Аннотация: Продолжение романов "Коптский крест" и "Египетский манускрипт". Роман закончен, выложены первые 7 глав. Остальное - на бумаге. Книга вышла в изд. "Альфа-книга".
Мартовские колокола
Часть первая
Гимназический вальс или "Игра в одни ворота".
Глава первая
Осенний день был чудесен. Нежаркое сентябрьское солнышко щадило затянутых в сукно и толстую кожу людей; короткий, теплый еще дождик прибил пыль, поднятую лошадиными копытами. Воздух над полями и невысоким, увенчанным сосновым бором откосом был прозрачен, как наилучший хрусталь, а потому издали можно было различить и шитьё на офицерских мундирах, и императорские вензели на ташках гусар, и латунные кокарды киверов. Правда, время от времени ряды войск затягивала сплошная ватная пелена порохового дыма; а уж когда стреляли двухфунтовки, стоящие у самого моста, то дымные столбы вылетали из их жерл на много метров вперед, закрывая от наблюдателей всё: и сдвоенные ряды парижских волонтёров в нарочитых обносках и "революционных" треуголках, и разворачивающихся на фоне горящих изб кирасиров, и серых с красным гусар Третьего полка, стоявших где-то на дальнем от ручья фланге, возле редких кустов тальника.
- A gauche convetion marche!*
Неровная линия кавалеристов в серых с красными шнурами ментиках принялась разворачиваться влево. Крайний, высокий худощавый, - единственный, чей мундир был украшен серебряным шитьем, - обернулся, привстав на стременах. От стоящей вдали группы всадников скакал адъютант в роскошном белом кольбаке** и голубом ментике, отороченном белым же мехом. На скаку он махал рукой в сторону русских позиций и неразборчиво кричал.
Всадник в серебряном шитье - видимо офицер, командир небольшого отряда, - поморщился и повернулся к гусарам:
- Serrez vous range! Prepare pour charge!***
##*(фр.) Изменить направление налево
##** Военный головной убор - шапка из медвежьего меха на жесткой кожаной основе
##*** (фр.) Сплотить ряды! Приготовиться к атаке!
По серой с красным шеренге прошло шевеление. Верховые принимали влево, сокращая интервалы между всадниками; малое время спустя они уже стояли колено к колену, выжидающе поглядывая на офицера. Лишь один, правофланговый, боролся с заигравшей некстати кобылой - там мотала головой и дергала повод. Всадник шипел и нехорошо ругался.
- Sabre a maine! Portez vous arme !*
Залязгало; высверками вылетели из ножен и легли на плечи клинки. Одна-две лошади испуганно дёрнулись, но остались в строю. Адъютант подлетел к офицеру и, наклонившись, принялся что-то говорить; в стороне как раз бабахнула двухфунтовка и лошадь адъютанта, присев на зады, резко отпрянула от источника звука - тот еле удержался в седле. Гусарский офицер кивнул, опустил руку с саблей к стремени и слегка приподнялся в седле:
- Au trot marche!**
Шеренга двинулась. Гусары по-прежнему держали сабли у плеча. Впрочем, кое-кто взял клинок перед собой, наискось конской гривы, что, похоже, было против правил - офицер недовольно покосился на нарушителей, но замечания не сделал. Кони шли ровно, всадники держались колено к колену; лишь игривая рыжая правофлангового мотала головой, норовя вырваться из строя вперед.
- Au galope marche!***
Ухнуло. Пехотинцу, стоящему крайним в небольшой группе, мимо которой как раз проходили гусары, показалось, что под ним дрогнула земля; солдат поспешно шагнул в сторону. Серомундирная шеренга прянула, стремительно теряя стройность: несколько всадников, в том числе крайний гусар на рыжей кобыле сразу вырвались вперед - кто на полкорпуса, а кто и на целый лошадиный корпус.
- Сharge!****
Сабли разом взлетели: серые не крутили ими по-казачьи над головой, а вытянули вперед, подобно копьям, между лошадиными ушами. Оружие они держали плашмя, оборотив кисти пальцами вниз. Впереди - рукой подать! - колыхалась буро-сизая масса крестьян в суконных армяках, обшитых мехом безрукавках. Среди моря бесформенных шапок ќ- виднелись кое-где кивера и папахи с ополченческими крестами. Навстречу гусарам качнулся частокол двурогих свежее обструганных вил, кос, насаженных торчком; замелькали в толпе топоры на длинных, на манер алебард, древках. Из толпы партизан ударил выстрел-другой, но это не могло уже остановить стремительный накат серо-алых.
##*(фр.) Сабли в руку! На плечо!
##**(фр.) Рысью, марш!
##***(фр.) Галопом, марш!
##**** (фр.) В атаку!
Почти достигнув щетины выставленных навстречу острий, верховые приняли влево и, уже по одному поскакали, вкруговую обтекая партизан. Те, сбившись в плотную группу, напоминали теперь сердитого ежа: гусары, кружась вокруг этой колючей массы, с замаха рубили по выставленным древкам; летели щепки.
- Ну вот, судари мои, они и попались! - довольно проворчал Корф и повернулся к молчащим в сёдлах кавалергардам. Скользнув взглядом по всадникам, барон незаметно со стороны дернул щекой: масти коней были разнобойные, положенной полку вороной не было вовсе. За шеренгой статных молодцов в чёрных кирасах и белых мундирах стоял ряд чёрных с серебром александрийцев. А красиво, чёрт возьми! Нет, жаль всё же, что кони не в масть...
- Вахмистр?
От шеренги гусар отделился невысокий, крепкий унтер, ладно сидящий на вороной лошади. Барон снова поморщился; что лошадь, что всадник, были явно не гусарских статей; эдакому молодцу служить бы в драгунах. "Впрочем, - напомнил себе Корф", - не надо судить строго. Вечно я забываю, что тут правила иные. Эти люди, хоть и стараются, изо всех сил, но вот подбирать людей и лошадей по росту и статям позволить себе никак не могут. Да и зачем это, если вдуматься?"
- Вот что, голубчик, а подрежьте-ка вы серым гусарам хвосты! И нас заодно фланкируете...
Унтер кивнул, вскинув пальцы к козырьку, крутанул лошадь и вернулся к своим гусарам. Барон недоумённо нахмурился: сколько не напоминай себе, а вбитое годами строевой службы не вытравить самовнушением...
"....Если же нижний чин едет верхом на заузданной лошади (то есть поводья в обоих руках), то для отдания чести правую руку не прикладывает к головному убору, а лишь поворачивает голову к начальнику и провожает его глазами..."*
Конечно, на войне подобным придиркам не место, но мероприятие, на котором он сейчас находился с чистой совестью можно назвать манёврами - а уж на манёврах-то сам Бог велел требовать от нижних чинов строгого следования уставу... ну вот, опять! Какой, к свиньям, устав? Он остался в ста тридцати годах, в прошлом...
##* В.В. Крестовский, "Книжка для молодых солдат кавалерии и казаков", СПб, 1887 г.
- Са-а-бли вон! Рысью-марш!
Эх, трубача нет! А без него - что за кавалерийская атака! Никакого шика. По правилам сейчас следовало трубить к галопу, а потом: "Марш-Марш!" И "Строй равняйсь!" - эскадрон, подняв палаши, пускает в карьер; усатые унтера следят, чтобы кавалеристы на правом фланге не отпускали особенно поводов, ибо опытом доказано, что левый фланг не успеет скакать за правым, ежели оный пустит без всякой сноровки...
Серые увидели угрозу и начали поворачивать навстречу. Поздно: гусары не успели не то что разогнаться навстречу кавалергардам, а даже не смогли сплотить ровную линию; к тому же партизаны, воодушевленные помощью, сломали своего ежа и кинулись отбивать остановившихся гусар от строя, окружая их вопящей толпой, ощетиненной вилами и косами. "Французы", попавшие в середину таких группок, крутились на месте, ловко отмахивая саблями тянущиеся со всех сторон дреколья.
