Фрэнсис Томпсон  Холокост

Ни один человек не достигал высшего знания, если
его сердце не было вырвано вместе с корнями.

Предвижу, что настанут времена,
когда Ты отвернёшься от меня,
поскольку дух, которому верна,
велит держаться, строгость сохраня.
Ты всё бичуешь ветхий мой кафтан
и пыльную печаль моей души,
бредущей через муки и туман...
И весь я - хоть в калики запиши.
Никто, должно быть, не услышит звон
с Горы, повелевающей идти.
Лишь злая Зависть заскрипит вдогон,
но кто-нибудь подбодрит на пути.
Господь! Порой у нас трещат сердца,
как кости сбитого телегой пса,
как мятый абрикос в руках мальца.
Куда тогда девается краса ?
В моей душе непостижиый крик,
и в памяти Масличная гора.
И кровь сочится, и дрожит язык.
Неуж с Тобой проститься мне пора ?
Клянусь, хоть дважды - пред святым порогом.
Тебе - как в Небе, Небесам - в Тебе.
Пребудь в надежде. Не торгуйся с Богом.
Тебе я верен, как своей Судьбе.
Тебе я верен, страстно возлюбя.
Моя Красавица ! Люблю одну Тебя !

Francis Thompson A Holocaust

'No man ever attained supreme knowledge, unless his heart had been
torn up by the roots.'


When I presage the time shall come--yea, now
Perchance is come, when you shall fail from me,
Because the mighty spirit, to whom you vow
Faith of kin genius unrebukably,
Scourges my sloth, and from your side dismissed
Henceforth this sad and most, most lonely soul
Must, marching fatally through pain and mist,
The God-bid levy of its powers enrol;
When I presage that none shall hear the voice
From the great Mount that clangs my ordained advance,
That sullen envy bade the churlish choice
Yourself shall say, and turn your altered glance;
O God! Thou knowest if this heart of flesh
Quivers like broken entrails, when the wheel
Rolleth some dog in middle street, or fresh
Fruit when ye tear it bleeding from the peel;
If my soul cries the uncomprehended cry
When the red agony oozed on Olivet!
Yet not for this, a caitiff, falter I,
Beloved whom I must lose, nor thence regret
The doubly-vouched and twin allegiance owed
To you in Heaven, and Heaven in you, Lady.
How could you hope, loose dealer with my God,
That I should keep for you my fealty?
For still 'tis thus:-because I am so true,
My Fair, to Heaven, I am so true to you!


Фрэнсис Томпсон    Маргаритка

Чертополох пурпурно цвёл,
гордясь самим собой.
Бубенчик трясся на ветру. -
Вдали шумел прибой. -

Холмы уставились на юг
с заветною мечтой,
чтоб бризы с моря к ним несли
невинность с чистотой.

Малина зрела. Алый сок
взманил ребят на сбор.
Я с милой девочкой завёл
там детский разговор.

Она терялась меж цветов,
в тенистости лесной
и, как изюминка, светясь,
дивила белизной.

Она сбивалась с верных троп,
не знала многих слов,
но звонко пела целый день
милее соловьёв.

Красою славен Сторрингтон -
в цвтах - во весь размах,
но лучшей Маргаритки нет
на Сассекских холмах.

Помолодел весь лик Земли.
Мне - слаще всех наград -
достал
ись ягоды с куста,
её слова и взгляд.

Как только гляну в блеск тех глаз,
так речь её внятней,
и сердце дикое моё
слетает в руку к ней.

Вокруг неё был воздух чист.
Лес ягоды дарил.
В её глазах жила Любовь,
и мне тот взгляд был мил.

Увы ! У счастья краток век.
Пример - цветенье роз.
И память прошлого горька:
она источник слёз.

Она шла дальше бе меня,
нахмуривши свой взгляд.
Над морем свет небес померк.
Был близок листопад.

Она ушла другим путём,
а взор её не гас.
Разлука та меня гнетёт,
и не в последний раэ.

Была весёлой - я скорбел.
Не знаю, почему
печаль - сладка, в веселье - грусть ? -
И нынче не пойму.

И будто вижу вдруг опять:
посмотрит впопыхах -
и только ягодку сорвёт -
Любовь в её глазах...

За все начала и концы:
за всё есть плата - Боль !
В страдаиях даётся Жизнь.
Из них и вся Юдоль.

Francis Thompson   Daisy

Where the thistle lifts a purple crown
Six foot out of the turf,
And the harebell shakes on the windy hill-
O breath of the distant surf!-

The hills look over on the South,
And southward dreams the sea;
And with the sea-breeze hand in hand
Came innocence and she.

Where 'mid the gorse the raspberry
Red for the gatherer springs;
Two children did we stray and talk
Wise, idle, childish things.

She listened with big-lipped surprise,
Breast-deep 'mid flower and spine:
Her skin was like a grape whose veins
Run snow instead of wine.

She knew not those sweet words she spake,
Nor knew her own sweet way;
But there's never a bird, so sweet a song
Thronged in whose throat all day.

Oh, there were flowers in Storrington
On the turf and on the spray;
But the sweetest flower on Sussex hills
Was the Daisy-flower that day!

Her beauty smoothed earth's furrowed face.
She gave me tokens three:-
A look, a word of her winsome mouth,
And a wild raspberry.

A berry red, a guileless look,
A still word,-strings of sand!
And yet they made my wild, wild heart
Fly down to her little hand.

For standing artless as the air,
And candid as the skies,
She took the berries with her hand,
And the love with her sweet eyes.

The fairest things have fleetest end,
Their scent survives their close:
But the rose's scent is bitterness
To him that loved the rose.

She looked a little wistfully,
Then went her sunshine way-
The sea's eye had a mist on it,
And the leaves fell from the day.

She went her unremembering way,
She went and left in me
The pang of all he partings gone,
And partings yet to be.

She left me marvelling why my soul
Was sad that she was glad;
At all the sadness in the sweet,
The sweetness in the sad.

Still, still I seemed to see her, still
Look up with soft replies,
And take the berries with her hand,
And the love with her lovely eyes.

Nothing begins, and nothing ends,
That is not paid with moan,
For we are born in other's pain,
And perish in our own.