Река, сама по себе, очень интересное произведение природы. Это, прежде всего, гигантский энергетический поток. Люди до сих пор не разобрались в его сущности, не поняли всех возможностей этого явления.
Человек - такой маленький сгусток материи, такой скорее преобразователь энергии, чем её генератор, обладает разумом.
Река непрерывно в течение веков, не иссякая, разумом, по нашему мнению, не обладает. "Она - не живая",- утверждаем мы,- " Она - среда".
- А что, человеческое тело не является средой обитания?
Древние, наши предшественники на Земле, считали, что у реки есть душа. Дух реки, нимфа, богиня - может, при необходимости, персонифицироваться, принимать облик, воспринимаемый нашим взглядом и другими органами чувств.
Человек, родившийся на берегу реки, а также в некотором отдалении, всю свою жизнь находится под её обаянием. Чистота воды, речное здоровье, сказываются на здоровье окружающего населения.
Гибель реки - смерть народа.
Река Вятка - десятая, по значимости, река европейской части СССР.
Течёт она с Севера. Сестра Камы. Истоки этих двух рек рядышком, в одном лесе, а далее разбегаются, чтобы затем слиться в один поток. И кое-кто говорит, что в том Вятском лесе и есть истинный исток реки Волги. Но упрямые московиты крепко стоят за Валдай.
У московитов с вятскими старинные разборки и счеты.
Корни этого спора уходят в далёкую старину. Старинное арийское вятское население пришло с того же Севера, с незапамятных времён Гипербореи. Оно всего-то спускалось на Юг под воздействием неблагоприятных климатических изменений. А почему с Севера? Да потому что это кратчайший путь к ближайшему морю-океану.
Всем, абсолютно, известно, что ранее на планете был иной климат, и северные берега Евразии были также доступны для мореплавателей, как и южные в наше время.
Талассократия древних - общее место в истории. Неудивительно, что многочисленные уцелевшие представители "атлантид", настойчиво атаковали крупнейший на Земле материк со стороны морей. Это совершенно естественно. И продвигались они вглубь материка, как мы понимаем, по рекам, оседая на их берегах. Автохтонное население тем временем испуганно затаивалось по лесам и болотам.
И нет ничего удивительного в том, что в скандинавских сагах упоминаются встречи с народом, удивительно напоминающим населени6е Канарских островов. Биармия с её высокими светловолосыми синеглазками, с её удивительными храмами и статуями отцветала ещё всеми красками её чудесной осени в раннем средневековье на севере Руси.
А расцвет её сказочных городов в верховьях Вятки и Камы был прерван в 492 году да нашей эры невиданным по силе катастрофическим землетрясением. Поселения древних новгородцев, наследников биармийцев и растворивших в своей среде их синеглазых потомков испокон века раскинулись по берегам этих русских великих рек. Но только сейчас местные археологи, наконец-то, начинают их открывать. А то финны да угры!
Вятская республика дожила до времен московского хана Ивана III, который, собрав своих верных союзников, черемису и татар, захватил вятскую землю и жестоко расправился с её вождями. Но до последнего времени в вятских деревнях и сёлах встречаются коренные новгородские фамилии. Губины, Трусовы - так величались крепкие новгородские роды, из них посадники выходили.
Издалёка течет река-реченька и у поселения Мухино резко поворачивает на юго-восток - Кама притягивает, зовёт сестру. А выше поворота есть перевоз, старинный на торговом купеческом тракте - из Руси к Большому камню и далее в Сибирь.
Перевозу этому, ой, сколько лет. Отряды Батыя шли здесь на Булгар, желая отомстить народу, истребившему войско Субудая, кровавого победителя в битве при Калке. В последовавшей резне бесследно сгинула вся знать древнего Булгарского царства, все булгары. Осталась чернь, всё та же черемиса да угры, которые в дальнейшем, восприняв ислам, составили основу нации казанских татар.
Казаки и башкиры Пугачёва прошли здесь, незадолго до того впитав в себя ижевскую рабочую голытьбу вкупе с отличной артиллерией. Разбойник Салават, жадный до добычи, как всякий кочевой башкир, прорвался до Казани, пожог её, пограбил, не щадя ни церквей, ни мечетей - и дёру дал под натиском гвардейцев Михельсона.
