ***
   - Спишь? - этот вопрос, как удар кнута, всегда заставлял Григория вздрогнуть. Сердце начинало усиленно стучать, а в голове мелькать мысли, что бы ответить Ларисе и снять с себя всяческие подозрения, хотя свое мерное похрапывание под одеяло не спрячешь.
  - Все слышал и все видел, - попробовал отшутиться Григорий, но он четко знал, что за этим последует.
  Лариса потребует ответить, о чем она сейчас говорила, а дальше, как правило, разражался скандал. Она до колик в животе, ненавидела, когда он вот так засыпал.
  - Нет, правда, - в этот раз он не промахнулся,- они поехали спасать Яндру, я же говорю, что внимательно слушаю. - Кстати как раз хотел спросить тебя. Им удалось?
  - Что удалось?
  - Ну, спасти ее?
  - Удалось, удалось, - меняя гнев на милость, произнесла Лариса.
  - Ну а дальше что?
  - Дальше Бальтазар снова стал пиратом, а Яндра осталась с ним. - Ладно, ладно, вижу что устал... Спи.
  "Сначала разбудит, а потом... спи..." - он боялся ее гнева. В эти минуты она превращалась в совершенно чужого человека, бросающего в лицо грязные слова, оскорбляя всех и вся до седьмого колена. Иногда ему казалось, что в Ларису вселяется безумие, от чего становилось еще больнее. Перенести такую сцену он иногда физически не мог и старался сбежать. Сбежать куда угодно, лишь бы не слышать ее проклятий, сыплющихся, как горох на его голову. Сжимая рукой, больное сердце он долго курил, вздыхал и опять прощал. Прощал всегда, но в глубине души это копилось и временами прорывалось наружу, острыми иголками впиваясь в сердце, отгораживая от него весь мир, сужая пространство до ощущения боли.
  
  Глава 5.
  С некоторых пор Григорий экспериментировал почти каждый вечер. Были дни, когда он задерживался. Возвращаясь, домой заполночь и, уже лежа в кровати, он боролся с наваливающимся сном и, в полудреме, слушал рассказы Ларисы...
  ***
   И снова ветер и паруса, а под ногами поскрипывает палуба. Косса, как никогда был рад вновь вернуться в море. Сражение в Болонье выиграно и Яндра с ним. Самые сокровенные мечты и желания сбывались, словно по чародейскому умыслу. Сменялись закаты, восходы, ветер наполнял паруса, а пираты набивали трюмы золотом.
  Косса три года грабил всех от Испании до Алжира, не различая цвета кожи и веры. Он стал безумно богат. За его кормой, разрезая морские волны, шла целая эскадра, наводя ужас на жителей средиземноморья. Кровь и мольба о пощаде мало трогали его сердце. Он был суров, и мало что его радовало, конечно, кроме Яндры, проводившей с ним все ночи.
  - Эй, на фоке, смотреть землю, - устав от абордажей и вечной качки Косса несколько дней вел эскадру к вольному острову Лапедуза, надеясь там отдохнуть и починить потрепанные штормом и боями корабли.
  Он не был одинок в этом желании. На Лапедуза приплывали все, кто не водил дружбы с законом и над чьим кораблем скалил зубы "веселый Роджер".
  - Зем-ля...зе-м-ля...
  Уютная бухта, прозрачное море, высокие скалы, поросшие скудной растительностью, ни речки, ни ручья - так Косса встретил остров Лапедуза.
  - Я раньше здесь никогда не бывал, - сообщил Бальтазар, обнимая и целуя Яндру. - Говорят, что в этих местах никто не живет, только таких, как мы сюда заносит попутный ветер, - он замолчал, о чем-то задумавшись, глядя в сторону скалистого берега, туда, где парила над водой белая чайка. - Тебе не скучно со мной?- не дождавшись ответа он встал и прошелся по каюте, - наверное, ты устала от этой каюты и вида этих вечно голодных оборванцев? - почему-то сегодня ему хотелось говорить, говорить с Яндрой, все равно о чем, лишь бы слышать ее голос.
  - Звезды не любят эту землю, - загадочно отозвалась Яндра, - тебе не нужно здесь долго задерживаться, тебя ждет новая жизнь.
  Она говорила загадками, но это не раздражало Бальтазара. Он был просто рад слышать ее голос и смотреть на милое лицо. Иногда ему казалось, что она чем-то не уловимым напоминает ему мать. Она чувствует и понимает его, как ни кто другой в этом мире. Наверное, это и было главным, почему он не расстается с Яндрой уже более трех лет, что в принципе было не естественным для его ветреной натуры.
  - Пусть пару дней команда потопчет землю, да подлатает корабли, и мы опять уйдем в море. Я знаю, как ты любишь морские закаты и качающееся над головой звездное небо. Потерпи, - Бальтазар говорил ей, словно уговаривая малое, не разумное дитя.
  Он испытывал постоянное желание, оградить Яндру от всего, что может быть для нее не приятным или хотя бы казалось ему таким.
  - Люди говорят, что на этом острове есть пещера, где молятся пираты. Я хочу посмотреть это место. Ты поедешь со мной? - он спросил, хотя точно знал, что она ему ответит.
  Три года они ни разу не расставались, чувствуя постоянную необходимость, друг в друге. И не дождавшись ее ответа, Бальтазар крикнул: - Марко, готовь шлюпку, я иду на берег.
  Тропа, утоптанная сотнями ног, извиваясь между нагромождения камней, уходила к вершине прибрежной скалы. Там на верху, с небольшой площадки, просматривалась вся бухта с качающимися на воде кораблями Бальтазара. Чахлый, полусухой кустарник, парящие в небе крикливые чайки, а на фоне белой скальной породы, черное пятно входа в пещеру богов, так называли то место где молились пираты, прося милости и удачи в бою, а взамен оставляли омытые кровью дары.
  Вспыхнул, потрескивая масленый факел, освещая своды пещеры.
  - Я никогда ничего подобного не видел, - переводя дух от изумления, произнес Косса.
  С одной стороны, в небольшой нише стояла икона Девы Марии, и у ее ног, сверкая и переливаясь в свете факела, высилась гора драгоценностей, а у другой стены пещеры высилась такая же гора золота и драгоценных камней сложенная у могилы мусульманского святого.
  - Нужно сделать тысячи и тысячи набегов, пролить моря крови, но и тогда не соберешь столько сокровищ, - удивлялся Бальтазар, смотря на сверкающие россыпи.
  - Это страшное золото, на нем кровь, - тихо сказала Яндра, испуганно прижимаясь к плечу молодого пирата.
  - На любом золоте есть кровь или чьи-то слезы, - отозвался Бальтазар, - но от этого оно не становится менее ценным. Эй, Марко, Стефано, грузите все на корабли, мы уходим, - глаза Бальтазара светились от радости.
  - Нельзя капитан, - это был голос Марко, он говорил тихо, но под сводами пещеры его голос словно гремел, или это только показалось Бальтазару, - нельзя, это золото принадлежит богу, и мы накличем беду на свои головы. Никто и никогда не осмеливался до него дотронутся, и нам не стоит. Поверьте мне капитан.
  Любое рассуждение или не повиновение всегда приводило Бальтазара в ярость. Выхватив из-за кожаного пояса нож, он, не раздумывая, вонзил его в сердце Марко.
  - Спорить со мной, не позволено ни кому, и даже тебе Марко. Грузите, что смотрите, - и он вышел из пещеры, увлекая за собой испуганную Яндру.
  Ветер закручивал, как кудри, серые облака. Поднимавшееся из-за горизонта солнце искрилось в брызгах пенящейся у бортов воды. Эскадра Косса подняв паруса, покидала бухту. На палубе, широко расставив ноги, стоял, довольный собой Бальтазар, вглядываясь в морскую даль. Трюмы кораблей полны. Пора и навестить Искью.
  Ветер способствовал, и корабли устремились в сторону родного берега. Солнце и соленый ветер, что может быть лучше для морехода, но как часто бывает на море, ветер резко сменился и начался шторм какого, ни Бальтазар, ни его команда никогда не видели. Огромные валы шли один за другим, круша все на своем пути, а пепельно-серое небо разразилось ливнем, словно стена, преградившая путь кораблям.
  - Рубить канаты...
  - Руби мачты...
  Трещали мачты, хлопали разорванные паруса, люди в панике метались по палубе, спасая свои жизни... Предсмертные крики падающих за борт... Один за другим на морское дно уходили корабли из эскадры Коссы. Привязав себя и Яндру к мачте он ждал своей участи, взывая к Всевышнему и надеясь только на его милость. Шторм не унимался, минута и Бальтазар оказался в соленой воде.
  ***
  - И это все, что ты хотела рассказать мне об этом пирате? - Григорий непонимающе смотрел на Ларису, - плохо жил, плохо кончил.
  - Если бы, - она хитро улыбнулась, - он и Яндра чудом уцелели. Все погибли, а они выжили. Их выбросило на берег, где им снова не повезло. Их узнали и заточили в крепость.
  - Опять крепость. Неужели и в этот раз выкрутятся? Что-то это напоминает мне сказку про Синбада.
  - Ну, сказка не сказка, а о том, что они сидят в тюрьме, узнал сам папа Римский.
  ***
  - Бальтазар Косса - неаполитанец, но если угодно Вашему Святейшеству, то можете называть меня граф Баланте, но вряд ли кто-нибудь дальше острова Искья называл меня так. Хотя многие слышали обо мне на морских просторах, - Бальтазар улыбнулся.
  Папа Урбан VI по-своему расценил эту речь молодого корсара. "Он молод, конечно, горяч, но в глазах промелькивает тревога - значит, боится, а это хорошо" - размышлял Урбан, не произнеся ни одного слова.
   По собственному опыту папа знал, что испуганными людьми управлять намного проще. Он держал паузу и ждал, когда Бальтазар вновь заговорит.
   - Однако спешу заверить Ваше святейшество, обо мне слышали не только на море, но и в Болонье.
  Урбан VI в знак своей осведомленности, чуть кивнул головой.
  - Знаю, что этот город не поощрял мои выходки, но в нем есть люди, знающие меня, как знатока права и поборника христианской веры, - Бальтазар поклонился.
  "Ну, вот и добрались до сути. Дальше он, пожалуй, будет проситься в слуги Божьи".
   - Вам известно, что я корсар и много в своей жизни грешил, но Бог спас меня, подарив жизнь, и я дал обет, что стану его слугой, - Бальтазар вновь поклонился, ожидая ответа.
  "Так я и думал...".
  Урбану VI, как воздух был нужен этот проворный и удачливый Косса. Ему был нужен послушный воин, способный напугать и раздавить сторонников антипапапской коалиции.
  - Скажи мне, сын мой, - после долгого молчания, произнес Урбан VI, - готов ли ты принять духовный сан и стать одним из нас? Служить мне и святой церкви? Не спеши с ответом. Студио - дает знания законов, но не дает веры.
  - "Закон рая"- отменил рабство, Карл Великий даровал Болонье свободу. Я был корсаром - свободным, как ветер, а теперь хочу стать рабом. Рабом Господа, - Бальтазар склонил голову.
  Говоря это, Бальтазар лукавил, но предложение папы Урбана VI ему льстило, тем более что папа предлагал заняться тем, что он хорошо умел - это проливать кровь и грабить, да и выбор был не велик - потеря друзей, любимой, инквизиторский костер или стать одним из приближенных папы Римского. Здравый смысл и желание быстрее покинуть крепость поставили корсара перед необходимостью поменять платье пленника на сутану.
  - Я готов выполнить любое поручение Вашего Святейшества. Готов замаливать свои грехи и искупить мою невольную вину перед богом и церковью, - Косса говорил с достоинством, но всем своим видом показывая полное смирение.
  - К словам твоим нечего добавить. Да поможет тебе San Petronio, - осеняя Бальтазара крестным знамением, произнес папа Урбан VI.
  ***
  - Надо заметить ему везло на знакомства, - съязвил Григорий.
  - Последнее время ты очень раздражен. Может тебе отдохнуть? Взять отпуск, а? - Лариса прижалась к нему и ласково потрепала волосы.
  
  Глава 6.
   Как давно он не вступал на палубу корабля и не видел над головой реющего флага. Шум ветра, вскрики чаек, скрип канатов и голоса матросов, все это будоражило душу Бальтазара, спрятанную теперь под красной кардинальской мантией. Медленно лавируя, выходили из гавани два корабля, направляясь к французскому берегу. Каюту покачивало, от чего Косса приходил в полный восторг, придаваясь воспоминаниям юности. Шумные набеги, звон клинков, душераздирающие крики раненых, запах крови, и звон золотых монет грезились кардиналу. Нет, Бальтазар Косса не роптал на судьбу, так резко повернувшую его жизненный путь, он просто вспоминал, вспоминал свои молодые годы.
  - Брат Бернард, - позвал кардинал.
  В дверях каюты тут же появился францисканец в шерстяной темно-коричневой рясе, подпоясанной веревкой, надетых на босую ногу сандалиях и надвинутым на голову коротким клобуком. В руках он держал четки, и весь вид его говорил, что он готов выполнить любое поручение.
  - Брат Бернард, - сказал кардинал, - а известно ли тебе что-либо о терциариях живущих во Франции.
  - Вряд ли я могу знать всех сторонников "евангельского совершенства", - ответил монах. - Но вас, как я понимаю, интересуют не все, - смиренно продолжил брат Бернард, - а "Третий орден мирян святого Франциска"?
  "Странно - подумал Косса,- но само понятие нищенствующих при Французском королевском дворе казалось ему нелепым. Когда речь идет о монахе это понятно, но мирянин... Я верю в Бога на небесах, но на земле больше доверяю звону золотых монет. Хотя, почему бы и нет, ведь я и сам мирянин, пусть и получивший первый постриг. Какой из меня клирик? Я не могу совершать таинств, и не давал обета безбрачия, однако имею свой трон и, мою голову покрывает красная шапочка, а на руке блестит кардинальское кольцо" - размышлял кардинал.
  - Если я правильно понял Ваше преосвященство, - монах прервал раздумья кардинала Косса, - то имена братьев при дворе Карла VI мне хорошо известны, - брат Бернард склонил голову, ожидая слов кардинала.
  Брат Бернард был умен, начитан и этим нравился кардиналу, как нравилась ему и покорность этого монаха. Устав францисканцев требовал от монаха полного смирения и подчинения католической церкви, что собственно и было нужно Бальтазару. Ему нужен был человек, хорошо разбирающийся в тонкостях дворовых интриг, тем более, что в светской власти Франции творился разброд, а народ был занят гражданской войной развязанной Людовиком Орлеанским и Иоанном Бесстрашным.
  -В Париже я хотел бы встретиться с "серыми братьями", - продолжил кардинал Косса, - как хотел бы встретиться и с вашими братьями из Парижского университета. 1406 год должен стать годом воссоединения нашей церкви и избавления от схизматиков. Да поможет нам Бог.
  Брат Бернард, наклонив голову, слушал кардинала, перебирая рукой четки.
  - Я надеюсь на тебя брат Бернард, очень надеюсь, - кардинал Косса медленно прошелся по каюте и знаком отпустил францисканца. "Это была хорошая идея" - думал он, - "привлечь орден св. Франциска, недовольного раздвоением верховной власти и распрями между епископатами по всей Европе".
  Все дни на корабле кардинал Косса предавался размышлениям и созерцанию морского пейзажа. Можно считать, что он вырос и повзрослел на таком же судне. В тринадцать лет Бальтазар, вместе со старшим братом, ушел в море, в свой первый корсарский поход. Он был удачлив и стал капитаном, но это все в прошлом, а сейчас его мысли были устремлены к делам католической церкви, открывшей ему свои двери.
  ***
  Великий западный раскол в церкви тянулся уже несколько десятилетий. В 1406 году в Риме конклав избрал папой Анджело Коррера, принявшего имя Григория ХII, в то время когда в Авиньоне папским престолом правил его соперник папа Бенедикт ХIII. Двухпапство будоражило умы простолюдинов и вызывало недоверие, как к Риму, так и к Авиньону со стороны королевских дворов Европы. Взойдя на престол Григорий ХII был готов отречься от папства, во имя объединения церкви, но если тоже самое сделает Авиньонский папа Бенедикт ХIII.
  ***
   Вступив на путь веры, и возведенный в кардиналы, Бальтазар всегда мечтал о большем. Большая политика, деньги и власть влекли его, влекли больше, чем море влечет корсара. Он плыл в Париж, а за кормой ветер трепал папский штандарт.
   Париж встретил кардинала высокими крепостными стенами на берегах Сены и узкими, грязными улицами, по которым медленно продвигался сопровождающий папского легата небольшой отряд Тевтонских рыцарей. Лязг оружия и рыцарских доспехов всегда вселял в души людей страх и уважение, а папское знамя заставляло людей трепетать и преклонять колени. Так было, когда-то, когда рыцари Тевтонского ордена Святой Девы Марии защищали веру. Но в последние годы им не везло. Походы на восток не приносили ничего кроме раненых рыцарей и выплат контрибуций, а в довершении к этому литовский князь Ягайло принял католичество. Сближение Польши и Литвы рушило планы крестоносцев. Перебиваясь небольшими поручениями папы, как сейчас, вынуждены были по приказу магистра ехать в Париж, сопровождать кардинала.
   Ульрих фон Юнгинген - великий магистр Тевтонского ордена, желая упрочить свои связи, искал поддержки у влиятельных представителей церкви. Кардинал Косса был как раз тем, без кого папа не мог принять ни одного решения. Мечтая о расширении сферы влияния Тевтонского ордена, великий магистр, по совету капитула, используя влияние Коссы, начал вести дипломатические переговоры, главная цель которых - очередной крестовый поход на Польшу и Литву. Кардинал Косса хорошо знал об этих планах Ульриха фон Юнгингена и, будучи одним из участников, взял с собой в Париж Тевтонцев, с целью заручиться поддержкой французского двора. Так думали посвященные, так думал великий магистр, но Бальтазар Косса предполагал иное. Косса не был трусом, однако, поездка к Карлу VI, прозванному в народе "безумным" представлялась для него весьма не увеселительной прогулкой, и поэтому находиться за спинами Тевтонцев ему было, намного спокойнее.
   Отряд продвигался к западной окраине Парижа к крепости Лувр, где кардинал Бальтазар Косса должен был встретиться с королем Франции. Зная о болезни Карла VI - страхе перед шумом и резкими звуками, от чего король впадал в состояние резкой раздражительности, а порой и полного безумия, Бальтазар Косса предусмотрительно решил оставить Тевтонцев за стенами Лувра. Еще с пристани кардинал отправил в Лувр брата Бернарда, заботясь о том, что бы монах успел до встречи, Косса с королем, переговорить с францисканцами, живущими при дворе Карла VI. Тайная переписка, конечно, велась, но разговор с глазу на глаз намного важнее, чем краткие строки письма. Косса доверял брату Бернарду и ждал от него хороших вестей. Крепостные стены Лувра раскинулись на правом берегу Сены рядом с церковью Сан-Жермен-ле-Ронд, которую Косса и выбрал для встречи со своими людьми.
  ***
  Династия Валуа и так славилась склонностью к психическим болезням, но по слухам, долетающим до Рима, болезнь короля Карла VI приписывали делу рук его брата Людовика и Изабеллы Баварской. Хотя по обвинению в отравлении короля ранее была уже изгнана из дворца Валентина Висконти, жена герцога Орлеанского и повешен монах Першье.
  Бальтазар мало доверял сплетням о Миланской красавице Валентине, но допускал возможное, помня, что итальянцы часто прибегали к ядам, решая свои политические вопросы. Придворных изгоняли, а болезнь оставалась. Из Парижа изгнали всех евреев, а болезнь осталась. Обреченный король просил у придворных пощады и обещал Богу свою дочь, но болезнь осталась. Единственным человеком способный предотвратить приступы болезни Карла VI была дочь королевского конюшего Одинетта де Шандивер. Вот к этой фрейлине и послал кардинал Косса второго монаха, в надежде увидеть Карла в состоянии понимать и принимать решения.
   Третьей составляющей в этой сложной шахматно-политической игре была Сорбона. Университет, образованный несколькими церковными школами, он за годы своего существования приобрел огромный авторитет в католическом мире, в противовес угасающей силе Рима, но, не смотря на это, планы сорбонистов по преодолению церковного раскола успехом не увенчались, и об этом кардинал Косса хорошо знал. Знал и давно вынашивал свой план, где даже такие личности, как папа ГригорийXII оставались всего лишь пешками в большой политической игре Больтазара. Объединить усилия кардиналов, Карла VI, Сорбону и добиться личной встречи Римского и Авиньонского пап в Савоне - вот цель, ради которой кардинал Бальтазар Косса прибыл в Париж. А истинная цель? А истинная цель одна - это его будущая власть, власть над католическим миром, в котором сейчас царствовал хаос. Иногда он боялся, что кто-то поймет его игру и тогда годы усилий, пролитая кровь... и все, все напрасно... выстроенная им лестница к папскому престолу в одночасье рухнет, а вместе с ней рухнут и его мечты, сотрется в памяти людей его имя, а забвение, для него было страшнее, чем сама смерть.
  - Ваше преосвященство, - Косса вздрогнул от неожиданности, вырванный из потока собственных мыслей, раздавшимся рядом голосом брата Бернарда, - ваше преосвященство...
  - Где аптекарь, что прислал мне великий магистр? - Косса ждал.
  Став первым из кардиналов, приобретя власть над людьми, он вместе с ней приобрел и множество врагов. Корсару было легче. Свои проблемы он решал, прибегая к мечу, а сейчас... Облачась в сутану, он не мог, как раньше разить своих неприятелей клинком. "Новая жизнь требует и новое оружие" - думал Бальтазар, решив заменить холодную сталь ядом.
  - Я к вашим услугам мессир, - перед Коссой предстал невысокого роста и крайне неприятного вида человек, больше походивший на лавочника, нежели на преуспевающего аптекаря.
  - Вы, наверное, догадываетесь, для чего я вас пригласил? - Коссса внимательно посмотрел на аптекаря, - я давно имею нужду в таком человеке как вы сеньор. Говорят что вы мастер своего дела, - кардинал хитро улыбнулся, - и при всех своих достоинствах вы еще и не болтливы.
  - В нашем деле, мессир, язык укорачивает жизнь, а я не тороплюсь расстаться с этим миром.
  - Говорят, что ваши снадобья могут продлить жизнь - это правда? - Косса не отрывал взгляда от сморщенного, усеянного множеством морщин лица.
  - По-разному мессир. Какие-то продлевают, а некоторые и укорачивают. Все зависит от вашего желания мессир и.., - маленький аптекарь на секунду замолчал, - и, разумеется, цены, - аптекарь изобразил на лице улыбку, от которой у кардинала неприятно запершило в горле, словно он сам проглотил смертоносный яд.
  С этого дня яд, в руках кардинала Коссы, медленно разливался вокруг, унося жизни и расчищая ему путь к Святому престолу Петра.
  ***
  - Так он что, стал Папой? - Григорий несколько удивился. Он ни когда ранее не слышал о папе-пирате.
  - Представь себе, стал, правда ненадолго, но все же и не Папой, а антипапой, но это сейчас не имеет, ни какого значения.
   Лариса всегда любила точность, в особенности, если дело заходило об исторических фактах.
  - А Яндра?
  - Что она тебе далась?
  - Да так, любопытно.
  - Что-то я раньше не замечала твоего любопытства к историческим персонам.
  Она была права, его интересовали больше химические формулы, чем люди их создавшие.
  - Ты просто однажды сказала, что она чем-то похожа на меня.
  - Отравил пират твою Яндру. Так вот.
  - За что? Он же любил ее.
  - Поверь мне Гриша, что так бывает. Кто-то дерется из-за женщины, ну, а кто-то из-за мужчины. Яндра убила одну из любовниц Коссы, ну, а тот в отместку отравил ее. Довольно банальная история, а вот капельки те, пожалуй, заслуживают твоего внимания, - Лариса протянула небольшой лист бумаги с прописью выведенной ее каллиграфическим почерком.
  ***
   За окном гряда облаков растянулась вдоль горизонта, пропуская через пушистую пену закатные лучи и светилась изнутри золотом уходящего дня.
  В лаборатории было пусто и тихо. Григорий, забросив ноги на рабочий стол, по примеру голливудских боссов медленно раскурил сигарету, откинулся на спинку кресла и с чувством затянулся. Такие выходки он себе позволял всякий раз, когда заканчивал какую-то сложную работу, демонстрируя всем торжество своей победы. Все - это стеллажи с реактивами, аппаратура с выключенными панелями и погасшими иллюминаторами осциллографы. Ни кто кроме этих безмолвных свидетелей не мог разделить его радость и слышать, как в его душе гремит триумфальный марш.
  Сегодня все получилось. Получилось так, как он хотел и чего добивался долгие месяцы, проводя вечера в лаборатории. Небольшие побочные эффекты (с психикой крыс что-то происходило неладное), но с этим разберемся потом, а пока крысы живы, злополучная опухоль не растет, и в штативе стоит пробирка с образцом нового лекарства. Оно пока не имеет ни красивой упаковки, ни даже названия, но оно уже живет и работает и это не военная отрава, а именно лекарство, способное спасать человеческие жизни. Впервые за многие годы Григорий почувствовал себя врачом, именно врачом, а не специалистом по уничтожению себе подобных, прикрываясь при этом белым халатом и рассуждениями об общем благе человечества.
  ***
   - Мне кажется, что древние были правы, четко разделяя врачей и аптекарей.
   Григорий смотрел на Ларису и не мог понять, почему она не радуется, так как он. Проведена огромная работа и вот, долгожданный итог, но она...
  - К чему ты это сказал? - Лариса, как показалось Григорию, была готова вступить с ним в перепалку.
  Такая реакция на его рассказ о новом препарате его удивила и озадачила. Не желая портить себе, настроение Григорий быстро попытался перевести тему, но...
  - Ты не увиливай. Я четко задала тебе вопрос. Или ты не в состоянии высказать то о чем думаешь? - глаза ее сузились, и вся она была сейчас похожа на пантеру готовую к внезапному прыжку.
  - Чегой-то мы своим слабым умишком не догоняем. У меня кабы радость, а я как вижу у мадам горе, - Григорий говорил, а сам прокручивал в голове воспоминание о том, как ему было хорошо одному среди лабораторных склянок и как грустно и одиноко сейчас.
  За последнее время отношения с Ларисой явно испортились. Иногда она становилась просто не выносимой. Практически любой разговор превращался в перепалку с перебором всех провинностей до седьмого колена. В их жизни что-то не ладилось, но что именно, Григорий понять не мог, а может просто не хотел, все больше и больше погружаясь в работу.
  - Я знаю, почему ты так говоришь, - Ларису понесло, - ты думаешь, что я пустышка, а ты великий Гудвин. Ты сотворил, смотрите на него каков герой, а я так. Кто тебе нашел архивы Коссы? Кто тебя надоумил а? Я сделал, а чего ты сделал? - ее разрывала на части обида.
  Она была готова рвать и метать, прожигая Григория насквозь своим взглядом.
  - Чтобы ты сделал сам, без меня? Чего молчишь гений?
  Глава 7.
  Григорий длинным зажимом извлек из клетки очередную крысу. Полагая, что новая лекарственная формула, положит конец полосе неудач, он надавил на поршень и медленно ввел содержимое шприца под белую шкурку...
   Как и в прошлый раз, крыса судорожно задергалась и безжизненно вытянулась в руке. Очередной провал захлестнула сознание, и Григорий машинально поместил труп под модульную рамку, запустившую программу поиска.
  Цвет калибровочной подстройки вначале замер, а затем замигал в красном спектре. Бред, но самописец, отбивая такт, регистрировал импульсы с частотой 10 Гц...
   - Знаешь, как падает снег?
  Григорий Алексеевич смотрел в разрисованное морозом палатное окно Питерской клиники.
  - Нет, не просто падает, а падает на одинокий фонарный столб. И даже не падает, а кружится. В желтом свете луча, как мотыльки, мелькают серебряные снежинки: вверх, вниз, вверх, вниз. Вдруг их уносит порывом ветра в темноту, смешивая с тысячами таких же маленьких, одиноких и хрупких созданий. Они тяжелеют, падают на асфальт, и раздавленные тысячами резиновых скатов, превращаются в снежную кашу. Ты понимаешь, о чем я говорю?
  На заросшем щетиной лице пациента отразилась гримаса, словно он силится поднять тяжелый груз. Энцефалограф замельтешил перьями, рисуя на ленте пики и холмы, понятные только посвященным.
  - Не густо, - Григорий снова задумался.
  Третьи сутки он практически не покидает этой палаты и пытается понять, что происходит. Конечно, он пошел на риск, введя абсолютно новое, не апробированное лекарство человеку, но какой у него был выбор. Парень погибал на глазах, и последняя надежда была только на "Яндру" - так он назвал свой новый препарат. Григорий, долго сомневался, но ждать апробаций и нужных документов пациент не мог. Лекарство было нужно ему сейчас, и Григорий рискнул. Первые же анализы показали, что опухоль явно реагирует и начинает потихоньку сдавать свои позиции, но вчера... Григорий вновь внимательно стал рассматривать черные кривые.
  - Ты знаешь, как падает снег? - Григорий вновь повторил вопрос.
  - Он кружится в желтом луче фонаря: вверх, вниз, вверх, - голос пациента и интонации чем-то напоминали Григорию собственную речь, словно он прослушивал магнитофонную запись.
  - А река. Ты знаешь, что такое река? - и вновь гримаса, а энцефалограф рисует не понятные линии. - Каждая река течет к морю. Голубая, мутная, большая или маленькая, но все равно к своему морю. Тысячи и тысячи маленьких капель воды собираются вместе и текут к морю.
   Пики, линии, пики и полное не понимание в глазах пациента.
  - Ты слышал, что бывают реки? - Григорий повторил вопрос.
  - Это капли воды, собравшиеся вместе и текущие к своему морю, - и вновь в голосе моя интонация и отклик на вопрос на который еще минуту назад он совершенно не знал ответа.
  "Потрясающе! Я в его мозгу пишу все, что мне хочется. Потрясающе"...
  ***
   Тропинка петляла по склону небольшого овражка, разрезающего высокий берег там, где река делала резкий поворот, образуя довольно большой полукруг серо-желтой искрящейся на солнце воды. Мелкая рябь убегала в сторону широкой песчаной косы обрамленной сосняком. И дальше до горизонта только сосны и сосны, зелень которых сливается с голубизной безоблачного июньского неба. На краю поросшего разнотравьем овражка сидели плечом к плечу двое мужчин.
  - Я, Ваня, к тебе двенадцать тысяч верст отмахал, что бы поговорить, а ты мне, закаты и восходы подсовываешь, - Григорий щелчком отбросил сигарету и торопливо поднялся на ноги. - Сколько я тебя помню, с тобой всегда можно было поговорить, а теперь? Вань, ты чего молчишь?
  - Думаю. - Нехотя отозвался бородатый Иван, продолжая сидеть на краю овражка и медленно потягивая сигарету.
  - Сколько лет мы с тобой знакомы Гриш, а? Нам с тобой по полтиннику, а ты говоришь со мной как? - Иван говорил медленно с расстановкой.
  - Как? - вспылил Григорий.
  - Да так. Как с пятилетним ребенком. Все вокруг да около. Видишь ли, он отмахал двенадцать тысяч. А нахрена? На-хре-на ты ко мне приперся, спрашивается? Воздухом вольным подышать? Медку похлебать, али к народу в глубинку потянуло? Молчишь? Если что произошло, так ты и говори как есть, а то шифруешься, да на меня смотришь как сыч, - все это Иван говорил без укора, но как-то по-особенному ввинчивая слова в сознание, от чего Григорий немного потоптавшись на месте, вновь неуклюже плюхнулся рядом с Иваном.
  - Ладно, по-порядку, так по порядку, - буркнул Григорий, сбавляя напор и занова закуривая.
  - Ты Мишку помнишь? На лечфаке с тобой вместе учился, потом в НИИ работал
  - Шнайдер что ли? - Иван как-то подозрительно взглянул на Григория.
  -Да. - Кивнул головой Григорий, и ветер растрепал его волосы.
  - Ну, и?
  -Ты же просил по-порядку, - Григорий насупился.
  -Давай-давай, только покороче, а то начнешь от начала мироздания, - Иван недоговорил.
  На горизонте, за кромкой сосняка, цепляясь за верхушки деревьев, медленно разворачиваясь, выплывала огромная черно-фиолетовая клякса, грозовой тучи.
  - Дождь скоро. Пошли ко мне поужинаем. Может потом говорить будет легче. - подытожил Иван, поднялся и, не оборачиваясь медленно пошел в сторону поселка.
  - К черту твои ужины, обеды и завтраки вместе взятые. Я ему....
  С реки тянуло сыростью и тиной. Тропинка бежала по краю березняка и упиралась в покосившийся забор огородов.
  - Слышишь абориген, я к тебе не пойду. Устрой-ка меня в какую-нибудь гостиницу, - задыхаясь от ходьбы, попросил Григорий.
  Иван обернулся, посмотрел на плетущегося сзади Григория и как конь, вырвавшийся из стойла, заржал.
  -Гостиницу говоришь? Это мы запросто. У нас их тут пять штук и все со звездами. Тебе какую? Если "Метрополь" то это за гумном, а если в "Асторию" то это ближе к сельпо.
  -Вань, слышь хорош. Я устал и хочу просто выспаться.
  - А у меня тебе не судьба? - Иван от раздражения, казалось, был готов окончательно разругаться с собеседником.
  -Судьба, не судьба, а я хочу сам по себе, имею я на это право или нет? - Григорий вновь остановился, дожидаясь ответа.
  - Обиделся? Значит, обиделся....,- Иван остановился и внимательно посмотрел на Григория, так как может смотреть на человека только врач или священник..... Огромные мешки под глазами, глаза воспалены, лицо в морщинах, сероватое, уставшее. Весь седой, замученный жизнью и проблемами. А идет, подумал Иван,... ссутулился и явно ощущает какую-то постоянную боль.
  - Восемь лет ни слуху, ни духу, потом звонишь. Говоришь, что срочно приедешь. Просишь не встречать, ко мне не идешь. Озираешься как затравленный волк, говоришь так, что ничего не понятно. Гриш, что происходит?- Иван говорил и смотрел ему в глаза, пытаясь хоть что-то понять.
   Они не виделись около восьми лет, правда, по праздникам регулярно эсэмэсились. Последний раз они виделись в Питере, когда Ванька сбежал с семьей с Израильского ПМЖ. Сбежал и уехал к черту на рога в Завидовскую глушь, где работал в маленькой поселковой больничке. С его-то квалификацией в поселок... Да его с руками и ногами оторвет любая навороченная клиника, а он вот... Григорий думал, что ему повезло больше. Он после Афгана топтал семь лет Монгольские степи, уволился и уже давно имел свою небольшую клинику под Питером. Все бы ничего, если бы не вечное его желание лезть в науку, ковыряться в проблемах бытия и думать, думать, думать...
  - Ты не смотри на меня так, - сказал Григорий, - все равно всего объяснить не смогу, да и не нужно. Я собственно туда и обратно. Завтра утром уеду.
  -Туда и обратно. За двенадцать тысяч километров на ночь? - глаза Ивана от удивления расширились.
  - Вань, давай сделай, как я тебя прошу. Пристрой куда-нибудь и все. Да и вот еще одна просьба. Возьми это к себе, и спрячь.
   Григорий расстегнул браслет часов и протянул их Ивану и тут же, достал из кармана точно такие же часы и надел их на руку себе. Иван наблюдал за Гришиными манипуляциями и не скрывал своего удивления.
  - Не смотри ты на меня как на идиота! Ты, Вань, меня прости... Я, совсем запутался и, наверное, зря все это затеял. Честно говоря, я приехал к тебе только за тем,... вернее, - Григорий, не договорив, замолчал, подбирая нужные слова. Я, Вань, попросту решил надуть некоторых "любознательных" товарищей, - он снова ненадолго замолчал. - Сзади под крышкой часов флешка. Если что или,... в общем, спрячь куда-нибудь. - Григорий говорил, словно снимал с себя груз долгих раздумий и, в какой-то момент он осознал, что ему стало легче, и от этого, впервые за сегодняшний день, широко улыбнулся.
  - И еще, чуть не забыл. Если вдруг тебя разыщет Шнайдер, то ты меня не видел. Вот теперь все.
  - Так это он должен искать флешку?
  - Не знаю Вань, точно не знаю, но думаю, что и он.
  - Ладно, Гриш, как знаешь. Решил из меня подсадную утку сделать - значит так нужно, - Иван усмехнулся, на одну секунду представив себя в виде утки, размером с катер и еще раз улыбнулся, - выпытывать у тебя больше не буду, но уж если партизанишь, то в поселке тебе точно делать нечего. Жди здесь, а я за машиной смотаюсь. Отвезу тебя на кордон, там и заночуешь, а утром сам заброшу на вокзал.
  - Спасибо Ванюш, но не надо, утром я доберусь сам. Ты прости меня, что так все вышло. Просто больше сунуться некуда. Понимаешь?
  - А потом куда?
  - Пока не знаю. Отдохну где-нибудь месячишко-другой, а там видно будет, - в который раз Григорий щелкнул зажигалкой, закурил и больше не пытался, скрывать от Ивана свое взвинченное состояние. Выговорившись, он чувствовал себя увереннее, и даже головная боль, мучившая с самого утра, немного отпустила.
   Накрапывал дождь. По разбитой колее, скрипя седушками и подвеской, кренясь то вправо, то влево к лесному кордону пробиралась Нива.
  Всю оставшуюся дорогу Иван ругал раздолбанную дороги и рассказывал о егере Семеныче, к которому вез Григория на постой.
   - История, я тебе скажу, у него своеобразная. Сплошная мистика, а не история. Если бы не знал Семеныча, сам бы не поверил.
  ***
  Семеныч пил крепко и часто. На вопрос, почему вразумительного ответа дать не мог или просто не хотел. Пил он давно и в этом видел не иначе, как скрытый смысл жизни, до которого просто пока не удавалось дотянуться ослабевшим от алкоголя умом. Он пил, жена пилила, но денег на опохмел давала регулярно, хотя и жили уже давно только на ее зарплату. К тому времени Семеныч лет десять как не работал и лишь иногда промышлял сбором бумажных отходов да добычей прочей мелочи, которую стаскивал со всей округи, а потом трясущимися руками нес в маленькую будочку по приему вторсырья, где и сдавал за копейки. Вырученные деньги исправно отдавал жене Валентине, при этом ведя строгий учет каждому вырученному рублю. Семеныч вел учет и ежедневно требовал свое назад, не забывая при этом начислять набежавшие проценты, а для убедительности потрясал иной раз кулаками, которые были у него больше пивной кружки. Валентина же была женщиной мягкой и с мужем старалась не спорить, помня в особенности тот день, когда однажды, еще в их молодости, пришлось ей появиться на работе с огромным синяком под правым глазом. Вот так они и жили в однокомнатной, прокуренной хрущевке, с истрепавшимися от времени обоями и вечно что-то ремонтирующими и гремящими по утрам, где-то под потолком, соседями.
  ***
  Спать долго Семеныч не мог, так как истерзанный алкоголем организм постоянно требовал допинга, от чего вставал он рано и методично начинал бродить по комнате, то и дело выглядывая в окно, туда, где в торце соседнего дома была расположена ближайшая "капельница", вдоль которой на протертом штанами низеньком заборчике, как воробьи на ветке, кучковались такие же бедолаги как он.
  Семенычу, показалось, что сегодня солнце поднимается очень медленно, утренними лучами неуверенно цепляясь за края крыш, и как-то вяло разгоняет ночную сырость. Силы ждать больше у него не было, тем более, что в утренней дымке, замаячили на заборчике первые, чуть покачивающиеся от нетерпения, знакомые фигурки братьев по несчастью, гипнотизировавшие взглядами железную дверь еще закрытой рюмочной "Прибой". Валентина еще спала, когда скрипнула входная дверь, выпустившая на волю, трясущегося от предвкушения Семеныча, зажавшего в кулаке честно заработанную, но каким-то образом не спрятанную Валентиной сторублевку. Нет большего счастья для человека, чем пропить собственные, заработанные потом и кровью деньги. Надо заметить, что осознание этого пришло к Семенычу не сразу. Несколько лет назад, пытаясь получить на халяву, необходимый для поправки здоровья утренний стакан, он был сильно помят в схватке с неизвестным врагом. После чего ему пришлось проваляться три недели в больнице со сломанными ребрами и не естественно вывернутой рукой, при полном отсутствии какого-либо алкоголя, что было для него страшнее любой самой ужасной пытки. Этот урок Семеныч запомнил надолго и решил впредь не бросаться на дармовщину, по крайней мере, пока совсем не прижмет. Сегодня был как раз такой день, что бояться было нечего. В кулаке зажата честная сотня, на улице лето и до открытия "капельницы" осталось всего каких-то два с половиной часа, которые он решил провести в знакомой кампании, раскуривая одну за другой дешевенькие сигаретки и в милой сердцу и понятной его разуму беседе с завсегдатаями этого элитного клуба - рюмочная "Прибой".
  - Семеныч, - радостно воскликнул Серега, абориген и закадычный друг всех, кто имел хоть какой-то доступ к деньгам, приносимым на прилавок-алтарь ранее упомянутого заведения. Серегина радость была не поддельной, он словно коршун тут же начал виться около Семеныча, важно пристраивающего свою пятую точку на железной жердочке давно не крашеного заборчика. Серёгино сверх чутье ни когда его не подводило. Видя человека насквозь, как под рентгеном, он всегда безошибочно определял, кто сегодня при деньгах и с кем сегодня удастся перехватить стакан другой.
  - Сегодня праздник, - заговорщицки сообщил присутствующим Серега. - Троица - это надо понимать, - сообщение это ни удивило и не обрадовало Семеныча, так как в праздники любителей выпить за чужой счет обычно увеличивалось вдвое, от чего Семеныч автоматически еще крепче сжал спрятанную в кулаке сторублевку.
   На секунду задумавшись, Семеныч неуклюже попытался отвести от себя всякие подозрения на счет свободных средств и тихо произнес: - "Это хорошо, что праздник, вот сейчас бы и поправить здоровье с помощью божьей благодати".
  От услышанного на Серегином лице промелькнула тень сомнения, так словно он обдумывал сложный шахматный ход.
  - А хотите, я сейчас мигом организую? - поинтересовался у присутствующих Серега, оценивая при этом, какой эффект произведут на них произнесенные им слова.
  - Почему бы и нет, - пытаясь создать себе алиби, отозвался Семеныч, тем самым явно круша Серегины планы.
  - Ну, я бы конечно, - замялся Серега, - но вот с деньгами у меня сегодня туго, - пытаясь оправдаться и одновременно в очередной раз прощупать, неподвижно сидящего на заборчике Семеныча.
  - А где взять то, - еле вымолвил один из присутствующих, тяжко шевеля языком и чуть ли не со стоном приподняв заплывшие веки.
  - Достать не проблема, - живо отозвался Серега, - только вот деньги...
  - Деньги, - произнес все тот же тяжело дышащий голос. - Денег наберем, но и ты поторопись, а то мне что-то совсем худо, - сказал он и медленно закачался на жердочке.
  - Вот это я понимаю, вот это праздник, давай мужики раскошеливайтесь, - он протянул руку в сторону Семеныча, но тот даже и не пошевелился.
  Почувствовав разочарование в своих способностях, но подгоняемый взглядами сотоварищей, Серега набрал нужную сумму и быстро исчез в подъезде одного из рядом стоящих домов.
  Время тянулось медленно, солнце начинало припекать, а железный занавес рюмочной, опущенный врагами человеческой расы, оставался не подвижным, да и Серега исчез, словно его и не было совсем. Все напряженно ждали.
  - Сбежал гаденыш, - попрошествии пяти с половиной минут, медленно проговаривая слова, подытожил Семеныч, общую мысль присутствовавших, от чего народ нервно заерзал на заборе.
  Единственная дума, которая сейчас согревала его душу, была та, что он удержался и не отдал свою кровную сотню и теперь имел полную возможность дождаться семичасового открытия "Прибоя".
  Тот, у которого еле поднимались веки, держался из последних сил, балансируя на железной перекладине забора. Наклонившись вперед почти до самого асфальта, он шептал какую-то несуразицу и временами грозил кому-то невидимому маленьким грязным кулаком.
  - Все, иду за ним, - спустя еще пять минут, вскрикнул и сам испугался своего голоса, долговязый парень в тренировочном костюме и в разорванных кроссовках на босу ногу.
  - Угу, угу, - дружно загудела общественность, уловив в голосе долговязого что-то вроде искры надежды на избавление от нечеловеческих мук.
  Не успел долговязый подняться, одобряемый голосами коллег, как из подъездной двери, которую испепелили взглядами сидельцы, показался Серега. Он шел широкой размашистой походкой, говорившей о том, что он уже успел где-то в подъездных недрах поправить свое здоровье. Серега делал широкие шаги, чуть покачивался, но бережно и по-отечески нежно прижимая к груди две большие зеленые бутылки, от чего накал страстей, присутствующий последние десять минут на заборном форуме, в мгновение достиг своего апогея.
  - Смилостивился Господи, - прошептал тот, у которого еле поднимались веки. - Ради праздника не иначе, - и тут же протянул Сереге откуда-то взявшийся помятый пластиковый стаканчик. - Лей милый, не жалей, видишь, помираю.
  Серега цвел и пах свежим перегаром, наливая всем красно-фиолетовое пойло под названием "Кагор". С улыбкой на устах поздравлял всех с праздником, и при этом сам щерился от удовольствия и блаженства, ощущая текущий по пищеводу "церковный" напиток.
  Наблюдая эту картину, Семеныч стойко боролся со своей тягой, продолжая сжимать в кулаке утаенную от народа сотню.
  - Семеныч, а ты, - Серега протянул ему стакан с кроваво-красной жидкостью, - махнешь соточку?
  Последний оплот обороны был прорван и Семеныч жадно, одним огромным глотком, словно удав, заглотил фиолетовую дозу.....
   Вечерело. Тучи были похожи на огромные горы, обрамленные тонкой каймой из расплавленной бронзы. На западе горы расходились, образуя ущелье, через которое огненная масса истекала куда-то за горизонт.
  Семеныч открыл глаза и долго соображал, как он оказался спящим на лужайке под тополем, что растет напротив любимой рюмочной.
  Обычно в такие моменты он испытывал страшные угрызения совести на фоне полного расстройства своего здоровья, но сегодня этого не было. Чувствовал он себя прекрасно, помнил все четко и ясно, правда с оговоркой, что помнил только до того момента, как выпил предложенный Серегой стакан. Медленно поднявшись, Семеныч огляделся по сторонам. Все было на своем месте: "Прибой", низенький заборчик и сонливые завсегдатаи, сидевшие на нем, как куры на насесте и Серега, только выглядел он почему-то грустным и жутко озабоченным.
  - Вот и Семеныч кажись, оклемался, - произнес Серега, поворачиваясь к Семенычу свежеподбитым глазом.
  - Что случилось-то? - начал Семеныч обычный допрос, пытаясь восстановить разорванную цепь памяти.
  - Домой сходи, - отозвался долговязый парень, а потом приходи, поговорим.
  Поговорить - это в понимании Семеныча означало в первую очередь выпить, и тут он вспомнил, что у него в кулаке... Он отвернулся от публики, сделал вид, словно поправляет брюки, раскрыл кулак и... Изрядно помятая сотня скорчившись, лежала на его огромной ладони. Семеныч облегченно выдохнул. Не обращая больше никакого внимания на сотоварищей, сжав в кулаке заветную сотню, он бодрым шагом направился через улицу, прямо к открытой двери "Прибоя".
   Как не странно, но шел он действительно бодро, чего с ним не случалось с тех пор, как он усиленно подсел на огненную воду. Да, и еще одно. Переходя улицу, он обратил внимание, что асфальт на дороге абсолютно новый, словно его только что уложили. Там, где всегда красовались ямы и выбоины, было чисто и даже как будто бы вымыто. Собственно и остальной окружающий пейзаж выглядел так же - приглаженным, опрятным и даже мужики, сидевшие на заборе, были одеты как на праздник.
  Переступив порог рюмочной, Семеныч даже остановился от неожиданности. Вместо знакомых клубов дыма, запахов прокисшего пива и перегара, в нос ударил благородный запах жасмина и чего-то съестного. За барной стойкой, там, где всегда возвышалась одутловатая, в веснушчатых крапинках, словно побитая молью, свиноподобная физиономия Светки - буфетчицы, стояла миловидная девушка. На вид ей было лет тридцать. В белом кокошнике, белой блузке и бейджем на высокой груди, на котором красовалось ее имя - Оля, она больше походила на подавальщицу из хорошего ресторана, так, по крайней мере, классифицировал ее Семеныч.
  - Что изволите? - Оля сказала это так, что у Семеныча пробежали по спине мурашки от предвкушения удовольствия, смешанного со страхом всего нового и необычного. - Заказывайте или для начала просто отдохнете и послушаете музыку?
  Последние слова смутили Семеныча еще больше. За последние годы никто с ним так не разговаривал. Ему даже показалось, что румянец проступил на его небритых щеках.
  - Да я...
  - Я все поняла, - произнесла Оля, приятно-успокаивающим голосом. Садитесь, отдыхайте, я сейчас все организую.
  Семеныч неуклюже присел на край стула, стоявшего рядом с маленьким столиком, аккуратно накрытым белоснежной скатертью. Из висевших за его спиной колонок послышалась негромкая мелодия. Семеныч разжал кулак, разложил на коленке измятую сотню и начал ее методично разглаживать, пытаясь придать ей презентабельный вид. В какой-то момент он вдруг остро осознал что, сколько сотню не гладь, а расплатиться за весь этот белоснежный шик ему будет, явно нечем ... тут же он с горечью вспомнил старый, привычный для него "Прибой", где с этой сотней он был бы - "кум королю и сват министру". От этой мысли он резко встал и уже направился к выходу, как тут же на его пути возникла Оля с серебристым подносом, на котором стоял пузатый графинчик с водкой, а на блюдечке красовалась пара малосольных огурчиков. От этого вида у Семеныча засвербило где-то в области печени, и слюна молниеносно наполнила рот.
  -Я, понимаете.... Несколько не готов, оплатить этот сервис, - произнесенные им слова нисколько не удивили девушку в белоснежном кокошнике, а скорее развеселили, а вот Семеныч был удивлен, что он вообще может так разговаривать. Мат-перемат был ему более близок и понятен, а тут вдруг: оплатить, сервис.... С ним явно что-то происходило....
   - Не стоит беспокоиться, - говорила Ольга, изящными движениями переставляя с подноса на стол принесенную роскошь. - Не вы первый, не вы последний. Многие в этой стране не имеют нужных для хорошей жизни средств, но это не беда. Мы понимаем и стараемся помочь таким, как вы. Так что отдыхайте и не переживайте. Ваших денег будет вполне достаточно.
  - А откуда вы....
  - Достаточно взглянуть на вас, и сразу все понятно, что такой человек, как вы, имеет в кармане не менее ста рублей, - улыбаясь, произнесла Ольга.
  Отпираться было глупо, в кармане действительно лежала любовно разглаженная сотня, а вид пузатого графинчика испарил все сомнения и в секунду определил решение Семеныча.
  Быстрым движением он налил себе рюмку и опрокинул ее в рот, ожидая обычного ощущения горечи и тепла спускающегося по пищеводу к желудку, готовясь закусить все это хрустящим огурчиком. Однако, вместо стандартного эффекта, Семеныча, накрыла ласковая, прокатившаяся по всему организму волна, сравнимая разве, что с объятьями любимой женщины или что-то в этом же роде. Сузив глаза, как мартовский кот он внимательно посмотрел на графин, затем на улыбающуюся Ольгу и налил еще рюмочку. Эффект повторился. Был он уже более выраженным, ярким, а звучащая из динамиков рапсодия, показалась Семенычу, просто ангельским пением. В голове завертелись мысли: о смысле жизни, доме и жене. "Кстати, Валентина, наверное, меня заждалась, а я здесь развлекаюсь" - мысль ударила Семеныча, как шокер, заставив быстро встать и направиться к стойке, рассчитаться.
  - Не стоит утруждаться, - предупреждая вопрос Семеныча о цене, произнесла Ольга. - Сегодня все за счет заведения. Всего вам доброго. Приходите к нам еще.
  "Видимо странности происходящие сегодня еще не закончились" подумал Семеныч и как-то боком вышел из приоткрытой двери "Прибоя".
  Пока он добирался до своего подъезда, на улице окончательно стемнело. Вечерние фонари освещали улицу ровным желтовато-фиолетовым светом, создавая в душе Семеныча чуть минорное настроение - куда-то уходящего праздника.
  Как не странно, но дверь ему открыла жена, с бледным от испуга лицом.
  - Мишенька, - она так иногда его называла, когда они были еще молоды, - я волновалась, - продолжила она и протянула руки к мужу.
  По привычке Семеныч хотел отстранить от себя жену, но почему-то его рука ласково погладила Валентину по голове, от чего женщина тихо, без слез расплакалась.
  - Не стоит, - вырвалось само собой у Семеныча, - давай ужинать.
  Затем Михаил Семенович неспешно переоделся, умылся и даже побрил обветренные скулы старенькой, но еще весело жужжащей электробритвой. Прихорошившись, таким образом, он походкой барина прошел в кухню где....
  Шок от сегодняшнего посещения рюмочной был ничто по сравнению, с тем, что сейчас он увидел.
  На столе, под старым, видавшим виды абажуром, раскинулся просто съестной рай. В больших и маленьких судочках что-то дымилось и шкворчало, издавая умопомрачительный аромат. Зелень, фрукты, закуски, ядреные помидорчики, селедочка с лучком и огромный букет пионов в центре стола, рядом с которым, как солдат на посту, вытянув голову вверх, красовалась запотевшая бутылка "Столичной". Весь этот натюрморт источал запахи, звал к себе и тревожил удивленного до глубины души Михаила Семеновича.
   За столом, театрально сложив руки, сидела Валентина. Ее утонченное лицо чуть скрывали огромные шапки пионов и от того оно казалось еще более загадочным и красивым.
  - Мишань, ты проходи, чего застыл. Садись, рюмочку налей?
  Это уже было сверх всякой нормы, и против каких бы то ни было правил. "Что за день такой" - подумал он, но вслух сказал: "Я даже и не помню когда мы вот так с тобой сидели". Впрочем, при виде этого изобилия, размышлять больше не хотелось. Семеныч сел за стол и наполнил пузатенькие рюмочки себе и Валентине затем без лишних разговоров, еще раз подозрительно взглянул на жену, и одним махом проглотил холодную водку.
  -Черт, черт, - вырвалось у него, едва горьковатая жидкость попала в рот.
  Вновь ласковая волна накрыла весь его организм. Это уже повторилось в третий раз за сегодняшний день. Водка, словно изменила свои свойства, и перестала действовать привычным образом на Семеныча.
  Он оторвал глаза от снеди и огляделся... Вокруг была полная разруха и уныние. Стыдно сказать, но он даже не помнил, когда в последний раз переклеивал обои на кухне, свисавшие сейчас со стен грязными, унылыми кусками. А лицо? Лицо Валентины стало вдруг жутко постаревшим и замученным, от чего Семенычу стало стыдно. Захотелось куда-то убежать, спрятаться, лишь бы не видеть ее взгляда. Не дотронувшись до закусок, он резко встал и странной для него, спортивной походкой, быстро удалился из кухни. Затем стоя на балконе, он долго курил, благо сигареты были обычными и имели привычный вкус, запах и действовали на Семеныча как всегда успокаивающе. Правда, вот мысли... Мысли были новые и не обычные. Было ощущение, что с глаз приподняли шоры, и он увидел окружающий его мир во всей своей подлости и грязи. "Сколько слез пролила эта милая женщина, живя с таким моральным уродом, как я?" - думал он, вспоминая лицо жены. "Сколько горя я принес в ее израненное сердце?"
   В комнату он вернулся поздно ночью. Прокрался, как мышь в пропахшую сыростью кровать, съежился под старым одеялом, и долго смотрел в окно, на серебристую луну, чуть выглянувшую из облаков.
  Проснулся Семеныч по старой привычке, как всегда рано, когда солнце только-только начало подниматься над горизонтом и сразу же выглянул в окно. Рядом с заборчиком, который был напротив рюмочной, в розоватом свете рассвета, словно на театральной сцене, копошилась, выясняя отношения, разновозрастная кучка мужиков. Они резко жестикулировали и тыкали пальцами в того, кто стоял в середине. По всем приметам назревала драка. До слуха Семеныча долетали отдельные крепкие фразы, приносимые утренним ветерком: "Причастил поганец"... "Ты мне всю жизнь изломал", - надрывался хриплый голос....
  Раньше бы не утерпел и рванул посмотреть на побоище, а сегодня от этого вида его просто тошнило, причем тошнило сквернее, чем от самого страшного похмелья. Что делать дальше, Семеныч теперь знал точно. Вчерашние размышления не оставили ему выбора, а мучиться переживаниями он еще не умел... пытаясь не потревожить Валентину, он побросал немного своих вещей в старую сумку, на тетрадном листе размашисто написал: "Прости меня за все" и тихо, стараясь не скрипнуть дверью, навсегда исчез из жизни Валентины, покинув ставший вдруг тесным и невыносимым ему город, с той самой сторублевкой в кармане, утаенной вчера от мужиков.
  ***
  - А дальше?
  - Что дальше? Купил Семеныч на свою сотню билет и уехал в нашу глушь. Здесь и подвязуется, уж лет десять, егерем. Ну, вот и кардон. Слава Богу, добрались. По местным меркам вроде бы и рядом, но после дождей сюда быстрее пешком, чем на машине, - едва Иван сказал, как дорога, резко вильнула вправо, и вырвалась из леса на огромную поляну.
  Посреди поляны стоял добротный пятистенок, огороженный не менее добротным забором.
   Заслышав шум мотора, на крыльце показался крепкий, лет сорока, сорокапяти мужик в опорках, ватнике и форменной фуражке с зеленым околышем.
  -Ты егерю своему скажи, что меня на дороге подобрал - сказал Григорий. Иван, молча, кивнул и лихо подрулил машину к крыльцу.
  - Ну и хтойта в ночь к нам жалуеть, - мужик говорил со странным казацко-хохляцким выговором.
  - Принимай Семеныч гостя, а я домой, пока не стемнело, - выпалил Иван, протягивая Семенычу руку.
  - Не поняв, як домой?
  -Як, як на машине. Я тебе вон, из города залетного "турыста" подбросил. Говорит, что хочет вспомнить детство и переночевать где-нибудь в лесу, вот я про тебя и вспомнил, мне ж все равно по дороге, а тебе как ни как, а приработок. Так, что с тебя Семеныч в следующий раз баня и магарыч, - Иван врал, как дышал.
  Разрулив ситуацию он уже через пять минут, посигналив на прощание, скрылся за поворотом. Оставшись вдвоем на крыльце, Семеныч сразу заговорил. Куда-то исчез выговор и дурашливый тон.
  - Я этого сына изрильского знаю давно, - сказал он. Дружим с ним, с тех пор как он сюда перебрался. Хороший человек. Надежный. Ну, давай знакомиться. Как звать-то тебя залетный?
  - Григорий Алексеевич, - Григорий протянул Семенычу руку.
  - А зачем к нам Григорий Алексеевич пожаловал? - спросил Семеныч и внимательно посмотрел Григорию в глаза. Посмотрел так, словно передним стоит подследственный из КПЗ, а он Семеныч, по крайней мере - прокурор.
  От этого взгляда Григорию стало не по себе, но игра продолжается и теперь его очередь врать и выкручиваться.
  - Ну, лукавить не стану. Прослышел о вашей бане, а у меня радикулит. Вот и решил. Раз врачи и лекарства помочь не могут, думаю..., - он недоговорил, так как его тут же перебил егерь.
  - Раз приехал, значит нужно, а про баню ты это зря Григорий. Нет бани, сгорела баня. Три года назад сгорела. Старая была, да я и не усмотрел. На ее месте теперь крапива вон только растет.
  "Вот это я промахнулся - подумал Григорий. Ванька же сам про его баню..."....
  - А то, что Иван про баню говорил, так это болтовня. Заходи в дом. Я тут один с Бонькой, - уточнил Семеныч, и мотнул головой в сторону приоткрытой двери. Только сейчас Григорий заметил, что на него из приоткрытого дверного проема внимательно, также как хозяин, смотрит здоровенная сибирская лайка.
  - Не бойся, заходи. Она не тронет. Надо говоришь переночевать, значит переночуешь.
  В красном углу в доме Семеныча вместо иконы висел черно-белый портрет Рабиндраната Тагора. Поймав взгляд Григория, Семеныч тут же, как по писанному выпалил: "...мы спешим назвать странными чудаками не от мира сего...", - затем посмотрел на Григория, как, бы проверяя какую реакцию произвел. Не увидев в Гришиных глазах не восторга и не порицания, Семеныч вздохнул и отправился на кухню ставить чайник.
   Семеныч суетился у стола, аккуратно расставляя съестные припасы. Он всегда, как ребенок радовался появлению нового человека. Новый человек это новая возможность посидеть за столом и поговорить, а уж чего-чего, а поговорить он любил. Выставляя на стол грибочки, медок, живописно раскладывая зеленый лучок и свежие огурчики, Семеныч оценивающим взглядом окинул стол, словно написанную им картину и даже крякнул от удовольствия. Резко развернувшись к самодельному шкафчику, он как последний мазок на этом натюрморте, водрузил в центр стола бутылку первача. Не сказать, что он был теперь большим любителем возлияний, но хорошо посидеть и основательно закусить был не прочь. Вот и сегодня гость показался ему достойным такого приема. Явно человек умный, а уж он это подметил с первого взгляда, а главное не из местных. С ними-то что, ну о погоде, огороде, а так что бы о чем-то серьезном..... Да и Иван кого-попало к нему не привезет.
   Засиделись допоздна, не заметив, как пролетело время. На удивление Семеныча, Григорий совершенно не пил и поначалу это ужасно его расстроило. Однако, гость оказался весьма словоохотливым и с удовольствием поддержал его беседу. Говорил Григорий много и интересно. Говорил так, словно вчера вырвался из острога, где просидел двадцать лет и не имел возможности перекинуться с кем-либо словом. Говорили обо всем: и о политике, и о людях, и о природных катаклизмах. Семеныч просто плавился от удовольствия, особенно когда речь заходила о Тагоре и вообще, о вегетарианцах. Смущало лишь то, что как только разговор заходил о работе Григория он явно начинал врать и выкручиваться. Семенычу он объявил, что занимается строительством и приехал в эти края подыскать для своей фирмы новые заказы. Конечно, это Семенычу не нравилось, но за Тагора он мог простить всем и все.
  - Я ведь что толкую тебе Алексеевич, - Семеныч прищурил глаза. Все великие люди как не крути, а были вегетарианцами. Да Винчи, Вольтер, Толстой, Руссо, Энштейн, - ощущаешь уровень, даже поганец этот Адольф и тот паразит был, говорят вегетарианцем.
  - Ну, тут с тобой Семеныч трудно не согласиться. Гитлер тоже был великим, но только посвоему. Великий злодей это тоже величина пусть и с отрицательным значением. Для людей он был изощренным каннибалом, а для себя просвещенным вегетарианцем, - рассуждал Григорий, похрустывая малосольным огурцом.
  - Вот тут Григорий Алексеевич позволь с тобой не согласиться, - взъерошился Семеныч. Вегетарианство это не только пища, это как религия. Это вера в доброту и справедливость ко всем живущим на этой планете без исключения, а у Фюрера твоего какая такая справедливость.
  - Ну, ты это Семеныч загну-у-л. Адольф он естественно не мой это во первых, а во вторых разве мало на свете тех, кто говорит, что верит и поститься и поклоны земные кладет, а в душе его веры нет. Внешняя атрибутика это еще не есть вера.
  Так за чашкой чая, прокурив окончательно всю комнату, они философствовали довольные друг другом. Они были довольны, а вот собаке Семеныча явно что-то не нравилось. Она, то прижималась к ногам хозяина, то ощетинившись, замирала, смотря в угол, где висел портрет Рабиндраната Тагора.
  - Видишь и Боньке наша беседа про Гитлера не по нутру, - рассмеялся Григорий.
  Спать легли за полночь, но и в полудреме еще долго переговаривались, забрасывая друг друга событиями и фактами из древней и новейшей истории. Григорий все хотел спросить у Семеныча про ту историю с кагором, которую рассказывал Иван, но почему-то постеснялся, так за разговорами и уснул.
  Глава 8.
   Люди в поселке просыпались рано. Утренняя роса, туман с речушки и зыбкая тишина. То тут, то там эту тишину нарушало неуверенное мычание да щелчки длинного пастушьего кнута. Вразвалочку, в сторону луговины, в лучах восходящего солнца медленно тянулось разномастное, блеющее и мычащее стадо. Иван еще не ложился. Со вчерашнего дня он сидел у компьютера в своем больничном кабинете. Дружба, дружбой, но что это за хрень, которую вчера подсунул Григорий. Флешка как флешка. На ней всего один файл. Записана химическая формула по структуре напоминающей гликозид, а в низу приписка: "эффект связан с блоктрованием матричной активности ДНК в системах ДНК-полимеразы и ДНК-зависимой РНК-полимеразы" а дальше абракадабра: R- ghjbpdjlyjt ,enbhjatyjyf S. в\в струйно при частоте 10Гц.
  - Хрень какая-то. Обычный антибиотик и чего он тогда прячет? Может просто подстава? Но для кого? - бормотал он вслух.
   Просидев всю ночь и докурив вторую пачку, Иван не мог никак понять, что происходит. "Может эта какая-то новая модификация, что вполне вероятно, зная Гришкину любовь к науке, то к чему такая секретность и кого или чего Григорий боится? Если это серьезные люди, рассуждал Иван, то и здесь его достанут, да и меня вместе с ним, тут же просквозила подленькая мыслишка. Ну, Гришка, Гришка, черт тебя кинул на мою голову". Устав от размышлений, и поняв, что самому в этом явно не разобраться, он откинулся на спинку кресла, смачно потянулся и только сейчас понял, что просидел в кабинете целую ночь. Да, как я от этого далек. Мне проще, у меня обычные больные, обычная работа и никакого геморроя. Чиркнул скальпелем, помазал, и... Его раздумья вновь переключились на Григория. Что я, собственно знаю о Гришке? Ну, вместе сидели за одной партой в школе, вместе учились в медицинском, вместе ушли на военный факультет вот собственно и все. Ну, пожалуй, еще то, что Григорий до безобразия честный и правильный мужик, любит науку, но никогда не написал, ни одной научной работы, хотя его знают если не все, то половину уж точно всех известных профессоров и академиков от медицины. И не просто знают, а кучу работ и диссертаций сочинили на Гришкиных идеях. Гришка, правда, на них не обижался, говорил, что пущай, лишь бы с пользой для дела. Хотя бессеребреником его тоже не назовешь, так как все свои "фишки" он придумывал для конкретных пациентов. Придумывал, лечил, ставил их на ноги и при этом зарабатывал не плохие деньги, а приоритеты оставлял светилам от медицины. Хотя иногда об этом, наверное, и жалел, но говорил, что жаль, мол, на писанину тратить драгоценное время. Что же ты Гриша такое накопал, а? Что? Что ты решил спрятать у меня? Иван еще раз внимательно взглянул на формулу. Нет и еще раз нет. Это не по мне. Я совсем все к чертям позабыл, да и нужно ли вспоминать. В моем забытом богом лесном "Урюпинске" все это просто... Что толку я здесь ломаю свою голову, вот возьму и спрошу этого засекреченного деятеля, и пусть сам все расскажет. Жди, как же. Вчера вел себя как сумасшедший, а если бы мог, наверное... Какая-то не определенная мысль просквозила, вроде бы ... будто натолкнулся на то, что уже так давно искал, и рука автоматически потянулась в карман к сотовому телефону. Ощущение, что он не один, а кто-то читает его мысли, возникло, когда, не успев дотронуться до телефонной трубки, вдруг заиграла мелодия телефонного вызова. От этой мысли и звуков Иван чуть не подпрыгнул в кресле. Ранние звонки его в принципе раздражали, а тут как назло куда-то делась долгожданная мысль... В динамике кто-то усиленно дышал и шуршал, затем прозвучали гудки отбоя. На экране телефонного дисплея высветился номер Семеныча. Я же говорю, подслушивают мерзавцы, подумал Иван... нажимая на вызов. Телефон, соединяясь гуднул, и бодрым голосом сообщил, что абонент занят. Я ему, а он мне... ну что ж подождем.
  - Ну, - гаркнул в трубку Иван, как только раздался звонок.
  - Иван Сергеевич, доброе утро. Это вас Сивин, участковый беспокоит. Вы не подъехали бы на кардон? У нас тут труп...
  - Какой труп?
  - Так тут у Семеныча гость умер, - отозвался в трубке голос участкового.
  - Да, да, я сейчас...
   Иван еще что-то говорил, но голова уже закружилась, он побледнел и больно, очень больно сдавило где-то за грудиной. Крупные горошины холодного пота покатились со лба, дышать стало трудно. Иван, ухватился за край стола и медленно, как ему показалось, стал сползать на пол.
  ***
  - Изокет, анальгин в вену, капельницу...
  Сознание медленно возвращалось к Ивану. Серый больничный потолок. Жесткая реанимационная койка и зеленые от слез глаза жены. Все как в тумане, из которого пробивается синеватый свет дежурного освещения. Жив. Значит, еще жив, промелькнуло в сознании.
  - Уже вечер? - спросил Иван, облизывая засохшие губы.
  - Как ты меня напугал, - вместо ответа проговорила и всхлипнула Оксана.
  - Значит, инфаркт меня все же посетил. Жаль, а я думал...
  Оксана открыла рот и уже была готова, как всегда отчитать мужа за его безалаберное отношение к своему здоровью. Отчитать и выговорить за все минуты, которые она провела сегодня у его постели, но взглянув на Ивана, поостереглась... "Ты только встань"- подумала она, "я тебе и покурю и выпью, так что мало не покажется... Ты у меня и жрать по ночам перестанешь и спортом займешься. Ты только встань" - и из ее глаз потекли слезы.
  Иван чувствовал себя так, словно целый день таскал на себе мешки с картошкой. В голове пустота, но боли за грудиной уже нет, и это придавало ему оптимизма. Поживем. Еще поживем,... и тут он вспомнил о Григории и пристально посмотрел на Оксану.
  - Что с Гришкой? - спросил и вновь почувствовал, что сердце как-то сжалось и заныло.
  -Гриша? - Оксана на секунду задумалась, как бы соображая, что сказать мужу, но Иван посмотрел на нее так, что всякое желание врать исчезло само собой.
  - Григорий умер, - сказала она, - у него инфаркт, как и у тебя, только...
  "Гришке значит, не повезло, а я вот живой, - мысленно подытожил Иван и закрыл глаза".
  ***
   Здание милиции находилось на главной площади поселка Завидово, а, площадь как водится, была имени В.И. Ленина. На давно некрашеном постаменте, в центре крошечного скверика, возвышался бюст вождя, загаженный завидовскими пернатыми. Когда-то разбитая вокруг постамента клумба давно потеряла свой привлекательный вид и поросла густым бурьяном. Само здание было одноэтажным с облупившейся желтой побелкой и походило больше на клуб, нежели на здание государственного правоохранительного органа. Ведущая к зданию, выложенная асфальтом дорожка, давно развалилась и превратилась в ухабистую тропу, но как на детском рисунке, раскрашенном ярким маркером, ярко выделялась белизною выбеленного бордюрного камня.
   В здании было тихо и душно. Коридоры под стать фасаду были выкрашены в ярко желтый цвет. Облупившаяся масляная краска, корявая мебель и паутина по углам создавали впечатление общего запустения и брезгливости, как к местам общего пользования, в которые заходишь только по великой нужде.
  За дверью с табличкой участковый располагался маленький кабинетик лейтенанта Сивина. Обстановка периода развитого ГУЛАГа сохранилась без изменений со времен когда п.Завидово был центром промзоны, на которой строили коммунизм советские ЗК. Массивный выкрашенный зеленой автомобильной краской сейф занимал большую часть кабинета. За столом заваленным серыми папками восседал молодой круглолицый, рано полысевший парень, и одним пальцем тыкая по клавиатуре допотопного ПК набирал текст....
  ...сегодня около 8.30 в доме егеря Грачевского А.С. 1963 г.р., проживающего п.Завидово промзона Љ3, обнаружен труп мужчины без признаков насильственной смерти. По предварительным данным смерть наступила в результате острого инфаркта миокарда, в результате острой коронарной недостаточности, в результате....
  -В результате, результате, блин язык сломаешь с этими докторами, - проговорил вслух Сивин и потянулся к стакану с водой, который тут же осушил. Свалился мне на голову этот Питерский чудак. Приехал черте, откуда и умер непонятно как. Нет бы, к примеру, убили, как в прошлом году на поминках у Рудакова, рассуждал круглолицый лейтенант. Там было все понятно что делать, кого ловить, а тут... Сиди, пиши, докладывай начальству... он потеребил оставшийся на лысине пушок и вновь уткнулся в клавиатуру.
  - Сивин, когда рапорт нацарапаешь? - раздался из коридора звонкий голос дежурного. Начальник приехал и ждет тебя. Поторопись.
  - Помог бы лучше, чем орать - огрызнулся Сивин.
  ...на кровати, в положении лежа на спине, находится труп мужчины лет 50-55-и, волосы ...
  А откуда у них собственно такое решение, что у него инфаркт? - рассуждал лейтенант. Собственно это не мое дело. Пусть следаки чешут свою репу, а мне до фонаря. Напишу рапорт и шабаш.
  ... обнаружены документы... паспорт на имя Палвывчева Григория Алексеевича, 4.04.1957 года рождения, серия... номер..., выдан ... города Санкт-Питербурга, 20.04.2002г.
  ... опись обнаруженных вещей...спортивная сумка...денежные купюры...
  "Зачем этому мужику такое количество денег таскать с собой? Может... Этот дурак Семеныч, точно его пацаны прозвали "Робин Того", все до последнего рубля передал. С такими деньгами... покойнику они уже ни к чему, а нам бы пригодились. Ох, как бы пригодились..."
  Минут через тридцать, получив последнее китайское предупреждение, Сивин направился к начальству.
  - Я там случайно оказался, товарищ майор. Я просто решил с утра за медом заскочить вот и...- Сивин замолчал, вспоминая как он, приехав на кордон, застал взбудораженного и всклокоченного спросонья Семеныча вызывающего по телефону милицию. Я все в рапорте написал. И про деньги тоже невпопад, как бы оправдываясь, проговорил Сивин.
  Майор молча смотрел на подчиненного и с раздражением думал откуда берутся такие вот честные придурки как "Робин Того" и этот Сивин. Вспоминая кучу денег лежащую в спортивной сумке умершего.
  
