Посматривая на водителя, Павел вовремя заметил, что тот начинает клевать носом.
- Иди-ка ты поспи пару часов, - приказал капитан, - я сам пока поведу. Выполняй!
Тягачи шли в полной темноте, по бездорожью. Зажигать фары было строжайше запрещено, и шедшие сзади натыкались на тёх, кто шёл впереди, скрежетало сминаемое железо, а иногда раздавались крики боли - под слепой удар попадали люди. Командиры машин стояли на подножках, а то и сидели прямо на капотах, до цветных пятен в глазах всматриваясь в непроглядную тьму, чтобы избежать столкновения.
Первая танковая армия скрытно выдвигалась в район сосредоточения, хоронясь от воздушной разведки противника. Немцы уже знали: где концентрируются русские танки, там обязательно жди наступления, и поэтому войска двигались по ночам, стараясь как можно дольше оставаться незамеченными.
Под Шепетовкой отдыхали недолго. Оперативная обстановка на Украине позволяла окружить и уничтожить 1-ю немецкую танковую армию, а затем выйти к Карпатам. Армии Катукова - опытной, закалённой и проверенной в боях - в предстоящей операции отводилась важная роль. Некогда было ждать, пока подсохнут дороги - 15 марта 1944 года соединения армии вышли из-под Шепетовки в выжидательный район. Шли за сто километров, утопая в непролазной грязи по колено и по оси, вытаскивая танками застрявшие орудия и тягачи. Боеприпасы везли на лошадях - у Казатина было захвачено множество лошадей, и на них посадили пехоту, используя вместо сёдел подушки и скатанные шинели. "Мотокавалерия" шла по обочинам, напоминая средневековое войско или запорожских казаков времён Тараса Бульбы.
Сто километров прошли за два дня, невзирая на распутицу. Семнадцатого дня марта месяца главные силы армии подошли к Тернополю, а утром двадцать первого наступление началось.
Не раз и не два видел потом Павел Дементьев в сорок четвёртом и сорок пятом годах начало очередного наступления русских войск, и всякий раз у него замирало сердце при виде этого зрелища.
...Тяжёлые бомбардировщики - наши, русские! - шли волна за волной, грохотала крупнокалиберная артиллерия, мешая с грязью передний край обороны немцев, огненными водопадами лились потоки реактивных мин. А на рубеж атаки тем временем уже выходили танки - "КВ" и "Т-34", русское оружие, выкованное русскими руками для сокрушения Зверя. В восемь утра огневой вал артподготовки покатился в глубь немецкой обороны, взлетела зелёная ракета, и вздрогнула земля от рёва мощных танковых моторов. Поле стремительно затягивалось сизой дымкой выхлопных газов: десятки и сотни бронированных машин чётко и слаженно пошли в атаку. Атакующие танки казались Павлу живыми слитками металла, но теперь эта стальная лавина катилась не с запада на восток, а в обратном направлении.
Артиллерийский дивизион двинулся следом за танками - поддерживать танкистов огнём с закрытых позиций и прямой наводкой доламывать уцелевшие немецкие доты. Успех обозначился почти сразу: оборона немцев была прорвана на глубину от двух до четырёх километров. В прорыв тут же устремились мотострелки, расходясь веером, - свежая рана на теле Зверя расширялась, как будто распарываемая ножом. Танковые бригады вырывались на оперативный простор - русский меч вонзался всё глубже и глубже.
Передовые группы танков, по три-пять машин в группе, появлялись в глубоком тылу немцев, вносили сумятицу и сеяли панику. А за ними шли танки второго эшелона - эти уже брались за дело основательно, сокрушая тыловые гарнизоны и устилая дороги давленной немецкой техникой. Сказывался опыт предыдущих боев: армия выбрасывала далеко вперёд сильные ударные подвижные отряды из состава танковых и механизированных корпусов. Эти бронеартиллерийские кулаки били больно - прокладывали путь основным силам армии, захватывали и удерживали ключевые пункты и транспортные узлы. Танки шли по тылам, а кругом горели деревни - избы, овины, стога. В воздухе кружились миллионы обугленных соломенных соринок и стоял трупный запах - отползавший на запад Коричневый Дракон не мог не гадить, уничтожая за собой всё, что только успевал: и дома, и людей...