Однако, две трети серых все же успели сбиться вместе и встретить атаку лицом к лицу. В последний момент они даже слегка разредили строй, и тяжёлые кавалеристы картинно, на публику, гребенкой прошли сквозь гусар; залязгали клинки, и барон краем глаза увидел, как чёрно-серебряные александрийцы поскакали в обхват, прижимая серых к нестройной массе партизан - на вилы, на косы, на разгром...
Офицер серых ловко (барон даже удивился - откуда такая сноровка у далеких потомков?) отбил два удара баронова палаша, потом отсалютовал Корфу саблей:
- Ну что, расходимся? Классно отыграли!
Барон согласно кивнул, принял коня в сторону:
- Назад, господа кавалергарды! Ры-ы-ысью!
***
- А барон-то... бог войны! - радостно крикнул Николка.
Я кивнул. Корф и правда был хорош, хотя и пришлось ему сменить роскошное латунно-полированное облачение на более соответствующие эпохе - чёрную крашеную кирасу и высокую кожаную каску с щетинным гребнем.
Впрочем, рассматривать кружащих в клубах пыли и упоённо звенящих клинками кавалеристов было некогда. Упереть тяжёлое ружье прикладом в землю... потом, скусив патрон, всыпать порох в ствои и прибить бумажным пыжом. На языке - кислый привкус меди - от капсюля, который, чтобы не потерять, пока держишь в губах: не забыть надеть его на шпенёк, иначе молоточек замка только всухую щёлкнет, не воспламеняя порох в казённике и не толкнув в плечо отдачей...
Оружие раздобыл нам всё тот же барон - в Фанагорийских казармах, кроме винтовок Крнка и прочего оружейного хлама, нашлось несколько старых, времен ещё Крымской войны, капсюльных ружей с латунными накладками. Возиться с "постройкой" мундира мы не захотели - хотя может, и зря; в швальне Троицко-Сергиевского резервного батальона сшили бы и не такое. Но вместо этого мы, под чутким руководством Порфирьича, денщика Корфа, посетили Сухаревку и подобрали там вполне "антуражные" армяки, кушаки, шаровары и прочее, необходимое уважающему себя "партизану" тряпьё. Вон, Ромка заткнул за пояс приобретённый там же, на Сухаревке крестьянский топор - нарочно выискивал вот такой, понеказистее, с истёртым Бог знает за сколько лет топорищем и неровным, грубой деревенской ковки лезвием.
Ранцы партизанам тоже не полагались; ограничились грубыми холщовыми торбами через плечо, в которых навалом лежали накрученные Порфирьичем бумажные патроны. Старый солдат долго учил нас хитрой науке ружейных приёмов: "скуси патрон", "сыпь порох", "прибей заряд"...
Сам старик стоял сейчас рядом с нами - Корф строго наказал своему денщику следить, чтобы нас, значит, не обидели, или там конями не потоптали - баталия всё-таки... Ну, это он зря - толпа "партизан Герасима Курина"* на проверку оказалась состоящей из мальчишек окрестных школ, собранных на фестиваль и одетых в одинаковые бутафорские колпаки и кафтаны. Надо было видеть, как "партизаны" с пылом кидаются на французских кавалеристов, в запале силятся ткнуть супостатов фанерными косами и картинно подпрыгнув, десятками валятся на землю после очередного пушечного выстрела! Порфирьич унтерским рыком построил своё невеликое войско - и все мы, четверо, споро заряжая ружья, били в сторону шеренг красно-синей пехоты слитными залпами...
##* Герасим Курин - предводитель крестьянского партизанского отряда, действовавшего во время Отечественной войны 1812 года в Вохонской волости (район нынешнего города Павловский Посад). В настоящее время там проводится военно-исторический фестиваль, посвященный этим событиям.
***
- А всё же я не понимаю, Макар, зачем тебе понадобилось тащить наших гостей на фестиваль? Вот уж нашёл, чем удивить - игрища в старинные сражения! Ну, я понимаю, когда Роман барона привез тогда в Коломенское... а теперь-то зачем? Неудобно даже. Нам что, показать им больше нечего?
Каретников поглядел на Олега Ивановича и вздохнул.
- Всё-то ты по себе судишь, Олегыч. Нет, я понимаю, конечно, что иные реконструкторы слегка стыдятся своего увлечения - ну, то есть в своих кругах, конечно, всё круто, есть чем гордиться - а вот на работе не рассказывают лишний раз, чтобы не услышать чего-нибудь снисходительно ироничного типа "Ряженые" или "Не наигрались в детстве". Но мы-то с тобой, кажется, уже давно выше подобных комплексов? И потом - что значит "показать больше нечего"? Мы ведь, кажется, не экскурсии сюда устраиваем - нам с этими людьми дальше большие дела делать. Так что уж отвыкай, будь любезен, от такого тона, пора бы...
- Опять ты все наизнанку вывернул! - возмутился собеседник. - А я, между тем, совсем иное имел в виду. Времени у нас не так уж и много, а вы с бароном тратите его на всякого рода пострелушки. По твоему, это правильно?
- А я вот позволю себе с вами не согласиться, дражайший Олег Иванович! - встрял в разговор Евсеин. - Если вы захотите услышать моё мнение - то посещение этого народного гуляния - просто-таки гениальный ход. Возьмите меня: уж кому-кому а мне грех жаловаться на привыкание к чужому времени, а вот поди ж ты - на этом празднике я наконец по-настоящему ощутил, что вы, потомки, в сущности, не так уж далеки от нас. История у нас общая, предки тоже. А что до привычек и окружения - то разве это так уж и важно? Люди, в сущности, во все времена одинаковы.
- Да вот хоть замени сейчас вот это все... - и он широким жестом обвёл ряды клеёнчатых навесов, где торговали сувенирами, бутербродами и жарили шашлыки, - ...на лоточников с Охотного да Сухаревки. Думаете, кто-нибудь заменит подмену? Наоборот, решат что власти постарались и сумели еще детальнее передать "дух прошлого"...
Олег Иванович хмыкнул. Спорить с Евсеиным было не с руки. С тех пор, как к доценту окончательно вернулась память (спасибо Каретникову и его хитрым пилюлям), - историк активно вживался в новые реалии и успел за месяц с небольшим стать среди них совершенно своим. Идею совместной, всей группой, поездки на Вохненский военно-исторический фестиваль он воспринял с восторгом, - впрочем, как и Корф, и Яша с Николкой, - и с головой ушёл в подготовку к этому мероприятию.
Казалось бы - чего уж проще? Походы через портал вся компания освоила уже основательно; Николке и Семёновым пришлось основательно перетрясти закрома, и теперь у каждого из членов их небольшой группы имелась своя бусинка от древних чёток. Она во всякое время открывала портал, соединяющий девятнадцатый век с двадцать первым, так что, дабы не примелькаться на улице Казакова (носившей в прошлом название Гороховской), пришлось выработать даже особую процедуру перехода. В девятнадцатый век проникали так: в портал входили со стороны дворика в двадцать первом веке, с тем, чтобы оказаться в прошлом на тротуаре. Во дворе дома Овчинниковых было слишком уж много внимательных глаз; и если студенты, населяющие съёмные комнаты, были заняты самими собой, то уж бдительный дворник Фомич нипочём не упустил бы визитёров из виду. Благо, в последнее время он насмотрелся на странных гостей.
Путешественники уже привыкли к тому, что посторонние не видят момент появления из ино-времени. Даже если специально прикладывать усилия, всегда возникала какая-то помеха, вроде некстати зачесавшегося глаза. Сторонний наблюдатель ни разу еще не сумел обнаружить открывающийся в стене дома портал.
Двор дома на улице Казакова, - типичный офисный особнячок, куда кто только не заходит по своим надобностям, - хоть и был оснащён положенными по статусу видеокамерами, но всё же оставался местом тихим, и на случайный народ там внимания не обращали. Олег Иванович с Каретниковым уже подумывали о том, чтобы снять в этом доме офис - тогда портал во времени можно будет вообще надёжно скрыть от посторонних глаз. Так что было раз и навсегда договорено, что, перебираясь из прошлого в будущее, следует входить в портал со стороны улицы и появляться во дворике дома; совершая обратное путешествие, наоборот, надо было войти в тоннель со двора и оказаться в прошлом на булыжнике Гороховской улицы.