  Глава 9.
   Солнце проглядывало в разрывах ватных, грязно-серых облаков. Похожие друг на друга, медленно тянулись больничные дни. Иван чувствовал себя лучше. Сердце практически не беспокоило. На больничной койке, он отлежал себе все бока, и больше походил, сейчас, на пойманного и посаженного на цепь медведя, все время порывающегося встать. Оксана всячески пресекала эти попытки, но и она не могла за ним усмотреть...
  Ночью, держа в одной руке стойку с капельницей, Иван пробирался в ординаторскую и, стоя у открытого окна, смачно, до головокружения, затягивался сигаретой. Болеть он не умел. Уже через четыре дня, его стали замечать разгуливающим по отделению. Медленно шагая по коридорам, он, держа в руке все туже стойку и, раздавал на ходу ценные указания.
  - Болеть иногда нужно, - объяснял он Оксане, - но главному врачу - не подобает.
  Его уговаривали, Оксана ругала, он внимательно слушал, но продолжал делать свое.
  Как-то вечером, застав его в кабинете, Оксана не удержалась и устроила ему разнос. Вспомнила все: уговаривала, урезонивала, плакала, просила подумать хотя бы о сыне...
  - Если тебя послушать, то проще лечь и умереть, - сопротивлялся Иван, но в палату все же вернулся.
   В один из дней, когда от пребывания, на больничной койке, у Ивана ужасно ныла спина, в палате появился Семеныч. Его скуластое, обветренное лицо, накинутый на плечи, белый, не по размеру халат, и пакет с первыми яблоками, размели по сторонам больничное уныние.
  От Семеныча пахло сеном, и свободой. Широко раскинув руки, он обнял Ивана и без приглашения, по-хозяйски, сел на соседнюю кровать.
  - Вот и выбрался до тебя.
  - Хорошо, что ты Семеныч пришел, а то я совсем закис. Держат меня здесь, как пса на привязи, - Иван показал на стойку с системой и пузырьками.
  Он хотел еще что-то добавить, но в палату уже входила Оксана.
  Не добрым взглядом она посмотрела на егеря и без предисловия начала рассказывать о каких-то ботинках, которые собралась купить Ивану.
  Не трудно было понять, что поговорить, сегодня не получится. Семеныч пыхтя, как паровоз, поднялся и, под прицелом Оксаниных глаз, кланяясь, как китайский болванчик, удалился из палаты.
  - Ну и зачем ты его так?
  - Как так?
  - Человек приехал проведать больного друга, а ты его выгнала.
  - Выгнала?! Будет нужно, выгоню и, не сверли меня обиженными глазками. Лекарства лучше вовремя пей.
  - Я что, под арестом? На свидание ко мне приходить можно, только с санкции прокурора?- обиженный, Иван, перевел дыхание, и откинулся на подушку.
  - Пока ты болеешь, я тебе и прокурор, и врач, и жена - все в одном лице.
  - Ну, не начинай.
  - Этого выхухоля лесного, знала бы, что придет... и на порог бы не пустила. Вон, Гришку твоего, на тот свет отправил, своей отравой, - сказала так, словно дала Ивану оплеуху, - и к тебе, наверняка, с первачом приперся.
  - Ты палку-то не перегибай, - глаза Иван сузились, а щеки начали гореть.
  - Я и не перегибаю. Мне живой муж нужен, а не фото на трюмо, - Оксана говорила, но в ее голосе не было слышно ни злобы, ни обиды.
  Она говорила так, что бы спрятать свой страх, который постоянно жил в ее душе. Жил и мучил, с того самого дня, когда она впервые увидела бледное лицо Ивана, его внезапно посиневшие губы и, руки, судорожно пытающиеся расстегнуть ворот рубашки...
  Сколько раз она вытаскивала его, а он... Оксана всхлипнула и, больше не стараясь сдерживаться, расплакалась.
  Иван не любил мокрые сцены. Он в принципе не любил, когда кто-то плачет. В такие минуты в его душе, что-то переворачивалось, и он был готов пойти на любые уступки или просто опрометью бежать. Бежать, что бы ни слышать этих ранящих сердце всхлипываний и не видеть ниагарские потоки Оксаниных слез. Говорят, что у мужчин на генетическом уровне заложена не переносимость к женским слезам. Так или нет, но у Ивана она точно была.
  - Вот и поговорили, - Иван беспокойно заерзал на койке, словно высматривая, куда бы спрятаться.
  ***
   Шли дни. Иван чувствовал себя вполне прилично, но Оксана оттягивала его выписку, надеясь хоть в этот раз сделать все, как полагается.
  - Тебе положена реабилитация в санатории, - сообщила она.
  Говорила, а сама в-первую очередь думала о том, как бы подольше, удержать мужа в больнице и не допустить до повседневной суеты.
  Иван не возражал, тем более что и сам не помнил, когда последний раз где-то отдыхал. Неотложные больничные дела, строительство дома, которое тянется уже шестой год, съедали без остатка все его отпускные дни, а тут, можно сказать, подвернулась халява, так, почему бы и нет.
   Все постепенно входило в свою колею, вот только мысль о Гришке, как ржавый гвоздь засела в сознании и не давала покоя. Иван ни как не мог смириться с тем, что Григория больше нет. Больше всего злило то, что он так и не понял от кого Григорий скрывался и, что собственно такого важного на этой проклятой флешке? Конечно, он понимал, что эта история еще не закончилась и, что она рано или поздно ему еще аукнется, но где и когда он не знал. Чего ждать? Кого или чего бояться? Вот вопросы, которые крутились постоянно в его голове. Понять все это сложно, а прояснить ситуацию, без Гришки, ни кто не мог. Даже Семеныч и тот, когда приходил навещать, ничего не рассказывал и, вообще не говорил на эту тему, хотя и не вооруженным глазом было заметно, что он что-то знает.
  "Засранцы, все засранцы и майор этот плешивый - засранец. Приходил, расспрашивал, Пинкертон не доделанный. Образование техникум строительный, а туда же... Когда последний раз видели? ... Зачем он к вам приезжал? ... Если бы я знал, зачем..."
   В такие минуты Иван сильно заводился. Он краснел, а Оксана не понимая, что происходит с мужем, начинала суетиться и, капать в рюмку корвалол.
  Выпив, Иван несколько успокаивался, но только внешне. В душе, он по-прежнему постоянно чувствовал себя в чем-то виноватым. Виноватым так, словно из-за него все это произошло, и смерть Григория он тоже почему-то ставил себе в вину.
  "Ни чего, ни чего, вот выберусь в санаторий, там и разберемся" - думал он, а пока старался гнать от себя дурные мысли.
  ***
  За телом Григория приехали, через две недели, люди из солидной, питерской ритуальной конторы...
  Как не уговаривала Оксана, но проститься с Гришкой, прежде чем его заварили в цинк, Иван пришел. Выдернул капельницу и пришел...
  Сколько раз он видел "груз-200" в Афгане, да и потом, а тут... Комок подступил к горлу и, как не старался, но предательская слеза все-таки покатилась. Гришка ушел, а с ним как - будто ушла вся юность и молодость.
  Стукнув по крышке Гришкиного гроба, словно злясь на него, Иван ссутулился и неуверенной походкой, даже не взглянув в сторону стоявшей рядом Оксаны, побрел к больничному зданию. Наверное, впервые, за много прожитых совместно лет, Оксана увидела его другим. Сейчас ей показалось, что Иван сильно постарел и, болезнь превратила его в шаркающего ногами старика. Эта мысль напугала ее и, вытирая на ходу слезы, она побежала вслед за мужем...
  ***
  Смерть Григория, как и цель его приезда, они ни разу не обсуждали. Сразу же, как все произошло, на эту тему легло беспрекословное табу, но сегодня... их прорвало, словно плотину и, целый вечер они говорили, говорили, вспоминали, плакали и снова говорили. Годы проходят и, кажется, что все это было еще вчера... Воспоминания, воспоминания, воспоминания...
  ***
   ...Афганская война, ранение, госпиталь и пустая квартира, в углу которой сиротливо стоял чемодан - "мечта оккупанта", с небрежно набросанными вещами Ивана...
  Что может быть хуже унылой жизни офицерской жены, в забытом богом военном городке?
  Жена уехала, забрав с собой дочь, и живет теперь с обычным гражданским человеком, забыв навсегда о тяготах и лишениях воинской службы...
  Этого он и боялся, когда все реже и реже стали приходить письма и, даже, наверное, ждал, но не думал, что это произойдет именно так.
  С досады Иван начал пить. Пить так, что узнавшие об этом родители в одночасье собрались и приехали к нему в гарнизон.
  Задушевные беседы результата не дали и, мудрые родители, боясь потерять сына, решили - надо женить.
  Иван собственно и не сопротивлялся. Последний год он только и делал, что пил и поэтому жизнь вся проходила, как в тумане.
  - Скажете жениться, женюсь,- говорил он, думая только о том, когда же любимые предки свалят в любимый город, в любимый дом и, перестанут опекать любимого сына.
  - Женюсь... На какую покажете, на той и женюсь, - провоцировал он, не догадываясь, что предки всерьез озадачились и усердно подыскивают кандидатуру.
  Еврейские связи заработали, и вот на пороге его дома появилась миловидная Оксана. Так случилось, что увидев ее, Иван, не просто был согласен жениться и бросить пить, но сам был готов бежать за ней на край света, лишь бы Оксана была рядом.
  Брак по расчету, спланированный родителями, состоялся, а через год, в мае, родился Сашка. Глазастый, похожий на Ивана карапуз, окончательно сцементировавший их союз на долгие годы.
  Когда Сашке исполнилось семь, Иван ушел с военной службы и уехал к родителям. В хрущебе сразу стало тесно.
  Никогда не унывающая матушка Ивана, все чаще и чаще заводила разговор о великих перспективах, открывшихся для евреев на исторической родине.
   Ровно через год серебристый лайнер уносил их на ПМЖ в Израиль. Сашка рос, Иван работал. Оксана тоже работала и, пыталась хоть как-то сводить концы с концами, мучаясь от жары и вечной нехватки пресловутых шекелей.
  Как-то сама собой, розовая мечта разбилась о каменные плиты древнего города. Обратная дорога в Россию была долгой и трудной. Семь лет они придумывали, как вылезти из долгов и, в конце концов, бросили все и сбежали, укрывшись в далеком поселке, не досягаемом для Израильских кредитных банков.
  Сашка стал совсем взрослым. Однажды, он объявил родителям, что хочет уехать к деду и, стать, как и он, юристом.
  С одной стороны это решение обрадовало Ивана, но с другой, было обидно, что сын не хочет идти по родительским стопам. "Может и к лучшему" - думал Иван, провожая сына.
  ***
  О смерти Григория Алексеевича - дяди Гриши, так называл он его с детства, Сашка узнал из газет и небольшого ролика на ТВ. Обычно он особо и не интересовался СМИшными новостями, но сегодня газетами был завален офис, а новостную программу на ТВ все коллеги просмотрели не по одному разу.
   Газеты писали, что в Российской глубинке, находясь на отдыхе, скончался известный врач - Григорий Алексеевич Палвывчев - директор Петербургского центра новых медицинских технологий, разработчик уникальных противоопухолевых препаратов. Медицинская общественность выражает соболезнования родным и близким...
  На ТВ что-то рассказывали о лекарственном препарате, разработанном Палвывчевым, находящемся в стадии клинических испытаний в онкологических центрах страны....
  Известие о смерти Григория Алексеевича по-настоящему расстроило Сашку, ведь дядя Гриша не только старинный друг отца, но и человек который принял большое участие в его жизни.
  ***
   Александр перебрался в Нижний и, Иван просил Григория присмотреть там за парнем, что Гриша с большой охотой и делал, помогая ему, как сыну. Поддержал при поступлении на юрфак, взял на работу к себе в Нижегородский филиал, а самое главное - познакомил его со своей дочерью. С этого дня, дядя Гриша, стал для Александра практически вторым отцом. Сашка старался, лез из кожи вон, лишь бы угодить "дяде" и, конечно, не просто так...
   С момента знакомства с Викторией он просто потерял голову. Влюбился в нее с первого взгляда, а вот Викторию этот провинциал не впечатлил и, даже скорее раздражал своей наивностью. Однако от ее взгляда не ускользнули искорки в Сашкиных глазах и, его приятная внешность.
  Кто-кто, а Григорий Алексеевич радовался их встрече, как ребенок. "Бог даст" - думал он....
   Привязавшись к Сашке, как к сыну, у Григория зародилась тайная мечта. Мечтал он поставить свадебные столы по всей Ямской... Эх, мечты, мечты, а они, как известно, сами по себе, крайне редко, воплощаются в жизни...
   И вот однажды, Григорий Алексеевич объявил дочери, что она будет учиться в Нижнем, чем удивил абсолютно всех. Это решение он принял для себя, как только начал серьезно задумываться о ее будущем.
  - Врачу, - настаивал он, - нужно уметь жертвовать. Необходимо бросить свою жизнь на алтарь науки... Может - немного высокопарно, но зато точно.
  - А почему бы ее не бросить в Питере?
  - Да потому милая, что в Питере, золотая молодежь не отличается целеустремленностью и полагается только на своих родителей.
  - А в Нижнем, только и делают, что все бросаются на алтарь...
   - Не иронизируй. Для проматывания родительских капиталов жизнь в Питере подходит идеально, а вот для овладения искусством врачевания противопоказана - это, во-первых.
  - В Питере что, врачей не учат?
  А про себя подумала: "Ну, как всегда... давай, учи, учи..."
  - Во-вторых, - Григорий Алексеевич говорил тоном, не терпящим ни каких возражений, - потому, что Нижний - это моя родина, а в-третьих - это повод прекратить твои дрязги с Ларисой, от которых я просто устал.
  Последний довод показался Виктории самым убедительным. Двадцать лет назад Лариса заменила ей мать, но полюбить ее, она так и не смогла.
  Когда Виктория подросла их отношения, мягко говоря, испортились окончательно. Последние два года они жили, как кошка с собакой, по необходимости разделяя совместную территорию. Поэтому, Григорий, однажды приняв решение и, не дожидаясь открытых боевых действий, прекратил дебаты и отправил Викторию в Нижний.
  ***
   Цвела черемуха, кружились желтые листья, падал снег. Ребята учились, встречались редко. Александр - любил, а Виктория жила своей жизнью, не обращая внимания на цветы, которые дарил ей Сашка по любому поводу и без, а Палвывчев по-отцовски расстраивался, но почему-то верил, что когда-то все сложится, так как хочет он. По жизни Григорий всегда был настойчив и добивался своего, но иногда, говорил он, для этого требуется чуть больше времени, чем предполагаешь.
   "Бог даст" - думал он, но Бог не давал. Возможно, потому, что они были такие разные, а может просто не пришло их время.
  ***
  Как только Александр узнал о смерти дяди Гриши, он сразу позвонил Вике и родителям в Завидово. Сотовый Виктории молчал, домашний, ни кто не брал, а сотовые родителей были почему-то недоступны. Целый день он набирал номера пытаясь разобраться с тем, что происходит. Поздно вечером, отчаявшись, хоть что-то узнать, он все же поехал к Вике. Как назло, стоянка такси пустовала. Быстрым шагом, направившись к станции метро, он автоматически продолжал перебирать телефонные номера. Взявшись за ручку входной двери подземки, Александр наконец-то услышал в трубке уставший голос матери...После разговора он долго сопел в трубку, продолжая держать в правой руке, при этом, левой пытаясь раскурить сигарету.
  "Странно" - думал Александр, шагая по ночному городу. "Палвывчев уезжал, на выставку в Прагу, здоровым, а оказался в Завидово и, внезапно умер. Отец лежит с инфарктом и неизвестно еще, что с ним будет,.. мать в трансе... Виктории нигде нет" ....
  ***
   Вику, Сашка нашел через несколько дней. Нашел случайно, на Московском вокзале, недалеко от железнодорожных касс. Она стояла у информационного табло и отрешенно смотрела на суетящийся вокруг народ.
  Его появлению она совсем не удивилась. Не говоря ни слова, она прижалась к его плечу и, вздрагивая всем телом, беззвучно заплакала. Он не пытался ее успокаивать, а просто стоял, боясь пошевелиться и, неловко гладил Вику, по растрепавшимся волосам.
  Она плакала, понимая, что осталась одна, абсолютно одна.
  "Одна.. А Сашка? ... Сашка, теперь, самый близкий человек на этом свете".
  
  Глава 10.
   Иван любил августовские дни, когда под окнами расцветали золотые шары и, в воздухе чувствовалось приближение осени. Под голубым куполом ветер раскидал обрывки облаков. Тишина такая, что звенит в ушах и, только шелест березовых листьев, возвращает тебя к реальности. Присев на лужайке, подальше от санаторных строений, он наслаждался одиночеством, солнечным днем и, с любопытством ребенка, разглядывал, как серебристая стрекоза покачивается на нежно-розовом цветке полевой гвоздики. Мысли текли медленно, словно боясь разрушить звенящую безмятежность.
   Каждый день, он приходил сюда и просиживал часами, забывая о времени и размышляя, обо всем и ни о чем. Как не странно, но это время препровождение ему нравилось. В своей повседневной жизни он не мог себе позволить расслабиться и просто созерцать мир.
  "Почему? Ради чего эта вечная суета, погоня?.. Зачем? Для чего?.." - думал он... "Взгляните на птиц небесных; они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы, не гораздо ли лучше их? ... Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, ни прядут; Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них..." - в голове Ивана промелькнул отрывок из святого писания. "Странно" - удивился он - "но я это помню"...
  С религией у него были своеобразные отношения. Открыто верить - стеснялся, попов не любил, но как только жизнь прижимала к стенке - молился втихаря, не забывая перекрестить лоб.
  ***
  С того дня, как он оказался на больничной койке, его начали мучить вопросы не только о Гришкиной смерти, а скорее о жизни и смерти вообще.
  "Что есть за той чертой? Для чего мы в этом мире?"
   Ответов естественно не находил, но настойчиво пытался разобраться. Времени было предостаточно и, смотря на медленно падающие капли в системе, он вдруг понял, что его жизнь - это череда событий, абсолютно не зависящих от него.
  Вот после таких раздумий он и попросил Оксану принести ему Библию, чем до крайности ее напугал.
  ***
   Иван вырос в семье, где днем пели "Хава Нагилу", а вечером крестились перед иконами Святых, но его это будто и не коснулось. Может потому, что за обрядами, он видел только внешнюю сторону, не пытаясь постичь сути.
  Правда, однажды, в Иерусалиме, когда он смотрел на храм Гроба Господня, в его душе что-то шевельнулось. Стоя на каменных плитах, по которым когда-то прошел ОН, Иван вдруг почувствовал облегчение и желание прикоснуться к истине, манящей из глубины веков. Вот тогда он и стал, время от времени, читать святые писания, пытаясь постичь их смысл.
  ***
  "Старею, сентиментальным становлюсь...".
  - Разнежился, растянулся, как котяра на солнышке, - как гром, среди ясного неба, прозвучал голос Семеныча.
  - Чего орешь-то, как резанный? - вырвалось у Ивана, не желающего расставаться с тишиной.
  - Вот, приехал... Разговор у меня к тебе, - Семеныч обнял Ивана, сброшенного с небес на грешную землю. - Я-то, дуу-раак, думал, он тут болеет, а он, как барсук сало копит, - попытался неловко пошутить егерь.
  "Вот и отдохнул" - подумал Иван и, как-то не очень весело посмотрев на друга.
  - Может я вас, зря побеспокоил Иван Сергеевич? - перейдя на официальный тон, но с поддевкой в голосе, спросил Семеныч, уловив изменившееся настроение Ивана.
  - Да что ты? Садись. - Не очень уверенно произнес Иван.
  - Может это ко мне приезжал Григорий Алексеевич? - начал интриговать егерь. Может, это моего друга убили? - сказал он и, в упор посмотрел на Ивана.
  - Ну, хватит тебе, - уже раздражаясь, выпалил Иван, и только сейчас до него дошел смысл фразы, сказанной Семенычем.
  - Убили? Как убили? Он же...
  ***
   Закат, розовой, тонкой, полоской обозначил горизонт. Вечерело. Ветер принес запахи сырости, прошлогодней листвы и, ощущение неясной тревоги.
  Поеживаясь от вечерней прохлады, Иван медленно брел по примыкающей к санаторному парку аллейке.
  Семеныч давно уехал, а он, оставшись наедине со своими мыслями, все снова и снова вспоминал сегодняшний разговор...
  "Если принять во внимание, что местный судмедэксперт ни чего не напутал, то Григорий скончался в результате острой коронарной недостаточности, но как же понять слова Семеныча?" - рассуждал сам с собой Иван. "Конечно, Семеныч человек со странностями... столько лет живет один... Он говорил, что перед смертью, Гриша не был похож на больного, но Семеныч не врач... Мог не обратить внимания, хотя... в лесу он замечает каждый надломленный куст и примятую травинку... Собака у него вела себя как-то странно - это бывает, и на собак нападает тоска, а тут еще посторонний... Часы у Григория пропали после смерти, вот это вопрос. Может, конечно, кто-то и из ментов позарился? ... Семеныч, правда, говорил, что утром на Гришке часов уже не было... С другой стороны брать так уж деньги, тем более что у Гришки, говорят, была набита ими целая сумка - это тоже вопрос... Зачем ему столько понадобилось? Да еще тащился с ними через всю страну..." - так, мысленно разговаривая сам с собой, Иван дошел почти до конца аллеи.
   Там, где дорожка сворачивала в сторону санаторных корпусов, скрываясь за разросшимися кустами сирени, стоял мужчина в белом, льняном костюме и, небрежно поигрывал березовой веточкой, отгоняя мошек, суетливо мелькающих в вечерних сумерках. Подождав, когда Иван с ним поравняется, он широко улыбнулся и сделал шаг навстречу.
  - Добрый вечер, уважаемый Иван Сергеевич, - произнес мужчина, поправляя белый костюм.
  "День встреч... " - промелькнуло в голове Ивана.
  - Не узнал? Д-аа. Время нас не красит, неужели я так сильно изменился?
  "Кажется, начинается" - подумал Иван и решил потянуть время, внимательно всматриваясь в улыбающееся лицо.
  - Мне помнится, у тебя Ваня, раньше проблем с памятью не было, - мужчина говорил и пытался понять, действительно ли собеседник его не узнал или ломает перед ним комедию.
  - Мишка ты? - неуверенным тоном спросил Иван, чуть отступив в сторону.
  - Значит еще не все потеряно.
  - А я смотрю, ты или нет...
  - Я это, Вань, я, - Михаил еще шире улыбнулся и протянул Ивану руку. Не ждал меня?
  Мысли Ивана понеслись с быстротой молнии. При слове ждал, он четко вспомнил слова Григория: "если вдруг тебя разыщет Шнайдер, то ты меня не видел".
  - Ждут, Миша, очереди на квартиру. А ты? Пропал на десять лет и, вдруг упал, как снег на голову. Если б сам не подошел, я бы и не узнал,- говорил Иван складно, но не уверенно. Понимая, что Михаил это заметил и, от его болтовни только лыбится, Иван замолчал.
  - Ладно, Вань, хочется врать, ври, но только пойми одно, что я здесь по делу и мне некогда с тобой играть в кошки мышки, - тон Михаила резко изменился. - К тебе перед смертью заезжал Палвывчев? Заезжал?
  - Ну, заезжал.
  - Так вот, Григорий Алексеевич наверняка тебе оставил то, что принадлежит мне. Слышишь Ваня, мне.
  - О чем это ты? - еще пытаясь играть, поинтересовался Иван.
  - О флешке Ваня, о флешке. Надеюсь, она у тебя? Правда? - Михаил говорил, продолжая улыбаться.
  - Не знаю, о чем ты говоришь, но если не шутишь, то никакой флешки Григорий мне не передавал, - прежняя уверенность вернулась к Ивану, как только он заметил в словах Михаила неуверенность и желание услышать утвердительный ответ. "Значит, наверняка не знает, а только догадывается" - решил Иван. "Можно попробовать"...
  - Часы вот подарил, - и Иван демонстративно показал левое запястье, на котором красовались часы Григория.
  - Ну вот, а говорил, - обрадовано произнес Шнайдер, - я о них тебе и толкую. Понимаешь, Вань, дороги мне эти часы, как память о Грише.
  - Неужели за часами приехал господин Шнайдер? Столько верст отмерил. И все из-за какой-то китайской безделушки? - теперь Иван был в ударе. Играл как на сцене и чувствовал кожей, что у него получается. - Чудно выходит. Кстати сказать, часики эти Григорий мне подарил, а ты, как я понимаю, просишь тебе отдать, а спрашиваешь о какой-то флешке.
  - Не умничай. Отдай часы, и расстанемся, - улыбка на лице Шнайдера исчезла. Отдай по-хорошему, я не шучу.
  - А то? Что будет, если не отдам? - Иван посмотрел на Шнайдера в упор.
  - Ты чистокровный еврей и мне не хотелось бы поступать с тобой, как с простым смертным, но если вынудишь, - Шнайдер многозначительно замолчал.
  - Если ты думаешь, что из-за вшивых часов, я готов рискнуть своей задницей, то ты ошибаешься, дорогой друг Миша. Мне наплевать на все, что не касается меня. Возьми и владей, - Иван протянул Шнайдеру часы Григория.
  - Ну и отлично. Я всегда говорил, что еврей с евреем всегда смогут договориться, - подытожил разговор Михаил, - ну, а теперь позволь, откланяется, и не думаю, что тебе нужно говорить, что меня ты ни когда не видел, - сказал Шнайдер и, помахивая веточкой, направился вдоль аллеи...
  "Два еврея может, и договорятся" - подумал Иван, как только Шнайдер удалился. "Договорятся, да не со мной" - он мысленно улыбнулся и похвалил себя за разыгранный спектакль, но тут же осознал: "Шнайдер не дурак и в ближайший час разберется, что я подсунул ему совершенно не то, что он искал и вернется... и тогда разговор может получиться совершенно другим".
  Сомнений у Ивана больше не было, что за Гришкину флешку, Шнайдер растопчет любого, кто встанет на его пути.
  "Семеныч был прав, говоря, что Гришку убили. Теперь на очереди могу оказаться, и я... Может отдать? ... Нет - это не выход. Если Шнайдер получит то, что хочет, то вряд ли он станет рисковать, оставляя мне жизнь. Видно велики ставки в этой игре и велика цена этой абракадабры, если она измеряется человеческой жизнью". Мысли подгоняемые не уютным ощущением не определенности и страха, перемешенного с чувством самосохранения, понеслись с колоссальной скоростью.... "Срочно, сейчас же бежать, ... куда бежать? Человек не иголка, понадобится, найдут... Срочно забрать своих, и... Будешь сидеть как партизан в лесу и ждать? - рассуждая, таким образом, Иван дошел до корпуса санатория, но так и не принял никакого решения. Единственно разумное, что приходило в голову, это некоторое время выждать и, еще раз все обдумать.
  Он ни когда не был трусом, но складывающаяся ситуация пугала своей неопределенностью.
  "Здесь в санатории, если нарываться не буду, то меня не тронут. И вообще не тронут, пока флешка у меня... Эх, Гриша, Гр-и-ша... какую же ты кашу заварил? Царство тебе Небесное..." - Иван, оглянулся по сторонам и неловко перекрестился.
  ***
   Санаторная палата была просторной. Соседняя кровать пустовала. Этим обстоятельством Иван был очень доволен. По крайней мере, не перед кем было расшаркиваться. С самого детства Иван был своенравен и больше всего в жизни ценил свободу, что и мешало ему успешно двигаться по карьерной лестнице. Многие удивлялись, как он вообще мог служить в армии, где собственное "я" всегда вторично. Но удивлялись только те, кто не знал о втором, можно сказать, врожденном, качестве Ивана. Он во всем любил безукоризненный, армейский порядок, что собственно и сыграло с ним злую шутку, когда он перевелся на военный факультет. Тогда он и представить себе не мог, что армия - это совсем не то, о чем пишут в детских книжках... Ну, а свою строптивость и свободолюбие он потом многократно усмирял службой, в тех местах и гарнизонах, о которых многие даже и не слышали.
  ***
   Публики в санатории было много, большая часть из которой представляла собой потрепанных жизнью престарелых мужиков, основными медицинскими проблемами которых были: не воздержанность в еде, любовь к никотину и женщинам, а так же любимый спорт - кто кого перепьет.
  Отношения с таким контингентом, у Ивана, складывались всегда тяжело. Он в принципе, плохо переваривал разговоры о счастливой советской жизни, колбасе и дешевой водке. Спорить с православными - коммунистами, желания не было и, поэтому он сторонился разговоров, благо наготове всегда была отговорка о плохом самочувствии.
  Конечно, Иван и сам был бы не прочь вернуться в прошлое, с которым его связывали воспоминания. Чаще всего вспоминалась афганская жара, монгольские ветры и приколы из институтской жизни, а остальная память, ему казалось, была заполнена сплошными историями болезней людей, тысячами прошедших через его руки.
  ***
  Быстро позавтракав, Иван решил воздержаться сегодня от прогулок, к которым привык за эти дни. Решил так, во-первых, из соображений собственной безопасности и, во-вторых, захотелось просто поваляться и что-нибудь почитать. Читать он любил, но в последнее время все меньше и меньше находил для этого времени. Оксана говорила, что книги он не читает, а мусолит. Может и так.
  "Читать, читать и не думать больше ни о чем. Что будет, то будет" - думал он, распахивая окно, из которого в комнату ворвался пропитанный лесными запахами воздух.
  Устроившись поудобнее на кровати, нацепив на нос очки, он открыл книгу, но читать не стал. Тупо уставившись в потолок, он, вновь размышляя о Гришке, которого знал с первого класса...
  ***
   Утром нарядили Ивана в серую, пахнущую магазином, школьную форму, перекрестили и, вручив букет цветов с соседского огорода, отправили в первый класс трехлетки. Первоклашек долго собирали и строили по парам в школьном дворе. Рядом с Иваном поставили худенького мальчишку, гордо держащего огромный букет разноцветных гладиолусов.
  "На первой же перемене мы с ним подрались, но тут же помирились и в знак примирения, Гришка достал, из своего новенького портфеля, огромное яблоко и протянул его мне. Вот так и началась наша дружба с моего разбитого носа и Гришкиного красного яблока" - Ивану показалось, что даже сейчас он улавливает этот яблочный запах...
   Порывом ветра рвануло фрамугу, и она хлопнула о стену со звуком пистолетного выстрела...
  - Фу ты черт, - Иван с заколотившимся сердцем, подскочил на койке и, выругался вслух.
  "Ветер, это просто ветер" - поправил фрамугу и, задержавшись у окна, с любопытством арестанта, начал разглядывать санаторные окрестности.
  Приближающаяся осень дарила последние краски. Разбитые вокруг корпусов многочисленные клумбы и клумбочки пестрели разноцветными астрами. От центрального фонтана лучами разбегались аккуратные дорожки, уводившие в санаторный парк, шумевший березовой листвой. То тут, то там шаркая ногами по асфальту и опираясь на трости, прогуливались пациенты. Еще секунда и глаза Ивана встретили колючий взгляд Шнайдера, сидевшего, на скамейке около фонтана. Иван не испугался, и даже махнул рукой в знак приветствия.
  - Уж не меня ли поджидаешь, - произнес вслух для убедительности и потыкал себя в грудь указательным пальцем, одновременно качая головой.
  В ответ Шнайдер улыбнулся и точно так же, как Иван закивал.
  - Сейчас я выйду, подожди...
  - Прогуляемся, - без предисловий предложил Шнайдер и, взяв Ивана под руку, не спеша направился в сторону парка.
  - Вижу, даже не удивлен моим появлением. Ждал что ли меня, а Иван Сергеевич? - начал Михаил.
  - Нет Миш, не ждал и, если честно, то удивлен. Насколько мне помнится, когда мы расставались, ты не обещал вернуться. Да и не припоминаю, я, что-то твоей любви к посещению сирых и убогих, - Иван говорил спокойно, как говорят со старинными друзьями.
  - Шутишь. Ну-ну. Мне кажется, - поддержав тон Ивана, заговорил Шнайдер, - что вы, уважаемый Иван Сергеевич, не совсем понимаете, в какую историю вляпались. Шутить, оно конечно хорошо, когда знаешь с кем, - Михаил остановился и грубо, за руку, притянул к себе Ивана. Пойми, Ваня, я не тот, с кем запросто проходят шутки. Поверь, я тебе не угрожаю, я тебя информирую, для твоего же блага, надо заметить.
  - Шучу, говоришь, - Иван огрызнулся, резко отдернул руку и, развернувшись к собеседнику лицом, заговорил, глядя прямо в Мишкины глаза. - Ты лучше скажи, какого черта тебе от меня нужно? Что ты все крутишь и намекаешь? Ваши с Гришкой полунамеки мне поперек печени сидят. Из-за ваших разборок я чуть не подох, а ты мне тут сказки рассказываешь... Один приперся, восемь лет не видел и, еще бы столько не видеть... Тоже все какую-то околесицу порол, кстати, и тебя вспоминал... Прикатил на час, ничего не объяснил и, на тот свет отправился, а я тут разгребай... Так, что все вопросы туда, - и, Иван ткнул указательным пальцем в небо.
  - Меня вспоминал, говоришь? - оживился Шнайдер - и чего говорил Григорий Алексеевич?
  - Да ничего... Сказал, если придет Мишка Шнайдер, то отдай ему эти часы и всучил мне их... И на кой черт я их взял? - сам себя спросил Иван.
  - И все? - Шнайдер смотрел на Ивана, пытаясь увидеть что-то в его глазах.
  - Все, все, нет, не все. Объясни лучше, что происходит, - теперь Иван в свою очередь пристально посмотрел на Шнайдера.
  - Ни чего, Ваня, особенного не происходит, если конечно все так, как ты говоришь. Живи себе спокойно и забудь обо всем. Так будет лучше. Это мой дружеский совет, но вот если...
  - Боже, опять намеки. Ну, хватит, я не мальчик, - Иван явно кипятился. - Что если? Жить мне осталось два понедельника, так что пошел ты Миша со своими если. Бывай, - Иван развернулся и, медленно, шаркающей походкой направился в санаторный корпус.
  Наблюдая за удаляющимся Иваном, Шнайдер отметил, что выглядит он, действительно, крайне неважно...
  "Может и на самом деле не врет" - подумал он.
  ***
   После встречи со Шнайдером, Иван долго не мог успокоиться, болело сердце. Лежа на кровати, он медленно перелистывал страницы "Нового завета", как бы пытаясь найти помощь и, даже в какой-то момент внутренне ощутил, что он не одинок, и что есть надежда на то, что он выпутается из этой истории.
   В полудреме ему рисовались оливковые рощи, виноградники, мощенные мостовые и люди в белых одеждах медленно идущие по узким улицам...
  ***
   Оксана долго пыталась дозвониться, но телефон Ивана не отвечал. Ощущение тревоги не покидало ее все утро, а фраза "в настоящее время абонент не доступен" просто выводила из себя. Поняв, что больше ждать не может, бросив все, она быстро собралась и ближайшей электричкой уехала в санаторий. Подгоняемая ощущением внутреннего одиночества, она как ветер влетела в палату Ивана и, увидев его бледное, осунувшееся, с остановившимся взглядом лицо, вскрикнула и медленно опустилась перед ним на колени.
  
