Константини Елена Игоревна : другие произведения.

У кошки семь жизней

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  

У КОШКИ СЕМЬ ЖИЗНЕЙ

  
  
   Вспоминай, вспоминай все, вспоминай сейчас. Сейчас ты больше ничего не можешь сделать и больше ничем не можешь себе помочь.
   За окном медленно тянется ночь, липкая топкая чернота колышется в грязных дворах, заползает в подъезды, поднимается по заплеванным лестничным клеткам, стоит за дверью, заливается через край в мусорный контейнер, наполняет его и, слава богу, я ей благодарна за это. Я не хочу думать о том, что там лежит. Я хочу думать - до рассвета хотя бы - о чем-нибудь другом. О моей любви к Вахтангу, например, - раньше я всегда могла спрятаться в эти мысли, или о моем удивительном детстве или о тряпках, на худой конец, но растряси сейчас передо мной ангел новую коллекцию Макс Мара, ничто во мне не шелохнется, как убитое. Будто бы я уже умерла.
   Мне легко говорить о прошлом, даже не очень хорошем, даже совсем уж о ерунде, о какой угодно, только бы не о том, что связано с мусорным контейнером. Об этом я если и скажу, то когда-нибудь не сейчас и зубов не разжимая, потому что, по правде, я не скоро буду готова об этом вспоминать. Моя память отказывается, однако, мне подчиняться и все ходит вокруг и около, как больная собака.
   Ну, вспомни скорее свое лучшее платье, посчитай все туфли, которые за всю жизнь или лучше того - вспомни лучший вечер в своей жизни, но пусть собака ляжет и заснет, будто ее тут и нет. Хорошо. Лучший вечер в жизни Нины. Лучший - значит самый счастливый? Или тот, когда я больше всего была сама собой - так можно сказать? Самой счастливой я была вечером того дня, когда потеряла девственность, но лучшим вечером назвать это мог бы только идиот. Значит, другое. Может быть, думаю я некстати, тот вечер, когда я впервые появилась на пороге Аркадиевой квартиры и к концу вечера осталась, как овчарка с одной извилиной-мыслью - мне здесь нравится, я здесь останусь.
   Или один из тех вечеров, когда я сидела на кухне у тети Тины, пила ее кофе и смертельно надоедала ей Вахтангом. Или мой первый вечер в Москве, когда я, честно сказать, и решила уже, что буду здесь жить? Я стояла на Красной площади, по ней дул ветер и брусчатка была чистая и красивая, звезды тоже горели как на открытке - и красные и те, что в небе.
   И тогда я ни тех, ни других не боялась - знала, что справлюсь. Ну вот, вспомнила. Мне было четыре, может даже три, и я лежала на диване в зале - у нас в доме говорили зала, потому что в ней стоял телевизор.
   По нему как раз показывали ежевечернюю картинку с этими самыми рубиновыми в вечернем небе и несли соответствующую херню, но вдруг меня как клюнуло - жареный петух пропаганды - и я завопила с дивана: - Дедуля! Как! Мне! Повезло! - Я родилась не в Америке, а в самом СССР! И в нашем теплом городе, в самом лучшем -это мне второй раз повезло, и еще повезло - в нашем доме с такими лимонами и пальмами, а могла бы и совсем в другом месте, а, дедуля? - Глупо, глупо, а с тех времен у меня осталось нежное отношение к рубиновым монстрам. Но только к ним.
   Есть вещи и вещи. Не обладая опытом, нелегко сразу отделить первые от вторых. Настоящие вещи определяются несколькими отличительными признаками - например, на следующее утро они не вызывают мучительное воспоминание о бесцельно потраченных деньгах. Настоящие вещи - это любовь, они и умирают своей смертью на пленэре дач. Они никогда не раздражают тебя, не злят тем, что перекашиваются, задираются, натирают, колются, cползают, когда их об этом не просят. Или имеют настырный цвет, от которого у всех к концу дня заболит голова и неизвестно почему испортится настроение. Вот поэтому настоящие вещи мы так и любим и находим в них некую загадку и неизъяснимую прелесть, приписывая наши к ним чувства случайным и внешним обстоятельствам, а дело не в этом, не в этом, не в этом.
   Просто Черные Брючки были частью твоего тела, зачастую за тебя решали, а вот Бежевый Костюм умел делать дела, понравиться кому нужно, излучал как пучок веселых нейтрино, энергию экшен, а Маленькое Черное Платье само сражало мужчин, мне не надо было даже об этом думать.
   Отчего же Вахтангу я всегда попадалась на пути в чем-нибудь, от чего завизжать и убежать, отчего вcе время я наступаю на любимые грабли и черт меня несет cхватить первую попавшую золотую куртку или малиновую кожаную юбку, а лучше и то и другое, и веселенькую зеленую сумочку и радостно в это влезть и к вечеру уже возненавидеть совершенно.
   Не знаю, перестану ли я когда-либо быть идиоткой? Может быть, с этим и можно жить, а может статься, что по-другому было бы хуже.
   До поры до времени и я, как неокуклившаяся еще инфузория, носила толстые серые и красные колготки, на которых при покупке бабушка с радостью читала -х/б. Х/б были и розовые поросячьи трусы с белым кантиком, которые я ненавидела еще больше, чем колготки, больше, чем синтетические платьица.С ужасающими малиновыми на васильковом или грязно-оранжевыми на бодро-зеленом орнаментариями в виде не то ударников труда, не то чахлых драконов и тому подобное, что с любовью присылали родители, желая принарядить единственное чадо. И, правда, получалось не хуже других. Все-таки ужасно, что в СССР так развилась именно химическая промышленность. Лучше бы что-нибудь другое.
   В девять лет я совершила свою первую акцию - перебрав содержимое кособокого шкафчика, с треском выкинула оттуда все серое, бурое и малиновое, увенчала всеми своими розовыми панталонами, дотащила тюк до дальней помойки и объяснила вернувшейся бабушке, что отныне издевательство закончено и ни одной вещи, которую я не выбирала, не избегнуть той же судьбы. Бабушка ахнула и побежала к помойке. К ближней. Я победила, хотя в шкафу было пусто.
   Ибо даже с моего разрешения ничего приличного купить было нельзя и выхода из положения не было бы никакого, если бы тетя Тина не шила. - Ты уверена, - осторожно спрашивала она, - что юбка должна быть именно такой длины? Она же так пачкается...
   Ничего, - говорила я, - я ее постираю, а зато так красиво.
   Я не против, - продолжала тетя Тина, - но зачем нужна зимой такая накидка без рукавов, она же совершенно не греет, и бабушка будет ругаться, что мы извели шинелку? - Там под ней будет черный пиджак же! - Еще и пиджак, - качала головой тетя Тина, а бабушка недовольно отсчитывала рубли из конвертика с пенсией.
   Со мной тетя Тина достигла невиданных высот мастерства и даже научилась созданию французского нижнего белья из галантерейных комбинаций и обрезков тюлевых штор.
   Одной из вершин нашего творчества стали джинсы из парашютного шелка, хотя и они не помогли мне завоевать Вахтанга.
   Впрочем, справедливости ради, мы шили не только из готовых уродов, на которые изводила лучшие ткани наша легкая промышленность. Нет, в городе был один магазин, куда к нашему удивлению завозили черт знает что, вплоть до однотонного японского крепдешина и черного французского бархата, в который тетя Тина, зная мои вкусы, вложила целый капитал, - надо сказать, не без выгоды. Творчество мучило нас, и мы также красили наши творения во всякие несоветские цвета. Кстати о цветах. Тайна советской колористики, воистину загадка века, занимает меня и по сей день. Тайна сия велика есть, кем был Главный Колорист, рыцарь Ордена - диверсантом по призванию? Геростратом народного вкуса - или был искренен в своем извращении? Однако, в чьем воспаленном мозгу родилась эта химерическая палитра с ее грязно-оранжевым, истерично-васильковым, поносно-желтым, химически-зеленым, как газовая атака или бледнорозово-сиреневым вроде сырой курицы. Стремление еще и смарьяжировать в одном наряде эти цветуечки, и налепить сверху миленькую аппликацию, украсить оборочкой, кантиком, бантиком - недоумеваю всегда, горестно недоумеваю на национальный колорит.
   Кто, кто обязал делать дешевую одежду безвкусной? Но въедается намертво, и потом, с деньгами, память детства безошибочно выводит на родное малиновое и сиреневое, нарядное (какое ужасное все-таки слово), что с блеском использовал Версаче (вообще-то я думаю, он или бывший наш, или очень хитрый, или у него русская жена). В общем, не будь нас, не было б никакого Версаче да и у вас, сознайтесь, замирает сердце при виде коричневых лаковых крокодиловых штанов, ну да, вот и у меня тоже, и значит мы все, да чего говорить, во всем виноваты серые колготки х/б, перекрученные на наших тонких ножках, сползающие, как ни поддергивай. Я вспоминаю свой первый Диоровский костюм, я выменяла его на почти новые итальянские сапоги и бирюзовый зонтик, и обе мы с Алисой были страшно довольны. Мы тогда часто менялись - и потому, что покупали не то, что хочется, а то, что выбросили, и потому, что иначе пришлось бы нам ходить в одном и том же платье в одни и те же гости два раза, а это во все времена никуда не годится.
   Костюм был удивительным - почти золотым, темно-золотым по цвету, он не то чтобы облегал фигуру, он плевал на фигуру и создавал ее заново - в идеале - плюс к тому он, казалось, выстраивает вокруг себя защитную оболочку, внутри нее - воздух Парижа, и я бы не удивилась, если б вдруг лед под моими сапогами зашипел и пополз в потоках воды - был уже ноябрь, а я все храбро бегала с распахнутым плащом, а костюм сиял и благодаря этой его чудесной оболочке - клянусь, ни одна шваль ко мне на улице не подошла, только оглядывалась.
   Так я бегала в костюме, но когда я все-таки случайно встретила Вахтанга, угадайте, где был костюм? Правильно, дома в шкафу, а на мне были замечательные домашние леггинсы с коленями-пузырями, и забывшие, что когда-то были белыми кроссовки.
   Вряд ли я могу выразить, как я его любила, это вряд ли. Я его любила, как сумму всего того, что я любила вообще, как я любила и все остальное, что любила также очень сильно, включая вкусное, красивое и просто совершенное. Потому что любовь к Вахтангу не противоречила всякой другой любви, а только подкреплялась ею.
   И небо было в незабудках
   И пела неизбежность лета
   Улыбки складывались в губы
   И платья - в пестрые букеты
   Помню то утро, когда в нашем классе впервые появился Вахтанг. О новеньком из Америки стало откуда-то известно еще накануне и, можете мне не верить, но что-то же я почувствовала, иначе, зачем я сделала то, что сделала, тем более, что с этого началась цепь моих идиотских неудач - или неудачных идиотств, но в общем, если ты идиотка, то естественно, тебя поджидают неудачи.
   Итак, чтобы понравиться неизвестному новенькому, что вполне простительно в одиннадцать лет, я решила постричь себе челку.
   С непривычки получилось немного неровно, я старалась изо всех сил и остановилась, только когда стало понятно: спасти у уже ничего нельзя, из трех оставшихся сантиметров получалась только Жанна Д'Арк, так я и вышла, так он меня и увидел, а я - его. Нельзя сказать, что вот так сразу все и случилось, но, во всяком случае, через неделю все уже было на месте, и жизнь моя приобрела то седьмое измерение, в котором дальше и пребывала.
   - Тетя Тина, - сказала я, хлебая запретный кофе, - я люблю его, как...- Я захлебывалась своей любовью и горячим кофе и не могла объяснить. Тетя Тина внимательно слушала.
   - Как новый японский телевизор!
   - Что? - кофейная чашка у тети Тины покатилась в одну сторону, а блюдечко в другую,- что ты такое сказала, деточка?
   Я объяснила, как умела, что телевизор такой красивый, в нем каждая кнопочка и линия тоже на месте, не знаю уж, что поняла из этого тетя Тина, но я думаю, что все она поняла, тем более, что с этого дня другой темы для разговоров у меня не стало.
   А еще я тогда придумала или мне кто-то сказал, что он - грузинский князь, самый настоящий, и я этим очень долго молча гордилась, пока не решилась рассказать нашей соседке.
   А тетя Тина знала всех в городе, ну или почти всех, и очень смеялась.
   - Значит, не князь? - потерянно спросила я.
   - Сейчас, - хитро прищурилась тетя Тина, мы проверим твою любовь. - Совершенно не князь, во-первых.
   - А во-вторых, не столько грузинский, сколько еврейский. - Она выжидательно уставилась, как я переварю сообщение. Конечно в данном случае, понимаю я теперь, ее интересовали не столько мои чувства, сколько претворенные в жизнь всем известные взгляды моей бабушки, которыми та охотно делилась не только с тетей Тиной.
   - Я надеюсь, ты из-за этого его не разлюбишь?
   - Нет. - В этот момент со мной что-то произошло, и я полюбила его в сто тысяч раз больше, если б это было возможно, и его папу-еврея, и дом и собаку и даже их машину бежевого цвета и все это я уже никогда не могла бы ни с чем перепутать.
   Я, как полагается, мечтала от чего-нибудь его спасти - или вытащить из-под машины, или вдруг он будет тонуть, я ведь умею плавать, или своей грудью закрыть его от хулиганов с ножом - и погибнуть самой, слушая его слова благодарности.
   Так я умирала десять раз на дню, отчего натыкалась на людей, задевала за предметы и отвечала невпопад, отчего, в свою очередь, производила впечатление чокнутой. Рано или поздно это должно его заинтересовать, утешала я себя.
   Боже мой, я люблю его! - и мир вздрагивал от взмаха моих ресниц и проливался брильянтовым дождем и бил меня по щекам мокрыми ветками. Так я убегала в мокрую ночь и все это - капли, стекающие с волос, и хлещущие по щекам ветки и мой бег - как бегство - и счастье или безумие, сухим жаром горящее внутри, защищающее меня от холода, но само как озноб, и все это осталось со мной, и оно живо - только вспомни эту грозу и эти ветки - и ударит молния, и ты почувствуешь знакомый сухой жар, и перехватит горло, и глаза увидят снова все - ясно, как тогда. Как я успела во всем остальном за какие-то несколько лет потерять эту ясность взгляда, и что такое эта пелена, сквозь которую мне все сложнее видеть мир и вещи, как мутное стекло, щучья бензиновая пленка, и через нее, как через давно не мытое окно я вижу мир и думаю, это непорядок. Это значит, я старею, и меня посещает злобное к самой себе отчаяние, и я встряхиваю себя, я встряхиваю головой - ну же, глупое наваждение, ты все та же!
   А иногда оно открывается само, и мир поворачивается по-своему собственному желанию, как радужная картинка. И я снова вижу - лужи на дороге, и в них отражается небо и черные графические птицы, а по обочинам - изглоданные серые остатки сугробов, но все это, Господи, пахнет - и пахнет весной.
   И я опять, как тогда, вижу себя со стороны, как сапожки мои итальянские ловко минуют лужи, чтоб ступить на чистый асфальт, как иду я по твоему проспекту, но лечу на полметра над землей, и солнце и ветер у меня в волосах, и в груди не надежда даже, а ясное и звонкое, то есть просто весна.
  
   Я иду, сняв себя с предохранителя,
   Руку прижав к груди
   Ангел мой, ангел хранитель мой -
   Погляди на меня, погляди!
  
   Сделай шаг и пройди по дощатому коридору. Вслепую на свет сделай несколько шагов. Он стоит у окна и от страха сжимается твое заячье сердце. - Что нам задали на сегодня? - кто это спросил, он или я?
   Красной ручкой на белой бумаге записано что-то - задание, конечно. На красной бумаге в свете заката, - откуда бы взяться закату? - написано: я тебя люблю. Багровый воздух сгущается, и мне нечем дышать. Звучит спасительная трель звонка. Рыбку вытащили на берег, чтоб не утонула.
   Это был август, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Сон приснился мне накануне или что-то около того.
   Будто бы я лежу на моем же продавленном топчане, в том же углу комнаты и так же, как наяву, на соседней кровати храпит бабушка, а за окном темень и дождь, но только передо мной стоит, как бы слепленный из огня, огнем освещенный, совершенно голый мужик. Никакого страха я не почувствовала. По буграм мышц бегали сполохи огня. Он наклонился ко мне и - верите, не верите, но мне приснилось весьма подробно то, что не раз происходило со мной потом и о чем я, само собой, ни сном, ни духом не должна была ведать тогда, а вот, поди ж ты, какой научный казус.
   Удивительно и то, что наутро я открыла глаза с четкой мыслью - теперь я знаю, чего я хочу от Вахтанга, смута в душе моей разрешилась и приняла четкую форму. Теперь-то я знаю, я, наконец, готова, думала я, идя первого сентября в свой восьмой класс.
   Крылья радости несли меня, и когда я увидела его, наконец, - загорелого, выросшего за лето, я почувствовала новое, обжигающее тепло в теле, не умея еще его назвать.
   Серебряные и золотые твои глаза и звон ангельских труб в голубом небе. Югославские лодочки и мамин плащ; чтобы ты любил меня, только пробежать мимо кинотеатра. Жизнь прозрачна, и я пью ее, как воздух той осени. В серебряных и золотых листьях стоит она, делаясь все прекрасней для нас.
   В бежевом мамином плаще, принадлежа тебе и только тебе. В черных лодочках на рюмочке-шпильке до холодов по лужам - только для тебя. Стала ли я умней или мудрее - лучше я не стала. Не было никакого смысла ждать столько лет, вот что я скажу тебе, Вахтанг. Ничего не убавилось из чаши, но ведь ничего и не прибавилось. А раз так, что было не пожалеть меня, глупую и с мокрыми ногами - от своей же глупости.
   Какой-то дурак сказал, что страдание облагораживает человека, а один умный человек все-таки заметил, что нет, не облагораживает, наоборот. А я скажу, что страдание в любом виде и страх в особенности оказывают на меня, в частности, самое дурное во всех смыслах воздействие, так что даже сомневаться нечего.
   И так мы разрешаем третий вечный вопрос существования - помимо того, куда деваются деньги и откуда берется пыль.
   Тогда я начала писать для него стихи. В музыке, которую я слышала, видя его, начинали проступать мелодии и слова, я хваталась за бумагу и записывала, что успевала, а потом сидела и мучалась, перестав слышать, пытаясь вкривь и вкось приклеить к этим живым строчкам придуманные. Получались монструозные создания, печальные и постыдные. Редко, редко мне удавалось услышать больше, но я не сдавалась, а все писала и писала в зеленую тетрадку, пытаясь хоть старанием своим победить нелюбовь.
   Но вообще-то, ужасное это дело, неблагодарное дело - писать стихи. В прозе ляпнешь какую-нибудь глупость и можно приписать ее герою, а что взять с литературного героя? Стихи же критикует всякий, кому не лень.
   Но и теперь - что ты можешь знать больше, чем говорит тебе тоска?
  
   Я люблю тебя
   водопадом больших городов,
   лаской черной и красной икры в хрустале,
   Если эта любовь
   не разрушит миры, то не стоит трудов
   и не будет чудес на земле,
   Я люблю тебя шкурой кошачьей,
   а кошки хитры,
   Зная, что одна на другую походят во мгле,
   Если эта любовь
   не меняет условий игры,
   Я и жить не смогу на земле.
  
