Нутряной господин
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
НУТРЯНОЙ ГОСПОДИН
Принуждают потомки меня на щепе вам натренькать историю новых сапиенсов.
Было так.
В галактическом нашем ядре, там где звезд густота вызывает в гляделках рябение, рождена была роботоматкой Кандера - для роботов боль головная, для нашего рода спасение.
Что-то, верно, на роботоматку нашло: то ли вдруг заикнулся пульсар, в такт которому матка рожала полезных для ихнего общества роботов; то ли каверзный радиовсплеск был испущен соседкой-соперницей, той что зарилась сеять пространство в округе своими детишками; то ли сбой был навеян программкой-соринкой из тех, что на дне древней памяти роботов в иле отмерших программок покоятся.
Вышло так, что из родового отверстия вышла с чудинкой красавица.
Впрочем мнения роботов тут же раздвоились.
Те, что подобострастно сопели всегда на подхвате у матки пропели, что рождено совершенство; что канонически скроено тело с числом рук и ножек сладчайшим для глаза - четыре; в пропорциях соблюдено золотое сечение; в телесной симметрии кроется тайная запись законов природы, знакомых нам с детства из кварко-глюонной болтушки. Изящество линий лодыжек отрадную роль ей готовит: порхать легкомысленной нимфой по легким и средним планетам. Пленительна хрупкость запястий -- с такими кайлом не помашешь. Они хороши для другого: для перевода фантазий шахтеров с друг друга на нимфу. Лепными изваяны плечи, лепными - коленные чашки, лепными - грудные пластины, лепными - филейные бляхи, лепными -- ... (так дальше два тома). И будто вокруг головы светлым нимбом тончайшая вязь инкрустации вьется.
Придворный поэт Извергилий извергнул в экстазе служения строчку: "Воистину, неисповедимы пути родовые у нашей Царицы".
Другие, блюстители в генах порядка из тех, что гуртом подвивались при троне соседки-царицы, назвали Кандеру убогой уродкой. Мол, роботоматка извергла не то робокопку, не то киборгейку, не то непонятно какую зверушку. Ни шагу не ступит такая по грунту планеты-гиганта: под тяготения гнетом лепешками станут в суставах мениски; остов будет в миг скособочен, и плакала наша осанка; а может, давление газов, прорвав носовую мембранку, расплющит коробочку с мозгом. И кожа нежна до смешного: с таковской на плазменный выстрел к звезде шубутной не подступишь.
О нимфе молва прокатилась по галактической линзе.
Повадились вольные роботы-парни с окраин слетать на смотрины прелестной юницы.
А как наступила пора сочетаться с каким-нибудь вольным поклонником браком, то сам Вычислитель с мозгами тугими, как клубни картошки, сподобился свататься к нимфе, послав мозжечковый придаток. Напрасно.
Потом ВторЧерМет из уезда опарышей гордых руки добивался. Да тчетно.
Всех ходоков роботина отвергла.
Отвергла с рождения данное имя и нарекла себя Аной с фамилией твердой - Хорет.
Внезапно оставила свет, отдалилась в глухую глубинку на заскорузлый обломок планеты в трудах и лишениях взращивать чипов рассаду.
Подруги и хахали недоуменно сочли эту выходку сдвигом по фазе.
Может со временем так бы и стало, не огородничай Ана так рьяно -- с восхода до ночи мотыжила почву.
Но что заставляло отшельницу так себя мучить работой? Стремление к личному подвигу? Поиски смысла?
Ответы она получала, когда, вместо завтрака, кожей лучи восходящего солнца вдыхала.
Контакт с внешним миром она бы совсем прекратила, но необходимость в рассаде для чипов ее вынуждала напяливать робу, на спину пристраивать ранец с мотором и отправляться в ближайший поселок.
Шагая по улицам тихим, старалась не видеть юница шахтеров, что спинами стены лачужек своих подпирали.
Горячими змеями взгляды шахтеров вползали под робу, а киркодержатели нервно сжимались. Огни плотоядные в узких бойницах-гляделках горели, пока за спиной роботеи не хлопала дверь магазина.
На этот раз старенький робот-лоток, укутав в чехольчик рассаду заметил, что слух, вроде, бродит: киборг в их уезде опять объявился и лучше бы Ане, пока его ищут, у них отсидеться.