.
На правой половине перевоза, на берегу крутом стояло, и доживает ещё, русское село Слудка, на левой половине - село Архангельское. Весёлые многонаселенные были сёла. Шумели ярмарки, шли торговые обозы, с уездного града Малмыжа шли караваны колодников по екатерининскому, обсаженному вековыми берёзами, тракту. И были в тех караванах и декабристы, и петрашевцы, и народовольцы, и большевистские вожди, и просто рядовые колодники-уголовники.
По отдалённым и недостоверным слухам кто-то из них отстал от каравана, был укрыт сушинскими, второе название села Архангельского - Суши, староверами и влился в семейство Трусовых, крепкую, зажиточную семью - иначе у староверов не бывает.
Кстати: до "революции" Вятская губерния по населённости занимала второе место в России после Киевской
Семья Ивана Ефимовича.
Село Суши, поэтому Суши и называется, что весною в половодье вода его не достаёт. Все его улицы с прилегающими угодьями не заливает, и когда лёд пройдёт, то жители на больших многовёсельных лодках-завознях ходят на правый берег за керосином, пряниками, мануфактурой и т. д. А как вода сойдёт, и старица и озеро Казанское отделятся от Вятки-матушки, то начинается рыбацкая пора. Пора артелей. Щуки и сомы - обычная добыча рыбаков.
А так, всю позднюю весну и лето скрипят телеги, движется народ, снует между деревнями. Сухая Река, два Матана, Верхний и Нижний, Виноградово - всё рядом, везде свои, знакомые родня. Тысяч пять не меньше в округе населения - Россия.
Дома везде с тесовыя вороты, каменные кладовые, дворы выложены всё тем же камнем, который добывается тут же недалеко в самделишних карьерах при помощи лопат и деревянных клиньев - известняк.
Дома часто новые, как следствие частых пожаров, пахнут сосной. Но что интересно, с какой бы стороны села не шёл огонь, а как дойдёт до церкви, то ни-ни. Как поставили лет триста, а может более, ни скобки, ни гвоздя - архитектура. А как по праздникам звонят колокола! Как весело на Пасху возле церкви бегать ребятишкам.
И все народ идёт и едет в сторону Сибирь. Здесь никогда бар не было, население приписано спокон веку к Воткинскому заводу. Народец своевольный, промысловый, живицу гонят, благо лес сосновый, строевой, деревья нумерные. Порядок при царях - Империя.
Три девки народилось в семье Ивана Ефимовича, одна краше другой, Ольга, Мария и Анна, круглолицые, румяные, да непутёвый сын Иван Иванович, любимчик трёх сестёр.
Жена Авдотья Ивановна, скромница, богобоязненная, мужу послушная, староверка, ведёт хозяйство, чисто, подметено. Еды -полная печь. Корова, козы, овцы, боров и свинья. Собака с загнутым хвостом. Само собой лошадка - и запряжет и разнуздает. А для души содержит голубей, каких мастей их только нет. Души отдушина - голубиная стая. А как они хозяйку свою любят, как гулят около неё, воркуют, то сядут на плечо, то на руку, то на голову. Божья птица. Всё мир и благодать - да тут война.
Ивана Ефимовича не взяли, то ли как отца семейства, то ли по возрасту, то ли богатый папа откупил. Ефим Трусов в сушах был не последний человек.
Сколько парней и мужиков пошли на фронт. У соседа
Губина Антона Прохоровича старшой сын в кавалерии до офицера дослужился, и ещё, Фёдор сбирается, по кличке Белый, рослый, стройный, волос как спелый лён, во флот на Балтику, к царю поближе. Завидный парень, хоть и не богат. Рассудителен не по годам, за такого и дочь отдать, хотя и мирской.
Марьюшка.
Как Ольгу выдали в далёкую Сосновку, за старовера Евлампия, так старшая в дому, после родителей, помощница у мамки незаменимая, и лошадей запрячь, и сена накосить, траву сполоть, щи изготовить. И прясть умеет, и ткать ковры, и полотенца вышивать. Зимой на канатный завод бежит работать за рубли, приданое сбирает, о судьбе думает. Дай бог ей мужика, не пьющего да работящего, дай бог.