   Что я имела в виду?
   В такой экстравагантной форме я пыталась выразить простую мысль: что я очень люблю жизнь и особенно жизнь применительно к Вахтангу и что стоит ему, обязательно, обидно не понять этого - чудеса, которых он хочет, случатся с ним только вместе со мной!
   А то, что Вахтанг хотел от жизни именно чудес, я знала - иначе и не случилось бы этой моей любви, и, забегая вперед - позже мы именно в этом его понимании вещей убедимся.
   И был это урок физики. И показывали учебный фильм. Черные бархатные шторы, полутьма превратили класс в альков. Как бы в ответ на эти мои малоприличные мысли, ты, а ты сидел на парту впереди меня, прямо передо мной, ты откинулся назад, будто бы забыл, что я там сижу, ты положил голову на парту, в двух сантиметрах от моей руки.
   И я знала, что ты сейчас смеешься надо мной, потому что знаешь, что я умираю от желания протянуть руку и коснуться и что я никогда не решусь этого сделать.
   Фильм кончился. Ты вздохнул, посмотрел на меня с презрением, взял свою сумку и вышел из класса. Значит, ты все-таки что-то имел в виду. Боги мои, почему вы лишаете меня ума в самые необходимые моменты.
   Но, правда, я всегда обалдевала, сходила с ума, думая, какая, в сущности, маленькая разница, - только то, что вокруг одноклассники, а мы не одни, и что место действия - школьный класс или коридор, - именно это, а не другое, и что на нас школьная форма, это, в сущности, такие условности, еще сегодня, когда мы проснулись и встали с постели каждый у себя, разве она была на нас? - так какая маленькая разница все это и ерунда по сравнению с тем, что наши тела близки в пространстве, а души ждут друг друга.
  
   Я люблю тебя верною мерой
   горячих ресниц,
   Уносящих нас в ночь на крыле
   Я люблю тебя древнею верой
   из узких бойниц и чужих колесниц
   из Орды по горящей земле
   Из огромных миров,
   из запамятных фейери тэйлз
   В этот город летит стрекоза
   Только выдох и вдох - понимаешь теперь? -
   А потом открываешь глаза
  
   Сердце мое затрепетало - сейчас я увижу ее. Вчера маму Вахтанга вызвали в школу, и я ни о чем думать больше не могла и специально осталась после уроков убирать класс, чтоб только увидеть ее. Она вошла - невероятная, прекрасная, огненно-рыжая, я не могла отвести от нее глаз, я уже готова была ей служить - как и Вахтангу, - до последнего вздоха. В правом ухе у нее болталось целых две серьги - меня поразила смелость этой красоты - или красота этой смелости?
   Как на крыльях, я летела домой; чем-то отговорившись от бабушки, заперлась в ванной со спиртом и иглой. Проколоть-то я проколола, но серьга не лезла -что делать? Я вставила пока английскую булавку и правда, метод помог, через два дня уже вдела серьгу - третью - почти такую же, как у Ариадны.
   Но что-то еще меня мучило и мучило еще неделю, пока я не догадалась покрасить вопросы хной - вышло не столь ослепительно, но все-таки я уже была приобщена к чему-то высшему.
   Вахтанг, кажется, не заметил моих ухищрений, - он все смеялся, глядя на меня, не знаю уж, чему.
   Через две недели случилась потрясающая история и теперь у меня не было сомнений - он заметил меня, он тоже, наконец-то, полюбил меня!!!
   Была весна, двери в школе были распахнуты, и по ней гулял свежий ветер. Уроки закончились, я собрала сумку и спустилась к раздевалке - взять свою куртку. И обернуться не успела - ах! и не сообразила ничего, я оказалась у него на груди, у него в руках - он накинул мне куртку на голову - мою куртку он взял в раздевалке - это он пошутил, но просто так он не пошутил бы - ведь я чуть не упала от испуга - и чтоб я не упала, он обнял меня. Но не оттолкнул сразу, а на секунду-две, честное слово, прижал к себе, и я бы простояла так вечность, сколько угодно, даже если бы ничего другого не было, я бы так стояла и стояла и мне было такое счастье так стоять, что я испугалась, вдруг он понял это, и я оттолкнула его с возмущенным видом - что за шутки такие?! - Извини, -сказал он, он смутился и, кажется, даже расстроился, видя, как я испугалась, боги мои, он уже пожалел об этом! Это было еще невыносимее, и я бросилась бежать, я бежала и плакала, что я такая идиотка и сейчас, сейчас, когда он, в конце концов, обнял меня и был готов полюбить, и слезы обжигали мне щеки и как наваждение, мне вое казалось, что он побежит за мной и я спрячу мокрое лицо в его синюю куртку, теперь уже насовсем, и дома я накрылась с головой одеялом и чем больше я лежала и думала, тем больше мне хотелось сбросить одеяло и бежать, бежать обратно - как будто он все еще стоял там и ждал, когда я опять окажусь в его руках и сольюсь окончательно с этой теплой реальностью, как чудесная переводная картинка.
   Все было близко - рукой подать. И любой нормальный человек на моем месте...
   Впрочем, я - это я и неудивительно, что я совершила нечто прямо противоположное.
   А дело было так - Вахтанга и Алика, в нашем классе учился еще умный мальчик Саша. Ума у него хватило на одну гнусную интригу, а может быть, он просто пошутил, но, как мы увидим, неудачно. Поскольку я с ним дружила, а дружила я отчего-то со всеми, кроме Вахтанга и Алика, первое понятно, а Алик был слишком близко к божеству и, хотя умнее мне было бы искать его общества, почему-то конфидентом я сделала Сашу, который ничем примечательным, кроме разряда по дзюдо, не отличался.
   И однажды он мне и говорит: - Кажется, я узнал, отчего Вахтанг не хочет с тобой встречаться. - Я замерла. -Откуда ты это мог узнать?
   - Он мне сам оказал. То есть не мне, а вообще курили в туалете. И он сказал, что с девушками дела не имеет, зачем ему неприятности?
   Я так и застыла с раскрытым ртом - да что же это получается, матерь божья!
   - Ты уверен, что все правильно понял?
   - Уверен, - сглотнул слюну мерзавец.
   Ну что же это такое, Дина, - жаловалась я, а как же я думала, - а теперь оказывается, что лучше было наоборот...
   - Перестань убиваться, - сказала рассудительная Дина, - он сказал надо, значит надо.
   - Но весь город знает, в кого я влюблена, кто ко мне подойдет? А ехать за этим в Москву, как я потом докажу, справку ж никто не даст.
   И тогда умная Дина посмотрела на меня и вымолвила буквально следующее: -А ты попроси того, кто тебе это сказал. Он, я думаю, не откажется.
   Сказано - сделано. Верная Динка дала мне ключи от тетиной квартиры, с приятелем я договорилась неожиданно быстро, встретив с его стороны полное понимание, и теперь, сжимая ключи в руке, я шла по главной улице и шла как бы на эшафот, на самолет до Сингапура и к зубному врачу сразу, в общем, вечером этим мои нервы были на пределе, ночь выдалась отвратительная, зато утром я с чувством исполненного долга и оттого счастливая бежала в школу и никак не могла дождаться конца уроков, - когда же Сашка ему расскажет?
   Тело мое не умело еще ничего - никуда не годилось, честно оказать, мускулы его не имели еще той податливости, мягко обнимающей тело мужчины, как теплая волна праматеринского океана, в чем, собственно, и состоит суть; что, собственно, так сложно описывать, потому что те, кто знает это, тому чего описывать, а те, кому не повезло, те уж, конечно, и в описании очевидца не вынесут ничего, кроме смутного чувства обделенности, притом что я всю жизнь колеблюсь в ответе на вопрос, я ли это такая талантливая, или в этой области все - вопрос удачи и тренировки. Венера считает, что - вопрос вдохновения и мне иногда нравится ее точка зрения.
   Сегодня начиналась моя новая и прекрасная жизнь, и если она и начиналась так малоприятно, что с того? Вся эта суета и боль, и сплошное неудобство, были, я свято верила, только прологом к тому, что должно быть.
   Конечно, это не имело отношения к искусству, но я была горда собой и преисполнена таинственных ожиданий.
   Мой невольный компаньон спал, уткнувшись в подушку, и я ощутила к нему минутную жалость - откуда я могла знать, что это чувство будет повторяться потом, как заданное однажды.
   Вот уж не знаю, чего я ждала, - что Вахтанг запрыгает от радости, с воплями восторга примется пожимать руку друга, взявшего на себя неблагодарную задачу?
   Нет, руку он ему действительно пожал, между прочим. До сих пор не понимаю смысла этого жеста, хоть видела издали. Какие-то у них были свои отношения, свои подспудные течения, может быть, даже и пари, черт их разберет, а тогда он пожал руку этому услужливому шутнику, повернулся и ушел - как выяснилось, навсегда, и, хотя знать этого тогда было нельзя, я проплакала эту ночь и следующую и всю неделю, потому что остатками своего повредившегося ума, все же могла оценить, что результат вышел несколько иной, несколько противный вообще и противный от ожидаемого.
   Пока я рыдала, занятия в школе подошли к концу, и началась пора подготовки и самих экзаменов.
   Это было не лучшее время для вскрытия вен, и я отложила мероприятие.
   Последствия моего падения были обширны и ужасны. Лучший друг Вахтанга, признанный школьный интеллектуал Алик Гербер из солидарности перестал со мной здороваться. Вахтанг не удостоил меня больше ни одним взглядом. Девочки испуганно жались по углам, не будучи в курсе причины скандала, который явно парил в воздухе.
   Гроза должна была пролиться, и она случилась.
   - Что делать, он убьет его! - Семенова вбежала в класс. - Я не спросила, кто кого убьет. Я сразу задохнулась и побежала, на школьном дворе в пыли, в песке, впрочем, я ничего не поняла сначала, только песчаную бурю. Они дрались не понарошку, у Вахтанга была уже разбита губа, но он победил, уже явно победил противника, и я вздохнула спокойно, как тут противник Вахтанга поднялся, и я поймала его взгляд. - Ой, права была Семенова, - подумала я, взвизгнула и кинулась между ними.
   - Что такое? - укоризненно спросил Вахтанг, - что тебе надо?
   - Пожалуйста, не надо, прекратите это, я прошу...
   - Причем тут ты? - строго и презрительно продолжал он.
   Я обернулась, ища поддержки. В глазах Саши плескалась боль. - Вахтанг, я прошу перемирия. У меня сломана рука.
   Он сказал это, повернулся и пошел, не оборачиваясь. Больше я его никогда не видела. Через два дня был экзамен по физике, а через неделю еще по литературе - последний.
   Жизнь была кончена.
   И прошло еще полжизни.
  
   И вдруг мне захотелось надеть каблуки, накрасить губы чем ярче, тем лучше, и пойти куда угодно. И произвести фурор. Или хоть что-нибудь.
   Во мне проснулась женщина. И женщина решила, что пора накраситься и надеть каблуки и новые колготки, потому что дальше так невыносимо жить нелюбимой, униженной и отвергнутой а значит, дело надо исправлять.
  
   В первый раз я увидела его в Сочи, в ресторане. Задумчивый, розово-оранжевый, он лежал и смотрел на меня, усмехаясь, - вот и познакомились, дурища, а ты кого ждала, морского дракона?
   - Здравствуй, - сказала я ему тихо, про себя, не смейся надо мной, я ведь не знаю, как с тобой обращаться, я только знаю, что увидела тебя и не хочу уже никогда расставаться, ибо ты - прекрасен. И он сменил гнев на милость, он подставил мне свой хвост и ловко повернулся на тарелке, чтоб мне было удобнее. Он был великолепен и знал это.
   А потом он впервые заговорил со мной. -Знаешь, - пошевелил он усами, - ты мне нравишься. Так уж и быть, подружимся. Но только будешь меня слушаться, окей? - он подмигнул мне. - Я иногда буду с тобой разговаривать!
   Он все сказал и остался отдыхать на блюде, и я оставила его в покое и внутри у меня была радость приобщения.
   Но первый раз он подал голос уже через пятнадцать минут.
   - Вон видишь того усатого? - Кого? - За столиком у окна, он на тебя смотрит, улыбайся быстро! - Так я же не одна, я с Жорой!
   - Жора рано или поздно выйдет в туалет, ясно? Улыбайся, быстро! Так я увидела Европу, - это был первый подарок Лобстера.
   - Ну что, довольна? - подмигнул он мне с тарелки на палубе океанского лайнера. - А какая перспектива? - спросила я его.
  -- Что за еврейские вопросы? От тебя зависит. - Ясно, - сказала я, когда он меня отшивал, - я уже поняла его тактику - надо было шевелить плавниками с удвоенной силой.
  
   - И запомни ты раз и навсегда, сердце - слева. И справа оно болеть не может. - А что же болит справа - душа?
   - Но душа находится ровно посередине, чуть выше солнечного сплетения. - Тогда что же справа, Рита?
   - Совесть? - предполагает Рита.
   И было одно чудо. Не знаю уж, как оно свершилось, но только на выпускной вечер нас всех повезли в Москву, на кораблик. Мне хотелось нырнуть через борт в темные волны, выбраться на берег Москвы-реки где-то совсем в другом месте и начать жить, и я бы так и сделала, если бы на корабле не было Вахтанга.
   И плыл кораблик по Москве-реке и мигал другим таким же корабликам, везущим нашу юность и надежды. И никто, кроме меня, не чувствовал, как быстро убывает эта ночь, кончается она, и умирают мои надежды подойти к Вахтангу, одиноко сидящему на верхней палубе. Последняя ночь, понимаю я, когда еще можно было что-то изменить. Я пошла на корму и взяла гитару и голос мой, еще глупый, юный и тонкий, понесся над водой, он хрипнул на ветру, набирая силу, а на далекой верхней палубе, в ста милях отсюда, меня слушал Вахтанг, слушал и молчал. Он смотрел на волны, и я смотрела на волны, и я пела о том, как я его люблю, как страшит меня разлука и смерть, но поскольку своих слов для этого у меня тогда еще не было толком, Вахтанг продолжал сидеть там, на своей скамейке, и царапать что-то на ней ножиком, как я могла забыть посмотреть, что, но в это убийственное утро и себя было забыть немудрено, оставить в серых плоских волнах, на радость жадным нефтяным чайкам.
   Вы спрашиваете, что мне мешало подойти и сесть рядом, благо свято место всю ночь было пусто? Что мешало мне это сделать, ведь он не прогнал бы меня, конечно. И сказать: - вот, волны, и что ночь эта последняя, когда все еще впереди. И спросить - Что ты говоришь волнам, чего просишь сейчас у них?
   И сказать, что стало холодно и оказаться под одной с ним курткой, а там, -скажи, Лобстер, уже ничего не могло повернуться плохо. Под одной курткой нет места недоразумению, и любая нечаянная нежность зажигает искру, и нежность, притворяющаяся нечаянной, встречает ответ.
   Но любовь всегда отмечена печатью идиотизма, тогда как при нормальном блядстве человек намного сообразительнее.
   И подлый Лобстер всегда молчит в такие моменты.
   - А что, - спросил меня однажды, не помню кто, - их обязательно должно было быть столько?
   - Но должна же я была получше их узнать. Узнать людей. Научиться разбираться в людях, это же важное дело?
   - А нельзя получше узнать человека, не ложась с ним в постель?
   - Мне кажется, нельзя. Мне и сейчас кажется, что нельзя, хотя теперь-то уже, конечно, не только можно, но и раз плюнуть. Поясню. Раньше, как я должна была обходиться, совсем в людях не разбираясь? Конечно, надо было подойти поближе, совсем поближе, на максимально близкое расстояние и тогда уже внимательно рассматривать. Одного, другого, двадцать пятого. А потом с удивлением заметить, что типы повторяются и даже начинает в этом проглядывать стройная система. Ну и с этой Системой дальше уже совсем просто, как с картой метро. Вот уже много лет я не видела объекта, не значащегося в моей классификации, что говорит о том, что я достигла невероятного прогресса, либо о том, что мне почему-то не попадается ничего нового и необыкновенного. Нота бене: не только мне, но и всем моим чудесным подругам.
   А ведь и ты, Нина, занимаешь, без сомнения, какое-то место в доморощенной системе какого умника, как тебе такое?
   А потом он пошел в армию, хотя мог и не идти, при своей-то семье, но зачем-то пошел, из-за моего предательства, конечно.
   И я от этого немного успокоилась, - если так переживает, значит, простит, за два года соскучится, но не женится ни на ком, значит, мне и на руку, - так думала я, как собака, выкинутая хозяином на улицу, я не верила, что он рассердился навсегда, я же его любила. А между тем, бывают действительно случаи, когда собак завозят куда-нибудь и бросают, но что-то я не слышала, чтоб их брали обратно, а значит, аналогия была верная, только непродуманная, логически не доведенная до конца.
   Тогда я понемногу начала оживать, выходить из дому, мы Динкой бегали к знакомым смотреть появившееся тогда видео, смотрели по пять фильмов подряд и выходили с больной головой, и все это логически высвечивало мой следующий шаг: а именно, ехать в Москву, чтобы быть ближе к Вахтангу, ибо он служил в Голицыне.
   Отчаяние мое дошло до предела, и я совершила классическую дурость - написала Вахтангу письмо, изложив в прозе, я к вам пишу, чего же боле. Кажется, за рамки классического содержания я выйти так и не посмела. Думаю, имей я побочное влияние не только великой русской литературы, но и чего-нибудь менее монументального, Декамерон какой-нибудь или что другое иное итальянское, французское игривое, думаю, письмо мое выглядело бы получше и даже, может быть, не осталось бы без ответа. Но только настоящая правда в том, друзья мои, что я, сколько живу на белом свете, столько не вижу маломальского примера тому, чтобы кто-нибудь отвечал на подобные послания.
   Мне оставалось явиться в малиновом берете. В зеленой шляпе с розовым пером, хотя бы. А в развязке полагалось сбежать к раскаявшемуся Вахтангу от старого генерала, значит, помимо берета и шляпы, надо было иметь в запасе еще и старого генерала. И тогда во мне запела отчаянная, но неоригинальная струна - в Москву, в Москву!
   - Зачем ты едешь в Москву? - спросила мама. - Ты не певица, не актриса, ты станешь там проституткой!
   - Во-первых, я еще сто раз успею стать певицей и актрисой, а во-вторых, у певиц и актрис разве меньше шансов ими стать?
   - Тогда тем более, зачем ты туда едешь?
   И тут вмешалась бабушка: - Нина знает, что делает, Тамара. Девочка поступит в институт.
   - В какой? - ужаснулась мама. - Откуда деньги?
   - Тихо, Тамара, - успокоила ее бабушка, - в Москве все по-другому, там и без денег можно поступить, вспомни Ломоносова.
   - Ой, мама, какой бред! И посмотри внимательно на свою внучку - хочет она учиться? - Бабушка сняла очки, поглядела на меня потом снова надела их. - Кажется, нет, - с уверенностью вывела она. - И ты ее отпускаешь? Это безумие!
   - А как ты собираешься ее не отпускать? - удивилась в спину бабушка. Верно, я не могла так надолго оставлять Вахтанга одного, без меня с ним черт-те чего могло произойти.
   - А где ты будешь там жить? - поинтересовалась мама на прощанье. - Сниму что-нибудь, - беспечно ответила я, и мама выразительно посмотрела на бабушку, видимо, она правильно угадала, что разорение коснулось большей части облигаций, потому что бабушка отвернулась и стала протирать очки. - Ждем тебя обратно месяца через два, - сказал папа. Но он ошибался - вновь увиделись мы не скоро.
   Алик Гербер тоже оказался в Москве.
   Он поступил в МГУ, на журналистику. Столкнулись мы с ним у Машки, в общежитии на Шверника. Странно, что вот в школе мы никогда не разговаривали, а тут вот разговорились и так вдруг подружились. Я рассказала ему все про Вахтанга, и он чуть не плакал. Его потрясли мои стихи, он их себе переписал и все рвался где-то напечатать и, наверное, даже напечатал бы, если б однажды не пришел ко мне в гости с модным рок-музыкантом и целым ящиком коньяка. Это была роковая ошибка.
   Если бы Машка вернулась пораньше. Если бы этого коньяка было хоть немножко поменьше. Если бы народу было каким-то образом побольше.
   Но все халявщики на удивление потеряли чутье, Машка шлендрала непонятно где, а погода стояла жаркая, какой не припомнят даже старожилы.
   С утра у меня, конечно, болела голова и болела до вечера, пока не пришла Машка. В общежитии было тихо и, слава богу, любой звук вызывал у меня тошноту. Пожалуй, даже внезапное явление Вахтанга в золоте и перьях не заставило бы меня встать и одеться.
   - Ну, как ты? - участливо спросила Машка. - Я криво, но гордо усмехнулась.
   - А он как? - Юный возраст, на него я списываю некое аморальное удовольствие, которое я получила, переспросив Машку.
   - Как они оба?
   -Ой, - сказала удивленная Маша, - неужели таки оба?
   Хорошо, что она явилась именно тогда, когда мое физическое похмелье медленно, но верно начинало сменяться моральным.
   Я начинала подозревать, что сделала какую-то гадость товарищу, и это несколько отягощало мою уже отягощенную винными парами душу.
   - Скажи мне, Маша, только честно, по-твоему, он не очень расстроен ?Не обижен ли он, по-твоему?
   - Мне кажется, - осторожно сказала Машка, - он еще не осознал. Не переварил. Пройдет некоторое время, и он придет в себя.
   -Так, - поднялась я на подушке, - значит, ты с ним уже разговаривала?
   - Ну, разговаривала, - потупилась Маша.
   - И что он сказал?
   - Что уезжает к друзьям на дачу.
   - Так, понятно.
   На самом деле, ничего мне было не понятно, а все смутно, и я решила, что разберусь в этом потом и извинюсь при случае перед пострадавшим как благородный человек, а пока мне необходимы анальгин и пиво.
   Через этот случай я лишилась хорошего друга и приобрела некоторый авторитет в узких кругах.
   То лето быстро шло на убыль и конец его, пролетевший тайфуном по чужим квартирам, дачам и шашлыкам на лоне природы, я не помню. С какого-то времени я перестала помнить все подряд, память тоже ведь не помойка.
   Но скажите, зачем мне помнить всякую ерунду: и сколько стоила пачка Винстона в то лето, и то, что я купила тогда у Мариши голубые джинсы, и кто-то, не помню кто, принес целую сумку маек, на удивление хороших, и мы вое накинулись на нее, набрали в долг, расхватали и у меня сейчас еще живы две из тех маек - голубая и шоколадная.
   А главное была любовь, но с ней не получалось, ужасно не везло - и Рите и Машке и Марише, а мне само собой.
   В то лето мы выучились и заразили друг друга шикарной пошлятиной - класть клубнику в шампанское, шампанское было теплое и сладкое, никакое не шампанское оно было, признаться, но кто же знал, и начинающие бонвиваны наблюдали за действом и мотали на жидкий ус: вот так, значит, должна происходить эта самая красивая жизнь и культурное ухаживание. Скольких придурков в то лето мы, неутомимые, научили клубнике с шампанским?
   -Ты помнишь, Рита, шампанское с клубникой?
   - Ой, да ничего я уже не помню, - Рита машет рукой и откидывает со лба завитую прядь.
   А юность кончается, когда ты уже совсем не можешь спать один. Когда одиночество теряет ореол и оказывается просто обременительной психической болезнью. Правда, так оно все и было. Вовсе не было у меня цели их менять, и боже меня упаси вести какие-то списки, и даже не совсем верно, что я по-Венериному тщилась превратить количество в качество, какая ужасная, благородная и бесплодная затея, - все это было неизбежней, лучше не скажешь. Страх и голод правили миром моей юности, страх остаться голодной, но куда больше сам по себе голод, как черная дыра в груди, пустая рана, из которой тянет сквозняком, сам Бог велел затыкать ее любым ближним. Ближайшим теплым телом, я хотела сказать
  
