|
|
||
Между картонками виднелось отверстие,
словно окошко, но маленькое-маленькое,
и оно открывалось в страну чудес,
о которых рассказать невозможно. Краски,
для которых нет названия. Чувства, рядом
с которыми лунный свет в ветреную ночь
кажется пригоршней пыли.
Я почувствовала, как слезы, обжигая глаза,
заструились по щекам — не знаю,
от блеска или от восторга. Я смигнула их
и все смотрела, смотрела...
© Зенна Гендерсон «Что-то блестящее...»
— Иногда мне кажется, что всё самое плохое с нами уже произошло, — сказала Велька.
Мы стояли на крыше многоэтажки и смотрели вдаль. Это было то время, когда решётки у причердачных лестниц уже появились, но видеокамер ещё не было. Здешняя решётка была установлена «на отвяжись» и проход к лестнице перекрывала не полностью. Велька обнаружила, что крайний прут шатается и вообще приварен только одним концом. Она держала его отогнутым, пока я пролезала через решётку. Затем мы поменялись и к лестнице пролезла Велька. А дальше мы тихо поднялись наверх и вышли на крышу.
Вид с крыши открывался потрясающий. Мы смотрели на лесопарк, переходивший на горизонте в настоящий лес, а за нашими спинами медленно садилось Солнце. Небо над нашими головами было ещё вполне дневным, ярко-лазурным, но над лесом уже наливалось тёмной ночной синевой, сквозь которую постепенно проступали звёзды.
— Ой, — сказала я Вельке, насладившись видом. — Опять ты за своё. С Витькой поссорилась?.. Смотри, как красиво... Я бы музыку сейчас послушала, космическую какую-нибудь. И потанцевала бы. Слушай, ты не в курсе — это правда, что скоро будет метеоритный дождь?.. Давай устроим здесь дискотеку! Представляешь — ночью, под падающими звёздами!..
В моём предложении не было ничего фантастического — август был тёплым и ясным, а между крышей и верхними квартирами располагался большой технический этаж с лифтовым оборудованием. Если не врубать музон совсем уж на полную, никто из жильцов и не услышит.
Парни, конечно, согласились бы без вопросов. Я хихикнула, представив, как Витька с Серёгой протискиваются сквозь решётку. Хотя обстоятельный Серёга скорее всего просто выломал бы прутья, как сделал это с оградой кладбища, куда мы в своё время часто захаживали по ночам щекотать нервы.
Велька покачала головой.
— Ты не понимаешь. Тут всё ужасно. Люди стареют, умирают... Кто угодно может убить или мучать голубя, кошку или собаку, и ему за это ничего не будет. Друг друга люди тоже мучают и убивают. Да и сами по себе мрут очень быстро... Здесь всё неправильно. Всё какое-то грубое, неуклюжее, уродливое... Это настоящий ад.
Велька легко вскочила на парапет, отделяющий крышу от пропасти в пятнадцать этажей. Посмотрела мне в глаза.
— Я так больше не хочу.
Что мне оставалось делать?.. Хорошо, что я предвидела подобное развитие событий и заранее подготовилась. К моменту окончания Велькиного монолога я уже глубоко и редко дышала, а моё побледневшее лицо покрылось капельками пота.
— Кажется, дискотека отменяется, — сказала я, натужно улыбаясь. Схватилась за правую сторону живота и начала медленно садиться, держась левой рукой за одну из многочисленных антенных опор, торчавших в этом углу крыши.
Велька мгновенно спрыгнула с парапета — но не туда, куда собиралась, а в другую сторону, ко мне.
— Что с тобой?!..
— Н-не знаю... Может, отравилась...
— Похоже на аппендицит. Тебя нужно в больницу, срочно!..
...Дальше, действительно, была «скорая» и больница. Аппендицита у меня не нашли — хотя едва не разрезали мне живот просто в порядке проверки, очень уж умело я симулировала. Сильно напугала родителей и, понятное дело, мнительного Серёгу, который не отходил от меня ни на шаг и каждый вечер изгонялся санитарами из палаты буквально с боем. Велька с Витькой тоже ходили ко мне каждый день всю ту неделю, что я там провалялась. Об эпизоде на крыше мы не разговаривали ни тогда, ни потом. Однако я узнала, что за день до того случая Велька и правда крупно поругалась с Витькой.
Но проблема заключалась, конечно, отнюдь не в их очередной ссоре. Велька всегда была человеком настроения, только вот прыгать с крыши из-за скандала с парнем она бы не стала. Скандал мог лишь немного подтолкнуть её, направить Велькины мысли в плохую сторону, заставить думать о том, о чём лучше не думать и вспоминать то, о чём лучше не помнить. Ничего хорошего такие размышления всё равно не приносят — мне ли не знать?.. Поэтому я и смогла вовремя определить, что Велька задумалась о чём не следует и переключить её внимание на другое.
В отличие от Вельки, которая по жизни заводная экстравертка, редко унывающая по любому поводу, я остаюсь наедине с собой гораздо чаще. И помню гораздо больше.
Помню невероятные колонны из мрамора и света на высоком красивом холме. Помню неувядающую природу, помню прекрасных птиц и волшебных зверей, помню захватывающий танец радуг и молний в бездонном небе над этим холмом. Помню другие холмы со сказочными дворцами на вершинах, обрамлённых зеленью величественных парков. Помню причудливые водопады и стремительные фонтаны, помню летающие острова и летающие озёра, помню ледяные зеркала высотой с дом, от которых тянуло бодрящим холодом...