Чуть спели петухи, Мария уж проснулась. Под утро от стен кладовой тянуло прохладой. Да так, что завернулась с головой в тулуп, что вместо одеяла. Глаза протёрла, накинула кофтёнку, поправила косу и шасть во двор, а там уж мать, ни свет, ни заря, скотину кормит, кур кличет. Надо успеть корову подоить, да выгнать за ворота к пастуху, что гонит стадо деревенское в луга, где нагуливается такое молоко, что половина от надоя, чистые сливки. Управившись с коровой, Мария прибралась, накинула платочек, а как же староверке без платка, носочки натянула, лапотки, вчера сплела, ну новые совсем. Заела хлебом кружку молока.
- Мам я пойду!
- Куды?
- По ягоды в луга. Мы с Панькой вчерась договорились на сегодня. Нынче ягода хорошая пошла, баска. Поспела вся, только сбирай.
- Возьми лукошко, Марьюшка.
- Возьму.
Положила два крупных туеса, берёзовой коры, в пестерь, закинула за плечи, лукошко в руки и бежать.
Панька, девчонка с Марьей одних лет, и две её подружки уже вертелись перед домом.
- Что, Маря, проспала?
- Коровушку доила.
- Тебя саму пора доить, коровушку.
- Вот я тебя.
И ну бегом до самой околицы, - и в луга.
В те времена, не боязно, везде народ, никто не злобится. Такой простор, когда тебе пятнадцать.
На кочке грелся уж. А там, где уж там нет ядовитых змей. А ягоды, а ягоды, только сбирай, ядрёна, сладка, крупна. Как ляжешь на траву, как глянешь под листочки, что зелены, и солнце своим лучом их делает прозрачными на свет - под каждым листиком по ягодке - бери, не выберешь. И наберёшь, и наберёшься до сыта. И вот уж полны и туеса, и полное лукошко, а руки всё берут, берут, берут.
- Марь, почто те столько?
- Пойду, продам.
- Куды?
- На мост.
- Я с тобой.
- Айда.
В стране война, почти два года, а строительство железных дорого не прекратилось. Мост через Вятку близок к завершению. Рабочие стучат, стучат, стучат. Всё на заклёпках, на века, лет так на полтораста, а то и боле. Рабочие стучат, а мастер ходит, посматривает, проверяет. Но более всего гарантом служит честь рабочего человека, его совесть, а как же иначе для верующего.
- Дмитрий Иванович, там девушки пришли, клубнику продают. Не глянешь?
- Мне больше земляника поглянись. Да, сейчас спущусь.
- Спускайтеся. Девчонки хороши, на загляденье.
- Иду, иду.
Мастер по дощатому настилу, как по трапу, сбежал на гравий насыпи и быстро пошёл навстречу к девушкам. Камушки из-под сапог так и брызгали в разные стороны.
Девчонки стали в ряд, выставив свой свежий урожай перед собой. Рабочие, крутившиеся рядом, больше разглядывали их, чем клубничные россыпи.
Одна из них чернявая и круглолицая, выделялась не деревенской красотой, казалось, молоденькая купчиха вышла из лесу на белый свет. И только лапотки выдавали её сословную принадлежность.
Хороша.
- Как звать? - мастер спросил, желая завязать пристойный разговор.
- Маря, а чо?
- Земляника у тебя есть.
- Быват. Возьмите клубнички, спела. Сама брала.
Из-под платочка, под черными бровями - два тёмно-карих глаза-камушка. Стук-стук. Стучат по сердцу - хошь, не хошь - открой.
- Тебя самого как по батюшке.
- Иванович. Дмитрий.
- Хорошо. Берите что ль, - под юбкой от нетерпенья топнула нога.
Дмитрий отсыпал ягоды в ладонь, попробовал и насладился вкусом. Как передать оттенки вкуса клубники луговой, на солнце вызревшей! Вся полная такая, красная, как девушка!
И вот, она стоит.
- Беру, - отсыпал серебра, - Неси ещё.
- Что далеко ходить, - достала туес с пестеря. Он полон весь.
- Ты чья?