   Привыкая, как жертва календаря,
   К одинокой постели на желтой соломе,
   Ты, больная собака в конце января,
   Платишь дрожью за ложь, ибо холодно в доме
  
   И, разбившись навзлет, как комар на стекле,
   Иль слетев из седла на крутом повороте,
   Приложись, прижимайся, как раной к земле,
   К некой теплой и богом подаренной плоти
  
   Даже плед не согреет в плену у зимы,
   Сберегай же тепло, на других экономя,
   И не думай о том, чтобы кто-то простил,
   Ведь никто никому - и никто не виновен
  
   Так и ты невиновна, не взяв высоту,
   Отвечая на голос чужих одиночеств
   Переменной луной, вкусом шерсти во рту -
   Ты заплатишь за это чем хочешь, чем хочешь.
  
   Однажды Лобстер явился ко мне со странной информацией.
   - Его зовут Дэн. Не упусти его.
   - А как я его узнаю?
   - По пачке сигарет.
   - Что за чушь, как это можно узнать по пачке сигарет? Кто сейчас не курит? - В этих раздумьях я вышла из дома и пошла себе на работу, дошла до метро, но передумала - села на троллейбус, а там как раз под сиденьем и лежала пачка сигарет, очевидно, та самая. Редкая вещь, ничего не скажешь. Лорд. Но никакого хозяина при ней не было. Мне не терпелось поделиться хоть с кем-нибудь всей этой чушью. На лестничной площадке мне попалась Настя из соседнего офиса. Я рассказала ей все, только про лобстера умолчала. - Слушай, - сказала Настя, - я знаю единственного человека в Москве, который курит сигареты Лорд. И его действительно зовут Дэн. Он друг моего брата. - Это же надо, насколько далеко ходить не пришлось! - Ну и как же до него добраться, - ставлю вопрос ребром. - Если я через него передам что-нибудь твоему брату, ты не возражаешь? - Да, пожалуйста, только меня не закладывай.
   - Укради для меня адрес, хорошо? - Ладно, завтра принесу.
   И вот я, как Мата Хари, вваливаюсь в чужую квартиру неизвестно зачем. Причем, отметим, квартира набита мужиками и заняты они интереснейшим делом - организовывают банк.
   - Вот, сейчас девушку спросим, - обрадовался высокий кудрявый мальчик, - не знаете, что такое уставной капитал, а то мы разобраться в этих бумагах - он ткнул в пачку листов - никак не можем. - Да, в те годы все было проще на поле чудес, и дистанция огромного размера, страшно представить, пролегла от первого очарования словами консалтинг и консенсус до того, что мы имеем сейчас, присутствуя при закрытии последних шахт русского Эльдорадо, когда становится мучительно больно и понятно, что тот, кто не успел, опоздал навсегда и твой самый нахальный и глупый однокурсник занимает, соответственно, самый крутой пост и, когда ты придешь просить его по старой дружбе, он, скорее всего, откажет. И такой день настанет и настанет он исключительно потому и для тех, кого в свое время смутило, что они не знают, что такое уставной капитал. Но эти мальчики, которые начинали Эльдорадо, не умея еще отличить вексель от вензеля, я бы тоже не стала им завидовать. Почему? Достаточно посмотреть, сколько их осталось.
   Это, - говорит он, - будет роман конца века. - Глупости собачьи. Роман начала века - это звучит. А у конца века есть только то, что он успевает выдохнуть на лету, - он слишком спешит, перед смертью не надышишься. А роман на лету не выдохнешь. И итогов не подведешь.
   И сейчас, когда я заглядываю в то зеркало, я вижу худое, черное и растрепанное существо, у которого женственности не больше, чем у вороны. Боги, как я могла понравиться Вахтангу? А как я сейчас могу нравиться, кому пожелаю, возражаю я, ведь ни блондинкой я не стала, ни стоящим бюстом не обзавелась, осталась, честно сказать, ворона вороной, но выходит, дело не в этом?
   - Сама ведь знаешь, что не в этом, - вздохнул Лобстер.
   - А в чем тогда, скажи, наконец!
   -Не могу, - вздохнул он. - Но ты не волнуйся, тем не менее.
  
   Гена был большой фантазер: он делал это везде, разве что не на люстре. Как-то я ввалилась к нему с дождя, с мокрыми ногами - скорей в ванную, мыть ноги горячей водой и сушить колготки! - Тут-то он меня и поймал. Волосы мои полоскались в ванне и по всему было похоже, что он таки в порыве вдохновения меня утопит. Спасшись, я достала бокалы и поинтересовалась: - Гена, а отчего это я в тебя не влюбляюсь?
   - Ты моя рыбка, - сказал Гена, - будет тебе восемнадцать, влюбляйся, сколько хочешь.
   - Или будь у меня московская прописка? - подозрительно опросила я. Гена рассмеялся. Оба мы с ним были здесь незваные гости. Непрошеные, незаконные. Сначала мне никто бы и не дал этой самой прописки, а теперь зачем она мне? Когда мне надоело то, что эта страница моего паспорта вызывает какие-то вопросы, я просто отдала его Надиной сестре, а та принесла обратно уже с адресом моей съемной квартиры, вот тебе и вся прописка и совершенно бесплатно.
   Меня мучает, повторяю еще раз и опять, несовершенство этого мира и его нежелание оставить меня в покое. Отчего он заставляет меня оттачивать мастерство, путать петли и следы, отчего ощетинился капканами и арбалетами? Я же прекрасна и безобидна, я никому не желала зла, зачем же мучить доброе и красивое существо с мягкой шерстью, заставляя его лгать и ненавидеть?
   Так или примерно так я рассуждала у Гены на кухне. Впрочем, конечно я не помню разговора десятилетней давности, тут и вчерашнего-то не упомнишь, может, я и не чувствовала тогда ничего такого, а чувствовала - не отдавала отчета.
   От Гены в моей жизни появился Илья. Удивляюсь, почему я в него не влюбилась. Действительно, культурный человек, потом уже много лет спустя, я стала регулярно наблюдать его по телевизору - пустячок, а приятно. Вероятно, дело было по-прежнему в Вахтанге, ну, во всяком случае, Илья был явно ни при чем и тут память моя дает сбой, ибо из-за него я могла поссориться с приличным человеком, а если допустить, что мы не ссорились, то, как и почему он исчез и что было дальше?
   Мы шли через тернии, мы красили волосы фиолетовыми чернилами и их же добавляли в польский лак, прическу укладывали пивом и сушили над плитой, добывали колготки и кофточки, шпильки и помаду, мы сражались, используя все мужество нашей молодости.
   Зачем вспоминать этот погибший своей смертью, как синяя кулинарийная курица, мир? 3ачем мне до сих пор дышать запахом той весны, тех весен, ловить глазами внутри себя уходящие троллейбусы и электрички, бело-голубые мыльницы автобусов и поезда метро, смотреть, не отрываясь, в разъезженную колею, по которой прошла и моя жизнь когда-то, когда-то. И что, глупые люди, значит теперь слово ностальгия, если мир погиб, а вы не плачете по нему? Так что же плакать мне, покидая неизвестно что, неизвестно что, не имеющее ни формы, ни даже сколько-нибудь привычного названия. Ностальгии не может больше быть, ибо мы дважды пережили крушение мира, да пусть даже и один раз, не буду примазываться, так и быть, но исчезновение мира произошло с нами, так чего же вы хотите.
   На Арбате она схватила меня за руку, забормотала что-то быстро и заплакала.
   - Не надо мне гадать, - сказала я брезгливо, - пошла вон, милицию позову!
   - Ну, спаси его ради Христа, - разобрала я, - спаси! - вдруг предполагаемая воровка стала совать мне деньги - сумасшедшая? Вроде не пьяная. И, конечно, не цыганка. Выглядит, как приличная. И похожа на Матильду из не помню, какой оперы. Вроде бы ничего такого у меня с собой нет, что надо красть: ну денег там, золота, брильянтов.
   - Успокойтесь, гражданка, - сказала я ей строго: казенный оборот завсегда лучше успокаивает людей, проверено. -Чего надо?
   - Видение ему было, видение - идти мне на улицу и искать женщину в черном и в одной серьге - она и спасет... - Я со стоном схватилась за ухо - так и есть, проклятье, любимая серьга!!! В один день потерять самую лучшую на свете серьгу и попасть в дурацкую историю! - Кому ему приснилось? - машинально спросила я. -Мужу, мужу, давно уже болеет, - эта зараза не только надеялась, она была уверена, что я с ней пойду. Делаю глупость, - констатировала я про себя. Наверное, у нее муж маньяк, и она водит ему жертв. А может и сама людоедка.
   -Недалеко? - спросила ее с неудовольствием. Она показала мне дом, и я вынуждена была согласиться, что в таких домах с консьержками людоеды не живут. Делаю лирическое отступление, - не замечали ли вы, что демократия в России победила в первую очередь консьержек, вот что интересно. Как будто блюла чистоту жанра, вернее, наоборот, - в подъездах, но главное, чтобы не создавать помех в нервной работе киллера.
   Ох, он и вправду был болен, - это я увидела сразу. Лежал на подушках и только глазами хлопал. В комнате душно.
   - Ты можешь мне помочь?!? - сразу вцепился в меня горячими руками. - Ну, не знаю, - честно сказала я.
   - Меня экстрасенс лечил, - забормотал он, - меня шаманка лечила...
   - И что?
   - Я умираю... - заплакал он.
   - А у врача ты был? - спросила я с сомнением. - Был врач, был, - быстро сказала Матильда. - А где вы его взяли? - продолжала допытываться я. - По знакомству за большие деньги, такие деньги... - Матильда чуть не заплакала. Я села на стул и закрыла глаза, надо же было сосредоточиться, нельзя так оставлять этих идиотов. - Матильда, иди на кухню, - приказала я, - дай мне воды из вашего чайника! Вода мне не нужна была, но какой-то антураж необходим. А будь я воровкой, мне это пригодилось бы, чтоб что-нибудь спереть. Матильда, роняя предметы, ринулась на кухню.
   Я сделала глоток. - Паспорт! - сказала я. - Как вы сказали? - ужасно испугалась Матильда.
   - Паспорт - это воплощение личности, эманация жизненной энергии, также и квинтэссенция прописки, вам ясно? - сказала я убедительно и невнятно. - Чей паспорт? - она совершенно обалдела.
   - Ну, не твой, не ты же больна!
   - Да, да, я сейчас, - она тут же принесла. - Так, Вайсман Яков Михайлович, прописан здесь же, а где же находится районная поликлиника, мы мимо нее проходили, зрительная память меня всегда выручала. - Сейчас мне будет видение! - интригующе сообщила я.
   Раздавленная Матильда притихла. Я заунывно начала. - Выйдешь ты, женщина, из дому и повернешь налево. Да не забудь взять с собой то, что я тебе дам. Дай-ка мне чистую тряпицу. - Я замолчала. Матильда тотчас принесла мне платок. Я аккуратно положила в него паспорт, щепотку соли и волос, выдранный из больного, пошептав сверху. - Так вот, повернешь налево и пойдешь до угла, а там еще раз повернешь и опять пойдешь до угла, а там уже отсчитаешь третью дверь и войдешь в нее. Кстати, как мне зашифровать регистратуру? Увидишь там женщину в белом, к ней и иди и ничему не удивляйся. Матильда жадно слушала, глаза у нее блестели, -сама здорова ли, засомневалась я. - Она и скажет тебе, как быть. - Матильда, плача от счастья, провожала меня и, выйдя на улицу, я обнаружила в кармане пачку денег, которые были как нельзя кстати. Я направилась прямиком в третью дверь, что налево и опять налево. Половину денег я положила перед регистраторшей, а половину отдала врачу, к которому она меня немедленно отвела. - Не волнуйтесь, все сделаем как надо, - врач была настроена решительно, все же две зарплаты лежали у нее в кармане халата. - И в центр устроим, если надо, и профессора позовем!
   Потом я все-таки позвонила, проверила из интереса. Врачиха меня помнила: - Ваш Вайсман прыгает, как птичка, операцию перенес прекрасно! А Софья Львовна подарками замучила, а вы кто ему будете? - Экстрасенс, - хотела скромно ответить я, но почему-то ляпнула совсем другое, что в голову пришло. - Да я так, страховой агент, - оставив врачиху в полном недоумении. Благодаря этому случаю я окончательно разочаровалась в экстрасенсах.
   Завидев очередного, я докучаю им грубо и глупо, прося снять насморк или головную боль, а если совсем ничего не болит, то ликвидировать прыщ или чувство голода. А поскольку у них это никогда не получается, то о чем речь, господа.
   Засыпая, я думала: вот хорошо бы пристроить к дому еще застекленную веранду, летом было бы здорово. Это я думала, разумеется, не про свой, а про Вахтанговский дом. А может, его вообще перестроить заново, а то он уже старый? Построить такую белую виллу, как у нас не бывает, но почему не построить - белая краска покупаема, так думала я, засыпая, и уже совсем засыпая, проваливаясь в эти мечты, как когда-то под детское свое одеяло - старую пуховую перину, которую у меня, в конце концов, со скандалом отобрали - здоровый ребенок должен спать под пледом - засыпая в безобразных условиях, я припоминала еще кресла-качалки, что обязательно - это так удобно и здорово. И, конечно, не одна, а несколько, чтоб всем хватало места вечерами.
   Известно, если что-то предлагается за несуразно большие деньги, это что-то можно получить и бесплатно. Поэтому я никому не уступила своего священного права занимать очередь за визой в шесть утра у посольства.
   А получилось все вот как: однажды, когда мы с Германом только вылезли из койки и еще не проснулись, прискакал взмыленный Вадик. - Выручайте, ребята, -взмолился он.
   - А что такое, - удивилась я.
   - У Люси поехала крыша! Куда я ее повезу в таком виде?!? Вчера она мне открыла дверь голая... - Так это ж хорошо, - удивился Герман.
   - Было бы хорошо, если б она не нарезала на себе бритвой разных иероглифов, причем так хорошо объясняла, что я даже почти поверил, что так и надо, так что еле успел поймать ее, когда она собралась выйти в окно. - Вадик закатил глаза, он у нас впечатлительный.
   - И что за проблема?
   - Да то, что она внесена во все списки, даже уже заявлена на пресс-конференцию, загранпаспорт получен, у меня на руках, все рушится: Вадик обхватил голову руками. - А куда поездка и чем мы тебе можем помочь?
   - В Париж, соглашайся, Нина, - вдруг быстро выпалил он, - замени мне Люсю!
   - Ты что, если я тебя правильно поняла, ты мне предлагаешь ехать в Париж по чужим документам?
   - Зато за наш счет все: и еда, и билеты, и подарки будут, - горячо убеждал он меня, -да и кто знает, что ты - не Люся. А делегация будет молчать, - для убедительности он показал кулак.
   - А я хоть на нее похожа?
   - Похожа! - поклялся Вадик.
   - Паспорт покажи.
   С фотографии на меня смотрела рыхлая блондинка в очках с толстыми линзами.
   - Ты что, дурак?
   Общими усилиями в комиссионке был изыскан нужный парик и покрашен Лондаколором, он полысел, но выдержал, в обычной оптике уговорили вставить нулевые стекла в кошмарную оправу и, надув щеки, я отправилась получать за Люсю визу.
   В самолете я задала Вадику вопрос, который, конечно же, стоило задать раньше, - а кто, собственно, такая Люся и отчего ее там так ждут?
   - А, - сказал Вадик, - я совсем забыл тебя проинструктировать. - Ты талантливая художница и неформальный политический деятель, борец за свободу сексуальных меньшинств.
   - Кто?!?!
   Вадим бережно отпаивал меня водкой, пока я не оказалась в состоянии задать следующий вопрос: Надеюсь, рисовать мне там не придется?
   - Ну, если только немножко, - успокоил меня злодей, - в программе выставки предусмотрено, что автор сидит и рисует по ходу дела, но ты не волнуйся, требования там совсем невысокие... - Вадик, - сказала я, - ты подлец. Я умею рисовать слона сзади. Может быть, еще цветочек и солнышко. Но это все, ясно?
   - Нарисуй, что получится, я бы тебе посоветовал квадратики и треугольнички, знаешь, такие разноцветненькие, как все сейчас рисуют, - гад зевнул и задремал.
   Отчего-то слон сзади имел бешеный успех. Я украсила ему уши цветочками, а сверху подвесила улыбающееся маленькое солнышко.
   Эту чушь сразу купили за триста франков, что меня вдохновило, следующий слон был розового цвета и цветочек у него был на груди вроде брошки, а внизу кокетливо примостилась пальма, похожая на елку. Сей шедевр ушел за пятьсот.
   Последний слон вышел синий и кривой, надо отдать дань ихнему вину: оно, хотя и пьется, как компот, но элегическое воздействие оказывает: цветочек у животного торчал прямо в попе, а с красного неба лил неприятный косой дождь, я изобразила его черным пунктиром. - Как называется ваша картина? - вежливо спросил меня владелец какой-то важной галереи через переводчицу Верочку. - Кризис жанра, - честно отвечала я. Он поморщился, но купил: так я вошла в историю изобразительного искусств.
   Отработав свое, я пошла разглядывать Люсины картины: о, радость, они недалеко ушли от моих слонов, а, значит, пока что провала с позором не произошло. Впрочем, вообще, подумала я, возможен ли в современном, ну, том, что они называют искусством, именно провал с позором? По всему выходило, что нет.
   Оставалась самая большая гадость - пресс-конференция.
   - На каком языке надо производить? - спросила я Вадика, отставляя пустую бутылку.
   -  На русском, если сможешь, - он посмотрел на меня крайне скептически, - и не свали мне микрофон!
   Микрофон, кстати, послужил неплохой точкой опоры, я повисла на нем и сказала подряд все известные мне французские слова: Бонжур, шер ами, либерте, эгалите, фратерните, и добавила, подумав, Амур. В зале захлопали и, ободренная, я продолжала с Верочкиной помощью: - Я так рада нашей встрече. Я рада тому, что наша замечательная встреча сегодня и сейчас стала возможна в результате нашей замечательной перестройки, которую так ждало наше и ваше молодое поколение, Горбачев... - начала я, но тут Вадик за кулисами сдвинул брови, и я поняла, что Горбачева надо культурно проехать. - Горбачев, - сказала я, - сделал то, что он мог сделать, но то, что нужно сделать на самом деле, все в наших руках. - Вадик за кулисами закивал головой.
   - Чего мы хотим? - продолжала я, глядя на Вадика. Тот потыкал пальцем себе в рот. - Мы хотим есть, - перевела я. Вадик схватился за голову. А интересно, что он имел в виду? Да вообще он только путает, переходим в свободный полет.
   - Мы хотим есть так, как едят свободные люди, которые сами выбирают, что им есть и когда! (аплодисменты в зале, очень хорошо). Мы хотим одеваться так, как одевается прогрессивная молодежь! (Вадик скрючился на полу в истерике).
   - Но главное, -тут я патетически возвысила тон, - мы хотим свободно говорить с вами, общаться без всяческих преград! (краем глаза я заметила, что Вадик оживился и показывает мне большой палец).
   Я ободрилась и следующие полчаса говорила о КГБ, Сталине, проблемах коммуналок и контрацепции, а также о том, легко ли быть молодым в такой ситуации, стараясь особенно не застревать на каждой теме. Шер ами, - сказала я в завершение, - давайте общаться и продуктивно сотрудничать: вы поедете к нам и увидите много интересного, а мы, соответственно, чаще будем посещать замечательный город Париж!
   Мне долго хлопали. Побочным результатом моего выступления отчего-то стали три больших коробки с презервативами, подаренные каким-то фондом, в обнимку с которыми мы и ехали домой.
   - Да, правильно я тебя с собой взял, - хвалил меня Вадик. - Надо было, конечно, рассказать тебе нашу политическую концепцию, но главное ты и так схватила.
   - Это презервативы, что ли? - изумилась я.
   - Это развитие контактов. В результате твоей речи к нам напросилось ехать сорок человек и столько же может поехать в Париж от нас! - Вадик был страшно доволен.
   - Ты первая в списке, - заверил он меня и конечно, наврал, в следующую поездку отправилась пришедшая в себя Люся, а две Люси в коллективе по понятным причинам исключались. По слухам, ее замучили просьбами рисовать слонов.
   Под утро я заснула. Поезд трясло, и мне снилось, что я единственная в мире научилась рисовать семь прыгающих слоников.
  