Немецкая оборона трещала по швам и расползалась, словно гнилая ткань - прорыв расширился с десяти до шестидесяти километров. Немец сопротивлялся кое-как, огрызался слабо и невпопад - куда страшней оказалась подольская грязь, о которой Дементьеву не хотелось вспоминать даже много лет спустя. Даже танки шли по ней с трудом, а машины и орудия приходилось буквально нести на руках - солдаты и офицеры, подоткнув под ремни насквозь промокшие полы шинелей, дружно выволакивали застрявшую технику; скорость движения порой не превышала пяти-шести километров в сутки. Однако и немцам было не легче, к тому же их постоянно долбила с воздуха наши штурмовая авиация - вдоль дорог громоздились уже никому не нужные машины, повозки, пушки, полевые кухни. И от этого зрелища Павлу (и не ему одному) легчало и хорошело на душе - гоним нечисть поганую, гоним!
Двадцать четвёртого марта, через три дня после начала наступления, передовые части Первой танковой вышли к Днестру. А за рекой уже видны были вершины Карпат, покрытые белыми шапками то ли снега, то ли меловых отложений.
* * *
Днестр - река серьёзная. Двести метров бурлящей воды, набухшей от половодья и кое-где лезущей на берега, не перепрыгнуть и не перейти вброд, а понтонные части отстали из-за чёртовой распутицы. Оставались подручные средства - лодки и баркасы, которые удавалось найти окрест, самодельные плоты, железные бочки. Время поджимало - войскам надо было как можно скорее форсировать реку и закрепиться на том берегу, пока немцы ещё не опомнились и не пришли в себя. Мотострелки пересекали Днестр на самоделках, но танк в лодку не поставишь. Выручили разведчики Подгорбунского, угнавшие у немцев понтоны и на танках притащившие их к переправе. Дело пошло быстрее, на противоположном берегу реки появился плацдарм, а тем временем подоспели и наши армейские понтонные части. По наведённому ими мосту потоком пошли танки и артиллерия, с ходу вступавшие в бой.
Разведчики захватили небольшой городок Бучач, разгромив местный гарнизон, но тут же запросили помощи - немцы контратаковали. Комбриг Липатенков перебросил к Бучачу дивизион Власенко и 67-й танковый полк.
Колонна артдивизиона встретила танкистов на окраине Бучача - смяв немцев, танки шли дальше. Павел смотрел на грозные боевые машины, на лица командиров и башнёров, по пояс высунувшихся из люков, и думал о том, кто из них вернётся живым из стелющегося тумана, в который уходили сухопутные броненосцы, - сопротивление немцев нарастало.
Артиллеристы заняли городок, где размещались тыловые части противника - склады, ремонтные мастерские, пекарни. Бой здесь был уже кончен - Дементьев увидел колонну пленных немцев. Их было человек сто, они брели по улице под охраной всего четырёх наших автоматчиков. А вокруг колонны мотыльками увивались местные молодые женщины, с жалостью поглядывая на пленных, выискивая среди них знакомых и пытаясь с ними заговорить.
- Смотри-ка, Василий Прокофьевич, - сказал Дементьев Власенко, показывая ему на пленных и на снующих вокруг них женщин, - не иначе как эти панёнки дружков своих сердечных жалеют. Отогнать бы их надо от колонны, а то как бы чего не вышло. Они...
Павел не договорил. Над колонной взвился заполошный крик. Один из немцев тугим клубком выкатился из рядов пленных и опрометью бросился бежать. Он бежал огородами к лесу, начинавшемуся прямо за окраиной городка, не обращая внимания на крики конвоиров. Один из солдат вскинул винтовку - осечка. А немец продолжал бежать, перепрыгивая через невысокие заборчики с лёгкостью зайца, за которым гонятся собаки. И тут Дементьев увидел то, что можно назвать массовым сумасшествием.
Батарейцы толпой кинулись за беглецом, стреляя на ходу из карабинов и автоматов. Немец упал, а они подбежали к нему и начали яростно бить его ногами и прикладами.
- Назад! - закричал Павел, подбегая к ним - Прекратить! Вы что, с ума посходили?
Солдаты словно очнулись от безумия. Они расходились, отводя глаза, а Дементьев подошёл к упавшему немцу. Его передёрнуло - за считанные минуты пленного превратили в кровавое месиво, лишь отдалённо напоминавшее человека. Немец ещё дышал, пузырьки воздуха прорывались сквозь кровяную лепёшку, оставшуюся от его лица, но Павел видел, что несчастный уже не жилец на этом свете - в измолотом теле немца наверняка не осталось ни одной целой кости. Немного поколебавшись, Дементьев вытащил из кобуры пистолет и дважды выстрелил в большое и грузное тело пленного, прекращая его мучения.