- Трусовы они, сушинские, - встряла Прасковья, которая живо прислушивалась к разговору между молодыми людьми.
- Вот я тебя, лихоманка, - Мария набросилась на подружку с кулаками.
Обратный путь, куда быстрей. Девчонки, хохоча и взвизгивая, бежали на перегонки, прятались друг от друга за кустами шиповника, кидались желудями, уцелевшими с прошлого лета, кружились вкруг дубов.
Мария всю дорогу проверяла, сохранность серебра, завернутого бережно в платок. К приданому. Она тогда не знала, что очень скоро придет воровская власть, и деньги все народа пропадут.
Этот поход был не без последствий.
Сватовство.
Воскресный день. Нарядные бабы расходятся от заутрени. Мужики степенно проходятся, стоят группами. Иван Ефимович в хороших сапогах, с цепочкой от часов, при новом картузе стоит с Антоном Прохоровичем Губиным. Разговаривают.
- Что Федьку проводил?
- Да повезли в Малмыж, а дале в Уржум, на Котлас, там на машине в Питербурх, тьфу, Петроград.
- В столицу значит. Это хорошо, что не на фронт. На фронте дело гиблое. Чуть что - кирдык. От Петра вестей не было.
- Недавно весточку прислал с фотокарточкой. Глянь, он впереду сидит. Каков!
- И шашка.
- Да сабля знатная, офицерска, а портупея - понимашь.
- Плохое дело - эта война. К хорошему не приведёт. Предсказания есть. Смута будет вселенска.
- Да, не дай бог. И что там у вас, у староверов говорят?
- Брат пойдет на брата, отец на сына. После будет глад и блуд.
- Строгий же вы народ.
- Каки уж есть.
- А в церковь, почему не ходите?
- Не велено. В Сосновку ездим, в Заструги. У нас своё. Свои попы. Всё - чин по чину.
- И кто такое учинил.
- Неладной памяти Никон. Еретик. Яков, племянничек твой всё книжками, какими-то балует.
- Так в армию пойдёт, исправится, коль не убьют. Ух, ты! Кто ж это в тарантасе-то таком. Не деревенские. К вашему двору, однако.
- Пойду, взгляну, - Иван Ефимович поспешно зашагал в сторону своёго дома, к которому подкатил изрядный тарантас с нарядными гостями.
-Здесь Трусовы живут? - спросил один из них, посановитей, в городском пиджаке и с тросточкой.
- Здесь, здесь, - наперебой, опережая друг друга, загалдела деревенская ребятня, сбежавшаяся на погляд.
Со всех сторон подтягивались бабы и мужики - кто там до Трусовых приехал. Такие фильтиперсовые - прямо с города.
- С моста, с моста они. Глянь - мастер, самый мастер и есть, - прошелестело по толпе.
- Да, за Машкой они.
- Жених завидный.
- Как-то Иван Ефимович.
- Он гордой!.
- Что за дело? - спросил Иван Ефимович
- Мы к вам, Иван Ефимович, может, пустите во двор.
- И на двор, и в сени, и в горницу. Авдотья! К нам гости, негаданные. Накрой на стол. Особых разносолов нет, картошечка, огурчики, грибочки.
- Мы водочки прихватили, вы не против?.
- Так, как же, наливайте, пейте гости дорогие. И извиняйте, я не употребляю. Зелье бесовское.
- Так вы почто к нам. Дело есть?
Который посолидней, встал с лавки и, обращаясь в сторону хозяина сказал:
- По делу мы, по важному, что ни на есть. Дмитрий Иванович, давно, как водится. Ну, ваша дочь Мария ему по сердцу, приглянулась знать. И он как человек серьезный и основательный хотел бы попросить руки.
- Что, так, давно. Евдокия, куда ты смотрела. Тут дочь кому попало нравится.
- Да не кому попало, - смутился гость, - он мастер, за ним весь мост, такие деньги хорошие. И право не ругайте вы жену. У него с Марией ничего...