  
   В те годы мы очень уважали комиссионки. О, комиссионка на Белорусской, любовь моя! Пещера Аладдина, меняющаяся каждый раз, от шуб с царского плеча до заношенных бархатных пеньюаров - подозреваю, там попадались иной раз и шмотки самой великой Аллы, и я трепетно разглядывала на квитанциях имена сдатчиков, пока до меня в какой-то момент не дошло, что фамилия там как пить дать должна стоять домработницы.
   Еще можно было получить незабываемое удовольствие, посетив знаменитый туалет, где проститутки торговали подаренными шмотками, ой, какие же там были шмотки! Загадка эта до сих пор мучает меня, ведь после, выезжая, я тщетно искала такую же роскошь у Макс Мары, у Шанели, у всех кого положено знать, короче, но те вещи, переливающиеся в цепких лапках интердевочек, как после стало модно говорить, после фильма, а тогда они были просто валютные проститутки, просто и со вкусом, так вот, те вещи остались недостижимой ирреальной сказкой, ибо таких денег, конечно, у меня не было тогда. Брючки стоили четыреста рублей, туфли -шестьсот пятьдесят, как вам это понравится, а зарплату мне шеф положил сто пятьдесят, это еще до всяких наших с ним дел.
   Но до этого я еще успела поработать костюмером в театре, куда меня взяли без особых проблем, только страшно удивлялись, что я никуда не поступаю, да даже и вовсе не мечтаю стать актрисой, но я отчего-то накрепко запомнила, что оказала мне мама про актрис и этой профессии опасалась, а то чего же, а то бы и пошла действительно, дело хорошее, но получилось то, что получилось; а вообще-то костюмером интересно.
   Я полюбила этот мир, где сплетены роли, слава, зависть, розы и восторг, бескорыстная и корыстная любовь, где все это причудливо переплетено и чуть замазано глиняным ВТОвским гримом и, страдая оттого, что тебя все еще выпускают третьим кустиком, ты не успеваешь страдать от другого, более грустного и все ясно, счастье - это Гамлет.
   Я это одобряла, но не понимала, сама душевно страдая от другого в своей работе, я же была костюмером, и эти костюмы меня огорчали ужасно, вблизи они выглядели еще бедней, еще грязней и аляповатей. Но должна же быть, понимаешь, магия театра!
   Я поняла это много позже, хотя догадывалась уже тогда, я поняла это в Лондоне, когда на сцену вышла настоящая королева в бордовом бархате и кружевах, а вот когда у нас выходит королева, ты сразу обращаешь внимание, сразу ее жалко за стоптанные туфли, и хороша выходит цепочка ассоциаций при выходе королевы туфли... зарплата... тяжелые сумки... ну и так далее.
   Я честно старалась что-то пришить-подкроить, но не бывает Джульетт в платьях из атласа по рупь двадцать, а если вы даже скажете, что искусство выше этого, то почему все-таки актер должен бороться с платьем, не должен и не уговаривайте.
   Театр же - это все-таки праздник, из этого и надо исходить.
   Не я нашла Орнестину Николаевну, что странно, она меня нашла. Все-таки чутье у нее было на людей, не откажешь, поняла она, что я так и рухну от восхищения уже на пороге ее дома, даже только еще увидев дверь, - вторую за бронированной - массивная, мореного дуба, с медной головой льва вместо ручки. Что уже в прихожей, в бронзе, картинах и зеркалах, я буду готова на все - вылизывать эти ковры, руками разбирать их белый ворс, протирать серебро и картины, стирать руками шелковые шторы, лишь бы меня не прогнали из этого оазиса, где карнизы такие темные и резные, а белая кожа диванов и кресел отсвечивает неземным розовым отливом и за столиком розового мрамора сидит в версачевском пеньюаре сама хозяйка и курит что-то розовое и тонкое и так, в клубах розового дыма, за чашкой кофе с коньяком - кофе тогда не было во всей Москве, исключая валютки, -я провела замечательные несколько месяцев и, конечно небо разверзлось, когда моя хозяйка вдруг сказала собирать чемоданы - не знаю, когда и как она подцепила этого итальянского графа, загадкой также было для меня, отчего полгода он никак не проявлялся, а теперь спешно решил жениться, но нечего было и мечтать, чтоб мне оставили ключи от квартиры и поэтому, расцеловавшись на прощанье в Шереметьево, я мрачно плюхнулась за стойку бара, не имея представления, куда далее себя девать и как собственной персоной распорядиться.
   Что самое интересное, она вернулась. Мебели в доме прибавилось и шмоток в шкафу тоже, но над всем этим повисла легкая грусть.
   Я не вернулась к Ори, - тогда уже появился шеф, и события закрутились веселым хороводом, я все реже заходила к ней, кофе был тот же, пеньюар тот же и тот же розовый дым, но теперь мне было ее жаль, не знаю, почему.
   Я поехала к Рите - тогда как раз мы с ней и познакомились поближе, вообще-то она была подружкой Таты, а кстати, откуда я знаю Тату? С Татой меня познакомила Вика, а Вика, откуда взялась Вика и куда потом делась? Не помню, надо спросить у Таты.
   У Риты я и пожила тогда пару недель. Ведь не могла же я возвращаться к Герману, я даже звонить ему боялась.
   Мы пекли и парили в духовке, читали книгу о вкусной и здоровой и жили, как в раю, только все это было здорово, пока у Риты не начался новый роман, надо было думать о перспективе.
   Мы как раз производили мозговой штурм, куда же меня девать дальше, но тут позвонили в дверь и на пороге возник новый Ритин роман с букетом длинных-длинных роз, и мы оказали - ого!
   На фоне длинного букета было еще лучше видно, что герой наш маленький и толстенький, но что мы без букета бы этого не увидели? Зато веселье и жизнерадостность так и брызгали из его черненьких косых глазок, и весело, задорно блестела лысина.
   Пришлось срочно импровизировать напольную вазу из ведра и фольги, Рита ее художественно обмяла вокруг, ну хоть сейчас в Лувр. Юрий грузно уселся на стул и припечатал к столу бутылку Мумма. Рита достала бокалы для шампанского.
   - Марго, - попозже спросил Юрий, - ты не знаешь, где бы мне взять хорошую секретаршу? Мы с Ритой переглянулись.
   - Вот, бери, - засмеялась Рита, - если пойдет.
   - Нина, - приложил руку к сердцу мой будущий шеф, - фирма у нас солидная, с репутацией, офис в самом центре, - не удержался он, чтоб не похвастаться, - ну и зарплата хорошая... А какие у вас рекомендации, - тут он с важным видом достал из золотой коробочки сигару, ужасно вонючую, как сразу выяснилось
   Я поперхнулась шампанским, а Рита своим фирменным жестом уронила на один глаз челку и прикусила зубками губу: - А я разве не лучшая рекомендация? - обиженно спросила.
   - Ну, хорошо, - он махнул толстой ручкой с неприлично крупной печаткой, - сто долларов в месяц вас устраивает?
   Меня устроили бы и пятьдесят, жить только где?
   - Единственное, Юра, у девушки проблемы с жильем. Юра, ей бы хорошо снять квартиру, а уж тогда и работать сможет в полную силу...
   Озадаченный Юра что-то промычал. Мы напряженно ждали.
   - Но проблем, - наконец улыбнулся он рекламно, - есть у меня квартира, - разливая остатки шампанского.
   Как выяснилось чуть позже, шеф снял для меня квартиру у своей родной тети; убив, таким образом, кучу зайцев: облагодетельствовав семью и не сильно потратившись.
   Квартира была никакая, однокомнатная хрущевка и даже не около метро, в жопе, но я была страшно рада - ведь это была первая моя настоящая квартира; моя, и я с дикой энергией начала ее обустраивать - за ползарплаты затащила в нее огромную зеленую пальму, овевающую теперь постель вроде балдахина. Вследствие чего первый месяц мне пришлось не обедать и не ужинать. Шеф это заметил и придрался: - Нина, я что, мало плачу вам, что вы сидите в офисе в обеденный перерыв?
   - Ю.В., я худею.
   Шеф резво подскочил ко мне и весьма невежливо ущипнул за бок.
   - Дальнейшую диету запрещаю, не портите мне имидж фирмы. Вы еще в голодный обморок упадите при клиентах? И он потащил меня на нижний этаж.
   - Кажется; я все-таки мало вам плачу, - сказал он с удивлением и сомнением, когда я через пять минут, раздувшись поперек себя не хуже удава, отодвинула четыре тарелки и отвалилась с пустыми глазами.
   С этого дня я стала получать на двадцать долларов больше - как наш бухгалтер Людмила.
   В комке конфискованного антиквариата, что на Пушке, я прикупила моей пальме соответствующее фарфоровое вместилище, не поворачивается язык называть его ведром.
   Эдакая напольная ваза и белым по белому рельеф - фигуры там всякие, нимфы... - Этому цены нет, - взволновавшись, задрожал шеф, заехав как-то за мной, - продай; а?
   Я-то уже знала от Риты, что это малоценное трофейное безобразие, у нее такая у бабушки оставалась. Но все равно мне было жалко расставаться с нею и, наступив на горло этой песне, я умножила ее цену на десять, а потом, чтобы успокоить остатки обиды, накинула еще двести долларов.
   Больше я такой замечательной вазы не нашла, и пальма успокоилась в кадушке.
   Я была совершенно счастлива в этот период своей жизни, приглашала в гости Риту, у нее тем временем сменился объект романа; впрочем, по шефу никаких изменений определить было нельзя. - Ну, хоть легкую тень грусти ты на нем видишь, - Допытывалась Рита. - Не-а... - с сожалением, но честно отвечала я. Тем временем новый объект оказался знакомым шефа и, более того, имел офис в нашей же гостинице, так что по ходу работы я могла за ним замечательно шпионить - тем интереснее бывало с Ритой по вечерам.
   Прежде, чем стать ответственным банковским работником, Рита с детства точно знала, что станет художником или поэтом, разница казалась ей невелика. Отучившись три года в художественной школе, она сделала вывод, что поэтом быть легче, тем более последний ее шедевр - портрет Фауста, -мама приняла за симпатичного пуделя и очень хвалила. Целую неделю Рита сидела и писала, справедливо рассудив, что чувство голода способствует возвышенности чувств вообще. Через неделю, когда мама уже серьезно опасалась за рассудок дочери, Рита встала, аккуратно перечитала написанное и порвала на мелкие клочки.
   Маме все же удалось спасти один обрывок:
   Хочу я жить, лелея красоту,
   И умереть хочу я в розовом кусту!
   И неверующая Ритина мама, преподавательница русского языка и литературы, искренне возблагодарила Господа, что литературное дарование дочери окончилось так быстро и безобидно.
   Когда я узнала, где ты живешь, я ходила кругами вокруг дома твоего. Мои волосы трепал ветер, и дождь лил, а у меня был только тонкий светлый плащ - это в ноябре, - но в чем еще могла я показаться тебе? Ни разу я не видела тебя, и была весна, и была осень, окна твои горели, тополя роняли листву. Тогда я пошла на мост - мост над рекой, он виден из твоего окна, и спросила у холодной воды, простишь ли ты меня, наконец, жить мне или умереть теперь.
   Шеф мой оказался гомерической фигурой. Он очень любил одеваться и тратил на это кучу денег. Вкус у него был, как у сороки-воровки, результат усугублялся солидной комплекцией. Приходя в офис часам к двенадцати, он первым делом выпивал полстакана адвоката, закуривал толстую сигару, после чего снимал лакированный ботинок и кидал его в стену над моей головой. С похмелья у него были нелады с меткостью - так ни разу и не попал.
   Выпростав пузо из лилового или малинового пиджака, он долго сопел, вздыхал, лазил в бар и в сейф, прежде чем начать отдавать распоряжения одно дурей другого.
   Потом мы с Милой с юмором корректировали этот бред и что считали нужным, выполняли. Поскольку умный шеф поставил шифр не только на сейф, но и на бар, нам пришлось завести в офисе свой тайничок, где, честно сказать, мало что долго стояло, задержалась одна только дареная бутылка мятного ликера.
   Ах, Людмила, как же ей не повезло, она ведь числилась на должности бухгалтера, но кто же знал.
   От шефа, кроме ресторанов, мне было мало толку. Он, заставлявший меня заказывать то и это, икру и коньяк Мартель, он, чуть дело доходило до магазина, скукоживался, как колорадский жук под дустом и, сжав зубы, покупал мне пакетик печенья и кока-колу, даже шмотки приличной не подарил ни разу, за исключением какой-то малиновой дряни с завязочками из области нижнего белья.
   - Юрий Владимирович, тут партнеры приехали, а вы лежите пьяный, ну что такое?
   - На хуй! - сказал Ю.В. и снова захрапел.
   Я разозлилась и осмелела. - В таком случае я за дополнительную оплату проведу с ними экскурсию по Москве.
   -Экскурсия хорошо, - несколько телеграфно ответил шеф и снова погрузился в объятия Морфея.
   Я взяла нашего водителя, Милку и двух этих английских задохликов, повезла их по полной программе: ну, конечно, Кремль, Ред Сквер, Базиль, покупка обязательной дурацкой картинки за двадцать долларов, Горки стрит, Болшой, ну и любимый ресторан на Остоженке, где я, назло шефу и с Милкиной помощью, устроила неплохой перерасход представительских.
   К десерту появился проспавшийся шеф, я подобострастно уступила ему место и начала переводить.
   Все это время один из задохликов, тот, что помоложе, пялился на меня конкретно, что не укрылось от хозяина.
   Ю.В. отволок меня в угол перед туалетами и жарко дыхнул в лицо: - Понимаешь, мне важно с ними законтачить... ну что тебе объяснять, в общем, если эта сделка выгорит, я тебе машину подарю, чес-слово... - Машина - хорошо, - подумала я.
   Я поехала отвозить партнеров в гостиницу вместе с шефом. По дороге ржали, пили шампанское из бутылки и целовались несколько подряд, причем поразила меня Мила, которая то ли перепутала меня с Джоном, то ли так мило пошутила, но скорее, не с Джоном она меня перепутала, а с водителем, поскольку вновь ободрившийся шеф возжелал сесть за руль, таким образом, в машине все окончательно смешалось.
   Наконец затормозили перед освещенным входом. Милка осталась спать в машине.
   У швейцара была в глазах вся печаль мира, и эту печаль он обратил на меня: - Мадам, - сказал он, - вам не положено...
   Он ждал своих законных десяти долларов, но тут пьяный шеф возмутился и встрял: - Ну-ка, - как мрачная жирная туча, навис он над привратником, - чего именно не положено моей переводчице?
   Швейцар стал еще печальнее и с достоинством отступил в сторону.
   У меня доброе сердце, проходя, я сунула ему десять тысяч, но он даже не улыбнулся, мерзавец, будто бы все про всех и про нас в частности, заранее знал, и это разочаровывало его в человечестве. Бог с ним, я пошла вперед.
   Под утро я тихо выскользнула из номера, думая, спит ли уже противный старикашка, но нет, он не спал, и теперь в его главах была не только печаль, но и странное самодовольство.
   Задохлики подписали контракт. Вместо машины шеф подарил мне шикарные духи и корзину шоколадных конфет.
   Зато теперь у нашей фирмы появилось дикое количество машин - самых разных, но больше всего мне запал в душу белый таункар.
   - Юра, - сказала я, - ты будешь неблагодарный человек, если не дашь мне поводить таункар.
   - Вот еще, - сказал Ю.В., - ты мне его разобьешь. И вообще это не женская машина.
   Я применила взгляд  5.
   Юра, наступив собственной песне на горло, выписал мне доверенность, от чего сам же и выиграл: машину я не разбила, исправно забирала его из ресторанов, но только пользы мне никакой от всего этого не вышло, потому как сколько я ни крутилась на своем красавце-шевроле по городу, Вахтанга так и не встретила, а когда встретила, тогда машины уже не было, но надо вспоминать все-таки все по порядку.
   Когда я его встретила, не то, что машины, рубля не было.
  
   Не брани меня Москва
   Может я и не права
   Я иду через газоны
   Где зеленая трава
  
   Потому что все равно
   Не получится кино
   Потому что я тоскую,
   Словно в проруби говно
  
   И не то чтоб душит злость
   Но саднит как в горле кость -
   Это все, чего хотелось,
   Но и это не сбылось -
   Показаться в феврале
   На завьюженной земле
   Пред тобой как перед Богом
   В снежно-белом Шевроле!
  