  ... Ивана похоронили тихо, на Завидовском погосте. Кроме немногочисленных родственников заботы о похоронах взял на себя Шнайдер, непонятно для чего оказавшийся в этих краях.
   Начинающие рано, в этом году, желтеть листья, голубое небо, пожухлая трава и дубовый крест, с маленьким просветом между двумя датами на табличке... Портрет с траурной ленточкой и, воткнутая в рюмку с солью, быстро догоревшая свеча, чуть закоптившая белый потолок... вот и все...
  
  Глава 11.
  -Ты спятил, - бесновался в трубке женский голос. Что ты о себе возомнил? Где флешка? Может ты решил все провернуть без меня? Не выйдет. Слышишь меня? Я тебя из-под земли достану и туда же зарою. Ты меня понял?
  "Не очень-то и страшно" - подумал Шнайдер и нажал отбой.
  У него действительно все не ладилось.
  "Гришка умер не так, как предполагалось, часы с его флешкой кудато пропали... Ивана нестало. Ни у кого и, ни чего не спросишь... Оксана - похоже, вообще ничего не знает... Егерь?... Сомнительно, что бы Палвывчев отдал флешку первому встречному. Где ты ее заховал Гриша? Где искать? - Шнайдер чувствовал, что надежды начинают рушиться, как карточный домик".
  Еще недавно он представлял себе все очень просто, а сегодня начал путаться и ругать себя, что вообще связался с этой взбалмашной Ларисой.
  "Может тряхнуть хорошенько этого Семеныча? Нет. Нестоит. Здесь я и так, похоже, много наследил".
  Он протянул руку, взял с полки первую попавшуюся книгу и открыл наугад. Со страницы вспорхнув бабочкой, полетела на пол закладка. Шнайдер не обратил на нее внимание. Перелиснул страницу и прочитал: "...Что это? Кончено..."
  - Кончено, так кончено, - произнес он вслух.
  Положив томик на место, он посмотрел на пол. У его ног лежала свернутая пополам сторублевка.
  "Кучеряво ты жил, Ваня, с такими-то вот закладками. Может от Оксаны прятал?" - Шнайдер пошленько усмехнулся. - Вот так и флешка, черт ее дери. Лежит где-то, а как найти?"
   Последние несколько дней, Михаилу стало казаться, что он здесь не один, что есть еще кто-то, кто интересуется Палвывчевской темой.
  "Может, показалось? Устал? Нервы сдают, - размышлял он".
  У Шнайдера было ощущение, что за ним кто-то внимательно наблюдает. Он спиной чувствовал этот пристальный взгляд. Взгляд, который пугал его в институтских стенах, который проникал через любую преграду и, безнаказанно заглядывал в души и умы. Взгляд, который на генетическом уровне помнит вся страна, но старается забыть, а вспомнив, снова страшно пугается...
  ***
   Мишку Шнайдера, в институтских коридорах, знали все. Он носом чуял все гулянки и посиделки. Первым заводил знакомства, травил анекдоты и сам же над ними смеялся, заражая смехом окружающих. Там, где собиралось больше трех, там обязательно появлялся Шнайдер. Комсомол - Шнайдер, репетиция студклуба - он же. Так было до четвертого курса, когда в один из апрельских дней его пригласили в деканат.
  В кабинете декана, за массивным письменным столом, обтянутым по середине, зеленым бильярдным сукном, сидел худощавый, светловолосый мужчина, в новом, добротном костюме и, что-то быстро записывал карандашом в небольшом блокноте.
  - Проходите Михаил Соломонович. Присаживайтесь. Меня зовут Николай Иванович, - представился он. Я хотел бы с вами немного побеседовать.
  Беседа с Николаем Ивановичем затянулась. Он знал о Мишке все. Говорил медленно, растягивая слова, так, что они, одно за другим, как кирпичи, укладывались в сознании, возводя высокую стену, которая навсегда отгородит, Мишку Шнайдера, от его сверстников.
  - Значит, наукой интересуетесь. Это хо-ро-шо. Михаил, можно я буду вас так называть? Не возражаете?
  Михаил, молча, кивнул.
   - Ну и отлично. Наука Михаил - это наше великое оружие в борьбе... Ну, это к слову, а вообще-то у меня к вам небольшая просьба. Хотелось бы вас попросить о некоторой услуге, - Николай Иванович замолчал и, внимательно посмотрел в глаза Михаила. - Вы не могли бы встречаться со мной, ну скажем раз или два в неделю? Нет, нет, не пугайтесь, - опередив Шнайдера, проговорил и успокаивающе похлопал его по плечу Николай Иванович. - Ничего особенного. Просто мы хотим знать, чем дышит современная молодежь и быть, так сказать, в ку-р-се. Вы меня понимаете? Да и вам, это только на пользу. Вы скоро заканчиваете обучение и, наверное, уже задумываетесь о будущем. Так, что я с уверенностью могу вам сказать, что тех, кто нам помо-га-ет, мы не бросаем и вполне вероятно, что перед вами могут открыться, весьма широкие перспективы. Но это как вы догадываетесь, будет целиком зависеть только от вас.
  Михаил тупо смотрел в пол, боясь пошевелиться. Он понял, что влип и ему теперь не открутиться. Отказаться? Можно отказаться, но тогда ему вспомнят все, и тогда - придется распрощаться с медициной...
  - Я не знаю, смогу ли? Я...
  - Сможешь Миша, сможешь, но предупреждаю, что шуток мы не любим. Естественно, что разговор наш должен остаться между нами, ну, а понадобишься, я тебя сам найду. Договорились? - и Николай Иванович, протянул на прощание, маленькую, но очень крепкую руку.
  ***
   Оставшиеся два институтских года, как и обещали, Мишка Шнайдер провел под присмотром. Как правило, один раз в неделю он приходил и рассказывал все, что знает и о чем только слышал. Николай Иванович внимательно слушал, задавал вопросы и только иногда что-то записывал. Шнайдера это не напрягало, но его веселость и бесшабашность исчезли, как и анекдоты, которые он раньше с упоением травил в курилке. Он остепенился и, теперь, как-то свысока посматривал на своих беззаботных сверстников. Шнайдер без задёва окончил медицинский и, о нем не забыли. Пристроили в НИИ, в группу молодых ученых, занимающихся изучением психотроники.
   Все, что делалось в институте, было закрыто грифром, колючей проволокой и автоматчиками на вышках. Шнайдер очень быстро понял - биология, медицина и фармакология - могут быть страшным оружием и порой, более эффективным, чем пушки и ракеты.
  Трудясь на "благо Родины", Шнайдера мало интересовали философские вопросы. Была поставлена цель, и он к ней шел. Шел упорно, иногда по головам коллег. Шел туда, куда показывали старшие товарищи из "комитета", где он давно был штатным сотрудником. Получалось неплохо и, через несколько лет, Михаил Саломонович, уже сам курировал небольшое направление в отделе психогенного вооружения.
  Так бы и продолжалось, если бы не перестройка. Страну начало знобить и лихорадить, раскроив на десятки осколков. Не устоял и НИИ. Оружие больше не делали, наука медленно агонировать, "друзья" из комитета оказались не у дел. Михаил мыкался в поисках работы но, ни кому был не нужен.
  В отличие от Михаила, Григорий, выкарабкался. Поначалу работал врачом на скорой, а спустя год, организовал клинику, в небольшом поселке под Питером, куда собрал практически всех бывших сотрудников своей лаборатории, включая и Шнайдера.
  ***
  Весна запаздывала. Лариса скучала, наблюдая через забрызганное дождем стекло ресторанчика, как стальные облака медленно ползут на запад, перемешиваясь на горизонте со свинцовыми волнами Финского залива.
  - Мне кажется, что вас зовут Лариса, если я, конечно, не ошибаюсь? - услышав знакомый голос, Лариса вздрогнула и резко обернувшись, увидела, стоявшего возле ее столика, улыбающегося Шнайдера.
   - Кому кажется, пусть крестится, - приветливо улыбаясь, произнесла она. - А где черемуха?
  - Черемуха? Какая такая черемуха?
   Шнайдер запустил руку за полу плаща, извлекая изрядно помятую, но безумно пахнущую, цветущую ветку и, как всегда галантно, чуть наклонив голову, протянул ее Ларисе.
  - Шнайдер, ты действительно безумец. Где ты ее взял?...
  ***
   Клиника Григория набирала обороты, чему способствовали созданный им новый противоопухолевый препарат и внезапно открывшийся талант Шнайдера к маркетингу. Даже когда у Ларисы и Шнайдера закрутился роман, Григорий не рискнул расстаться с Михаилом, но на всякий случай, все работы по разработке новых препаратов, перенес из Питера в Нижний Новгород, подальше от их любопытных глаз.
  Отношения с Ларисой у Григория развалились окончательно. По инерции они еще иногда пытались делать вид добропорядочной семьи, прекрасно понимая, что прежнего им не склеить.
   Единственная, кто реально страдала от семейных неурядиц, так это - Виктория. Решение, Григорий, нашел простое, отправил дочь в Нижний сначала на учебу, а когда получила диплом, оставил ее работать в своем нижегородском филиале.
  Кстати говоря, врач из Виктории получился не плохой, но Григорий Алексеевич не спешил посвящать ее в свои научные дела, словно от чего-то оберегал.
  ***
  Последний год он вообще вел себя крайне странно. Приезжая в Нижний Новгород, он на несколько дней закрывался в лаборатории и, что творилось за ее дверью, не знал ни кто. Только однажды перед отъездом к Ивану, Григорий сам пригласил Викторию к себе.
  - Завтра я уезжаю на выставку в Прагу. Вот захотел попрощаться, - и ласково прижал к себе дочь. - Ты совсем взрослая, а я и не заметил, когда ты выросла.
  Виктории показалось необычным любвиобилие отца. Всегда сдержанный и малоразговорчивый, постоянно в своих мыслях, а сегодня...
  - Знаешь, я тут подумал, не пора ли мне на покой. Сяду где-нибудь на речке, с удочкой. Красо-ти-ща. Как думаешь? - он внимательно посмотрел на Вику. - Не отвечай, знаю, что скажешь, но все-таки, как было бы здорово...
  
  Глава 12.
   Еще позавчера Александр и Виктория были, в общем-то, чужими друг для друга, но так иногда случается, что людей, в какой-то миг, объединяет или общая радость или беда. Веселиться им было нечему, а вот горя было предостаточно. Вчера, держась за руки, они провожали в последний путь Григория Алексеевича, а сегодня, вместе летят в Завидово, на похороны Сашкиного отца, ежесекундно чувствуя потребность, друг в друге.
  ***
   После ухода из жизни мужа, Оксана, ощутила вокруг себя невыносимую пустоту и, оказавшийся рядом, Шнайдер, стал для нее сразу самым близким человеком. Все дни, с момента похорон, Шнайдер крутился вокруг Оксаны, помогая и поддерживая ее. Раздавленная смертью Ивана, Оксана, с благодарностью в душе, принимала его помощь, не пытаясь понять истинных причин шнайдеровской благотворительности. Они вместе проводили время и говорили, говорили, говорили...
  В свои сорок пять, Оксана, была не лишена женской привлекательности, и это не ускользнуло от взгляда Шнайдера. Он всматривался в ее лицо, ловя себя на мысли, что она начинает ему нравиться.
  Последняя, кто заметил, необычное отношение к себе, со стороны Михаила - это сама Оксана. Она мысленно ругала себя за то, что дала повод и за свою слабость, но одиночество было настолько велико, что перебороло правила и запреты. Волна зарождающегося чувства подхватила ее и завертела в своих объятьях.
   Александр, как и многие в поселке, видел, что мать и Шнайдер сблизились и ведут себя, как влюбленные подростки.
  "Он ей нужен, как я нужен Вике... А отец? ... Отца нет...А как же память, честь, совесть, в конце концов?" - он мучился от этих мыслей сам и мучил молчаливыми упреками мать.
  Не в силах больше смотреть на этот Шекспировский сюжет, он решил на несколько дней переберется к Семенычу, благо тот приглашал.
   Оседлав отцовскую "Ниву", по раскисшей осенней дороге Александр с Викторией пробирались к Семенычу на кордон. Подпрыгивая на кочках и разбрызгивая во все стороны глину, надрываясь двумя мостами, кидаясь то в одну, то в другую сторону, медленно, но уверенно машина двигалась вперед. Виктория молчала и испуганно поглядывала, как Сашка с остервенением крутит баранку. Она с самого приезда в Завидово хотела побывать там, где последние часы своей жизни провел ее отец. Хотела, но боялась. Боялась чего-то не определенного, так как дети боятся пустых, темных комнат. Чем дальше машина забиралась в лес, тем сильнее становился ее страх и, тем ближе она пыталась прижаться к Сашкиному плечу. Роскошные осенние краски, шум двигателя, внутренний страх перед неизвестностью и полное непонимание, для чего преуспевающий врач забрался в эту Богом забытую глушь...
   Семеныч услышав шум приближающейся машины, вышел встречать на дорогу, туда, где она резко повернув вправо, вырывалась из леса на огромную поляну. Как и отец, Виктория увидела посередине поляны большой деревянный дом, огороженный высоким забором, и почему-то подумала, что все это похоже на какую-то картину передвижников. На картину, какие так любил отец.
   Семеныч по-отечески обняв обоих, вместо того что бы пригласить в дом, стал театрально выражаться и городить что-то о том, что в дом сейчас нельзя, что он только что потравил тараканов и, лучше будет если они сейчас просто прогуляются по осеннему лесу. Все это он говорил очень громко, при этом усиленно размахивая руками, так как это делают актеры из провинциального театра, тем самым, не мало удивляя публику.
  Зная Семеныча не первый год, Сашка догадался, что егерь что-то не договаривает и только сейчас заметил, на плече у Семеныча карабин, который он брал в крайне редких случаях, а на шее, поблескивая лакированной кожей, висит футляр с цейсовским биноклем.
   - Нагуляем аппетит, - продолжал Семеныч, - да и вернемся к обеду. Пошли, пошли милые, - и Семеныч подтолкнул Сашку в плечо.
  Егерь шел быстро, иногда останавливаясь и внимательно прислушиваясь. Удивленная молодежь шагала за ним, понимая, что вопросов задавать не нужно. Собака Семеныча, то убегала далеко вперед, то крутилась под ногами, подбегая и обнюхивая каждого. Пройдя лесом большой полукруг, так что теперь они находились с противоположной стороны поляны, а стоявший на ней дом был едва виден, Семеныч резко остановился и, взяв бинокль, стал внимательно рассматривать поляну и дом.
  - Смотри, - он протянул бинокль Александру. - Чуть правее большой ели на большой березе гнездо.
  Александр прижался к окулярам пытаясь, найди то, что показывал Семеныч. Он долго рассматривал ветки и...
  - Семеныч, что это?
  - А я почем знаю, - отозвался егерь. Дай, пусть и она посмотрит. - Семеныч протянул бинокль Виктории, показывая пальцем, куда смотреть. Виктория долго настраивала резкость, а потом от неожиданности вскрикнула и чуть не уронила тяжелый бинокль.
  - Саш, это...
  - Не знаю. Я такой штуки ни когда не видел, - и, повернувшись к егерю, стал терпеливо дожидаться его объяснений.
  Семеныч сел на поваленный ствол березы, закурил и начал рассказывать.
  ***
  - Проснулся я от того, что лицо мне облизывает Бонька, это собака мая, - уточнил он для Виктории. - Облизывала, тыкалась и чуть подвывая, жалась к моей кровати...
   ...Потрепав собаку по морде, стараясь отпихнуть ее, Семеныч повернулся на другой бок, но это не помогло. Собака еще больше забеспокоилась, пытаясь подсунуть голову ему под подушку.
  - Да иди ты холера, дай вздремнуть, - он оттолкнул ее, укрываясь с головой одеялом.
  Несколько минут Семеныч лежал, пытаясь настроиться на сон, ворочался и, в конце концов, нехотя сел. Протянул руку к пачке и, медленно закурил.
   - Приспичило тебе что ли? - позевывая и поеживаясь от утренней прохлады, откашливаясь, просипел Семеныч.
  Собака радостно завиляла задом, но к двери, как обычно, не пошла, а уселась на хозяйские ноги.
   - Да, что с тобой? - бурчал потихоньку егерь, стараясь не разбудить спавшего Григория, засовывая ноги в видавшие виды шлепанцы.
  - Ну, сейчас, сейчас, - накинув на плечи ватник и прихватив с тумбочки пачку "Беломора" и спички, он нехотя побрел к двери.
  - Ну, пошли, чего ждем? - открыв дверь, он похлопал рукой по бедру, подзывая собаку.
  Собака не шевельнулась, оставаясь сидеть у его кровати.
  - Не хочешь, так чего же подняла? - он вышел на крыльцо и сладко потянулся.
  Утренняя роса, поднимающийся туман и пронзительная тишина - это было то, что он так любил и ради чего жил один в этой глуши. Он радовался каждый день этому предрассветному часу. Радовался, когда из-за верхушек сосен начинало проглядывать солнце, расцвечивая его поляну изумрудными искрами. Радовался голосам просыпающихся птиц и шелесту листьев, медленно обходя свои владения, пока собака резвилась и справляла свою нужду.
   Завидя хозяина удаляющегося по тропинке, Бони заметалась на пороге, пересиливая себя, словно преодолевая невидимый барьер, прыгнула и помчалась вслед за егерем. Обычно веселая и добродушная псина выглядела сегодня больной и напуганной. Она постоянно жалась к ногам хозяина, не отходила от него не на шаг.
  - Что с тобой? Не заболела ли часом? - проговорил Семеныч, трогая влажный нос собаки. - Вроде нет. Так чего ж ты. Иди, гуляй, - и он, попыхивая папиросой, вновь побрел по дорожке вокруг дома.
  За углом, где у Семеныча был небольшой огородик, он обычно останавливался, оглядывая по-хозяйски, взращиваемую зелень. Наклонившись поправить, растрепавшуюся под ветром пленку на парничке с огурцами, он застыл от удивления и какого-то животного страха...
   Со стороны леса, начинаясь где-то в вершинах деревьев, наискосок, упираясь в правую стену дома, тянулся багрово-красный луч, отчетливо различимый в утреннем тумане. Пятясь, егерь не сводил глаз с луча, не понимая сути происходящего, но на уровне подсознания пугаясь увиденного...
  - Я вбежал в дом, - продолжал свой рассказ Семеныч, - толкнул Григория Алексеевича и, не дождавшись его, схватил карабин с биноклем и, рванул в лес. Оббежав вокруг, там же, где мы сейчас с вами прошли, я остановился и стал рассматривать в бинокль деревья. Честно говоря, побоялся подойти ближе. С этого места мне было хорошо видно сам луч. Он шел, словно из гнезда, и упирался в стену моего дома. Больше я ничего толком не рассмотрел. Постоял еще чуток и решил вернуться в дом. Подумал, что надо все это рассказать Григорию и показать ему эту штуку, но не получилось, - Семеныч снова закурил и посмотрел на Викторию.
  - Когда я вошел, Григорий так же лежал на боку и не дышал. Ну, вот и все... дальше знаете, - Семеныч перевел дух.
  - Когда приехала милиция, я рассказал о луче, но они не поверили и Ивану рассказывал, но он только смеялся. Покажи - говорит мне - этот лазер, а я что могу? Когда я второй раз сюда вернулся, то ничего не было, так, словно мне все приснилось. И в гнездо это проклятое лазил и там ничего не нашел, а вот вчера, когда ты мне позвонил, к вечеру, смотрю моя Бонька снова хандрит и на улицу не идет, я тут и смекнул. Сбегал посмотреть, а в гнезде стоит эта штуковина, вот и решил от греха подальше вас поберечь, да и вещицу эту показать.
  - Семеныч, так может в милицию сообщить? - предложил Александр.
  - Оно конечно можно, но кто сказал, что эта штука здесь будет, когда они приедут? Здесь чем-то серьезным попахивает, лучик-то этот светил, как раз в то место где Григорий Алексеевич спал. Царство ему Небесное.
  Александр и Виктория смотрели на егеря, не мигая, пытаясь как-то переварить услышанное.
  - За что, за что? Боже мой. Кому это нужно? - всхлипнула Вика и, уткнулась в Сашкино плечо.
  - В общем, так. Расположитесь и переночуете, сегодня на пасеке, там у меня небольшой сарайчик есть, - Семеныч говорил, словно диктовал. - Не знаю, что это такое, но поостеречься думаю надо, а я покараулю. И не возражайте. Я так решил.
  Возражать собственно ни кто и не собирался, но вот Сашке явно было неудобно, однако, решив, что Вике тоже требуется охрана, он немного успокоился и согласился.
  Глава 13.
   Проводив ребят на пасеку, Семеныч, устроил лежку, недалеко от злополучного дерева. Осенние ночи сырые и любой звук хорошо слышен на расстоянии. Его глаза быстро привыкли к темноте, и он хорошо видел чуть наклонившийся ствол березы и небольшую поляну вокруг. Осторожно переворачиваясь с боку на бок, он, то и дело посматривал на ветку, на которой находился странный прибор.
  Тишина и напряжение, в котором он находился уже несколько часов, начали действовать ему на нервы. Веки отяжелели и непослушно смыкались.
  Не курив все это время и, мучаясь от этого, как от жажды, он сильно потер глаза и укрылся с головой под куском старого брезента.
  "Не закурю - усну, - думал он, чиркая, отсыревшими за ночь, спичками".
  Вспыхнувший, под брезентовым пологом, огонек, выхватил из темноты еловую подстилку и ярко осветил испачканные землей ладони. Прикурив, Семеныч потушил спичку и жадно затянулся, от чего зазвенело в ушах и голове.
  Докурив, зажатую в кулаке, беломорину, Семеныч, медленно, стараясь не шуметь, выгляну из-под брезента. Утренний воздух ворвался в легкие. Едва сдерживаясь от кашля и, прикрывая рот рукавом, он повернул голову в сторону березы и замер...
   Как и в то проклятое утро, луч, разрезая утренний туман, протянулся от дерева в сторону его дома. Медленно, словно прощупывая бревна, он скользил по стене, пока во что-то не уперся....
  В эту секунду душераздирающий вой собаки, оставленной егерем дома, растерзал тишину...
  Схватив карабин и, на ходу передернув затвор, Семеныч, метнулся к дереву. Прибор работал, а вокруг ни души. Разбросанные им вчера сухие веточки были на месте и вокруг ни одного следа.
  Прижимаясь к деревьям, он скрытно обошел вокруг, но ни кого и ни чего не нашел.
  Пригибаясь, словно боясь получить пулю, небольшими перебежками, петляя, как заяц, егерь устремился к пасеке.
  Рассветало. Казалось, что туман стал еще гуще, а воздух пропитался запахом размокшей листвы. До слуха изредка доносились неясные вскрики просыпающихся птиц. Уставший и насквозь промокший, Семеныч, ввалился в небольшую сторожку, стоявшую рядом с пасекой, и растолкал мирно спящих, на охапке соломы, Вику и Сашку.
  - Заработал. Снова заработал, - задыхаясь от бега, выпалил егерь.
  Сашка хотел что-то спросить, но Семеныч, прижал палец к губам и прислушался. Звук удаляющейся машины доносился с просеки, проложенной метрах в ста от пасеки и, огибая лес, выходившей прямо на трассу.
  - Значит мы все-таки здесь ни одни. Были, значит, гости, да я ждал их не там, - с обидой бурчал Семеныч. Теперь бегать без толку, не догонишь, а жаль. Посмотрел бы я на их хари, - егерь нервно встряхнул карабином. - Давайте быстро собирайтесь. Глянем на лучик и, прикинем, что делать дальше.
  Позевывая и ежась от прохлады, не привычная к ранним прогулкам, Вика шла, постоянно спотыкаясь и наталкиваясь то на Сашку, то на Семеныча. Ее модные полусапожки через несколько минут промокли и начали чавкать. Уезжая в завидовскую глушь, она и не подозревала, что будет спать на голой соломе и бродить по ночам по лесному бурелому.
  Пока они добрались до места, совсем расцвело. Прибор был на месте, но не работал.
  - Может снять его, - предложил Сашка. - Снять и посмотреть, что это такое.
  - А что толку на него смотреть, если мы ни черта в этом не смыслим, - тут же отозвался Семеныч. - Крути его не крути, а тут без спецов не разобраться. Только вот где они эти специалисты? А снимешь, новый аппаратик подвесят да там, где мы и знать-то не будем. А если не подвесят, то нас за горло возьмут, мы тут одни, так, что спрос с нас, - рассуждал вслух егерь.
  - Может его показать кому? - вмешалась Вика. - У меня в Питере хорошие знакомые есть, в технике разбираются.
  Семеныч смотрел под ноги, попыхивая папиросой.
   - Так-то оно так, но пока довезешь, и довезешь ли вообще... Тот, кто эту штуку сюда приволок, я думаю, не дурак и о ней не забудет, а вспомнив о ней, вспомнит и о нас. Так-то. Тут что-то похитрее нужно придумать.
  - А чего мудрить. Я сейчас сниму это на видео, и отправим твоим в Питер, пусть посмотрят, - довольный идеей, Сашка достал из кармана сотовый. - Снимем, посмотрим и положим на место, - улыбался он, смотря на Вику.
  Аппарат был на много тяжелее, чем казался. Прикрученный струбциной к толстой ветке, он не сразу поддался. Два раза Сашка чуть не уронил его, спускаясь с дерева.
  - Килограмм пять-шесть не меньше, - прикидывая аппарат на руках, заметил егерь. - Хитрая, однако, вещица. Давай ее домой, там сподручнее будет.
  
  Утро выдалось хмурым: моросил мелкий дождь, тихо покачивались сырые ветви елей, стелилась под ногами мокрая листва. Дом выглядел унылым и брошенным. Толкнув дверь, Семеныч позвал собаку, но та не отозвалась.
  - Чертовщина какая-то. Куда ты делась девочка? - обходя дом, приговаривал Семеныч. - Вот и в прошлый раз она все пряталась и жалась ко мне. Явно боялась и чувствовала. Бони, ну где ты?
  За дверью в маленькую комнату, куда он сразу и не заглянул, свернувшись калачиком и уткнувшись мордой в живот, лежала его Бонька. Егерь протянул к ней руку, что-то простонал и неуклюже сел рядом с ней на пол. Собака была мертва. Слезы текли по его небритой щеке, а он сидел, прижав к себе ее безжизненное тело.
   - Она знала, она чувствовала, - шептал он. - А я ее закрыл, ... и убежать-то не смогла ... вот так они и Гришу ...
  Стоявшая у дверей Вика попятилась и испуганно смотрела на аппарат, лежащий в центре стола.
  ***
  Боньку похоронили в этот же день за огородом. Семеныч скис и был не в силах больше рассуждать. Он бродил по дому, как потерянный, словно кого-то искал, и все время курил, курил, курил...
  Семеныч курил, а Виктория сидела за столом и, как загипнотизированная смотрела на аппарат, пытаясь вспомнить, где она видела что-то подобное. Единственный, кто занимался делом - Александр. Установив аппарат на столе, он внимательно его разглядывал и фотографировал.
  - С наружи толком ничего не разберешь, - говорил он. - Нужно бы его вскрыть и хоть немного пощелкать внутренности, а то твои ребята вряд ли разберутся.
  Сашка уверенным движением вскрыл боковую панель и присвистнул.
  - Смотрите-ка, к нему сотовый подключен. Вот так они и рулили этой штукой на расстоянии. Проще некуда. Когда надо набрал номерок, он и заработал. Только все это, мне кажется, каким-то игрушечным, как в детском кино про разведчиков.
  - Кино говоришь? - взвился Семеныч. - Разведчики, игрушки... А собака моя? А Григорий Алексеевич - это тоже игрушки?
  От этих слов Сашка покраснел и едва осмелился посмотреть в сторону Вики.
  - Я не знаю, что это за дрянь, но знаю, что она может, и хочу с этим побыстрее разобраться. Так, что давай фотографируй, да я отнесу эту штуку на место, пока хозяева не чухнулись.
  - Да не заводись ты Семеныч. Я о другом. Понимаешь, все как-то не по-настоящему. Ну, захотели кого-то убить, - Сашка осекся и снова взглянул на Вику, - способов, что ли мало? На черта собственно тащить такой диковинный аппарат, в эту глушь. Просто не понимаю. Может все-таки отнести эту штуку в милицию? Пусть там с этим сами разбираются, а Семеныч? А мы, что сможем? Ну, отправим фотки, а толку. Внутренностей этого агрегата не видно и, кто тебе чего скажет?
  - А милиция тебе что скажет? У них образования два класса и коридор, а ты им технику притащишь. Положат на полку, как очередной вещьдок, вот и все. А я тебе говорю, - не унимался Семеныч, - что разобраться хочу, сам разобраться... Это тебе понятно? Я им этого, так просто не прощу.
  - Кому им? Кто они, с кем ты собрался разбираться? - Сашка в упор смотрел на егеря, - если они такой аппарат соорудили, то сам подумай кто они и кто мы. Нам помощь нужна серьезных людей. Но куда и к кому обратиться я не знаю. Хотя... У отца и дяди Гриши был один школьный товарищ, он, кажется, где-то в органах служил, но где?
  - В ФСБ, - тут же отозвалась Вика, как будто очнувшаяся от сна, - Артем Сергеевич, его зовут. Отец часто с ним встречался, когда в Нижний приезжал. Он меня хорошо знает, а в Москве есть еще один его товарищ, он, кажется, генерал и работает где-то в правительстве.
  - Ну, вот это уже кое-что, - протянул Александр, - вот с ними нам и надо побыстрее связаться. Они, пожалуй, и смогут что-то прояснить.
  - А на счет кто эти подонки и кому это понадобилось, скажу так, - прищурив глаз, проговорил егерь, - это те, кому понадобились деньги Григория, а деньги, как я понимаю не маленькие. Он сюда-то приволок их целую сумку.
  - Какую сумку? - удивилась Вика.
  - Сумка как сумка, спортивная такая. До верха деньгами набита была. Он ее с собой привез, ну, а потом... я ее милиции отдал. Следователь ее забрал. Беру, говорит, как вещественное доказательство, а сам на меня, как на сумасшедшего смотрит и, удивлялся, что я ее не попер. Ну, а что дальше было, не знаю. Наверное, так и лежит у них.
  - Думаю, что Семеныч прав. Раз деньги не взяли значит, искали что-то другое. Вопрос что?
  - Не знаю. Отец вообще мало о чем рассказывал. Говорил, что не стоит меня в это впутывать, - Вика задумалась.
  -Даа... Знаем мы конечно маловато, но вот вчера... я случайно слышал, как Шнайдер, - Сашкино лицо стало злым, - расспрашивал мать о какой-то флешке.
  - Про это ничего не слышал, но вот часы у Гриши пропали - это факт, - встрял Семеныч. - Вечером были на руке, а утром гляжу, а их и нет. Мелочь, но кто-то позарился. Деньги не взяли, а часы увели, - он тяжело вздохнул.
  Виктория как-то по-женски, всплеснула руками, словно обрадовалась находке:
   - В них и была флешка. Отец всегда носил их с собой, говорил, что так ему удобнее.
  - Так это выходит Шнайдер? - Семеныч сузил глаза.
  - Да неет. Зачем бы он тогда спрашивать стал?
  - Зачем... глаза отвести. А может Гриша, что Ивану передал? Ведь приезжал же он к нему для чего-то.
  - Не думаю, но посмотреть у от.., - Сашка запнулся на полуслове...
  ***
   День так и не разгулялся, дождик уныло моросил, нагоняя осеннюю тоску. Изредка, налетали порывы холодного ветра, перемешивая капли с запахом прелой листвы и, с шумом, бросали их в оконное стекло.
  Отправив фотографии, друзьям Виктории, Сашка хотел уже вернуть на место аппарат, но подумав, отсоединил блок питания и заговорил:
   - Бояться нам теперь все равно придется, с аппаратом или без... Если нет смысла эту штуку сдавать в милицию, то есть смысл ее показать друзьям отца и Григория Алексеевича в Нижнем или в Москве. Мы с Викой завтра уезжаем, вот и возьмем его с собой. Как думаешь? - Александр повернул голову в сторону Виктории, - по крайней мере, нам не придется там объяснять все на пальцах.
  - Коли так, то я тоже, пожалуй, рвану поближе к цивилизации, а то засиделся я в своей берлоге. Да и мне так будет спокойнее. А вот ехать предлагаю порознь, а уж в Нижнем и встретимся. А перед отъездом, тебе обязательно надо у отца посмотреть, не осталось ли чего. Может и действительно Григорий ему что-то передал,...Как думаешь Сашк?
   Сборы были недолгими. Через час, по раскисшей от дождя дороге, подпрыгивая на кочках и барахтаясь колесами в грязи, медленно пробиралась к поселку старенькая Нива.
  Всклокоченные нервы, ночная засада, смерть собаки, все осталось там, на кордоне... Семеныч дремал, пригревшись на заднем сидении, обняв чемоданчик в котором среди смены белья, лежал аккуратно запакованный прибор. Решили, что егерь сегодня же выедет проходящим. Поездом конечно дольше, но нет досмотра и, значит, не придется отвечать на глупые вопросы.
   Полностью стемнело. В привокзальных лужах отражался желтый, одинокий свет фонарей, а моросящий дождь рисовал вокруг них искрящиеся купола. Проводив Семеныча, Вика и Александр устроились в уютном кафе и маленькими глотками потягивали из пластиковых стаканчиков, горячий, пахнущий сеном, чай.
  - Странно, но во всех придорожных кафешках, чай, имеет одинаковый вкус. Ты не замечала?
  - Как и пирожки, - улыбнулась Вика и постучала указательным пальцем по сморщенному творению человеческих рук, с единственным, пробным надкусом в печеном боку.
  Сашка рассмеялся. Он ни когда раньше не видел чтобы кто-то так изящно и одновременно брезгливо мог продемонстрировать свое отношение к обычному пирогу.
  - Эх, жаль, что доберемся до дома за полночь, а то бы напросились к тетке на настоящие пироги, - и он демонстративно повторил движение Вики, от чего оба расхохотались так, что дремавшая буфетчица выглянула из-за барной стойки и, хозяйским взором окинула помещение.
  - Согрелась? Может еще? Или хватит на сегодня настойки из соломы?
  - Не из, а на, - поднимаясь со стула, уточнила Виктория. - Пожалуй, что нам с тобой пора, а выходить на эту сырость не хочется. Вот так бы и сидела здесь пока...
  В кармане у Вики брякнул мобильник, сообщая о пришедшей SMSке. Виктория достала телефон и прочитала вслух:
   - "Что это не знай. пРивет Юрик".
  - Так собственно и должно было быть. Внутрь этой штуковины просто так не заглянешь, а по фотографии понять... ну, оо-чень проо-блематично, - подытожил Александр. - Значит все правильно, что Семеныча отправили. Приедем, разберемся. Поехали.
  Машина по трассе шла ровно, с лесными кочками не сравнишь. Шуршали шины и, как метроном, отбивали такт дворники, размазывая по стеклу осеннюю непогоду.
  - Переночуем, попрощаемся и сразу же в Нижний. Утром загляну в тайничок, мы его когда-то с отцом ради шутки устроили и, мать о нем ничего не знает,- передергивая скорость, говорил Александр.
  - Значит и Шнайдер не в курсе, - заметила Вика.
  -Наверняка... Однажды мы с отцом решили сделать заначку, так чтобы мать не знала. Накопить решили ей на день рождение, ну а потом так и повелось, ели что-то спрятать нужно, то в тайничок. Если уж у отца и было что прятать так точно туда. Там ни кто не найдет, - вспоминал и рассказывал Сашка.
  - Саш, мне может и не нужно тебя об этом спрашивать, но этот Шнайдер он, то тут каким боком оказался? Крутится все время с твоей матерью, ведет себя, как родственник. Если не хочешь, то не отвечай, - Виктория пыталась разглядеть в полумраке его лицо.
  От ее слов Сашка нервно дернул щекой и тут же потянулся за сигаретами.
  - Да я и сам не понимаю. Учился он, правда, вместе с отцом и Григорием Алексеичем, а потом работал с ними в НИИ. Ну, а когда оно, в перестройку, развалилось, Шнайдера взял к себе дядя Гриша... А дальше непонятно... Приехал к нам, а на следующий же день умер твой отец, за ним и мой, - Сашка вздохнул, словно переводя дыхание. - Это ты и без меня все знаешь, а что до матери, - тут он замолчал, - не знаю, вижу, что увивается за ней этот Шнайдер, вот и все, а меня это бесит.
  - Ну, увивается он, положим не только за твоей матерью. У него в Питере роман с моей Ларисой был, я это точно знаю. Отец догадался и устроил ей скандал, но эта змея как-то выкрутилась. У меня с ней с детства война, - Виктория обиженно замолчала, словно рядом с ней был сейчас не Александр, а ненавистная с детства Лариса Геннадьевна.
  -Во блин дает...
  - Кто?
  - Да, Шнайдер этот. Вот Казанова хренов, - Сашка выругался, нажал на тормоз так, что машину резко занесло на мокром асфальте. - Все, хорош о них, а то так и до дома не доберемся.
  ***
   Серенькое утро и, все тот же моросящий дождь. Оксана собирала на стол, поглядывая на часы. Стараясь не кому не мешать, прикрыла дверь на кухню, где она позвякивала посудой и, шумел закипающий чайник.
  "Только приехали, а уже уезжают - думала она, расставляя на столе чашки. Ивана нет, Сашка уедет, вот и останусь одна, - слезы сами собой закапали на белую скатерть. Пока Миша был здесь, было легче, да и тот уехал. Обещал скоро вернуться, но не приедет, я знаю...".
   Вставать не хотелось. Сашка долго ворочался, с боку на бок, пытаясь урвать, еще несколько минут сна. Из кухни тянулся запах блинов, земляничного варенья и ароматного чая. Виктория сладко спала, уткнувшись в подушку. Ее нос чуть приподнялся и выглядел милым и очень родным.
  - "Вставай красавица, проснись", - его чуть не повело на стихи.
   Присев на кровати, он стал нежно гладить ее волнистые волосы.
   - Вставай. Пора....
  Вика улыбнулась и, натянув простыню на голову и, засмеялась.
  Перед отъездом оставалось еще одно дело. Нужно было заглянуть в отцовскую заначку на чердаке. Не особенно надеясь что-то найти, Сашка все же полез, усердно громыхая приставной лестницей.
  Чердак был завален всякой рухлядью, которую жалко было выкинуть, но и пользоваться ей никто не собирался - это и Сундук, оставшийся еще от прадеда, и Сашкин трехколесный велосипед, и старое оцинкованное корыто... Из-под балки он извлек стеклянную банку с полиэтиленовой крышкой, завернутую в старый, пропахший плесенью журнал.
  Из банки посыпалась разнокалиберная мелочь, которую он же когда-то и положил: оловянный солдатик, медный екатерининский пятак, армейская пуговица, несколько сотен, заначенных отцом и, звякнув о край, выпала обычная, китайская флешка.
  "Ну, вот ты и нашлась" - обрадовался он, пряча флешку в карман.
  Устроившись на сундуке, Сашка разложил сокровища из детства, перебирал их, вспоминал и, чему-то тихо улыбался...
  ну а отсутствие новостей - неплохой повод отвлечься и выспаться, так решил Сашка, чем собственно и занимался
  Глава 14.
   Виктория задумчиво смотрела в иллюминатор, на разорванные крылом облака и, снова и снова прокручивала в голове события последних дней. Сашка устал от детективных перипетий и, едва самолет набрал высоту, уснул, раздражая, мучившегося от бессонницы, соседа, своим равномерным посапыванием.
  Долетели без приключений. Город их встретил привычной суетой и проливным дождем.
  - Из дождя в дождь, вот невезуха...
  Развернув над головой свою куртку, он пытался закрыть Вику от холодных струй, продвигаясь перебежками в сторону стоянки такси.
  Четкого плана, что делать дальше, у них не было, как и не было никаких сообщений от Семеныча. Единственное, что интересовало сейчас обоих - это флешка, которую так и не удалось посмотреть в Завидово.
   В квартире было сухо и уютно. Бросив сырую куртку на диван, Виктория включила компьютер, а Александр встал у нее за спиной, ожидая увидеть объяснение случившемуся.
  Компьютер угукнул, сообщив о новом носителе и, развернул на экране единственный файл...
  Химическая формула структурой напоминала обычный гликозид - это Виктория заметила сразу. Под формулой была запись: "эффект связан с блокированием матричной активности ДНК в системах ДНК-полимеразы и ДНК-зависимой РНК-полимеразы". Дальше шла какая-то абракадабра: "R- ghjbpdjlyjt ,enbhjatyjyf S. в\в струйно при частоте 10Гц".
  - Что это, как ты думаешь? - словно извиняясь за свою находку, спросил Сашка.
  - Ну, я конечно не на все сто уверена, но мне кажется, что это папина шутка.
  - Шутка?
  - Ну, если хочешь точнее, то дай немного времени я разберусь, - Виктория говорила, как специалист, неплохо разбирающийся в медицине и фармакологии.
  Годы обучения и работа в отцовской клинике не прошли даром. Она хорошо знала свое дело, и это придавало ей уверенности в своей правоте.
  Остаток дня они провели, перелистывая медицинские книги и справочники, пока Викторию не осенило:
  - Слушай, я, кажется, зря полезла в дебри. Здесь все намного проще. Дайка вон тот, синий, справочник, - она протянула руку, принимая увесистый том и, быстро, со знанием дела, пробежалась по оглавлению. - Ну, что я говорила, - Виктория ткнула пальцем в страницу, - вот эта формула. Это рубомицин - обычный противоопухолевый антибиотик, немного усовершенствованный отцом. Он лечил им бабушку. Собственно о нем всем давно известно.
  - Значит...
  - Значит вся эта затея с флешкой просто обман. Отец, очевидно, хотел кого-то сбить с толку.
  - Тогда, что он хотел спрятать и, к чему весь этот маскарад?
  Оставалось одно - ждать приезда Семеныча.
  За окном по-прежнему лил дождь. Уставшие от догадок и предположений, они, молча, пили кофе, на маленькой кухне, под беспрерывную телевизионную болтовню.
  Блям-бам-бам... "вы смотрите новости дня", - прозвучала мелодичная отбивка и, доверительный голос диктора произнес, - сегодня в эфире...".
  С началом программы, Александр и Вика, будто бы, вынырнули из собственных размышлений и, как по команде, взглянули на экран. В следующую секунду оба уже стояли, всматриваясь в телевизионную картинку...
  "...по версии правоохранительных органов, - монотонно читал диктор, - произошло срабатывание самодельного взрывного устройства, что привело к крушению пассажирского поезда, - одна картинка сменяла другую, - точное количество жертв и пострадавших уточняется... начато расследование...по предварительной версии... взрыв произошел... работает горячая линия... направлена группа психологов..."
  Сашка слышал все так, словно каждое слово вколачивали в голову молотком, а на экране догорал синий искореженный вагон, со знакомым номером 09876, в котором вчера уехал Семеныч...
  Последняя ниточка оборвалась, спрятав от них тайну Григория Алексеевича.
  - Может.., - Виктория с надеждой посмотрела на Александра.
  - Нет, совпадения быть не может. Кому-то очень нужно, что бы прибор этот ни попал в чужие руки, - Сашка говорил уверенно, точно всю жизнь только и делал, что распутывал криминальные истории.
  Он не успел окончить свою мысль, когда чирикнул дверной звонок. Оба в нерешительности переглянулись. Звонок повторился, а за ним, шамкающий голос Антонины Ивановны, соседки, затараторил: "Вика сышь, - она всегда проглатывала букву "л", - открой, это я. Извещение тебе с почты".
  Сашка рывком открыл дверь и увидел на пороге маленькую, сутулую женщину в старом, застиранном халате и домашних, потрепанных тапочках.
  - Усыша-а, что ты, - она поправилась, увидев Александра, - что вы дома, вот и принеса, - она протянула Виктории почтовое извещение на посылку, - еще вчера днем принес-и, а тебя не бы-о, - и, смутившись, так быстро юркнула в свою дверь, что удивленная Виктория даже не успела ее поблагодарить.
  На сером, казенном бланке сообщалось...
  Руки Виктории затряслись, а перенесенные переживания последних дней словно нашли выход и, вырвавшись наружу, потекли слезами по щекам...
   Утром на почте было не многолюдно. Миловидная девушка, в синей блузке, взяв у Виктории извещение и паспорт на несколько минут скрылась в служебном помещении, из которого вынесла небольшую опечатанную, по всем правилам, фирменную почтовую коробку.
  Получалось так, что посылку ей отправил сам Григорий Алексеевич, несколько недель назад, из небольшого городка, где-то недалеко от Завидово...
  "Привет Викусик!
  Первый в жизни раз мучаюсь и, не знаю с чего начать. Честно говоря, я не так часто с тобой разговаривал, поэтому и не знаю о чем рассказать тебе вначале.
  Я два раза пытался написать, но все не получалось. Понимаю, что это глупо. Можно было бы просто поговорить, но видимо уже не судьба. Когда ты прочитаешь, то, наверное, поймешь меня и простишь. Пожалуй, это единственно, что мне сейчас очень нужно"...
  Виктория сидела на диване, поджав под себя ноги, исписанные, отцовской рукой, странички тряслись, буквы разбегались, а из глаз постоянно текли слезы. Сашкины уговоры не помогали. Она в который раз пыталась прочитать письмо, но оно, как тяжелый камень, выпадало из ее рук...
   "...Пожалуй, это единственно, что мне сейчас очень нужно. Я очень хочу, что бы ты меня поняла. Поняла и простила. Я был для тебя плохим отцом...".
  - Быы -л. Значит, он все знал. Знал, чем все закончится и молчал, - слезы вновь брызнули из ее глаз.
  Александр пристроившись у стола, больше не пытался ее успокаивать. С чувством раздирающим душу, он смотрел на Викторию, понимая, как ей сейчас тяжело.
  "... Я был для тебя плохим отцом. Чаще я думал о науке и о себе, и мало уделял тебе внимания. Я только сейчас понял, как был не прав и, хочу этим письмом хоть что-то исправить. Исправить в первую очередь то, что не сделал раньше. Хочу доверить тебе самое сокровенное, что у меня есть - это свои мысли и чувства. Я собрал свои "дневники", вернее записи того, что я видел, слышал и, что меня трогало. Раньше эти записи никто не читал. Теперь они твои. Прочти их и попробуй меня понять.
  Когда-то я хотел их систематизировать и написать книгу, но постепенно это превратилось просто в привычку разговаривать с бумагой.
  Теперь о клинике.
  Внимательно просмотри все документы, а для этого тебе потребуется хороший юрист. Будет лучше, если ты попросишь Александра.
  Кстати говоря, Сашка отличный парень и, я, был бы очень рад, если бы вы... ну, это собственно твое дело, ты уже взрослая девочка и, сама разберешься без моих подсказок.
  Ну и о..."
   В коробку были аккуратно сложены документы, диски и записные книжки отца. Виктория плакала, перебирала записи и снова плакала.
  "...Ну, и теперь несколько слов о том, ради чего я жил и, на что тратил свои годы.
  Рассказать это хочу в первую очередь потому, что мне нужно хоть как-то оправдаться перед людьми. Перед Богом - каждый ответит, а вот перед людьми ответить, получается не у всех.
   Многие уходят из жизни так ни кем и не понятые и, это мне не справедливо. Каждый человек должен иметь шанс быть услышанным и понятым.
  В молодости я был честолюбив и мечтал о славе, но судьба сыграла со мной злую шутку и, спрятала все мои разработки за колючей проволокой, где я работал не ради спасения человеческих жизней, а наоборот, истреблял их и калечил.
   Спустя годы, судьба, дала мне еще один шанс, но я не использовал его, вновь увлекшись наукой и, не предусмотрев всех последствий.
  Подобное встречалось и раньше. Создавая что-то, люди не думают о будущем. Те, кто стоял у истоков ядерной физики, конечно, не думали о жертвах Хиросимы, но это их не оправдывает. Их страшные знания попали в руки военных мерзавцев. В похожую ситуацию попал и я.
  Как-то, Лариса, мне рассказала о Бальтазаре Косса - знаменитом пирате, ставшем папой Римским и его аптекаре, снадобьями которого этот "папа" отправил на тот свет десятки людей, включая своих родных и любимых. Не подумай, что я уподобился ему, нет, Боже сохрани. Просто его злой гений натолкнул меня на мысль, создать то, о чем мог бы мечтать любой ученый. Я синтезировал лекарство, способное полностью изменить личность человека, его психику, его "я".
  Скольких негодяев можно было бы сделать приличными людьми. Скольких неучей могли бы стать гениями. Но беда в другом. Сделав этот препарат доступным для людей, кто гарантирует, что военные или спецслужбы, наоборот, не начнут переделывать хороших людей в моральных уродов, подчиняя их своей воле...
   Мои опасения были не напрасны. Чем дальше я продвигался в исследованиях, тем больше чувствовал, что за мной начали пристально присматривать. Похоже, что интерес к этому препарату возник сразу у многих, хотя я и пытался скрывать, чем занимался.
  В какой-то момент я понял, что мы еще не готовы вмешиваться в человеческое сознание...
  Мне удалось перешагнуть через границу дозволенного, но заглянув, я испугался последствий и уничтожил все, что касалось этой темы.
  Теперь я чист перед людьми. Я рад тому, что не стал таким же, как физики, принесшие в этот мир ядерную бомбу. Пусть все идет своим чередом. Природа совершенна и, ее не надо переделывать"...
  За окном барабанил осенний дождь, дробившийся на сотни желтых искр в свете уличного фонаря. Порывистый ветер рвал листья с одинокого клена и безжалостно бросал их на мокрый асфальт спящего города.
  