- Ничего оно и есть ничего. Что не босяк - приятно. Что по закону - принимаю. Но, малость, не вовремя. Раненько, стало быть. Машка моя ещё не в поре. Да и по хозяйству она мне пока нужна. Корову подоить, лошадку отвести, да мало ли чего. Анютка, младшая моя ещё не может ничего - дитя. Ванюшка ещё моложе, через палочку скакать. Не отдам. Матери помощница нужна, за младшими присматривать. Коли не шутите, так года через два, пожалуйте. Не взыщите. Милости прошу.
Дмитрий спал с лица, замял картуз, встал и первый вышел во двор, сел в тарантас. Еще через несколько минут его товарищи, раскланявшись с хозяевами, присоединились к нему - и поезд со сватами легко, по езженой дороге, покатился восвояси.
Иван Ефимович и гневный, и довольный собой, прикрикнул:
- Мать, ты, что девиц мне распускашь!
- Маша, по торговой части. Ягоды, за серебро, овощи какие, приданое сбират.
- Приданое, я дам приданое! Не за мирского!
- Где она.
- К бабке побегла.
- К которой!
- Ко своей.
- Я ей задам!
- Уймись, Иван Ефимович, Я - голубей кормить.
Мария шла по сушинской улице, подружки так и вились вкруг её.
- Чего?
- Ни чо - тятя не отдал. Я молода ишо. Мне скотину кормить. Приданое добрать. Наткать, напрясть - какое замуж. Хотя он городской. С усами.
- Но без бороды.
- Он же не старой веры, как может тятя разрешить, упаси Господи.
Авдотья Ивановна возилась со своими птицами, меняла воду, сыпала зерно. Голуби, воркуя, наблюдали за хозяйкой.
- Маманя, и как тебе охота, за ними убирать, столько сору, - Мария подошла тихонько из хлева.
- Ты что, у каждой божьей твари есть душа, у птицы то ж. Глянь, турман, разве он не баский. Он меня любит - и я его. Он утром полетат, а всё равно дорогу знат. Домой прилетит откуда хош. То на плечо мне сядет, то на голову и никогда не гадит на платок. Всю стаю водит за собой. Он у них голова. Они его слушаются. А сизари - оне мне всю дорогу рассказывают.
- Та уж и бают!
- Глупая ты, Маш, - Авдотья Ивановна поцеловала голубка в прелестный носик, осторожно поставила на жердочку. Закрыла дверку голубятни. Спустилась вниз и села на скамью.
- Мамань, а как тятя за тебя сватался, - Мария примостилась рядом на скамью, покачивая левою ногой.
Евдокия задумалась, молчала несколько минут, вздохнула и глядя перед собой произнесла:
- Какие сваты, родители учинили сговор. Нас под венец. Как в омут. Как в петлю. Вот и ношу хомут. Как Бог велит. Если б не вы да голуби мои, то б удавилась. Ой, грех. Идём-ка в избу.... Соловей! Распелся.
Евдокии припомнилось, какими горькими были её первые брачные ночи, как её Ванька бегал к полюбовнице, как рвали её грудь непрошенные слёзы, как вынашивала Оленьку свою. Та уродилась на удивление тихой, кроткой. Как будто бог послал напоминание о том, что надо претерпеть, смиряя сердце, принять весь этот грешный мир каким он есть.
Поминки
В Сушах неладно. Накануне привезли письмо из части. Пётр Губин был убит. Геройски пал на поле боя. Александра, его мать, зашлась, рыдая над памятью по первенце своём. Антон Прохорович в растерянности мерил двор неровными и быстрыми шагами. Хромал, ногу-то в карьере придавило, как белый камень добывал. Меньшие сыновья: Иван, Михаил, Григорий - присмирели. Две младшие сестры Лизанька и Дуня от матери не отходили, время от времени, впадая в рёв. Петра любили все. А карточка его стояла на столе. Он как живой, коренастый, широкоплечий в окружении собратьев офицеров однополчан.
За Родину стояли офицеры, за Родину, которой оставалось жить едва ли больше года. Когда б не забрала вас ненасытная война.
В церкви заказали молебен. Петра отпели всем народом. Явились даже староверы. Всех единило горе. Никто плохого слова не сказал.
- Федору надо отписать, пусть знат, - Антон Прохорович, смахнул слезу, - Знат и служит Отечеству, царю, как надо, как Пётр служил.