   Да, я не могу с ним расстаться. Да, я возьму его с собой. Может, в этом и нет смысла, но как это - я - и без моего Синего Пиджака?
   Едва увидев его, я замерла, как лошадь, остановленная на скоку невидимой рукой. - Венера! - выдохнула я. - Полцарства!
   - Никогда, - честно ответила моя подруга.
   Темно-синий, почти черный, с настоящими костяными пуговицами и сумасшедшей блекло-радужной подкладкой, он относился к разряду тех редких вещей, которые сами совершенство и делегируют его своему хозяину.
   - Венера, - угрожающе сказала я, -он тебе не идет. Ты в нем похожа на стюардессу. - Венера только хихикнула на все мои ухищрения.
   Только через мой труп!
   - Ну, если ничего другое не поможет... Хочешь мою золотую цепочку?
   - Нет, -твердо сказала Венера.
   Я ввела в бой артиллерию. - Мою золотую зажигалку?
   Крепость стояла.
   Тогда я подвела броненосец и жахнула из кормового орудия:
   - Мой солярий.
   Мертвая тишина. Венера смотрела на мой рот, что это такое из него вылетело. Я тоже, скосив глаза, пыталась осмыслить произнесенное. Мой солярий! Первый в Москве, наверное, стоящий дома солярий, занимающий у меня как раз половину комнаты, я сперла его под шумок во время разборок с нашей фирмой, вывозила на пьяном грузовике, ночью, вся тряслась, держала его, чтоб не разбить...
   - О, - сказала, наконец, Венера, -это слово воина. Забирай, подлая твоя душа. -Она со вздохом сняла сокровище, с последней нежностью смахнула с него невидимые пылинки и нагло уставилась на меня. - Когда перевозим?
   - Да хоть сейчас, - беспечно сказала я, не хватало еще жалеть о своей победе, к тому же, какая разница, где загорать, у себя дома или у Венеры.
   Сейчас синим пиджаком уже сложно удивить, но той весной он был один на всю Москву и, конечно, события не замедлили воспоследовать; они, события, потянулись как миленькие за этим пиджаком.
   ...Когда-то у меня появился термин: вихревые отклонения от маршрута. Поясню. Вот я встала с утра и знаю, что мне нужно до работы забежать на почту, а после - в химчистку и магазин.
   И вот, исполнив всю эту программу, уже у двери своего подъезда вспоминаешь, что забыл купить сигарет, - вот это и называется вихревое отклонение, которое так любит судьба. Если что-то должно случиться, оно случится не на отрезке с почты на работу или из химчистки в булочную, нет, это будет либо на пути к табачному киоску, либо же на обратной дороге, но если безобразию суждено быть, то оно произойдет, как говорит Рита, и внешний твой вид при этом роли не играет - старые лосины с пузырями на коленях, туфля с отлетевешй набойкой, отчего одна нога получается короче другой, бигудя, кокетливо забытая в голове, - все это, повторюсь, никакой роли не играет, когда начинает играть судьба.
   Впрочем, не так хорошо я отношусь к этим самым ее завихрениям: опыт подсказывает, что помимо прекрасных принцев можно найти на свою задницу еще много других приключений.
   Когда мы говорим - случайно, вслух или про себя: как все надоело, вот бы что-нибудь произошло, изменилось, ну хоть что-нибудь - мы уже вступаем на скользкий путь.
   Достаточно настоять на своем желании, ибо надоело, надоело все, и привет - сам того не понимая, ты подмахнул уже некий воздушный контракт и теперь смело можешь ждать того самого чего угодно. После чего можно пищать, прятаться под одеялом - ан нет - просили чего угодно - нате, кушайте, не подавитесь.
  
   - Ты вумная, как вутка, - сказал бы мне, наверное, Вахтанг на все это. Ну да, я согласна, ума у меня действительно как у бедной птицы, иначе бы я не рассуждала здесь на всякие такие достаточно скользкие темы, ведь сказано же - думал, думал и в суп попал -это про нас. Любовь рассуждать, дорогая утка, первый признак дурака, и этот экзамен мы, как всегда, как всегда...
   Тогда как все поголовно вокруг научились молчать и не щелкать клювом, вот что удивительно и завидно. Их посредственность упакована в зеркальную пленку загадки, тайны - красивую даже и саму по себе, ну, а по сути без нее - никуда. Ты задавала слишком много вопросов, бедная утка, и слишком спешила отвечать, когда тебя еще ни о чем не спрашивали. Разве так можно жить? Ведь видела же ты две разницы, - когда ты была уткой и когда не была. Только не надо углубляться и юродствовать, что, мол, когда я вела себя по-уточьи, была сама собой, потому что это теперь уже не определишь, не разделишь, не отпрепарируешь, наконец. Поэтому-то так все и получается. Ведь не ставит же Режиссер перед собой такой задачи, чтоб персонажи поменьше мучались - скорее, наоборот, мне почему-то кажется.
   - А дьявол, - подумала я, - он-то какое место в этом всем занимает? Но сомневаюсь, что этот вопрос стоит задавать Режиссеру.
   Я сама люблю зеркала. Видимо; любовь эта пошла у меня от нашего огромного зеркала в офисе, напротив шефского стола - и вот, разложив бюст на столе, я любуюсь на себя в зеркало, пока сзади возится и пыхтит шеф, а я смотрю себе в глаза, увлекательное занятие, чувствую свое тело, чувствую холодный мрамор стола и горячий ствол внутри меня, я забываю, что он принадлежит кому-то и отдаюсь своим ощущениям, руки мои гладят стол, сейчас я поймаю это в тон, в ритм - тысяча чертей и победные фанфары звучат во мне, судорога восторга поднимает тело мое вверх, ввысь, выше потолка, к небу уже звездному; серо-синему.
   О, я выйду из "Украины"; выебанная секретарша, и, кажется, все - от администраторши на этаже до охраны у двери - в курсе дела. Ну и что, я выйду из "Украины", и теплый воздух обнимет меня, укутает мои плечи, донесет меня до моста, на коем я и встану над черной водой, вся смелая и легкая и вновь вспомню, вновь почувствую тот экстаз, что поднимал меня к небу и схож был со вкусом шампанского и с нежностью посмотрю на звезды и воровато скользну взглядом по окнам Вахтанговского дома, нет, не сегодня, в другой раз посчитаю, где его окна.
   Сколько раз пускала я пьяную слезу, когда провозили меня мимо окон твоих чужие равнодушные машины, закутанная в шаль, я в этом месте пути оглядывалась, отхлебывала из бутылки и по щеке моей текла слеза, но никто никогда не спросил.
   Не знаю, как другие люди обзаводятся дурными привычками, но я приучилась глазеть в окно исключительно оттого, что у меня так стоял стол, ну и, конечно, от безделья, в котором виноват только мой шеф. Вид из окна был, в общем, не очень располагающий - в жалком нашем внутреннем дворике располагалась строительная помойка, а также помойка нормальная, но заброшенная, в смысле невывозившаяся, наверное, один раз ее забыли вывезти, а потом уже страшно было приблизиться, я их (мусорщиков) понимаю.
   Пейзаж венчал остов старого Москвича, когда-то белый, теперь он представлял собой шедевр мелкого хулиганства в жанре граффити.
   Граффити отличается от заборного творчества нашего детства наличием цвета и употреблением английских слов.
   Так вот, я с отвращением потягивала холодный кофе и в который раз изучала останки бедной машины, как вдруг случилось небывалое событие - в нашем дворике появился посетитель в белом плаще. Видимо, пришел сюда писать - логично предположила я. Но передвигаться куда-то со стулом мне было лень, и я продолжала наблюдать. Тем временем визитер воровато огляделся, что-то вынул из внутреннего кармана и положил под старый холодильник, стоявший с краю - между строительной помойкой и обычной.
   У меня из стула явственно выдвинулось шило и закололо куда положено. И тут дверь моя распахнулась, и загремел радостный голос шефа: - Не ждали, бездельники? - И ко мне персонально: - Перевод готов?
   Вчера шеф подсунул мне на перевод какую-то глупую статью про мерседесы, я о ней и думать забыла. -Перевод мне через полчаса нужен, через час максимум!
   Когда я вывалилась, наконец, из офиса, взмыленная и злая, уже стемнело и, наверное, связной уже приходил и зря я лезу в помойку. Я поскользнулась на дохлой кошке, вляпалась в вонючую лужу, но до вожделенного холодильника все же добралась.
   Связной уже приходил, это точно, потому что на свет божий я вытащила пухлый пакет, который никак не мог помещаться у того белого в плаще, я сунула его в сумку и сочла за благо убраться. Дома я развернула предполагаемое сокровище.
   О, ужас, из-за проклятых мерседесов я опоздала! Деньги, разумеется, были в маленькой пачке, а в этой лежали непонятные ксероксы и маленькие черные штучки неизвестного назначения. Может, все это и стоило миллион долларов, но совершить обратное превращение мне было не по зубам.
   Конечно, это настоящая шпионская разведка. Опасная и хитрая, Печатными буквами левой рукой я написала записку - положите тысячу долларов, верну пакет на место.
   Весь следующий день я провела в ожидании у окна - резидента все не было. Лил дождь, - шпионы не должны бояться дождя, - успокаивала себя я. Все же я дождалась - тип появился.
   На кого же это он похож в своем пижонском плаще? Ну, конечно, на Джеймс Бонда в фильме, где Шон Коннери, ужасно похож.
   Мне видно его было отлично
   Я спряталась за фикусом, на случай если он подумает посмотреть вверх. Бонд огляделся и привычно запустил руку в холодильник. Вытянул мою записку. Прочел. У Джеймс Бонда было такое лицо, будто он случайно проглотил свой пистолет. Я инстинктивно пригнулась за фикусом.
   Все кончилось тем, что пакет остался при мне, тыщу долларов никто никуда не положил, а Бонд навсегда исчез из помоечного двора и, таким образом, из моего поля зрения.
   Так бесславно закончилась первая в моей жизни попытка шантажа, но зато я уяснила для себя его главное правило: не пугай объект сверх меры. Ведь в результате я разорила замечательное шпионское гнездо, не получив с этого никакой выгоды.
   Но привычку сидеть у окна я с этого времени причислила к разряду полезных, хотя в следующий раз она привела меня к таким неприятностям, что даже вспоминать не хочется.
   А тем временем в Москве появились первые казино, разумеется, без меня там не обошлось
   Я смотрела и думала, - кого же она мне напоминает своим пробором и небесным взглядом, ой это же она сама! Моя любимая актриса! Сколько раз раньше я мечтала - вот я ее увижу в Москве, подойду и скажу... очень ей надо то, что я скажу, подумала я и улыбнулась. И вдруг она тоже улыбнулась мне - вот это приятно. И она ни капельки не постарела!
   Смешное совпадение, но той же ночью в казино я встретила ее бывшего мужа, вот уж кто постарел. Он взглянул на меня - в казино достаточно встретиться три раза, чтобы тебя узнавали, как-то обстановка располагает запоминать лица, что ли. Даже если это не является частью твоей практической деятельности - бандитской, я имею в виду... Походи, походи - чтобы тебя заметили, потом проследят - и жди гостей, а то еще проще - выиграй как-нибудь побольше и иди лови тачку, поймаешь в лучшем виде, даже с гостинцем на заднем сиденье, откуда с быстротой змеи злой чечен накинет тебе на шею удавку. Впрочем, не спасает ли актеров народная любовь? 3лые чечены, наверное, тоже смотрели советское кино, почему нет? Экземпляр стареющего ловеласа скучал и проигрывал. Он заразил меня своим невезением, - карта не шла. Я огляделась, чем бы еще заняться.
  
   Вынь помаду из кармана,
   пей шампанское вино,
   Разбивайся в отблеск пьяной,
   Вдрызг - с огнями казино! -
  
   Ты сорвешь их банк, не слушай,
   Это то, о чем молчок -
   Рыбаки там ловят душу
   На отточенный крючок.
   Сейчас я вас всех сделаю, - пьяно думала я, бок мой грели пятьсот долларов, взятые у Элки, и точно, я их делала, но тут случился нехороший признак - сменили крупье, эту их штучку я знала.
   Я встала из-за стола - и полстола за мной, перешла на рулетку. На мой день рождения и на день рождения Вахтанга ничего не выпало и у меня пропало настроение играть.
   Я вышла на палубу.
   Огоньки замирали, дрожа во тьме, от холода, поднимавшегося с воды, черной и гладкой. Черные, как нефть, воды зажатой в камне богатой реки стояли передо мной - будто никуда, никогда они не текли.
   На другом берегу горел окнами дом Вахтанга и, как всегда тщетно, я попыталась сосчитать этажи.
   И что, мерзавец, ты корчишь из себя прекрасную даму, нашел же идиотку, чтобы играть с тобой в средние века.
  -- Ах ты, чучело, - скажет он, - иди сюда и замолчи ради бога, ничего умного не скажешь, иди погрейся, и я пойду, - а вы удивитесь: такая это любовь? - а я спрошу: А еще какая-нибудь бывает?
  