"Какая это страшная штука - ненависть, вырвавшаяся на свободу, - подумал он, пряча оружие, - и как быстро опьянённый ею человек перестаёт быть человеком...". Павел понимал, что это тоже война, но на душе его было гадко - ведь он не смог предотвратить бессмысленное убийство безоружного пленника.
Вернувшись в свою походную машину, он прилёг на топчан, закинул руки за голову и попытался заснуть. Не получилось - перед глазами стоял размазанный по земле пленный, и звучал в ушах его предсмертный хрип. Павел никогда и не думал считать, сколько немцев сгорело в танках, подожжённых его снарядами, и скольких из них скосила шрапнель батарей его дивизиона, и не испытал к этим убитым ни малейшей жалости. Не жалел он и тех немцев, которых собирались повесить в селе Софийском - поделом, - но эта дикая расправа не шла у него из головы. "Не иначе как баба его бежать надоумила, - подумал Дементьев, - беги, мол, дролечка, я тебя под подолом спрячу". И тут он услышал музыку - где-то рядом играли на фортепьяно.
Выбравшись из машины, он огляделся. Музыка доносилась из большого красивого дома неподалёку от стоянки штабных машин дивизиона. Подойдя к этому изящному дому, не тронутому войной, и толкнув незапертую дверь, Павел оказался в большой комнате, к которой лучше всего подходило слово "гостиная". Там он увидел нескольких своих солдат, заворожено слушавших игру красивой польки в длинном платье, сидевшей за фортепьяно. Вряд ли кто-нибудь из батарейцев слышал эту музыку раньше, и тем более не знали они, кто её автор, но чарующие звуки, резко контрастировавшие с тем, что творилось вокруг, брали за душу - прекрасная пианистка играла превосходно, и бойцы стояли и слушали.
Увидев капитана, артиллеристы смутились, помня о том, что случилось на огородах всего полчаса назад, и потихоньку потянулись к выходу. А полька встала, раскланялась и на украинском языке объяснила, что так она приветствует доблестных русских солдат. Откуда-то появились ещё две польки постарше и, мило улыбаясь, предложили "пану офицеру" чай. За столом зашёл разговор о тяготах войны, и Дементьев, хоть и понимал щебечущую речь полячек с пятого на десятое, догадался, что они знают об инциденте с бежавшим немецким солдатом, и что их очень интересует судьба остальных пленных. И ещё он понял, что польки волнуются за них не из общегуманных, а чисто из личных, амурных соображений. Их мужей разбросала война, никто не знал, живы они или нет, а панёнки тем временем крутили любовь с завоевателями. "Неужели и у нас было то же самое? - подумал Павел, вспоминая Катю из Харькова и её слова "не отдавайте нас снова немцам, пожалуйста". - Нет, не верю - не хочу верить!".
* * *
В Бучаче дивизион простоял недолго - война требовала своё. Артиллеристы меняли сёла и городки - наступление продолжалось.
В селе Герасимово, куда должны были подвезти горючее и боеприпасы, в дивизион пожаловал начальник артиллерии 19-й мехбригады майор Зотов, личность одиозная во всех отношениях, а попросту говоря - бездарь и хам. Офицеры за глаза называли его "ефрейтор Зотов", недоумевая, как уживается с ним военный интеллигент Липатенков.
Зотов появился в штабе в тот момент, когда Дементьев, никого не трогая, тихо-мирно сидел в своей машине и чистил трофейный "вальтер", подаренный ему ординарцем Васей Полеводиным. Пистолет был хорош, и рачьи глаза "ефрейтора" тут же это отметили.
- Слышь, капитан, - свысока буркнул начарт, оттопырив нижнюю губу, - подари-ка ты мне эту машинку - нравится она мне.
Павел почувствовал, как кровь бросилась ему в голову - так с ним происходило всегда, когда он сталкивался с беззастенчивым хамством, уверенным в своём праве унижать других и в своей безнаказанности.
- Не могу, товарищ майор, - ответил он, с трудом сдерживая себя. - Мне её самому подарили, а подарки не передаривают.
Такого "ефрейтор" не ожидал. Зло сверкнув глазами, он пообещал, что припомнит строптивцу "неуважение к начальству" и удалился, громко хлопнув дверцей. Дементьев вскорости забыл об этом неприятном случае, однако у Зотова память оказалась лучше, в чём Павел убедился, когда в дивизион позвонил заместитель начальника штаба бригады капитан Самойлов (майора Коростелина, едва не угробившего миномётный батальон Атлякова, комбриг Липатенков по сумме прегрешений убрал).