А 1916 году в деревне на селе ещё все помнили присягу, ещё стояли за царя. Но налетал уже неладный ветер. Порывы его были всё сильней.
Колдун.
Сибирский тракт, на левом берегу реки обсаженный берёзами со времён Екатерины ведёт в удмуртские дремучие леса. Уже тайга, но встречаются участки леса сплошь сосны или березняк. Такая красота. Заходится дыхание, захватывает дух, среди берёз неведомые силы с древнейших праязыческих времён здесь царствуют, творят свою игру, игру стихий. Белая заманчивая глушь. Грибы спиралью - ведьмины круги. Кто в центр, зачатие спирали проникнет, постоит, тот либо силу обретёт, или зачахнет медленною смертью.
Колдуньи, колдуны по тем лесам живут одни в избушках одиноких, к ним редко кто заходит, а они людей почти не посещают, обходятся без них. Их кормит лес, прокорм даёт и воду, насыщенною удалью лесной.
Берёза - медвежье дерево. Священная берёзовая роща хранила и хранит сокровища - от сокровенных знаний до первобытной мощи. Кто пил сок дерева, тот навсегда запомнил вкус. Напиток богатырский от богов.
Колдун пришёл, ещё совсем не старый, молодой колдун. Сел на лавку перед воротами, развязал мешок, достал ломоть посыпал густо солью, закусил, запил колодезной водой, смахнул хлебные крошки и капли с бороды. Сложил припасы, завязал мешок и постучал в ворота.
- Что пришёл? - спросил Иван Ефимович, открывая.
- Что, дело у меня к тебе, вернуть должок не думаешь, Ванюша.
- Взаймы не брал, не должен я тебе, - Иван Ефимович стоял в воротах, заслонив проход непрошенному гостю.
- Что Марья подросла? Весной ещё приметил я её. В ней есть порода, наша масть, она моя добыча. Отдай Иван Марию за меня, отдай, не пожалеешь, отплачу.
Черны глаза, бездонные колодца. Что в глубине на самом дне лежит?
- Не дам, за нехристя дитя, не дам, - сам напрягся, угадывалось мощное упрямство, во всей фигуре Машина отца.
- А не придётся воротить слова, как наложу заклятье на весь твой род.
- Что твоё слово супротив креста.
- Ничто, коль он в душе. Другое дело, что как медяк болтается на шее. Держись креста. Прощайте - я ушёл.
И быстро скрылся, будто растворился в звенящем полуденном зное.
- Кто там, Иван?
- Авдотья, никого.
- А мне чего-то покажись.
- Креститься надо. Где у нас святая вода.
- Под образами.
-Окропи меня. Свози Марию в церковь, в нашу, помолись.
- Сбираемся. А что стряслось?
- Что-то непокойно.
- Выпей настою, я валерьяны набрала в лугах.
- Давай, - Иван Ефимович поднялся со двора в избу.
Экипаж
Фёдор Губин уже вполне освоился на месте. Вместо лаптей обулся в казённые ботинки. Брюки добротного сукна, форменка, бескозырка с надписью "1-й Флотский экипаж". Уже есть фотокарточка - стоят втроём, сам Фёдор и матанские ребята-земляки. Фёдор в шеренге справа, вытянулся во весь свой истинно гвардейский рост.
Дисциплина в экипажа крепкая, я бы сказал железная дисциплина. Николай Васильевич Стронский известен по всему Балтфлоту своею строгостью. И мичман весь в него. Уже не раз кулак младшего офицера гостил под носом Фёдора, правил ему скулу. Не всем та дисциплина по душе, не всем.
Всё не так плохо, только весть о гибели Петра смущает душу. Не встретится блестящий кавалерийский офицер со своим братом, моряком - балтийцем. А так хотелось показаться брату, блеснуть своей выправкой. Вот я каков, не лыком шит.
Весь нынешний февраль в столице было неспокойно. Рабочие собрались бастовать. Солдаты Петроградского гарнизона митинговали, к ним пристраивались зеваки студенты, белошвейки, голытьба. Как бы сказал Карл Маркс люмпен пролетариат. По улицам шатались возбужденные проститутки - им то что. Не ведали бедолаги, что скоро отменят деньги и будут их пользовать товарищи бесплатно. А некоторые сделают карьеру, повступают в партии, получат официальные посты, пайки. С их природным талантом в том будущем все двери им открыты.