   -Послушай, - сказал он мне, - ты ведь не совсем идиотка, а? Ты ведь будешь молчать!
   - С превеликим удовольствием, если ты возьмешь меня в долю. Видишь ли, у меня очень плохо с финансами.
   -Стольник за вечер, больше никак не могу, - ответил он сухо.
   - Да ладно? - изумилась я. - С твоими-то доходами?
   - Не советую тебе вообще по жизни заглядывать в чужой карман. Штаны сними, наденешь мини-юбку и каблуки. Все.
   Мы проработали с Жоржиком две недели в разных казино, на полную выкладку, наконец, я взмолилась: У тебя что, выходных не бывает? Как ты это выдерживаешь?
   - Добываю свой хлеб в поте лица, - ответил он серьезно. Бездельников вообще не люблю, - усы его сердито затопорщились. - Если тебе надоело, так и скажи, тут таких желающих навалом.
   Я могла бы, конечно, задать логично вопрос о том; что как быть с тем, что я обладаю ненужной информацией, но задавать его, естественно, было чистой дуростью, и я напряглась и выдержала еще неделю. Днем я спать не могла, от постоянного пьянства у меня болела голова, ноги мерзли в мини и болели от каблуков, один Жорж держался молодцом. Я закусила губу и держалась.
   В ванной появилось биде и створчатый зеркальный умывальник, в шкафу - бежевая норка, пора было подумать и о здоровье.
   В предпоследний вечер я встретила Вахтанга. Он пришел в казино с совершенно ужасным существом, так что все шеи повернулись, и мне уж казалось, что прозвучит "Мадам; позвольте вам выйти вон", потому что, по совести сказать, на упитанном тельце мадам ничего, кроме топырящихся во все стороны страусовых черных перьев и небольшого количества белого тюля, не было.
   - Во, бля, дизайн, - сказал кто-то у меня за спиной.
   Дизайн лупал маленькими поросячьими глазками и глупо улыбался.
   -Ай, - подумала я, - Вахтанг, тебе некуда девать деньги. Какие женщины, лучшие женщины Москвы ждут тебя, только скажи, - вот я, например, так какого же черта ты платишь этому тучному чучелу за работу, которую она, без сомнения, еще и сделает плохо?
   - О, - сказал он, за это время он успел отрастить усы, ничего, ему идет. - Какие люди! Нина, это - Стелла.
   -Вас на самом деле зовут Стелла? - натурально изумилась я.
   По ней видно, что по паспорту она кто угодно, только не Стелла, Люся, Галя, Валя. В крайнем случае, Лена.
   - Что ты вопросы задаешь, как прокурор, - вмешался Вахтанг. - Скажи лучше, что ты здесь делаешь?
   - Отдыхаю... нет, работаю... - Псевдостелла с удовлетворением на меня посмотрела, - вот мол, так тебе и надо.
   - Кем ты работаешь? - рассмеялся Вахтанг.
   А теперь что прикажете ему отвечать? Ассистентом шулера? Моя проклятая откровенность меня погубит.
   -Не тем, что ты подумал.
   Он присвистнул. Так я сама на себя повесила грязное клеймо сотрудника известной службы, ибо не то, что ты думаешь, для Вахтанга, конечно же, обозначало не одно, так другое.
   -Ладно, - сказал он, - будем знать. Поможешь по дружбе, если что?
   - Конечно, - с чистым сердцем сказала я, ведь я действительно всегда ему помогу, всегда.
   Но что-то не окей было в этом мире, и я вернулась к игре, причем Жорж меня обругал за невнимательность, а Вахтанг отправился со своей дурищей на рулетку, а когда я подняла глаза от стола, его уже не было.
   Жорж расщедрился на прощанье и отвез меня домой на такси. Получился неловкий момент прощания у двери. Раньше такие моменты у меня все заканчивались однозначно, но сегодня мне было грустно и холодно. Усы Жоржа тоже были грустные и холодные и мне показалось, что и его основное ощущение сейчас было - обречннность. Обреченность пить кофе или чай, оказаться затем в чужой постели и делать, что положено, и проснуться очередным отвратительным утром, с головной болью и обязательной яичницей. - Зачем мучить его и себя, - подумала я печально, если можно без этого обойтись?
   -Ну ладно, - сказала я, - спасибо тебе. Пока.
   - Пока, всего тебе хорошего, - радостно оживился он. - Заходи, когда соскучишься.
   - Ладно.
   А финансы мои наладились как-то неожиданно сами по себе.
   - А что, друг мой лобстер, - спросила я как-то его, - беспредельны ли твои возможности? Вот виллу во Флориде, знаешь какую, белую такую, с пальмами, можешь? А познакомить с принцессой Монако, лучше, конечно, со Стефани, но можно, в крайнем случае, и с Каролиной - можешь? А в Виндзор мне попасть - слабо? Он только расхохотался надо мной.
   - А что такого смешного я оказала? - обиделась я.
   -Ну ладно, сказал он, отсмеявшись, я и не знал, что у тебя в голове столько глупостей. Подожди немножко, авось чего и придумаю.
   И весь следующий месяц я гадала, что же это будет - вилла, королева Английская или все же Монако? Но месяц май кончался, а ничего не происходило
   Поэтому, когда шеф расщедрился взять меня с собой в командировку, а деваться ему было некуда, языков он не знал, я, конечно, обрадовалась, но ни о чем таком даже не подумала.
   И мы, конечно, поехали на экскурсию в Виндзорский дворец, без всякой мистики, скорее, было бы удивительно, если бы мы туда не поехали, иначе зря мы в Англию, что ли, попали? - Спасибо, Лобстер, - сказала я, - но я вообще-то не совсем имела в виду.
   - А что? На тебя не угодишь, Виндзор он и есть Виндзор.
   - Ты понимаешь...
   - Слушай, а я тебя спрошу. На каких основаниях? Я чудесами не занимаюсь, знаешь ли! - он возмутился.
   - Что ты имела в виду, с английской королевой чай пить? - пошутил он, остывая.
   - Ну, конечно, - пошутила я.
   Мы уже собирались возвращаться в отель, но задержались у ворот - мой шеф выпендривался и с важным видом комментировал узорчатую решетку: Стиль Тюдоров, - проинформировал он меня.
   Впрочем, я тоже слабо представляю себе этих Тюдоров и был ли у них какой-нибудь стиль.
   Дело не в этом, а в том, что тут из этих самых тюдоровских неприметных боковых ворот выкатилась небольшая синяя машинка, выкатилась она не то, чтобы быстро, но неожиданно, так что я отскочила в сторону, наступила себе на полу плаща, так что шеф меня поймал, как раз в тот момент, когда я с разбегу вступила в середину неизвестно откуда тут взявшейся большой и грязной лужи. Брызги полетели вверх, нам с шефом их досталось примерно поровну, а из синей машинки показалось знакомое лицо в шляпке и на чистом английском языке осведомилось, все ли с нами в порядке.
   Мы стояли, не в силах произнести ничего приличного ни на одном известном принцессе Монакской языке.
   Прибавив, что очень сожалеет, чудесное видение скрылось обратно в недра своего лимузина, который теперь показался мне большим и шикарным.
   - Эй, лобстер, - возопила я про себя, пока раньше пришедший в себя шеф тащил меня отмываться и умываться, - а знакомиться? Ты что же, наврал или не можешь?
   - Это все, что тебе пока по рангу полагается. Большего для тебя сейчас и Режиссер не сделает.
   И я поплелась трахаться с шефом в стодолларовую гостиницу: по Сеньке и шапка. Но всю ночь я думала о ней, о принцессе монакской, просто уму непостижимо, как это она так родилась и живет, моя полная ровесница, между прочим, и чем это таким она может от меня отличаться, и мысли эти меня так вдохновляли, что шеф только крякал, восторженно хрюкал и преисполнился романтики, отчего в три часа ночи в приличной английской гостинице потребовал шампанского в номер, естественно, французского, перебудив весь отель.
   С утра я сказала начальству просто и ясно - мне нужны часы. - Как у тебя же есть? - спросонья шеф не понял или хитро сделал вид.
   - Вот это разве часы? - невинно сунула я ему под нос свой дешевый пластик. - А я, между прочим, лицо фирмы. А у нас, между прочим, вечером переговоры.
   Сумки, туфель и костюма, необходимых для переговоров, у меня тоже не было, но в спешке только кошки размножаются.
   - Да нет, не часы, - вздохнул он, соглашаясь.
   - Тогда вставайте, а то магазины закроются.
   Мне пришлось влить ему в глотку половину мини-бара, прежде чем он сподобился, стеная, засунуться в костюм.
   Обратно я волокла кабанчика в состоянии среднем между сердечным ударом и удалой эйфорией от собственной щедрости, красного и мокрого, а мое запястье украшала Пантер де Картье, Ролекс поскромнее, для особо ответственных встреч, лежал у меня новенькой Диоровской сумочке, на предплечье висел зонтик от Барберри, на шее болталась достаточно весомая Шанель, а уши оттягивали Булгари. Все это, не считая мальчика, несущего за нами два Виттоновских саквояжа, содержавших несметные шелковые, бархатные и крокодиловые сокровища.
   Мне до смерти хотелось выписать своим новым Монбланом какой-нибудь чек за что-нибудь, но на это у нашего шефа благородства уже не хватило, в смысле к счету он меня так и не подпустил по старой чекистской привычке.
   Шеф сразу вцепился в бутылку виски, которую я щедро позволила ему купить, видимо, она помогала ему решить важную проблему: не сошел ли он с ума.
   - А переговоры? - невежливо напомнила я, когда бутылка была более чем ополовинена.
   - Ой, переговоры? - Шеф схватился за голову, - переговоры! Делай что хочешь, - сказал он, - но чтоб переговоры состоялись! - Он имел в виду, конечно, прошли успешно.
   Реанимировать объект не удалось и, оставив бесчувственное тело в номере, я храбро отправилась на страшные переговоры. Нет нужды говорить, что отправилась я в новом костюме, новых туфлях и даже для чего-то прихватила с собой зонтик. На выходе меня пронзила мысль: - Юрий Владимирович, проснитесь на секунду, а о чем я, собственно, должна договориться? - Ответом было храпение.
   Итак, рассудила я здраво, если не знаешь, о чем договариваться, то договариваться надо о дружбе и сотрудничестве. Желательно на льготных условиях.
   Таковы основы, думала я, дипломатии и бизнеса. Каблучки лихо несли меня вперед.
   Наши партнеры оказались совсем не страшными, скорее, милыми. И очень меня выручили, начав разговор первыми. Их интересовал русский рынок, - так это я и есть, - воскликнула я радостно. И всякие связи - ну у кого же больше связей, чем у меня, дочери министра, - удивилась я.
   -Ах, как интересно, - сказали они. - Все это очень нас интересует, - сказали они. - Вы, оказывается, и к нефти имеете отношение, обрадовались они. А якутские алмазы нас, конечно, интересуют. Мы понимаем, что кредиты у вас очень дорогие, конечно, логичнее взять их у нас. Эти маленькие проблемы с гарантиями мы обойдем.
   - Очень рада, сказала я, очень рада, что у нас сразу сложился диалог. Эманация сотрудничества, - сказала я, - выведет нас к предельным горизонтам свободного бизнеса. Флюиды перестройки изменят менталитет коммерции и консумизма.
   Обладай мои новые друзья хоть малым опытом партийных собраний, я имела бы продолжительные бурные аплодисменты. Но что с убогих взять. Мавр сделал что хотел, теперь пусть шеф сам расхлебывает.
   Против моего ожидания, шеф меня не убил. Оказывается, он и сам имел произнести нечто подобное, хотя вряд ли, думаю, конечно, ему хватило бы смелости. Тем не менее, у меня возникло ощущение, что мой краткий спич с лихвой возместил шефу его расходы. В самолете я лихо прикурила от золотой зажигалки, пустив голубой Сент-Моррисовский дым.
   - Нина, - сказал он неохотно, - ты шикарная женщина, оказывается. Признаться, не ожидал.
   На твою зарплату, козел, трудно показаться шикарной женщиной, - хотелось мне сказать, но я умно промолчала.
   - Ты согласна, - он откашлялся, - стать моей женой?
   Ой, мама, что мне делать, лобстер, выручай!
   - Да, - сказал лобстер, ситуация, Нина, сложная. Не знаю, что тебе и сказать на это. Видишь ли, сказав нет, ты вылетишь на улицу, да еще подарки поганец отберет. А сказать да тебе нельзя, дни этого деятеля сочтены, не видишь, что ли?
   - Что, он умрет? - в ужасе спросила я?
   - Не умрет. Но виски в баре покупать перестанет, - загадочно ответил Лобстер, вильнул хвостом и исчез, мол, выпутывайся сама.
   - Юрий Владимирович, - мягко начала я. - Я просто ушам своим поверить не могу, что это вы мне такое предлагаете. Что о вас люди-то подумают?
   - А что такое? - испугался он.
   - Ну, я ведь еврейка, - простодушно солгала я. - Это ж невооруженным глазом видно.
   Шеф сопел, видимо, в данный момент он судорожно копался в своих знаниях о евреях и никак не мог найти до достойного ответа.
   - И что? - наконец, сказал он.
   - Ну, как, что? - со значением ответила я. - Смотрите, знаете, сами.
   - Да, - сказал он и загрустил надолго. - Но ты уж не переживай, Нин, все равно ты хорошая баба.
   - Ой, посмотри, какая шуба пошла! - услышала я сзади и не выдержала, оглянулась, кого это так впечатлила моя белая норка в роспуск, в павлиний глаз с серым и голубым.
   Это, повиснув у Вахтанга на рукаве, проверещала новая фаворитка - маленькая беленькая, Гретхен - окрестила я ее с ходу.
   Это не шуба пошла, идиотка, это смерть твоя пошла, сказала я про себя, тем более что Вахтанг со мной не поздоровался. Впрочем, убивать ее я не собиралась, всех Гретхен не наубиваешься.
   В Москве Вахтанг болтался без дела, по моему разумению, и я уже начала волноваться, как вдруг он обнаружился на самом верху, выше некуда, я увидела его по телевизору, и сплетники рассказывали, что дела его в большом порядке, рассказывали про удивительный евроремонт, в результате которого пятикомнатная квартира превратилась в двухкомнатную, не знаю, так ли уж это хорошо.
   Рассказывали, что стоит он крепко, так что может себе позволить это показать - тачками, гулянками, дачей на Николиной, и удивительно именно то, что так крепко стоит, что ничего не боится, так что я была за него спокойна, раз Вахтанг решил стать помощником депутата, значит так надо и не моего ума дело, наверное, потом он станет депутатом, а потом замминистра, потом быстренько, чтоб не терять времени, министром, а дальше, наверное, мой Вахтанг хочет быть президентом?
   Оригинально, я об этом конкретно никогда не думала, но ему лучше знать, а я только должна приготовиться уже сейчас, постараться, чтоб нести достойно крест первой леди.
   Я собралась с силами и записалась на курсы английского. Благо, в тот момент у меня не было особенных романов, так что язык я отшлифовала, хоть сейчас на чай к Хиллари.
   Успех меня окрылил, и на тех же курсах я выучила итальянский, ну это уже из чистого удовольствия. Я выучила бы и еще что-нибудь не менее ценное и вообще поосновательнее подготовилась бы к будущей нелегкой доле, но тут случился форс-мажор.
   С треском, как фанера над Парижем, накрылся, пролетел, взорвался мой замечательный офис с пальмочками и баром, то есть как раз с офисом-то ничего и не произошло, а вот шеф куда-то подевался и как оказалось, очень вовремя, потому что его пришли арестовывать и все требовали у меня шифра от сейфа, но я же не дура им говорить, там деньги лежат и раз такое дело, надо было их свистнуть, но нас всех выпроводили, дверь опечатали, и сказали ждать вызова, а бухгалтера со всеми бумагами забрали с собой. Очень неприятно.
   Впрочем, кто лучше меня мог знать, что решетка на окне осталась незапертой, как и сама оконная рама.
   Вспомнив лучшие годы, с риском для жизни я забралась по водосточной трубе и без особой грации перевалилась через подоконник. Только тут сообразила, что забыла, дура, взять перчатки. Ну, голь на выдумки хитра, вытянула из мусорки хрустящий пакетик, через него и открывала.
   Внутри сейфа, обычно забитого бумагами и пачками денег, было подозрительно пусто, только валялся одинокий листочек, я взяла его, под ним были две стодолларовые бумажки. - Дорогая Нина, - писал шеф, - непредвиденные обстоятельства... ...в жизни бывают разные трудности... добрым словом...
   Слово, которое сорвалось у меня с языка, было не слишком доброе. И следующее за ним тоже. Исчерпав свои знания великого второго русского языка, я заплакала. Ну почему мне так не везет! Проплакавшись, я утешила себя неожиданным открытием, что шеф на самом деле здорово мне доверял, не сменив шифр, но когда я вспомнила, что он оценил это доверие в двести долларов, на глаза у меня вновь навернулись слезы.
   Я осталась без работы и без денег: разве двести долларов деньги? Продавать серьги и костюм?
   Назавтра нас возили к шефу на квартиру понятыми.
   Удивительно, отчего это все книжные и киношные шпионы жгут свои бумаги в унитазе?
   Шеф, конечно, насмотрелся этой дешевки и теперь роскошный толчок с хризантемами и золотым ободком был расколот пополам; а светлый кафель в гари и в копоти.
   Нет чтоб, не портя имущества, произвести бумагам крематорий в самой природой для этого предназначенном месте - в духовке.
   О том же думали и граждане начальники; с грустью глядя на шедевр развратной цивилизации, не подлежащий уже изъятию.
   Да, еще одна вещь в этой истории меня поразила, - с какой легкостью эти ребята в банке повесили на бедного Ю.В. в четыре раза против того, что он упер. Они; конечно; повесили бы больше; но начальство и так сделало круглые глаза: где эти теляти раздобыли такого волка.
   А вот смотри, подумала я, этого вот Юрик не знает. А найдут его именно эти и хлопнут - тоже не удивляйся.
   Оставалось решить, что делать с некоторыми ценными бумагами, которые я в самом начале обыска в офисе предусмотрительно сунула в сумку, - наш умный шеф сжег даже ерундовые факсы, а вот документ где было про покупку дома, оставил прямо, где они лежали. Да и еще кое-что там было.
   По идее, лучше всего их было бы продать шефу, и я даже знала теперь, где его искать, по этим самым бумагам, но технически операция шантажа обрывалась уже на этапе покупки билетов. Еще оставался вариант подарить их товарищам ищущим, но против такого подлого варианта уже решительно восставало мое естество, да к тому же у ребят из банка поменялось бы мнение, кому следует дать по башке.
   Можно было оклеить этими бумагами туалет, но современное искусство я не ценю и глубоко не уважаю.
   Я спрятала их в один замечательный тайник, о котором не знала и хозяйка квартиры, - теперь они на веки вечные в безопасности, если, конечно, дом не рухнет, - с сомнением подумала я, - хрущевка все-таки.
   Я только голову простерла от подушки, сунула ее под душ, высушить толком не успела, как Венера обрушила на меня по телефону новые новости:
   - Все, Гретхен в отставке. Вчера видела твоего пижона с нашей Марьяной.
   - С какой с вашей, - не поняла я сразу. Венера хихикнула смущенно, и я поняла.
   - А твой был в офигительном льняном костюме, таком, знаешь, зеленоватом, класс!
   - Лен мнется, - машинально возразила я.
   - Но он классно мнется!
   - А эта Марьяна, ты ее знаешь? И чего она такое?
   - Страх господень, - оказала Венера, - сиреневые веки, малиновые щеки - вот и вся Марьяна. Ну, еще побрякушки и масса черного кружева. Что-то у твоего дорогого со вкусом.
   Спасибо, успокоила. Хуже всего я боюсь сереньких мышек - такие, обычно, как подгребут под себя весь сыр - пискнуть не успеешь. Сиреневое существо, это ладно, сколько их уже было. Я даже не стала задумываться, как там Вахтанг с ней спит. Ясно, как.
   Исторически недостоверно, но свою первую банку кока-колы я не помню. Лучше всего помню ту, за которую отдала, трясясь, два доллара в валютке на Калининском - была такая, только для туристов, тем более, тем более.
   Два доллара у меня образовались следующим образом: Гога купил мне в Березке куртку за 75 чеков. Куртка была зеленая и дурацкая, но я ничего не сказала Гоге, то есть, конечно, сказала спасибо, и, так как она очень кстати понравилась Жанне, то все оказалось не так уж и плохо.
   - 75 чеков, - сказала Жанна, - это сто рублей, правильно?
   - Ну? - подозрительно сказала я.
   - А десять рублей - это один доллар. Она вынула бумажку в 10 долларов.
   - Правильно?
   Вроде бы все было правильно, но на всю жизнь у меня осталось ощущение, что меня обдурили. На 10 долларов я купила пачку Данхилла, пачку Сент-Мориса, банку кофе и ту самую кока-колу, из-за которой я и запомнила все это. Ничего вкуснее в жизни. Потом я где-то прочла - вкус свободы.
  
   А хочешь, вспоминай,
   Пока не надоест,
   Как между здесь и там
   Лежал угрюмо Брест.
  
   Там - Рождество в свечах,
   Красивая еда,
   А здесь - кончался чай
   Всегда, всегда, всегда.
  
   За поручни возьмись
   И в памяти держи,
   Как, тая каждый миг,
   Здесь продолжалась жизнь.
  
   У бедного стола
   С иронией судьбы
   Та жизнь прошла, прошла
   И радоваться бы.
  
  
  
