Алан Сигер  Покинутый Сад-4

Другая б, как Вивьен, одна из фей,
жила б всегда о Вечности мечтая,
с одною лишь подругою своей,
где лишь чащоба мрачная густая.
и рядом бы водилась без затей
всего лишь только злая волчья стая.
Так любовалась бы с высокой башни
на их лихую жизнь и волчьи шашни.

Их лучшим наслажденьем было сесть,
как солнце повернёт свой путь к закату,
да дружески воздать светилу честь,
да выслушать громовые раскаты,
что шлёт гроза какая нт на есть,
да глазом посмотреть на результаты.
И очень любят наблюдать поныне
как ливень разольётся по равнине.

Вслед яркий свет заблешет с высоты -
в лазури разольётся обуяло;
повиснут дуги дивной красоты -
хоть сини, хоть оранжевы, хоть алы.
В душе зажгутся новые мечты,
покуда не улягутся устало.
И солнце, удаляясь, в знак прощанья
поднимет флаг вечернего cиянья.

Хребты стояли прочно, как войска.
На небе, вместо всяких странных полос,
высокой кучей мчались облака -
на вид нежнее, чем Венерин Волос -
спеша в другую даль издалека.
И не был слышен ни единый голос.
В воде белели лилии всё лето,
в себя вбирая все потоки света.

Заря нисходит утром на холмы,
и тут любая любящая пара
не удручает страхами умы
под действием любовного угара.
Восторг от встреч сильней любой чумы.
Ждут с трепетом божественного  дара.
Закат ? - И тот - путь в царство Прозерпины,
где нет ни воздыханья, ни кручины.

Ночь скрыла грань, где берег, где вода.
Вершины гор расцветились опалом,
поверх плыла жемчужная гряда.
Дневной огонь казался небывалым,
как будто тьма отныне навсегда,
но что-то родилось под покрывалом...
Хоть не осталоь нераскрытых лилий,
но вспыхнула зарница новых былей.

Случалось, к ночи, местный садовод,
с пустою тарой, воротясь до сада,
вдруг забывал подсчитывать доход
и слышал с удивлением рулады,
не ведая, кто ж звонко там поёт.
То были колдовские серенады -
те песни, что звучат  из уст влюблённых
в Мериде - для избранниц на балконах.

Тот голос распевал тогда в ночи
как Лебедь пред Небесною Короной.
Его пленяли животворные лучи.
Певец страдал в тоске неугомонной.
Ему б никто не мог сказать: "Молчи!"
Когда звучал тот голос восхищённый,
свидетелю была потребна ясность,
откуда же бралась такая страстность.

О Лира ! Если в руки взял Эрот,
о Юность ! Если ты поёшь о счастье,
кто ж Ваше сладкозвучье превзойдёт ?
И в ком так мимолётны все пристрастья ?
Увы ! Земля кривит в улыбке рот
и чередует вёдро и ненастья.
Что будет по заслугам, что случайно ?
Какие нужно рассекретить тайны ?

Цвёл сад Её, пока был месяц Май.
Жила среди фиалок и гардений.
Внимала щебетанью певчих стай.
Ценила жизнь за массу наслаждений.
Вокруг себя устраивала Рай.
Любила быть приманкой вожделений.
Но посреди роскошного сумбура
не вскрыли существа Её натуры.

Alan Seeger The Deserted Garden-4

Or most like Vivien, the enchanting fay,
Where with her friend, in the strange tower they planned,
She lies and dreams eternity away,
Above the treetops in Broceliande,
Sometimes at twilight when the woods are gray
And wolf-packs howl far out across the lande,
Waking to love, while up behind the trees
The large midsummer moon lifts-even so loved these.

For here, their pleasure was to come and sit
Oft when the sun sloped midway to the west,
Watching with sweet enjoyment interknit
The long light slant across the green earth's breast,
And clouds upon the ranges opposite,
Rolled up into a gleaming thundercrest,
Topple and break and fall in purple rain,
And mist of summer showers trail out across the plain.

Whereon the shafts of ardent light, far-flung
Across the luminous azure overhead,
Ofttimes in arcs of transient beauty hung
The fragmentary rainbow's green and red.
Joy it was here to love and to be young,
To watch the sun sink to his western bed,
And streaming back out of their flaming core
The vesperal aurora's glorious banners soar.

Tinging each altitude of heaven in turn,
Those fiery rays would sweep. The cumuli
That peeped above the mountain-tops would burn
Carmine a space; the cirrus-whorls on high,
More delicate than sprays of maiden fern,
Streak with pale rose the peacock-breasted sky,
Then blanch. As water-lilies fold at night,
Sank back into themselves those plumes of fervid light.

And they would watch the first faint stars appear,
The blue East blend with the blue hills below,
As lovers when their shuddering bliss draws near
Into one pulse of fluid rapture grow.
New fragrance on the freshening atmosphere
Would steal with evening, and the sunset glow
Draw deeper down into the wondrous west
Round vales of Proserpine and islands of the blest.

So dusk would come and mingle lake and shore,
The snow-peaks fade to frosty, opaline,
To pearl the dom;d clouds the mountains bore,
Where late the sun's effulgent fire had been
Showing as darkness deepened more and more
The incandescent lightnings flare within,
And Night that furls the lily in the glen
And twines impatient arms would fall, and then---and then . . .

Sometimes the peasant, coming late from town
With empty panniers on his little drove
Past the old lookout when the Northern Crown
Glittered with Cygnus through the scented grove,
Would hear soft noise of lute-strings wafted down
And voices singing through the leaves above
Those songs that well from the warm heart that woos
At balconies in Merida or Vera Cruz.

And he would pause under the garden wall,
Caught in the spell of that voluptuous strain,
With all the sultry South in it, and all
Its importunity of love and pain;
And he would wait till the last passionate fall
Died on the night, and all was still again.
Then to his upland village wander home,
Marvelling whence that flood of elfin song might come.

O lyre that Love's white holy hands caress,
Youth, from thy bosom welled their passionate lays
Sweet opportunity for happiness
So brief, so passing beautiful---O days,
When to the heart's divine indulgences
All earth in smiling ministration pays
Thine was the source whose plenitude, past over,
What prize shall rest to pluck, what secret to discover!

The wake of color that follows her when May
Walks on the hills loose-haired and daisy-crowned,
The deep horizons of a summer's day,
Fair cities, and the pleasures that abound
Where music calls, and crowds in bright array
Gather by night to find and to be found;
What were these worth or all delightful things
Without thine eyes to read their true interpretings!