Но на этот раз процедура перехода оказалась куда более хлопотной. Корф, узнав о фестивале, развил бурную деятельность. Каретникову и Семёнову в какой-то момент оставалось лишь соглашаться да измысливать способы, как реализовать ту или иную затею. Для начала, барон вознамерился привезти на празднество своего коня - невместно ему, природному кавалеристу и ротмистру лейб-гвардии выступать на прокатской кляче. Гости из будущего зачесали в затылках; был разработан сложный план, согласно которому Николка с Ваней, мотаясь туда-сюда через портал должны были выбрать подходящий момент, когда ни во дворе, ни на улице не будет слишком уж много народу - и после этого быстренько провести коня через тоннель. Имелось, правда опасение, что норовистая животина откажется лезть в загадочную дыру в стене, но хоть здесь всё обошлось.
Потом выяснилось, что для ухода за буцефалом необходим денщик, Порфирьич - никому другому Корф не собирался доверять своего скакуна. Каретников и Семёнов, было, принялись протестовать - как, посвящать в тайну портала еще одного человека, да еще и совершенно не готового, в силу общего уровня знаний, к подобным реалиям?
Однако барон сумел настоять на своём - и оказался, как ни странно, прав. Выяснилось, что Порфирьичу, в общем, всё равно где находиться - он с тем же успехом мог бы выполнять распоряжения барона что в песках пустыни Атакама, что на Луне - если там найдётся чем дышать.
Предвидя, что на той стороне конь может и перепугаться первого же, автомобиля (хотя по вечернему времени машин на улице Казакова мало), - Корф на накинул на голову животного плащ. Переведя его в таком виде через меж-временной тоннель, барон завел коня в ближайший дворик, где их ждал пикап с будкой-коневозкой на прицепе. А уж оттуда и доктор, и барон и его верный скакун отправились по Садовому кольцу, к Ярославскому шоссе, и дальше - в сторону Павловского Посада. Порфирьича, от греха, барон посадил рядом с собой, в машину к Каретникову. Денщик поначалу дико озирался по сторонам, крупно дрожал - но после того, как барон вручил ему флягу с водкой и в приказном порядке потребовал уполовинить её содержимое, заметно успокоился. И потом уже, всю дорогу, он с интересом поглядывал в окошко Каретниковской тачки и с вожделением косился на заветную фляжечку.
Каретников поозревал, что Корф просто обрадовался случаю, "легально" познакомить Порфирьича с тайной путешествий во времени; они уже успели не раз убедиться, что барон доверял своему денщику во всём, и испытывал дискомфорт, будучи вынужденным подолгу обходиться без его услуг. К тому же Порфирьич и правда, оказался крайне полезен. Попав в лагерь военно-исторического фестиваля, старый солдат освоился неожиданно быстро. Барон поручил его заботам Николки с Ваней, и Порфирьич, оказавшийся в роли эдакого дядьки при генеральских сынках, ходил всюду за мальчиками, помогал осваивать хитрую науку владения капсюльными дульнозарядными ружьями и подгонял, чтобы ладно сидели, приобретённые на толкучке армяки и поддевки. Мальчишки в благодарность водили старика с собой по лагерям реконструкторов; Порфирьич присаживался у костра, слушал разговоры, степенно отвечал, когда спрашивали и недовольно косился на тех гостей фестиваля, что проигрывали жаркие схватки с зелёным змием - а таких здесь было великое множество...
В лагере красноярцев - клуба, реконструирующего французскую артиллерию, - случился забавный инцидент: когда двое реконструкторов в изрядном подпитии чуть не повалились в костёр, ветеран не выдержал. Он, как кутят, оттащил их подальше от огня, заставил стоять "смирно" и долго, матерно внушал, что солдат, который не умеет по божески, в меру напиться и принимается колобродить на биваке - свинья, а не солдат, и такому хороший унтер должен непременно бить в рыло. Собравшиеся вокруг реконструкторы разных видов оружия с восторгом внимали проповеди; отдельные слушатели пытались воспроизводить особенно сочные и колоритные обороты Порфирьича. Испугавшиеся было Ванька с Николкой успокоились, и с того вечера все трое стали желанными гостями на всех биваках...
***
- А скажите, дражайший Вильгельм Евграфович, - спросил Семёнов, - как всё же получилось, что вы связались с этим прощелыгой Стрейкером? Мы, признаться, голову себе сломали - всё гадали, как могло так получиться?
Евсеин подал плечами, снял пенсне и принялся, безо всякой необходимости, протирать круглые стёкла.
- Кхм.. видите ли батенька.... - доцент смутился. - А что бы вы сделали на моём месте? Когда я обратился в Императорское Географическое общество с просьбой о выделении средств на экспедицию - со мной даже говорить не стали. Сами, небось, знаете - у этих господ всё внимание сейчас к Туркестану, Памиру да прочим странам на пути в Индию и Китай. Сирия им неинтересна.
Олег Иванович кивнул. Он, разумеется, помнил о той огромной роли, которую сыграли и сыграют ещё экспедиции Пржевальского, Семёнова Тянь-Шаньского и их коллег. Работа военных географов, бывших, по сути, передовым отрядом Империи в разгорающейся схватке с другой Империей, британской, не выпячивалась на первый план; и многие ученые знать не знали об истинных корнях интереса Географического общества к среднеазиатским регионам. Евсеина можно понять - на экспедицию в Малую Азию, на Ближний Восток, исконную вотчину Турции, где только-только стало намечаться соперничество британского льва с крепнущим хищником, Германией, никто средство не выделит.
- А в Палестинском обществе не пробовали? - поинтересовался Каретников. - Сирия - это их вотчина, вполне могли бы и помочь...
Евсеин смешно замахал руками:
- И-и-и, что вы, Бог с вами, батенька... Эти поначалу меня вообще на порог не пустили. Я ведь, когда отчаялся найти поддержку по академической линии, совсем духом упал. Вот и решил обратиться в палестинское общество - а вдруг? А они, оказывается, заранее сделали запрос в Священный синод по поводу моей персоны. А у меня, признаться, еще со студенческих лет... кхм...
- Нелады с университетским начальством- усмехнулся Семёнов? - Знакомо-с...
Да, знаете ли.... - закивал доцент. - В бытность на первом курсе приключилась глупейшая история. Я уж потом жалел - да поздно-с...
- А в чем дело? - полюбопытствовал Семёнов.
- Да вот, отказался целовать руку отцу Варсонофию, коий был назначен преподавать логику. Не мог стерпеть, что лицу духовному было поручено преподавать науку разума. И, прошу на милость: предан университетскому суду, оправдан, однако - клеймо на всю жизнь. Я ведь тогда Петербургский Императорский заканчивал, тоже по кафедре античных древностей. Хотел остаться там - но не вышло. Для служащих по казённой части требуется подтверждение благонадёжности. Вот и пришлось перебираться в Казанский университет, а уж потом - в белокаменную. В-общем, в Палестинском обществе у меня не сладилось.
- И тут появился Стрейкер. - понимающе кивнул Каретников.
-Да, голубчик. Появился, негодяй эдакий. - подтвердил Вильгельм Евграфович. - Я потом заподозрил, что обязан его появлением именно господам из Палестинского общества: оказалось, что у сего бельгийского подданного немалые связи в этой организации. Во всяком случае, при подготовке экспедиции в Сирию, он устроил-таки мне протекцию по линии Общества - да так быстро... Мне бы удивиться, заподозрить неладное - но нет, горел энтузиазмом, всё ждал, что вот-вот и мечты сделаются явью.
- А что, версия. - задумчиво сказал Олег Иванович. - В конце концов, если вы напали на записи этого веронца, - помнишь, Макар, я рассказывал, его еще казнили в Египте, - так что мешало и бельгийцу сделать то же самое? Нашёл следы в какой-нибудь европейской частной коллекции или музее - и принялся искать варианты.
- Непонятно, - покачал головой Каретников. - Слишком уж сложно. Ну ладно, предположим, нашёл - но зачем искать исполнителя в России? Будто в Европе мало археологов!