  Глава 15.
  Записки Григория Алексеевича.
  1. Сегодня суббота 23 сентября. Как и многие, решил завести дневник. Вот теперь сижу и не знаю с чего начать. Попробую записать то, что меня волнует. Не знаю только, что из этого получится...
   Смерть наступила мгновенно. Дыхание резко оборвалось. Его лицо стало бледным, черты заострились. Кардиомонитор запищал, рисуя на экране прямую линию. Разряд, еще разряд... Тело неестественно вытянулось, не подавая ни каких признаков жизни. В 6.32 была констатирована смерть.... Сели в ординаторской, молча, закурили. Погода за окном явно разгуливалась. Выглянуло солнце и перекрасило грязно-снежную серость. Мутные лужи заискрились, отражая рваные облака, и на тополиной ветке, разгоняя утреннюю тишину, призывно зацвенькала синица...
   Впервые я встретился со смертью, когда из жизни ушла моя бабушка. К тому времени, окончив медицинский институт, я думал, что знаю о смерти всё.
   Страха перед покойниками я не испытывал и поэтому сам собирал моего дорогого человека в последний путь. В тот день я не только испытал боль утраты, но и физически ощутил присутствие смерти.
   Описывая подобное состояние, умники от медицины, обычно все рассуждения сводят к игре нашего воображения. Не исключаю, но думаю, что дело не только в этом. Любой врач, столкнувшийся с критической ситуацией, точно не знает, чем она закончится. Бывает так, что оказывая помощь пациенту, вдруг появляется ощущение, словно кто-то пристально смотрит тебе в спину. Холодок пробегает вдоль позвоночника, появляется чувство присутствия чего-то невидимого, и осознание, что перед тобой просто тело из которого, как песок сквозь пальцы, ускользает жизнь. И наоборот. Когда смерть вдруг отступает и вопреки всем медицинским канонам человек продолжает жить. Попробуйте уложить все это в рамки медицинских букварей.
   Подобное ощущение неоднократно испытывали и мои коллеги, но объяснить затруднялись. Есть только предположение, что человек, часто общающийся с тяжелобольными, со временем каким-то образом начинает чувствовать биологические часы пациента.
   Спустя годы, имея за плечами врачебный опыт, я научился, иногда, с точностью до секунды определять конец человеческой жизни. И здесь нет ни какой мистики, а есть только не познанное и не изученное. Ну а все не изученное и не понятное мы, как правило, переносим в разряд компетенции высших сил. Поневоле задумаешься о Боге. Наверное, поэтому даже самые отчаянные и неверующие в трудные минуты жизни начинают молиться и искать поддержки у Всевышнего.
   Моя бабушка была глубоко верующим человеком, хотя и абсолютно не разбиралась в тонкостях теологии. Вечерние тихие молитвы, зажженная лампадка, сборы и походы в церковь, записочки, просвиры...
  Я часто подтрунивал над ее привязанностью, а она не обижалась. Добрая по натуре, она не пыталась спорить или что-то внушать, а только мягко улыбалась.
  "Даст Бог" - говорила она, - и ты, сам все поймешь.
   Все детство я прожил с ней в одной комнате. Она кормила, поила и растила меня. Со своей крохотной пенсии давал деньги на кино и мороженое, штопала, вязала и терпеливо выслушивала мою болтовню. Поэтому мои детские воспоминания естественно в основном связаны с воспоминаниями о бабушке Маше.
  ***
   Под валенками скрипит снег. Его столько, что по краям дорожки, ведущей к дому, образовались огромные сугробы. Я медленно шагаю, вдыхая колючий морозный воздух. Сегодня наступит новый год. Я долго ждал этого дня. Ждал и мечтал о новогодней елке и подарках в больших бумажных пакетах. От них всегда так вкусно пахнет конфетами и мандарином. У меня нет терпения, ждать до вечера. Бабушка отправила гулять, что бы ни мешался под ногами, а я не могу ждать. Бесцельно брожу по двору, а скоро уже, наверное, наступит новый год. А я?... Я сейчас войду в дом, и пусть ругают.... Рванул примерзшую дверь и впустил в коридор морозный воздух. В нос ударил запах свежеиспеченных пирогов и оттаявшей хвои. На кухне в лужице талого снега плакала, раскинув ветви зеленая красавица. Елка была до самого потолка с тающими льдинками на мохнатых веточках. Запах, какой за-па-х... Я был готов обнять ее, прижаться к колючим веткам и вдыхать хвойный аромат. Вдыхать и снова вдыхать запах счастья и наступающего нового года.
  - Бабаня, я пришел. Давайте уж елку наряжать, а то не успеем, - прокричал я с порога.
  -Дверь плотнее закрой, - раздался голос бабушки, суетившейся у плиты.
  Бабушка была вся раскрасневшаяся с перепачканными в муке руками. Ловко орудуя огромной, деревянной скалкой, она раскатывала белое, упругое тесто, сворачивала трубочкой, надрезала и .... появлялась будущая плюшка. Бабушкины плюшки я любил не меньше нового года и поэтому сел напротив нее, внимательно рассматривая, как ее руки хозяйничают на столе, присыпанном снежно-белой мукой.
   Я знаю, что мешать взрослым, когда они что-то делают не стоит, а помогать, пока не выгонят, можно. Нацепив на себя старый фартук, я с чувством собственной значимости, приступил к изготовлению своей первой плюшки, но она, ни как у меня не получалась. Я мял и давил, резал и вертел, но тесто, ни как не хотело поддаваться. Бабушка смеялась и ловко, как фокусник, укладывала на место очередную плюшку.
  - Смотри и учись. Не мучай его, вот так. Вот. Видишь. Ну...
  Вот и моя первая плюшка заняла свое почетное место.
  - А как я узнаю свою?
  - Мы её крестиком пометим, - сказала бабушка и рассмеялась.
  Ей смешно, а для меня очень важно кто будет, есть мою плюшку. Не для того я столько мучился, чтобы ее съел неизвестно кто. Проверив наличие крестика, я двинулся отдыхать. Печь пироги это веселое, но жутко утомительное дело.
   А вот и елка. Её поставили в большой комнате, и я никуда от нее не отхожу. Наряжать елку это мое самое любимое занятие. Вынимаешь из коробки блестящую игрушку, рассматриваешь, ведь я их не видел целый год, а затем аккуратно вешаешь на елку. Дух захватывает от вида сосулек, искрящихся шаров и шишек. Игрушек столько, что можно смотреть на них часами. Что я и делал. Повесив очередную игрушку на ветку, я ложился на пол и рассматривал ее снизу вверх на фоне зеленых веток. И это еще не включили гирлянду с разноцветными лампочками,... Когда она загорятся, я буду готов просто поселиться под елкой, и смотреть, смотреть, смотреть на блестящую персиковую косточку и серебристый будильник, на котором всегда без пяти минут двенадцать...
   Став взрослым и самостоятельным человеком, спустя много лет после смерти бабушки, я все равно воспринимаю её, как самого родного и близкого человека, так, как во мне постоянно живут воспоминания о ней.
   Помню, как в пятом классе, перед началом летних каникул, учитель биологии предложил нам за лето подготовить фотоальбом о животных и природе. Как это можно сделать я не представлял, так как никогда этим не занимался. Естественно, что рассказал о напасти Бабане, почему-то я всегда ее так называл. Она посетовала немного на жизнь, но пошла и купила мне первый в моей жизни фотоаппарат, тем самым положив начало моей глубокой увлеченности фотографией...
   К восьмидесяти годам бабушку начали часто беспокоить головные боли, особенно при перемене погоды. Лечилась, чем могла: то лист капустный привяжет, то капель накапает. В то время я еще только мечтал о медицине и помочь ей не мог, разве, что прогуляться по улице.
  Прогуляться она любила. Возьмет меня под руку и гордо шагает по дорожке вдоль дома, а соседки подтрунивают: "вон ведь какого жениха ухватила" - а она только смеётся.
   Бабане шел девятый десяток. Деятельная по природе, она ни когда не могла сидеть на месте. Всегда была в делах и заботах. Чувствовала себя не всегда хорошо, но жаловаться на свои болячки не любила. А тут вдруг утром говорит мне: - Живот, что-то разболелся. Поела, может чего?
   Медик из меня еще тот, я учился всего на втором курсе, но решился посмотреть. Смотрю живот и удивляюсь - в восемьдесят два года аппендицит, как по книжке. Прооперировали её удачно, но почему-то под общим наркозом.
  Утром прихожу в палату, а моя ненаглядная плачет, а суровые соседки посматривают на нее исподлобья.
  - Ночью в туалет пошла и заблудилась. Не как не пойму где я. Перебулгачила всех, а они ругаются, что спать мешаю, - рассказывает она мне сквозь слезы и нервно теребит кончик белого головного платка.
   Я медленно окинул взглядом, лежащую в палате публику и громко, так чтобы слышали все, что-то сказал язвительное, от чего соседки потупились и перестали смотреть в мою сторону.
  Операционный шов зажил, а вот приключения после наркоза только начались. Появились галлюцинации и стали посещать ее частенько и, справиться с этим последствием наркоза не удавалось.
  - Видишь, - говорит, тыча пальцем в рисунок на обоях, - чертики. Все ходят за мной и все что-то говорят.
  - А ты их перекрести, - смеясь вместе с ней, учу ее бороться с нашествием нечисти...
   Конечно, в последнее время её головной мозг не отличался ясностью, но то, что произошло перед самой ее смертью, меня удивило и врезалось в память на всю жизнь.
   Бабаня уже не вставала с постели и никого не узнавала, но меня, как не странно, узнавала всегда.
  Я жил отдельно, со своей семьей и, как только мог, приходил ее проведать и поговорить, хотя, как можно говорить с человеком, который не осознает и не понимает, однако она мне всегда что-то отвечала и даже смеялась.
   8 мая, согласно заведенной у нас традиции (день Победы) и, понимая близость Бабаниной кончины, начали съезжаться родственники. Я сидел у ее постели и, как всегда балагурил. Было слышно, как хлопнула входная дверь и из прихожей стали доноситься голоса.
  - Кто это, - вдруг четко и, как будто осознавая все происходящее, спросила она.
  - Федор приехал, - имея в виду своего двоюродного брата, - ответил я.
  В ответ она заплакала и запричитала:
  - Где же ты был. Я так долго ждала.
  Мне стало не по себе, от мысли, что говорит она о своем Федоре - моём деде, который погиб в 43 году под Курском.
   В сознание она больше не приходила, а 9 мая тихо скончалась, но осталась в моей жизни навсегда так, как будто, ни куда и не уходила. Говорят, что человек живет столько лет, сколько о нем помнят. И это правильно потому, что я все время ощущаю ее присутствие, словно Бабаня жива, но живет где-то в другом городе или уехала на лето в деревню.
  ***
  - Я эту историю даже и не слышала, - обращаясь к Александру, тихо сказала Вика.
  Произнесла и сразу поняла, что он не понимает, о чем она говорит. Все время, пока она читала дневник отца, Сашка, молча, сидел за столом и смотрел на Викторию. Он не хотел ей мешать, но и уйти, оставив одну, почему-то не мог. Сидел, ждал и, думал о том, как, наверное, трудно бывает понять родного человека и, принять его мысли, тем более, что его уже нет...
  - Прочитай, - она протянула ему одну из отцовских тетрадей.
  - Я? - Сашке ее предложение показалось неудобным.
  Он всегда считал, что читать чужие дневники это тоже, что подсматривать в замочную скважину в бане...
  - Читай, отец написал, что нужно во всем разобраться и, помочь мне сможешь именно ты.
  - Он так сказал?
  - Да.
  - Хорошо. Я согласен.
  Сашка взял в руки потрепанную временем клеенчатую тетрадь, исписанную почерком Григория Алексеевича и начал читать...
  "29 октября 1985года. Ночь. Все спят, а я пишу. Сегодня выдался ужасный день. В отделении погиб молодой парень, а я поймал себя на мысли, что начинаю привыкать к чужому горю и смерти... Нет, нет и нет. Я не привыкаю, а скорее научился защищаться и отгораживаться... Помню о каждом. Помню, как это было у меня в первый раз...
  ***
   Как только мне сообщили, я рванулся вперед, на ходу отдавая распоряжения фельдшеру.
  Тяжелая укладка мешала бежать, к горлу подступил ком, я тяжело дышал и, чувствовал, что сердце готово разорваться на части. Позже, мне ни когда, так бегать не приходилось.
  Расстояние медленно сокращалось. Казалось, что я не бегу, а словно плыву в густом, утреннем воздухе. В висках стучало. Руки тряслись. Ощущение отчаянности и чувство, что я безнадежно опоздал.
  Когда я вбежал в помещение, то первое, что ощутил - это страх смерти.
  На полу в положении лежа на спине, в луже темной крови, широко раскинув руки, лежал молодой парень. Бледное, с заострившимися чертами лицо, узкие зрачки, пульса на магистральных сосудах нет, дыхание отсутствует...
  Я с силой рванул его рубашку и нанес прекардиальный удар. Закрытый массаж сердца, ИВЛ и, как-то издалека, до моего сознания, дошел хрипловатый голос, испуганного начальника караула:
  - Не мучайся доктор, он минут двадцать, как того-о...
  "Но зрачки?" - крутилась в моей голове мысль.
   Вновь и вновь дышал и массировал сердце, и так, пока не выбился из сил. Внутрисердечные введения, дефибрилляция - эффекта нет. Зрачки постепенно расширились.
  Я медленно поднялся с коленей, закурил. Мое сердце по-прежнему безумствовало в груди.
  "Опоздал. Значит, все таки опоздал. Максимум, что я сейчас могу сделать, это констатировать смерть и, закрыть парню глаза".....
   Потом было много других пациентов, которые умирали у меня на глазах, но этот был первый.
  Говорят, что у каждого хорошего врача должно быть свое кладбище. Не знаю, насколько я хорош, но у меня оно есть. Помню каждого и все, включая мельчайшие подробности. Если кто-то думает, что у врача "нет сердца" и он не переживает - это вранье. Каждый ушедший из жизни пациент это новый "рубец" в душе. Молодые врачи часто не выдерживают и, получив пару таких потрясений, навсегда уходят из медицины.
  Когда прижмет - бегут к врачу. Ждут помощи и верят в его могущество. Но врач не Бог - он обычный человек, и не всегда может что-то изменить.
  Вот и сегодня, не получилось, а жаль"...
  ***
  Сашка прочитал первую попавшуюся запись в дневнике и надолго задумался.
  - А что мы ищем?
  - Не знаю, - отозвалась с дивана Виктория. - Может, просто попытаться его понять?
  Александр смотрел на Вику, а в голове крутилась мысли о том, что он тоже когда-то хотел стать врачом, как отец и Григорий Алексеевич.
  ***
  - Эту историю я хорошо помню. Мне тогда было лет двенадцать. Институт развалился, и отец работал на скорой помощи, - Виктория вспоминала, перелистывая страницы, - а то, что он так сильно болел я даже и не предполагала.
   "Было ветрено. Ветер трепал березовую листву, зеленой волной гнал траву и разносил вокруг вездесущий тополиный пух, от которого постоянно першило в горле. Солнце все больше припекало, и я старался держаться в тени больших зданий, думая о том, что когда-то вот такие весенние дни я любил больше всего, а теперь... Теперь приходится прятаться от ветра, солнца и маленьких белых пушинок. Весенняя красота: цветущая черемуха, фиолетовая дымка сиреневых кустов и голубое небо меня уже не радуют. Болезнь высасывает силы и отдаляет от меня красоту, каждую секунду напоминая о себе приступами болей.
   Боль... Собственно о ней я и хотел рассказать. Каждый хоть однажды почувствовал ее прикосновение. Каждый хоть однажды уронил слезу, прикрывая рукой ушибленное колено или ссадину, но это трудно назвать настоящей болью - она другая - страшная и беспощадная. Говоря о боли, я все время вспоминаю один и тот же день...
  ***
   Дверь мне открыла девчушка, лет семи, с розовым бантом в аккуратно заплетенной косичке и огромными все понимающими, серыми глазами.
  - Маме опять плохо, - тихо сказала она и повела меня в вымытую до блеска, словно армейская казарма, комнату, где из мебели были только железная, застланная белоснежной простыней кровать, да пара старых, скрипучих стульев.
   В панельной тишине висел ужасающий запах разлагающейся плоти, перемешенный с ядовито-терпким ароматом дешевого одеколона... Светлане всего тридцать. Вытянувшееся хрупкое тело... измученные глаза, провалившиеся в темные глазницы...застывший в горле стон и нелепая улыбка.... Она скована страшной болью и все же терпеливо ждет, чуть заметно теребя исхудавшей рукой край простыни, пока я набираю в шприц очередную дозу морфина.
  К чужой боли быстро привыкаешь, гонишь от себя прочь жалостливые мысли, но всегда помнишь о ней и борешься. Борешься, как с жестоким врагом, вводя ампулу за ампулой. Вводишь, смотришь в глаза, и ждешь, когда боль уйдет, или хотя бы на время затаится где-то в глубине человеческого тела.
  В этот раз все было не так. Боль не прекращалась, и в серых глазах маленькой дочери Светланы замелькали капельки слез. Она держала за руку мать и что-то шептала ей на ухо.
  Не выдержав, я отвернулся, сделав вид, словно что-то пишу в карте. Неоперабельный рак не оставил Светлане ни единого шанса. Она угасала, таяла, как свеча и все вокруг были бессильны что-либо изменить, понимая надвигающуюся неизбежность.... Все, но не.... Да, огромные серые глаза не хотели с этим мириться, не хотели верить, смотрели на меня и ждали от меня чуда.
  - Там в углу чемодан с ее вещами, - словно на секунду вырвавшись из объятий боли, медленно проговаривая слова, произнесла Светлана. - У нас никого нет....
  - Мама, мама, я ни куда не поеду, - дочь крепко прижалась к материнской руке и еще что-то торопливо говорила сквозь слезы. - Мама... Мама...Мама...
  Входили и выходили врачи, собирали документы и вещи, а на белой простыне неподвижно лежала Светлана.
  Серые глаза больше не плакали, они смотрели на меня в упор и безмолвно повторяли один и тот же вопрос: "Почему?"...
  Я что-то говорил,... говорил о Боге... и о том, что "там" ей будет легче, но серые глаза не верили, прожигая меня своим вопросом насквозь.
   Вечерело. Облака были похожи на огромные клубы серо-фиолетового дыма, тянущиеся с запада на восток, так словно за далеким горизонтом кто-то раскуривал огромную трубку, а закатные лучи только дорисовывали всю воображаемую мной картину. Порывы ветра уносили прочь запахи цветущего шиповника, оставляя в душе только горький осадок. Боль поглощала красоту, но красота не сдавалась, она тревожила, волновала и, зарождала в душе надежду. Надежду, что где-то там, за жизненным горизонтом, есть свое голубое небо, солнце, своя сиреневая дымка и нет боли".
  ***
  - Иногда мне кажется, что я совсем не знала отца. Ну, то есть, конечно, знала, но совсем не таким.
  - Мой тоже не отличался особой разговорчивостью, - Сашка оторвался от записей, - даже и не знаю, что его волновало кроме работы, разумеется. Вот о ней он говорил часто. Наверное, вообще очень сложно говорить с кем-то по душам.
  Соглашаясь, Вика, молча, закивала головой, помня постоянные перепалки между отцом и Ларисой.
   "24 августа. Заканчивается лето. Сегодня меня потянуло на философию...
  Эту запись я хочу начать с мухи. С обычной мухи, которых мы сотнями видим каждое лето.
  На оконном стекле она была похожа на неожиданно заблудившегося, очень нервного, но не потерявшего надежду человека. Она неутомимо, зигзагообразно исследовала каждый сантиметр глянцевой поверхности. Взлетала и вновь ударялась о стекло, каждый раз снова и снова, пытаясь найти выход. Попытки отогнать ее или направить в открытое окно были безуспешны. Отсутствие способности осознать и оценить стоящую перед ней преграду сделало ее, казалось бессильной в борьбе за жизнь. Измученная напрасными попытками она замерла. Через какое-то время она вновь повторит попытку, но все останется без изменений. Истина, казалось бы, лежит где-то рядом. Стоит протянуть руку, сделать одно усилие, один шаг и вот она свобода, но... Что- то неведомое, неосознанное нами толкает идти по одно и тому, же пути. Делать одни и те же ошибки. Каждый раз надеяться. И только, кажется случай, стечение каких-то обстоятельств позволяют вырваться из порочного круга. Абсурд! В мире, где каждое шевеление, каждое дыхание, подчинено логике функционирования тончайших природных механизмов и вдруг случай. Вдумайтесь, ведь случай есть не что иное, как единица времени, точка отсчета, момент в который одновременно сошлись все необходимые условия, что бы что-то изменить. Чтобы сложилась воедино сложная мозаичная картина. Отсутствие да же малого, на первый взгляд не существенного элемента не позволит вам увидеть все в полном объеме. Снова и снова, муха пытается найти выход. Тычется, как слепой котенок в каждый угол. Но ее попытки не бесполезны, как может показаться на первый взгляд. Десятая, сотая и... С гулом набирающего высоту самолета она вырвалась на свободу. Ей повезло? Вряд ли. Желание выжить и упорство были тем ключом, который открыл ей путь в свободный мир. Весной, когда вы после зимних холодов загляните на балкон, то там, в углу рамы будет лежать маленький высохший трупик борца с оконной преградой. Несчастная? Нет. Скорее исчерпавшая свой ресурс веры. Веры в жизнь, где шанс дается только тому, кто терпит и не сдается.
  Когда Бог хочет наказать человека, Он отнимает у него разум, а с ним волю и желание бороться за жизнь".
  - Саш, взгляни, здесь он пишет о твоем отце. Люди много говорят о мужской дружбе, но что-то я ее и не встречала.
  - А геи? - Сашка решил разрядить обстановку.
  - Да ну, тебя. Я серьезно. Видимо они были по-настоящему дружны, а это в наши дни большая редкость.
  - Это точно. Многие больше общаются по принципу: ты мне - я тебе, - Сашка протянул руку и бережно взял, словно реликвию, серую тетрадь.
  Читать о Григории Алексеевиче - это одно, а вот о собственном отце... Он немного нервничал, рассматривая фиолетовые строки...
  "14 июня. Устал. Пора в отпуск. Иван давно приглашает к себе, а я все тяну. Может и правда вырваться на пару недель, развеяться. По крайней мере, отдохну от недовольной физиономии Ларисы Геннадьевны.
  20 июня. Оказалось, что Завидово - это не ближний свет, правда, добрался нормально, но без приключений не обошлось. Приехал, а там Сашка дом охраняет...".
  Александр рассмеялся:
  - Я помню. Маленький был. Сплю, а тут кто-то в дверь стучит. Я испугался и из-за двери кричу: "Стой! Стрелять буду", а сам под подушку полез, там у меня всегда лежал деревянный пистолет.
  Оба рассмеялись.
  - Он тоже смеялся. Свою сумку на пороге оставил и, пошел в больницу, искать родителей...
  "В синевато-тусклом свете длинного, больничного коридора, там, где вдоль стен стояли убогие, видавшие виды, протертые за десятки лет банкетки, свернувшись в неестественной позе, расположился долговязый, лет тридцати пяти, парень, в разорванных, сильно потертых джинсах и, такой же потрепанной ковбойке.
  Он не пытался кричать, но его губы постоянно шевелились, он что-то шептал, но этот шепот больше походил не на стон тяжелобольного, а на тихий еле произносимый матерный перебор. Было около трех ночи, когда в приемный покой участковой больнички в забытом богом лесном поселке, его притащили товарищи и не найдя более подходящего места поместили здесь. Заспанная дежурная медсестра, всплеснув руками, исчезла за дверями ординаторской, из которой долго раздавался ее дребезжащий голос, объяснявший кому-то по телефону, что она, всего-навсего медсестра и, что срочно нужен хирург. На противоположном конце, кто-то, по-видимому, задавал вопросы, на что получал один и тот же ответ: "Да, не знаю я. Я не врач".
  За дверью ординаторской стихло. Время сначала тянулось, а затее просто превратилось в бесконечную пустоту ожидания. Минуты, секунды, а затем и часы. За грязненькими с облупившейся масляной краской на рамах окнами начал пробиваться не уверенный рассвет.
  "До утра явно не дотяну" - эта мысль постоянно крутилась в голове долговязого, - "Можно подумать, что умирать утром легче...".
  Облака за окнами раскрасились в нежно фиолетовые и розовые цвета. Тоненькая оранжевая полоска восходящего солнца чуть-чуть показалась там, где на горизонте сливалось небо и верхушки, убегающей вдаль, непролазной, лесной массы.
  Скрипнула и рывком открылась входная дверь. В свете восходящего солнца, лучи которого ударили по синеве больничного коридора, появился он. С растрепанными ветром седенькими волосами, в помятой, широкой куртке, с пошарпаным саквояжем, плечистый и уверенный. Он сделал шаг и его голос зазвучал и, эхом разнесся по старым коридорам. Все вокруг закипело, зашевелилось и чувствовалось, что долговязый внутренне ощутил - жизнь еще не кончилась. И еще, что Иван, сейчас был чем-то похож на Бога, нарисованного на куполе Завидовской церкви".
  Сашка отвернулся и смотрел в окно. Виктории показалось, что он сейчас заплачет. Нет - мужчины не плачут - он размышлял...
  - Где они сейчас? Как думаешь?
  - Не знаю. Хочется верить, что где-то живут и улыбаются, глядя на нас.
  Вика говорила серьезно, представив их сидящими на облаке. Они сидели на пушистой перине и, беззаботно качали ногами.
   " Вторую неделю живу у Ивана. Расслабился и обленился, как его котяра. Сегодня был сильнейший дождь...
   Небо быстро затягивали серые облака. Ветер порывами то набегал, то отступал. Временами казалось, что он вырвет гнущиеся под его напором деревья. Пыль и сорванные листья понесло вдоль дороги и, завертело, точно маленький смерч.
   Где-то за горизонтом отрывисто и сухо ухнуло и, гулким эхом разнеслось грозовое предупреждение. Все чаще и яснее становились раскаты. На горизонте, полыхнула электрическим разрядом, огромная, разлапистая молния, пугая своей первобытной красотой и мощью.
  Первые капли не заставили долго ждать. Они редко и крупно ударили в придорожную пыль, разогнав нахохлившихся воробьев. Еще одна, еще и, вот с нарастающим гулом вода обрушились на землю.
  Стена дождя, несущиеся потоки, шум ветра, рваные кроны деревьев - все смешалось и гудело. Шумела и бурлила вода в водостоках, хлопали окна и двери. Дождь безжалостно хлестал, барабанил в стекла и колотил по дребезжащим карнизам. Минута и, казалось, что нет на земле места, где можно укрыться от разбушевавшейся природы. Стихия свирепствовала. Гул постепенно перешел на монотонный звук ш-ш-ш-ш. Огромный душ равномерно поливал землю.
  В такие часы, кажется, что вся жизнь сосредоточилась в маленькой комнате, где весело потрескивая в печке, горят дрова. Запах влаги, сырой листвы и обволакивающее печное тепло, отгораживают от суеты и, дают почувствовать нечто настоящее, ради чего стоит жить и, Иван это видимо понял, забравшись в Завидовскую глушь.
   Это ощущение трудно передать словами, его чувствуешь кожей, кончиками пальцев, ноздрями. Уединенность, отрешенность от окружающего, запахи бревенчатой избы и, гудящая печь. Сонное блаженство. Потрясающее, не с чем несравнимое ощущение внутреннего восторга и умиротворенности - первобытное осязание бытия.
  Дождь поубавил свою прыть. Ветер в последний раз рванул, и серая пелена неба треснула. Лоскутья туч уносились на запад. Сквозь мелкие капли засверкали солнечные лучи. Все окрасилось и заиграло цветными бликами, а на востоке появилась подкова радуги.
  Скоро возвращаться в Питер, а мне ужасно не хочется.
   "Урбанизация, глобализация, модернизация - сколько неестественного в этих словах. Запутавшаяся в приоритетах душа, как мотылек летит на свет больших городов, обжигается и, снова летит, не понимая, что все это только мираж.
  Полумрак комнаты осветился вспышкой зажженной спички. От дыхания задрожал совсем маленький и неуверенный огонек. Осторожно подношу синевато-желтое пламя к фитилю и зажигаю свечу. Невидимые потоки воздуха чуть поколебали пламя и, тут же отзывались десятки теней. Медленно тает молочно-белый парафин. Капельки скатываются и застывают в причудливых формах. Отсвет делает эти узоры сказочными и почему-то новогодними. Глаза отдыхают. Огонь еле слышно потрескивает. Пламя, как петушиное перо отливает желто-оранжевыми и стальными отсветами.
  В такие минуты время и пространство расширяются, мысли текут ровно, окружающая действительность уходит на задний план. Хочется чего-то настоящего.
  В голове возникают воспоминания...
   Картины всплывают одна за другой: вот я на маленькой речонке, где берег порос густым ивняком; огромное ромашковое поле, с вкраплениями, пронзительно синих, васильков; высокая мальва, около покосившейся изгороди; старый дом; печка; запах пирогов и щемящее чувство ушедшего детства - это настоящее. То, что будет со мной, пока я буду дышать. Иван все же прав - это и есть человеческое счастье, и он его нашел".
  - Да, мне всегда казалось, что живя в Завидово, отец действительно был счастлив. Он и выезжал-то всего пару раз в Питер, и то, с большой неохотой. Мать его ругала, говорила, что стареет, а он смеялся и отвечал что-то вроде: "Завидовская рябина слаще". Я и сам-то тяжело привыкал к большому городу. Ритм другой, люди другие.
  - И какие же другие? Плохие что ли? Злые? Все провинциалы, только и твердят, что в городе плохо, в городе дышать нечем, а сами едут и едут,- вдруг ни с того, ни с сего взвилась Вика.
   Александр недоумевая, посмотрел на нее и, не понял, что собственно произошло.
  Она и сама не осознала, что случилось. Просто думала о том, что если бы не поездка в Завидово - отец, по всей вероятности, был бы жив. Так, по крайней мере, ей сейчас казалось.
  - Не обижайся, - примирительным тоном проговорила она. - Завидово, цветочки, лепесточки, а отца нет, - сказала и, словно ничего не произошло, погрузилась в чтение дневника...
  "...Я в Питере. Ларису просто выворачивает от моей отдохнувшей и довольной физиономии. Пытаюсь втянуться в работу. Сегодня столкнулся с тем, что не смог ответить себе на вопрос: "Смерть - это наказание или благо?"
   В мире ежегодно умирает примерно пятьдесят миллионов человек и у каждого из них своя история жизни и смерти. Нет ни одной смерти похожей на другую, все они разные, как жизнь и лица людей.
   Виктор родился и жил в убогом, прокопченном керосинками подвале. Скрипучая лестница вела в полутемный коридор с маленькими дверями, обитыми мешковиной. За каждой дверью семья и своя жизнь. Удобства во дворе, вода в колонке и на троих детей одни валенки, в которых попеременно ходили в школу. Голодные послевоенные годы... Отец крепко выпивал, но был добрым, зла на людей не держал, а держал голубятню, единственную на всю округу. Работать по причине болезни не мог, от чего сапожничал дома. И все это в десяти шагах от центральной улицы, где кипит жизнь, продают мороженое и ситро. В Доме офицеров крутят новое кино, а по субботам танцы. Там жизнь, настоящая и красивая...
   Вырос, отслужил, устроился на работу, женился. Женился Виктор на молодой, черноглазой цыганке. Родилась дочь. Работа хорошая, жена красавица, чем не красивая жизнь? Но в подвале свои мерки и законы. Подвал это отдельный мир, где свободолюбивая натура чахнет. Давят стены на цыганскую душу, от того, наверное, и бросила его молодая красавица. Бросила вместе с маленьким ребенком и... Да, обычно бросают мужики, а тут наоборот. Стал воспитывать один. Дочь на продленке, сам на работе. Работа, дом, дом, работа, такую жизнь красивой не назовешь. Работу сменил, в пожарные устроился, пристрастился читать. Читал запоями. В книгах жизнь интересная, насыщенная, красивая, а дома - стены подвала. Единственное спасение книги. День за днем, месяц за месяцем читал все, что попадет под руки, но только на работе. Дома не мог оградиться от серых прокопченных стен. Ремонт сделал, новые обои в мелкий цветочек наклеил, но не помогает. Ощущение подвала не отпускает, не уходит, а душа просит и просит красивой жизни. Однажды устав бороться напился. Напился и лег в обнимку с очередной книгой и... Стены исчезли, ушло ощущение окружающего. Остался только он и книга о красивой жизни.
   С того дня пить стал постоянно. Пить и читать, читать и пить. Со временем все окружающее потеряло смысл. Сменял ни одну работа, нигде долго не держался. Дочь росла в интернате, а Виктор пил и читал, читал и пил. Его знали в каждой библиотеке города. Он читал все, но современен предпочтение стал отдавать детективам. Замутненный разум требовал агрессии, погонь и крови. Он ввязывался в драки, путался в реальности, и читал, читал, читал... Жизнь и книга стали одним целым.
   Его доставили с тяжелейшей черепно-мозговой травмой. Вопрос жить или не жить завесил от исхода операции и длительного дорогостоящего лечения. Родственники поставлены перед выбором: кошелек или его жизнь, а вернуть ему жизнь - это значит, что он снова будет пить и читать, читать и пить. Стоит ли такая жизнь, что бы за нее платить? Смерть решила вопрос в свою пользу, оградив его от реальности и серости мира, поставив точку в этой истории."
  
  ***
  "Описывая истории человеческой жизни и смерти, я каждый раз прихожу к одному и тому же заключению. Смерть - это всего лишь итог жизненного пути на земле. Её лик - это отпечаток наших дел, поступков и помыслов.
   С Серегой мы росли вместе. Он мой двоюродный брат. Жили мы с ним в одном доме, ходили в одну школу. Вместе гуляли, играли и бедокурили. Моя мама рассказывала, что однажды мы с Серегой что-то не поделили, вот он и решил мне хорошенько приложить, да ни чем-нибудь, а железным ведерком, да по голове. Я сильно на него тогда обиделся и закричал: "Серега дурак, собачья морда", за что тут же выслушал нравоучения от его матери.
   - Ну, ладно, - согласился я, - ты Серега дурак, без собачьей морды.
   Я старший и поэтому за совместное хулиганство перепадало от родителей больше мне. Однако и я, в накладе не оставался, особенно, когда удавалось свалить на Серегу свои грехи. Но, что не говори, а жили хорошо и весело. Мы выросли, но роль старшего брата, так и закрепилась за мной по жизни.
   Когда Сереге стукнуло девятнадцать и, он потихонечку начал превращаться в Сергея Александровича, его посетила мысль: "А не пора-ли, жениться?" Вот с этой идеей и, своей будущей женой, Инной, он и появился у меня, в поисках совета и одобрения.
  Честно говоря, покурили в коридорчике, поболтали о том, о сем и.. - Серега женился.
  Все бы ничего, но меня очень смущал этот брак. Простой парнишка, без каких-то там особенных талантов, а тут внучка известного генерала, огромнейшая квартира в доме Љ1. В подъезде вохры и прочее, молоко, продукты на дом, а тут Серега. Как-то это не укладывалось в мои представления. Что-то не так.
   Вскоре у Сереги появился сынишка Влад и, все вроде пошло своим чередом, но что-то у них там не срослось. Инна частенько стала выпивать, а немного погодя бросила Серегу и ушла, забрав Владика.
  Серега страшно переживал, но в "горькую" не ударился. Их пути разошлись, что поделаешь, нужно как-то жить дальше.
   На какое-то время он потерял Инну из вида. После смерти деда - генерала, она продала шикарную квартиру и, начала медленный путь своего падения. Менялись мужья. Менялись квартиры, становясь все меньше и меньше. Разница успешно пропивалась, а работать она уже давно не работала. Когда Серега узнал, что Влад, в десять лет, не умеет ни читать, ни писать и живет впроголодь, сразу забрал его к себе. Зажили, как говориться вдвоем.
   Руки у Инны теперь были полностью развязаны, и она ударилась во все тяжкие. Хотя куда уж больше?
   Очередная квартира Инны находилось теперь в поселке, далеко за чертой города. Оно скорее напоминала сарай, нежели на человеческое жилье, черные риэлторы хорошо знали свое дело.
  Из запоев Инна уже не выходила, а родные и близкие давно на нее махнули рукой. Побиралась и пропивала все, что попадало под руки. Как закончилась эта история мы, наверное, и не узнали бы если ...
   На улице стоял морозный декабрь. Снега было не много, а мороза хоть отбавляй. Погода вообще перестала благоволить человеку. Этой зимой Инна родила. Что, кто, от кого? Да кто его знает. Вся жизнь в пьяном угаре.
  Вечером, возжелав очередной пузырек боярышника, она собралась в ближайшую аптеку. Ребенок капризничал, кричал и не давал ей покоя. Понять, что ребенок голодный, не позволяли пропитые мозги. Трясущимися руками она завернула дитя в рванину и, поплелась на поиски денег. Ушла в ночь и больше не вернулась.
   В сумраке зарождающегося дня, у покосившегося серого забора, лежали два замерзших тела. Труп Инны и её младенца...
   Кто-то скажет, что собаке, собачья смерть. Нет, позвольте с вами не согласиться. Болезнь не разбирает ни чинов, ни людей. Она просто их пожирает, отбирая человеческий облик и разум. А смерть - это всего лишь итог. Итог жизни, какой бы она не была.
   ...Серега женился, воспитывает чужую дочь. Влад давно вырос, но похоже, что пойдет по стопам матери... Вот и пойми..."
  - Ну, и гадина. Сама-то...да черт с ней, но ребенок-то причем?
  - Зря ты так, Саш.
   Виктория говорила спокойно, без эмоций, как будто ее этот рассказ не задел или так, словно это какая-то обыденность, когда каждый день под забором умирают младенцы.
  - Она конечно виновата, как и всякий, кто имеет абсолютно любую болезнь, но не на столько, как ты себе представляешь.
  - Спилась и не причем? Нормально?!
  Виктория вздохнула, не очень-то желая сейчас открыть диспут, но посмотрев на взъерошенного Александра, ответила:
  - Ты пойми самое главное, что алкоголизм - это болезнь и, она не худшее и не лучше чем прочие заболевания. Девчонку эту ни кто не лечил, вот она и скатилась. Понимаешь?
  - Честно говоря, нет. Человек сам пьет, ему в рот ни кто не наливает.
  - Саша, милый, не хочу сейчас с тобой спорить, но поверь, что в этой истории больше виноват Серега - это я тебе говорю, как врач.
  - Получается, что пила она, а виноват он?
  - В медицине это называют созависимостью. Ну, а проще говоря, семья - это почва, на которой произрастает алкоголизм. Есть почва - есть болезнь. Нет почвы - нет и болезни.
  - Интересно получается. По-твоему выходит так, что мать, у которой с утра и до вечера лопает сын - виновата?!
  - Д-аа. И не смотри на меня такими удивленными глазами. В жизни и в медицине не все просто и гладко, как кажется.
  - Надо мне было все-таки стать врачом, - Сашка чуть подбоченился. - Сидишь себе в белом халате, умные слова говоришь, бабки, и дедки тебя любят, советуются...
  Наблюдая эту картину, Виктория развеселилась.
  - Вот загнул! Заработать признательность от пациента - дело ох, какое трудное, а уж лечить тех, где мизерная выживаемость - совсем не благодарное. Здесь, милый мой, мягким голосом и приветливой улыбкой не отделаешься. От тебя ждут чуда. А если ты не можешь?
  - Если не можешь, работай в другом месте.
  - Да ты не понял. Бывает так, что болезнь сильнее врача. Она победила - ты не вылечил. Вот тогда, любимые пациенты, свалят все на тебя. Прощать они не умеют.
  - А если помогла?
  - Тогда твою голову не спешат осыпать розами. Посчитают, что так и должно быть. Ты же врач. Ты же училась. Врачу не стоит ждать благодарности за свою работу - так всегда говорил отец, так теперь считаю и я. Почитай. У отца много написано на эту тему...
   "Сентябрь. Суббота. Хотел вырваться в лес, за грибами, но позвонил очередной родственник. Почему-то так всегда, получается, что стоит только кому-то в семье выучиться на врача, как все сразу же считают своим долгом у него лечиться, консультироваться вечерами по телефону и т.д. Врач - это дело круглосуточное. И попробуй, откажись - обидятся на всю жизнь.
  Дядя Митя уже несколько дней не вставал. Сказывалось все: и возраст, и неуемная страсть к алкоголю, и сахарный диабет, и последствия фронтовых ранений.
   С первого взгляда было понятно, что он крайне плох. Дыхание поверхностное, сознание отсутствует, специфический запах изо рта... Предварительный диагноз понятен - диабетическая кома.
  Ни чего, кроме тонометра и фонендоскопа, у меня под руками не было. Я вызвал скорую, брата отправил в аптеку, а сам остался ждать бригады.
  Бездействие самое противное, что бывает у врача. Знаешь, что нужно, а сделать ничего не можешь. Приходится ждать. Время тянется медленно. Чтобы чем-то занять себя, повторно осматриваю пациента. Обратил внимание, что на трехдневной щетине, особенно на верхней губе, волоски, как будто присыпаны очень маленьким, похожими на сахарные крупинки, кристалликами.
  Мысль о том, как раньше лечили, не имея под руками лабораторий, оборудования и прочего, меня озадачила, и я попробовал поставить себя на место врача, живущего лет двести назад. Вот он пациент. Бери и лечи.
  Конечно, запах изо рта, на который обычно и не всегда обращаем внимание, может послужить критерием, но какого-то ярко выраженного ацетонового, фруктового или иного запаха я не чувствовал. Скорее он напоминал запах кислой гнили. Пробовать на вкус мочу и прочее я не рискнул, чересчур уж это... Когда о таких методах читаешь - это одно, но когда вдруг ясно представляешь, сидя у постели больного - это совершенно другое.
  Скажу честно, участь врача прошлых лет, меня не очень впечатлила. Мысли начали крутиться вокруг возможностей диагностики состояний по пульсу и тому подобному, когда в дверь позвонили - это подъехала бригада скорой помощи.
  В квартире появились две громкоголосые дамы, в мятых, бело-серых халатах. Взглянув на их, я сразу представил статую - "женщина с веслом".
  - Что у Вас, - спросила врач, грузно усаживаясь у постели дяди Мити.
  Медсестра, водрузив на письменный стол, чемодан, замерла в ожидании. Попытался быстро описать сложившуюся ситуацию.
  На лице врача крайне недовольное выражение, зря потревоженного, замученного жизнью человека.
  - Ну и чего хотите, умирает, а что я могу?
  Удивленно смотрю в немигающие, бесцветные глаза, "женщины с веслом".
  - Я тоже врач, - говорю, пытаясь скрыть нарастающее негодование. - Вы считаете если человек...
  - Я ничего не считаю, хотите лечить - лечите. Лекарства оставим, - ответила дама обыденным, без интонации голосом.
  Через пять минут их уже не было. Митинговать с ними не стал. Организовал венозный доступ, начал вводить физиологию. Минут через десять, запыхавшийся брат, принес практически все необходимое. Теперь дело за мной. Подколол инсулин, гормоны, дыхательные аналептики, сода... Дело пошло. Минут через сорок дядька начал постепенно выходить из коматозного состояния, а через двенадцать часов мы с ним уже разговаривали. Состояние постепенно улучшалось. Он начал привставать и попросил воды.
  Ничего удивительного он мне не поведал. Несколько дней пил горькую, что ел, какие таблетки пил и, пил ли вообще - это для него загадка. Естественно, что в течение нескольких дней состояние ухудшалось и вот он итог.
   На следующий день, брат уехал в Москву и попросил меня присмотреть за отцом. Чем я собственно и занимался всю следующую неделю. Приходил, колол, капал, давал препараты. Все бы так, наверное, и закончилось, если бы не...
  Состояние вполне стабилизировалось и, я лишь заглядывал к больному, на часок другой.
  К несчастью страсть дяди Мити к алкоголю переборола разумное начало. Очередное возлияние, инсульт и, очередная кома. Состояние было критическим и мне удалось сделать очень немного. На кровати лежал "овощ" и то потому, что я все время пытался поддерживать функции.
  Вечером позвонил брату в Москву:
  - Твой отец, - говорю, - совсем плохой. Максимум могу продержать его до твоего приезда.
  На чем собственно и порешили.
  Дни шли. Я держал, дядя Митя ждал, а брат все еще был в Москве. При очередном телефонном разговоре я сказал:
  - Хочешь увидеть живого отца, то срочно приезжай. Живет, пока ввожу препараты.
  Крайне недоверчивый голос брата, на другом конце телефонной линии:
   - Ну, уж, прямо, только из-за лекарств и живет?!
  - Пойми меня правильно, - пытаюсь объяснить, - жизнь в нем еле теплится.
  - Ну, и сколько он проживет?
  - Думаю, если ничего не делать, часа два-три не больше.
  - Ну и отключай...
   Мог ли слышать наш разговор человек, находящийся в коме? Не знаю, но только четко после того, как я повесил трубку, дядя Митя, как будто приняв какое-то серьезное решение, начал практически на глазах уходить.
  Было ощущение, что препараты просто прекратили на него действовать. Сделав еще несколько безуспешных попыток восстановить дыхание, я отключил систему. Буквально еще несколько минут назад я воспринимал дядю Митю, как живого человека и, знакомый холодок прошел по позвоночнику, появилось ощущение, присутствия чего-то постороннего... Сердечная деятельность прекратилась и, он умер.
   Суета, связанная с организацией похорон, похороны, поминки - это то, чем я занимался в последующие три дня.
  Дня через три мне позвонил брат:
  - От отца остались лекарства. Приезжай, забери, может, понадобятся еще кого-нибудь отправить на тот свет.
   Лечить своих морально трудно, но сложнее всего перенести такого вот рода оплеуху. Профессия обязывает терпеть, а не получается..."
  - Выходит так, что вам собственно и не позавидуешь. Что-то подобное мне рассказывал отец и говорил, что с родственниками вообще лучше не связываться. Хотя, странно это. Все мы люди, а договориться друг с другом не можем, - и Сашка Перелистнул очередную страницу...
  "Заканчивается сентябрь. Наконец-то выбрался в лес.
   Там, где просека пересекалась с асфальтовой дорогой, среди высокой, пожухлой травы, вырос огромный красношляпый подосиновик. Его мощная бело-серая ножка была изогнута, как ручка зонта. Она начиналась где-то под корнем березы и заканчивалась шляпой, размером с обеденную тарелку, на которой кокетливо пристроился желтый лист. Удивительно было то, что ни кто раньше меня, его не заметил. Чуть в стороне от великана стояли вытянувшись, как солдаты в строю, пятеро его молодых братьев.
  Целый день я бродил по осеннему лесу. Присматривался, но лес был пуст. Я потерял всякую надежду и, вдруг такой подарок. Труды были не напрасны и жарёха обеспечена. Не срезая грибы, я устало прилег и, наслаждаясь находкой начал детально рассматривать грибное семейство. Сухо шелестели пожелтевшие листья березы. Теплый ветерок и синее - синее небо. Благодать. Ноги, от усталости, приятно токали. Осенний воздух, наполненный запахами увядающей листвы, немного кружил голову. Ни какой осенней грусти. Только ощущение тихой радости смешанное с пронзительным чувством соприкосновения с удивительным миром природы. Мое присутствие не осталось незамеченным. Десятки переполошившихся муравьев, суетливо засновали вверх и вниз по стволу березы. Они явно претендовали на мою находку. Быстро перебирая лапками, они поднимались по ножке гриба и исчезали под кранным отворотом. Не думал, что муравьев так интересуют грибы. Я наклонил голову и с любопытством заглянул под шляпку, и тут мне открылась истина. Внизу, на серой с коричневыми разводами губке, пристроился здоровенный слизняк, подвергшийся атаке нескончаемой вереницы муравьев. Этот лесной увалень, в меру своей прыти, пытался оторваться от преследователей, но силы были неравные. Слизняк проигрывал и, с минуты на минуту, должен был стать добычей, для муравьиного войска. Эта кровавая разборка мне была не по душе. Спасти страждущего, не в этом ли есть высшая радость? Небольшим прутиком я подцепил выбившегося из сил слизняка и, демонстративно, на виду у муравьиной ватаги, перенес его на земляничный лист. Атака отбита. Спасена жизнь. Этому неуклюжему, и внешне не привлекательному существу, я дал еще один шанс. Шанс выжить. Может так, а может, лишил армию муравьев обеда? Уложив грибы, я двинулся к машине. Каждый за себя - это закон, однако..."
  - Ты заметила, он часто пишет в дневниках о смерти. Почему? - этот вопрос Сашка задал скорее себе.
  Самые разные мысли возникали в его голове, читая записи Григория Алексеевича, но, безусловно, все объединялось одной большой темой - смерть. Смерть, как явление. Смерть, как итог. Смерть, как избавление. Смерть, как наказание.
  - Но почему смерть? Что он хотел понять?
  Сашка мучился, но ответа не находил.
  - Может я и ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что он хотел понять это явление и через него заглянуть в будущее. Понимаешь, его интересовала ни сама смерть, а то, что будет потом, за ее чертой, - Вика пыталась рассуждать. - Материалисты говорили, что: "Жизнь есть способ существования белковых тел...", но не все и не всегда определяет физиология. Многие вещи выходят за рамки нашего понимания.
  - Ты о чем?
  - О жизни после смерти, конечно.
  - Ну, это ты уж чересчур. Я, конечно, хотел бы во все это верить, но это мне все равно кажется чем-то не серьезным...
   "Светлане Ивановне за сорок. Без мужа поднимала дочь, работала и ждала, что вот-вот Марго подрастет, и они заживут легко и счастливо. Не замужнее положение давно не пугало и даже отчасти радовало. Нет на шее лишнего человека, о котором нужно думать и заботиться. Так легче и проще. Легче для нее и для Маргуши. Зачем ребенку такой непутевый отец, когда рядом любящая и заботливая мать. Заботилась Светлана о Маргуше всегда и везде. Учитель и дома учитель. Поэтому свою Марго она растила, как принцессу, не нуждающуюся ни в чем, а для этого работала, работала, работала.
  - Не знаю, как у других, а для своей девочки, я сделаю все, что в моих силах, - говорила Светлана подругам, убегая на очередной частный урок.
  Конечно, репетиторство отнимает много сил и времени, зато позволяет жить, не считая копеек, от зарплаты до зарплаты. Маргуша быстро подросла и превратилась в симпатичную, как сейчас говорят сексапильную девушку. Позади годы учебы в школе. Гормоны, возраст, любовь и, в результате, весенним утром, на пороге Светланиного дома стояла Маргуша, с длинноногим и ужасно не симпатичным Андреем.
  Мамины слезы и уговоры не подействовали, и в их идеальный мирок прокрался этот прыщавый Андрюша. Первенца молодые назвали тоже Андреем. Одного было мало, теперь еще и Андрей Андреевич, ворчала Светлана Ивановна, всем своим видом показывая отношение к новой Маргушеной жизни.
  Для молодого отца наступили суровые тёщины будни. Не там сидишь, не там стоишь - не самое страшное, что было в их домашних перепалках. Ежедневная проработка мужской половины походила на какой-то ритуал, без которого Светлана теперь уже не могла и дышать.
  Андрей Андреевич рос симпатичным и славным ребенком. К трем годам он уверенно декламировал стихи, а к пяти, бегло читал все, что попадалось в маленькие ручонки. Маленький Андрей рос, а большой бледнел и худел...
   В начале февраля он не выдержал и, громко хлопнув дверью, ушел. Ушел навсегда, убегая от тёщиного: "Вы Андрей не умеете и не можете содержать семью..".
  Маргоша плакала, но перечить матери не могла, а через неделю, как-то внезапно заболела. Врачи сказали сильный грипп и забрали в больницу, а ночью Маргарита тихо умерла...
   Пятилетний, Андрей Андреевич, прижался к отцу, крепко обхватив его за шею. На коридорной, кривоногой банкетке, резко постаревшая Светлана Ивановна. Тишина. Только под потолком потрескивает и мигает лампа дневного света.
  "Маргуши, её Маргуши, больше нет" - мысли путаются и тонут в слезах.
  Через широко распахнутую дверь видно, как февральское солнце освещает пустую реанимационную кровать, а в душе пусто и черно".
  ***
   " 20 августа. Стоит жуткая жара. Каждый день мне снится один и тот же сон...
  Небо совсем очистилось. Вечернее солнце ласково проглядывало сквозь густые кроны вековых деревьев, окрашивая их в желто - оранжевые тона. На небольших прогалинах искрилась, не просохшая после дождя, трава. Насыщенный влагой воздух, перемешанный с запахами хвои, опавшей листвы и трав, будоражил и пьянил. Длинные тени причудливо расчертили песчаную дорожку, ведущую к скрытому ивняком берегу реки. Выйдя, на изрезанную маленькими песчаными барханчиками излучину, я остановился и прислушался. В такт набегающей волне за моей спиной равномерно шелестела листва. Ветерок ласкал голые ноги и засыпал песчинками. К запахам леса присоединился отчетливый запах реки. Я медленно побрел вдоль берега. Ноги проваливались в сырой песок, оставляя глубокие следы которые тут же заполняла вода. Стайки серебристых с черными спинками мальков резвились на мелководье. Мое присутствие их, кажется, только забавляло. Разбегаясь в разные стороны, они вновь появлялись, сбивались в стайку, и как ни в чём не бывало, продолжали гоняться друг за другом. Вечерняя зорька. Какое сладостное ощущение. Дымок костра на противоположном берегу привлек мое внимание. Трое мальчишек сидели на берегу, и не сводили глаз с покачивающихся на воде разноцветных поплавков. Там где река плавно поворачивала, образовалась небольшая заводь. Берег порос осокой и тростником, а на водной глади раскинули ярко зеленые листья кувшинки. Чуть приоткрытые головки желтых цветов они колыхались на мелкой ряби. Склоняясь к горизонту солнце, прочертило искрящуюся дорожку через заводь. Не выразимый покой и умиротворение в душе. Созерцание не торопливой жизни. Блаженство от соприкосновения с чудом вот эмоции переполняющие меня. Заставляющие понять что - то важное, потерянное в суете города. Мысли не тревожат. Нет страха перед завтрашним днем. Все проблемы ушли на задний план. Суета осталась где-то за кромкой леса. Вечерело. Запахи становились более пронзительными. Дышу полной грудью, так как будто это делаю в первый раз. От удовольствия зажмуриваюсь и ложусь на песок. Тишина, покой и ненавязчивая музыка природы...
   Так было раньше. Эти образы живут теперь, только в моих воспоминаниях. Ночная прохлада быстро покидала город. Воздух становился все более вязким и удушливым. Над горизонтом, расплавленным диском, поднимается солнце. Кто-то, ускоряя шаг, пытался спрятаться в тени больших деревьев, но это были те немногие, у кого хватало еще сил бороться с разгулом стихии. Люди в основном уже смирились с невозможностью противостоять. Их движения становились все медленнее, в них сквозила тоска, безысходность и безразличие к происходящему вокруг. Они скорей напоминали сонных мух, нежели тех, кто еще несколько лет назад считал себя царями природы и безжалостно и нерачительно управлялся с ней. Настало время и она, та самая беззащитная и хрупкая начала свой крестовый поход против человека. Превратив его жизнь в кошмар.
  Все началось как-то исподволь. Нереально долгое и жаркое лето сменила сухая осень. Лесные пожары пожирали огромные пространства планеты, заволакивая небо едким дымом. Иногда казалось, что этому не будет конца. Осень резко сменила дождливая зима. Воздух наполнился влагой, реки переполняла вода. Дождь не прекращался. Все что происходило с планетой, напоминало библейские описания конца света. Жизнь в городах была похожа на пир во время чумы. Балом правил страх перед надвигающейся, на человечество неотвратимой угрозой. Кто молился, кто от отчаяния и тоски пил горькую или покидал города, ища защиты и спасения.
  ***
   Удобная кровать, белый сводчатый потолок, бесшумно работающая система климатконтроля. Воздух чист, свеж и даже немного насыщен запахом весенних трав и цветущей настурции. Все это так не похоже на то, что творится снаружи. Умываясь, я долго стою под прохладными струями воды, ощущая всем телом прелесть бытия. Я жив, а это значит, что глубоко под землей живут теперь те, кто еще вчера безжалостно вырубал леса, заливал реки химическими отходами и, как мог, обезображивал планету... Теперь, зарывшись в землю, как кроты, они пытаются построить новую жизнь, жизнь без неба. О Боже, и я с ними... Хорошо, что это - только сон...."
  
  Эпилог.
  ...Вика! Ни чего в этой жизни не бывает просто так. За все, за каждый свой шаг, мы когда - то должны ответить. И если уж не перед людьми, то перед Всевышним это точно. Еще раз прости, что все так получилось. Надеюсь, что ты все же меня простишь.
  Люблю. Папа".
  