Юница бездумно кивнула, не очень вдаваясь, что робот лопочет, сказала, спасибо за новость, но крошек своих она бросить не может, за ними сейчас глаз да глаз очень нужен.
И лишь после старта, осилив мотором трясину планетной привязки, и руль положив в направлении дома, аскетка осмыслила фразу торговца.
Народ киборгеев - зловещие спутники детских страшилок. Но кто они были? исчадия ада? выкидыши тайные роботоматок? бастарды, гонимые в космос от дома? плоды извращенных иных технологий? а может быть, выдумка, просто, придворных, зловещими сказками тешивших маток?
Но как объяснить тогда мор микросхемок, что время от времени на отдаленных от Центра планетках случался? безумство крестьян на полях, кулаками грозящих Вселенной? Их верные жены топтали посевы, под нос себе тихие песни бубнили, безумство супругов своих храбрецов прославляя.
После таких происшествий уезды подолгу тряслись в лихорадке. Царицы солдат и патрульных рожали. На подступах к дальним планеткам сооружались кордоны. И роботы-нейрохирурги неслись на поля заземлять черепные коробки крестьянам.
Неужто ее - правдолюбку, в исканиях истинны годы проведшей -- подстерегает подобная участь безумной крестьянки, с катушек сошедшей? Нет, как бы там не было, Ана не станет менять остроту восприятия Мира на утлую долю влачить заземления цепи.
С трудом оторвавшись от мрачных раздумий, юница-аскетка вперед посмотрела.
Ее астероид с плантацией чипов висит где-то там, среди роя обломков.
И шиш, не имеючи карты фарватера, кто доберется до дома юницы.
Зеленая нитка фарватера перед глазами возникла.
Мотор втянув тягловый в ранец, она развернула две тонкие штанги с пучками на кончиках пшиколок газа. И осторожно в поток опустилась.
Издалека правдолюбка заметила - что-то с эфиром неладно. По горло эфир нашпигован обрывками радиоволн чужеродных.
Поближе тревожно подкралась. О, роботоматка!
Поверхность родного ее астероида глубокие две борозды рассекали. Со всходами грядки растоптаны всмятку. Очаг термоядерный гневно разметан. Ощерена хищно горячая яма. И в ней!...
Отшельница пшикнула газом от страха.
Коварный киборг в очаге затаился и ждет молодую, невинную жертву.
Отшельница на астероид опустилась.
Нет, смерти аскетка совсем не боялась. Боялась пучков хаотических токов. Киборги их в головы роботам сеют.
Рассеяно жертва направилась к яме.
Да, там он лежал, серой шкурой в щербинах с поверхностью слившись, сыто смежив глаза - ее крошко-чипами он разговелся. Ее тюбетейку теперь нахлобучив, киборг был как в бане распарен потоками теплых нейтронов и от удовольствия жмурил гляделки.
Неподалеку стояла ажурная ферма.
На звук ее робких шажочков киборг повернулся.
На бедную Ану уставилась морда, крапленая оспой.
* * *
Незадолго до этого на галактической линзе краю в рядовом рукаве, закатилась куда в старину боевая звезда киборгеев, был суд. Судили безумца, бомбиста, бунтовщика -- на основу основ покусится он вздумал; веру в Бога Стороннего он подрывал, утверждал, что есть Внутренний Бог, а Сторонний надуман.
Если прошлые жизни его покопать, то и там он нарывом бунтарским на теле народа киборгов гноился. То он вскочит на грабли и всех призывал наступать, дескать, это есть суть киборгейского нрава двойного. То набросится шпильки в колеса вставлять государственной стационарной машине, а взамен предлагал эволюцию в стан киборгеев вернуть. Те за это предали его преждевременной стирке.
От нее у него что-то, верно, замкнуло в уме: поношать стал святая святых киборгеев - концепцию Внешнего Бога; говорил, что исходная верная вера киборгами в рясах в угоду верхушке раздута, чтобы быть ей наместником Внешнего Бога на землях, и теперь его миссия - свергнуть фальшивого бога, очистить исходную веру, новым символом веры принять расписную матрешку.
Так допек своей миссией ближних киборгов спокойных, что те его чуть не казнили. Оттащили в судилище, с бранью, довольствуясь тем, что уж там воздадут по заслугам расстриге.