-Э-э-э, нет, не скажи! - хмыкнул Семёнов. - Во-первых, европейские египтологи и знатоки Ближнего востока все на виду. И если кому-нибудь из них поступило такое предложение - об этом тотчас стало бы известно в Англии или, как минимум, в Берлине. Там мощнейшая археологическая школа, в Берлинском королевском музее сам Эрман, а почти все современные египтологи - его ученики или поклонники. Или оппоненты, что в данном случае, одно и то же. Другое дело Россия: наши, конечно, в Берлин и пишут, и ездят, - но всё равно уровень связей не тот. И к тому же, манускрипт спрятан в православном монастыре святой Фёклы, и еще очень большой вопрос, допустят ли к нему учёного из неправославной страны. Так что и тут с русским иметь дело куда выгоднее. Верно, Вильгельм Евграфович?
Евсеин кивнул. - Да, вы правы. Представьте, монахини рассказывали мне о том итальянце, с которого и началась вся история. Так вот, после него к документу никого не допускали, я был первым. А ведь не факт, что с такой просьбой к ним никто не обращался!
- Да, пожалуй... - неопределённо протянул Олег Иванович. - Мне это тоже показалось несколько странным... Но ведь на письмо веронца вы натолкнулись случайно?
- Совершенно случайно, уверяю вас! Можно сказать, если бы не одна назойливая муха - я бы вовсе ничего не знал бы. Видите ли, работал я в монастырском книгохранилище одного монастыря в Тоскане...
***
- Муха, значит? Как же так может быть?
- А очень даже просто - снисходительно объяснил Николка, запихивая рюкзак в бортовой багажный отсек огромного автобуса. Низкий, глубокий ящик был уже более чем наполовину забит: кроме рюкзаков там лежали длинные чехлы с фузеями, завёрнутый в мешковину барабан и даже два обшарпанных колеса от полевой двухфунтовки - Бог знает, как ухитрились их туда запихнуть!
- Вильгельм Евграфович работал в библиотеке... тьфу, книгохранилище этого монастыря. Он писал какое-то исследование, кажется - по крестовым походам, не помню точно...
- Так книгохранилище или библиотека? Разные ведь вещи... - придрался я. Мы с Яшей только- только закончили запихивать нашу поклажу и теперь сидели рядом с автобусом на пирамиде рюкзаков - отдыхали.
- В библиотеку можно прийти, взять книгу, а потом отдать. - невпопад ответил Николка. - Ну, или прямо там полистать, в читальном зале. А в книгохранилище посетителей почти не пускают. Вот Вильгельм Евграфович два года письма от университета писал; и пустили его в монастырское книгохранилища только когда через самого Папу Римского разрешение дали.
- Да, католики - они такие. - подтвердил я. - Жадные. И хрен чем русским людям помогут...
- Ну ладно, не о том речь. - поморщился Николка. Он ужасно гордился тем, что раньше своих товарищей узнал об истории с Евсеиным и теперь горел желанием первым поведать все детали. А тут, понимаешь - перебивают на каждом слове!
- Так вот. Вильгельму Евграфовичу принесли четыре книги. Две он стал читать, а две других оказались лишними - монах, заведовавший книгохранилищем, что-то там не понял и прихватил их, просто на всякий случай. А работают там очень забавно - стоя, за такой особой конторкой, вроде аналоя. Она узкая; вот Вильгельм Евграфович и сложил лишние книги на край - чтобы отдать, когда монах снова придёт. Так он и работал; но тут прилетела большая муха, и стала летать вокруг, жужжа и мешая. Господин доцент стал махать руками, чтобы отогнать муху - и случайно уронил отложенные книжки.
- Конечно, господин Евсеин испугался - книги-то древние, ценные, и, если бы монах увидел такую неаккуратность - это могло бы стоить разрешения на работу в хранилище. Так что он быстренько поднял книги - и вдруг заметил, что из одной из них выпал какой-то листок. Поднял, прочёл - он был написан на латыни, - и оказалось, что это письмо того самого итальянца.
- Ну да, - только и оставалось мне поддакнуть.. - Помню, как же. Ему ещё в Александрии голову оттяпали. А он, бедняга, палачей всё поносил и грозился, что за ними тоже скоро придут...
- Да не перебивай же ты! - взорвался наконец Николка. - Ну никак договорить не дают, что ж это такое, в самом деле!
Да ладно, прости, прости, - мне и самому было интересно, что там с этим итальянцем, а фразы я вставлял всё большеи для порядку - чтобы собеседники не забывали о моей роли во всей этой истории. А зря, что ли, по Сириям ездили? - Давай, рассказывай дальше, мы слушаем...
А дальше - в письме было написано, что итальянец этот - его, кстати, звали Джакопо Берталуччи, и родом он был из города Верона, - отыскал в Сирии некий загадочный манускрипт, в котором описываются способы проникновения в грядущее. И что этот манускрипт охраняют тёмные и неграмотные православные монашки, которые знать не знают, какое сокровище ему доверено. Веронец писал своему другу, который служил при дворе Лукреции, герцогини Феррарской. Она, когда стала герцогиней, была совсем юной девушкой, и очень скоро умерла - то ли от чахотки, то ли её отравили. А вот среди придворных её были, оказывается, заговорщики - и тот, кому этот несчастный веронец послал письмо, как раз и относился к их числу. Видимо, автор письма надеялся, что его высокопоставленный друг сумеет похитить бесценный манускрипт их монастыря в Маалюле и обратить его к пользе своего заговора. Но, самое главное - вместе с письмом он передал старинные коптские чётки, которые, по его словам, могли бы послужить ключом к "Вратам Хроноса" - так итальянец называл портал между временами.
- А где же он чётки раздобыл? В Маалюле их, вроде, никогда не было; да и не отдали бы их ему монашки...- Вот удивительно! Оказывается, прежним хозяином наших бесценных чёток был тот самый, усёченный на голову макаронник? Ну, сюрприз...
- Неизвестно. - пожал плечами Николка. - В письме об этом не было ни единого слова. История тёмная - похоже, Джакопо явился в Маалюлю уже зная, что искать - а значит, чётки он раздобыл ещё раньше. В любом случае, письмо до адресата не дошло: как раз тогда Лукреция умерла, а того, кому предназначалось письмо заподозрили в отравлении, и тому пришлось бежать. Письмо каким-то образом попало в книгу, которая потом досталась монастырю: видимо, кто-то из родственников беглеца его всё же получил, но не придал никакого значения.
А чётки? - жадно спросил Яша. - В отличие от меня, он слушал Николку, не отрываясь, впитывая каждое слово - и в первый раз позволил себе прервать докладчика.
- Чётки остались в семье того придворного, как забавная безделушка. И, представьте себе - сохранились до наших дней! Вильгельм Евграфович, когда прочёл письмо, сразу понял что монахи о нём тоже не знают - ну и разыскал потомков того итальянца, которому писал Джакопо. Представьте, как он удивился, когда выяснилось, что чётки сохранились с самого 17-го века! Ему стоило немалых трудов уговорить нынешних хозяев расстаться с ними; по счастью, оказалось, что последняя из потомков беглеца - крайне набожная дама, и чётки эти ни разу в жизни в руки не брала, почитая их еретическим соблазном, оскверняющим католическую веру. Остаётся лишь радоваться, что она их вовсе не выбросила....
- В общем, раздобыв чётки, господин Евсеин вернулся в Москву и принялся готовиться к поездке в Маалюлю. А так как университетское начальство и Географическое общество отказали ему в средствах на экспедицию, пришлось связаться с ван дер Стрейкером. Олег Иванович считает, что бельгиец раздобыл где-то то ли копию этого письма, то ли упоминание о нём - и потому и сумел разыскать доцента. Скорее всего, он посетил бывшую владелицу чёток и узнал о русском, который их забрал. Вот так оно все и вышло...
- Да, занятно. - кивнул я. - Прямо-таки художественное совпадение.
- Да погоди ты! - раздражённо цыкнул на него Яша. - продолжайте, пан Никол...
Опять ты - "пан"!- с досадой сказал гимназист. - Сколько ж можно, пора бы уже привыкнуть!