  - Я его абсолютно не знала. Саш, ты меня слушаешь?
  - Да.
  - Я сегодня прочитала всего одну записную книжку отца и многое поняла, - Виктория задумалась, - знаешь, живут рядом люди, вместе спят, едят, и ничего не знают, что творится в душе близкого человека. Это же страшно. Отец был совершенно другой. Он глубоко переживал, молчал и, лишь иногда, выплескивал свои чувства, на лист бумаги... Я бы так не смогла, - Виктория смотрела в забрызганное дождем окно, туда, где в темноте двора, одиноко стоял под дождем старый клен.
  
  
  
  
  
   "Прозрение Элохима"
  
  "Говорю же вам, что за всякое праздное слово,
  какое скажут люди, дадут они ответ в день суда".
  Мат. 12,36.
  Глава 1.
   Григорий медленно открыл глаза. В голове шумело, к горлу подкатывалась тошнота, и перед глазами расплывались очертания предметов, словно кто-то внезапно убавил резкость. Ощущения были странные, словно он всем телом провалился в мягкую перину, не имея при этом сил из нее выбраться. Он пробовал шевелить руками, но они лежали вдоль тела, как будто принадлежали не ему. В сознании промелькнули эпизоды прошедшего дня: вот он с Иваном на берегу речки, а это он уже у Семеныча за столом... Он точно помнил, как они засиделись, болтая обо всем, что приходило в голову, как поздно легли, продолжая перебрасываться фразами... А потом? Потом провал.
  - Где я? - это вырвалось из него непроизвольно так, что он сам испугался, услышав свой голос.
  Перед глазами замелькали тени, и из сгустившейся темноты прозвучал уверенный мужской голос: "Не нервничайте. Вам сейчас нельзя беспокоиться. Все будет хорошо". Эти простые фразы сразу успокоили Григория, мысли перестали метаться в голове и он снова уснул.
  Второе пробуждение было не таким мучительным. Голова явно просветлела, с глаз сошла пелена, и он отчетливо видел все окружающие предметы. Тошнота больше не беспокоила, ушла, словно ее ни когда и не было. Руки и ноги привычно подчинялись, но все тело казалось ему теперь сделанным из ваты. Слабость не позволяла встать, придавливая к больничной койке. То, что он в больнице, сомнений не было. Его окружали знакомые медицинские приборы. Пучок разноцветных кабелей, огромной змеей повис на крючке кардиостойки. Сам Григорий, был опутан паутиной проводов. Красные, зеленые, желтые, они тянулись к электродам, приклеенным на груди и конечностях. Складывалось впечатление, что у него что-то внезапно случилось с сердцем. Эта мысль с одной стороны его тревожила, но так как он не чувствовал ни какой боли или дискомфорта, не беря во внимание общую слабость, то в общем-то все было сносно и это его быстро успокоило. Первое движение пальцев, включило сигнал монитора, и тот нежно пикая в такт биению его сердца, придавал ему еще больше уверенности, что и на сей раз все обойдется. С ним и раньше пару раз случалось нечто подобное, но Бог миловал, и он легко выпутывался из предлагаемых жизнью обстоятельств. Все это профессионально оценив в считанные секунды, он посмотрел на входную дверь, ожидая появления персонала, потревоженного сигналом кардиомонитора. Дверь бесшумно открылась, и в палате появился доктор, что собственно не трудно было определить по его виду и небольшому бейджу на кармане стандартной медицинской распашонки.
  - С пробуждением Григорий Алексеевич. Как самочувствие, - голос доктора показался Григорию знакомым, и он внимательно посмотрел на него, пытаясь вспомнить, где он его раньше видел.
  Внешность врача была ни чем не примечательна. Седые волосы аккуратно заправлены под медицинскую шапочку, чуть смуглое лицо, с еле заметным азиатским оттенком, аккуратно подстриженная профессорская бородка. Его выразительные глаза внимательно следили за пациентом, что не могло ускользнуть от профессионального взгляда Григория.
   "Не суетится. Изучает. Умен. Явно умен" - пролетела мысль в Гришиной голове.
  - Ну что ж, давайте знакомиться. Меня зовут Ян Генрихович, правда, это вы и сами уже знаете и давно прочитали на моей бирке, - и он улыбнулся краешком губ. - На несколько дней я буду вашим лечащим врачом, а затем вы сами разберетесь. Не правда ли доктор? Удивлены? Не стоит. Здесь не стоит вообще ничему удивляться, но об этом чуть позже, а пока покой, покой и покой. Если понадоблюсь, то я буду всегда рядом, - и еще раз, пристально взглянув на показатели мониторов, он тихо вышел, закрыв за собой матовую стеклянную дверь.
  " Где же я его видел?" - вновь подумал Григорий, едва закрылась дверь за визитером, но эта мысль быстро ушла. "Он прав. Абсолютно прав. Спать и только спать. Ни кто еще не придумал для человека более действенного лекарства, чем сон" - думал теперь он, уловив едва слышный щелчок инфузомата, погнавшего автоматически в катетер очередную порцию снотворного коктейля, и погружая его в глубокий сон.
  Третье пробуждение Григория на больничной койке было приятным, словно он проснулся в воскресный день в собственной постели. Самочувствие и настроение были отличными и если бы не больничные стены, то, наверное, Григорий испытал бы чувство истинного счастья. Едва он пошевелился, в палате появился уже знакомый ему доктор. Ян Генрихович словно ожидал его пробуждения, создав своим появлением атмосферу какой-то магической нереальности.
  - Ну-с? - произнес он так, как обычно это делают уверенные в своей силе врачи, настраивая пациента на положительные эмоции с первой же секунды. - Ну-с, - повторил он, - как ваши дела, уважаемый Григорий Алексеевич?
  - Насчет дел, врать не буду, а вот самочувствие просто превосходное. Так, что, похоже, вашими стараниями я вновь обманул "старуху".
  - Вы как всегда точны, выделяя суть явления. Я всегда этому удивлялся, - Ян Генрихович несколько смутился, явно сказав то, что не следовало, чем немало удивил собеседника. - Не обращайте на меня внимания уважаемый Григорий Алексеевич. Просто я немного устал. Было чертовски много работы. Ну да это собственно и не важно. Важнее всего то, что вам стало легче и меня это радует. Еще денек другой и я думаю, что вас можно будет оставить без моего попечения.
  От взгляда Григория не ускользнул тот факт, что говорил, все это Ян Генрихович как-то заученно и поэтому выглядело это не естественно, словно он пытался выкрутиться из неловкого положения. Уточняться, что и как Григорий не стал, а просто мотнул коллеге головой в знак согласия и принятых, не понятно за что извинений.
  - Можете потихоньку расхаживаться, но не усердствуйте. В вашем положении, как вы понимаете, лучше не спешить. Немного походите и просто полежите и почитайте. Скоро обед. Вас покормят, а потом мы снова немного поговорим. Кстати, книги вон там на полке, - как и в прошлые разы, Ян Генрихович взглянул на приборы и тихо вышел из платы.
  "Странно. Где же я его все-таки видел?" - снова подумал Григорий. Еще раз, потянувшись и ощутив бодрость в своем теле, он не торопливо присел на кровати и осмотрелся. Палата была напичкана аппаратурой по последнему слову медицинской науки и даже стояла какая-то техника, которую Григорий вообще ни когда не видел. "Да кстати" - вдруг вспомнил он - "а где все же я собственно нахожусь?" Что-то я не приметил таких хором в Завидово, да и Ян Генрихович не помню, что бы обмолвился об этом. Но предупредительность, с которой с ним общался доктор, в очередной раз его просто поразила. Не успел он закончить свой мысленный монолог, как дверь снова открылась.
  - Забыл вам сообщить,- произнес доктор, - вас ведь наверняка будет интересовать то, где вы сейчас находитесь. Не правда-ли?
  Григорий только и успел, что кивнул головой и с нескрываемым интересом стал всматриваться в лицо врача.
  - Рядом с книгами есть небольшая брошюрка о нашей клинике. Так, что если интересно, то посмотрите.
  Не успел Григорий задать вопрос, как его, опередив Ян Генрихович, продолжил: "Ну, а привезли вас сюда ваши друзья и скоро вы с ними увидитесь. Отдыхайте"- и доктор снова скрылся за бесшумной дверью.
  За плечами Григория, конечно, был огромный врачебный опыт, но он все же был больше теоретиком и сам занимался врачеванием не так и часто. Консультировать, консультировал, но вот так чувствовать своего пациента, как Ян Генрихович он явно не мог и поэтому, еще не разучившись удивляться тому, что не может делать сам, Григорий не мог не отдать должного сноровки этого врача. Он даже где-то в глубине души искренне восхитился этим поистине отлично знающим свое дело человеком. Он вообще был склонен уважать людей, которые могут что-то делать лучше, чем он сам.
  Немного размяв ноги, Григорий встал и направился к полке с книгами, закрепленной на противоположной стене палаты. Брошюрка, о которой говорил Ян Генрихович, была явно частенько востребована, о чем можно было судить по ее потрепанному состоянию. Пристроившись в кресле, как нельзя более удобно установленном в углу палаты, он включил небольшой настенный светильник и начал перелистывать страницы. Опытным взглядом он сразу же оценил уровень данного заведения. Спектр навороченных отделений, оснащение, фотографии манипуляционных и операционных залов вызывали истинную зависть знающего в этом толк профессионала. Такое обилие современного медицинского оборудования он видел только однажды, и то в Лондонском госпитале. Но понять из брошюры, где он все же находится, было нельзя. Как не странно, но не было, ни каких фотографий, какие обычно любят размещать на обложках, запечатлевая во всей красе общий вид здания клиники. Нигде ни разу не упоминалось названия, да и просто отсутствовали, какие бы то ни было выходные данные. Брошюра заканчивалась внушительным списком известных имен консультантов, но и тут была какая-то несуразица. Все эти люди уже ушли из этой жизни.
  "Что это? Рекламный ход? Вряд ли. Для такой клиники это чересчур" - Григорий улыбнулся собственной мысли. "Книжонка-то старая, а я чудак, но, однако, аппаратура и фотографии современные" - мысли несколько запутались и, он почувствовал, что устал. Бодрость сменилась желанием прилечь, что он собственно и сделал, положив потрепанную брошюру на свое место. Видимо прошло какое-то время, и он даже успел немного вздремнуть. Он открыл глаза от дразнящих обоняние запахов свежезаваренного чая и еще какой-то вкуснятины. Только сейчас он понял, что голоден и давно уже хочет есть. Было ощущение, что он не ел с момента, как сидел за столом у Семеныча, но эту мысль Григорий тут же отогнал, так как его внимание привлекла миловидная сестра, ловко расставляющая на столике рядом с его кроватью фарфоровую посуду. Она была одета точно так же как и доктор в форменную распашонку, из кармашка которой кокетливо выставлялся краешек белого платка.
  - Познакомьтесь. Наша сестра Валентина, - произнес Ян Генрихович, а Валентина, в свою очередь приветливо улыбнувшись, маленькими пальчиками, как-то очень изящно, опустила в белую чашку с чаем ломтик ароматного лимона.
  - Пожалуйста,- произнесла она мелодичным голосом,- поешьте. Это вам поможет поправиться.
  - Ешьте, отдыхайте, а вечером я устрою вам небольшую прогулку по отделению, - распланировал Ян Генрихович.
  - Боже праведный. Какой сервис,- попытался пошутить Григорий. - Если так пойдет и дальше, то я готов здесь остаться навечно.
  Ян Генрихович и Валентина многозначительно переглянулись и, пожелав приятного аппетита, удалились.
  Смакуя горячий чай и бутерброд с отменной ветчиной, Григорий вновь задумался.
  
  Глава 2.
  Вечером, как и обещал, в палате появился Ян Генрихович, вкатив в нее кресло-каталку.
  - Вам еще рано разгуливать самостоятельно, - объявил он, - поэтому есть смысл воспользоваться этим агрегатом. - Управление здесь простенькое, так что легко разберетесь. Пробуйте и поедем. Я покажу вам наше царство, - все это он говорил, широко улыбаясь и, не скрывая, что от экскурсии хочет получить массу удовольствия.
  Сборы получились действительно не долгими. Сенсорное управление креслом беспрекословно слушалось малейшего движения так, что с ним мог справиться даже трехлетний ребенок. Подобной диковины, Григорий, ранее не видел, но почему бы не покататься, когда тебе предлагают, тем более, что в нем уже разгорелся профессиональный интерес к этому заведению.
  Где бы он ни бывал ранее, он всегда с большим удовольствием и заинтересованностью посещал современные медицинские центры. Так было и в Праге, и в Лондоне, и в других городах, куда его заносила судьба.
  - Ну-с, приступим, - Ян Генрихович открыл дверь и, пригласил Григория в большой, светлый холл, - следуйте за мной, что будет не понятно, спрашивайте, я с удовольствием вам объясню. - Для начала я предлагаю заглянуть в наш дендрарий. Вы удивлены? Просто я, как ваш лечащий врач, хочу сочетать приятное с полезным и поэтому полагаю, что глоток свежего воздуха вам будет полезен. - Не возражаете?
  - Нет, нет, что вы. Поступайте, как считаете нужным, я полностью в вашем распоряжении, - Григорий шевельнул пальцем и устремился вслед за врачом, пересекающим пространство холла, в сторону очередной стеклянной двери.
  Датчики, зарегистрировав их приближение, раздвинули широкие, матовые двери и то, что за ними увидел Григорий, сложно поддается описанию.
  Прямо за порогом начиналась широкая, мощеная дорога, обрамляющая парковую зону. Она была огромной, с не вероятным разнообразием цветущей и благоухающей растительности, среди которой, перекликались, перелетая с ветки на ветку, разноперые птицы.
  Все это было бы не удивительно, если бы над головой было небо, а не каменный потолок, расположенный высоко над кронами деревьев. Не обычное освещение больше походило на театральное, а самое главное, что нигде не было видно ни каких опор и, оттого казалось, что каменная масса висит в воздухе и, вот-вот обрушится на любознательную голову. Изумленный Григорий рассматривал парк, когда раздался веселый голос доктора:
  - Я знал, что Вам понравиться, - проговорил Ян Генрихович. - Все, кто попадает сюда впервые - удивляются.
  Григорий, что-то ответил, себе под нос, продолжая рассматривать странное сооружение.
  - Вы заметили, что здесь нет поддерживающих колонн?
  - Да-а. Странно.
  - Некоторые, даже спустя годы, боятся сюда приходить... Чудаки... Боятся, что потолок может обвалиться. Ха-ха-ха.
  - Да, да, - ответил автоматически Григорий, пытаясь осознать увиденное.
  - А знаете? - что бы усилить впечатление, продолжил доктор. - Над нами еще двенадцать этажей, и на каждом, есть такие же парковые массивы, - сообщил он и, с любопытством посмотрел на Григория, ожидая ответной реакции.
  - Двенадцать? - Григорий, действительно попытался представить всю грандиозность сооружения, но его мысль оборвал, резвящийся, как ребенок, Ян Генрихович.
  - Да, да двенадцать, вы не ослышались. Двенадцать этажей сверху..кха-ха-ха.. и заметьте, кха-ха-ха.. еще столько же снизу, так, что мы с вами сейчас находимся в самом центре, нашего уникального здания, так сказать, в святая святых... Медицина, как вы сами понимаете, - добавил доктор многозначительно...
  - Не о ваших ли садах рассказывала Шахерезада, - Григорий, скрывая смущение, попытался спрятаться за шутливым тоном.
  - Вы шутите - это хороший признак. Мне вообще нравятся люди, которые умеют шутить и удивляться. На мой взгляд, такие люди способны оценить идею и восхититься делом рук другого человека, а соответственно и сами способны к созиданию. Не правда ли коллега? - Ян Генрихович, как-то исподволь, перешел от мальчишеской веселости к философскому настрою в беседе. - Давайте прогуляемся вдоль вон того пруда, я там очень люблю бывать вечерами.
  - Да, конечно..
  - Опять удивились?
  - Где нет неба, а солнце заменяют тысячи светильников, трудно себе представить вечер, - Григорий произнес это с некоторой иронией, но и это "некоторое" точно попало в цель.
  - Я не перестаю вами удивляться Григорий Алексеевич. Вы, как будто сразу же пытаетесь "зрить в корень". Как вам удается из тысячи вариантов выбрать самый важный?
  - Мы не так давно с вами знакомы, уважаемый Ян Генрихович, а вы, мне отвешиваете, такие не заслуженные комплементы. Вряд ли я похожу на умника, знающего, где корень. Я, пожалуй, всю жизнь только и делал, что его искал, - перебрасываясь фразами, они пересекли мощеную дорогу и углубились в парк.
  Григория действительно поражал окружающий вид. Полное ощущение идиллии. В воздухе мелькали разноцветные бабочки. На стеблях осоки, густо растущей около пруда, качались стрекозы. Ощущение абсолютной реальности. Только взор в сторону каменного неба, возвращал к мысли, что все это дело человеческих рук. С одной стороны, было ощущение грандиозности, а с другой, утрачивалась природная естественность свою прелесть, размывая краски, еле заметной искусственностью окружающего.
  - На счет неба, вы, безусловно, правы, - произнес доктор, присаживаясь на скамейку, под кустом цветущего жасмина. - Единственно, чего мне здесь не хватает, так это неба, но я вас уверяю, что вечером, когда освещение практически выключается, - доктор чуть понизил голос и, стал говорить вкрадчиво, словно делясь с Григорием очень важным секретом. - Все большие лампы гаснут, и тогда, каменный свод, становится похожим на вечернее небо, а крошечные светильники, точь в точь, как первые звезды. Я вам покажу его, конечно если вы захотите, - говорил он, рассматривая маленький островок, посередине пруда, на котором два лебедя попеременно расправляли белые крылья.
  - Ян Генрихович, могу ли я задать вам вопрос? - обратился Григорий, вдруг почувствовав в душе не ясную, едва уловимую тоску.
  - Да. Безусловно. Спрашивайте. Я готов вам все рассказать.
  - Ян Генрихович, - Григорий чуть задумался, - у меня сложилось впечатление, что вы здесь днюете и ночуете. Это так?
  - Не скрою. Работа отнимает у меня очень много времени и, если честно, то на себя его практически не остается.
  - Неужели для вас, это так важно, что вы не в состоянии выбраться на свежий воздух? Посидеть у озера, полюбоваться живым небом, по которому плывут облака или светятся звезды?
  - Ну, что я говорил. Вы однозначно "зрите в корень". То о чем вы спрашиваете, мы с вами обсудим чуть позже, но главное это то, что я действительно полностью поглощен своей работой и днюю, как вы выразились, и ночую именно здесь.
  - И давно себя так мучаете? - Григорий посмотрел на доктора.
  - Мучаюсь? Отчего же позвольте вас спросить? Я, уважаемый Григорий Алексеевич, не мучаюсь, я живу. Живу так, что могли бы позавидовать мне, миллионы людей на этой планете.
  - Не сердитесь, не сердитесь на меня ради Бога, я не хотел вас ничем обидеть. Я просто, видимо, что-то не так понял. Мне показалась, в вашем рассказе о небе, звучит какая-то тоска. Вот я и спросил. Так, если, что не так, прошу вас, меня извинить, - Григорий удивился сам себе, произнося эту заковыристую фразу.
  Так витиевато он обычно не выражался, имея склонность к более прямолинейному и открытому общению, однако, с момента разговора с Иваном у него все выходило наоборот. И выходило, наверное, потому, что он постоянно пытался скрыть от окружающих свое истинные мысли....
  - Вы не сердитесь? Вот и отлично. Тогда расскажите мне, как все же держится этот чудо потолок и не падает нам с вами на голову?
  - Ну, это совсем не сложно, - Ян Генрихович поднял небольшой прутик, которым начал ловко чертить на прибрежном песке и объяснять Григорию суть дела. - Представьте огромный слоеный торт, в котором коржи - это твердые скальные породы. Это и есть наш потолок, а под ним в более мягких породах, сделаны огромные пещеры, оборудованные под наши с вами потребности.
  - Так это все в зе-м-ле-е? - только сейчас Григорий понял, что за все время, он не видел вокруг ни одного окна.
  Действительно пришло время удивляться. "Госпиталь под землей, на глубине сотен метров - это уже перебор" - его мысли закрутились и, ранее возникшее ощущение тревоги, начало активно нарастать так, что он, поднявшись на ноги, быстро подбежал к доктору и, взяв его за плечо, резко спросил: " Где я? Ян Генрихович, где я?".
  Не меняя своего положения и не обращая внимания на эмоциональную вспышку Григория, Ян Генрихович, чуть повернув голову в сторону собеседника, тихо произнес: "Почему-то я думал, что ваша нервная система более устойчива, но как вижу, я ошибся, а жаль".
  - Вас интересует, где вы, ну что ж извольте. Возвращайтесь в свое кресло, и я вам с удовольствием расскажу, - врач внимательно посмотрел в глаза Григория и тот, подчинившись ему, словно под гипнотическим воздействием, медленно вернулся в кресло, ощущая при этом чувство пристыженности, за свою внезапную вспышку.
  - Если быть точным, - продолжил доктор, - мы с вами определенно находимся на планете Земля, а если точнее, то под землей, на глубине около 1000 метров, на так называемом "нулевом" этаже. Как я уже рассказывал, выше нас и ниже, есть еще по двенадцать этажей. Если вы думали, задавая свой вопрос "Где", имея ввиду территориально, тогда, мой ответ, вряд ли, что вам прояснит, да и честно говоря, это не имеет здесь ни какого значения. Однако, если, вас этот вопрос очень волнует, то переадресуйте его вашим друзьям, с ними вы скоро увидитесь, а я, - доктор задумался, - я здесь так давно, что для меня, это уже не имеет абсолютно ни какого значения. Собственно, как и такие понятия, как страна, город или какая-то другая территория. Надеюсь, что и вы это скоро поймете сами.
  Григорий сидел, молча, рассматривая, как на противоположном берегу пруда едва покачивается на воде серо-синяя лодочка, а в небольшой березовой рощице медленно прогуливаются, две не молодые пары, о чем-то весело переговариваясь и, иногда бросая любопытные взгляды в сторону Григория.
  - Ладно, Ян Генрихович, говорите все как есть, если это конечно возможно, - Григорий говорил так, словно за время молчания принял какое-то очень важное решение и теперь готов выслушать абсолютно все, что ему не скажет этот "удивительный" доктор.
  - Вы еще не устали от моей болтовни Григорий Алексеевич?
  - От чего же, особенно после вашего подробного рассказа о шахте глубиной в 1000 метров, а вернее в 2000, меня теперь интересует любое ваше слово, могущее пролить хоть немного света и объяснить мне, как я в нее угодил?
  - Григорий Алексеевич, уважаемый, может на сегодня хватит сюрпризов? У нас еще будет предостаточно времени, а сегодня, мы еще немного погуляем и просто полюбуемся на всю эту красоту, а завтра я вам покажу небольшой фильм и, я думаю, что все встанет на свои места. Вы не против? Поверьте, так будет лучше.
   Григорий, однозначно, хотел возразить так, как всегда по жизни привык добиваться ответов на поставленные вопросы, но сегодня почему-то он решил отступить от своих правил. Почему? Может жизненный опыт, переборол вечное желание все знать? Может так, а может, нет, но в любом случае сегодня он захотел воспользоваться советом доктора и отложить свои вопросы до завтра.
  Доктор встал и, жестом пригласил Григория. Они медленно двигались по одной из аллей, посыпанной мелким, красным гравием. Тишина и покой царили вокруг. Искусно созданные картины дикой природы постоянно менялись, создавая у Григория, ощущение, щемящей сердце, радости. Он и сам не единожды мечтал о чем-то подобном, о том, как он когда-нибудь скроется от вечной суеты города и, будет вот так же, беззаботно бродить, по лесным дорожкам, всецело отдаваясь размышлениям.
  Беззаботные мысли быстро улетучились, а на их место пришло чувство одиночества и тоски. Окружающую красоту он начал воспринимать, как крепкие прутья, у красивой, золотой клетки. Смаковать теперь красотами ему надоело, а молчать, когда в голове крутятся тысячи вопросов, тем более.
  - Ян Генрихович,- прервал молчание Григорий,- вы здесь по собственному желанию, или, как и я? Вы что-то раньше слышали о существовании этого подземного рая?
  - Вы как всегда в точку. Конечно, слышал, и вы слышали, и все слышали и читали, но вот другой вопрос, а верили ли? Кто-то да, кто-то нет, но в основном рассматривали, как старую еврейскую сказку. Единственная поправка, что ни кто действительно не представлял себе, что "Рай" под землей, хотя описания, хочу вам заметить, даны были весьма точные.
  - По-вашему получается, что я в р-а-ю? - Григорий, в который раз за сегодняшний день, изумленно взглянул на доктора, - я что у-ме-р?
  Взглянув на своего пациента, Ян Григорьевич, расхохотался, чем привел в замешательство окончательно растерянного Григория.
  - Вы, вы, - не унимался доктор, - лучше ущипните себя. - Посчитайте свой пульс или понюхайте, как пахнут вот эти акации. Может тогда, вы, сами поймете, мертвы вы, или нет. - Иногда вы меня, Григорий Алексеевич, - доктор откашлялся, - просто удивляете своей непосредственностью. Почему чуть, что и сразу умер? - Я же предупреждал, что на сегодня информации достаточно, а вы, по своей привычке, пытаетесь получить все и сразу. Дышите полной грудью умерший, - он снова хихикнул, - и, кстати, нам уже давно пора возвращаться. Не стоит затягивать первую прогулку, а то чего доброго еще чего-нибудь надумаете, но отчасти вы правы, - доктор замедлил шаг и, повернувшись к Григорию, произнес:
  - Для людей на Земле вы действительно умерли...
   Очередная доза снотворного и Григорий уснул, как младенец. На этом настоял доктор, беспокоясь, что оставшись один на один, Григорий замучает свой мозг абсолютно не нужными и бессмысленными вопросами.
  Глава 3.
  "Кто бы мог подумать... Я в раю" - первое, что пришло в голову, Григорию, как только он открыл глаза.
  О том, что наступило утро, судить, можно было только по часам. Он перевернулся с бока на бок, поправил подушку и положил руки на затылок, сложив пальцы в замок. Так он делал всегда, когда о чем-то напряженно думал.
  "Как такое могло случиться? Я же грешник! На моей совести тысячи человеческих смертей, а тут рай..."
  В памяти отчетливо всплыла яркая картина Афганских испытаний "отравы", от чего сразу замутило. Этот кошмар он устроил собственными руками, и теперь он преследует его уже много лет. Лица, лица... Лица обезумевших от страха людей... Они снились ему, он боялся их, они заставляли его содрогаться и мучиться так, словно он сам попал под химическую атаку. От таких кошмаров он просыпался с привкусом противогазной резины во рту и, долго потом лежал, пытаясь успокоить, прыгающее в груди сердце. Оно и заболело-то, в первый раз, во время той самой атаки, так словно кто-то воткнул ему в грудь осиновый кол, острие которого вышло между лопаток, жгучей, парализующей болью.
  Прошло много лет, но до сих пор, он не простил себя за содеянное...
  "Получается так, что Рай на Земле?.. А где же тогда Ад?.. Перепутали немного православные или... или кто-то сделал так, что черное стало казаться белым, а белое черным?.. Сказано: "...и говорил и действовал так, чтоб убиваем, был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя...".
  - "...Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое", - цитировал входящий в палату Ян Генрихович. - У вас еще будет время покаяться в своих грехах, Григорий Алексеевич, а сейчас нас ждут великие дела так, что умывайтесь, завтракайте и перестаньте, пожалуйста, хандрить.
  У Григория, в который раз возникло ощущение, что его мысли не являются тайной для этого удивительного доктора.
  "Но раз все так сложилось, то почему бы мне не испить сию чашу? Договорился, на пафос потянуло" - подумал Григорий.
  Свежее белье и завтрак принесла Валентина, она вошла, поздоровавшись и по-хозяйски начала сервировать стол.
  - Как вам здесь живется Валюша, если вы, конечно, позволите вас так называть? - спросил Григорий.
  - Почему бы и нет. Называйте так, как вам удобнее. Не знаю почему, но все после первой сессии с доктором Шварцем, задают мне один и тот же вопрос. Правда еще спрашивают и о том, как много людей здесь живет. Ведь и вы, наверное, хотели это же спросить. Правда, же?
  - Подождите, подождите... Это что же, тот самый Шварц, который в двадцатых годах в Киеве возглавлял кафедру психиатрии? - выражение лица Григория рассмешило Валентину. - Но ему же тогда...
  - Вас разве смущает его возраст? - спокойно продолжила разговор Валентина. - Здесь живут люди и намного старше Яна Генриховича.
  - Да, не скрою, я удивлен и, пожалуй, намного больше чем вчера. Раз уж начали, так удивляйте и дальше, - Григорий автоматически размешивал ложечкой сахар в чашке с чаем, а сам пытался понять, как это возможно...
  "Яну Генриховичу сто восемьдесят лет и это, похоже, не шутка. Его работы по психотерапии и гипнозу я читал еще в НИИ, за которые его расстреляли в тридцать седьмом, а он вот, жив и здоров..."
  - Так вы говорите, вас здесь живет много? - Григорий попытался возобновить беседу.
  - Сто сорок четыре тысячи и это число неизменно, как только кто-то уходит, то на его месте всегда появляется новый собрат и это - наш закон. Так было всегда с того дня, как только был создан этот мир.
  - Если я вас правильно понял, то люди живут под землей около двухсот миллионов лет? - Григорий говорил и не верил в то, что сам произносит.
  Эти цифры ломали все его представления о жизни и, от осознания этого холодок пробежал по спине, а руки стали влажными и холодными.
  - А как же?..
  - Я вижу, что вам не по себе. Давайте все-таки позавтракаем, а уж потом будем разговаривать, - Валентина вышла, оставив Григория одного, наедине со своими мыслями.
  "Кто они создавшие этот мир? Нужны факты...Нужно разобраться... Понять кто эти люди?.." - мучительно размышлял он.
  Часы показывали без четверти девять, когда в палату вошел доктор Шварц.
  - Ей Богу, вам нет никакого смысла считать в уме, сколько мне лет, - начал с порога доктор. - И перестаньте сверлить меня взглядом. Пытаетесь вспомнить фотографию, с обложки на моей монографии? Поверьте, что нет ни какого смысла сравнивать то изображение с моей цветущей внешностью,- и, Ян Генрихович, по-мальчишески рассмеялся. Конечно, не доверять и перепроверять - это удел всякого пытливого ума, и тут, вы, как всегда, "зрите в корень", главное - это однозначно факты, а уж потом все остальное.
  - От вас не спрячешься.
  - И не нужно. Ну-с, милейший, ваш головной мозг готов, воспринимать информацию?
  - Карты в ваших руках, так что прошу, начинайте. - Ну, и сами понимаете, что попытка построить теорию на голом месте, всегда провалится, - уточнил Григорий и приготовился слушать.
  - А вы, Григорий Алексеевич, азартны и не терпеливы, но это не страшно, так как эти качества присущи молодым, - доктор сел в кресло и продолжил. - Факты, факты... А какие факты, вы, коллега, могли бы принять, как настоящие доказательства того, что я говорю? Что вы хотели бы увидеть или потрогать собственными руками, что бы поверить в сказанное? Ведь истина - это штука хрупкая и не постоянная. Сегодня для вас это истина, а через лет сто скажем, так себе, пшик - недоразумение истории.
  Доктор нажал кнопку на пульте. Раздалось незначительное шуршание, боковая панель палаты раздвинулась, и перед глазами Григория открылся большой экран.
  - Вот вам пульт, - доктор протянул его собеседнику. - Меню доступное. Полистайте, посмотрите, а надоест - сходите в парк. Вечером загляну к вам, побеседуем. Не возражаете? Да, пульт лучше закрепите на запястье, так удобнее. Ну, а если понадоблюсь, звоните - и, не дождавшись ответа, Ян Генрихович вышел.
  "Интересно, как я это сделаю" - рассматривая миниатюрное устройство, подумал Григорий.
  "Ничего сложного, просто подумайте или скажите вслух, - прозвучал из устройства достаточно громкий голос доктора, - это устройство может быть пультом, а при необходимости, чем-то вроде вашего мобильникам. - Ну, а захотите, чтобы ваши мысли не слышали, тогда просто выключите".
  "Ни чего не скажешь, техника здесь на высоте" - подумал и тут же осекся Григорий.
  Он еще не привык думать так, что бы ни стесняться людей слышащих его мысли и поэтому тут же нажал отбой.
  "Что бы дать другим слышать собственные мысли - надо обладать достаточной смелостью. Это, как голому, предстать перед благородной публикой, и не бояться, выставить напоказ, изъяны своего не совершенного тела" - размышлял Григорий.
  Крутя в руках пульт, который был размером чуть больше пластиковой кредитки, Григорий, пытался сообразить, как же таки его закрепить на руке. Не придумав ничего более оригинального, он повернул пластину поперек кисти, и мысленно представил, как этот суперприбор будет выглядеть, примотанный к его руке скотчем. Только от одной этой мысли ему сразу стало смешно, но прибор мало понимал в юморе и, в секунду изменил форму, обхватив запястье, удивленного Григория. Получилось что-то похожее на широкий браслет, какие носили Римские гладиаторы.
  Телевизионная панель включилась, едва он о ней подумал, отобразив на экране огромное меню, при этом, настойчиво мигая в разделе древней истории, приглашая сделать экскурс в глубины веков...
  Глава 4.
  - Внимание! Всем службам КРАСНЫЙ КОД. Повторяю. КРАСНЫЙ КОД. Членам верховного совета срочно собраться в зале заседаний. Повторяю..., - голос вахтенного офицера громко звучал во всех отсеках корабля...
  В зале заседаний, расположенном на центральной палубе, рядом с маршевой рубкой, сипя гидравликой, попеременно открывались шлюзы, впуская вновь прибывших членов верховного совета. Вошедшие, не тратя времени на приветственные речи, молча, проходили к круглому столу и занимали свои места. Шлюз еще раз раскрылся, пропуская последнего, сорок первого представителя. С его появлением, члены совета встали, приветствуя Амонра и, замерли в ожидании его речи.
  - То, что сегодня произошло, - начал без предисловий глава верховного совета, с одной стороны, можно назвать катастрофой и крушением всех наших надежд, но я склонен думать иначе и готов привести свои доводы.
  Лицо Амонра на долю секунды приняло выражение полного спокойствия, так что в синем, мигающем свете аварийного освещения, оно выглядело словно высеченное из благородного белого мрамора.
  За долгие годы своего правления, он, не раз попадал, в трудные и, казалось, безвыходные, ситуации. Когда других охватывала паника, и они теряли способность здраво рассуждать, им начинали двигать холодный расчет и непреклонная воля. Он не умел уговаривать. Он непоколебимо шел к цели, ломая на своем пути непокорных. Его воля, верховная власть и время превратили, Амонра, в машину, способную распоряжаться судьбами миллиардов людей.
  Когда над галактикой нависла опасность, он стал единственным, кто смог взвалить на себя груз ответственности, за судьбу погибающего человечества. За это его уважали, любили и боялись. Только благодаря Амонра, три космических ковчега несутся сейчас в просторах вселенной, в поисках планет, пригодных для жизни и создания новой цивилизации.
  - Нет смысла говорить о нашей мечте, но я говорю, так как сегодня, по воле случая, мы вплотную приблизились к ней, - по залу верховного совета пролетел ропот, а на лицах членов совета отразилось недоумение.
  Их можно было понять. Всего несколько часов назад ковчеги попали под сокрушительный метеоритный шквал. Поврежден грузовой отсек. Вышел из строя маршевый двигатель. Полностью потеряна связь с ковчегами β и I. И, не смотря на это, глава верховного совета говорит:
  - Я вижу на ваших лицах недоумение, - голос, Амонра, звучал твердо и уверенно, - но это от незнания всей обстановки. Все сейчас только и делают, что подсчитывают наши раны и, поддаются паническим настроениям, не утруждая себя повседневными обязанностями, - в голосе главы верховного совета появились металлические ноты. - Кто из вас может мне сообщить результаты последнего спектрального анализа ближайшей галактики? - недоумение на лицах сменила тревога и полное не понимание происходящего, но зная привычку, Амонра, говорить только то, в чем он полностью уверен, они замерли в ожидании.
  - По данным проведенного мной анализа можно с полной уверенностью говорить о том, что в районе желтого карлика есть планета, имеющая озоновый слой, кислород и воду, - Амонра сделал паузу.
  Зал, как будто бы треснул пополам: шумные возгласы, слезы радости, грохот падающих стульев и, среди взорвавшейся от счастья толпы, мраморное лицо победителя, взирающего со своей высоты, на бушующее море человеческих чувств.
  Планета, о которой говорил Амонра, была мала и не похожа на Землю, покинутую людьми, но выбирать не приходилось. За весь путь, в триста тысяч световых лет, они ни разу не встретили планету, которую можно приспособить для человеческой жизни. Безжизненные звезды, безжизненные галактики и бескрайние просторы космоса окружали их длительные годы. Многие уже не верили в то, что когда-то ощутят под ногами твердую почву и, смогут вдохнуть полной грудью, не опасаясь получить молниеносный отек легких...
  ***
  "Безусловно, я был прав, и еще раз прав, предполагая, что жизнь не зародилась в грязной луже, а пришла на землю из далекого космоса..." - размышлял Григорий, всматриваясь в экран, и как губка, впитывал новую для него информацию. "Какой к черту "бульон" и, вся эта ахинея про эволюционное развитие. Что собственно развилось? Не видел ни одной мухи, которая, в процессе эволюции, превратилась слона. А люди? Они ..." - он задумался, пытаясь ответить самому себе на вопрос.
  Дверь бесшумно открылась, пропуская в палату Яна Генриховича.
  - Вижу, не скучаете, - произнес доктор, кивнув в сторону экрана. - А люди, дорогой мой коллега, это действительно более сложная история.
  - Вы все слышали и опять ковырялись в моих мыслях? - не дружелюбно отозвался Григорий, пытаясь найти на коммуникаторе кнопку, что бы немедленно его выключить.
  - Ну, что уж вы так, принимаете все близко к сердцу, Григорий Алексеевич, словно кто-то пытается вам препарировать душу. В сущности, ведь какая разница, как обмениваться информацией, лишь бы один человек смог понять другого. Не правда ли? Не привычно - это действительно так, но только поначалу, а потом... - доктор улыбнулся, - со временем, некоторым, даже рот открывать становится лень. "Привычка вторая натура" - так кажется, говорили. - Будет вам дуться на чудеса техники. Пойдемте-ка лучше подышим свежим воздухом, а заодно и обсудим волнующие вас вопросы. Не возражаете?
  Его "не возражаете" действовало на, Григория, магическим образом. Как только он это слышал, то сразу же успокаивался. Мысли переставали разрывать голову на части, а во всем теле, возникал прилив бодрости.
   Покинув палату, они пересекли холл и быстрым шагом направились к выходу в парковую зону. Воздух там действительно был свежим. Перебрасываясь фразами, они незаметно углубились в небольшую аллею, усаженную с обеих сторон раскидистыми платанами.
  - Не правда ли красиво? Я люблю здесь гулять и по примеру древних философствовать на вечные темы. К несчастью это не так часто мне удается. За последние три года вы первый новичок в этом раю. Отчего вы не спросите о том, что вас интересует? - доктор шел не спеша, поигрывая небольшим прутиком.
  - У меня странное чувство, Ян Генрихович, словно я уже где-то все это видел, - отозвался Григорий. - Своего рода дежавю и, это меня несколько настораживает. Хотя не скрою, мне с вами интересно, как собственно интересно все новое и непонятное, но уж больно, на мой взгляд, вы все затянули. Нельзя ли короче и конкретнее? - Григорий остановился, протянул руку к листве, проверяя ее на ощупь так, будто пытался еще раз, доказать себе реальность происходящего с ним.
  - Вы зря обижаетесь на меня, коллега, за то, что я не вываливаю на вашу голову всю информацию разом. Поверьте не стоит. Ну, представьте на секунду огромную библиотеку, содержание которой вы просите пересказать коротенько. Ведь ерунда получится. Вы согласны?
  - Так-то оно так, но...
  - Если вы все еще настаиваете, то давайте для начала систематизируем хотя бы, то, что вы уже узнали. Вы не против? Тогда приступим.
  Платановая аллея завершалась великолепным японским садом. Небольшие террасы, прозрачный ручей, вокруг которого желтели ирисы, дикие валуны и цветущая сакура, все настраивало собеседников на философский лад. Они присели рядом с ручьем. В тишине, был слышен звук, каждой падающей капли, разбивающейся о гранитный выступ, а тело ощущало приятную прохладу, исходящую от струящейся воды.
   - Как бы ни был устроен этот мир, но его красота и гармония всегда будут будоражить человеческую душу, забирая из нее суету и давая пример истинного понимания этой жизни, - доктор говорил медленно, как умудренный жизненным опытом учитель.
  Казалось, что он разговаривает сам с собой, забыв обо всем вокруг, кроме покачивающейся на воде белой лилии, на которую он смотрел, не отводя глаз...
  Глава 5.
  Предположения, сделанные Амонра, как всегда оказались точными. Указанная им планета соответствовала всем требованиям, а повторные проверки и зондовые исследования лишний раз подтвердили его выводы.
  Ковчег медленно вращался на околоземной орбите. Попытки восстановить связь с потерянными кораблями была безуспешной, но их судьба теперь мало интересовала Амонра.
  "Эта планета не обжита, но ее и не нужно завоевывать, с одной стороны, это плюс... Главное сейчас - создать нормальные условия для жизни переселенцев... Строить колонию со всей инфраструктурой?.. Легко сказать, но сложно сделать... - рассуждал он, тщательно готовясь к очередному совету. - Обустройство - дело тяжелое... Рабочих рук будет не хватать, а люди, за время полета, обленились и совершенно отвыкли от систематического труда... Среди них, найдутся те, кто будет голосовать за продолжение экспедиции ..." - решение рождалось сложно, он колебался, а причина - люди с их низменными желаниями, не способные понять его замыслов...
  В зале заседаний было необычно тихо. Праздничные одежды и серьезные лица представителей, говорили о важности сегодняшнего дня. Амонра вошел последним, как этого требовал этикет. Туника, цвета ночного неба, расшитая золотыми звездами и широкий алмазный пояс, символизировавшие верховную власть в их галактике, были надеты, Амонра, впервые за время космической экспедиции. Зал всколыхнулся, приветствуя главу Верховного совета и привычно замер, ожидая его слов.
  - Мы потеряли Родины и долго блуждали в космосе, ища пристанища, - начал свою речь Амонра, обводя взглядом присутствующих. - На трудном пути мы потеряли своих друзей. Их судьба нам не известна и, рассчитывать сейчас придется только на собственные силы. α - ковчег не может вечно вращаться на орбите, а мы не можем вечно ждать. Нужно принять решение. Я прошу, всех членов верховного совета, высказать свое мнение, - Амонра замолчал, вновь обводя взглядом присутствующих.
  За многие годы он впервые чувствовал себя не уверено, от того и не торопился излагать свои мысли.
  Верховный совет галактики был странной структурой. С момента его создания, в него вошли по десять представителей от каждой населенной планеты, но толку от этой разношерстной публики было мало. Единственное, что они умели - это спорить друг с другом, доводя заседания до полного абсурда. Представители с Африки никогда не соглашались с решениями Азиатов, и тем более, не разделяли мнений Землян. Собственно, создать совет, их заставил страх исчезновения галактики, а воля Амонра свела их за столом переговоров. Однако этого оказалось недостаточно, и Амонра настоял на введении в состав совета десяти лучших умов цивилизаций, надеясь на их помощь. Вот и сегодня он смотрел на них, ожидая поддержки в решении столь сложной задачи.
  - Слушая вас, предполагаю, что речь идет о посадке нашего ковчега на новую Землю, если я правильно вас понял, - начал разговор, председатель экспертной группы.
  Его белоснежная туника резко контрастировала с иссиня-черным цветом кожи, а трехметровый рост, присущий всем Африканцам, высоко вознес его над членами совета так, что его голос был едва слышен сидящим.
  - Если это так, то эксперты считают, этот шаг, плохо продуманным. Посадив ковчег на планету, мы надолго лишимся возможности дальнейшего поиска в космосе. По нашим расчетам это может затянуться на две, а может и три тысячи лет и, станет смертельным для наших народов.
  Африканские представители одобрительно закачали головами.
  - Отправляясь в космос, мы рассчитывали найти три планеты пригодные для жизни, по одной для каждой расы... Надеюсь, что вы не предполагаете наше совместное сосуществование, - поддержал Африканца, представитель Азиатов.
  Соглашаясь с говорившим, Азиаты склонили желтые головы.
  - Мы абсолютно разные, - голоса белой расы Землян, растворились, в начавшемся гаме.
  Эти слова больно задели Амонра. Конечно, он предполагал что-то подобное, но в сложившейся ситуации слышать это от главного эксперта - все равно, что получить удар ножом в спину.
  - Что вы предлагаете совету, - Амонра умел хорошо маскировать свое негодование, - Что конкретно думают эксперты?
  - Мы считаем, что следует все делать в рамках прежних договоренностей, - прозвучал ответ Африканца. - На новой Земле оставить представителей только одной расы, а оставшимся отремонтировать ковчег и продолжить поиск новых планет в космосе.
  По лицу Амонра промелькнула тень разочарования, и он в очередной раз с грустью посмотрел на членов совета. Они не хотели погибать вместе с галактикой и, подчинившись животному инстинкту самосохранения, оказались на ковчеге, мало заботясь о судьбах человечества.
  "Как, как они не могут понять истины... Генетический материал, собранный усилиями трех планет, утрачен во время аварии... В одиночку, обжить планету ни одна раса не сможет, - думал он, пытаясь подобрать слова для убеждения. Еще там, в родной галактике, можно было терпеть такие выходки, но сей час... когда от них зависит будущее, - Амонра искал решение, но его не было, как не было согласия между членами совета"...
  ***
  - Мы говорили с вами о людях, - доктор взглянул на Григория, - частично мы все являемся потомками космических переселенцев, но повторяю, только частично.
  - Частично. Это как?
   - Об этом я расскажу вам позже, - доктор перевел дыхание. - Это потом напишут, что Бог создал землю и заселил ее, потратив на все про все семь дней, а по сути это были годы. Годы упорного труда. Ну, а люди?.. Люди всегда были людьми и, им всегда были присущи слабости и пороки, такие как: стремление к власти, стяжательство, жажда крови, ревность, зависть... Да, да, дорогой коллега, все это было, но среди них были и те, кто пытался противостоять вселенскому злу. Не думаете же, вы, что наши предки были добрее или умнее нас. Нет и нет. Они просто были разные, разные, как день и ночь. В этом суть того, что происходило на нашей планете во времена ее колонизации...
  В какой-то миг, Григорию, показалось, что доктор чем-то озабочен и, выглядит сегодня несколько рассеянным. Усиленно пытаясь что-то донести до сознания Григория, он, почему-то все время останавливался, словно был не уверен, что его поймут.
  