   Так или примерно так получалось у Марийки, судя по письму. Наверное, Иохан был не такой уж и романтический герой, но историю своего отъезда Марийка воспринимала чересчур в оперных тонах и все это великолепие эмоций по поводу пары часов на самолете, которые, к тому же, наша героиня могла себе позволить хоть каждые выходные, при желании. Не понимаю, зачем теперь тащить за собой ностальгию, по привычке, что ли, ведь теперь никого насовсем не выгоняют: хочешь - уехал, хочешь - приехал, не вижу повода для страданий, - писала я ответ, не зная, что в этот момент из-за моей спины его внимательно читает Режиссер и беззвучно помирает со смеху.
   Я как-то обратила внимание на такое дело, что если с некоторыми людьми долго не видишься, то при встрече вдруг оказывается не о чем говорить, хотя теоретически масса всего должна была бы накопиться?
   Марийка приехала, наконец, из своего германского затворничества - в шикарной облитой дубленке, в высоких сапогах - интересно, подумала я, там еще их носят или она их купила специально для поездки? - курила специальные антиникотиновые сигареты и жаловалась на судьбу.
   - Ну, надо же, - удивлялась она, - приезжаю и все есть. Прокладки гигиенические - и те есть, в аптеке рядом с домом. В нашей галантерее лежат колготки Волфорд. Рядом чай, кофе, ветчина наша, что хочешь. Я чуть с ума не сошла. В этой самой Галантерее, где кроме шпилек и одеколона, никогда ничего не было, теперь и купальники, и каперсы, и плюшевые медведи! А я маме два чемодана еды привезла...
   - Да, купить можно все, - согласилась я. - Только дорого все, дороже, чем у вас раза в два.
   - А книги дешевле. И гречка. И диски. И фильмы.
   - Да, фильмы тем более у нас появляются на год раньше, чем у вас.
   - Да, правда? Как это получается?
   - Сама не знаю, но факт. Воруют, заразы. Режиссер отвернулся от монтажного стола, - они уже цоп, и стащили.
   Я понимала глухое раздражение Марийки. Весь наш разговор ей недоставало моих горящих глаз и возбужденных вопросов: а как там у вас, на Западе? Что едят, что носят? Теперь все поменялось, мы-то знаем, как у них, это они не знают, как у нас. Стоило ли ехать? Чтоб приехать и задавать вопросы?
   А если рассказать, то что? - как работаешь в бюро, зарабатываешь вместе с мужем на ежегодный отпуск, на страховки, на еду, на эти самые сапоги, специально для поездки в Москву купленные, и вот ты приезжаешь, как королева, в дубленке и сапогах, с чемоданом кофе и чая и видишь - вокруг тебя странная какая-то народилась и мельтешит жизнь и странные люди спускают за вечер в ресторане половину твоей месячной зарплаты, они обвешаны золотыми цепями, как дикари, и камушками такой стоимости, которые в твоем мире носить просто неприлично, - и, кроме того, тебе нечем, нечем их удивить. Действительно, там, где ты живешь, их внешний вид вызовет только недоумение и опасение, но они-то этого не знают и вполне счастливы собой!
   Марийке было неуютно в Аркаде, она поминутно оглядывалась, видимо, ожидая незамедлительного начала бандитской перестрелки, - публика ей не нравилась.
   Триумфального возвращения на родину не получилось.
   - Когда теперь приедешь? - спросила я.
   - Когда у вас все это безобразие кончится, лет через десять. А то, - оглянулась она опять на парочку бритых бугаев, явно нами заинтересовавшихся, - неспокойно у вас очень. Пошли отсюда.
   И тогда я сказала себе: Нина, тебе нужны деньги. К тому же, теперь тебе негде жить. Но я уже не могу вернуться вот так, как приехала, просто собрать вещички и все, и где это видано, чтоб, вылупившись из яйца, птица влупливалась обратно, хотя конечно очень жаль, что у меня нет образования или какой-нибудь профессии. Оставалось только стать экстрасенсом, как это ни неприятно. Сказано - сделано, я пошла в этот самый их экстрасенсорный центр, где все, думаю, были такие же, как я экстрасенсы, но надо было поднабраться от них лексики и антуражу. Но самое интересное, что я там узнала, это расценки на сеанс массажа, и эта идея вдруг меня вдохновила даже больше, чем первоначальная.
   Бывают совпадения, вечером мне позвонила Тата и спросила, нет ли у меня знакомого массажиста. Шикарный клиент, платит за раз двадцать долларов, его массажист уехал в Израиль, - так это же я, сказала я. Тат, ты что, у меня такой диплом по массажу, он будет на седьмом небе. - Вот записывай тогда телефончик и договаривайся, - сказала Тата.
   В среду, скрепя сердце потратив последние бабки на ароматное масло, я входила уже в подъезд клиента.
   Ничего, приличный подъезд.
   Дверь открыл небритый тип в халате, за его мужественной фигурой открывалась шикарная, но довольно засранная квартира. Явно, он не понял, чего я явилась. Стоял на пороге и не проявлял никакого желания меня впускать.
   - Я массажист, - гордо сказала я и достала из сумки масло вместо пропуска и удостоверения личности.
   Не зная, с чего начинают порядочные массажисты, я отправилась мыть руки. -А где у вас массажный стол?
   Клиент засуетился, скидывая в кучу с кровати в беспорядке лежащие вещи, пепельницу и даже пустую бутылку, все это у него не очень-то получалось, он быстро это понял и улыбнулся, как мальчишка. - Извините, совсем забыл, что сегодня сеанс назначен.
   Моя хищная натура ликовала тем временем - да у него и уборщицы нет, а может и кухарка нужна, это мне открывает новые перспективы.
   - Так где же массажный стол? - напомнила я.
   Тут он вообще расстроился.
   - А на кровати совсем не годится? Коля мне говорил, правда...
   - Не получится, - категорически заявила я (или получится что-нибудь другое, но я же ответственный человек и пришла работать, не развлекаться). Но ладно, я и так попробую' хотя меня учили именно на столе...
   - Давайте так. Как вас зовут, Нина? Нина, давайте так - сегодня на кровати, а к следующему разу я честное слово достану этот стол, хотя и не представляю, где.
   Все было мне на руку - дурное качество массажа отнесено будет на счет отсутствия нужного стола, а к следующему разу я на эти деньги схожу к настоящему массажисту и там уж постараюсь все запомнить.
   Я физически чувствовала, как происходит то, что этот мужчина думал, ему удается скрыть, и нельзя сказать, чтоб мне это не нравилось. Мне самой понравилось играть в эту игру... Глубже , мягче входили мои пальцы в мышцы его спины... уже не совсем контролируя себя, уже плывя на волне, я плотнее прижалась к нему сверху и это решило дело, - в мгновение ока он перекинул меня через себя с легкостью удивительной, я только засмеялась... Я радостно засмеялась, выгибаясь, с наслаждением, как будто входя под душ, подставляясь ему. Вот это здорово и куда менее утомительно, чем массаж и для меня уж точно более полезно!
   Я откинула мокрые волосы со лба - неплохо бы воды.
   - Я принесу воды? - утвердительно спросила я. Он кивнул. Пошла, нашла на кухне минералку и два стакана. Минералке подивилась, никогда такой раньше не видела. Из валютки, ясно, Понятия не имею, что будет дальше, надо бы не терять инициативу.
   - Вам понравилось? - спросила я без ненужного кокетства. Хозяин квартиры подавился водой и расхохотался. - Массаж? - уточнил он. - Массаж отдельно, -объяснила я. - Понял, не дурак, - он улыбнулся, - а сколько за то, что не массаж?
   -Не то, - сказала я ему, - мне интересно знать отдельно, понравилось или нет?
   Одна бровь у него поползла вверх, зато вторая осталась на месте, из чего я заключила, что все пока идет нормально.
   - И то и другое, - сказал он, хитро смотря на меня, и добавил, - и можно без хлеба. - Лобстер одобрительно кивнул головой. Тогда я огляделась еще раз и приняла решение. Я отсюда не уйду, а вы как хотите. И тогда я сделала очень просто, - я натянула себе на голову одеяло и сказала уже из-под него: - Можно, я немножко посплю? Я заслужила! - Он засмеялся опять, и я поняла, что мне повезло - он не выгонит меня на холодный дождь, по крайней мере, сегодня, а до завтра просохнут сапоги! А еще, проваливаясь в сон, сказала я: - я хочу есть.
   С утра я готовила завтрак из чего бог послал, а послал он в этот холодильник такое количество всего вкусного, что я очумела от безобразия роскоши и от этого смешала в одном омлете спаржу из банки, анчоусы и королевские креветки, не вполне, впрочем, уверенная в результате. Меня посетило великое чувство - и эта кухня, и вся квартира безошибочно были мои и только слепой мог этого не увидеть. Хозяин подошел ко мне в момент исполнения мною итальянской арии - это был незапланированный пассаж, вовсе не нарочно, я думала, он спит. - Нина, - сказал он, - я тебя сразу хочу предупредить...
   Сейчас он скажет, что не собирается на мне жениться, - ну и не надо, или не собирается платить за вчерашнее -это мы еще посмотрим, в любом случае омлет я съем, но неужели он скажет, что сегодня возвращается жена - вот это была бы подлость, ведь я уже так тут прижилась...
   - Никогда, - сказал Аркадий, - не готовь мне яйца всмятку, я их терпеть не могу!
   - Никогда! - радостно завопила я и кинулась ему на шею, - даже в страшном сне!
   Так началась моя новая жизнь и по ночам я вылизывала Аркадия, как свое имущество, а днями - пространство квартиры, я творила, как бог и гений, и настал Новый Год, и наступила весна, а всей-то разницы было, что это он появился в хозяйстве у меня, тогда как случись мне домолиться до Вахтанга, это я бы появилась в хозяйстве у него, но это маленькая разница, над которой мужчины, к счастью, обычно не задумываются.
   Красавица Элка, по сути, была ярко выраженным уродом. Красавицы от этого не зависят. Почему это Элеонору стали звать Элкой, куда лучше было бы перевернуть ее имя чуть иначе и называть Норкой, ибо на этого зверька моя подруга больше всего и похожа. Темные блестящие бусинки глаз, скошенный подбородок, крупный нос будто все время нервно принюхивается к чему-то, коротко стриженые волосы блестят, как гладкая шерсть, а худенькое тельце с большим бюстом кажется невесомым, мягким и когтистым одновременно, что усугубляется любовью Элки к сугубому маникюру, ногти у нее длинные и острые. Живой зверек, Элка всегда была настоящей красавицей, даже в советские времена, а тогда это значило все-таки побольше, чем сейчас. Впрочем, для продавщицы в магазине "Ванда" быть красивой женщиной было тогда все-таки несколько проще. Как, собственно, мы и познакомились.
   Ничего удивительного, что успех у мужчин она имела бешеный - у них висла челюсть, они выбрасывали белый флаг, и что уж действительно большая редкость, наперебой желали на Элке жениться. Боже, как тебе это удается, - пытали мы ее не раз. Думаю, что секрет у нее был, но нам она его так и не раскрыла.
   Впрочем, потом это ноу-хау случайно обнаружила я сама, без ее помощи, но говорить не буду, а то, что же получится.
   Элка могла принадлежать только богатому или очень богатому мужчине, это постулат, хотя он и недостаточен, чтобы объяснить произошедшую с ней историю.
   От богатого мужа, из золотой клетки, ее похитил бедный ученый-физик и было это так неожиданно и невероятно, что мы не верили своим глазам и после развода и даже после новой свадьбы, верить начали только тогда, когда этот наглец в рваных джинсах раз-два и соорудил какой-то банк, какую-то сеть магазинов к нему и, не успели мы оглянуться, купил себе новые джинсы а Элке - новую машину, и, в общем, за какой-то год стал круче своего предшественника и все это только потому, что его заело.
   Вот что любовь делает с людьми, а вы говорите. Науку он, конечно, временно оставил, а взамен приобрел некоторые отвратительные новые русские привычки, но нет добра без худа, как говорит Элка.
   У Аркадия был по-своему замечательный приятель Саша. Саша был депутатом, и это его ко многому обязывало. С ним я впервые увидела в действии два выражения, которые до того считала исключительно фольклорными, а именно - "нажраться до поросячьего визга" и "упасть лицом в салат" - сначала второе, а потом, незамедлительно, первое.
   Саша регулярно приходил в свое любимое состояние за чужой счет, производил таинственные намеки, так что счастливый поитель представлял уже себя обладателем невиданных льгот и кредитов, он уже мысленно плевал в лицо начальнику таможни и вытирал ноги о галстук налогового инспектора и некому было ему сказать, что от Саши еще никто не дождался молока.
   Саша хорошо устроился - морду ему набить было нельзя, это было бы нарушение депутатской неприкосновенности, по этой же причине ему нельзя было отказать в рюмке, обеде; бутылке, ужине, и так далее.
   У него имелась и жена, между собой мы с Элкой назвали ее Жопа, название прижилось.
   И неудивительно, ведь стоило Жанне открыть рот, мы вздрагивали уже заранее. Вне зависимости от темы разговора ее фразы можно было высекать на мраморе.
   В первый вечер нашего знакомства она посмотрела Аркадию в глаза и проникновенно заявила: - Образованный человек в конце двадцатого века мяса не ест!
   - Это почему же? - растерялся Аркадий, - в духовке у меня стояла чудная баранья ножка, и он лучше, чем кто-нибудь, знал об этом.
   - Что вы, в мясе - информация о смерти, вы не знаете? Ну, все, сейчас она испортит мне блюдо, после этого выступления никто есть не сможет.
   - Знаете, Жанна, - серьезно сказала я, - я читала эту статью. Доктор Джонс, верно? В саенс э фикшен, да? Она нервно кивнула.
   - Так там есть продолжение. Оказывается, во фруктах и овощах тоже остается информация об их гибели, тем более в пшенице, рисе, вообще, в злаках. Больше же всего, - вдохновенно врала я, - отрицательной эманации в шампанском - бокал дрогнул в руках Жанны, - особенно в сладком, - мстительно добавила я.
   - Так что же делать? - встревожено опросил Виталий.
   - Остается молоко и мед, ничего не поделаешь.
   -Знаешь, - принюхался Валера, - тащи-ка сюда то, что у тебя так пахнет в духовке, съедим вместе с информацией.
   И точно, голова кругом идет, как подумаешь, что это вредно, там нитраты, а там вообще какая-то не та информация.
   Надо не думать ни о чем таком; а есть и получать удовольствие, и так ты точно проживешь если не дольше, то лучше.
  
   - Ну, вот, - сказала Нателла с юмором, - сижу я как-то на краске в Велле, сижу это, сижу, пью кофе, а рядом в кресле сидит юная особа, лет примерно семнадцати, ну и просит у меня зажигалку, как-то случайно мы с ней разговорились, и начинает она мне рассказывать преинтереснейшие вещи.
   - Ну?
   - Ну, вот, например, о своем новом замечательном любовнике, который подарки дарит. Между прочим, рассказала, что его зовут Слава, что ездит он на синей Ауди.
   Оно, конечно, мало ли в Москве Слав на синих Ауди, но уже интересно, верно? Я у нее начинаю аккуратненько выяснять, где он работает, что да как.
   - Он?
   - Мало того, это даже не самый цимес. А самое во всем этом интересное, что он ей обо мне тоже успел многое порассказать. Только в его вольном пересказе я из начальницы превратилась в секретаршу, причем невероятно бестолковую. Ты прикинь, днем на работе я его распекаю, ну бывает, срываешься, а вечером он уже к ней бежит и всю историю наоборот рассказывает! В подробностях! Вот что меня поразило.
   - И что ты с ним будешь делать теперь?
   - Не знаю. Наверное, Ауди отберу. А может, и ничего делать не буду. Но занятно, понимаешь, какой фантазер отыскался!
   - А ваш роман, значит...
   - Да ничего я еще не решила. Опять же, шило на мыло менять? Видишь, когда у женщины много денег, у нее на самом-то деле очень мало выбора.
   - Я думала, наоборот, когда мало денег?
   - Это то же, только с другой стороны.
   - Что же получается, выбора этого самого никогда, что ли, нет?
   - Выходит, никогда.
   - Но это совсем несправедливо. А все-таки тебе не обидно, что тебе тридцать семь, а ей семнадцать?
   - Вообще - обидно! - Нателла засмеялась, - но в связи со Славой - нет.
   - Ну и ладно тогда, - сказала я, - главное это не ситуация, а то, как ты ее воспринимаешь.
   Вот бы, размечталась я, сделать хороший, дорогой театр. В красивом здании в центре, сцену в Нью-Йорке заказать, занавес бархатный и костюмов нашить, всяких, разных и обувь артистам давать тоже, а то нехорошо получается, с туфлями у них хуже всего. И чтобы чистенько все, со вкусом и дорого. А на тот случай, чтобы и спектакли были хорошие, я вот что придумала: не держать там каких-то своих артистов, а приглашать уже готовые спектакли, ну про которые известно уже, что они хорошие.
   И народу не обидно: он их так посмотрит, а публика, мы то есть, в тридцать три раза дороже, зато в костюмах и понятно куда идти, искать ничего не надо, где там что идет, а тут тебе уже на блюдечке привезли, точно, Аркадий, - поделилась я с ним своей идеей.
   - Ну, я бы ходил. Хорошо бы там ложи были, - подмигнул он мне.
   - Да ну тебя с твоими ложами. Идея-то хорошая.
   - А что, - сказал Саша; можно у Лужкова спросить, так и так, Юрий Михайлович; не хотите ли построить театр?
   - Театр для элиты, - загорелась Жопа, тут бы у нас и высший свет образовался, и чтоб пускать только по спискам!
   - И чтоб ресторан там был, - дополнила Галина, если кто-то перед спектаклем проголодался.
   - И актерам хорошо, - продолжил Вася, - им-то, бедным, какое подспорье.
   - Ну что, Саш, - выжидательно посмотрела я, - убедили мы тебя?
   - Ну, я попробую.
   - Ты ему знаешь, еще скажи, уж до кучи. Пусть, кроме театра, построит еще бордель, а то безобразие, такой большой город, тут их десять нужно, а нет ни одного, - вылез Василий.
   - Зачем это тебе бордель, - подозрительно спросила Галина.
   - Да ты не поняла, это я вообще, это у меня партийная программа, - начал защищаться Васька, но было уже поздно, понятно, что партийная программа теперь ему дорого обойдется.
   -Ладно, - сказала я, - ты уж не спрашивай про публичный дом, а то он не поймет, чего доброго, перепутает и построит вместе и то и другое, а я-то этого совсем не имела в виду.
   -Да уж, - фыркнула Жопа.
   - Значит, ты думаешь, что разбираешься в искусстве? - с интересом спросил меня Аркадий. - А почему? Почему ты так в этом уверена?
   - Потому что я могу час, например, разглядывать картину на стенке в твоем офисе и думать и мучаться вопросом, какой идиот ее сюда повесил. Разве это не говорит о моей тонкой восприимчивости?
   Аркадий расхохотался и ничего не сказал, а жутковатый образчик того, что они считают современным искусством, уже через два дня куда-то делся.
  
   - Нин, ты помнишь российский сыр? - ностальгически спросила Венера.
   - Спрашиваешь! - живо откликнулась я.
   -Скажи, Эдам, он хоть и похож, но все-таки не то, ну и швейцарский красный.
   - Ну да, теперь нигде и никогда, тряси, не тряси красными знаменами, а он умер, умер и не вернется, как не вернется молодость.
   -Чего это ты так грустно, - удивилась Венера, я ж всего только про сыр.
   - Будто тебе самой его не жалко.
   - Слушай, - загорелась она, - что я придумала! Давай сделаем нашим на Новый год советский стол?
   - Точно, с салатом оливье с вареной колбасой!
   - И с жареными курами на горячее.
   - С рисом!
   - Надо тогда где-нибудь Тархун достать и Саяны, если они еще существуют.
   - А нет, компотик сделаем, как раньше.
   - Ты все забыла, если как раньше, то надо разводить водичкой варенье.
   - Точно.
   - Я вообще не понимаю эту твою идею, - Венера забралась с ногами на диван.
   - Сними шпильки, ты мне все поцарапаешь.
   - Я еще понимаю, зачем люди читают книги, но вот какое удовольствие их писать? А вдруг напишешь что-нибудь ужасное и над тобой все будут смеяться? В любом случае, радость-то от этого какая?
   - Ну, к некоторым приходит слава, - сказала я. - Слава это же хорошо. Автографы у тебя берут, на телевидение приглашают поболтать, даже какую-нибудь старую твою кофту потом можно будет продать с аукциона долларов тысяч за шесть!
   -Да ну, - усомнилась моя подруга.
   - Истинная правда. А письма еще дороже. Только пиши, понимаешь. Еще бывают гонорары. (Венера фыркнула, но я продолжала) Но в норме должно быть и третье.
   -Что такое третье?
   - Ощущение, что все как-то, знаешь, не то и не так.
   - У меня есть, - серьезно кивнула Венера.
   - А то и так можно сделать только на бумаге. Совершенство мира, понимаешь. Там все кошки белые и глаза у них - один голубой, один зеленый.
   -Такое бывает? - заинтересовалась она.
   - Я лично видела. Один раз и на плакате.
   - Может, у нее линзы были?
   - А ты попробуй, надень кошке линзу.
   Венера, видимо, живо представила себе процесс и поморщилась.
   - Кошек я не очень люблю, но они, конечно, интересные. Бабушка говорила мне, что у них семь жизней у каждой. Как у Хайлендера, в общем. Она, допустим, падает из окна или попадает под машину, полежит, а потом встанет на свои четыре лапки и побежала.
   - Боже мой! - ахнула я. - В первый, раз от тебя слышу такое мракобесие! Ты серьезно, что ли? Не видела сбитых вошек на дорогах?
   - Ну, значит, эти уже восьмой раз попали, - невозмутимо отвечала моя подруга. Вообще-то, если подумать, у меня тоже что-то такое есть. Маленькая я чуть от менингита не умерла. Потом провалилась под лед весной. Потом наш сарай горел, где мы с сестрой спали. Потом еще отец повредился головой, с топором за нами гонялся. А здесь, в Москве уже, два раза попала, я тебе рассказывала, видишь, если я правильно посчитала, еще два раза пронесет, - Венера хотела усмехнуться, но видно, сама себя напугала, сжалась, потянулась за сигаретой.
   - Говоришь, менингитом болела? - пошутила я. - Вот от этого у тебя и мысли такие.
   Тут она, наконец, расслабилась и улыбнулась.
   Наше с ней общение было не столько долгим, сколько насыщенным, так что иногда, вспоминая какое-то событие, я удивляюсь: а где же в этот момент была Венера и еще сильней удивляюсь, вспомнив, что ее и быть тогда не могло, что появилась она уже на закате моей разгульной юности, появилась случайно, и это самое странное. Хотя как случайно. Могла ли я пройти мимо белой крепдешиновой блузки, совершенно белой, но с одной алой розой, как брошенной на грудь, около комка на Герцена, блузка развевалась на весеннем ветру в руках Венеры, я уже, между прочим, знала ее в лицо, а в этот день через блузку мы познакомились, курили, пошли потом пить кофе и больше уже к комиссионке не вернулись, Венера плюнула на коммерцию, она промочила ноги, и мы поехали к ней домой - шмотки посмотреть, ну и так далее.
   Венера была проституткой, а поскольку хитрые туристы часто платили ей шмотками, то приходилось как-то это дело реализовывать, так что фактически профессии у нее было две.
   Иногда мне кажется, что мне случалось любить ее не меньше, чем Вахтанга, хотя, конечно же, по другому и не отдавая себе в этом отчета, и думаю я об этом только теперь, как я любила на нее смотреть, как она расчесывает перед зеркалом свои длиннющие волосы и закручивает их в пучок сзади или особым образом заплетает на ночь, я знала каждый сантиметр ее смуглого тела и ревностно оберегала его совершенство. - Венера, не жри столько! Положи на место шоколад! Иногда я все же принимала решение, что ей пора худеть, и она со вздохом подчинялась.
   При всей прочей красоте Бог дал ей еще одну редкую особенность - скульптурные, идеальные формы ступни и пальцев ног, с такими ногтями, что только на руках и бывают. - Тебе бы педикюр рекламировать, - иногда восхищалась я. - Ладно, буду, - серьезно отвечала Венера.
   Гарантии. Смешно, какие могут быть гарантии. Гарантии на людей не дают, а только на электробытовые приборы в магазине.
   Если суждено мне выжить, так я и отвечу, коль спросят: гарантии, милые, дает Бог, а мое место с краю.
   Это было, когда Армен уехал по каким-то делам куда-то, я не помню, куда, кажется, в Швейцарию. Приезжай, сказала Венера, черт знает сколько уже нормально не общались. Но маленький Юрик плакал и не спал, он хотел воздушный шарик, а не конфету, не мишку, именно воздушный шарик, а был уже час ночи, а Юрик не спал, он не будет спать без шарика, а где нам его брать в час ночи, ему, конечно, было наплевать.
   И тогда меня осенило, я сказала: - Венера, ищи презерватив, должен же у тебя быть какой-нибудь, и мы, тихо хохоча, искали и нашли розовый презерватив, потом искали ниточку, потом Венера стала его надувать, а он все время выскакивал у нее изо рта, потому что скользкий и потому что она все это время смеялась и правда - две дуры-бабы ночью друг с другом надувают презерватив, розовый, к тому же у них никак не получается, - наконец я взяла дело в свои руки, точнее, в рот и общими усилиями мы соорудили и торжественно вручили ребенку замечательный розовый шарик, который он обнял и заснул.
   -Ура! - тихо сказала Венера, доставая из холодильника бутылку шампанского.
   - Ого, - сказала я, - мое любимое. Спасибо.
   В память о тебе, Венера, никогда я больше не буду пить розовый Мумм. Это моя тихая панихида, которую никто, кроме тебя, не поймет. Никто и не узнает о ней, ибо в тех краях, куда я отправляюсь, никто не предложит мне моего любимого шампанского по разным, но не менее от того грустным причинам.
  
   Любовь моя, еще придешь, скажи?
   Верни глоток полуденного солнца
   И чистые-пречистые оконца
   И той весны простые миражи
  
   И радужные блики на стекле
   И радужные лужи под ногами,
   Пока еще не стали мы врагами,
   Пока еще не тесно на земле.
  