- Чем ты, Дементьев, досадил "ефрейтору Зотову"?
- А что такое?
- Да зашёл он сегодня в штаб и потребовал списки награждённых на ваш дивизион. Тебя Власенко представил к ордену Отечественной войны, а "ефрейтор" нашёл в папке твой наградной лист и с перекошенной мордой разорвал его. Вот потому я тебя и спрашиваю, чем ты ему насолил.
Павел вкратце изложил Самойлову историю с "вальтером", а после, в разговоре с Власенко, сказал комдиву:
- Василий Прокофьевич, ну почему так получается? Откуда берутся все эти бездари и хапуги, которых у нас в армии хоть пруд пруди? Зотов как чирей на заднице - и болит, и не сесть, - а сколько ещё таких, как он? И сидят на должностях, и воруют, да ещё покровителей в верхах имеют!
- Горяч ты, Паша, не в меру, - рассудительно заметил комдив. - Это у тебя по молодости - пройдёт. А если не пройдёт, трудно тебе придётся - борцов за правду нигде не любят. Жизнь так уж устроена, что подлецы наверх пролезают, а честные и добросовестные сидят на своих местах, делают своё дело и не ждут, что их за это наградят.
- А неправильно она устроена, жизнь эта! - возразил Дементьев. - За что воевали в гражданскую - разве не за хорошую жизнь? И разве не за неё мы сейчас воюем?
- Положим, мы с тобой сейчас воюем за то, чтобы землю нашу спасти. А за хорошую жизнь... Жизнь хорошая - она для каждого разная. Кому-то хватит дома да семьи, а кому-то подавай палаты каменные и власть, которую показать можно и покичиться ею. Сложная эта штука - жизнь.
Павел не стал продолжать философский разговор в боевых условиях - он чувствовал, что разговор этот подошёл к скользкой грани. Власенко, конечно, мужик хороший, да только ушей вокруг многовато, и далеко не все эти уши доброжелательны.
"Борцом за правду я себя не считаю, - подумал Павел, - только жить надо по совести, чтобы чистым быть перед собой, перед людьми и перед богом". Подумал - и сам удивился: при чём тут бог? И что имел в виду он, молодой советский парень, не ходивший в церковь, под этим коротким словом - "бог"?
* * *
В очередном селе центральная улица, проходившая селение насквозь, от края до края, имела форму буквы "Г". Эта градостроительная мелочь вряд ли запомнилась бы Дементьеву, если бы на повороте, на стыке "ножки" и "перекладины", колонна дивизиона не попала бы под обстрел. В противоположном конце улицы притаилось немецкое орудие, оставшееся незамеченным шедшими впереди танками, и как только передний тягач колонны завернул за угол "проспекта", оно открыло огонь. Снаряд с визгом пронёсся над головами батарейцев и врезался в ближайший дом - из окон дома выбросило дым, зазвенели битые стёкла, крыша просела и скособочилась. Второй снаряд разорвался в саду, под корень срубив яблоню, жалобно всплеснувшую зелёными ветвями, - смелости отчаяния у вражеских солдат хватало, а вот артиллеристами они оказались никудышными.
Водитель тягача не мешкал - он лихо развернулся, сминая придорожные кусты; выпрыгнувшие из грузовика батарейцы мгновенно развернули орудие, не обращая внимания на третий снаряд, улетевший куда-то за дома, и с меткостью обстрелянных профессионалов - первым же выстрелом - накрыли цель. Нахальную пушку разнесло прямым попаданием - по улице, вихляясь и подпрыгивая, покатилось её оторванное колесо.
От вражеского расчёта в живых осталось только трое: двое солдат и офицер, которого нашли в яме метрах в десяти от разбитого орудия, и оказались они не немцами, а венграми, брошенными на убой.
Венгр медленно поднялся, вытягивая вверх руки. Это был молодой парень, не старше самого Дементьева, без пилотки, с растрепанными волосами, мелко трясущимися руками и перепуганным лицом. Покачиваясь, он стоял перед Павлом; несколько секунд они смотрели друг на друга, а затем венгр не выдержал и отвернулся. О чём он думал в эту минуту? Гадал, убьёт его этот долговязый русский или нет? Нажмёт на курок - и всё, погаснет свет, и жизнь кончится?
Павел не выстрелил. Он протянул руку, вытащил у венгра из кобуры его пистолет и положил к себе в карман.
- Руки опусти, - сказал он, подкрепив слова выразительным жестом. - Кончилась для тебя война. - И улыбнулся.