  Глава 6.
  Со своего места, Амонра, наблюдал за членами совета, обсуждающих, на смеси разных языков, заявление председателя экспертной группы.
  "Видимо, нас разнят не только внешность, но и склад ума... Они не слышат друг друга... Не пытаются размышлять... Их мозг, похож на плохо работающий желудок, но и тот больше заботится о судьбе хозяина, извергая наружу не пригодную пищу..." - наконец, ему надоели размышления.
  Амонра, жестом потребовал тишины, положив конец бессмысленным разговорам. Дождавшись, когда все замолчали, он произнес:
  - Я готов согласиться с мнением экспертов, но тогда сообщите нам, какую из рас, вы оставите погибать на Земле, а кого предлагаете, отправить обратно в космос? - Амонра, сказал это с чувством горечи, понимая, что остался один, среди скопища безумцев.
  Мысль о крайних мерах ему была противна, но ради будущего, он был готов рискнуть, но вначале привести все известные ему доводы, а если не поможет, то уж тогда...
  Утонченными пальцами мыслителя, он набрал код, и вывел на большой экран таблицу со своими расчетами.
  - Смотрите. Внимательно смотрите. Здесь за каждой цифрой стоит человеческая жизнь, и если вас это не трогает...
  Амонра, чуть было, вслух не произнес то, что постоянно крутилось в голове, но сумел вовремя остановиться. Он внимательно следил за глазами членов совета, но не находил в них, даже намека, на понимание.
   - Эти цифры доказывают, что создать новую цивилизацию нельзя, что подтверждает выводы экспертов и, нам следует продолжить экспедицию, для поиска населенных планет.
  - Ваши рассуждения, - Амонра метнул взгляд в сторону Африканца, - чересчур примитивны. Естественно, что нет ничего проще, чем взять готовое. Многие так себе и предполагали... Найдем населенную планету, захватим и воспользуемся благами чужой цивилизации, что не однократно уже было в истории Европы, Африки и Азии.
  "Время настало" - подумал Амонра и произнес:
  - Страх перед стихией выгнал вас с насиженных мест в открытый космос, в который вы несете смерть, оставляя после себя черные дыры, - жар, с которым говорил глава верховного совета, чувствовался в каждом слове.
  Его мраморное лицо порозовело, а взгляд жег каждого, сидящего за круглым столом.
  - В этот раз, у вас не получится убежать от судьбы. Своей властью, я приказал посадить ковчег на эту планету. - Не дав и доли секунды, осмыслить услышанное, Амонра, продолжил. - Здесь нет трех планет, но есть три континента, так что, - он зло улыбнулся, краешком губ, - называйте их по старой привычке, как и планеты и созидайте.
  Такого поворота событий ни кто не ожидал ...
  ***
   В маршевой рубке было тихо. Вахтенный офицер, развалившись в эрганоме, насвистывал веселенький вальс, иногда поглядывая на экраны радаров. Такая вахта у космолетчиков всегда считалась самой спокойной. Время тянулось медленно. Ковчег послушно вращался вокруг планеты. Пару раза за вахту запускались гироскопы, для корректировки орбиты, а в остальное время вахтенные маялись от безделья, развлекаясь, кто как может. Шлюз просипел, пропуская в рубку капитана Озириса.
  - Капитан на мостике, - лихо скомандовал Птолемей, вытягиваясь в стойку, с силой прижимая руку к сердцу, в знак приветствия и уважения к космическому лидеру.
  Окинув взглядом маршевую рубку и не отвечая на приветствия, чем сильно удивил своих подчиненных, капитан, молча, встал у центрального пульта, и долго смотрел на голубую планету, с трудом справляясь с собственным волнением. "Выполнить приказ, главы верховного совета, значит больше ни когда не увидеть космос. Как только ковчег покинет орбиту и коснется земли то, ради чего я жил, растворится в прошлом... Поднять с планеты корабль не возможно... Такие громадины, строятся только в космосе, а для этого нужна космическая промышленность, чего еще долгие годы здесь не будет... Да, ковчег требует ремонта и, помощь других маловероятна... Если они, вообще еще живы... Знать бы..." - думал Озирис, вращая рукоятку настройки панели.
  Привычка принимать решения самостоятельно, выработанная годами службы в космофлоте, мешала ему сейчас беспрекословно подчиниться приказу Амонра. Время шло, а Озирис все так же молча, стоял у пульта, не предпринимая ни каких действий.
   "А что если..." - мысль поразила его своей простотой, от чего морщины на лице капитана Озириса разгладились и он улыбнулся.
  - Птолемей! - обращение капитана к вахтенному офицеру, вывело всех из состояния напряженного ожидания, - срочно подготовить сводку и расчет параметров...
   Капитан приблизился к офицеру так, что окончание фразы было слышно только Птолемею. Глаза молодого космолетчика, расширились от удивления. Не обращая внимания, капитан, продолжил отдавать распоряжения, уже громко проговаривая каждое слово:
  - И немед-лен-ноо. Рубку ни кому не покидать. Коммуникаторы отключить. Всю связь перевести на меня. Исполняйте.
  Птолемей на мгновение задумался, но так, как привык безропотно выполнять все приказы командира, какими бы они не казались ему абсурдными на первый взгляд, он всегда знал, что решение Озириса единственно правильное, в чем не раз убеждался во время полета. Вот и сейчас раздавая указания вахтенным, он не размышлял над смыслом, а просто исполнял приказ и, через несколько минут цифры сводки замелькали на командирском экране. Расчеты орбит, гравитационных полей, карта спутника планеты... Все подтверждало правильность мысли Озириса...
  ***
  - Итак, коллега, еще раз уточним. Как вы поняли, переселенцы не приземлились на Землю. Ковчег, как сейчас бы сказали, прилунился. В этом, надо заметить, был огромный смысл. С одной стороны, Амонра, добился своего, и колонизация стала осуществляться совместными силами трех рас, а с другой стороны, оставалась надежда, что когда-нибудь, корабль, можно будет отремонтировать и, соответственно, продолжить начатые поиски в космосе. Да, да, вот эта самая надежда, и сыграла с человечеством ужасную шутку.
  - Но, Ян Генрихович, надежда это нечто позитивное, а вы говорите о ней, как о вселенском вреде.
  Григорий, уже привык к манере разговора доктора и, ему даже нравилось, такого рода общение, тем более что в прошлой жизни, "наверху", он мало был этим избалован.
  - Надежда, как вселенское зло - однако. Я, не перестаю удивляться, как это у вас получается. При наличии минимума информации, вы, каким-то не постижимым для меня образом, выдергивать именно тот факт, который в данном случае является главным. Иногда, вы, напоминаете мне карточного шулера, прошу простить меня за сравнение, - доктор говорил увлеченно. - Вы правы, Григорий Алексеевич, в том, что обозначили надежду, как вселенское зло, и вот почему, - профессор говорил, словно доказывал теорему. - Вы прекрасно представляете масштабы работ необходимых в новой колонии и, тут, вдруг мечта о том, что скоро все изменится, следует только подождать, или проще говоря, пересидеть немного на Земле, пока колонистов не найдут другие ковчеги. Соответственно, можно будет отремонтировать свой, благо он прилунен, и двинуться дальше на поиски и завоевание других планет, а если это так, то зачем что-то создавать на Земле? Нужно просто верить и ждать, ждать и верить.
  - Ну, а следуя вашей логике, человеческую лень тогда следует записать, не иначе, как в движитель прогресса.
  - В нашем варианте, это пожалуй, только отчасти...
  - А догадываетесь, что было самым трудным для колонистов? Нет?..
  Профессор остановился рядом с огромным платаном и прикоснулся ладонью к его могучему, зеленовато-серому стволу.
  - Главной их проблемой стало, как трем медведям ужиться в одной берлоге, - он еще раз прикоснулся к стволу и провел ладонью по гладкому стволу. - Вы же знаете, что в любой популяции всегда будут лидеры и подначальные, а так же, обязательно должен быть мальчик для битья.
  - Ну, это старая истина.
  - Согласен, но самое странное то, что от перемены мест, в сущности, ничего не изменяется. Раб становится владыкой, а владыка рабом и, оба продолжают искать и бить крайнего. Парадокс. Не правда ли? Казалось бы, человек должен осознать свои ошибки, ан нет, он все время бежит, по одному и тому же, начертанному кем-то кругу.
  - Симбиоз, чересчур тонкая штука, для человеческого разума, - подытожил Григорий. - Но что-то вы профессор опять ходите все вокруг, да около. Хотите спросить меня о проблеме изменения человеческой психики?
  - М-да... вы, как всегда, в точку. Вашей логике могли бы позавидовать многие мудрецы.
  - Не льстите профессор. Я такой же мудрец, как и, - Григорий запнулся. Свет в парке начал медленно гаснуть так, что через минуту очертания каменного купола полностью растворились, превратившись в пустоту, а над головой, словно, раскрылось ночное небо.
  - Потрясает. Не правда ли?
  - Мне это больше напомнило театр, как, похоже, и все, чем вы тут занимаетесь, - но последнее, Григорий, не произнес вслух, а только подумал, но и это не ускользнуло от доктора.
  - Вся жизнь - театр. Вопрос только в том, а кто мы?
  - Актеры, Ян Генрихович, актеры. Меня, говоря точнее, всегда больше интересовало, а кто собственно режиссер? Вот вопрос так вопрос. И похоже на него у вас тоже нет ответа, а жаль. Очень хотелось бы познакомиться, - Григорий даже слегка хихикнул.
  Искусственные сумерки в действительности были хороши.
  "И где собственно та грань между настоящим и искусственным" - подумал Григорий, всматриваясь в дымчатые очертания парка.
  Они не спеша возвращались к жилой зоне. Под ногами хрустел гравий.
  Странное ощущение в очередной раз испытал Григорий, все четче и четче ощущая, что окружающий мир ему до боли знаком, но как такое могло случиться, он не понимал.
  Глава 7.
   Теперь дни Григория были расписаны по минутам, как у хорошего школяра. Утро он просиживал у экрана, изучая все новые и новые подробности создания колонии, а вечером гулял с доктором в парке, обсуждая информацию, полученную за день. Шли дни и, Григорий, уже неплохо ориентировался в древнейшей истории Земли, картины которой мелькали перед ним, как пейзажи за окном курьерского поезда.
  "Телевизионные новости, чашка горячего кофе и приятная беседа с профессором - чем не удовольствие?" - думал он, потягиваясь после сна.
  Надо заметить, что события на "поверхности", так теперь Григорий называл то, что происходило во внешнем мире, мало его интересовали. Скорее эта была дань многолетней привычке и не более.
  "Какой смысл вникать в проблему, если она не имеет ни какого отношения к тебе... Лучше потратить время и, разобраться в хитросплетениях истории... Ну, уж она-то, точно, не имеет к тебе ни малейшего отношения, - мелькнула саркастическая мысль. - Ну, тогда будем думать, что этим мне просто приятнее заниматься...История это...".
  На запястье пискнул коммуникатор и на экране отобразился Ян Генрихович. Доктор был, как всегда опрятен и выглядел безупречно. Расположившись в большом кресле, он изящным движением подносил к губам маленькую фарфоровую чашечку с кофе. Сделав небольшой глоток, он, таким же изящным движением ставил ее на миниатюрное блюдце, при этом ощущалось, что от этого ритуала он получает массу удовольствия.
  - Доброе утро, Григорий Алексеевич. Как спалось?
  - Благодарю. Хорошо.
  - Ну и славно. Если вы не очень заняты, предлагаю сегодня осуществить небольшую вылазку за город. Не возражаете?
  - Я, в вашем распоряжении.
  - Прекрасно. Тогда допивайте кофе и в путь.
  "И какой смысл меня постоянно спрашивать? Можно подумать, что я откажусь,- мысленно произнес Григорий, заблаговременно отключив свой коммуникатор".
  Местный обычай - заглядывать в мысли собеседника, ему откровенно не нравился.
  ***
  Прозрачная колба лифта издала чуть слышное гудение и резко пошла вверх, от неожиданности, Григорий, чуть удержал равновесие. Было ощущение, что он, как в детстве, высоко взлетел на качелях, от чего "комок" сразу подступил к горлу.
  - Лифт скоростной, - пояснил доктор, - сейчас все пройдет.
  "Его предупредительность, начинает мне действовать на нервы... Днюет и ночует у меня в мозгах...Ах, как тошнит...Опозоришься быстрее, чем доберешься до места...".
  Действительно через несколько секунд неприятные ощущения отступили. Лифт слегка содрогнулся и распахнул двери. Почему-то собираясь за город, Григорий предположил, что они поднимутся на поверхность, покинув "город-шахту". Так вначале и показалось, когда распахнулись двери, и перед ними открылась огромная равнина, поделенная на квадраты полей, на которых не спеша работали люди и какая-то техника. Григорий перевел взгляд на небо, ожидая увидеть синеву и белые облака, но вместо них увидел каменный потолок с огромным количеством разных светильников. В его душе что-то расстроилось и оборвалось. Он ощутил себя обманутым ребенком, которому обещали, но не купили игрушку.
  - Неужели для вас это так важно? - вмешался в его размышления доктор.
  - Опять ваши шутки профессор? - Григорий обернулся, но как не странно было это осознавать, доктор не открывал рот и не произносил слов и, в тоже время, Григорий, явственно слышал его голос.
  - Я же рассказывал вам, что для общения не обязательно что-то произносить вслух, можно общаться и мысленно. Это иногда удобнее и намного интереснее, чем вам сейчас кажется. Давайте попробуем, думаю, что вам это понравиться, - последнюю часть фразы доктор произнес мысленно, но, Григорий, ее отчетливо слышал так, если бы доктор произнес ее вслух. - Вот видите, вы все прекрасно понимаете, так что предлагаю сегодня потренироваться.
  Они шли по пыльной дороге разделявшей поля, а по бокам колосилась не то рожь, не то пшеница, Григорий мало в этом разбирался, но вот понять, что здесь нет ни единого сорняка, было не трудно.
  - Все у вас здесь не натуральное, ни василька, ни ромашки не встретишь, одна рожь, или как ее там, ровными рядами стоит.
  - Подметили, как всегда правильно. Все стоит ровными рядами, и заметьте, стоит на своих местах: колосья на поле, васильки на лугу, а коровы, представьте, дают молоко, а не бензин, - профессор, как всегда немного резвился.
  - Вы знаете, Ян Генрихович, я что-то не очень понимаю, - Григорию действительно понравилось общаться с профессором без слов, чувствуя при этом каждое шевеление мысли собеседника. - Простите, но я предполагаю, что теперь вы будите меня водить по всем этажам, рассказывать о чудесах подземной науки, а мне, видите ли, хочется знать, для какой такой высшей цели вы меня затащили в свою берлогу? Что собственно вам от меня нужно? Мне кажется, что я вправе задать вам этот вопрос.
  - Торопитесь. Ну, что ж, давайте на чистоту. Вы нам нужны, как специалист. Это объяснение вас устроит?
  - Высокотехнологичной цивилизации нужна помощь примата? Не смешите меня. Я не знаю и тысячной доли того, что давно известно вам.
  - Нам известно, что известно, простите за тавтологию, однако, я хотел бы вначале завершить наш разговор о людях. Кстати, вы не заметили какой-либо разницы между людьми, живущими здесь и на "верху"?
  - Как лихо, Ян Генрихович, вы умеете уходить от интересующих меня вопросов, но все же я готов вас слушать.
  ***
   С момента, как ковчег опустился на спутник Земли, жизнь среди переселенцев резко изменилась. Положение Амонра и его непререкаемый авторитет пошатнулись. Кто-то считал его спасителем, принявшим единственно правильное решение, но большая часть переселенцев думала иначе. Глава верховного совета стал для них тем, кто лишил экспедиционеров возможности найти населенную планету, подготовленную для жизни.
  Амонра окружала лишь небольшая горстка сторонников, готовых подчиняться его приказам. Великая идея рассыпалась на глазах. Разногласия поставили под угрозу строительство поселений на голубой планете.
  Люди не хотели утруждать себя созиданием. Они были готовы только брать, брать и брать. Еще совсем недавно, Амонра, был уверен, что человечество, поставленное на край пропасти, осознает свои ошибки и, сможет измениться, но на деле, это оказалось лишь мечтой. За время, проведенное в космосе, люди забыли страх. В их памяти истерлась боль утрат, а размеренная жизнь на ковчеге породила лень. Великая мечта осталась, но теперь она была у них разной. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы ...
  Он выглядел крайне уставшим. На мраморном лице появились первые морщины. "Что делать если вокруг, на тысячу световых лет, нет ни одной обжитой планеты? Что делать, когда твой народ восстает против тебя и твоих идей? Что делать, когда у людей, диаметрально противоположное понимание счастья? Вопросы, вопросы, вопросы и ни одного ответа". Он мучился сам и мучил других, но решение ни как ему не давалось, оно ускользало, как собственная тень, заставляя проводить, бессонные ночи в раздумьях... Первоначально, идея показалась ему сложной и, трудно осуществимой, но другого выбора у него не было...
  С началом волнений, Амонра, перенес кабинет в боевой отсек ковчега, тем самым захватив все военные ресурсы и, с помощью страха и силы, диктовал свои правила остальным. Под бронированным куполом, каждый шаг откликался металлическим эхом. Тускло мерцали экраны наружных радаров и систем видеоконтроля, места боевых расчетов пустовали. Расположившись в эргономе караульного офицера, Амонра говорил:
  - Знаю, что вашей группе крайне сложно работать, так как погибла большая часть генетического материала, - он перевел взгляд на собеседника, - но то, что я вам сейчас предложу, надеюсь, не покажется вам глупой выдумкой политика, желающего удержаться на своем месте любой ценой. Поверьте, я думаю, о будущем человечества и считаю, что оно теперь всецело в ваших руках, - Амонра многозначительно посмотрел, как умел делать только он, показывая одним взглядом, всю степень ответственности, которая ложится на плечи Паньгу. - Думаю, что вам следует подумать об усилении и, привлечь к работе не только генетиков, но и биологов, физиков, химиков и всех, кого вы посчитаете нужным. Я готов вам полностью содействовать и, создать все условия для работы. Вижу, вы несколько озадачены. Не удивляйтесь, ведь я еще не рассказал о задаче, которую вам предстоит решить.
  Паньгу молча, наклонил голову, в знак понимания и готовности слушать.
  - Несколько тысячелетий назад, - Амонра включил экран монитора, - на Европе, некто Велес, рассматривал возможность продление жизни человека, предлагая создать комбинированную особь. Вам, как генетику, вероятно, известны его работы, - Паньгу кивнул. - Отлично, мне будет проще развивать свою мысль. И так, он, в сущности, предлагал создать нового человека, с одной стороны обладающего человеческими качествами, а с другой силой и выносливостью животного. Тогда, его работы посчитали крамольными, посягающими на саму человеческую сущность, но вот сегодня, именно в этом, я вижу выход из нашего отчаянного положения.
  - Вы хотите, что бы генетики создали новую человеческую особь?.. Но с какой целью?.. Вас никогда не поддержит верховный совет, в особенности Африканцы, - Паньгу терпеливо ждал ответа и наблюдал, как Амонра листает на мониторе папки, ища нужную ему информацию.
  - Взгляните, - Амонра показал на экран, - Для строительства колонии на новой Земле нам потребуется около тысячи лет и при этом, если все обитатели ковчега будут заняты в работах по 10-12 часов в сутки, но как вы понимаете это абсолютно не реально. Не реально по срокам нашей жизни и по тому, что люди практически разучились работать. Следовательно, нужен класс особей обладающих хорошей физической силой, адаптированных к Земным условиям жизни и частично обладающих человеческим разумом. И все это нужно для того, что бы заменить людей на строительных и прочих работах. Своего рода Рабочая Автоматизированная Биосистема, коротко РАБ. Ну, а люди должны управлять этой рабочей силой. У каждого специалиста под рукой оказалась бы армия безропотных, самовоспроизводящихся помощников, готовых за хлеб и воду, работать, работать и работать. Вы представляете масштаб? - Амонра жестикулировал в такт произносимым словам и теперь уже окончательно понимал, что согласие совета и прочие препоны он легко преодолеет, так как в его идее вновь торжествует человеческая природа с вечным стремлением потреблять и жить за счет других. - Советую привлечь к этой работе Ниргун и Элохима. Думаю, что их знания вам будут необходимы.
  - Это, - Паньгу даже задохнулся, представив себе грандиозность проекта. - Генетика не знала ничего более великого. О вас будут писать, и говорить все последующие поколения, - Паньгу смотрел на Амонра, как на Создателя вселенной, ощущая дрожь во всем теле от сопричастности и предвкушения.
  ***
  - Так вы хотите сказать, что человек это автоматическая биосистема?
  - Нет. Я хочу сказать, что человек - это человек, а раб - это РАБ. Вот в частности вы, Григорий Алексеевич - человек, а вот ваша бывшая супруга - не что иное, как РАБ, - профессор внимательно смотрел на Григория и ловил каждую мысль, мелькающую в его сознании.
  - Согласитесь, что и вы о чем-то подобном догадывались и ощущали себя не таким как все.
  - Ну, слава Богу, вы меня порадовали. Значит я все-таки человек, а то я вдруг подумал, Григорий хотел съязвить, но...
  - Да, уважаемый коллега, вы - человек, и к тому же, прямой потомок основателей генетической революции на Земле. Таких как вы, на Земле, приблизительно пять процентов. Ваша пра-пра-пра бабушка - великая Ниргун, конечно, и не подозревала, чем все эти эксперименты закончатся, но что вышло, то вышло, а менять-то теперь нам, - голос профессора звучал серьезно и заставил Григория задуматься.
  - Выходит так - прабабка наломала дров, а мне расхлебывать... Так, что ли, Ян Генрихович?
  Глава 8.
  Ниргун и Элохим, мягко говоря, недолюбливали друг друга. Оба, будучи генетиками от Бога, делили между собой пальму первенства, и никогда не упускали возможности укусить конкурента.
  "Заставить их работать в одной упряжке?.. И похоронить ВЕЛИКИЙ проект... Мудрое решение, нечего сказать, - рассуждал Паньгу, после разговора с Амонра, - такие характеры не исправить...".
  - Проходи, располагайся, - Паньгу, на правах хозяина, жестом предложил Элохиму место в удобном кресле. - Как тебе на новой планете? Скучаешь? Понимаю, понимаю, - Паньгу, по своей привычке, забарабанил пальцами по столу, - настоящей работы нет... Почти весь материал загубили в космосе...Н-да...
  - Немного шевелимся, но это все, сам понимаешь, ненадолго. Вчера закончили модификацию кольчатых, для переработки отходов, а что дальше пока туманно. Похоже, что совет не собирается разворачивать ничего серьезного на новой Земле.
  Элохим не любил подобных бесед, предпочитая тратить свое время на работу в лаборатории, но с Паньгу его связывала старая дружба. Он был единственным, с кем можно говорить, не опасаясь, что завтра, об этом узнает вся галактика.
  - Н-да... Вокруг только и разговоров, что о полете и радиопоиске пропавших ковчегов... Строят радары, шарят по галактике зондами, а толку?
  - Как думаешь, найдут, нет?
  Элохим переживал не лучшие дни. Отсутствие цели и мелочность задач выводили его из состояния равновесия. Его мозг требовал пищи для размышлений, новых вершин, которые мог покорить только он.
  - Найдут, не найдут, какая разница. Для нас с тобой ни чего не изменится, если мы сами не сможем, изменим эту жизнь, - и Паньгу, коротко пересказал другу разговор с главой верховного совета...
  Элохим слушал, молча, и не задавал вопросов. С работами Велеса он был хорошо знаком и сам не раз задумывался над этой проблемой.
  "Это не перекрестное опыление, которым занялась Ниргун" - подумал он, представляя, как взлетит его авторитет в случае удачи. - А если не получится?.. Тогда, Ниргун, со своими ботаниками, растопчут меня...".
  - А Ниргун? Ты привлечешь ее к этой работе? - вынырнув из раздумий, спросил Элохим.
  - Не знаю, но если считаешь нужным, то в принципе можно и ей дать какое-то направление, - Паньгу хорошо знал друга, поэтому право выбора оставил за ним.
  - Ничего нового от нее ждать нельзя, но все-таки признаюсь, что ее эксперименты иногда не лишены смысла.
  - Ну, вот и договорились. Тогда приступай.
  ***
  Григорий, вот уже несколько дней, не видел профессора, но время от времени, общался с ним по коммуникатору. Профессор был чем-то очень занят, да и во всем подземном раю наблюдалась какая-то суета. Выходя на прогулки, Григорий, заметил, что один бродит по парковым дорожкам, а в ставшем уже любимом японском саду, почему-то перестал течь ручей, от чего желтые ирисы пожухли и приняли неухоженный вид. Появилось ощущение общей заброшенности так, словно в подземный мир постучалась беда, и забота о красоте сразу отошла на задний план.
  Благо, заняться было чем. Одной исторической информации было столько, что даже пересмотреть ее, не говоря о большем, и тысячи лет не хватит.
  Оставшись наедине с собой, Григорий, порой вспоминал о жизни наверху. Прошлое, в настоящий момент, интересовало его мало, а на историческом фоне или, еще по какой-то причине, совсем выглядело мелким и скучным. Больше беспокоило будущее, но временами все же наваливалась тоска по голубому небу и сожаление, что не может пообщаться с Викой, единственно дорогим для него человеком.
  "Небо небом, а вот как она там?.. Что делает?.. Как живет?.."
  - Ну, что толку мучиться. Найдите в коммуникаторе родственников, да и смотрите себе в удовольствие, - внезапно, раздался в голове Григория, голос профессора.
  - А это возможно? - вырвалось у Григория. - Ну да, ну да, при вашей-то технике, что я собственно спрашиваю. Весь мир опутали. Все у вас, как под лупой. В сортир без оглядки не сходишь, - ворчал он, но полученной подсказке был рад и незамедлительно стал листать меню.
  Не успел ничего толком, и сообразить, как увидел на экране дочь. Она сидела на диване, поджав под себя ноги, и читала его письмо.
  "Вика! Ни чего в этой жизни не бывает просто так. За все, за каждый свой шаг, мы, когда - то должны ответить. И если уж не перед людьми, то перед Всевышним это точно. Извини, что все так получилось. Надеюсь, что ты все же меня простишь.
  Люблю. Папа".
  "Вот техника... Еще бы обнять тебя и поговорить... В той жизни, у меня постоянно не хватало на это времени... Вру, вру, вру... Время было, но думал я о чем угодно, но только не о тебе...".
  Разговаривая сам с собой, он оставил включенным монитор. Получилось что-то похожее на видеоконференцию, правда, с одним но, осуществлялась она только в одну сторону.
  "Пусть хоть так...".
  ***
  Навалившаяся хандра отступила, и его мозг с новой силой принялся изучать и анализировать факты...
  Итак, переселенцы создали себе РАБов. Получилось, конечно, не сразу. Попытки соединить ДНК человека и животных чаще приводили к появлению на свет уродов, не способных размножаться, обучаться, а следовательно, и подчиняться. "Кентавры и прочие разумные существа были реальностью... Выдумать что-то в принципе не возможно, если нет аналога... Лишний раз, убеждаюсь... Все, о чем писали древние - правда, но она чуть-чуть приукрашена, - Григорий бегло листал файлы, - Видимо, за грехи прабабки, отвечать все-таки придется, - думал он, просматривая фотографии первых рабов, выращенных в лаборатории. Соединив генетический материал человека и обезьяны, Ниргун, получила волосатых монстров, напомнивших ему изображения австралопитеков. - Ну, совсем другое дело, а то помешались на дарвинизме...Эволюция, эволюция...Из прабабкиной лаборатории, торчат уши этой эволюции..."
  ***
  Рай, первый город на планете, строили глубоко под землей, спасаясь от метеоритных атак и разгула, еще не обузданной стихии. Ниргун ликовала и упивалась победой. В каменоломнях теперь надрывались, созданные ей, для строительных нужд, рабочие биосистемы...
  - То, что ей удалось сделать этих отвратительных скотов, не говорит о том, что моей работе нужно мешать, - Элохим кипятился и брызгал слюной.
  - Делай, делай, кто тебе не дает, - Паньгу не обращая внимания на расшумевшегося друга, внимательно рассматривал под микроскопом очередной препарат.
  - Тебе я вижу все равно, но я докажу.
  - И докажи, докажи, а пока твои кентавры изгадили и вытоптали все в округе. Люди не могут выйти на поверхность, не перепачкавшись в их навозе. Скоро мы все задохнемся от их ароматов. Так, что давай считать твоих парнокопытных только, как удавшийся экскремент. Отпусти ты их с миром, и пусть себе унаваживают почву где-нибудь подальше от Рая. Не хочешь? Ну, так и сам с ними отправляйся, на какой-нибудь остров, но боюсь, что через пару лет он превратиться в огромную кучу навоза, - Паньгу хохотал, беспрерывно барабаня пальцами по столу.
  - Вначале, заставь Ниргун, выгнать из шахты своего циклопа, - огрызнулся Элохим.
  Паньгу знал, что Элохим никогда не забудет его выпада, но он так же знал и то, что Элохим - не превзойденный генетик и, после такого разговора, он свернет горы, что бы всем это доказать. Оставалось только ждать...
  Рабы ворочали камни, кентавры паслись на островах средиземноморья, а Элохим колдовал в своей лаборатории, закрывшись в ней с двумя помощниками. Что происходило за ее дверями, точно не знал ни кто. Многие считали, что Элохим сдался и просто прячется от насмешек. Думали так многие, но не Паньгу. Он верил в гениальность друга и терпеливо ждал результата.
  Рай постепенно обретал свое лицо. Семь этажей подземного здания были заселены, внеся некоторое постоянство в жизнь переселенцев. Заложенный ботаниками дендрарий, благоухал, усыпанный белыми лепестками отцветающих садов, когда на коммуникатор Паньгу пришел вызов от Элохима. Он просил встретиться с ним, в одном из укромных уголков сада, подальше от любопытных глаз людей.
  "Н-да... Затворник вышел из пещеры. Вероятно, очередной "экскремент" провалился, и радовать нечем... иначе давно бы бегал по кабинету и рассказывал о своих подвигах..." - предполагал Паньгу, шагая по аллеи.
  Увидев Эллохима, сидящего у небольшого грота, Паньгу опустился рядом, на край каменного выступа. Еще приближаясь, он заметил, что за эти месяцы, он очень изменился. Белая туника совсем обвисла, лицо вытянулось, кожа казалась прозрачной, а длинные седые волосы небрежно лежали на плечах, придавая еще больше уныния его облику.
  - Выглядишь не лучшим образом, похоже, что сильно устал, - начал он разговор.
  Странно, но Элохим ни как не отреагировал на приход друга. Он сидел, задумавшись, не отрывая взгляда от цветущего дерева, под которым резвились два подростка, которых Паньгу не сразу и заметил.
  - Кто это? Как это возможно? Ты?..
  - Я их назвал Адам и Ева. Правда, хороши? - от услышанного лицо Паньгу вытянулось, он что-то сбивчиво говорил, жестикулировал и крепко обнимал Элохима...
  
  Глава 9.
  - Стоит, стоит, еще как стоит, столько стоит, что мы четвертые сутки не спим и не едим, - голос профессора был чуть взволнованным.
  Он шагал навстречу Григорию и выглядел сильно уставшим, но довольным, словно стахановец, выполнивший четыре дневные нормы.
  - Скучаем, а напрасно. Сейчас самое время прогуляться.
  - Вот так сразу или для начала поздороваемся? Вы где пропадали, Ян Генрихович? Что-то случилось? - сыпал вопросами Григорий.
  - Прабабка ваша, царство ей небесное, любезный Григорий Алексеевич, уж которое тысячелетие покоя людям не дает, - профессор говорил серьезно, без малейшего намека на шутку.
  - И что же она натворила, позвольте узнать, - принял разговор Григорий.
  - Ну, если уж честно, то может и не она, а на нее просто грешат, но после удачного эксперимента Элохима, Ниргун, якобы, отпустила на волю своих "австралопитеков", так кажется, вы их назвали, и решила начать все с чистого листа. Хотя я сам в это мало верю. Думаю, что был еще кто-то, кто хотел приостановить эксперименты с рабами. Так или нет, точно не знает ни кто, но по привычке костерят Ниргун.
  - Несчастная женщина и после смерти ей нет покоя. Ну, отпустила она своих камнетесов или не отпустила, что собственно произошло, что человечество так расстроилось? Отпустил же Элохим кентавров и ничего, а прабабка, видите ли, беды натворила. Где логика, Ян Генрихович? Или у вас, если что случилось, то все шишки валятся на беззащитных женщин? - Григорий соскучился по разговорам с профессором, от чего постоянно пытался шутить, но профессору было не до шуток.
  - Вы новости с "поверхности" смотрели? Вижу, что нет.
  - А что там собственно стряслось? - Григорий не понял, куда клонит профессор.
  - Аризона и Сибирь горят, в Европе жара, как в Эквадоре, а в Эквадоре валит снег. Тайфуны, смерчи. Цунами накрыло Японское побережье, а в Антарктике тают ледники и это не полный перечень климатических чудес на планете.
  - Ну, и причем здесь моя прабабка? Или вы считаете, что это все дело ее рук или ее беглых "австралопитеков"? - Григорий вновь хотел все свести к шутке.
  ***
  - Паньгу, Верховный совет спрашивает тебя, как такое могло произойти? Как могло случиться, что генетический эксперимент вышел из-под контроля? - голос Амонра гремел. - Тебе люди доверили и дали в руки ресурсы всех рас, а ты лелеял амбиции генетиков и не думал о последствиях. Я не оправдываю действия Ниргун, с ней разберутся, но ты? Решением Верховного совета я требую передать руководство над группами генетиков Элохиму, а судьбу Паньгу и Ниргун отдать в руки галактического трибунала...
   Торжество разума, как это часто бывает, бессильно перед политическими интригами. Где тот политик, который не предает друзей ради своей выгоды, когда самый сладкий плод - это власть? Власть вне законов бытия, она считает себя всесильной, мудрой и всегда знает какое место отведено каждому в этой жизни. Она способна порабощать и ломать слабые души, но не может ничего сделать с возвышенной душой, от чего всегда негодует и мечется. Однако, отсутствие власти и иерархии еще страшнее, так как ведет к хаосу и в этом - парадокс жизни.
  Вырвавшиеся на свободу рабы в короткий срок населили большую часть планеты...
  - Они как тараканы. Едят и плодятся, плодятся и едят. Грызутся между собой за еду и опять плодятся, и все повторяется снова и снова, - Амонра негодовал.
  Инструмент, предназначенный для удовлетворения нужд человечества, стал частью пищевой цепи, отгородив от нее человека. Раб не стал смиренным помощником, а превратился в злого, беспощадного разрушителя. Свирепые стаи рыскали на всей территории от северного до южного моря, сметая и разрушая все на своем пути.
  - А чего вы собственно ждали от них? - Элохим рассуждал медленно, пытаясь донести смысл сказанного до раздраженного сознания главы Верховного совета. - Их психотип именно это и предусматривал, так что в этом смысле Ниргун все сделала правильно. Они не прихотливы, физически выносливы, способны к размножению и подчиняются установкам. Единственная проблема, что установок у них сейчас нет. Когда дополнительное устройство шлюза автоматики (ДУША) не функционирует, то действует только чистая физиология на уровне звериных инстинктов, что собственно мы и наблюдаем, они едят, пьют и размножаются.
  - Не считайте меня за полного идиота и не читайте мне лекций по генетике. Без вас тошно. Вы думаете, что мне не понятно, что блок управления с заложенной в него программой подчинения человеку - это главное в работе с РАБом? Вот лучше скажите, почему блок не работает? Ведь у ваших систем, что у Евы, что у Адама, как мне известно, сбоев нет, - Амонра смотрел прямо в глаза генетика.
  Обычно под таким взглядом человек смущался, терялся и был готов полностью подчиниться воле главы Верховного совета, но это не касалось Элохима. Его выцветшие, уставшие глаза не выражали ни испуга, ни тревоги. Достоинству, с которым он держался перед верховным правителем, мог бы позавидовать любой из членов совета. Элохим был тем, кто не признавал авторитетов ни в науке, ни в жизни.
  - Уж лучше это спросить у Ниргун, а мне нет смысла соваться в чужие разработки, и не надо сверлить меня взглядом, я не поддаюсь на такие уловки. Ваша проблема не рабы, созданные Ниргун, а собственное эго, с которым вы не можете справиться.
  Такого поворота Амонра не ожидал. За годы правления он привык во всех видеть только подчиненных, слепо выполняющих его приказы.
  "От моего решения теперь зависит судьба этого наглеца и всего генетического проекта... Гордец, но он знает себе цену" - размышлял Амонра, всматриваясь в глаза Элохима.
  - Ступай. Я подумаю, над тем, что ты сказал.
  Амонра все и всегда помнил. Помнил и не умел прощать ...
  ***
  - Прабабкины рабы дали когда-то сбой, а цунами-то причем? - вновь оживился Григорий.
  Ян Генрихович устало присел, на свое излюбленное место, возле озера и глубоко вздохнул, словно собираясь выдохнуть из себя всю накопившуюся усталость последних дней.
  - Давайте, коллега, немного посидим. Вы знаете, я чертовски устал за эти дни. Честно говоря, хочется просто немного спокойно посидеть и подышать этим воздухом, мне этого так не хватало. Про Ниргун мы с вами обязательно поговорим, но если позволите, то чуть позже, - профессор откинулся на спинку садовой скамейки и закрыл глаза. Он сделал глубокий вдох, и на его лице отразилось полное блаженство.
  Глава 10.
  "Наказать, наказать, наказать... Никто не поймет...Он же у нас творец, гений, создатель Адама... Но каков гордец..." - Амонра не сомневался, он просто искал удобный повод. Его сущность требовала поставить на место зарвавшегося генетика, но как? Не умеющий одгораживаться от проблем, он размышлял, и решение пришло, как всегда внезапно, озарив мраморное лицо, пугающей улыбкой.
  ***
  - Внимание! Членам верховного совета срочно собраться в зале заседаний. Повторяю... - голос референта разносился по всем службам и строительным площадкам Рая.
  Верховный совет, Амонра, собирал в своей новой резиденции на Земле, построенной в долине Нила и, защищенной от набегов "австралопитеков", горячими песками пустыни. Многолетние наблюдения свидетельствовали, что эта часть планеты была практически не подвержена метеоритным атакам. В отличие от Рая, в Каире, не прятались под землей, а зал заседаний на ковчеге, давно переустроили под нужды астрономов.
  В свете заходящего солнца, отполированные грани белого известняка, излучали рубиновые искры, утопая в зелени виноградников, обрамлявших дворец Верховного совета. Капсульные лифты, один за другим, доставляли членов совета на огромную площадь, вымощенную кремнистым туфом, с которой открывался великолепный вид на Каир. Потрясенные грандиозностью, люди ощущали себя муравьями, у пьедестала вселенского могущества.
  Получив персональное приглашение на заседание Верховного совета, Элохим, не испытал ни какого душевного трепета. Его отношение, к какой бы то ни было власти вообще, было хорошо известно всем. Он признавал только власть разума и научного факта. Не раз он открыто глумился над властью и, это ему всегда сходило с рук. Причина поблажек - его научный гений. Чего стоила только идея создания системы единоутробного вынашивания и поэтапного развития плода - ЕВ-1а (Ева), перевернувшее научные представления человечества, разделенного по половому признаку весьма условно и создающего собственные клоны в преклонном возрасте, как новое вместилище для своего разумного начала. Что же касается Адама, то это изобретение генетика поставило его на уровень равный творцу Вселенной. Способность биосистемы к переменной мутации генов открывала абсолютно новые перспективы в освоении планеты и космоса. Естественно, что такой человек стал научным кумиром для многих, как и стал, ненавидим теми, чье мировоззрение и устои он так активно разрушал. Однако вся эта суета мало касалась Элохима. Творец по природе, он тратил свое время на поиски истины, не обращая внимания на интриги и сплетни.
   Капсула лифта разомкнула створки передней плоскости, открывая перед Элохимом вид на дворцовую площадь. В отличие от членов Верховного совета, его ни кто не встречал. Окинув взором роскошную резиденцию, Элохим, устало вздохнул и медленно стал подниматься по сверкающим ступеням, ведущим в зал заседаний. Шаг за шагом, с каждой ступенью, он отчетливо ощущал нарастающее чувство одиночества и тоски, переполнявшее его сердце.
  Зал заседаний, по требованию правителя, был сооружен в виде огромной, наклоненной, мраморной чаши. Невысокий подиум, в центре, освещали лучи заходящего солнца, от чего фигура, стоящего на нем Амонра, казалось, сама излучает оранжево-кровавый свет.
  - Вот наш триумфатор, приветствуйте его, - голос Амонра эхом разнесся над залом, а вслед за ним, остававшиеся в тени трибуны переполнились возгласами членов совета, приветствующими входящего Элохима.
  Элохима не радовала и не смущала такая встреча, он был просто равнодушен ко всему помпезному и не естественному. Коротко прижав руку к груди, в знак благодарности за оказанную ему честь, он прошел к трибунам и, занял место для приглашенных.
  - Он скромен и застенчив, не смотря на свои великие открытия подаренные человечеству, но мы помним о них и хотим выразить свою благодарность его гению, - Амонра говорил так проникновенно, что у членов совета не возникало и малейшего сомнения в неискренности его слов. - Созданные им, по нашему образу и подобию, псевдо люди, Адам и Ева, позволили человечеству сделать огромный шаг в колонизации планеты. Руками рабов созданы, как вы сами можете убедиться, прекрасная резиденция Верховного совета, - зал одобрительно загудел. - Построены резиденции: черной, белой и желтой рас. Завершено строительство Рая и, все это перечисленное произошло благодаря этому великому человеку, - Амонра направил ладонь в сторону сидящего Элохима, призывая зал еще раз приветствовать генетика. - Большие труды должны быть щедро вознаграждены, - глава Верховного совета обвел взглядом зал. - С сегодняшнего дня, своим указом, я, назначаю Элохима, пожизненным консулом этой планеты, - восторженные восклицания смешались с последними словами Амонра.
  В отличие от радостных и восхищенных лиц членов совета, лицо Элохима не выражало ни радости, ни тем более восхищения. Поднявшись со своего места, он еще раз коротко прижал руку к груди и принял от Амонра символ консульской власти - золотой пояс, украшенный голубым сапфиром, обозначившим место Земли на выгравированной на золоте карте галактики.
  - Верховный совет...приветствует...консула Земли...
  Элохим вернулся в Рай крайне уставшим от церемоний и погруженный в глубокие раздумья. Став консулом он взваливал на себя бремя власти, которую сам раньше не признавал.
   С первых дней он почувствовал тяжесть консульских забот, золотой пояс давил, лишая его личной свободы, к которой он так привык. Свободолюбивая натура оказалась запертой в рамках статуса, и Элохим мучился этим, но терпел, не подозревая, какой еще сюрприз готовит ему Амонра.
  Ждать пришлось не долго, так как в обязанности консула входила и война с "неандертальцами", то на очередном Верховном совете, которые теперь обязан был посещать Элохим, Амонра предложил свою идею борьбы с вышедшим из-под контроля экспериментом генетиков. Предполагалось под руководством консула создать в районе южного полюса административный домен (АД) для доработки непокорных "австралопитеков".
  - Кто как не консул Элохим - гений нашей генетики, способен решить столь важную для человечества задачу, - говорил Амонра, а в сущности, получалось, что Элохима убирали из Рая и направляли в АД, подальше от людей и с глаз главы Верховного совета. Расчет Амонра был прост и он сработал.
  ***
  - Вот так, дорогой коллега, появился в Антарктике известный всем Ад.
  - Тот самый, в котором "жарят" грешников на сковородах?
  - Отнюдь, Григорий Алексеевич, отнюдь. Там происходят вещи намного интереснее, - профессор встал, разминая уставшее тело.
  - Так уж, не с силами ли Ада вы воевали, что они вас так измотали? - глядя на профессора, спросил Григорий.
  - Вот видите, вам и объяснять, Григорий Алексеевич, ничего не требуется. Вы сами все схватываете на лету, но об этом поговорим после ужина, а пока отдыхать, отдыхать и отдыхать.
  - А Ниргун? - не удержался Григорий.
  - Ниргун, как и Паньгу выслали на ковчег, где они и доживали свой век, запретив им, решением галактического трибунала, очередное собственное клонирование. Правители и ученые, знаете ли, редко могут между собой договориться, если это, конечно, не касается войны или захвата власти, что собственно одно и то же.
  
  Глава 11.
   На поверхности уже бушевала весна, разливаясь ручьями по косогорам, радуя первой зеленью, среди которой желтели нежные лепестки первоцветов. Видя эту красоту на экране и, не имея возможности прикоснуться к ней, вдохнуть полной грудью влажный, с привкусом земли, весенний воздух, Григорий, вновь затосковал. Он приводил, для себя, десятки доводов, почему там лучше, чем в Раю. Григорий Алексеевич скучал. Скучал не по зелени и цветам, этого и здесь было предостаточно, а по голубому небу и свободе, которая ассоциировалась у него с кобылицей, летящей, как ветер, по бескрайней, весенней степи. Рай и тайны мироздания, захватили его разум, но душу, по-прежнему не покидало ощущение "золотой клетки", в которую он попал помимо своей воли.
  Определиться и сделать свой выбор, мешала не ясность положения. Последние разговоры с Яном Генриховичем, натолкнули на мысль, что его постепенно пытаются втянуть в какую-то интригу, где ему заранее приготовили роль, но говорить о ней не хотят...
  - Почему же сразу клетка, тюрьма? Почему, например не убежище, которое вы сами искали или так быстро стерся в вашей памяти весь негатив прошлого? - профессор, как всегда появлялся в самый напряженный момент размышлений.
  Это жутко раздражало Григория. Он никак не мог привыкнуть к тому, что кто-то посторонний слышит его мысли.
  - На любой предмет, уважаемый коллега, можно посмотреть, как минимум, с двух сторон и, у каждого наблюдателя, заметьте, будет о нем свое мнение, иногда даже диаметрально противоположное. Вы согласны?
  - Наверное, я просто устал от неопределенности и, как маленький ребенок хочу домой, в привычный и понятный для меня мир. Скажите честно, я могу покинуть ваш райский уголок? Или это для меня невозможно?
  - Покинуть - пожалуйста, но все, что вы узнали, останется здесь, а вы вернетесь в ваш мир. Но кем? Палвывчева Григория Алексеевича там ни кто не ждет. Его давно похоронили и оплакали родственники. Как вы предполагаете там жить? - профессор говорил с сожалением в голосе, так словно мог потерять что-то очень важное.
  - Ну, вот и обложили, как волка обложили, а вы говорите не клетка. Клетка, профессор, еще какая клетка, из которой вылететь, себе дороже получится. Получается, сиди и жди, пока благодетели покормят, только вот вопрос: для чего откармливают? Может на заклание готовят? А, Ян Генрихович?
   Григорий говорил резко. Ему порядком все надоело.
  - Ну, а как жить, так это мои проблемы. Как-нибудь разберусь. Ведь жил же без вашей помощи и ничего и, сейчас проживу. Нравится вам жить, как кротам - живите. А я тут причем?
  Чем, дольше говорил Григорий, тем серьезнее становилось лицо профессора и выражало, теперь, не только сожаление, но и явное разочарование.
  - Что вы на меня так смотрите или считаете, что я не имею права высказывать свои мысли? Почему вы решили, что знаете, что мне нужно, как собственно однажды уже решили за всю планету. Предначертали, что есть хорошо, а что плохо, пытаясь навязать всем свои правила игры, а вы у других спросили? Нужно ли им все это? Вы далеко продвинулись по пути технического прогресса, но кто из вас осмелится сказать, что знает, в чем состоит высший смысл бытия? Вы до сих пор воюете, привлекая на свою сторону, таких как я. А для чего? Какие идеалы вы отстаиваете? Кого хотите облагодетельствовать? И самое главное, Ян Генрихович, что ответов на все эти вопросы у вас нет, - Григорий говорил, словно вколачивал гвозди, от чего профессор как-то сжался, и казалось, пытается спрятаться от его слов.
  - Вы, вы,... вы еще молоды, так рассуждать, - тихо отозвался профессор, - у человечества огромная история и не вам его осуждать.
  А кому? Где тот, кому это позволено? Кстати, я ни кого не осуждаю, а только, пытаюсь рассуждать и, в этом я полагаю, есть большая разница. Хотите, я сам отвечу, для чего я вам нужен?
  ***
  Шел дождь. Экспедиция Элохима медленно продвигалась по равнине в сторону южного полюса планеты. Даже этим, Амонра, решил наказать строптивого генетика, не предоставив ему ни какого воздушного транспорта, а обязав консула организовать наземную экспедицию, с целью изучения жизни "австралопитеков" в их естественной среде обитания. Звучит правильно, а по сути - мучительная дорога через всю планету, которая займет ни один год. Если предположить, что все сложится удачно и экспедиция Элохима все же достигнет точки назначения, то с тем ресурсом, который был в их распоряжении, построить АД вряд ли удастся. Элохим это хорошо понимал, но противиться решению Амонра не стал, лелея мечту о полной свободе. Сейчас он хотел только одного - поскорее вырваться из-под опеки правителя, думая, что статус консула дает ему этот шанс и делает хозяином собственной судьбы.
  Шел дождь. Раскаты грома разносились над равниной. Молнии с треском разрывали черное небо, озаряя его холодным светом. Капли барабанили по фибропластику кабины землехода, навевая тоску на консульский экспедиционный корпус. Рабы класса Ева жались к мускулистым спинам Адамов, сидя в своих отсеках, сотрясающихся от рева стихии, заглушающей шум двигателей.
  Элохим не спал. Покачиваясь в эргономе, он размышлял о том, как можно исправить ошибку Ниргун, при условии, что ведение тотальной войны с "австралопитеками" не возможно, из-за отсутствия в его распоряжении сил и средств. Его размышления прервал сильный толчок, от которого он еле удержался в эргономе.
  - Большая расщелина, - виноватым голосом доложил пилот, - повреждено несколько отсеков, так что потребуется пара часов на ремонт.
  - Есть пострадавшие? - спросил консул, потирая ушибленную руку.
  - Пострадавших среди экипажа нет, - отрапортовал пилот, - но из поврежденных отсеков сбежали рабы, видимо сильно испугались. Прикажите найти?
  Консул задумался, а что если само провидение подбрасывает ему решение, над которым он так долго ломал голову.
  ***
  - Однако прежде, чем вы примите свое решение, вам все-таки придется меня выслушать. Оценить ситуацию можно только получив в распоряжение наибольшее количество фактов, иначе решение будет однобоким и с этим я, думая, вы согласитесь, - профессор намеренно говорил тихо, пытаясь тем самым уменьшить напряженность, возникшую при разговоре.
  - Я не против. Говорите, что считаете нужным, Ян Генрихович.
  - Вы заговорили о свободе, но позвольте вас спросить. От кого или от чего? Творец тоже думал, что свободен в выборе но, однако, поступил сообразно сложившимся обстоятельствам.
  - Вы имеете в виду Элохима?
  - Безусловно. Решение, которое он выбрал, было просто, как все гениальное, толчком к которому были сбежавшие рабы. По пути своего движения к Аду, он решил создавать поселения из рабов. Вы спросите для чего? Это позволяет внедрить генетический материал, в первую очередь программу контроля (доминантный усилитель шлюза автоматики - ДУША), в девственную систему "австралопитеков", посредством межвидового размножения.
  - То есть?
  - Понимаете, коллега, завоевывая "Адамовы поселения", австралопитеки со временем утрачивали свое не управляемое вольнодумство, подчиняясь закону Адама и Евы. Этот процесс похож на атаку компьютерного вируса, размножаясь, он подчиняет себе всё. Требовалось только одно - внедрять, внедрять и внедрять, законопослушные ДУШИ, в среду генетического хаоса. Собственно, вот так и было создано новое человечество, а Элохим даровал "австралопитекам" ДУШУ. Вся прочая история Земли это история войн, походов и завоеваний. От перевеса генетического материала они меняли только знак. Переходя с плюса на минус, как во времена нашествия варваров на Римскую империя, но суть неизменно оставалась одна - единство и борьба противоположного. А вы говорите свобода. Хотите отстраниться от общего процесса? Постоять в стороне? Это конечно возможно, но тогда не разумное начало возьмет верх и погубит всю планету, что собственно сейчас и происходит, - профессор замолчал, погрузившись в размышления.
  - Так может, вы посвятите меня в свои планы, или так и будем играть в угадайку?
  - Странно. Почему люди всегда торопятся сорвать не созревшее яблоко? - но вопрос профессора остался без ответа.
  Теперь, пришло время, задуматься Григорию.
  Украдкой взглянув на Яна Генриховича, он отключил коммуникатор и произнес про себя: "Может, по-вашему, дорогой профессор, душа и шлюз автоматики, но я никак не могу с этим согласиться. Что-то здесь не так... Не верю я в ваши рассказы... коллега. Что-то мне подсказывает, что душа нечто большее, чем хитроумное сплетение цепочек ДНК".
  Сама собой в памяти всплыла история с Лидочкой...
  ***
  "Как правило, родители любят своих детей, а иные не любят - они обожают. Обожают и молятся на них. Молятся сами и заставляют молиться остальных. Не дай вам Бог сказать что-то поперек. Такая мать будет вас ненавидеть всю жизнь. Их дети другие. Они и болеют-то по-особенному. У них не бывает простого насморка. У них ни больше, ни меньше, как вазомоторный ринит, в фазе не устойчивой ремиссии, на фоне сниженного иммунного статуса, или что-нибудь в этом роде. Хлопот такой ребенок доставляет всем. Начиная с воспитателя в детском саду и заканчивая теми, кто хотя бы на метр приблизиться к такому созданию.
  Лидочку я знал с детства. Она моя двоюродная сестра и мой эталон. Отличница, прекрасно рисует, играет на фортепиано, да и просто красавица. Не знаю, стараниями её матери или по другим причинам, но лет с семи, я был в неё просто влюблен. Влюблен так, как умеют любить только мальчишки.
   Помню, как-то в пионерском лагере, я заболел ангиной и на целую неделю попал в изолятор. На улице прекрасная погода. Ребята резвятся, а вокруг меня белые стены, белый потолок, белые простыни и белые, в пол окна, занавески. Вдруг, окно палаты медленно приоткрылось, белые занавески раздвинулись, словно театральный занавес и, знакомая рука протянула мне букетик земляники. На белом, больничном фоне это выглядело удивительно и сказочно. Она всегда любила удивлять, умела видеть и понимать красоту. Это детское воспоминание до сих пор одно из самых трогательных.
  ***
   Черная, лаковая поверхность рояля, завораживающе поблескивала в закатных лучах. Тюлевая занавеска вздулась парусом, и забытый клавир зашелестел, как живой, растрепанный майским ветром. Я чувствовал скованность и трепетную радость. Пристроившись в уголочке дивана, я, украдкой рассматривал, висящий на стене, портрет Лиды и молчал. Мысли неслись, толкались, путались. Она, моя богиня, сидела рядом и битых полчаса вытаскивала из меня слова. Её русые волосы, какой-то не земной профиль... Прошло несколько минут, с момента, когда распахнутая ветром фрамуга, звонко ударилась, впуская в комнату весну. Пауза затянулась. Я нарочито вздрогнул так, словно испугался звона распахнутого окна. По-театральному передернул плечами и, вскинув голову, посмотрел на неё.
  - Замедленная у тебя реакция, - смешком сказала она и, по- кошачьи зажмурила все понимающие, хитрые глаза.
   Повзрослев, в какой-то период, мы стали особенно близки. Причина тому, обоюдное желание пообщаться и поболтать о том, о сём.
  - Ты рассуждаешь, как старик, - сказала она, показывая эскиз вычурного, но очень красивого платья.
  - Современная мода должна раскрепостить женщину. Сделать ее свободной и подчеркнуть все её прелести.
  Я засмущался. Чего-чего, а этих прелестей у нее было хоть отбавляй. Куда уж еще подчеркивать. Её натура всегда требовала всего возвышенного, не земного и не обычного.
   Замуж Лидочка вышла за рано поседевшего высокого красавца с удивительным, по тем временам, именем Левон.
  - Она всегда коллекционировала игрушечных львов, а теперь завела себе настоящего. Он у нас "серебренный", - с гордостью, сообщила тётя Таня.
   К тому времени я заметно подрос. Ревновал ли я её к "серебренному", не думаю, но на её свадьбе я впервые напился.
   Теперь мы встречались крайне редко. У каждого была своя жизнь. Как и все родственники, обычно видятся на свадьбах и похоронах, так и я, спустя много лет увидел её на юбилее. Она по-прежнему была красивой, но вот глаза... Её глаза были очень грустные. Она несколько раз подходила ко мне и пыталась завязать разговор. К середине торжества она отчаянно напилась и попросила меня поговорить с ней один на один.
   Мы уединились, в одном из залов ресторана. Медленно закурили. Так, как будто в этом, состоял весь смысл нашей встречи. Выдыхая струйки табачного дыма и нарочито аккуратно стряхивая пепел маленьким пальчиком, она спросила:
  - Как тебе новая семья?
  К тому времени я действительно успел развестись и жениться, как говорят, поновой. Перипетии тех лет для меня были не очень приятными и я, честно говоря, не был расположен к такому разговору.
  - Вначале тяжеловато было, а вернее непривычно, - глубокомысленно проговорил я, скорее из приличия, нежели желая поддержать интересующую её беседу.
  - Что тяжело? - эта тема ее интересовала, но она не находила в себе силы спросить напрямую.
  Кто-то меня позвал и я, скомкав разговор, вернулся к общему застолью. Если бы тогда я понял, что твориться в её душе. Я нашел бы и время и силы, растолковать ей, но...
   В следующий раз я увидел её нарядную и безразличную ко всему окружающему миру. Она лежала в гробу, молодая и красивая.
   Скрытность и не умение делиться своими проблемами, и вот результат. Только на похоронах я узнал всю трагическую историю её последних лет.
   Жизнь как-то не задалась. Рос сын. Тягу ко всему прекрасному заслонил злополучный быт и жизненная неустроенность. Работа тоже не ладилась. Окончив строительный институт, она мечтала заниматься архитектурой, а пришлось... Пришлось работать дорожным мастером. По уши в грязи, с вечно пьяными работягами. Тут уж не до красоты. Единственная отдушина это сад. И то не он сам, а озерцо с заводью, где вдоль берега, колышутся под ветром, желтые лилии.
   Любовь вспыхнула, как сверхновая звезда. Она верила, что её поймут, поддержат, но.... У всегда хорошей, правильной девочки не может быть, как у простых смертных. Что есть любовь по сравнению с досужим мнением? Но, увы. Общественная мораль тех лет, тупые коммунистические домостроевские идеалы, встали на пути к её счастью. Родители, родные и близкие её не поняли. Не только не поняли, но и начали активно противодействовать. Разборы полетов дома, на работе и все с опорой на моральные принципы строителей коммунизма. Партия всегда знала, в каких штанах ходить и кому с кем жить. Парторг не мог допустить раскола в своих рядах и отступления от норм. Даже на похоронах её отец вел себя, как на партийном собрании, соблюдая установленный регламент.
   Загнанная в угол, истерзанная не пониманием и отчаянием она свела свои счеты с несправедливостью. Как глубоко было это отчаяние, и какого мужества нужно было набраться, что бы сделать этот шаг, можно только догадываться.
   Поздняя осень. Озерную гладь покрывает мелкая рябь. Холодно. Она разделась и бросила себя и свои страдания в ледяную воду любимого озера.
   Лида ушла. Ушла в красоту, к качающимся на волнах лилиям. Оставив прощальное письмо со словами: "Я больше так не могу"...
   ***
  Воспоминание обожгло.
  "Хотите все свести к физиологии, но человек - нечто большее, чем набор белков...В этом-то я уверен... душа... Почему мы такие бессердечные? Почему боимся перемен? Почему возвышенные чувства нас смущают? Почему красоту, во всех её проявлениях, пытаемся заменить уродливыми штампами?.. Пока не ответим на эти вопросы, красота не спасет мир. Она не доступна для слепоглухонемых душ. А вы, профессор, говорите - шлюз автоматики...".
  