- Да, прости, Никол. - поправился Яков. - А ты, Вань, не мешай рассказывать... -
- Да, собственно, уже почти все. - вздохнул Николка. - Вильгельм Евграфович взял деньги у Стрейкера, съездил в Сирию, нашел там манускрипт. Правда, монахини не позволили скопировать его - только разок показали. Вот господин Евсеин и запомнил лишь маленький кусочек - про то, как открывать порталы.
- Зато теперь мы весь текст добыли - не удержался и похвастался я. - Самолично всё переснял, пока отец христовой невесте мозги пудрил. То-то Евсеин сейчас в перевод зарылся - за уши не оттащить! Даже удивляюсь - как он на фестиваль с нами поехать согласился... Всё-всё-всё, больше не буду! - спешно добавил я поскорее, увидав, что и Николка и Яша готовы чуть ли не накинуться на меня. - Рассказывай уже...
- Ну вот. - продолжил гимназист. - Приехал Вильгельм Евграфович в Москву - и, конечно, сразу попробовал открыть портал. Только с первого раза не совсем получилось - портал-то открылся, только не там где он хотел, а под землёй. Ну, потом он, конечно, разобрался что к чему и смог открыть нормальный портал - на Гороховской. Кстати, попытки с десятой, не меньше - для того, чтобы всё получилось, нужно было найти такую стену, которая сохранилась бы и в будущем - а у вас здесь столько домов снесли! Вот он и ходил по всей Москве и пробовал - пока не нашёл дом на Гороховской. А как получилось - сразу пошёл к моему дяде, Василию Петровичу, и снял квартиру в доме - чтобы быть поближе к порталу...
- Ясно. - вздохнул Яков. Ну а дальше - Стрейкер потребовал чётки и все записи по открытию себе - а господин доцент отказался.
- Ну да, подтвердил Николка. Он Стрейкеру с самого начала не верил. И, хоть разок-другой сводил его в прошлое, но отдавать эту тайну бельгийскому авантюристу Вильгельм Евграфович не собирался. Вот Стрейкер его и похитил...
Остается радоваться, что он так удачно ему по башке заехал. - усмехнулся я. - Не потеряй господин доцент память - всё бы уже давно досталось этому бельгийскому проходимцу. И фиг бы мы с вами что-нибудь получили...
- Да, верно. - кивнул Яков. - Здесь нам, можно сказать, повезло.
Со стороны поляны раздался гулок. Мы вскочили - к автобусу подруливал Каретников.
- Ну что, готовы? - доктор высунулся из окна тачки. - Грузитесь, давайте, отправляемся. На въезде в Москву пробки, а нам вас еще на Гороховскую везти...
Глава вторая
Геннадий, Виктор шли вслед за Володей Лопаткиным по длинному университетскому коридору. Им не раз приходилось бывать здесь в двадцать первом веке - Большая аудитория, церковь святой Татьяны, знаменитая читалка в ротонде... Удивляли старинные вывески на дверях первого этажа: "Экзекутор", "Регистратор", "Квартирмейстер". По-видимому, они оставались чуть ли не с самого основания университета.
Когда-то оба они оказались здесь сопливыми студентами-первокурсниками; можно был не сомневаться, что и на "нынешних", девятнадцатого века, новичков всё это производит всё то же неизгладимое впечатление. За 130 лет большинство помещений не раз и не два подвергалось переделкам; вот и сейчас они шли по коридорам, заставленным всякими шкафами, стены завешаны объявлениями, расписаниями лекций. По всюду, даже во время лекций - густая толпа студентов; ужасный шум. Привыкшие к куда более строгим порядкам Геннадий с Виктором недоумённо озирались. Володя уловил их удивление:
- Это еще что! Вот, помню, когда я первый раз здесь оказался, так и вовсе опомниться не мог. Сами подумайте - после гимназии, с её-то строгой дисциплиной - вот эдакая вольница! На лекцию хочешь - иди, не хочешь - не ходи. Захотел - пошел слушать лекцию другого факультета или другого курса. Никто за порядком не наблюдает, никто ничего не требует. Я всё не мог понять, почему мне, который только вчера был загнан в рамки гимназических порядков, вдруг предоставили такую свободу!
- А с экзаменами как? - поинтересовался Виктор. - Много хвостов надо, чтобы отчислили?
- Отчислить могут за невнесение платы за обучение. - пояснил Лопаткин. - За нарушение университетского устава, например - за участие в каких-то противоправительственных действиях. За буйство сверх меры, опять же. А так... многие к учёбе очень небрежно относятся. Если не успеваешь за курсом - прямая дорога в "вечные студенты".
- Вечные студенты... академический отпуск, по болезни? - уточнил Геннадий. - Чтобы потом пересдать?
- Нет, что вы! - махнул рукой Владимир. - Если, скажем, год-два проучился и не сдал установленного минимума - переходишь на другой факультет. Кое-кто так весь университет переберёт. Вот, скажем...
По коридору навстречу следовал весьма представительный господин с немаленькой бородкой, украшенной пробивающейся кое-где сединой; тем не менее, господин был облачён в студенческий сюртук.
- А что бы не учится, коли средства имеются? - усмехнулся Владимир. - А может уроки даёт, или кто из богатых родственников за него платит....
А есть и другие, - продолжал пояснять гостям Лопаткин. - вот, скажем... понаблюдайте.
У входа в аудиторию расположилась кучка студентов. Один из них, с виду постарше собеседников, выделялся значками двух факультетов.
- "Век живи - век учись" - прокомментировал гид. - Есть "вечные студенты" и такого рода. Заканчивают, видите ли, по два-три факультета. А то и отвлекают человека какие-то жизненные перипетии: скажем, к искусству потянется, а то и политикой увлечётся. Или пустится путешествовать. Как быть? Времени всё это требует весьма много, а отрываться от университета не хочется. Иные и возвращаются к учёбе, а других затягивает такая инертность жизни....
Около следующей аудитории отиралась горстка первокурсников - видно было что им, только-только вступившим под сени храма науки здешние порядки ещё в новинку. Один из студентов то и дело принимался листать тетрадь, видимо, с расписанием занятий.
К студентам подошёл вальяжный университетский сторож
- Кто должен читать, господа?
- По расписанию - профессор Николай Васильевич Бывалов. - с готовностью отозвался студентик. Сторож покровительственно усмехнулся:
- Так он раньше декабря лекций не начинает. Так что идите себе, господа...
И важно проследовал по коридору. Ошарашенные первокурсники глядели ему вслед.
- Ну и порядочки у вас! - вырвалось у Виктора. - Ни фига себе - предмет в расписании, а он - "не раньше декабря"! Заменить, что ли, не могли?
- Это еще что, - вздохнул Володя. - Осенью многие преподаватели начинают лекции с изрядным запозданием. Да и на занятия приходят кто на четверть часа позже, а то и того поболе. Обычное дело...
Первокурсники оторвались наконец от созерцания удаляющегося сторожа и снова зашуршали тетрадями. Владимир и его гости остановились поодаль - наблюдали.
- Лекцию читает экстраординарный профессор ... Что такое - экстраординарный? Недоумённо спросил первокурсник товарищей по несчастью. Те недоумённо пожимали плечами.
Лопаткин ухмыльнулся и пришёл наконец на помощь несчастным:
- Вы что, господа, ни одного профессора до сих пор в глаза не видели?
- Те смущённо замотали головами, с надеждой глядя на многоопытного избавителя.
Экстраординарный, - снизошёл до объяснений Владимир, - это значит "внештатный". То есть сей учёный муж, не являясь сотрудником университета, просвещает наши тёмные умы по некоему разделу наук.
Лопаткин говорил с первокурсниками снисходительно-высокомерно, чем еще больше усиливал их робость.
Пока Владимир преподавал азы студенческого жития первокурсникам, Геннадий с Виктором с любопытством озирались по сторонам. В здешних коридорах жизнь, похоже, всегда кипела. Толпа студентов была самой разношерстной - от щеголей побогаче, которые приезжали на Моховую в собственных экипажах (входя в здание университета они видели и таких), и до явных бедняков, живших впроголодь. Основная же масса на взгляд состояла из молодых людей весьма скромной наружности. Владимир успел уже рассказать, что большая часть таких студентов подрабатывает репетиторством, считая своим долгом хотя бы частично содержать себя, а не садиться на шею родителям.