Я пыталась это нарисовать. Даже специально начала заниматься живописью ради такого дела. Но быстро бросила — слишком уж сильную грусть навевало это занятие. Щемящая тоска сжимала сердце и отбирала всякое желание жить.
А ещё я помню, что там не было времени. То есть, время было — но мало похожее на здешнее. Любой момент можно было прожить, как настоящий, в любое мгновение вернуться. Или, точнее говоря, там просто не было ничего, кроме настоящего — и я, как и все тамошние существа, жила во во всех моментах сразу. Это трудно объяснить тому, для кого настоящее — постоянно ускользающие полсекунды между бесконечным прошлым и бесконечным будущим. Но только это и есть истинная жизнь, которой нас лишили. Нас — это меня и Вельку, которую я тоже помню. Жизнь в здешнем времени, по сравнению с той — мучительная пытка вечной гибелью мгновений, раз за разом безвозвратно уходящих в прошлое, которое не возвратить. То немногое хорошее, что встречается в этом мире — в принципе невозможно удержать, оно обязательно кончается, вытесняемое неизбежным увяданием и смертью.
Я не знаю, помнит ли меня Велька. Наверное, помнит — хотя бы смутно. Потому что она меня тоже узнала, когда мы первый раз столкнулись в школьном коридоре. Столкнулись — и тут же взялись за руки, как давние подруги. Мы были в тихом восторге друг от друга — что трудно объяснить иначе, кроме как взаимным узнаванием после трагической разлуки. Мало ли наивных и общительных девочек-одногодок учатся в школе в параллельных классах?.. Но такая искра проскочила только между нами.
С тех пор мы почти не расставались. Мы говорили обо всём — и лишь одну тему старательно обходили. Я, конечно, пыталась осторожно её поднять — но Велька сразу же мрачнела, впадала в тяжкую задумчивость и даже депрессию от малейших намёков. Поэтому я быстро поняла, что лучше, наоборот, не позволять ей размышлять в этом направлении. Вероятно, она приняла всё то, что с нами случилось, ещё ближе к сердцу. Или просто лучше помнила, почему именно всё произошло, почему мы с ней тут оказались. В этом аду, ставшим уже привычным. Я-то как раз именно это забыла напрочь. Впрочем, может быть, оно и к лучшему...
Есть вещи, о которых лучше не думать — однако удержаться невозможно. Если бы я была уверена, что самоубийство — выход, я бы давно рассталась с этой жизнью. Увы, нет никаких оснований полагать, что суицид поможет. Наоборот, есть веские доводы за то, что такая простейшая «попытка побега» только ухудшит ситуацию. Не случайно почти все здешние религии осуждают самоубийство.
Но умирать вместе с каждым уходящим мгновением слишком мучительно. Да и зачем?.. В ожидании «естественной смерти» — за которой тоже непонятно что?.. Освобождения-возвращения после неё никто не обещал. Как будто смерть может быть естественной, ага...
Да, в этом мире есть, на что отвлекаться — и плохого хватает, и даже хорошее присутствует. Так беспризорнику, выросшему в трущобах, всегда есть, чем заняться — а пара монеток, найденных на помойке, может сделать его счастливым на целый день. Но это лишь потому, что он не знает другой жизни.
Я — знаю. И Велька тоже.
Хорошо, когда рядом есть такая подруга — пусть даже о самом важном с ней не поговорить. Но можно помолчать — и, пожалуй, это даже важнее.
После того случая на крыше прошло много лет. Больше мы с Велькой на крыши не забирались — и гулять по вечерам тоже перестали. Как-то так само собой получилось. В кино по-прежнему ходили вместе, в музеи, на танцы, в институт — мы поступали в один и тот же и попали в одну группу — но только не гулять в сумерках.
Потому что звёзды в этом мире зажигаются точно так же, как и в том. Звёзды над лесом.
Недавно мне пришлось лететь на самолёте и он долгие минуты заходил на посадку во время заката. Я смотрела в иллюминатор и не могла оторваться. А приехав домой напилась до беспамятства.
Завтра позвоню Вельке, возьму в охапку свои старые рисунки и завалюсь к ней. И пусть будет, что будет.
Надо же что-то делать. А у Вельки дома много книг. Они стоят на полках в два ряда, один за одним.
Несколько месяцев назад, будучи у неё в гостях, я вытащила пару томов, пока Велька отсутствовала в комнате. Достать их оказалось легко — из чего я сделала вывод, что Велька нередко пользуется книжками из второго ряда. А там стояли труды по магии — разнообразные книги и книжечки, брошюры и фолианты на разных языках. Совсем не похоже на Вельку, которую я знаю в этом мире, но такую библиотеку быстро не соберёшь. Что ж, значит, она уже давно ищет выход получше прыжка с крыши. Пора нам об этом поговорить.
В аду тоже можно неплохо обустроиться. И забыть, где именно живёшь.
Но это лишь пока не увидишь, как зажигаются звёзды над лесом. Думаю, мы с Велькой видели это уже достаточно.
Пришло время действовать.
|