  Глава 12.
   Ежедневные сводки радовали Амонра. Переселенцев все меньше и меньше беспокоили проблемы с "австралопитеками". Рассеянные Элохимом семена дали свои всходы. Его народ стал не плохим отвлекающим средством, на которое с удовольствием переключились варвары. Дети Творца строили и сеяли, а варвары Ниргун отнимали и разрушали. Адамово племя безропотно зализывало свои раны, поднималось из руин и с каждым разом становилось более сильным и менее уязвимым. Такое положение дел устраивало главу Верховного совета, за исключением того, что Элохиму, наперекор обстоятельствам, удалось построить административный домен на южном полюсе. Он был больше похожий на научно-исследовательский центр, нежели на колонию переселенцев. Но больше всего злило и раздражало Амонра то, что Ад стал не зависимым. В действиях Элохима он почувствовал угрозу своему величию и своим идеям. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стала группа ученых, сбежавших из Рая, под крыло ненавистного консула.
  - Он пренебрег нашими законами и нашим доверием. Сделал себя хозяином Ада, - лицо Амонра стало бледным, - консул Элохим предал идею исключительности человеческих рас. Заселил Землю псевдо людьми. Мы не можем позволить горстке обезумевших невежд от науки разрушить наш мир, - Амонра резко прервал речь, переводя дыхание, словно задохнулся от бега. Его глаза светились ненавистью и злобой, которую он не пытался скрывать. - Я требую объявить войну и уничтожить весь этот сброд генетиков. Ударом с ковчега смести с Земли тех, кто потерял человеческий образ.
  Трибуны молчали. Пылкая речь главы Верховного совета их тронула, но не настолько, что бы ввязываться в схватку с Элохимом. Многие из членов совета, в особенности Африканцы, сами были не прочь создать, по примеру консула, свой независимый домен.
  Трибуны молчали. Амонра напряженно ждал...
  ***
  - Дальше случилось непоправимое, - профессор рассказывал так, словно сам наблюдал когда-то разыгравшуюся на Земле трагедию. - Не получив согласия совета, Амонра решил действовать на свой страх и риск, так же, как он однажды принял решение о приземлении ковчега. До сегодняшнего дня нет точного ответа, почему удар, нацеленный по административному домену на южном полюсе, не попал в цель, и почему его мощность во много раз превысила реально допустимую. То, что произошло в дальнейшем известно вам, как ледниковый период. Да, да, Григорий Алексеевич, именно ледниковый период, который начался с огромного кратера и на его месте давно уже Байкал.
  Удар видимо оказался настолько мощным, что едва не расколол планету, выбросив в атмосферу колоссальное количества пыли и пепла. В считанные секунды все живое было погребено в образовавшемся слое льда. На несколько лет вся планета погрузилась во мрак, лишив переселенцев, какой бы то ни было надежды на выживание.
  - Но ведь выжили же.
  - Выжили. Вы правы, но только те, кто в это время был в ковчеге, Раю или в Аду. С того дня в общем-то и начался отсчет новой истории на Земле - истории не прекращающейся войны Рая и Ада. Войны за все: за ресурсы, рабов и даже их души.
  - Надо предполагать, что Амонра выжил? - почему-то в этот момент Григория интересовала именно этот вопрос.
   - Глава Верховного совета, как только понял, что произошло - покончил с собой, разгерметизировав одну из шлюзовых камер ковчега, - профессор взглянул на свой мигающий коммуникатор, - мне пора, - но на секунду задержался, - я забыл вам сказать о главном. С того времени что-то случилось и переселенцы потеряли свою возможность к самоклонированию. Вот теперь, кажется все, - Ян Генрихович встал, как-то по-старомодному слегка кивнул и быстро удалился.
  Профессор ушел, а у Григория было ощущение, что все, что он знал, о чем думал, во что верил, пытался анализировать, все это - рушится. Рушатся такие вечные понятия как душа, вера, любовь, высшая справедливость...
   "Не верю, да и не хочу верить в то, что душа - это всего лишь программа, вместившая в себя определенные понятия" - думал он, идя по коридору. Навстречу попадались спешащие куда-то люди. Они уже привыкли к нему, узнавали, многие при встрече кивали головой, но в их глазах, Григорий, видел один и тот же вопрос: С кем он?
  За очередным поворотом, там, где были лифтовые шахты, связывающие этажи Рая, стояли двое не молодых мужчин и что-то очень бурно обсуждали.
  За дни пребывания в Раю, Григорий, разговаривал в основном с Яном Генриховичем. Узнать, о чем спорят, заставило скорее любопытство, хотя... Подойти и вступить в разговор, понятное дело, было неудобно. Ну, бывает же так, что идя по улице, кто-то обратил на себя внимание и тебе вдруг хочется понять, о чем он говорит. Ты начинаешь напрягать слух, ловя обрывки фраз, забиваемых городским шумом и, силясь понять их смысл. Осознав бесполезность, делаешь еще попытку. Подходишь к интересующему тебя объекту, как можно ближе, при этом делая вид, что это простая случайность. Ещё раз пытаешься вслушаться. Некоторые, у кого психика более лабильна, не выдерживают, начиная переспрашивать, или вообще бесцеремонно вступают в разговор... Чужие разговоры, знаете ли, как чужие окна, частенько приковывают внимание обывателя. Многие возвышенные натуры не прочь были подсмотреть и подслушать сородича и дело здесь, не только в праздном любопытстве.
   Григорий замедлил шаг и встал в небольшой нише так, что его не могли видеть, но при этом он хорошо слышал собеседников.
  - Они уже подготовили большую часть установок к запуску, - голос был низким, произносящим слова несколько на распев и принадлежал низкорослому мужчине, в сером, форменном костюме, в каких обычно ходили живущие на инженерном этаже. - Я им уже говорил, что есть смысл подождать. Может этот доктор примет решение, и мы сможем что-то реально изменить, а что толку гонять энергию по сетке. Сегодня мы, а завтра они.
  - Вы правы, Сергей Иванович, но отчасти, поверьте мне, - отозвался худощавый собеседник. - Эти дети греха и порока должны видеть нашу силу. Видеть и бояться, а иначе они совсем обезумят.
  - Сила - это хорошо, но где это видано, что бы силой хоть когда-то, хоть чего-то положительного добились. Напугать - да. Можно напугать один раз, но дальше-то к страху привыкают и, получается, что с каждым разом пугать нужно все страшнее и страшнее. Ощущаете, до чего мы в этом случае можем докатиться? Сначала отправим энергию по сетке, а потом будем антиматерией потрясать, а с нами-то, что потом будет? Вы подумали о последствиях? Может все-таки поискать иные способы?
  - А чего их искать. Они есть. Вон стоит, слушает, а помогать, похоже, не собирается, - последняя фраза резанула Григория так, что он покраснел, словно мальчишка, пойманный в момент подглядывания в женскую раздевалку.
  Резко развернувшись, он почти бегом скрылся за поворотом, ощущая спиной всю неловкость своего положения.
  "О какой помощи идет речь? Чего они от меня ждут?" - думал он, прохаживаясь по комнате, в которую поспешил спрятаться от посторонних глаз.
  Глава 13.
  Главы нет. Не написал и все...суеверия здесь ни при чем... хотя...
  Глава 14.
  Было ощущение, что силы притяжения больше нет. Тело стало легким и, медленно поднимается вверх... Григорий, попытался подняться на кровати... Что-то ухнуло, эхом разносясь по всем уголкам Рая. Появилось чувство, что из-под ног уходят мраморные плиты, а стены сжимаются и разжимаются, в такт гармоническим колебаниям...
  "Война, - всплыли слова профессора, и вчерашний разговор о готовящемся запуске каких-то установок. - Только вот кто? Они нас или мы их?" - и он тут же поймал себя на мысли, что непроизвольно разделил всех на "они" и "мы".
  Григорий нажал на коммуникатор, пытаясь узнать, что же собственно происходит, но экран не отреагировал, оставаясь черным и безмолвным.
  Замигало и, как в театре медленно стало гаснуть, а затем резко вспыхнуло освещение. Раздался очередной резкий хлопок и, по зданию гулко прокатилось эхо.
  "Похоже, что это все-таки "мы" выбрасываем куда-то энергию. По сетке... - отозвалась услужливая память. - Что они творят?.."
  "Сидеть на месте или бежать?.. Где профессор?.."
  Что собственно делать Григорий не знал. Выглянув в коридор, он ни кого не заметил и поэтому решил отправиться в центральную лабораторию, туда, где обычно работал Ян Генрихович. На всем нулевом уровне не было ни души.
  "Куда все подевались?.."
  Проходя по длинным, пустым коридорам он ощутил скребущее душу одиночество и жалость к себе.
  "Бросили меня, как собаку... Сами швыряются черте чем... Решают кто из них круче... Хозяева... Какие они тут хозяева?.. Переселенцы хреновы..." - распылялся Григорий, меряя шагами длинные подземные коридоры. - Залезли в шахту и выясняют отношения... Помощи им... Шиш Вам, а не помощь... С собой разберитесь сначала... А то, знают они все... и кто прав, и кто виноват... Люди "наверху" загибаются, а им по барабану, они за идею бодаются...Пришельцы хреновы".
  Григорий почти бежал по нескончаемому коридору. Переход, блок, еще переход... Дежурный свет мигал, от чего, Григорию, казалось, что все вокруг затянул синеватый туман. Ему хотелось раздвинуть его руками, разорвать пелену и, вдохнуть свежего воздуха. Чем дальше он продвигался, тем сильнее становилось это ощущение. Увидев за очередным поворотом лифтовый терминал, он, не раздумывая, устремился к нему, подстегиваемый единственным желанием, хоть куда-то вырваться из этой обволакивающей, синей тишины.
  Сенсор не реагировал. Створки остались неподвижными, отражая на глянцевой поверхности, испуганное лицо беглеца.
  Паника... Она не выбирает дороги. Все твои чувства и мысли вытеснил страх. Страх впереди, страх сзади, страх вокруг и нет ничего кроме животного страха, который гонит вперед. Она выжимает из человека все без остатка, и тогда он падает, забиваясь в щель, и ждет... Безразлично ждет конца, потеряв надежду на спасение...
   И он не выдержал. Толкнув дверь на запасную лестницу, Григорий, побежал по маршам все выше и выше, подгоняемый страхом и желанием покинуть навсегда Райские кущи.
  Этажи давались с трудом. Через каждый пролет он останавливался, пытаясь отдышаться. На смену страху пришла боль за грудиной, все отчетливее дававшая знать о больном сердце. Преодолев еще несколько пролетов, Григорий Алексеевич, обливаясь холодным потом, обессилено сел на краю площадки, переводя дыхания. В груди отчаянно колотилось сердце, в горле пульсировала кровь, вены на висках напряглись, сжимая голову, как в тисках. Сознание, сузилось до уровня боли, дав чувствам единственный смысл - страх надвигающейся смерти.
  "Не выбраться...", - сверкнула мысль, вперемешку с накатившейся тошнотой. Обессиленный он сидел, тяжело дыша, опираясь спиной на холодный гранит. "Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое..."
  Других молитв он не знал, а эту вспоминал всегда, как только становилось плохо. Молился искренне, с душой, ища поддержки и, в тысячный раз, давая зароки, но, всегда забывая их выполнять, как только становилось хоть чуть-чуть легче. Сегодня, он, как никогда, остро чувствовал свою беспомощность и необходимость поддержки.
  Боль в сердце несколько успокоилась, еще не позволяя двигаться, но давая возможность думать и рассуждать...
  "Слышит ли он нас?.. До него так далеко. К нему взывают миллиарды, на всех языках мира... Он слышит, он помогает... Спасает заблудших овец и, иногда дает то, что просят... Что они возомнили?.. С моей помощью стерилизовать мозг людей и начать все заново... не дождетесь, - скачущие мысли прервал очередной толчок и раскатистое эхо, но здесь, на запасной лестнице, оно было не таким громким и пугающим".
  Встав на ноги, Григорий огляделся. На противоположной стене, над входом в нишу мигало небольшое табло, какие он видел в большом количестве на каждой лестничной площадке. На табло отображалась дата, время и еще несколько непонятных символов, больше похожие на китайские иероглифы.
  Заглянув внутрь, он увидел небольшое помещение, внешне похожее на салон трамвая, с расположенными по бокам, двумя рядами черных кресел. В центре его возвышался небольшой пульт, явно управляющий этой штуковиной...
  Уставший от беготни и еще не прошедшей боли, он с удовольствием сел, от чего весь салон нежно загудел, а на пульте высветилась карта. То, что это было средство передвижения, сомнений не было. Вопрос был: как этот автобус работает?
  Изучая экран, Григорий, чуть прикоснулся к панели... Гул усилился. Двери салона сомкнулись, свет погас. На поясе и плечах защелкнулись ремни, плотно прижав тело к креслу и, мягкий женский голос сообщил:
  - Капсула готова к старту. Введите координаты пункта назначения.
  "Господи, ты все-таки есть... Ты услышал меня... Теперь хоть в Ад, только бы не видеть каменного неба и все знающих умников.."
  - Повторите команду, - вновь прозвучал голос.
  "Команду? Я не произносил ни какой команды. Ах, да, я подумал про Ад..."
  - Команда принята. Пункт назначения южный административный домен.
  Капсула вздрогнула, загудела и, через шум двигателей, Григорий, услышал голос кричавшего Яна Генриховича:
  - Не делайте этого. Григорий Алексеевич, я прошу вас. Оста-но-ви-тесь..
  Секунда, и капсула резко пошла вверх, от чего сильно заложило уши и сжало в груди больное сердце...
  Глава 15.
  - Профукали голубчики. Такого человека профукали. Вот это подарок. Последний раз здесь приземлялась их капсула в сорок пятом, когда договаривались о прекращении войны. С той поры я здесь не видел ни одного святоши, - голос раздавался где-то под потолком.
  Григорий медленно открыл глаза. Белый потолок, белые стены, белые простыни, белые халаты. Тихо пощелкивает монитор, голова седого врача склонилась над его беспомощным телом.
  "Больница. Опять больница", - сознание ускользало, но был отчетливо слышен чей-то голос:
  - Он еще поживет и не таких доходяг на ноги поднимали. Конфигурация стандартная...
   Сознание Григория вновь провалилось в пустоту.
  - Разряд...Шевелитесь, черти... Лей до двух грамм... Еще разряд... Мозги в холодильник... Кислород... Ну, вот и ладушки.
  Суета вокруг Григория прекратилась, на мониторе отчетливо прыгал зеленый "зайчик", в такт биению его сердца.
  - Может, сразу отреставрируем, чего сорок раз мужика мучить? - спросил молодой врач седовласого эскулапа.
  - Тебе только кромсать. Нас без работы оставишь... Дай тебе волю, ты всех заштопаешь и не поперхнешься, - говорил седовласый, посмеиваясь над коллегой. - Рано еще, давай малость подождем, а там посмотрим. Даст Бог все утрясется, а ты Мишель не спеши, присмотрись.
  - Мочу понюхай, а потом за ножик хватайся, - отозвался из своего угла анестезиолог, растянув в улыбке рот, продолжая колдовать со своими ампулами. - Молодежь, она вот так всегда - сначала отрезать, а уж потом подумать. Ты Мишель, аксакала послушай, он, плохому не научит, если конечно речь не идет о хорошенькой блондинке, - по операционной прокатился смешок.
  Тот, которого назвали аксакалом, резко оборвал весельчака:
  - На сканер поглядывай и не чирикай. Упустишь мужика, я тебе сам шею перепилю.
   В операционной молниеносно восстановилась тишина, так что стали слышны щелчки мониторов. Многие хорошо помнили, чем закончился промах Фазиля, разобранного аксакалом на "запчасти".
  - Ну, кажись, стабилизировался. Мишель, командуй здесь сам, но от него, ни на шаг. Чуть что зови. Мы в кубрике перекурим, - врачи неспешно покинули операционную.
  Когда-то белые, пожелтевшие от табачного дыма стены, потрепанный кожаный диван, стол, заваленный бумагами, да несколько хромоногих стульев - вот собственно и все, что было во врачебном кубрике.
  Миленькая санитарочка расставляла разнокалиберные чашки на небольшой тумбочке у окна, заваривая в них свежий чай.
  - Не ждала меня? - смачно хлопнув девчонку, но пышному заду, заржал, как жеребец, входящий в кубрик анестезиолог.
  - Вы опять за свое Эраст Федорович, - чуть закрасневшись, отозвалась Лола, но прелести свои не отдернула, а наоборот повела ими так, что у Эраста заблестели глаза, а руки словно прилипли к намагниченной женской плоти.
  - Так бы и держал, - чуть с придыханием проговорил он, перебирая руками все выше и выше, пока не почувствовал упругую, налившуюся жизненными соками грудь, от чего он весь задрожал, прижимая к себе ее тело.
  - Эраст, пшел на место - котяра, - голосом аксакала оборвал прелюдию заглянувший в кубрик терапевт. - Ну, что там у вас? - спросил он, не давая отдышаться Эрасту. - Говорят, что мужика из Рая к нам занесло или врут?
  - Врут. Все врут. Аксакал нашел доходягу, вот и возится, а я тут потей с ним за кампанию. Шел бы ты Вася своей дорогой, не видишь, что у меня тут любовь намечается, а ты лезешь со своими вопросами. Нам тут с Лолочкой нужно обсудить тактику ведения тяжелого пациента, а ты встрял поперек дороги.
  Воспользовавшись замешательством, Лолочка выпорхнула из кубрика, на прощание так мотнув бюстом, что разочарованный Эраст не удержался на ногах и грузно плюхнулся на диван.
  - Вот так всегда, как мое дежурство, так привезут какого-нибудь гаденыша. Эх, Лолочка, доберусь я когда-то и до тебя...
  В кубрик веселой толпой ввалилась дежурная смена. Разбирая кружки, наливали чай, звеня ложками, рассаживались по своим местам. Аксакал - седовласый доктор с азиатскими чертами лица и редкой черной бородкой, по-царски раскинув полы белого халата, развалился в углу дивана, водрузив свой бокал на подлокотник.
  - Готов поспорить на два ночных дежурства, что святоши специально подкинули нам этого доходягу, - вступил в разговор Эраст. - Как думаешь, Шамиль? - обратился он к аксакалу.
  - А на кой черт им его сюда засылать? Парламентером что ли? Я думаю, что он сам сбежал или что-то в этом роде. Какой нормальный человек полезет в капсулу с больным сердцем? А раз полез, значит, нужда заставила. Сбежал он - вот и все. А уж, что и как, наши потом разберутся.
  - Ага. Если живым останется, - отозвался Эраст.
  - А ты лечи получше, да пореже девкам под юбки заглядывай, а то вон Лолочку всю как растрепал, что смотреть совестно, - Шамиль отхлебнул из бокала и зажмурился от удовольствия.
  - Причем здесь Лолочка? - наигранно смутился Эраст. - Я о деле толкую, а ты Шамиль-ата, опять стрелки переводишь. Они вон второй день гремят. Пол Европы в воде барахтается, Россия горит, а им только в радость. Мы-то что, так и будем сидеть и ждать, пока эти козлы и до нас доберутся?
  - А что ты собственно предлагаешь? - аксакал с раздражением отставил бокал. - Войну? Мало нам геморроя с ледниками, климатом и недокормленными папуасами, так нам еще и пострелять охота. Ты Эраст только болтать горазд. Миллионы лет умники головы ломают, и разобраться никак не могут, а ты пришел и на раз-два все разрулил... Сталкивать лбами людей нельзя, у них и так от проблем животы пучит. Их так запутали, что они уже скоро разобрать не смогут где белое, а где черное, а ты война...
  - Хорошо пусть не война, но не сидеть же, сложа руки и, ждать у моря погоды. Делать же что-то нужно...
  - А вот эта мысль разумная, - аксакал расплылся в улыбке. - Пойди-ка, глянь, как там, у Мишеля дела, раз в бой рвешься, - в кубрике дружно засмеялись.
  Аксакал, довольный собой, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.
  - Ну да, ну да. Вы тут ешьте, пейте и ни в чем себе не отказывайте, а мы будем за вас работать, как завещал Творец, - говоря, Эраст принял театральную позу, сделал реверанс и, удалился под общий хохот собравшихся.
  ***
   Белый потолок сначала приблизился, словно пытаясь раздавить, а затем удалился так, что Григорий едва различал крошечный светильник. Его обдало холодным потом, крупные капли катились по лицу, закрывая влажной пеленой глаза.
  - Эраст, смотри не переборщи, он и так еле дышит.
  - Не каркай под руку, Мишель. Здесь одно из двух... либо я... - Эраст пыхтел и тоже обливался потом от напряжения, медленно, очень медленно вводя миллилитр за миллилитром сложные комбинации препаратов.
  - Может за аксакалом послать?
  - Не мешай Мишель, ...с-ч-аа-с мы его выдернем...
  Белый потолок больше не падал и, Григорий, чувствовал, что внутри, что-то отлегло и больше не мешает дышать. Сознание полностью прояснилось и, он четко понимал, что происходит вокруг.
  - Ну вот, а вы боялись. Теперь можно и папу позвать. Слышишь Мишель, дуй по-молодецки за аксакалом. Передай, что к приходу его величества все готово.
  - Где я?
  "Этот вопрос, пожалуй, становится для меня привычным" - промелькнула мысль у Григория.
  - Судя по обоссанной простынке, то явно не в сортире. Эй, девочки, поменяйте мальчику подгузник... в Раю явно еще не научились мочиться, как положено.
  - Прекращай цирк. Что у тебя? - аксакал выскочил из-за спины Эраста, как черт из табакерки.
  Эраст, брезгливым жестом, ткнул пальцем в простыню:
   - Вот полюбуйся. Новую простыночку изволили загадить, а в остальном живы и здоровы и, желают знать, где они находятся.
  - Паяц ты Эраст, но молодец, - аксакал склонился над Григорием.
  - Как вы?
  - Ничего. Кажется, пронесло...
  - Ну, и слава Всевышнему, что так, а то я уж начал переживать.
  - В кои веки такой гость прибыл, да и тот чуть было не помер и, чтоб мы без него делали? - не унимался Эраст.
  - Эра-с-т, - зашипел аксакал.
  - Как ваше имя помните?
  - Да, да, конечно, - но вместо ответа Григорий задумался, и на его лице появилась извиняющаяся улыбка. - Я, я, кажется...
  - Не мучайтесь, это пройдет.
  - Я врач, - с силой выдавил из себя Григорий.
  - Тогда спите спокойно коллега, а потом разберемся. Эраст начинай сканирование и смотри без фокусов.
  Потолок вновь слегка качнулся, и Григорию показалось, что он спит и видит длинный сон, а в это время на экране монитора замелькали изображения Райского сада, Яна Генриховича, Ларисы, Виктории, Шнайдера...
  - Пиши аккуратнее, ни чего не упускай.
  - Шамиль, взгляни-ка, да у него мозг, как у основателей. Вот это ка-д-р!
  - Не суетись, по аккуратнее говорю, главное не спеши.
  На экране один за другим возникали образы всего, что когда-то видел Григорий. Они менялись, переплетались и мелькали, как кадры немого кино, иногда перебиваемые помехами естественной наводки.
  - Эх, еще бы услышать, - с горечью в голосе заговорил Эраст. Картинка это конечно хорошо, но без звука - это не кино, а так...
  Эраст не слышал, а у Григория было чувство, что он проживает свою жизнь заново...
  ***
   С Натальей Александровной мы встретились в конце февраля. На улице был один из таких дней, когда выйти из дома может заставить только большая нужда. Пронизывающий ветер и снегопад, разогнали всех моих пациентов, а она пришла. Пришла после суточной смены, уставшая, еле передвигая больные ноги. Вошла и грузно села на предложенный стул. На вид ей было далеко за шестьдесят. Скуластое, озабоченное лицо, неряшливая и изрядно поношенная кофточка была заштопана черными нитками.
  Разговор как-то не клеился. Она слушала не внимательно. Все время вставляла фразы, пытаясь, всем своим видом и словами, показать, что она все знает и понимает, но ничего сделать не может. Потом, Натальей Александровна, долго плакала и рассказывала. Рассказывала и плакала...
  ***
  Замуж Наталья вышла поздно и не сказать, что по большой любви. Забеременев, она, практически женила на себе Алексея... Осознав, что попался, новоиспеченный супруг запил. Да так крепко, что уже через несколько месяцев молодая жена решила с ним расстаться.
  Так бы и произошло, если бы не мать Алексея, взявшая на себя больничные мытарства. Алексея, продолжительное время лечили, но. С тех пор так и не пьет.
  Семья сохранилась, и вскоре на свет появился первенец - Алексей Алексеевич, а через год его брат Антон. Зажили обычной жизнью. Парни росли, родители работали. Все как у людей: квартира, машина, дача. Дети получились толковые, но уж очень самостоятельные. У младшего, позади школа и техникум, а мать с трудом выговаривает название вуза и, понятия не имеет где, тот находится.
  - Мам, - ты хоть взгляни на мой диплом, - с горечью в голосе, проговорил Антон.
  - Да, да конечно, как-нибудь, - и забыла, вновь закрутившись в делах.
  Антон переживал, но вида не показывал. Окончив техникум, он очень быстро устроился на работу и поступил в институт. Несмотря на хороший заработок, работа ему не нравилась. Стал искать другую и, вот, как говорят, подвернулось. Московская фирма открыла свой филиал и, ей был нужен толковый парень. Антон как нельзя, кстати, подошел по всем статьям, но вот заработок обещали пока слабоватый. В перспективе мол, а пока только так... Антон не сомневался, а вот Наталья Александровна закатила дома истерику. Чувствую, говорит, нутром, что-то здесь не так. Пошумела, поплакала, но настаивать не стала. Большой, сам разберется. Новая работа закрутила и завертела Антона. Новые люди, новые заботы. Привык быстро, иногда казалось, что занимался этим всегда.
  Работа и учеба занимали все время. Друзей, в общем-то, и не было, за исключением тех с кем работал.
  ***
   Вовсю бушевала летняя пора. На девчонках коротенькие платья, жаркое солнце, а до защиты институтского диплома всего несколько месяцев. Отдохнуть бы, развеяться, поваляться бы на пляже, но с Москвичами не расслабишься. Высасывают все, и зимой, и летом. Антон работал и бойко продвигался по карьерной лестнице, как-никак, а уже левая рука руководителя. Июнь, июль... и вот уже август, наполнил воздух запахами астраханских арбузов, а в сквериках распустились золотые шары.
  В пятницу назначен первый корпоративный праздник. Как ни как, а два года успешной работы на рынке, чем не достойный повод развлечься и наконец-то отдохнуть. Поездка планировалась за город, к морю и, это радовало Антона больше всего. За последние несколько лет, он так был занят, что ни разу не выбирался на природу, а тут случай...
   Дымок от мангала, запахи готовящегося шашлыка, выпитая водка и медленно уходящее за горизонт малиновое солнце, навевали романтическое настроение. С противоположного берега, огромного залива, еле слышно доносился шум начинающейся дискотеки. Казалось, стоит немного пройти, и ты окажешься на расцвеченной огнями танцевальной площадке.
   Темнело. Солнце полностью скрылось за горизонтом, и только облака чуть подсвечивались золотистым светом, а вечерний ветер теребил, набегающие на берег, небольшие волны. Выпитая водка подталкивала к действиям. Потянуло на подвиги. Туда, где сейчас музыка и много молодых и красивых лиц...
   Катер шел быстро, слегка подпрыгивая на волнах. Внезапно он резко остановился, сходу зарывшись носом в воду, накренился и, черпнув бортом, стал погружаться в воду.
  Не успев осознать случившегося, четверо искателей приключений, оказались в воде. Шумно отплевываясь, они барахтались, не понимая, что произошло...
  Катер погрузился в воду, но к счастью не утонул, встав, как поплавок, с высоко задранным носом.
   Ни разу не попадав в экстремальную ситуацию, Антон, однако не испугался. Ухватившись руками за борт, он немного отдышался и, начал окликать товарищей. Все были живы и целы, но испуганы и растеряны. До берега с десяток километров, ночь, плеск волн, ударяющихся о борт и, музыка, доносящаяся с соседнего берега...
   Решение пришло быстро. Двое старших и, наиболее опытных, решили добраться до берега вплавь, а Антона с Андреем, щупленьким тридцатилетним бухгалтером, оставить у катера дожидаться помощи...
  Всплески рук, разрезающих воду, через минуту, растворились в шуме волн. Ночь, казалась, бесконечной. Лунная дорожка разделила залив и жизнь на до, и после...
   Катер медленно покачивался, убаюкивая и с каждой минутой все больше и больше отнимая веру в спасение. Андрей молился, медленно, про себя проговаривая слова. Он был с детства слабым и не отличался выносливостью. Профессию бухгалтера и ту, выбрал только потому, что она ему, казалась, тихой и спокойной...
   Предрассветные часы стали самыми страшными в жизни Антона. Андрей ослаб. Его постоянно приходилось поддерживать. Тело выскальзывало из рук и, наконец, обмякло, перестав бороться за жизнь. Антон едва держался, цепляясь одной рукой за борт. Силы оставляли и его. Сознание медленно ускользало...
   Первые солнечные лучи, и холодный утренний ветер заставили открыть напухшие веки.
  "Жив" - шевельнулась мысль.
   Жив, благодаря рубашке, рукав которой он ночью привязал к поручню катера. "Он жив, но он один, - от этой мысли ему стало страшно. Там под водой Андрей..."
   ***
   Утренняя зорька... Что может сравниться с красотой поднимающегося из воды солнца? Его блики дробятся в водной ряби. Тишина. Медленно покачивается на волне поплавок...
  Поворачиваясь в лодке за наживкой, Сергей Иванович, заметил на горизонте ярко белый бликующий треугольник. Толком разглядеть не удавалось, уж слишком далеко.
  "Бог с ним, у меня рыбалка - это самое важное, что есть в жизни у настоящего мужика".
   Рыба клевала вяло, неохотно, не смотря на все ухищрения. Сергей Иванович пыхтел, менял наживку, от души плевал, но что-то не ладилось. Время от времени он поглядывал в сторону, где на воде блестел непонятный предмет. Рыбалка не удалась и, решив больше не мучиться, он, запустил мотор, и направил лодку в сторону, отвлекавшего его все утро, блестящего предмета. Шустрая казанка хлопая брюхом, резво помчалась по воде....
  ***
   В сознание, Антон, пришел только в больнице. Бело-розовые стены качались, в голове шумело, знобило и мутило. Сознание возвращалось, неохотно прорисовывая отдельные картины вчерашнего дня. Мангал, музыка, катер, ночь, вода... Вода, везде, одна вода и безжизненное тело Андрея. Антон вскрикнул, как от острой боли, на одну минуту ему показалось, что он пытается удержать в руках скользкое тело товарища.
  Оттуда, где под потолком висел белый, стеклянный шар светильника, спустился голос:
   - Все, все кончилось. Ты в безопасности.
  Антон повернул голову. Склонившаяся над металлическим столиком, молоденькая медсестра, ловко набирала в шприц очередную ампулу. Она разговаривала и даже улыбалась.
  "Чему радуется, - подумал он. - Я здесь, а Андрея нет. Он там, в заливе, под проклятой водой, - он потянулся к карману, где обычно лежал телефон. Трубки не было..."
   - Мне бы позвонить, - глухим, и показавшимся ему, чужим голосом, проговорил Антон. - Или сами наберите, - тут же оговорился он, чувствуя, что сил для разговора у него не хватит.
  Мысль о смерти Андрея теперь поселилась в его голове и начала пульсировать так, что Антона снова начало знобить и трясти.
  - Я сейчас, - сказала медсестра, вводя какое-то лекарство.
  Тряска немного отпускала, но лучше не стало. Вновь и вновь мысль об Андрее беспокоила, вызывая нервную дрожь. Введенное лекарство постепенно начало действовать. Тело стало ватным, руки перестали слушаться, а голова словно погрузилась в мягкую подушку. Клонило в сон. Мысли путались и были отрывочными...
   Очередное пробуждение, после проклятой ночи на воде, было не радостным.
  В палате полумрак. Из приоткрытой двери доносятся звуки шагов, приглушенные и, раскрашенные эхом голосов. Свет из дверного проема падает на пол. Светлая полоса разделяет его на две равные части. Так было в заливе, когда лунная дорожка разделила его на до, и после.
  Дверь скрипнула, и в палату вошли отец и мать.
   - Откуда вы? Кто сказал?
  Мать не ответила и, присев на стул, тихо заплакала, а отец стал что-то путано объяснять..
  - Как они узнали телефон? - спросил он, приподнимаясь на кровати и, не дождавшись ответа, начал рассказывать...
  - Я не хотел, я его держал, - уже в который раз, Антон, произносил эту фразу так, словно пытался что-то доказать. - Вы верите мне?
  Мать, не переставая плакать, сидела, склонив голову, и не отзывалась. Отец молчал, при каждом слове, похлопывая ее по плечу.
  - Я хочу домой...
   Странная тишина и, только из глубины сознания, доносящийся плеск волн....
   ***
  Утром в больничном коридоре было суетно. То тут, то там, мелькали белые халаты. Постучавшись в дверь ординаторской, Наталья Александровна, вошла и с порога объявила, что Антона они забирают домой.
  - Там ему будет лучше, - сказала и только теперь взглянула на врача.
  - Хорошо, - не уговаривая, безразлично ответил эскулап, взглянув на неё из-под очков. - Несколько дней подавайте седатики. Думаю, что все будет в порядке. Он парень крепкий. Везунчик.
   ***
  Домой возвращались по дороге, идущей вдоль залива... Впервые в жизни, Антон, попросил у отца сигарету. Дрожащей рукой с третьего раза раскурил, закашлялся и выбросил ее в окно, закрыл лицо руками и заплакал. Плакал тихо, без истерики, но от этого всем стало страшно. Отец остановился у обочины и вышел из машины, только бы этого не видеть и не слышать.
   Дома, Антон, начал названивать по всем телефонам, пытаясь что-нибудь разузнать.
  "Что с ними?.. Живы или?.."
  Телефоны молчали. Не отвечал ни сотовый, ни городской. Молчал и телефон фирмы. Молчали так, словно все в этом мире исчезли. Самые печальные мысли начали роиться в его голове. Вероятно, все погибли, а в живых остался только он. Думать об этом было страшно.
   Субботу и воскресенье он провалялся в постели, практически не ел и тупо смотрел в потолок.
  "Что дальше делать и как с этим жить?"
   Несколько раз к нему подходил отец и, пытаясь завести разговор, но Антон молчал.
   В понедельник Антон встал, тщательно побрился и, медленно, как будто никуда не торопясь принял душ. Надел новую рубашку и, сдерживая шаг, чтобы не бежать, направился в офис.
  За ночь он десятки раз представлял себе картину, как ему придется рассказывать всем о случившимся.
  "Рассказать-то, конечно, расскажу, но как объяснить, что в живых остался только я? Кто поймет и поверит? - размышления выводили его из себя".
  Единственная мысль о том, что кто-то может подумать, что он виноват в смерти трех человек его просто бесила. Даже сейчас, в душе, наедине с собой, он ощущал вину за то, что остался в живых.
  "Как объяснить, что это случайность... Что жизнью, он обязан, простому любопытству рыбака?"
   Перешагнув через порог офиса, Антон остановился. Он был готов увидеть что угодно. Практически был готов с порога начать отвечать на вопросы, но...
  Офис жил обычной жизнью. Привычная утренняя суета понедельника.
  Он медленно двинулся по коридору. На встречу попадались сотрудники, обыденно и без затей здоровающиеся и, перебрасывающиеся дежурными фразами. Его резко замутило. Он еле сдерживался, чтобы не закричать.
  "Как, как они могут работать, когда случилось такое?!"
  Как всегда, в предбаннике, перед кабинетом шефа, сидела миловидная Оксана.
  - Ты что-то сегодня запоздал, - улыбаясь одними глазами, констатировала она факт его появления. - Шеф, уже раз десять, спрашивал.
  - Он что жив?- вырвалось у Антона.
  - Все шутишь, а заказчики беспокоятся. С самого утра ищут твою милость, а я тут должна выкручиваться за...
   Антон, не дослушал и, без стука вошел в кабинет.
   Лицо, Игоря Сергеевича, слегка вытянулось и даже несколько побледнело:
   - Ты от-от-куда? - выдавил он, и нервно начал теребить и растирать рукой мочку правого уха.
  Все, что в течение нескольких дней копилось в душе Антона, сейчас рванулось наружу. Он не говорил, он несколько минут просто кричал, как будто стараясь перекричать самого себя. На шум в кабинете, осторожно приоткрыв дверь, заглянула и тут же исчезла Оксана. Антон выдохнул и, как будто свалив с себя огромный груз, медленно сел в кресло, стоявшее в углу кабинета. Теперь оба молчали. Только лицо, Игоря Сергеевича, было малиновым, как после жаркой сауны.
   Пауза затянулась.
  - Послушай Антон, - медленно подбирая слова, проговорил шеф...
  ***
  Игорь с детства неплохо плавал. Учась в институте даже как-то, пару раз, выступал на соревнованиях за факультет. В ту ночь, он не раздумывая, решил плыть за помощью. Его зам и товарищ, прозванный еще в школе "тритоном", кажется, вообще не испугался, а ночное происшествие принял за очередную забаву, подгулявших мужиков...
   Рассекая набегающие волны, они плыли к берегу, поочередно громко отфыркиваясь и поначалу даже пытаясь разговаривать, но берег, казавшийся близким, не приближался. Уже через час оба поняли, что эта бравада может стоить им жизни.
  В очередной раз, перевернувшись на спину и пытаясь перевести дыхание, они смотрели в черное, звездное небо. Все, что было вчера и то, что будет, их мало интересовало. Единственная мысль - доплыть, а значит выжить, пульсировала в головах, вытеснив все из сознания. Ни когда раньше, так не хотелось жить. Жить, еще один гребок, доплыть, вдох... Все медленнее становились взмахи, и все чаще приходилось переворачиваться на спину, чтобы отдышаться.
   Волны теперь не казались маленькими. Когда сил практически не осталось, они все еще некоторое время на автомате пытались перебирать отяжелевшими руками. До берега оставалось не более километра, когда "тритон" сделав последний, отчаянный рывок и, со сведенными судорогой ногами, вскрикнув, ушел под воду. Игорь видел это, как во сне. Он не пытался помочь, он все также автоматически продолжал раздвигать руками воду, уже не осознавая, что происходит. Он почувствовал берег, когда волна потащила его по острой гальке. В голове шумело, руки, и ноги не слушались. До рассвета он лежал на берегу...
  Вместе с рассветными лучами он поднялся на еще плохо слушающиеся ноги и стал вглядываться в горизонт. Вода, одна вода... Никаких признаков жизни. Ни "тритона", ни катера не было видно. Страх и паника набросились и погнали его прочь.
  Как он добрался домой, он не помнил. Помнил только растерянное и заплаканное лицо жены. Выпив полстакана коньяка, упал на постель и проспал до следующего утра.
   Утреннее пробуждение вернуло к ужасающей действительности. Теперь он все четко понимал. Мысли завертелись так, как у него бывает, когда просчитываются варианты предстоящей сделки.
  Потребности делиться с кем-то размышлениями у него ни когда не было. Он сам тщательно все обдумывал и принимал решение, а потом только озвучивал его в виде приказа. Однако сегодня, это не получалось. Игорь, чувствовал острую потребность с кем-то поделиться и поговорить. Не долго думая, позвал жену и подробно, как на совещании, рассказал все: как утопили катер, страшно дорогую игрушку московского начальства; как погибли ребята и, что в живых остался только он...
  Слез не было. Супруга, нахохлившимся воробушком, сидела на краю кровати и слушала его исповедь. Один раз она только попыталась его переспросить, но тут, же осеклась и замолчала.
   -Теперь ты знаешь все, - сказал и внимательно посмотрел на жену. - Как думаешь, что делать?
  Последние слова, как часовой механизм бомбы, взорвали миниатюрную женщину. В доли секунды в голове промелькнуло, что расплачиваться придется ей... "Игоря, явно, попрут с работы, а может еще и... У Москвичей не заржавеет... Она останется одна с ребенком и, будет перебиваться на нищенскую зарплату". Решение пришло само собой.
  - Кто знает, что вы собирались к морю, - спросила, в упор, смотря на мужа.
  - С полной уверенностью сказать нельзя, но вероятно никто, так как тех, кто знал, больше нет, - сказал и сам удивился простоте и логичности мысли.
  "Пусть мертвые возьмут все на себя, а я не причем... Забыть, забыть, как страшный сон все, что было, а в понедельник на работу, как ни в чем не бывало... Сделаю вид и, слегка озабочусь их отсутствием".
   Он нежно поцеловал жену так, словно она подарила ему новую жизнь. Обрадовавшись найденному решению, он встал с кровати и направился на кухню завтракать. Мысли о "тритоне" и ребятах, не дали получить удовольствия от еды. Потянуло на коньяк. Одним глотком пропустив стопку, поковырялся в салате и, ушел на диван к телевизору.
  Обычное воскресное безделье тяготило. Он в принципе не мог бездельничать и даже воскресенья проводил на работе, с той разницей, что приходил часам к одиннадцати и, в тишине офиса, придавался размышлениям.
  "Не стоит менять свои привычки, - подумал он. - Чтобы там не случилось, - он встал, быстро оделся и направился в офис.
   Тишина кабинета не обрадовала. Усевшись в дальнее кресло, потянулся к бару... Жена несколько раз звонила на сотовый. Он не отвечал, потягивая бренди и, запрокинув голову, тупо смотрел на люстру, изучая все её изгибы. Домой пришел поздно и изрядно выпивший.
  - Ужинать будешь.
  - Нет. Завтра. Все завтра, - сказал толи ей, толи себе и отправился спать.
  Утром, на планерке, с деланным удивлением поинтересовался, где народ, накидал всем работы и, как всегда закрылся в кабинете.
  ***
  - Послушай Антон, - медленно подбирая слова, проговорил Игорь Сергеевич, я думал, что вы с Андреем тоже утонули.
  -Утонул только Андрей, а я, как видите, жив и здоров.
  - Нет не только. "Тритон", то есть Сергей Иванович, тоже погиб. Не дотянул с километр до берега. Что будем делать Антон? Они там, а мы здесь. Ничего не изменишь. Надо как-то с этим жить. Он говорил, одновременно наливая в широкобедрые бокалы бренди.
   - Давай помянем. Пусть им зем...вода будет пухом.
  Говоря, Игорь, судорожно соображал, что делать и краем глаза внимательно следил за Антоном. Каждый думал о том, что произошло и, в тоже время, о чем-то своем.
  - Знаешь, нам с тобой надо серьезно подумать, как выпутаться из этой истории.
  - Мы уже выпутались, а они нет...
  - А катер?
  - Что катер? Стоит на своем месте, рыбаки притащили.
  У Игоря отлегло.
  "Значит все дело только в тех, кто утонул, а это уже полбеды, а вернее их беда.."
  - Наверное, не стоит об этом ни кому рассказывать, - скорее в утвердительном, чем в вопросительном тоне проговорил он, упирая на слове, не стоит.
  - Они погибли, а мы, как крысы забьемся в норки и будем молчать? - прошептал Антон.
  Игорю показалось, что Антон кричит. Кричит так, что все и, на всех этажах офиса его слышат. Он побледнел и пересел в свое кресло, во главе огромного стола.
  - Разговор у нас с тобой не получается. Иди работать, а там посмотрим, что да как...
  ***
   Известие о гибели зама и бухгалтера облетело офис в считанные минуты. В каждом уголке интересовались только о том, что и как произошло. Оксана, под великим секретом, рассказывала всем, что слышала и то, что сама додумала.
   К вечеру, вся история обросла какими-то странными подробностями и сплетнями. Говорили о жене шефа и ее взаимоотношениях с бывшим замом, и о том, что всё знал и прикрывал Антон...
  ***
   Попытки найти утонувших в заливе результатов не дали. Через девять дней, когда их разбухшие тела всплыли на поверхность, их нашли все те же рыбаки.
  Не до, не после похорон, Игорь Сергеевич, больше с Антоном не разговаривал. Избегал встреч... Между ними была пропасть, а вернее залив...
   Пересуды, Антон, воспринимал крайне негативно. Игорь же, делал невозмутимый вид, но в душе, болезненно реагировал на все проявления человеческой фантазии.
  Через три месяца планировалась московская инспекция, и он не хотел, чтобы слухи доползли до их ушей.
   Каждый вечер он изрядно напивался, пытаясь тем самым, приглушить что-то в душе. Через несколько недель внутреннего противостояния он сильно изменился. Обрюзг, стал раздражительным, постоянно срывался, то на одного, то на другого, а однажды перепало и Антону. С той поры, он, как тигр, почувствовавший вкус человеческой крови, начал свою охоту... Проверки, разборы, ревизии...
   Всё, что, Игорь Сергеевич, теперь делал с утра и до вечера - это травил Антона. Травил тихо, отыскивая повод и, играя роль доброго, но требовательного руководителя. Все сводилось к проверке. Под этим соусом, Игорь Сергеевич, гонял всех, но в основном свою, когда-то, левую руку.
   Жизнь у Антона теперь походила на ад. Он постоянно в чем-то оправдывался. Делал и переделывал отчет и, по своей наивности, не сразу понял, что происходит.
  ***
   Поздно вечером, вернувшись с работы, Антона, встретил старший брат. Алексей был давно женатым человеком и жил, со своей семьей, отдельно.
   - Опять поссорились с Ириной, - пояснил отец. - Ты ложись в зале, а он пусть спит у тебя.
  И раньше бывало, что Ирина выставляла Лешку из дома, особенно когда он неделю другую начинал безудержно квасить. Ирина терпела, но, в конце концов, выпроваживала к маме, на профилактику. Лешка отлеживался, зализывал раны, каялся и через два, три дня возвращался домой, тихий и трезвый. Отец, особого внимания на это не обращал, а мать спускала на тормозах, считая, что когда-то он образумится. Только Антон, не переваривал этих пьяных приходов.
  - Ты не ругай его, - говорила мать. - Со всяким бывает...
  Он и не ругал, просто тихо ненавидел. Сегодня было не до него, своих проблем выше крыши. Устроившись в зале на диване, он никак не мог уснуть. В голове крутились и крутились мысли.
  - Не спишь? - услышал он голос брата, стоявшего на пороге.
  Как не странно, но он был абсолютно трезв.
  Алексей, усаживаясь в кресло, напротив, спросил:
   - Поговорим?
  Когда жили вместе, ночные беседы бывали у них часто. Говорили обо всем и ни о чем, но обоим нравилось.
  - Давно мы так с тобой, - мягко начал Алексей и завертелось...
  Полночи, он рассказывал про Ирину, детей, а Антон внимательно слушал и, в свою очередь, рассказал о делах на работе. Впервые, за много лет, они были друг другу нужны.
  - Может тебе бросить работу? Скоро получишь диплом, а там...Смысл ломать копья, если тебя выживают, тем более, вся эта история на заливе... Ты пойми.. Я тебя не учу. Я просто думаю, что так будет лучше. Ну, а хочешь воевать - воля твоя, воюй, но толку? Себе нервы изуродуешь, а чего доброго сядешь, как я, на стакан.
  - Ну, ты загнул.
  - Ни чего я не гну. Я тоже когда-то не пил, а сейчас без стакана порог дома переступить не могу. Увижу Ирку, и сразу спрятаться хочу.
  - Так брось её.
  - Её-то запросто, а вот дочь жалко. Сожрет она её. Она ведь если меня нет, на ней зло срывает. Она так нервы свои лечит, а я терплю. А кода сил больше нет, напиваюсь. Зря я, наверное, все это тебе говорю. Ну, ладно. Хорош на сегодня. Давай подремлем, а то мне завтра на работу, да и тебе во-е-ва-ть...
  ***
   Тянулся очередной месяц. Осеннее настроение было во всем. Воздух наполняли запахи опадающей листвы. Антон еле дотянул до конца недели. Выдохся полностью. Нужна была разрядка...
   Вечерние огни баров и ресторанов, казино и дискотек... Музыка, шум, толчея. Как все случилось, он не помнил. Только вдруг почувствовал, что ему стало хорошо. Так хорошо, как не было ни когда. На задний план ушли все проблемы. Исчезли заботы и тревоги. Было просто хо-ро-шо...о...о... С того вечера всё и началось...
  ***
  - Уже два года колется, - сказала Наталья Александровна, - и год, как на "системе". Помогите, прошу. Он ведь тогда даже институт не окончил, бросил все. Ушел с работы. И в голове теперь только одно - проклятые наркотики. Куда я его только не водила, где не лечила, а толку? Не колется, значит пьет. Не пьет - значит колется. Неужели ни чем нельзя помочь? - она говорила и плакала. Плакала и говорила...
   Конец февраля. На улице один из таких дней, когда выйти из дома может заставить только большая нужда...
  ***
  Одна история сменяла другую... Григорий, словно бредил... Яркие образы мелькали и мелькали в сознании...
  - Эраст! Все сканируешь?
  - У этого мужика, в голове, воспоминаний, на три библиотеки хватит. Все помнит паразит. Третий бокс меняю. Говорил же, что у него мозги, как у основателей... Ни черта наши не разберутся. В таких мозгах ковыряться бестолку.
  - Ну, это мы еще посмотрим. Сканируй себе потихонечку, и не базарь...
  Глава 16.
  Третьи сутки в лаборатории энцефалоскопии было на редкость шумно. Специалисты десятка отделов пытались понять и растолковать записи полученные Эрастом. Безусловным было то, что свалившийся из Рая гость был не похож на простого человека, и об этом убедительно говорила его уникальная структура мозга. Вторым доказанным фактом можно было считать, что Григорий Алексеевич - так он себя назвал, был ученым и вероятнее всего врачом. А вот третий факт - побег Григория из Рая, вызывал горячие споры и не однозначное толкование. Как говорится, "мнения ученых разошлись"!! Одни считали, побег Григория - удачной инсценировкой "святош", и таких было подавляющее большинство, другие предполагали, что побег был реальным, но доказать свою точку зрения не могли, опираясь только на данные энцефалоскопии. Чем бы все это закончилось трудно предположить, если бы не пронырливость, и вездесуйство Эраста. Изначально заподозрив в Григории, не иначе, как райского шпиона, он всем и вся пытался это доказать, приводя все новые и новые доводы.
  - Ты мне скажи, - горячился Эраст, - психиатр, отработавший со своим пациентами десять, пятнадцать лет, становится похожим на них? У него есть та или иная степень профессиональной деформации или нет? Есть. Так, как же он может оценивать психическое состояние другого, если сам давно стал дураком? Переводчика нужно с собачьего на узбекский вот, что я думаю. Пусть хоть по губам читают, но разберутся, что он там лопочет. В Раю давно уже мысли читают, а мы все топчемся на месте. Сканер сделали, а толку? Один хрен никто разобрать ничего не может. В Африке с голода дохнут, банкиры с долларом играют, а мы сидим, хрен знает, чего ждем.
  -Творец сидел и нам велел.
  - Чего велел-то? Ждать пока все перемрут или мозги свои перевоспитают... Чего там перевоспитывать, если их давно пропили или прожрали.
  - Остынь и не ори, а то сам бегаешь, как полоумный, - Шамиль говорил тихо и уверенно, - в дело рвешься? Вперед. На Земле в просветителях нужда была всегда, но результат там не быстрый, а тебе все сразу подавай. А сам-то ты уверен, что безоговорочно прав? А вот за идею с переводчиком хвалю. Думаю, что стоит попробовать.
  На большом экране мелькали лица.
  - Не стоит залезать так далеко, вы поближе прокрутите. Вон он с кем-то достаточно долго разговаривает. Да, да вот здесь. Скорость выровняйте, а то все сливается, - командовала молоденькая переводчица из отдела собственной безопасности. - Честно говоря, разобрать что-то сложно, но отдельные слова понятны.
  - Ну, что он там говорит, - наседал Эраст.
  - Явно ругаются, - девушка наморщила лоб, пытаясь, сосредоточится. - Еще разок крутаните. - Здесь он говорит, что проживет и без них. Вот он... секундочку, еще раз последний кусок. Он сказал: "Нравится вам жить, как кротам - живите, а я тут причем?" - это дословно, здесь четко видно артикуляцию. В этот момент он, наверное, был очень взволнован и поэтому этот эпизод так хорошо записался на энцефалоскопе.
  - Вы уверены, что именно так, а не иначе? - аксакал строго смотрел на молодого специалиста.
  - Точно. Здесь точно. Можно конечно и еще поискать что-то.
   Эраст был расстроен. Поимка шпиона с поличным не удалась, но зато аксакал праздновал полную победу.
  - Вы, лапушка, меня к жизни вернули, - радуясь, как ребенок он тряс ее маленькую руку, - в людей, можно сказать, дали еще раз поверить. Творец был прав, трижды прав, не все еще потеряно. Не всех вольнодумцев еще сожгли на кострах, а значит, еще поживем... Душа в людях еще жива, и рвется на свободу, а это дорогого стоит.
   Белый потолок, белые стены, белые халаты, но сегодня они выглядели иначе. Никто не шутил и не хамил. Все дружески улыбались и были торжественно-молчаливы.
  - Григорий Алексеевич, - начал доктор, поправив рукой седую шевелюру, - мы рады, очень рады видеть вас в Аду, - последнее слово бичом хлестнуло по сознанию Григория.
  - А-д? Боже за что? - едва выдавил Григорий и потерял сознание.
  На секунду все растерялись.
  - Эраст давай в вену...
  - Вот блин нежности, - набирая в шприц, бухтел анестезиолог...
  - Не знаю, что они вам про нас наговорили, - произнес аксакал, как только Григорий открыл глаза, - не пугайтесь больше так. Мы не такие и страшные.
  - Я и не боюсь. Переволновался только, наверное... Из одной норы в другую угодить это еще нужно постараться, - Григорию, казалось, что он полностью справился со своим волнением, но даже мысль о подземных городах вызывала в нем неудержимый приступ тошноты.
  - Вижу, что вы не совсем оправились. Отдыхайте. Поговорим потом.
  - На кой черт мне все это нужно? Мне надоели разговоры об истории, философии и тайнах мироздания. Для чего мне это, если жить с такими знаниями можно только под землей? И не смотрите на меня так. Я устал от разговоров и хочу нормально жить или нормально умереть, а не таскаться из одной норы в другую.
  - Ну, вот это по-нашему, - оживился Эраст, - кто бы подумал, а я его чуть в святоши не записал.
  - Собственно мы вас и не звали, - выразил недоумение Шамиль.
  - А что, я разве сюда по собственной воле попал? - в свою очередь спросил удивленный Григорий.
  - И не просто сам, а с доставкой на место, - хихикнул Эраст. - Не знаю, что ты там с ними не поделил, но рванул-то ты к нам.
  - Ни с кем я и ничего не делил, - огрызнулся Григорий Алексеевич, страшно не любивший любого проявления панибратства, сквозившего на километр от этого наглого, молодого врача. - Убегал, врать не стану. Так война же.
  - Война? - лица присутствующих вытянулись от удивления.
  - С кем?
  - С вами я полагаю.
  Эраст расхохотался так, что на его глазах выступили слезы, а Григорий смотрел на него, как на прокаженного, не понимая, что собственно происходит.
  - Боже упаси нас от этого, - еле сдерживая улыбку, произнес седовласый доктор, - уверяю вас, не было этого и ни когда не будет, так что не беспокойтесь.
  У Григория появилось ощущение, что он плохо понимает, что с ним происходит и готов согласиться с тем, что все случившееся больше похоже на расстройство психики, а окружающие его люди это вероятнее всего сотрудники психиатрической клиники.
  "Дожился... И меня, видно, не миновала чаша сия, - мысли теперь крутились вокруг этого соображения, а ранее происходившие события он с некоторым душевным облегчением причислил к галлюцинациям, связанным с его болезненным состоянием".
  - Нет смысла коллеги надрывать так животы от смеха. Не зарекайтесь, может, и вам когда-то понадобится психиатр, - произнесенная унылым тоном фраза Григория, вывела всех из состояния равновесия и породила просто не человеческий хохот.
  Люди в белых халатах тыкали друг в друга пальцами и дружно смеялись, от чего, Григорий, сделал вывод - он сошел с ума, окончательно и бесповоротно. Единственно, что не укладывалось в диагноз, это сохранившаяся способность свободно рассуждать и, от этого, в душе зародилась маленькая надежда, что может быть, для него, еще не все потеряно...
  - Так вы полагаете, что находитесь в психиатрической больнице? - глотая слова и давясь от смеха, спросил седовласый доктор. - Если так, - аксакал строго посмотрел на Эраста. - Я же тебя паразита предупреждал?
  - А что собственно случилось? - возмутился анестезиолог. Ну, немного крыша у мужика поехала, так это пройдет. Лишнего ничего не делали. Все в тему. Ну, а с психотропов, сам понимаешь, иногда бывает. Я ж не предполагал, что ты ему тронную речь толкать будешь.
   - Предупреждать надо - психиатр хренов, - бросил на ходу аксакал.
  За ним к выходу потянулись и остальные, продолжая весело гоготать, оставив Григория в полном недоумении по поводу происходящего.
  Глава 17.
  Григорий проснулся от яркого света. Солнечные лучи врывались лавиной через оконное стекло. Они разбивались о панели приборов, рассыпаясь на сотни искринок, сверкая и веселя сердце. Только внезапно прозревший, может в полной мере оценить мир. Зрячие теряют остроту восприятия. "Замыленный глаз" скрывает красоту за повседневной суетой, пряча от нас прекрасные мелочи жизни. Какая обыденность - солнце, небо, трава, но без них душа чернеет и рассыпается, теряясь в холодном пространстве бесконечного космоса.
   События последних дней все отчетливее проступали в сознании Григория. Они, поочередно проявлялись, как кадры немого кино, разрывали сумеречную пелену, освобождая его разум. Теперь не было нужды задавать кому-то вопросы. Он четко понимал, где находится и, что произошло.
  Незначительная слабость не смущала. Григорий медленно встал и подошел к окну. За ним открылась, будоражущая разум, своей красотой, панорама Вечной долины. Из изумрудных разрывов, вверх, к голубому небу, устремились серебреные струи гейзеров, а на горизонте, искрились под солнцем, как бриллиантовые россыпи, снежные шапки сопок. Будничная картина Ада... она так увлекла, что он был готов впитывать ее каждой клеткой тела, наполняя душу солнечным светом и живостью красок. Григорий стоял, как в детстве, прислонившись носом к оконному стеклу, и не заметил появления в палате Эраста. Вечный балагур смиренно ждал, словно боясь нарушить неустойчивое равновесие тишины, пейзажа и душевного состояния пациента. Переминаясь с ноги на ногу, он невольно начал всматриваться в привычную для него картину, медленно переводя взор к сверкающему горизонту. В какой-то момент показалось, что сопки вздрогнули, пытаясь стряхнуть свои шапки. Раскатистый гул накрыл долину, и в такт ему, задребезжало оконное стекло. Григорий рефлекторно отстранился и сделал несколько испуганных шагов назад, чуть не сбив с ног Эраста и, от этого, чуть смутился. Секунда и, из земли ударил огромный столб воды и пара, завораживая своей красотой и мощью.
   - Чакра - самый большой гейзер, - словно не заметив замешательства Григория, ровным тоном произнес Эраст. - Он здесь всех пугает своим ревом и непредсказуемостью. Я в Аду давно, но ни разу сам не видел его выброса. Все гейзеры, как гейзеры - работают по расписанию, а этот, нет-нет, да и вдарит. Нравится?
  - Красиво, - согласился Григорий. - Я и не подозревал, что на этом континенте может быть что-то подобное.
  - Это всё издержки обучения. Нарисовали на глобусе белое пятно, а об остальном ни гу-гу. Хотя, кому нужно - те конечно знают.
  - И о вас?
  - И о нас.
  Оба говорили так, словно много лет знали друг друга.
  - Кстати, меня зовут Эраст.
  - А меня - Григорий, - говоря это, и тот, и другой, не отрываясь, смотрели в окно на бьющий из земли огромный фонтан.
  - Странная вещь эта природа: могучая, пугающая и, одновременно завораживающе красивая. Подумать только, ну бьет из земли фонтан, а я смотрю, как дурак и мне это почему-то жутко нравится. И, похоже, что я в этом не одинок? - Григорий обернулся и впервые посмотрел на визитера.
  - Таких дураков сейчас у каждого окна хоть пруд пруди. Чакра он и есть Чакра, - подытожил Эраст.
  - А почему так назвали?
  - Точно не знаю, но говорят, что на Азии было что-то похожее.
  - А я подумал...
  - Ну, нет... Ни к какой восточной лабуде это отношение не имеет. Их "чакры" - более поздние выдумки, хотя, в языковом смысле, наверное, чем-то и связаны.
  Как будто подтверждая сказанное, Чакра в очередной раз выбросил к небу огромный столб воды и пара.
  - Я спрашиваю, ты отвечаешь, но, наверное, и сам хочешь меня о чем-нибудь спросить? Например - о райских кущах, - Григорий ожидал расспросов, но Эраст продолжал, молча смотреть в окно.
  Постояв некоторое время, молча смотря на утихомиривающийся гейзер, Эраст очень по-простому и буднично произнес:
  - Ну, посмотрели и хватит. Пойдемте, Григорий Алексеевич, я вас с ребятами познакомлю.
   В кубрике собралась вся дежурная смена.
  Обстановка, напомнила Григорию, юность, когда в первую попавшую аудиторию, загоняли студентов на очередное собрание... Народ, в белых халатах, маялся ожиданием. Рассевшийся, где попало, гудел и, не осознавал, всей остроты политического момента... Ожидая лектора, дежурный, нервными шагами мерил коридор и, в сотый раз, уговаривал собравшихся не галдеть...
  "Д-аа, как давно это было, - вспомнив, Григорий усмехнулся".
  - Вот и мы, - объявил Эраст, протискиваясь к центру кубрика, где для гостя был приготовлен стул. - Пардон за опоздание. Чакра отвлек, а то б мы давно пришли.
  - Нет тебе пардону... У тебя вся жизнь сплошная чакра... Я тебя за своей смертью пошлю, - резвился народ.
  Эраст, не огрызался, по своему обыкновению, а чинно усадив Григория на стул, встал рядом, картинно отставил в сторону ногу и произнес:
  - Вы, уважаемый Григорий Алексеевич, не обращайте внимания на тупоголовых. Их жизнь сплошной цирк. Вы посмотрите на их лица, и вам откроется вся их жалкая сущность. Дети греха и генетической ошибки Творца, скалят зубы перед такими светилами медицинской науки, как мы с вами. Ржут, как кентавры и, не понимают сути исторического момента, - под дружный смех и аплодисменты он окончил фразу, грациозно кивнул публике и, с размаху плюхнулся на диван, выжимая собой место между сидевшими.
  Встреча, как говорится, проходила весьма не ординарно. В воздухе царила абсолютная свобода и непосредственность. Такие, как Джозеф, почтенный инженер-генетик, представлялись и задавали умные вопросы... Зеленая же молодежь подгоняла, бесцеремонно перебивая, влезала со своими репликами... Григорию, все это напоминало дискуссии шестидесятников и, с каждой минутой, нравилось все больше и больше. Народ кипятился, спорил, вычурно ругался, а вокруг клубилась добродушная атмосфера, перемешенная с общей заинтересованностью и табачным дымом...
  - Раз так наседают на технику, значит, хотят в ближайшее время отсюда свалить, - настаивал Эраст, поддерживая свои слова взмахами рук. - Они уже полвека гонят космические программы. Что НАСА, НАСА, - огрызнулся он на встрявшего. - Все космические агентства давно повязаны. Аксакал, да скажи ты им.
  - Ну, все не все, а то, что хотят ковчег поднять - это факт. Они и чехарду-то с космосом только ради этого затеяли.
  - Ну, что я говорил... Туристов, кстати, космических поразвелось... Говорю вам, готовятся слинять суки... Все изуродовать и слинять...
  - Может и так, - напустилась на Эраста мадам из отдела биоэнергетики. От напряжения, её морщинистое лицо, расцвело багровыми малежами, - Черт с ними, пускай валят, но суть-то не в них, а в тех, кто останется... Что они вот уготовили нам на прощание? Вот вопрос...
  - Тут, ты права, - отозвался Эраст. Аудитория, соглашаясь, загудела.
  Григорий не всегда понимал то, о чем они спорят, но в целом сообразил, что речь идет о готовящемся отлете жителей Рая. Он с подлинным интересом наблюдал за говорившими. От волнения, все чаще и чаще, билось сердце, когда слышал о "золотом миллиарде", уменьшающихся биоресурсах и прочих грозящих катастрофах. Теперь все начало приобретать иной смысл. Впервые он по-настоящему задумался о будущем умирающей Земли...
  - Так ты его и спроси, а на меня не ори, - Эраст ткнул пальцем в Григория, вырвав его из размышлений.
  - Григорий Алексеевич, - стараясь быть вежливым, проговорил координатор Ван. Его узкие от природы глаза изучающее и выжидательно смотрели на Григория.
  - Скажи, а на кой черт ты им понадобился? - Что ты там такого изобрел, что они выдернули тебя из земной жизни? Не за красивые же глаза? - последняя фраза Вана, развеселила Григория.
  - Точно не знаю, но могу предположить...
  Глава 18.
  К пейзажу за окном Григорий привык. Зелень и солнце уже не так радовали и это понятно - к хорошему привыкаешь быстро.
  "Все мысли были сосредоточены на одном: Как жить дальше?.. Задача, которую еще ни кому не удалось правильно решить...Над ней бились лучшие умы человечества... Головная боль интеллигенции... Вечный вопрос: Что делать?.. Боль и мука ищущей души: Кому верить?.. Размытость идеалов: Во что верить?.. Где и в чем, правда? - он мучительно думал, понимая, что наступило время сделать свой выбор и, наконец-то принять решение".
  - О чем задумались, Григорий Алексеевич?
  - Эраст, у вас дурацкая привычка. Вы всегда входите без приглашения.
  - Может и так, но мне нравиться наблюдать за людьми и, при этом, быть не замеченным.
  - То есть вам нравиться подглядывать?
  - Боже упаси. В слове подглядывать есть что-то грязное. Я предпочитаю слово - наблюдать.
  - А в чем собственно разница? - Григорий присел у стола.
  Ему нравилось беседовать с Эрастом. Не ординарные размышления молодого врача поражали своей глубиной и, часто наталкивали Григория на неожиданные умозаключения. Так случилось, что в Аду, Эраст, стал собеседником, о котором, Григорий, мог только мечтать.
  - Ты говоришь, что Творец завещал учить людей, но чему? Что принесло просвещение? Ну, стали лучше разбираться в физике и, тут же придумали ядерную бомбу. Продвинулись в медицине и, изобрели бактериологическое оружие. То же самое в химии и прочих науках. Даже литература и философия и то стали оружием. Я, конечно, понимаю, что у любой палки есть два конца, но как не странно, они всегда больно бьют по голове. Будешь возражать?
  - Что-то вы сегодня на меня ополчились. Нутром чувствую, что куда-то клоните, но не пойму куда, - Эраст почесал затылок и состроил капризную гримасу.
  - Чего не понятного. Рай переплюнул вас во всем. У них лучшие специалисты, техника, деньги, поддержка политиков, а у вас? Мечты, идеалы, желание исправить мир, который вы не можете изменить уже несколько тысяч лет. А что дальше? Задача не выполнима в принципе, так как всех исправить нельзя. Всегда будут те, кому мир, поделенный на рабов и господ, будет удобен. Всегда будут те, кто наплюет на ваши идеалы и ввергнет Землю в новый кровавый виток. Тогда ради чего вся ваша возня? - говоря, Григорий внимательно следил за Эрастом, губы которого медленно вытянулись в струну и на лице проступил яркий румянец. - Вижу, что тебе не нравится все, что я говорю, но попробуй возразить мне, а не пыхти, как паровоз.
  - Психологией баловались? Похвально, но что вам известно о душе?
  - Раньше представлял это в виде какой-то энергетической субстанции, но если честно, то вряд ли кто-то сможет мне толком объяснить, что есть такое - душа. В любом толковом словаре десяток различных трактовок, да и в библии мало чего найдешь на эту тему, ну за исключением, конечно, того, что душа бессмертна. Церковь ничего толком объяснить не в состоянии, да собственно ей и некогда. Политика, коммерция - когда уж тут о душе, - Григорий тяжело вздохнул.
  Эта тема была для него неприятна, так как вера и церковь давно стали для него не пересекающимися понятиями.
  - В Раю объяснили, что душа это - некое дополнительное устройство шлюза автоматики, - Григорий скороговоркой произнес заученную фразу, - Ян Генрихович говорил, что из-за нее и пошли все проблемы при создании рабов. Ну, а правда ли это сказать не могу. Вот собственно и все мои познания в этой области.
  - Не густо, - подытожил Эраст. - Ну, а сам-то, Григорий Алексеевич, как думаешь?
   - Честно? Не знаю... Уверен только в одном, что всю глубину человеческих переживаний, взять и, вот так, просто свести к биохимии... представить, как какую-то цепочку химических реакций... Ну, уж увольте... Помнишь, я тебе рассказывал...
  ***
   Александра, Саша, Сашенька - молодая, заметная девушка. У батюшки Василия церковный приход в Рыбинске, матушка хозяйничает, а Сашенька учится в гимназии.
  Окончила, стала завидной невестой. Красивая, из благочестивой семьи, во всей округе еще поискать такую... Под Рождество, гостила Александра у своих родственников, в небольшом губернском городе. Гостила и влюбилась... Влюбилась в стройного, черноволосого штабс-капитана. Влюбилась так, что голова кружилась и, сердце постукивало, в такт его звенящим шпорам. И под венец бы пошла, если бы не февральская вьюга семнадцатого года.
   Жизнь менялась как в калейдоскопе. Белое, красное, красное, белое, а следом только красное, красное, красное...
   ..Прошел в переднюю, не раздеваясь, скрипя кожанкой и, развалился в отцовском кресле. Глаза злые, колючие... Новая власть... Одно слово - комиссар. Просто так он не придет...
  Сказал предельно четко и однозначно:
  - Будешь женой. Нет... завтра же, всю семью к стенке поставлю... Выйдешь, пощажу, - сказал и ушел, оставив грязный след на персидском ковре.
  В душе что-то оборвалось...
  "Где любимый капитан?.. Что будет с семьей?.. Кто защитит от гладко-кожанной власти?.."
   ...Мокрая подушка, красные от слез глаза...
  - Я согласна...
  Жена комиссара, косые взгляды и не понимание родных. Они так и не поняли, что живы только благодаря ней и вопреки революционной логике...
   Росли комиссарские дети. Цвели липы. Сменялись зимы, а она ждала и молилась. Молилась о том, что наступит день и все изменится. Изменится и пройдет, как страшный сон, но вновь цвели сады, а красная власть только крепла. Крепла и пускала корни. Иногда ей казалось, что стала привыкать... Привыкать к новой жизни, но не к комиссарской брани и унижениям. Постоянные упреки, злость, матерщина... Мокрая подушка, красные от слез глаза... Постоянное желание убежать, скрыться. Но куда? Она гнала мысли и терпела. Терпела, молилась и надеялась.
   Когда не стало родителей, жизнь превратилась в сплошной кошмар. Александра ушла из дома. Забрала детей и ушла... Подальше, где ни кто ее не знает и не найдет...
   Далекий уезд, глухая деревня. На сотни километров леса. Надо как-то жить и кормить детей. Мир, даже если он красный, не без добрых людей... Дали работу в школе, там же и маленькую комнатку. Обжилась. Растила детей. Тяжело, но это лучше, чем с комиссаром. Помогала вера и то, что на всю округу была она единственной учительницей. То дров выпишут, то лошадь дадут... Жить можно, но боялась... Боялась, что однажды комиссар ее найдет. Найдет и вернет...
  И он нашел. Но был он не гладко-кожанный и самодовольный, а страшно худой, измученный чахоткой. Он больше не приказывал, он просил. Просил принять и дать умереть, рядом с ней и детьми... Пожалела, приняла. Отгородила угол, где он лежал и ждал своей смерти. Он умер, чахотка не жалует людей... Умер, а младшая дочь распевала на крыльце частушки, празднуя конец ушедшему, из жизни, страху.
  Комиссар умер, а вместе с ним ушли из жизни Александры Васильевны ночи, пропитанные болью и слезами. Она полностью отдала себя детям и работе. Да так, что новая власть, прикрепила на лацкан серенькой блузы, орден Ленина.
   Цвела сирень, желтела листва, падал снег, выросли дети. В прошлом остались двадцатые и сороковые. Плещется вода там, где стоял батюшкин храм, а Александра Васильевна по-прежнему живет в деревне. Маленький дом, не хитрое хозяйство да пес Арсентий. Приблудился как-то черный с рыжими подпалинами шельмец, да так и прижился. Оставила, назвала и любила, как любимое имя из далекой, Рождественской юности...
  У Александры Васильевны все родственники по женской линии умирали в шестьдесят восемь... Вот, и наступил её шестьдесят восьмой год. За плечами ухабистая жизнь и три инсульта. Четвертый она не пережила... Совпадение или? Три дня лежала без сознания, как будто чего-то ждала. Ждала, пока прощались с ней дети и собирали ее в последний путь.
  Похоронили Александру Васильевну на деревенском погосте, тихо и скромно. Холмик под березой, крест и скулящий, черный с рыжими подпалинами Арсентий. Пес так и остался на кладбище. Жил у ее могилы. Жил целый год, спал в снегу и ждал. Ждал, пока хватало собачьих сил, а потом пропал...
   Еще одна жизнь и еще одна смерть, а в садах, как и прежде, распускается сирень, желтеет листва и тихо падает снег...
  ***
  - Не может все это быть простой химией... Не верю...
  - Да и не надо... Ты лучше скажи мне, что тебе известно о черных дырах? Об этом, думаю, не рассказывали в Раю. Или что-то все же наплели?
  - Эраст, дорогой, помилуй Бог, но откуда я могу это знать?! В Раю об этом ничего не слышал. Знаю только, что существуют... Говорят, что они притягивают материю и не пропускают свет - вот собственно и все.
  - Не густо...
  - Не густо, не густо, что ты заладил. Сам-то знаешь?
  Глава 19.
  Медленно меняющийся пейзаж... Плавно покачивается эргоном... По скудной зелени предгорья ползут замысловатые тени. Они тянутся от вершин горного хребта, обнимая полукольцом равнину. На западе, гранитные уступы уперлись в розовые облака, скрывая закатное солнце. Вечереет...
  Консул устал от бесконечных переходов. Вглядываясь в сторону гор, он распорядился встать лагерем. Приборы ночного видения постоянно что-то врут, а в результате гибнет: техника, люди и рабы.
  Годы, проведенные в пути, научили Элохима считаться с природой. Давно забыты ночные переходы, в которых экспедиционный корпус лишился половины землеходов. Искореженные, они остались ржаветь в горных ущельях и затонули на переправах. Дикая природа была безжалостна к железным монстрам, рвущим гусеницами девственную плоть Земли.
  Вечерние стоянки под открытым небом... Над головой, миллиарды мерцающих звезд, настраивают на размышления о вечном. В ночной тишине постепенно растворяется желание доказывать свою правоту, спорить и куда-то спешить... Элохим стал сентиментален... Суть бытия, загадки мироздания, постижение истин - занимало сейчас его разум, наполняя новым смыслом жизнь. Он часами созерцал творения природы, удивляясь ее изяществу и бесконечности форм. Потрясающая лаконичность и разумность просматривалось в каждой капле, в каждом лепестке, в каждом дуновении ветра. Это поражало, рождая в душе ощущение сопричастности к могущественному космосу.
  - Защитный экран установлен, люди отдыхают, - доложил дежурный центурион, чуть задержавшись на выходе.
  - Что-то еще? - спросил Элохим, заметив нерешительность офицера.
  - Консул, как вы думаете, мы когда-нибудь доберемся до места?
  Простой вопрос поставил в тупик. Он сам много раз задавал его себе, но всегда находился повод прервать размышления. Элохим видел, как центурион, переминается с ноги на ногу, проявляя признаки волнения, не свойственные бывалым войнам.
  - Дарк, вы что-то не договариваете. Вижу, что вам есть, что сказать, - консул жестом пригласил офицера сесть рядом.
  - Не знаю с чего начать...
  - Главное начните.
   - Консул, вчера на переправе мы потеряли еще один землеход, погибли пять человек и десяток рабов...
  - Мне очень жаль Дарк, но ты знаешь, что потери неизбежны. Мы прокладываем путь там, где до нас еще ни кто и ни когда не был.
  Сказав, Элохим понял, что не такого ответа ждал центурион. Он не из тех, кто боится трудностей и бежит от опасностей. Презрение к любым тяготам у него в крови. Он участвовал в сотнях десантов, штурмовал Омегу, высаживался на Арктуре, был первым из переселенцев на старой Земле.
  - Дарк, я не прав, говоря с тобой так. Вижу, что дело не в потерях. Говори, что думаешь, я слушаю тебя.
  - Консул, люди устали. Несколько лет мы идем, а для чего? Что будет дальше? Стоит ли это наших потерь? Я солдат и привык подчиняться приказам, но даже я вижу бессмысленность этого похода. Офицерам надоело спать в лагерях, они плохо несут службу... Консул, поверьте мне... Зреет заговор, я чувствую его, как солдат чувствует мозоль. Я не смогу долго сдерживать людей. Нужно что-то решать.
  - Что я могу, Дарк? Проще всего идти к цели короткой дорогой, но у нас ее нет. Тем, кто доберется до места постройки домена, я тоже не могу обещать ни мягких кроватей, ни легкой жизни. Конечно, было бы проще перебросить экспедицию по воздуху, но в нашем с тобой распоряжении нет таких средств, да и неандертальцы, если ты не забыл, еще тревожат переселенцев...
  Хотя разговор с центурионом закончился и ни чем, однако, слова о зреющем заговоре крепко врезались в сознание Элохима. Он давно ждал чего-то подобного. Ждал, понимая, что Амонра не отпустит его с миром. Не было сомнений, что его люди есть в корпусе, и они вредят экспедиции.
  "Как их вычислить?.. Избавиться, не потеряв доверия остальных? - задача, над которой он долго ломал голову"
  Живущий наукой и, далекий от политических интриг, Элохим, мучился, не представляя, что предпринять. Оставалось одно - делать все так, как он привык, изучая запутанный мир генетики.
  - Капрал!
  - Слушаю консул.
  - Пригласите ко мне центуриона Дарка, срочно.
  - Слушаюсь.
  Как только дверь за капралом закрылась, Элохим развернул на экране карту местности, полученную после последней топографической съемки. На ней он обозначил, красными точками, все места аварий землеходов и заложил даты, время происшествий и сеансы связи с Раем. На полученную диаграмму он наложил график дежурств центурионов, нажал клавишу и...
  - Разрешите, консул? - в дверном проеме появился запыхавшийся Дарк. - Что-то случилось?
  - Ты с какой планеты Дарк? - не отводя глаз от монитора, спросил консул.
  - С Европы, - уверенным тоном ответил центурион. - Что-то случилось? - Дарк вновь повторил вопрос, но консул не удостоил его ответом.
  - Тебе нравилось на Европе?
  - К чему эти расспросы?
  - Я не просил тебя отвечать вопросом на вопрос. Тебе нравилось жить на Европе? Да или нет. Я жду ответа, - Элохим устремил взгляд на растерянного центуриона.
  Не понимая, к чему ведет свои расспросы консул, Дарк сбивчиво отвечал:
  - Я... я не знаю, наверное... Я плохо помню то время. Несколько последних циклов я был в космосе.
  - А таких, как ты, много в нашем корпусе?
  - Практически все, - растерянно смотря на консула, произнес Дарк.
  - О чем ты мечтал? Что искал, когда впервые ушел в космос?
  - Как все... Консул, это допрос?
  - Нет. Пока нет. Это разговор по душам, но он легко может перейти в допрос, если ты не будешь отвечать четко и правдиво на поставленные мной вопросы, - Элохим сделал, как мог, суровое лицо и, внимательно посмотрел на своего офицера.
  Лицо центуриона стало бледным, глаза наполнились холодной решительностью, а в голосе зазвучал металл, характерный для офицерского чина:
   - Если так, то прошу выдвинуть ваши обвинения в присутствии старшего офицера.
  - Ну, до этого еще не дошло, но... Все же я жду ответа, - их взгляды встретились. Колючий и холодный, у обиженного недоверием центуриона и, испытывающий и полный надежды у Элохима.
  - Давай попробуем еще раз, - голос Элохима был достаточно миролюбив. - И так. О чем ты мечтал, уходя в космос?
  - Не понимаю, чего вы добиваетесь консул, но надеюсь... - Дарк несколько смягчил свой пыл. - Спрашиваете, о чем я думал?! Да, ни о чем. Просто хотелось приключений, а все эти разговоры о познании мира - это для необстрелянной молодежи.
  - А как быстро тебе надоел космос? - вопрос, поставленный Элохимом, не удивил Дарка и, ответ прозвучал молниеносно, как выстрел.
  - Да сразу же.
  - Как сразу?
  - После первого десанта. Все разговоры политиков о высших материях ни что, по сравнению с одной высадкой на Хайфе. Мы захватываем, грызем, вырываем кусок и убегаем, как крайты на Тарнусе. Ищем другую планету, и все повторяется снова. А зачем?
  Было понятно, что центурион говорит о наболевшем. О том, о чем он не однократно думал. Думал по ночам, на бесконечных дежурствах, думал, скитаясь в космосе и, трясясь в кабине головного землехода...
  Элохим молча, долго смотрел в монитор, перебирая диаграммы.
  - Последний вопрос, Дарк. Чего ты хочешь сейчас, о чем мечтаешь? - этот вопрос тоже не вызвал никаких затруднений.
  - Хочу вернуться на Европу, но не знаю, как. Или... - Дарк задумался, - обосноваться бы где-нибудь надолго, так что бы забыть весь этот космический кошмар, но думаю, что это невозможно.
   Оба собеседника замолчали, думая каждый о своем.
  Тихий ночной ветерок едва шевелил полог штабного шатра, принося незнакомые запахи цветущих трав. В бездонном, черном небе, над лагерем, мерцали далекие звезды.
  - Как ты полагаешь, - Элохим говорил тихо, так что со стороны могло показаться, что он рассуждает сам с собой. - Как ты предполагаешь, Дарк, как много офицеров потеряли интерес к космосу, и думают так же, как ты?
  - Мне показалось, что я ответил на все ваши вопросы, а говорить за других я не привык, - взгляд центуриона вновь стал холодным.
  - Не обижайся, я не пытаюсь затронуть твою честь. Я просто пытаюсь разобраться. Взгляни сюда, - Элохим указал пальцем на экран. - Все аварии с землеходами происходили в твое дежурство, после сеансов связи с Раем. Простое совпадение или?.. Вот записи исправленных тобой топографических данных, - центурион напрягся всем тело и попятился к выходу. - Молчишь, а зря. Я понимаю, что твои разговоры о заговоре - дело рук Амонра. Догадываюсь, что ты все это придумал не сам, а выполнял приказ главы Верховного совета, но так или иначе, я должен предать тебя трибуналу, - консул замолчал, наблюдая, как на лице центуриона проступает мраморная бледность, - однако, я этого не сделаю. - У меня другие планы и, ты мне поможешь, а я, в свою очередь, обещаю вернуть тебя на Европу.
  - Но это не возможно, - почти выкрикнул Дарк.
  - Для Амонра невозможно, как и невозможно для всех остальных, но только не для меня. Слово консула.
   Утреннее солнце медленно поднималось над горизонтом, но команды свернуть лагерь и продолжить путь все не поступало. В ожидании приказа люди бесцельно бродили по равнине, собирались небольшими группами и что-то обсуждали. Весь офицерский состав, во главе с генералом Снейком, ждал консула в штабном шатре. Нарушение обычного порядка вызывало всеобщий интерес, и было поводом для предположений и разговоров. Наиболее пронырливые, из числа младших офицеров, заключили пари, где на кону стояли ночные дежурства.
  - Дарк, о чем вы так долго говорили вчера с консулом, конечно если это не военная тайна, - центуриона смутил язвительный вопрос генерала.
  - Спросите его сами, я не обязан отчитываться перед вами о делах консула.
  Генерал Снейк страшно не любил никаких возражений, тем более выпадов против себя, но на этот раз он не отреагировал на слова подчиненного, надеясь, что разговор, ни кто не слышал.
  - Господа офицеры, консул, - прозвучала команда дежурного капрала.
  В штабной шатер быстрыми шагами вошел Элохим. Он и два его телохранителя только что вернулись в лагерь. Все утро они бродили по окрестностям, делая какие-то замеры. Такое поведение было крайне не обычным. Всем было понятно, что консул ни кому не доверяет, если не приказал выполнить простейшую работу подчиненным. Так выглядело со стороны, но на самом деле, Элохим делал только вид, что занят исследованиями. Он медленно прогуливался по равнине и размышлял о вчерашнем разговоре с Дарком.
  - Прошу прощение за то, что заставил ждать, - начал Элохим с порога. - Прошу всех садиться. По-видимому, пришло время серьезно поговорить и принять ряд решений касающихся дальнейшей судьбы нашей экспедиции.
   Элахим коротко взглянул на Дарка, от чего на лице центуриона проступил румянец.
  - Мне стало доподлинно известно, что большинство офицеров не довольны сложившейся ситуацией. Кто-то устал от многодневной работы... Кто-то не видит смысла в этой затее... Есть и такие, кто просто потерял интерес к изучению чужих миров...
  Среди офицеров прокатился гул удивления, а лицо центуриона Дарка стало пунцовым.
  - Думаю, что в этом нет ничего зазорного, - произнес Элохим, не обращая внимания на шум. - Чего собственно можно ждать от людей, несколько лет идущих по чужой планете. Трудно представить себе счастливчика, желающего всю свою жизнь повести в дороге.
  Удивление сменилось одобрительными возгласами.
  - Тем более, - говорил консул, - если не знаешь для чего все это нужно.
  Офицеры открыто кивали головами, в знак согласия с Элохимом. Даже в глазах, сурового генерала Снейка, промелькнула искра заинтересованности, а выражение лица показывало полное согласие и понимание.
  Элохим продолжил:
  - Если еще учесть наши жертвы, потери части тяжелой техники и арсенала, то любые сомнения можно с легкостью удвоить, - обычно выдержанный и сосредоточенный генерал Снейк не выдержал и бросил вопросительный взгляд, казалось, на вросшего в походное кресло Дарка. - Изучив все обстоятельства... Посоветовавшись с опытным и, уважаемым мной, центурионом Дарком, я принял решение...
  Услышав свое имя, Дарк окончательно сник. Генерал Снейк смотрел на него так, как смотрит голодный брахицефал на попавшего в его когти микроцета.
  - Я принял решение, создать на этом месте промежуточный домен. Эта равнина прекрасна и подходит нам по всем параметрам, - шум всеобщего ликования наполнил штабной шатер и, только генерал Снейк, сидел с омерзительно грустным выражением лица.
  Дождавшись тишины, Элохим продолжил:
  - Данной мне верховной властью, я награждаю Дарка титулом проконсула и, возлагаю на него командование в новом Роме. Так, кажется, назывался город на Европе, о котором ты так часто вспоминаешь, - обратился консул к остолбеневшему от удивления центуриону...
  ***
  - Эраст, черт тебя дери, что за привычка всегда внедряться в исторические дебри, - Григорий просто негодовал. - Я досыта наслушался разных сказок в Раю, а теперь еще ты. Почему нельзя просто и, доступным языком объяснить то, что хочешь сказать? Начали с черных дыр и о них-то, как раз, ни слова.
  - Так ты слушай...
  - Что? Опять рассказы о предках? Уволь Эраст. Хочешь говорить говори, но только по сути дела, а не начинай с Адама.
  - Вот про Адама-то я и хотел, - Эраст состроил невинное личико. - Хорошо, хорошо, могу и короче. Промежуточный домен соорудили и всех сомневающихся и прочих неугодных, Элохим, оставил там. Тех, кто хотел идти дальше, взял с собой.
  - Ну и что?
  - Да ничего. Для создателя так было проще.
  - Ну, а остальных-то чем заманил?
  - Свободой, Григорий Алексеевич. Свободой и обещанием вернуть их на Родину.
  - И что, поверили?
  - Кто-то поверил, кто-то нет. Сомневающихся, конечно, было больше, тем более что они не представляли, как консул сможет выполнить свое обещание... Он не очень собственно и распространялся-то о своих планах. Замечу лишь, что повода не верить ему, у них тоже не было, так как, Элохим, всегда выполнял свои обещания.
  Григорий не догадывался, куда клонит Эраст:
  - Они же понимали, что ковчег поднять и отправить в космос не получиться, так на что же надеялись?
  - А ты, Григорий Алексеевич, почему решил, что вернуться на Родину можно только на корабле?
  Вопрос озадачил Григория. Мысль о перемещении в пространстве каким-то иным способом никогда раньше не приходила ему в голову.
  - Собственно, почему бы и нет, - рассуждал он, - ведь улетает же куда-то душа...
  - Вот, это в точку. Молодец профессор, дотумкал, значит еще не все у тебя потеряно, - Эраст улыбался, растягивая рот и, демонстрируя тридцать два зуба.
  - Послушай. Так получается, что Элохим, не человека обещал вернуть на Родину, а только его душу?
  - А душа - не суть ли человека? - взвился Эраст. - Что такое человек без души? Тлен, куча навоза.
  - Да не ершись, давай дальше...
  Глава 20.
  