Большинство студентов ходили здесь в форменных тужурках; сюртуки носили далеко не все. Тужурки эти - черного цвета с синим кантом и петлицами, золотыми орлёными пуговицам. Шинели, фуражки оставляли внизу, в гардеробе, под присмотром престарелого служителя в форменной университетской ливрее с золочёным кантом.
Форма, как говорил Владимир, хоть и была обязательна, однако университетское начальство смотрело на нарушения сквозь пальцы. Большинство студентов, однако ж, предпочитали ходить именно в форме: во-первых, сразу видно, что студент, а это уже обеспечивало известное положение в обществе; во-вторых, так было попросту дешевле. Носили поношенную студенческую форму; ходить в старом штатском платье считалось неприлично. Был еще какой-то парадный университетский мундир с золотым шитьем, треуголкой и шпагой, но за время своего визита на Моховую гости из будущего ни разу не видели ничего подобного. Кое-кто из студентов побогаче носил, правда, шпагу и сюртук с белой подкладкой - "белоподкладочники", - называл таких их гид. Это были, видимо, молодые люди из зажиточных семей. Владимир, описывая университетский быт, говорил, что такие держатся обособленно, давая всяким способом понять, что они находятся в университете ради учёбы и вовсе равнодушны к посторонним темам вроде политики. Тон, которым молодой человек говорил об этих "академистах" не оставлял сомнений - сам от относится к ним с крайним осуждением, полагая реакционерами и своего рода "приспешниками" университетских властей.
В противоположность щеголям, "академистам" и прочим франтам, которые внимательно следили за костюмом и прической, были и другие - нарочито небрежно одетые, отпускавшие волосы до плеч, носившие нечесаные кудлатые бороды и усы. Многие носили еще и большие очки с синими стеклами - этот особый вид должен был показать окружающим, что для владельца очков имеет значение одна наука, и он вот-вот осчастливит человечество каким-нибудь великим открытием. Беседы такие вели только о науке и учёбе, всё время дедая таинственные мины - будто чего-то недоговаривали. Об этих Владимир говорил с иронией, но без раздражения - по всему было видно, что давно выбрал для себя занятие политикой, как основное наполнение жизни.
Вот такие группки, различающиеся между собой и платьем и манерами, да и темами бесед, кучковались у аудиторий. До прихода профессора студенты толпились около дверей. Вели разговоры; дождавшись профессора, заходили.
Виктор заглянул внутрь вслед за ними: студенты чинно рассаживались со скамьям с узкими пюпитрами. Усмехнулся - точно такие же скамьи тёмного дерева он помнил по старым аудиториям Московского Энергетического Института.
Как там, в фокусе полукруглой, крутым амфитеатром аудитории, стояла профессорская кафедра. На ней сейчас устраивался солидный, почтенного возраста господин обычно в штатском сюртуке.
Виктора подёргали за рукав: Владимир, оставив в покое первокурсников, вспомнил о своих гостях:
- Однако же, пойдёмте, господа. У Яниса как раз закончилась лекция, попробуем перехватить его. Он в столовой сейчас, наверное...
Университетская столовая, где обыкновенно обедало множество студентов, помещалась на первом этаже, в правом крыле здания. Обстановка здесь была самая что ни на есть скромная, даже "простонародная": длинные столы, укрытые клеенкой. На столах стояли большие корзины с черным и серым хлебом, которого можно было брать вволю, безо всяких ограничений. В столовой принято было самообслуживание; что до цен, то были они, по московским меркам, самые что ни на есть необременительные: обед без мяса пять копеек, с мясом - девять. Стакан чаю - копейка, бутылка пива - семь копеек. При желании, можно, конечно, было взять обед и подороже; буфете, так же весьма дешёвом, продавали кисели, простоквашу. Столовая постоянно переполнена; шум и гам, мельтешение: одни приходят, другие уходят, а кое-где за столами сидят крепко обосновавшиеся группки студентов. Судя по тому, как основательно они уселись, подобные ценители дешёвого пива из местного буфета подчас проводили в столовке куда больше времени, чем на лекциях, в аудиториях.
Студенты победнее - что всегда было видно по поношенным, потёртым тужуркам, - брали только чай с хлебом. Внимания это не привлекало: наоборот, к таким, вынужденно себя ограничивавшим, относились с сочувствием. Иной раз незнакомый студень может сказать бедствовавшему товарищу: "Коллега, я вам куплю обед, у меня на двоих денег хватит". Да и местное начальство порой предлагало таким страдальцам бесплатную тарелку щей без мяса...
Нужный им человек сидел за отдельным столиком у дальней стены, в компании еще троих таких же студентов. На столе, среди тарелок и пивных бутылок, громоздились стопки книг и клеёнчатых тетрадок, перетянутых ремешком; так многие студенты предпочитали носить учебное имущество, демонстративно пренебрегая чиновничьими портфелями. Владимир поздоровался; тот, что сидел в центре, тощий молодой человек с измождённым лицом и впалыми щеками, кивнул, указывая новоприбывшим на соседнюю лавку.
За столом всем было не поместиться; впрочем, нравы в университетской столовке были простые. Вмиг подтащили еще один такой же столик и дополнительную скамью, и гости уселись за стол. Один из кампании побежал в буфет, за пивом и нехитрой снедью в закуску, а Володя тем временем представил гостей и сидевших за столом.
- Янис Радзиевич, студент медицинского факультета Киевского университета. В Москве по делам.
Измождённый молодой человек кивнул.
- Войтюк, Геннадий Анатолиевич, из Ковно. Прибыл с намерением поступить в Университет. Виктор Анциферов, его земляк...
- Анцыферов? - веселым тоном осведомился не представленный молодой человек. - Батюшка мой, царствие ему небесное, говорил про Петра Аркадьевича Анцыферова, своего товарища по нижегородскому кирасирскому. Вы, часом, не его сынок будете?
Виктор поперхнулся пивом и беспомощно воззрился на Геннадия.
- Вряд ли, - усмехнулся тот. - Насколько я знаю, отец моего друга никогда не был на военной службе. Верно, Виктор?
- К..да... - молодой человек кашлем попытался скрыть некоторое смятение. Мой батюшка служит по управлению статистики при ковенской городской управе.
Легенды были оговорены заранее; документы Виктор, и правда, изготовил без особого труда. Самым трудным, как он и предупреждал, оказалось найти подходящую бумагу, а вот нанесение соответствующих водяных знаков напротив не доставило ни малейших хлопот: в первой же фирме, занимавшейся корпоративным стилем, им сделали бланки царский паспортов со всем нужными аксессуарами. Обошлось это удовольствие недёшево, и для того, чтобы профинансировать эту операцию пришлось навестить несколько известный в будущем антикварных салонов - благо, никакого стеснения в царских деньгах группа более не испытывала. В итоге, для каждого из членов Бригады Прямого Действия было заготовлено по три комплекта документов: один на собственные имя-фамилию, а остальные пока не содержали ни единой записи; разработкой легенд под них предстояло ещё только заняться.
- Из Ковно, значит? - почему-то усмехнулся Янис. - а что за заведение изволили закончить - и на какой факультет нашей альма матер намерены вы осчастливить своим присутствием?
Это было обсуждено заранее, поэтому Геннадий ответил немедленно:
- в Ковенском губернском реальном училище. Мой батюшка служит при управлении железных дорог, тоннельным инженером - вот, хочет, чтобы я пошёл по его стопам. Однако ж, - усмехнулся он, - я, видимо, оказался плохим сыном и намерен был подавать на факультет физических и математических наук. Однако ж - обстоятельства помешали; теперь намерен дождаться следующего года и заново подать прошение.
- А что ж всё же не в Техническое? - поинтересовался Янис. - Составили бы компанию вашему другу, Володе. - и он кивнул на Лопаткина. Тот учился в Техническом? Реалисту - оно и попроще..
- Имею склонность к фундаментальным дисциплинам. - усмехнулся Геннадий. - К тому же - мечтаю продолжить образование в Германии.
