Алан Сигер  Баядера

Cквозь облака сочится лунный свет,
а Баядера не совсем прикрыта -
под тканью розовеет силуэт:
от пылких взоров это не защита.
Но привечает, судя по губам.
Уста смеются. Взгляд горит, играя, -
и вся Она, как пред вратами Рая:
зовёт входить и радоваться там.

Вокруг ковры - почти цветущий луг,
где бабочки летают без опаски.
Восточной вязки - радужные краски.
Сама ж плывёт с широким взмахом рук.
Но не сместилась вслед ни на шажок.
Красавица, стоящая на сцене, -
как гладиатор с сеткой на арене,
не то вонзит раздвоенный клинок.

Сгустился сангвистический туман.
Все в золоте лодыжки и запястья.
Глаза вокруг впиваются со страстью.
Вдруг будто извергается вулкан.
Те прелести, что царственно влекли
и властно возбуждали вожделенье,
способны были б вызвать восхищенье
у тысячи сердец со всей Земли.

Alan Seeger  Bayadera

Flaked, drifting clouds hide not the full moon's rays
More than her beautiful bright limbs were hid
By the light veils they burned and blushed amid,
Skilled to provoke in soft, lascivious ways,
And there was invitation in her voice
And laughing lips and wonderful dark eyes,
As though above the gates of Paradise
Fair verses bade, Be welcome and rejoice!

O"er rugs where mottled blue and green and red
Blent in the patterns of the Orient loom,
Like a bright butterfly from bloom to bloom,
She floated with delicious arms outspread.
There was no pose she took, no move she made,
But all the feverous, love-envenomed flesh
Wrapped round as in the gladiator"s mesh
And smote as with his triple-forked blade.

I thought that round her sinuous beauty curled
Fierce exhalations of hot human love,
Around her beauty valuable above
The sunny outspread kingdoms of the world;
Flowing as ever like a dancing fire
Flowed her belled ankles and bejeweled wrists,
Around her beauty swept like sanguine mists
The nimbus of a thousand hearts" desire.

Aлан Сигер  Cтранник

Хотел увидеть въявь, открыто и вприщур,
все горы и моря, Бродвей и Пикадилли,
ампир и рококо, и все другие стили,
и как восходят Формальгаут и Арктур.

Разбужен криками в какой-то жаркий день,
попав в чужой огромный город разноликий,
был удивлён: какой же он многоязыкий;
а красоты в нём: век смотреть - не лень.

Сплошные радости. Громоздкие кули
свозились в город с ожидаемым товаром.
Крестьяне на селе горбатились недаром
и в ранние часы на рынки всё везли.

C утра он дальше щёл уже среди лугов,
и Солнце стало освещать его дорогу,
а город за спиной растаял понемногу,
и блеск вдогон летел лишь только с куполов.

Дошёл до дюн, где обрывается Земля.
Там подружился с рыбаками-молодцами.
В Швейцарии паслись коровы с бубенцами.
В Пикардии росли вдоль речек тополя.

В тропических краях, где ястребы царят,
где нам не отыскать купавку или клевер,
он видел ласточек, собравшихся на Север.
Они всегда весной на Родину летят.

И в местных спевках или винных погребках,
а то на танцах, встретив милое виденье,
он был готов и сам примкнуть к чужому пенью,
и был бы рад остаться жить в таких местах.

Пока упрямо шёл по всяческим горам,
высокие хребты сбить с трассы не сумели,
а дальше водные просторы голубели.
Он видел множество прекрасных панорам.

Далёкий Запад вспоминался вновь и вновь:
родная ласка, без которой одиноко.
Но пересилила заманчивость Востока:
надежда отыскать там новую Любовь.

Он по дороге рвал с деревьев их красу
и сам себя в пути увенчивал цветами.
И Молодость звала его в любое пламя -
как бюст Победы у галеры на носу.

Земля прекрасна - вроде Солнца или Звёзд,
особенно с утра, в ятарном одеянье,
вокруг неё опалесцентное сияньею
Она - наш славный восхищающий форпост.

В Земле - Божественность. Она блестит в лучах,
что истекают из вселенского пространства.
Она - основа мирового постоянства
И с гибелью её весь Разум терпит крах.

И Странник сердцем полюбил Её покров,
и всю, как полную богатствами шкатулку.
Пока отважно шёл, она гудела гулко,
и так по Ней шагать он вечно был готов.

Alan Seeger  The Wanderer

To see the clouds his spirit yearned toward so
Over new mountains piled and unploughed waves,
Back of old-storied spires and architraves
To watch Arcturus rise or Fomalhaut,

And roused by street-cries in strange tongues when day
Flooded with gold some domed metropolis,
Between new towers to waken and new bliss
Spread on his pillow in a wondrous way:

These were his joys. Oft under bulging crates,
Coming to market with his morning load,
The peasant found him early on his road
To greet the sunrise at the city-gates, -

There where the meadows waken in its rays,
Golden with mist, and the great roads commence,
And backward, where the chimney-tops are dense,
Cathedral-arches glimmer through the haze.

White dunes that breaking show a strip of sea,
A plowman and his team against the blue
Swiss pastures musical with cowbells, too,
And poplar-lined canals in Picardie,

And coast-towns where the vultures back and forth
Sail in the clear depths of the tropic sky,
And swallows in the sunset where they fly
Over gray Gothic cities in the north,

And the wine-cellar and the chorus there,
The dance-hall and a face among the crowd, -
Were all delights that made him sing aloud
For joy to sojourn in a world so fair.

Back of his footsteps as he journeyed fell
Range after range; ahead blue hills emerged.
Before him tireless to applaud it surged
The sweet interminable spectacle.

And like the west behind a sundown sea
Shone the past joys his memory retraced,
And bright as the blue east he always faced
Beckoned the loves and joys that were to be.

From every branch a blossom for his brow
He gathered, singing down Life's flower-lined road,
And youth impelled his spirit as he strode
Like winged Victory on the galley's prow.

That Loveliness whose being sun and star,
Green Earth and dawn and amber evening robe,
That lamp whereof the opalescent globe
The season's emulative splendors are,

That veiled divinity whose beams transpire
From every pore of universal space,
As the fair soul illumes the lovely face -
That was his guest, his passion, his desire.

His heart the love of Beauty held as hides
One gem most pure a casket of pure gold.
It was too rich a lesser thing to bold;
It was not large enough for aught besides.