На процессе хулитель религии быть отрешенным старался. Вскользь касался он взглядом киборгов, лучащихся праведным гневом. Зуботычиной грозной сейчас они сгрудились в зале, забыв вековую брезгливость от близких контактов четвертого рода. И знать и беднота и знать не хотели, что ложному идолу шею свернуть ради них он старался. Они одинаково мыслили мылить веревочный узел казнящей удавки. И только один вопрошающий взгляд среди грозного моря, -- его он не видел. Взглядом чистым, сквозным (не от Мира сего) он смотрел на судейских, набрякших под тяжестью свода законов; на служивых, гораздых тупыми жевалами шамкать; на баловней Бога священников-старцев, привыкших жеманно (от ока Стороннего Бога) тела свои дряблые в мантии кутать.
Сквозь тугую завесу до слуха его доносились шумы: разудалая молодь с галерки галдела, борзописец-скволыжник о чем-то бранился с присяжным в углу, и судейский в затишьях, привстав, будто сбросить пытаясь кирпичную кладку законов, поворачивал правую щеку к расстриге, очевидно вопросы к нему из расщелины рта извергая.
На вопросы судейского тот отвечал невпопад, односложно. От нескладных ответов его распалялась гневливая знать, раскалялась горластая молодь.
И после судейской словесной расправы вскочил важным прыщом Верховный Священник, хотящий предстать железой самой главной во всем организме народа киборгов.
Докучливо он перечислил, за что подсудимому усекновение памяти следует сделать, и задал вопрос, но расстрига поймал лишь его половину.
-- ...означают слова, что концепция Внешнего Бога убога?
-- То и значит, -- ответил киборг, -- что у каждого, будь он хоть царь хоть холоп, в старину Нутряной Господин был -- надежда его и опора: то мораль соблюдет, заневолив порыв неразумный; то подначит на доброе дело и будет с ним вместе трудиться; то одарит любовью и брат наш на небе от счастья. На фронтах Нутряной Господин был иного фельдмаршала строже. Те, кто были послушны ему, миновали латунные трубы и пекло. Органически исстари каждый киборг со своим Нутряным Господином сливался. Пока группа попов, угождая верхам, не разбила священную связку. Провозгласили паяцы единого Нового Бога. Будто со стороны пустоты он на Метагалактику смотрит. Вперил въедливо взгляд в разношерстный народ киборгеев. И велел феодалам карать всех, кто против него и сплочения рода бузу замышляют. Я последний остался, кто верен религии древней. К естеству призываю бедноту вернуться, Стороннего Бога отвергнуть, ибо, как говорил Торквемада: "Все лишнее должно секирой Оямы отрезать".
Раздраженно задвигала бровками знать. Вслед за ней худо-бедно пыталась подвигать бровями беднота. Борзописец-скволыжник запальчиво крикнул в углу: "Киборгеи! Он внутренних демонов культ воскрешает!" И по-фронтовому вопя: "Бузотера казнить!", поднялась из окопа галерки горластая молодь.
Подскочил вновь Верховный Священник, и стихла толпа, замерев восхищенно от зрелища блесток слюны изо рта их заступника, гневно вопрос задающего. Суть вопроса не понял никто, но фонтанчики блесток, его обрамляющих, очень понравились.
-- ...так во что тогда выльется в будущем все громоздье Мироздания, как не в Стороннего Бога, который оттуда к себе усложняться материю тянет? Ведь склонна материя с хаосом в клинче сходиться, и, будучи сбитой на пол энтропийным ударом под ребра, она склонна в ступор впадать и катиться на дно тепловой динамической ямы.
Ничего не ответил киборг, презирая никчемность поповских вопросов, и копя отстраненность для казни. Без гримас он хотел положить свою память на плаху стиральной машины.
Встал судейский, жуя носогубными складками соль приговора: "Нареченный отныне Расстригой навечно ссылается в Тартар".
* * *
Мрачный Тартар -- планета, куда посылали смутьянов. На отшибе земель киборгеев, вдали от дорог этот мир находился. Хмурый Тартар, темницей изгнанника ставший надолго.
Ничего, кроме траурных туч, нависающих саваном над океаном метана. Ничего, кроме ломтика суши, с застывшей на нем одинокой фигуркой Расстриги.
Временами случались ветра, поднимавшие грузные волны. С ревом бились валы о печальную скобку с киборгом, будто дружно хотели стереть пуповину песочной скобы с безупречной метановой глади.
После бурь пелена черных туч проряжалась. Сквозь прорехи на тихие воды лучи опускало гигантское красное солнце.