  Снежные шапки сопок, яркое солнце и изумрудная долина, рассеченная каскадом шипящих гейзеров - оазис среди снежной пустыни и ледяных торосов... Голубое небо, девственная красота, южный административный домен - Ад...
  Несмотря на все сложности, Элохиму удалось довести остатки экспедиционного корпуса до точки назначения и, главе верховного совета пришлось признать очередную победу за неугомонным генетиком...
  Ад строился медленно. Сказывалась нехватка специалистов и материалов, но Элохим не унывал. Как только был возведен лабораторный корпус, он с облегчением вздохнул и, зажил привычной жизнью исследователя...
  - У многих давно созрело желание получить обещанную награду, - генерал Снейк медленно прохаживался по новому кабинету и рассуждал вслух.
  Собственно, небольшой кубрик, назвать кабинетом, язык не поворачивался, но в новом домене все было крошечным, исключением была лаборатория Элохима.
  - Однако консул не спешит и, кажется, совсем забыл о своем обещании, - Снейк прищурился, разглядывая пейзаж за окном, залитый яркими солнечными лучами. - Говорят, что он тратит свое время на изучение давно известного способа клонирования человека. Это правда?
  Находящийся в кабинете центурион, пожал плечами:
  - Это только слухи. Он словно затаился и, ни кого не посвящает в свои планы.
  - Так узнайте, черт вас возьми, - генерал насупился. - Бесконечные опыты отгородили консула от наших проблем. Я вынужден заниматься делами Ада один.
  В генерале говорила обида, затаенная в душе, после истории с Дарком. Он не завидовал центуриону. Причина была в том, что Элохим не счел нужным даже посоветоваться, а теперь взвалил на плечи Снейка всю тяжесть управления, отгородившись от мира дверями лаборатории.
  - Разрешите генерал?
  - Слушаю.
  - Консул вновь заперся, и вряд ли будет присутствовать на малом совете, - доклад капрала вызвал очередную волну негодования.
  "Вышвырнуть это адамово племя из Ада... Тогда он, может, вспомнит и о нас, а не будет все время проводить с рабами, обучая их премудростям жизни, - размышлял раздраженный Снейк, тупо рассматривая застывшего в ожидании распоряжений капрала".
  - Ты еще здесь? - словно прозрев, прокричал Снейк. - Созывай совет, у меня есть, что сказать, в отличие от этого генетического червя, - последние слова он проревел, как попавший в охотничий капкан зверь.
   В командном кубрике было тесно и жарко. Уперевшись руками в стол так, что возникало ощущение, словно он завис в невесомости, Снейк выкрикивал все наболевшее в адрес консула:
  - Пусть явится к нам и все объяснит, а иначе я готов принять на себя командование и вышвырнуть этого творца прочь.
   Однажды, кто-то в шутку назвал Элохима "творцом" и, это прозвище так к нему и приклеилось, как осенний лист к гусенице землехода.
   Кубрик наполнился голосами споривших и надрывавших голосовые связки офицеров.
  - Депортировать его в Рай...
  - Но он обещал...
  - Плевать на обещания, пусть забирает своих рабов и, катится куда хочет.
  Напряжение в кубрике достигло апогея, когда члены совета заметили консула, стоящего на пороге и, молча наблюдавшего за разгоряченным речью генералом.
   Вразумлять толпу бессмысленно... Это сравнимо с тем, как бензином тушить пожар... Неповиновение, революция, бунт, в какие бы времена и, где бы ни случались - это всегда вызов. Вызов, брошенный в лицо власти... Только реки крови способны остудить взбунтовавшийся разум. Только они делают его вновь покорным, и подчиняют силе...
   Первую фразу, Элохим, произнес еле слышно:
   - Я благодарю генерала Снейка, за столь лестное предложение, и готов принять его.
  Члены совета, пытаясь расслышать слова консула, разом замолчали. В кубрике воцарилась гробовая тишина. Только зависший над столом генерал напоминал о недавней баталии.
  - Присаживайтесь Снейк.
  Годы службы приучили генерала беспрекословно подчиняться приказам, что и сыграло с ним злую шутку. Генерал, как подкошенный упал в кресло, учтиво подставленное консулом.
  - Я повторяю. Я готов принять ваше предложение генерал. Я уйду, но, - он выдержал паузу.
  Элохим наблюдал, как в глазах людей борется извечный страх перед властью и живой интерес к переменам.
   - Но, - продолжил консул, - я думаю, что приняв ваше предложение, у меня не получится выполнить свое обещание. Как вы помните, я обещал вернуть всех на Родину, - Элохим вновь сделал паузу. - Но, если это, ни кого не интересует, то я готов уступить место храброму генералу. Может он сможет сделать то, чего не удалось мне.
  Консул замолчал и, в полной тишине, стал внимательно наблюдать за лицами офицеров. Пауза затянулась.
  - Консул, разрешите вопрос? - поднявшись со своего места, обратился широкоплечий капитан, бывший второй пилот ковчега.
  - Не возражаю.
  - Когда и на чем вы планируете отправить нас на Родину? - черный цвет кожи капитана говорил о его Африканском происхождении, а в его вопросе сквозила не прикрытая издевка.
  - Насколько мне известно, я не обещал ни кому возвращения на Африку, тем более что от этой планеты осталась только пыль, думаю, что это известно пилоту лучше, чем мне. Ну, а к вопросу на чем, то тут я вас могу удивить капитан, но не сейчас.
  Попытка атаковать провалилась и, в кубрике повисла давящая тишина. Желающих задавать вопросы больше не было. Все ждали, что скажет генерал, но он молчал. Элохим еще некоторое время ждал и, наконец, решил завершить весь спектакль, произнеся:
  - Ну, если больше вопросов нет, то с этой минуты, генерал Снейк, я снимаю с вас все обязанности и, депортирую к проконсулу Дарку. Ваше место займет центурион Девил. Прошу всех разойтись по своим местам и приступить к выполнению прямых обязанностей.
  Офицеры, молча, словно извиняясь, покидали командный кубрик. Уходили, так и не услышав ответа на вопросы: Как и когда?
  ***
  Депортация была не таким простым делом. Капсульные лифты, в Аду, были только что смонтированы, но не испытаны. Первый опыт запросто мог стоить первопроходцу жизни.
  "Использует меня, как лабораторную крысу. Депортация, как бы ни так. Этот чертов генетик приговорил меня к смерти, - думал Снейк, бесцельно бродя по коридорам".
  Он был подавлен и унижен. Его ни кто не охранял, да и какой в этом смысл. Сбежать и спрятаться нельзя - Ад не так и велик. Встречавшиеся офицеры, демонстративно уклонялись от разговоров, отводили взгляд или просто уходили, едва заметив опального генерала. Большего оскорбления он не мог себе и представить. Те, кто еще вчера склонял перед ним голову, предали.
  "Все предали... Не видят, не слышат, словно я исчез, растворился, превратился в звездную пыль... Если бы я мог это предположить вчера... Перерезал бы горло, только бы этого не видеть этого позора...".
   Единственные, кто не изменил своего отношения к Снейку это рабы. Для них он, как и прежде, был человеком - высшим существом.
  "Вчера я готов был вышвырнуть их, а сегодня радуюсь возможности поговорить с рабом... Вчера... Меня предали... Я готов искать поддержки у любого существа. В этом вся не логичность человеческой сущности... Как с собакой... Её бьют, а затем гладят, зная, что не предаст и, будет любить и заискивающе смотреть в глаза".
  - Как тебя зовут? - испытывая желание услышать живой голос, произнес Снейк.
  - Адам 666 - так меня называет создатель Элохим.
  Услышав имя консула, генерал побледнел и рефлекторно сжал кулаки, готовый броситься на презренного раба. Стиснув зубы, он едва сдержался. В его глазах горела не прикрытая ненависть и злоба, готовая в любую минуту выплеснуться наружу.
  - Ты говоришь создатель, но он не Бог, а жалкий ремесленник, собравший тебя из того, что дал ему в руки Всевышний. А,...кому я это говорю? - генерал хотел уже уйти, но какая-то мысль его остановила. - Знаешь ли, раб, что тебя ждет?
  Для шестьсот шестьдесят шестого вопрос был не понятен. Он нахмурил брови, и казалось, пытался думать. Впервые за этот день, Снейк, криво улыбнулся.
  - Я спрашиваю тебя, что будет с рабами, когда вы закончите строительство? Что с вами сделает ваш создатель?
  - Я этого не знаю. Создатель не говорил об этом.
  - Зато знаю я, - Снейк злобно усмехнулся. - С тобой поступят так же, как поступили со мной. Тебя убьют и выбросят, как мусор. Тебя, и всех твоих сородичей, ждет одна свалка, а твою душонку он вмонтирует в нового Адама, - генерал наблюдал, как на лице раба отразилось недоверие. - Не веришь? А ты сам посмотри, что пишет твой умник.
  Сказав, Снейк повернулся к вмонтированному в стене монитору и, быстрыми движениями пальцев набрал запрос: "Программа АДАМ и ЕВА". Секунда и на экране появился краткий план разработки рабочих автоматизированных биосистем.
  - Читай, надеюсь, хоть этому он тебя научил.
  - Мне запрещено получать информацию, предназначенную для человека, - сухо ответил Адам. - Это правило Љ1.
  - Читай, я разрешаю, - раб растерянно крутил головой. - Читай, я приказываю...
  Глава 21.
  
  На горизонте всполохи зарниц, под ногами сухо потрескивает гравий. Последняя ночь в Аду. С вершины сопки прилетел ветер, принеся с собой запах снега, свежести и незнакомое, Снейку, чувство тревоги. Ему не спится. Да и зачем? Завтра в путь.
  "Что там?.. В ответ только неизвестность... Зачем я это делаю?.. Не знаю... Может не рисковать?.. Жить, как жил?.. Тогда придется терпеть унижение... Нет... Лучше уж смерть...А если он прав?.. Тогда я буду первым...".
  - Генерал! - голос Адама оторвал от размышлений...
  ***
  Депортация Снейка была назначена на утро сороковых суток, после оглашения приказа консулом. Любое наказание человека должно проверяться временем, быть публичным и, нести в себе науку для остальных членов человеческого сообщества... Этого требовали правила галактического устава и, Элохим не намеревался их нарушать.
   К шахте капсульного лифта, Снейка сопровождали капрал Паыгби и генерал Девил. Снейк шел с высоко поднятой головой, понимая, что на него сейчас смотрят все обитатели Ада, прильнув к своим мониторам.
  Стальные двери капсулы распахнулись, готовые принять первого депортанта. Снейк на секунду остановился.
  - Желаете что-то сказать генерал, - спросил Девил, несколько затягивая установленную законом процедуру.
  - Спасибо центурион, надеюсь, что ты сможешь разобраться и понять смысл моего поступка. Я буду первым, кто решил это проверить. Передай консулу, что возможно он прав, и я не держу на него зла.
   Девил не понимал, о чем говорит генерал:
   - Что вы хотите этим сказать?
  Вместо ответа, Снейк протянул небольшой конверт:
   - Прочитаешь, когда меня здесь не будет, - и затем быстро шагнул в капсулу, двери которой бесшумно закрылись.
  Старт... Вместо знакомого шипения и свиста уходящей вверх капсулы, за сомкнутыми дверями, прозвучал хлопок ручного аннигилятора...
  Происшествие с генералом Снейком, не было последним в этот день...
   Сотня рабов, возглавляемая Адамом Љ 666, взорвала вместе с собой одну из шахт, что привело обитателей Ада в состояние близкое к панике...
  Узнав о происходящем от капрала, Элохим немедленно закрылся в своей лаборатории, уничтожил все записи своих экспериментов и, безжалостно взорвал ее ...
  Единственное свидетельство, объясняющее все, что произошло в тот день - это письмо генерала Снейка.
  "Центуриону Девилу. Лично.
  На правах твоего бывшего командира и друга, хочу сообщить тебе и хоть как-то объяснить свой поступок. Упущу подробности, но мне стало известно, чем в своей лаборатории занимается консул. Похоже, что об этом я мог только мечтать. Не знаю как, но ему открылась истина и, я готов первым испытать это на себе...
  Не уверен, что Элохим захочет об этом сам рассказать, но я считаю, что люди имеют право об этом знать...
  Человек сам клонирует себя, перенося свою бессмертную душу из цикла в цикл - это закон известный каждому, но что будет, если прервать эту цепь? Что будет с душой? Этого не знает ни кто кроме Элохима.
  Чудо, но душа умершего человека летит сквозь космос домой, на Родину...
  Есть только одно но - лететь может только легкая душа, не обремененная злом... Злые души - тяжелые души. Их притягивают и поглощают черные дыры, возвращая в цикл очередного клонирования...
  Может, мы еще встретимся, а может быть, мне повезет, и я снова увижу Родину.
  Генерал Снейк".
  Григорий протянул Эрасту только что прочитанную копию письма Снейка.
  - Что скажете профессор?
  - Не знаю. В этом есть что-то интригующее, но вот так взять просто и поверить... не знаю... трудно, - Григорий задумался.
  - Трудно, согласен, но ведь вся жизнь человечества на земле, не есть ли подтверждение этому? Генерал Девил всю жизнь только и занимался тем, что учил и чистил души, готовя их к дальней дороге.
  - А Рай?
  - Что Рай. В нем только и мечтают, чтобы свалить с Земли на новую планету. Настоящий-то Рай в космосе у Бога, а творец просто указал туда дорогу, так-то вот, уважаемый Григорий Алексеевич.
  - А почему Элохим не захотел рассказать об этом людям?
  - Не знаю, но думаю, посчитал, что пока не доросли или что-то в этом роде. Даже сегодня найдется не много людей, которые могут в это поверить безоговорочно, - Эраст смотрел в окно на однообразный пейзаж долины гейзеров.
  - В этом, я думаю, ты прав. Сложно говорить правду...
  - Эх, Григорий, Григорий, а когда время-то придет? Может быть уже поздно? Ты об этом не думал?
  - Ты хочешь, чтобы я рассказал, как изменить людское сознание? - Григорий внимательно посмотрел на молодого врача. - А зачем?.. Много лет назад я услышал историю о Бальтазаре Косса.
  - Это тот, что стал папой Римским? - знание Эрастом истории ни сколько не удивило Григория. Он уже привык к тому, что в Аду, как и в Раю, уделяли огромное внимание всем перипетиям минувших лет.
  - Он самый, кстати говоря, эта история меня и натолкнула на мысль о создании препарата.
  - Странные у вас ассоциации, профессор, - заметил Эраст.
  - Странные или не странные, но тогда я был уверен, что имею право изменить разум людей, не понимая, что вместе с этим изменится и душа.
  - Вот и отлично, - обрадовался Эраст, - все заново, с чистого листа.
  - А кто сказал тебе, что с чистого листа лучше? Теже ошибки, а потом жди еще несколько веков, пока человечество обретет новый опыт. Кто сказал, что он обязательно будет лучше предыдущего? Хочешь или не хочешь, но появятся новые вожди, новые тираны, новые мученики и новые грешники.
  - Но это же наш шанс. Еще одна попытка, - Эраст нервничал, - Гарантий, конечно, нет, ну а вдруг получится? Тогда человек сможет измениться. Изменится его душа, его жизнь, - он не умел уговаривать, он мечтал, как и все, кто верил когда-то в идеальный мир на Утопии.
  - Пусть так. Тогда ответь мне, чем же я буду лучше Бальтазара?
  - Причем здесь он? Кардинал, рвущийся к папскому престолу, расчищающий себе путь кинжалом и ядом. Он же преследовал личные цели. Ну, и чего здесь общего? - в представлениях Эраста, образы антипапы и профессора явно не сопоставлялись.
  - Ищешь общее? - Григорий внутренне напрягся, словно готовясь к прыжку. - Отобрать душу - это, дорогой мой Эраст, равносильно забрать жизнь, а уж как это сделать: кривым ножом или красивой пилюлей, с благими намерениями или без, поверь, великой разницы нет. Да и зачем менять то, что человек должен исправить сам? Пойми. Понять и исправить, - Григорий прислушался к гулу, доносящемуся из долины гейзеров. - Вот возьми, к примеру, меня. Что я могу дать тебе, когда сам с собой разобраться не в силах? Какое уж тут менять людей. Себя бы понять, - он вновь прислушался к нарастающему гулу. - Думаю, что все должно вызреть в каждой душе самостоятельно... Понимаешь? Каждый из нас должен сам выносить и родить свою душу. Думаю, что именно в этом скрыт весь сакральный смысл нашего бытия. Возможно, это и было прозрением и великим открытием Элохима, - Эраст не ответил, он смотрел в окно, где в очередной раз, с ревом разрывая землю, всплеснул к небу могучий Чакра.
  ***
  Последние несколько дней Григорий чувствовал себя неважно. Спал урывками, а засыпая, видел один и тот же сон...
  Сквозь утреннюю дымку пробиваются солнечные лучи. Очертания домов и скверов чуть размыты, словно на огромных акварелях. Приглушенность тонов... Веселый щебет птиц... Нет привычного городского шума. Все звуки размеренны и легко узнаваемы. Город еще спит, запертый в бетонные коробки, от утренней прохлады и аромата наступившей весны. Не просохшие от росы чернильно-фиолетовые кисти сирени чуть склонились и источают едва уловимый аромат, соперничая с нежно-розовыми бутонами шиповника. Борясь за свою жизнь, пробился сквозь асфальт и тянется к солнечным лучам, одинокий, желтоголовый одуванчик. Перепорхнула с ветки на ветку, потревоженная звуком шагов, синица. Капельки, не просохшей росы, переливаются и искрятся на ярко-зеленых листьях подорожника. Дымка рассеивается, и небо постепенно прибавляя красок, становится ярко-голубым.
   Скрежетнул на повороте первый трамвай. Отдаленный гул и шуршание автомобильных скатов разорвали утреннюю тишину. Город просыпается и вяло потягивается. Хлопают и скрипят двери домов, выпуская на свободу, озабоченных людей. На улицы возвращается городская суета... Красота растворяется в нарастающем гомоне толпы. Прячется в тихих переулках и парках. Скрываясь в зарослях черемухи, на берегу городского пруда. Притаилась и ждет... Ждет, когда ее заметят в грохоте и толчее большого города.
   Григорий останавливается. Смотри вокруг. Прикладывает ладони к белому стволу березы... Вдыхает аромат цветущей сирени так, что от удовольствия кружится голова и, резко просыпается...
  Эпилог.
  - Говоришь, что это не правда, а кто это сказал? Они? А как они узнали, где она, правда? Как почувствовали? На вкус или цвет? Не знаешь? И никто не знает. Они только разглагольствуют о правде в последней инстанции. Раздувают щеки, тыча пальчиком в очередную книгу, ссылаясь на авторитеты.
   - Да, да. Согласен Вань... Пройдет год, другой, глядишь, а авторитета-то и нет - сдулся...Возможность выбора - вот, что нам даровано свыше, - Грикорий по привычке сунул руку в карман ища зажигалку. - Никак не могу привыкнуть...- оба грусно усмехнулись.
  - Да, даровано, но что мы выберем...
  - Каждый своё... Вернее сказать, я, в настоящее время, придерживаюсь этой точки зрения, и верить в это никого не заставляю. Может когда-то, я и буду думать подругому, но сегодня так. Понимаешь, нужно пробовать, ошибаться, исправлять свои ошибки и... самому, именно самому, родить, вынянчить, и отпустить на свободу свою душу... Иногда мне кажется, что она пожожа на семена одуванчика... Маленькие, пушистые парашютики, которые несет ветер, и только он знает, куда и зачем...
  Вечерние сумерки поглощали цветную политру, размывали тонкие линии, стирали детали, прорисовывая знакомые силуэты в черно-белых тонах. Тишина купается в прибрежной волне, перебирая мокрую гальку. Над кромкой соснового бора отблески уходящей зари, влажный запах скошенной травы и первые звезды на дымчатом стекле, уходящего ввысь неба.
  - Ты знаешь Гриш, я никогда не верил по-настоящему. Я и на смерть-то всегда смотрел, как на финишную черту, но в душе...в душе все-таки надеялся, что за ней что-то есть. Понимаешь, боялся... Боялся сделать шаг и застрял здесь, хотя сейчас этому очень рад, - Иван выпрямился. - Давай прощаться, думаю, что теперь я готов. Пора в дорогу... Может вместе?
  - Нет... Я решил, остаюсь... Хочу еще раз попробовать... Понимаешь?
  - Тогда... прощай...
  - До скорого, Вань. Время бежит быстро...
  Восходящая луна прочертила на речной излучине серебряную дорожку, уходящую к туманному лугу на другом берегу.
  
  2011г.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"