Улыбка эта не была издевательски-торжествующей - это была спокойно-уверенная улыбка победителя, без слов объясняющая, что раз враг поднял руки, то никто не собирается его бить-пытать или казнить на месте. И венгр понял - губы его дрогнули в жалком подобии ответной улыбки, он ссутулился и побрёл туда, куда уже сгоняли других захваченных в селе пленных, которых набралось человек восемьдесят.
- Товарищ капитан, некого нам выделять для их охраны, - сказал командир первой батареи, - у меня каждый боец на счету!
- Без охраны дойдут, не маленькие. Они небось рады-радёшеньки, что живы остались - им теперь сам Гитлер оружие в руки не всунет.
С этими словами Павел вынул из планшета листок бумаги, черкнул на нём несколько слов для тыловых служб - "пленные, венгры, столько-то человек, начальник штаба 461-го артдивизиона капитан Дементьев", - взглядом выбрал из толпы пленных самого солидного и вручил ему "сопроводиловку".
- Пропуск. Аусвайс. Топайте туда, - он махнул рукой на восток. - Увидите наших, покажите, примут вас по описи. Понял? Ладно, поймёшь на месте. Шагом марш!
Никто из артиллеристов, следивших за этой процедурой, даже не удивился. В сорок четвёртом пленных было уже столько, что их некуда было девать, и передовым частям не хотелось с ними возиться. Пленных немцев отправляли свои ходом на сборные пункты, и они благополучно туда добирались, даже не думая бежать по дороге или снова браться за оружие - к середине сорок четвёртого гонору у "сверхчеловеков" существенно поубавилось, а жить хотелось всем.
* * *
Наступающая армия похожа на распрямляющуюся тугую пружину. Пружину сжали и отпустили; она ударила, круша всё на своём пути. Однако затем пружина растягивается и постепенно утрачивает свою энергию - в реальности эта поэтическая метафора означает потери, понесённые наступающими, а также прозу войны: израсходованные боеприпасы и сожженное горючее. Пружина растягивается: для продолжения наступления её снова нужно сжать - подтянуть отставшие тылы, - и смазать пополнениями стальные кольца ударной части этой боевой пружины.
Наступательный порыв 19-й мехбригады иссяк под Станиславом. Атака была начата с опозданием, танки 67-го полка попали на мины, а на улицах города впервые столкнулись с фаустниками и понесли серьёзные потери. Тем временем немцы подтянули танки и авиацию и нанесли сильный встречный удар, отбросив наступавших назад на десяток километров. Коричневый Дракон оскалил зубы и показал, что силы у него ещё есть, и что сдаваться он не собирается. Девятнадцатая бригада оставила Станислав, откатилась, и капитан Дементьев провёл тревожную ночь, ожидая атаки немцев: сквозь растянутые на девять километров по фронту боевые порядки дивизиона немецкие танки прошли бы, как нож сквозь масло. Его друг Юра Гиленков на свой страх и риск оставил Павлу две "катюши" "на крайний случай", но, к счастью, ночной атаки не последовало, а утром начали подтягиваться наши отставшие артиллерийские и стрелковые части, и в небе снова появилась наша авиация, перелетевшая на ближние аэродромы.
К концу апреля фронт стабилизировался. Русские уже привычно выстроили прочную оборону, под защитой которой вновь начала сжиматься пружина дальнейшего наступления: война неумолимо шла на запад.
А 25 апреля 1944 года Первая танковая армия Катукова стала гвардейской. 2-я, 3-я и 4-я танковые армии уже были гвардейским, но Сталин не стал менять нумерацию частей: он приберёг первый номер для Катукова. "У нас теперь полуторный оклад, - шутили офицеры 19-й механизированной бригады, - и двойная смерть". Это было правдой: на денежные аттестаты, которые пересылались семьям, гвардейцам начислялось в полтора раза больше (по сравнению с обычными частями), но и риск сложить голову возрос как минимум вдвое: гвардейские части, особенно танковые, направлялись на самые опасные участки фронта.
Однако с перспективой вполне возможной смерти люди уже свыклись - смерть стала обычным фоном жизни, которую они вели на войне. "Двум смертям не бывать, а одной не миновать, - говорили молодые офицеры, поседевшие в двадцать пять лет, жадно впитывая ароматы весны сорок четвёртого. - А отдыхать, пусть даже недолго, приятнее, чем воевать - весна!" И они отдыхали, купались в Днестре и подставляли лица тёплым лучам майского солнца, не думая о том, что ждёт их завтра - есть у молодости такая счастливая способность.
А впереди у них был ещё целый год войны - долгий-долгий год.