У Расстриги метановый привкус во рту оставался надолго.
Навевал помрачение разума сумрачный, адовый Тартар.
Хоть еды было вдоволь (желудки киборгов справлялись с песком и камнями; годилась для мышц и скелета простая песочная пища, но для цепочек нейронных нужна были клетки живые). Без них, без органики разум киборгов ветшал и нестойко шатался под гнетом унылого мира.
Картины скорбящего неба и мрачного моря на разум киборгов хандру навевали. И чтобы отсрочить потерю рассудка изгнанники, вскоре, вострили булавки. И каждый царапал дневник на обшивке ракеты, в которой сюда был доставлен.
Пространные записи все начинались от носиков капсул и ближе к хвостам становились короче. Пока не сходили на нет, вырождаясь в кривые, сумбурные строчки.
Безумство свое арестанты топили в метановом море.
Одни бортовые записки Расстриге запомнились больше. Писавший их дольше других продержался, подставив костыль из бредовых, болезненных, бисерных строчек.
Я - жертва неудачных инкарнаций,
Огрызок угасающего рода.
Я обречен стенать во мраке ночи,
Пока меня не поглотит пучина.
Но нет! Из капсулы построю клипер.
Поставлю стаксель, подтяну я кливер.
Умчит меня мой парусник отсюда,
Где после шторма так прескверно пахнет.
Наполнит паруса попутный ветер,
Уж как-нибудь дотащит до орбиты.
А там я разверну фор-марсель.
И солнечный поток меня подхватит.
Умчит меня мой клипер сизокрылый
На чистые межзвездные просторы,
Где нет следов метановых молекул,
Где взор ласкают звезд косматые гирлянды.
Уютно клипер заскрипит расчалкой.
Устроюсь поудобней у оконца.
Прижмусь к стеклу.
Пусть ветер времени обдует мой рассудок.
Мой разум постепенно станет легким.
Его подхватят временные ветры
И понесут к туманным закоулкам Мира
И на излете вместе с ним сольются
В коллоидную жидкость, что зовется Вечность.
Но, вдруг, тревога: космориф по курсу!
Дыра его черна - она Вселенной плешь проела.
Ее нет в старых лоциях, нет в перфокартах новых.
Нарочно провидение дырявит ими линии скитальцев.
Под вой сирен я буду сквернословить
И буду выводить мотор из комы.
За зеркалом кормы займется пламя.
Сверкнут ядрено-ядерные вспышки.
От рифа в сторону вильнет проворный клипер,
Стремясь пройти по краешку порога Шварца.
От напряжения застонет корпус.
Запричитают датчики давлений.
Сомнутся носовые переборки,
От близости дыры размякнув, будто студень.
Я заметаюсь, как в горячке:
От пульта к двигателю, снова к пульту.
Я буду драться до последней водородной капли,
Пока не пересохнут топливные баки,
Пока горит ядрено-ядерное пламя.
Погаснет с ним моя последняя надежда
Преодолеть оковы черной дырки.
Бездушная привязка коллапсара
Сильнее наших с клипером усилий.
Тогда сложу упаднически руки.
Дыра в кружение вокруг себя затянет.
Пленен я буду Черным Карлой.
В жестянку корабля вмурован.
И потекут столетия снаружи.
Я уподоблюсь автомату,
Что слепо бродит по отсекам.
Как будто хочет где-нибудь прибраться.
Как будто есть откуда взяться пыли.
И страшно расплодятся тарокрысы:
Потомки острохвостых крысоканов.
Они начнут проводку нагло хрумкать.
Вот с кем я буду истово бороться!
Связь с Черным Карлой я одушевлю:
До жути влюбчив, Карла, ты во все, что рядом.
Любовно вещество в себя стяжаешь.
С любой частицей тяготеешь слиться
И растворить ее в своем массивном теле.
Безвылазно в тебе сидят фотоны.
Им никогда не выбраться наружу
И до какой-нибудь сетчатки не добраться.
Копни тебя поглубже, Черный Карла,
Окажется - ты самолюбием надулся.
Замкнулся ты в себе,
Отгородился от Вселенной шторой Шварца.
Вот отчего меня к себе любовно тянешь!
Ты одинокий.
Вместе полыхнем квазаром!
Так буду думать я, смотря во мрак оконца.