Они побеседовали ещё какое-то время. Виктор больше отмалчивался, прихлебывая пиво (довольно-таки скверное). Геннадий и Янис перебрасывались малозначащими фразами. Лопаткин поначалу участвовал в беседе, но потом, подобно Виктору, переключился на употребление пенного напитка и совершенно выпал из разговора.
Наконец Янис встал.
- Ну что ж, друзья, пора и честь знать. Простите, у нас с коллегами еще имеются некоторые дела. Может быть продолжим знакомство в более приватной обстановке?
- Так можно у меня, в "Аду"... -- засуетился Лопаткин. Вот, как освободитель - и прошу ко мне в комнату. Не забыли где?
- Нет уж, благодарю покорно. - усмехнулся Радзиевич. - У вас там слишком много... тараканов.
Паузу он сделал столь многозначительную, и так явно обвел собеседников глазами, что было видно - он не сомневается, что те прекрасно уловят скрытый смысл сказанного.
- Вот, кстати, наш Коля - и Янис указал на своего товарища, того, что давеча спрашивал о фамилии Виктора, - Завтра, в семь пополудни устраивает вечер с чаем; приходите, будем ждать. Чай бесплатно, баранки приносите с собой; вход десять копеек, благотворительный сбор - в пользу неимущих студентов. Танцы ожидаются, барышни с философских курсов. Будете?
Геннадий кивнул.
- Непременно воспользуемся, спасибо за приглашение. А куда...?
- Володя знает. - Янис не дал молодому человеку ответить. А сейчас - простите, вынужден откланяться...
И, уже направляясь к выходу, неожиданно повернулся к Геннадию:
- И примите совет... коллега. Подберите себе другой родной город. Ваша манера речи, конечно, не вполне привычна для Белокаменной - но поверьте, здешние жандармы, при всей их тупости, прекрасно умеют отличить польский акцент...
***
"Ты совсем изменился, Яша, - сказал недавно дядя Ройзман. - И я таки не знаю теперь, мой ты племянник или совсем уже второй человек. Одно могу сказать - когда будешь подсчитывать гешефты, постарайся не забыть что ты всё же еврей. Потому что те, кто вокруг тебя это точно не забудут."
Наверное, старик был прав - со своей колокольни. Яша и сам понимал, что изменился и больше никогда не станет другим. Как там говорил их сосед в далёком теперь уже винницком местечке? "Еврей, севший на лошадь - это уже не еврей". А он, Яша, пожалуй, что и оседлал своего скакуна. И какого - до него, пожалуй, было далеко и бароновой караковой кобыле, перед которой замирали в восхищении потомки на их забавном историческом празднике. Яша чувствовал, что надёжно устроился на спине Удачи - и теперь несется во весь опор туда, куда вынесет его этот капризный зверь.
И всё же - старик Ройзман тысячу раз прав. Как втолковывал меламед в хейдере*, куда Яша успел походить целые полгода: "Кто говорит "алеф", должен сказать и "бейс"**. Иначе говоря - если уж первые шаги на ниве сыска оказались столь успешны, и, мало того, привели Яшу в общество таких серьезных людей - ему придется теперь задуматься о том, как его и дальше будут принимать в этом обществе. Яша ни разу не поинтересовался у своих друзей из будущего, каково в их мире отношение к евреям. Да и зачем? Как бы ни были полезны все эти порталы-морталы, жить-то ему предстоит именно здесь? И какие бы удобные штучки, изобретённые в двадцать первом веке, не достались бы ему - применять их придётся тоже здесь. А значит...
##* Хейдер - начальная еврейская школа. Меламед - учитель хейдера; как правило, он же - его содержатель.
##** "Алеф" "Бейтс" - две первые буквы еврейского алфавита.
А значит перед ним снова встаёт проклятый вопрос: кому в Москве, - да, пожалуй, и во всей России, - нужен сыщик-еврей - пусть даже наделённый талантом? Нет, конечно, если он и дальше хочет выслеживать неисправного должника Берценмахера или следить за мошенником, торгующим поддельными голландскими кружевами, по заказу Ицека Блюмштейна, который держит на Кузнецком модную "Венскую" лавку - то тогда всё хорошо. А вот если он хочет иметь дело с такими людьми как Корф, Никонов, да, в конце концов, тот же злодей ван Стрейкер...
В паспортах жителей Российской империи недаром не имелось графы "национальность". Это не интересовало власть предержащих. В конце концов, какая разница, кто ты - остзейский немец, удмурт, мордвин или архангелогородец? Империи важно одно - твоя верность. А чем она подтверждена - во всяком случае до того, как тебе доверят подтвердить ее делом, а порой, и кровью?
Правильно. Присягой. И чиновники и воинские командиры Российской империи охотно верили присяге, принесённой на православной или лютеранской библии, на Коране, на католическом распятии. Веры не было лишь иудеям - любой охотнорядский сиделец знал (и при случае с удовольствием повторил бы) что в "жидовских книгах" написано, что обманывать иноверца - не грех вовсе, а наоборот, заслуга. И что любое предательство или гнусность, совершенная по отношению к не-иудею не отяготит душу исконно верующего грехом.
Что с него взять? В Охотном ряду и не такого наслушаешься.
Тем не менее, чем больше голова Яши кружилась от радостных перспектив, тем чаще и чаще задавал он себе вопрос - "а готов ли ты..."
Яков знал, что будет значить ответ "да". Он помнил, как их сосед в кровь, до полусмерти, избил своего сына Додика, давнего, с детских лет, приятеля Яши за то, что Додик срезал пейсы. Додик при смерти валялся в околотке, а его отец рвал на себе волосы и рыдал - от сожаления, что его сын не умер, что хоть как-то искупило бы срам, который он навлёк на всю семью...
А ведь если сделать то, о чём думал он... нет, его, конечно, никто не изобьёт в кровь. Отец давно покоится на еврейском кладбище близ Винницы, а более никто не посмеет поднять на Яшу руку. Но - и путь назад будет отрезан. Насовсем. Не будет больше той забавной, иногда невыносимо раздражающей, но все же такой теплой родни... не будет ворчания дяди Ройзмана. Он вообще больше не скажет о нём ни слова, как будто его и не было никогда на свете. И старый ребе Гершензон, который уговаривал когда-то отдать Яшу в хейдер, будет темнеть лицом при упоминании его имени и говорить "вейз мир...".
Яша помотал головой, в который раз уже отгоняя от себя горькие мысли. Не сейчас... слава Создателю, - хоть в этом сомнений быть не может! - решать ему придется не сейчас. И, наверное, не завтра - пока что у него слишком много дел...
Микрофон-затычка в ухе ожил. В комнате скрипнула дверь, раздались стуки, шорохи, и все скрыла волна треска. Яша, чертыхнувшись про себя, принялся жать кнопки тонкой подстройки. Наконец помехи ушли и голос звучал теперь так же чисто, как если бы он сам находился в комнате, рядом с беседующими.
- Слышь, Ген, а что этот Янис... Янек... ладно, какая разница? - Что он домотался до тебя с акцентом? Мало ли в этом грёбаном Ковно русских? Не все же там поляки, в конце концов...
- Я так полагаю, он нас раскусил. И таким изящным способом дал понять, что не верит нашей легенде ни на грош.
- И что теперь? Держимся от него подальше?
- Ни боже мой. Он же приглашение своё не отменял, верно? Значит - намекает, что понял, что мы - не те, за кого себя выдаём, но готов отнестись к этому с пониманием.
ТО есть - он и сам такой? Это ты имеешь в виду?
- Точно. Этот Янис - коробочка с двойным дном....
Звук снова ушёл, и на этот раз звучал уже глухо, как бы Яша не колдовал с подстройкой. Видимо, кто-то из вошедших накрыл микрофон. Яша пристроил его на ножке кровати, изнутри - вот, скажем, кто-то и уселся на постель рядом с устройством, и мешает теперь крохотной штучке нормально передавать звук...