Первого марта Николай Васильевич Стронский встретился с командиром 2-го флотского экипажа генерал-майором Гирсом Александром Константиновичем и поделился с ним своими опасениями.
- Всю прошлую неделю и сейчас, Александр Константинович, я места себе не нахожу, там, в ставке что-то затевают, а весною наступать. И Балтфлот будет играть в этом, надеюсь, генеральном наступлении не последнюю роль. Его Величество покинул Могилёв и сейчас где-то в районе Пскова. Надеюсь, приведёт надёжные войска и усмирит этих столичных злодеев. Подумать только, преображенский полк бунтует. Дожили. Идёт война - и бунтовать. Зачинщиков необходимо расстрелять. Иначе, Александр Константинович, они нас всех перестреляют. И так уже матросы волком смотрят.
- Ну что вы, Николай Васильевич, вы и так их держите в ежовых рукавицах. Они не смеют.
- Какие-то тёмные личности снуют возле нижних чинов. Я запрещаю, но они находят какие-то ходы и делают своё чёрное дело.
Николай Васильевич щелкнул крышкой наградного портсигара, нервно затянулся.
- Демонстрации в Кронштадте! Сейчас здесь хуже, чем в Порт-Артуре, тревожнее, Александр Константинович, тревожнее.
- Ну, что вы, Николай Васильевич, не так страшен чёрт. Завтра выйдем к экипажам, споём "Боже царя храни" с матросами, и, помяните моё слово, всё обойдётся.
- Дай то Бог. Я домой.
- А я ещё загляну в клуб. До завтра.
- До свидания Александр Константинович.
Отречение.
Загнанный в угол, лишенный личного конвоя, совершенно дезориентированный император, окруженный лицемерами заговорщиками, которым он прежде безоговорочно доверял, подписал-таки отречение. Ни он, ни окружающие его люди не представляли всей глубины пропасти, которая разверзлась перед ними, в которую провалятся не только они и их близкие, обрушится Великая Россия. И с этого момента и всё последующее столетие - всего лишь агония некогда могучего организма, заражённого смертельным вирусом.
Имена заговорщиков-предателей известны. Это: командующий Северным фронтом генерал-адъютант Рузский Н. В., начальник штаба Верховного главнокомандующего Алексеев М. В., председатель Государственной думы Родзянко М. В., командующий Кавказским фронтом великий князь Николай Николаевич, командующий Юго-западным фронтом Брусилов А.А., командующий Западным фронтом генерал-адъютант Эверт А. Е., командующий Румынским фронтом генерал от кавалерии Сахаров В. В.. За их спинами трусливо прятались Гучковы и Терещенки. Им, видите ли, казалось, что монархия в двадцатом веке анахронизм. То было следствие поверхностного образования, отсутствия политического чутья, элементарного незнания традиций, излишней самонадеянности, зависти, наконец.
Изолировав императора, они воспользовались его минутной слабостью. Откажись он, и они не знали бы, что делать.
Они и только они являются подлинными цареубийцами. Что ж и это вполне в русских традициях.
Рузский срочно разослал телеграмму об отречении государя-императора, он более всего боялся, что Николай оправится от шока и вся, их так лихо закрученная, интрига потерпит крах.
Что ж он честно заслужил кинжал Артабекова.
2-го марта.
Второго марта началось с пения гимна. Личный состав экипажа в привычных робах был выстроен в обычном порядке. Затем все разошлись.
Разоружили часового, сбили замки у оружейной, разобрали винтовки.
- Прекратить! Под трибунал! Разойтись! - Стронский был вне себя, с таким явным неповиновением он сталкивался впервые.
- Бей гада! Немецкая сволочь! Кончай его!
Какой-то рыжий маленький матрос, сорвался и с разбегу вонзил в живот Стронского примкнутый штык. Тот охнул, согнулся, закрывая рану руками. Но подскочили, отбросили дежурных офицеров, ударили прикладом, разрядили в упор несколько стволов.