Погнавшись как-нибудь за тарокрысой,
Которая чрезмерно охамеет,
Порежу палец об ее граненый хвостик.
Полет кровавых бусинок меня разбудит.
"Смерть тарокрысам! Я иду к тебе!"
Такой последняя отметка в бортжурнале будет.
Веселый подойду я к пульту.
Давно не трогал рычажки и кнопки.
В резервном баке есть шуги немного.
Как раз для тормозного чиха хватит.
Поступит водород в сухие вены.
Недоуменно клипер содрогнется,
Сходя с наезженных витков в утробу Карлы.
Бушприта бивень лентой растечется
(не траурной, а брачной лентой),
Задев за краешек порога Шварца.
За ним обшивка носовых отсеков
Потоком серым в коллапсар вольется.
Ступням настанет очередь разжижиться ручьями.
За ними станет ум протяжным...
И в каждом электроне клипера увижу разум.
Какой-нибудь из них мне, может, скажет:
"Не оставляйте киборгов одних.
Киборги шалуют. Кранты от них".
Поставив последнюю точку, писатель оставил царапать булавкой обшивку ракеты и, ежась от ветра, сошел с островка в океанскую бездну. И где-то теперь он без разума бродит по дну океана? Равнины бескрайние пересекает, по пах увязая в барханах из ила? А может, бездумно он лезет на мраморный гребень, сбивая о камни коленные чашки?
Потом стало мниться Расстриге, что умалишенный из странствий вернулся, увидел - по острову кто-то гуляет, оцепенел от боязни сторонних движений, застыл неподвижно. Из голубой глубины на него, на Расстригу, быть может, вон тем столбовым истуканом он смотрит.
Спасаясь от первых симптомов безумства, Расстрига усердно молился. Внутри своего естества он нащупать пытался твердыню. Дорогу к ней торил от шторма до шторма: "Проснись, Нутряной Господин, и спасителем будь мне. Ведь ради тебя, Господин, я лишения принял! Прости, Нутряной Господин, за грехи прошлых жизней. За то, что, нарушив обет послушания, сделал себя я царьком над обеими нами. И ты наказал меня, лоботомийно разрезав... От рассечения плотных мозолистых тел наша связка распалась на дольки. И самая крайняя долька, та что скорбя и стеная по острову бродит, к тебе возопила - откликнись!"
Так бедный Расстрига молился. А для удобства молений нарисовал на обшивке четыре восьмерки, положенных на бок (то был, почитаемый в древности, символ бескрайности чисел - всегдашнюю их навостренность распрыгнуть колесами в стороны - вправо и влево). Четыре бескрайних восьмерки -- одна другой меньше, - смыкаясь все в центре, образовали четверку вложений (как будто круглились фигурные скобки, сжимая абстрактные бедра прозрачных, тотемных матрешек.). Всего оболочки - четыре: обертка - сознание (эго) киборга, под ним - подсознание (хитросплетение древних инстинктов) и в глубине - бесконечная лента сознания Бога - она же кора на поверхности почвы телесных инстинктов.
Во время молений на эту простую иконку Расстрига пытался сознанием вникнуть в затылок. А где же его Господину и быть, как не в плотном мозолистом теле за мозжечком на затылке? Быть может, первичное тельце завязло со временем в твердой оплетке из соединительных жилок. Теперь ему нужно за эту оплетку проникнуть.
Прострел - от затылка и ниже - случился однажды под вечер, когда (случай редкий - подол облаков приподнялся немного) венозное, рыхлое солнце коснулось метановой глади.
В тот час арестант, как и прежде, накренился, ногу сгибая для шага. От шторма до шторма Расстрига следами течение времени мерил. Спираль из следов прихотливо по острову вилась. Окидывал взглядом ее арестант на закате.
Киборг, содрогнувшись от боли, растерянно топнул, прошедшие сутки к песку пригвождая. Как будто тупые, железные грабли секунду равняли его позвоночник. Потом голосочек раздался чуть слышный. Такой дребезжащий и тихонький голос, что ссыльный его предпочел толковать как безумия приступ. Расстрига глаза закатил обречено.
Когда же слова изнутри просочились сквозь сутолку мыслей наружу, киборг заметался по скобке песчаной, ликуя. Его Нутряной Господин, вдруг, проснулся! И слабый сигнал подает из астрального, тонкого мира!