Яша вслушался, но теперь удавалось различать лишь отдельные слова. Это было обидно, и даже очень - ведь для того, чтобы получить возможность поставить прослушку в комнате студента Лопаткина, ему пришлось вытерпеть нуднейший урок по латыни - и еще придётся. Чтобы без помех, своим, проникнуть в "Ад", Яше пришлось договариваться о частных уроках с одним из проживающих этажом выше Володи Лопаткина студента - и исправно посещать занятия, выкраивая возможность по дороге туда или обратно, как бы невзначай завернуть не на тот этаж, найти нужную дверь...
Студент, взявшийся подтягивать Яшу по латыни, оказался словоохотливым; от него молодой человек узнал, например, что студент Лопаткин (пользующийся даже здесь, в в "Аду" устойчивой репутацией больного на голову и смутьяна) потратил немалые деньги, лишь бы снять именно ту комнату, где всего несколько лет назад собирались студенты-нечаевцы, а еще раньше - каракозовцы, члены кружка "Ад". По мнению Яши, это было несусветной глупостью, но студент Лопаткин видимо, полагал иначе. Конечно, что взять от кокаиниста! У Яши теперь было особое отношение к людям, предающимся этому пороку - слишком много друзья из будущего рассказали ему об истинной цене кокаинового дурмана. Так что от Лопаткина особо разумных действий ждать, пожалуй не приходилось.
Но Геннадий? Неужели он, человек совсем другого времени, не понимает, что "Ад", как и соседствующие с ним "Чебыши", давным-давно профильтрован агентами жандармского управления - и являться сюда, лелея какие-то противоправные замыслы - это всё равно, что встать под самый яркий фонарь и кричать: "Вот он я, ловите"! А теперь еще и эта "благотворительная вечеринка"! Да Яша готов был выпить пузырёк чернил, если на ней не окажется самое меньшее одного шпика! И тем не менее, гости из будущего наперебой обсуждали предстоящий визит. Да уж, умники... на таких людях земля держится. Когда они в неё зарыты.
А может они не задумали ничего дурного? И интерес Геннадия к житию московских студентов и правда, носит (как уверял когда-то Яшу Николка) чисто научный характер? Ну, скажем, пишет этот Геннадий какую-то книгу, посвященную московскому студенчеству... так и что ж в это такого? Тогда наоборот, понятно, почему он ходит в такие места
Нет, это слишком уж хорошо, чтобы оказаться правдой. Яша ни на секунду не верил Геннадию - особенно после того, как он попытался обмануть Ольгу и выманил у неё Бусинку, открывающую проход в прошлое. Раз так - значит и цели у его (ну и, понятное дело, у всех его сообщников) могут быть лишь самые злодейские. И, значит, ему, Яше, еще предстоит в этом разбираться. "Вырванные годы"*, как любила повторять покойная житомирская тётя Циля...
##* Еврейское присловье, означающее нервотрёпку.
Да, ведь еще надо не забыть зайти к Гиляровскому - пока репортёр еще не забыл о нём! Такая удача выпадает нечасто и Яков не собирался упускать шанса поближе сойтись с одним из самых известных московских журналистов. Такие связи, знаете ли, дорогого стоят, особенно на том поприще, которое он для себя выбрал.
А эти шлемазлы, значит, всё-таки решили идти на ту вечеринку? Яша повеселел и принялся обдумывать, что он предпримет в связи с этим обстоятельством.
Глава третья
Пф-ф-хлоп! Бах!
На мешке с землёй, почти в центре нарисованной углём мишени возникло ярко-синее пятно, окружённое мелкими брызгами.
Пф-ф-хлоп! Бах!
Второй шарик с краской задел угол мешка и разбрызгался красным веером - так в натуралистических боевиках принято изображать последствие попадания пули в голову.
Пф-ф-хлоп! Бах!
И третья красная блямба украсила мешок - почти что поверх второй.
- Что ж, весьма недурно, штабс-капитан. - заметил барон. - А скажите на милость, удар, наверное, достаточно болезненный?
Нессельроде усмехнулся.
- Ну мы же не с детишками в пятнашки играть собрались, барон. - ответил он. - Солдату хорошая плюха только на пользу пойдёт - заодно и научится чтобы лишний раз голову под пулю подставлять - тоже полезный навык.
- Но ведь можно, наверное, как-то защитить стрелков? - поинтересовался Фефёлов. Он с интересом вертел в руках "краскомётное ружьё". - Ну, скажем, нечто вроде фехтовального колета. Да и маска как мне кажется, не помещает - ваш красящий снаряд, попав в физиономию, может и глаз вышибить.
- Излишне. - отрезал штабс-капитан. - Этим мы только изнежим солдат. Вполне достаточно, как я указал в моём "Практическом руководстве по организации занятий с краскометами" Указания нижним чинам стрелять только в нижнюю часть тела. Ну и, разумеется, следует одевать солдат в особые балахоны из мешковины - дабы не замарать краской казённую форму. Мешковину же потом отмачивать, отстирывать и использовать по новой. Защитные очки я полагаю необходимыми только для надзирающих за занятиями офицеров.
- Все-то мы о казённом имуществе печёмся. - отозвался барон. Нет, чтобы о людях... Да и какой болван, скажите на милость, во время боя будет думать о том, чтобы занизить прицел? Вы же сами говорили - диковина сия предназначена для обучения стрельбе при столкновении с противником на небольшой дистанции - например, во время боя в городе или захваченной крепости, так?
- Верно. - подтвердил Нессельроде. - Француз Гюстав Реклю как раз и разработал своё краскомётное ружьё по заказу капитана зуавов Дюруа. Тому как раз предстояло обучать своих людей действовать против алжирских мятежников в небольших деревнях и городках, где на первый план выходит не столько слаженность при стрельбе всего подразделения, сколько умение отдельного бойца. В итоге, ударный отряд четырнадцатого линейного полка, которым и командовал Дюруа, блестяще показал себя в Алжирской кампании 1879-го года в Оране и потерял в боях в Оране и Сиди-Брахиме только двух солдат ранеными.
- Вот видите, капитан! - кивнул Фефёлов. - Выходит, зуавов учили действовать отнюдь не в атаке цепями, как вы предлагаете, а в перестрелке на местности с массой искусственных укрытий - например, домов. А как вы будете действовать в таких условиях? Правильно - высунулся из-за укрытия, стрельнул - и обратно. Какая уж тут стрельба в нижнюю часть тела...
- Ну не знаю, не знаю, господа... - покачал головой Нессельроде. - Возможно, вы в чём-то и правы. Но увы, в нашей армии сию диковину похоже, всё равно оценить некому. Как ни старался Владимир Михайлович* внедрить обучение с краскомётами, поддержки эта затея так и не нашла. Только вот я да Арсеньев с Толстым и увлеклись. Остальные, увы, мыслят до сих пор в категории "пуля-дура, штык-молодец" и совершенно не желают замечать прогресса военной техники. Неповоротливость наша российская...
При этих словах Корф иронично переглянулся со своим спутником - молодым человеком, тем самым, памятным офицерам батальона по недавней демонстрации приёмов рукопашного боя.
##* Михаи́л Ива́нович Драгоми́ров генерал от инфантерии, крупный военный теоретик. Ярый сторонник передовых методов подготовки солдат, в том числе - разнообразных военных игр.
- Скажите, капитан, - обратился барон к Нессельроде. - А генерал Драгомиров приглашал каких-то специалистов из Франции, для обучения солдат владению этими...
- Маркерами. - добавил его спутник.
- Простите, как вы сказали, юноша? - переспросил Фефёлов.
- Ну, маркер - ствол пейнт... краскомётный. - ответил молодой человек. - Прикольная конструкция, пневматика. Только вот заряжать хлопотно - куда дольше чем винтовку.
- Да. Ответил штабс-капитан. - это модель два-семьдесят шесть, то есть двуствольная, семьдесят шестого года. Заряжается с казённой части вот так... - и Нессельроде, завладев ружьем, ловко переломил его и вложил в стволы два латексных шарика с краской. Потом клацнул стволами, запирая ружьё - и с натугой взвёл рычаг газового механизма.
- Дальность стрельбы - всего 35-40 шагов. Собственно, это и стало главной причиной отказа от этого метода у нас, в России - слишком малая дальность стрельбы.