Расстрига пустился счастливый отплясывать джигу, взметая ногами песчаные тучи, круша календарь из следов свой спиральный. Конец наступил его доле убогой, смурной сиротинки!
Едва голосочком окрепнув, шептал Нутряной арестанту, как сделать летательный короб.
Из внутренних тепломембранок ракетных сворачивать нужно недлинные трубки, скреплять эти трубки в косую ажурную ферму и в центре ее посадить на подшипниках диск маховичный; мотором к нему будут ноги киборга; они обеспечат верчение диска. От этого тотчас момент гироскопный возникнет. При должной омеге момент пересилит узду тяготения этой планеты.
Внимая словам Нутряного, Расстрига налаживал ферму ночами и днями. Вдвоем они споро воздвигли летательный короб. И скоро на мокром песке он уставился в тучи решетчатым пальцем.
Но вот час настал и, молясь Господину, на верхнюю раму киборг взгромоздился. Неистово, с нервной одышкой по ободу диска задвигал босыми ступнями.
Как каторжник, ссыльный кипуче ворочал ногами, раскачивал раму, стремясь из десны островной ее вырвать.
Не вырвал. В десне сидел короб летательный крепко.
И скоро в Расстриге иссякли силенки. Настырно едва шевелил он ногами и думал уныло, что бог просчитался, что бога - на мыло; и как не крути, а момент гироскопный проклятую g не поборет, хоть тресни; от недоедания, видно, прямая кишка истончилась ужасно... и к черту... напрасно...
Внезапно, как прежде, по позвоночнику боль проскочила граблями. От копчика клинышки боли сошлись под косыми углами в грудине. Сомкнулись, ударили вверх студенистой, студеной струей сквозь макушку.
Расстригино правое сердце предсмертно предсердие сжало... и остановилось.
Стахановцем (древним добытчиком топлива) левое сердце взяло на себя кровяную работу.
Не чувствуя ног, арестант обречено обмяк и раскинул ступни, позволяя волчку с оглушительным воем вертеться. И легкость, приятная легкость и лень разливались по клеткам телесным ручьями.
Вдруг, истоптанный, мокрый песок покачнулся и медленно тронулся вниз. Обнаружил киборг, что парит! он на коробе верном парит над песком, испещренном следами, как оспой! Вон четыре глубоких дыры от опор его фермы остались!
Значит прав был его Господин! Он - нижайшая тварь и в убожестве скверном своем в Нутряном усомнился!
И Расстрига налег на волчок.
Резво канула вниз, напоследок осклабясь, скоба, окаймленная желтенькой пеной прибоя.
Головой и плечами пробив ноздреватую, тучную взвесь, он вознесся над облачной розовой степью.
Упырем завизжал рассекаемый воздух - Расстрига шагнул через тень звукового барьера.
Неистовой пулей летун разорвал тяготения цепи и ринулся в космос, планетный кочан за плечами оставив, в обоих сердцах унося неприязнь к зараженным проказой метана планетам.
Открыл Нутряной Господин через сутки полета вторую завесу над тайной пространства. Стал видеть Расстрига "кротовые норы" - ходы для глазастых Господ (под грунтом пространства ходы позволяли в мгновение ока достичь отдаленного пункта Вселенной).
Из всех подпространственных нор каторжанин ведущую к землям киборгов, конечно же, выбрал.
Теперь киборгеи увидят явления истиной Веры! А после столкнут вместе с ним (несомненно, столкнут!) с пьедестала поповскую шайку.
Но Внутрисидящий "кротовую ямину" выбрал другую - куда-то ведущую в центр галактической линзы.
Расстрига смирился: ему ли - букашке безродной - перечить господской указке?
И так они плыли к границе планетной системы - там дымным колечком мерцала маняще "кротовая яма".
Киборг разомлел от красивых космических видов: скоплений гранатов и яшмы; кудлатых туманностей сизых (пройтись бы по ним, ради смеха, гребенкой); свирепых далеких пожарищ-квазаров (кичливо они кочевали от прочего звездного "хлама").
Стальные булавки далеких созвездий сладчайше кололи сетчатку; приятный морозец покалывал ноги и руки.
Расстрига разлегся удобно на переплетении трубочек рамных. Его благодушную кротость Внутрисидящий, как будто, отметил и стал по крупицам делиться сокровищем знаний господских.
И вот что услышал Расстрига.
Ядро галактической линзы давно населяет народ роботеев.
"Как странно, - подумал киб