   Нет, он все еще был моим хозяином, и в этом я с негодованием убедилась опять. И по-прежнему - ему достаточно было кивнуть. Как будто и не прошло столько лет. Как будто я по-прежнему была восторженным вороненком. Как будто я ничему не научилась за это время. А как же те штабеля мужчин, спросите вы. Ну, что я могу сказать. Бывает, рождаются люди с хвостом. Или с аллергией на сыр. И это почему-то никого не удивляет.
   Он, будто проверяя, приобнял меня за плечо и куда чего девалось, под тяжестью этой руки золотой пластинкой потекла и прогнулась моя воля, и, потеряв дар речи и соображения, я молча пошла за ним, куда он, туда и я. И если бы по ходу этого процесса меня окликнул Аркадий, я бы не услышала.
   Встряхнула головой, чтоб стрясти наваждение. Немножко удалось. Передо мной стоял потускневший от пьянства, с претензией, надо сказать, с дикой претензией одетый, но с мешками под глазами, с кислым выражением лица, кривящий рот молодой, но уже не первой, да вообще никакой сейчас - свежести - мужчина.
   Черт подери, - подумала я зло, - как это она за ним ухаживает, позвольте узнать? Выходит, он пьет каждый день, а она ему позволяет, потому что ей, разумеется, все равно, насколько его хватит.
   И куда смотрит Ариадна? Без меня у них все развалится. Какое несчастье. Бедный мой.
   Вахтанг, видимо, заметил в моих глазах какое-то не то выражение и недовольно спросил: - Чего грустишь? Не надоело тебе бездельничать? У меня друг ищет себе на фирму секретаршу, хочешь?
   Боже мой, что за глупости. Что мне его друг? Нет, чтоб предложить к себе, уж я бы постаралась, я бы была лучшей секретаршей в мире. А так я вижу полную бессмыслицу - работать месяц на то, что тратишь за день. И покрывает ли их зарплата тот бензин, который я потрачу на дорогу с работы и на работу? Вот в чем вопрос, даже два и три вопроса, и не говори мне, Вахтанг, что я бездельница и лентяйка, просто идти работать мне было бы странно, но надо обязательно спросить Аркадия, что он об этом думает, просто не могу предположить, что он думает об этом, вопрос-то интересный, из моих подруг только Рита и работает.
   Вдруг ни с того, ни с сего Василий стал жириновцем. С одной стороны, у него появились ненужные деньги, а с другой, видимо, притупилась острота ощущений от собственной демократической смелости. И теперь, собираясь, мы слушали речи про нашу великую миссию - почему бы и нет, - говорил миролюбиво Аркадий, а что ему, собственно говоря, ведь о мытье грязной обуви в Сене речи не шло, а также в Роне и Гароне.
   - Предательство! - вопил подвыпивший Василий. - Растащили! Разграбили!
   - Так надо было забор поставить, сто раз же предупреждала! - возвратившаяся с кухни Галина не въехала и решила, что речь идет о стройматериалах с их дачного участка, разделивших судьбу России этим летом.
   - Только мы и спасем Россию, - настаивал Вася, с которым, впрочем, никто не спорил. - Представляю себе это спасение, еще сотни и тысячи жадных ртов и лапок, и всем все дай, да еще не обижать же несчастных предшественников, не на помойку же их, того же Сашу, например. Большая грабиловка номер три.
   - Вася! - опросила я осторожно, - а тебе-то что с этого будет? Ну, на что ты для себя надеешься, учитывая, что сейчас тебе, по-моему, неплохо?
   -Как, - сказал Вася на полном серьезе, - я же молодой волк!
   Таракан ты, - подумала я беззлобно, - старый таракан. Вычистят тебя и выбросят. И вспомнила одну историю, которая у меня произошла с этим их самым отцом и гением.
   Рассказывать я ее не буду, поскольку рассказывала уже, подробно и даже на бис во всех компаниях. Факт тот; что их предводитель обычный блядун.
   - Нормальный мужик, - поправил меня; обидевшись, Василий.
   А история, в общем, по-своему, интересная или могла быть интересной, скорее того.
  
   Я шла никого не трогала, и настроение у меня было замечательное. Я только что купила полосатый костюм в Воге, просто потрясающий костюм. И тут меня кто-то схватил за рукав: - Дэвушка, вы бумажник потеряли! Пухлый такой бумажник, набитый баксами, - маленький армянчик с золотыми зубами и в тренировочных штанах с готовностью распахнул его передо мной.
   - Щас тебе, - зашипела я, - а ну уйди от меня, гад; пока я тебя не сдала куда надо!
   - А ну отвали от девушки, - плотной тенью встал за моей спиной кто-то большой и серый. Я оглянулась. Больших серых было трое, и они окружили меня плотным кольцом и как-то у меня закралось сомнение в их добрых намерениях. И точно - в бок мне уперлось лезвие.
   - Кричать не надо, - предупредил один из серых.
   -А что надо делать? - задала я глупый вопрос.
   Вместо ответа он вручил мне жетончик и подтолкнул к телефону автомату: - Звони папе.
   - А если я сирота? - спросила я.
   - Ты у меня пошутишь! - рассердился серый. - Тысяча баксов - и свободна.
   Я позвонила Аркадию, гадая, будет ли он меня выкупать за тыщу баксов, тем более я вчера ему нахамила.
   - Стой, где стоишь, - сказал он, - через час подъеду.
   Зачем ему час, гадала я, ведь деньги эти у него еще вчера в кармане лежали, а за час мерзавцам всякое может придти в голову: например, отнять у меня костюм.
   Все объяснилось, когда Аркадий приехал - приехал он не один, в машине сидели аж четверо таких же серых - сколько поместилось, - подумала я и хихикнула, - мысль показалась мне страшно смешной.
   Мои серые выглядели недовольно, но драки никакой не вышло, серые поговорили с серыми, недолго, и мы поехали.
   - Вот что, - сказал Аркадий, - ты тут больше не шляйся, ребята могли обидеться.
   - Ты что, Аркадий, - я искренне удивилась, - как это я не буду ходить в Айриш Хауз?
   - Тогда давай тебя покрасим, - придумал вдруг Аркадий, - прямо сейчас. - Он напал слишком резко, застал врасплох и через два часа мы уже пили кофе на веранде, и была я огненно-рыжей, ощущение нереальности вдруг резко овладело мной, я почувствовала себя красавицей, молодой Ариадной. Как бы это сказать, мир был на моей стороне. Ему бы на ней и оставаться.
   ...Валера приволок в субботу стриженую мадаму. Филологиню. Она долго и со знанием дела мучила Серебряный Век. Мы все обреченно внимали, а Жопа сидела, как фарфоровая лягушка, выпучив глаза, запоминала. Я боролась с тягостным ощущением, что мадама не любит то, о чем говорит, не любит поэзию вообще, а также нас и саму себя, но не стала задавать ей никаких вопросов.
   И не хотелось и смысла никакого не было - слишком долго со мной не было Вахтанга, и я разлюбила задавать вопросы, фехтовать, кому-то что-то доказывать.
   Аркадий меня и так принимал, я могла его целыми днями не замечать, слоняться по квартире, как тень в китайском халате, валяться в ванной в пене и пить в ней же шампанское, потом переползать на диван со своей депрессией и тигровым пледом, он никогда мне ни слова не говорил, хотя однажды, не предупреждая, увез в Вену на два дня, а другой раз установил в квартире велосипедный тренажер, о котором я теперь очень скучаю.
   С Вахтангом я бы так не могла расслабиться, он требовал совершенства, натянутого как струна, каждый день был бы как экзамен - лучшие в мире котлеты, райская птица в компании, а в постели - огненная мулатка с Борнео, ну и все в таком духе.
   - Ой, Элка! - протянула я. - Как ты здорово постриглась! Прямо как Лика Стар и цвет такой же?
   - Ну да, - сказала Элка, - так и было задумано, правда хорошо?
   Хорошо, просто замечательно. Все, что связано с нашей эстрадой, ужасно. Звуки ужасны. Персонажи ужасны. Но мы в этом живем и поневоле их обсуждаем, других-то нет.
  
   Жить, когда хотя бы загнать машину на техстанцию уже реальный риск: мало ли кому они там понравятся, мало ли кого заинтересуют, твоя тачка и ты конкретно.
   Жить в городе, кем-то быстро и беспощадно поделенным на зоны, ни одна из которых не является безопасной, различаются они лишь степенями опасности, которые надо знать наизусть.
   Уж если в бане можно попасть под случайную пулю, о чем и говорить. И если ветром я иду в ресторан, так это только потому, что, во-первых, волков бояться невозможно все время, а, во-вторых, хочется ужинать.
   - Гражданская война уже идет, - пошутил как-то Виталий.
   - Но только в одни ворота, - с раздражением ответила Элка, - в наши. У меня опять угнали машину, и я вообще практически не сомневаюсь, что раз у соседей в гараже всю ночь горел свет, значит, ее там и разбирали. А пойти туда я не могу - дадут гаечным ключом по голове и весь разговор.
   - А с милицией пойти?
   - Какая разница, тогда потом дадут по голове ключом. Все это без-на-деж-но! - пропела она. - Безнадежная страна, надо уезжать.
   - А чего вы, действительно, не уезжаете?
   - Да так как-то... - Элка уклонилась.
   - Да скучно там, - вступил Виталий.
   - Ну да; а здесь весело.
   Все мы рассмеялись, ведь правда, что есть, того не отнимешь.
   Откуда получается несчастье при удовлетворении желаний? Я много думала над этим вопросом и вот на чем споткнулась: скажем, раз в год съедаемая клубника - это счастье? Конечно. А если каждый день? Это ничто. То же и со всем остальным, и судьба красотки Марго Хемингуэй тому лучшее доказательство и пример.
   -Что же выходит, Венера, в детстве мы не получили достаточной закалки?
   - Зря мучались, да? - рассмеялась она.
   - Ну, вроде того. Какая-то тут историческая несправедливость выходит: вроде из грязи высовываться нельзя, а то тоска замучит.
   - Да брось ты накручивать, - успокоила меня Венера, - что ж поделать теперь, если мы не наследные принцессы, что ж теперь клубнику из-за этого не есть?
   - Я о счастье, - пояснила я.
   Отчего мне так запомнился этот разговор? Ведь, повторяю я себе еще и еще раз, не знала я и не могла знать, что будет с нами.
   Это был год, когда все ринулись вдруг строиться, как годом раньше весь народ покупал и ремонтировал квартиры, а год перед тем был под знаком машин, начиналось-то все как раз с машин, с иномарок, теперь и слово как-то вышло из употребления, вот что забавно, но понятно - на Жигулях своих любимых продолжает разъезжать одна Ольга Николаевна, но в ее возрасте привычки уже трудно менять или хитрит: на дорогую денег не хватает, а японскую дрянь взять стыдно.
   Так вот, ринулись строиться и такого понастроили, что если б живой архитектор все это увидел в один день, он бы, конечно, умер. Похоже, что многие проекты рисовали не просто двоечники из МАРХИ, но идейные вредители, втихомолку проклявшие своих заказчиков в седьмом колене.
   Поэтому, готовясь к торжественному визиту в новые дачные владения Жопы, я была готова ко всякому. Но действительность, как всегда, превзошла ожидания.
   В чистом поле, на абсолютно лысом участке стоял маленький толстый замок яичного цвета, как бы кое-где увитый крем-брюле. Узенькие бойницы угрожающе ощерились, и у меня возникло сильнейшее ощущение, что сейчас оттуда польется кипящая смола или начнется обстрел из пищалей.
   - Оригинально! - произнес сзади меня Аркадий, в мягкой форме выразив мою мысль. - А кто автор проекта?
   - Очень талантливый, такой модный архитектор, он сейчас всем строит... ну не всем, конечно, - Жопа кокетливо хихикнула, - мы его прямо с руками оторвали! Он и ландшафт - старательно выговорила она новое слово, и ландшафт нам будет делать.
   - Значит, будет сад? - обрадовалась я вслух и подумала: желательно повыше и погуще, чтоб прикрыть позорище.
   - Ну, сад нет, наверное, на что он нам, - сказал супруг, - но газон будет настоящий, английский, уж я вам обещаю, - он плотоядно потер руки, - как зеленый коврик!
   Ну что ж, хоть рва с водой они не предусмотрели, хотя может и зря, в свете исторической ситуации-то? Хотя, что интересно, ни черта они не боятся, мы - да, а они, слуги народа; нет, и вот в чем загвоздка с исторической справедливостью, хотя бы даже и в рамках дикого капитализма, пусть так, пусть дикого, но опять у меня возникает неприятнейшее чувство, что кто-то умнее меня, и при любом раскладе.
   Так уже подали аперитив, а я все думала черт-те о чем, например, что наследники будут делать с доставшимися пузатыми замками: жить стыдно, перестроить нельзя, а рушить жалко.
   А между тем вокруг всей Москвы полно уже этих монстров, ими изгажен весь пейзаж... Ландшафт, понимаешь.
   Зато они развеяли одно мое давнее заблуждение, а именно, что хуже бетонных коробок ничего быть не может.
   Я поделилась своими мыслями с Венерой. - Это еще что, - встрепенулась она, - а что я тут видела! Даже не знаю, как сказать, гибрид бомбоубежища с маленькой дачкой; ты себе не представляешь!
   - Действительно не представляю, это как?
   - В общем, стоит себе маленькая скромная дачка, зелененькая такая, а в ней комната и веранда, так что я даже начинаю недоумевать, куда нас пригласили, сорок человек все-таки. А хозяин улыбается и тут, знаешь, нажал на какой-то шкафик, и вдруг стена как отъедет, а там - лифт!
   - И что там, куда этот лифт?
   - В общем, внизу три этажа, бассейн, солярий, зал спортивный, зала красное дерево - ну, в общем, что хочешь!
   - Молодец мужик. А вдруг вентиляция накроется?
   - Это вряд ли, - пожала плечами Венера, - там электростанция. Автономия, конечно, имеет свои пределы, но все равно впечатляет.
   - Да, - согласилась я, - а у кого это такая чудо-дача?
   - У одного знакомого, - с мягкой укоризной в голосе Венера отреагировала на мою бестактность.
   Ну и ладно, любопытство, я согласна, не самая лучшая моя черта, хотя надо, надо было тогда добиться от нее ответа на этот без цели заданный дурацкий вопрос, но кто заранее знает, тот стелет соломку, а заранее знать трудно.
   Сейчас я вкратце объясню вам и самой себе, почему в этой стране нельзя жить. Если сейчас я устала от страха, так это я потому, что вес его намного больше обычного, что не отменяет того обстоятельства, в общем разве раньше я дышала совсем свободно? Я не помню уже и вы не помните, когда оно началось, но факт - от светлых ожиданий мы за каких-то три-четыре года прошли путь до новых своих привычек - закрываться изнутри в машине, не опускать стекол на светофорах, прижимать на ходу и в магазинах сумку к животу, а Васька тот даже днище у машины каждый раз осматривает, да, в общем, мало ли неприятных вещей вошло в нашу жизнь за этот исторически смешной отрезок времени. И как результат того, что мы это проморгали, - в нашей стране нельзя жить. Вы мне окажете торжествующе: а Гарлем, в нем что, можно? Но я не поеду в Гарлем, и вы не поедете, а что ж это такое, друзья, когда ни один район, самый центральный, ни к черту для обитания непригоден.
   - Я бы хоть один райончик очистил, - мечтательно подкрутил ус Виталий.
   - По пропускам, что ли?
   - А хоть бы и по пропускам.
   - С ОМОНом и с овчарками?
   - А хоть и через каждые сто метров, мне, честное слово, будет только глаз радовать.
   - Домечтаешься, Виталий, - с кривой усмешкой сказал Саша так, чтоб мы поняли, случись что-то такое, без Саши не обойдется, к нему пойдем за пропусками.
  
   Венера позвонила июньским утром, когда я вяло плавала в жаре на своей кухне и оказала: - Ну, что вы там с Аркашей, как вареные, поехали на дачу?
   И вдруг как-то по чудесному резво собравшись, мы очутились в Барвихе, в прохладной зелени, в купальниках и с белым вином - по такой жаре попробуй-ка другое выпить! Армен запер нашего джипа в сарай, пообещав отдать завтра вечером.
   - У меня встречи, дела, - запротестовал, было, Аркадий
   - Да ты что, больной? Посмотри на термометр, какие могут быть дела?
   Аркадий махнул рукой и вытянулся на шезлонге.
   Неутомимый Юрик бегал с собакой и двумя мальчиками постарше.
   - А это кто? - спросила я.
   - Дети Армена, - невозмутимо ответила Венера.
   - А ты их часто видишь?
   - Летом - да.
   Тем временем пора было заводиться с обедом. Ах, что за удовольствие, немного выпив, улыбаясь неизвестно чему, резать сладкие крепкие огурчики, помидорки, редиски, обскрести молодую картошечку, резать под маринад хрустящие фиолетовые луковицы и розовое мясо, - Ах, Венера, как мы, оказывается, были счастливы, знаешь ли ты это, вытирая у меня в памяти руки о полотенце, прихлебывая холодное вино, заедая салатом из общей плошки, пока никто не видит?
   А потом мы пошли плавать на реку, и я переплыла ее два раза туда и обратно, а Аркадий все время плыл рядом со мной, чтоб не утонула, хотя я не такая уж и пьяная была, а когда вылезла на берег, так и, пожалуй, совсем трезвая.
   А потом мы все вернулись и разложили костер, чтобы жарить уже шашлык, мужики раскладывали серьезно, по всем правилам, а мы бездельничали, а чего ж, мы свое с утра отработали.
   Искры взлетели вверх, и Армен принес гитару, детей положили спать, пообещав оставить им шашлыка, и мы пели, вместе и по очереди, как-то хорошо получалось, душевно в этот раз, Аркадий пел песни из мультфильмов, я воспоминаю сейчас и закрываю эту страницу, и огонь и голоса остаются внизу, страница перевернута, все, все.
   Рано утром я вышла во двор - как здорово проснуться раньше всех, умыться холодной водой из рукомойника, и голова отчего-то не болит и легкость во всем теле необыкновенная.
   Клянусь, я меньше всего в этот час думала о Вахтанге. Он бежал по дорожке перед дачей, как бог в белом джоггинге. Черт его принес в Барвиху, подумала я. Он кивнул мне головой, будто каждое утро меня у этого забора встречает, сосредоточенно надул щеки и потрусил дальше, а я обалдело смотрела вслед. Сзади скрипнула дверь, потом стукнула ставня - дом начал просыпаться, и я очнулась. Но очарование летнего дня померкло, я все пыталась догадаться, что же означает утренний джоггинг Вахтанга в Барвихе и, куда ни кинь, это означало любовницу из хорошей семьи, чего этот мерзавец, по-моему, все время и добивался.
   - Какое это может иметь значение, - Венера замахала на меня руками, в свете твоей истории только физическая смерть может разлучить тебя с твоим героем, но никак не законный брак.
   - Ты думаешь?
   - Конечно, - браво утешила меня она, - одним препятствием больше, одним меньше. Потом, если она и впрямь из крутой семьи и все такое, то наверняка урод, а значит, твои шансы возрастают, чего переживать? У меня тоже была история вроде этой твоей.
   - И чего?
   - Близок локоть, да прослойка узка, - как они говорят.
   - Не приняли?
   - И не могли. Слишком высоко. А он сам ничего не решал, - Венера разозлилась на прошлую обиду, резные ноздри дрогнули, но тряхнула головой и добавила уже весело, - теперь зато женат на крокодиле. А поскольку мир тесен, это они тоже все время говорят, то я иногда имею удовольствие это видеть. По сути, теперь я не ниже его стою, хотя кто же и знал, как оно все поменяется.
   - А кто он, - полюбопытствовала я.
   - Так я тебе и сказала. Ну не обижайся, не скажу. Просто история эта связана с тем, как меня хотели сбить машиной, это одна и та же история, а про такие истории лучше не болтать.
   - Ясно, - присвистнула я, ну и дела. И что он вот так ходит, говорит тебе здрасте, а сам хотел, чтоб ты под колесами осталась?
   - Я же тебе сказала, он сам ничего не решал. Хватит об этом говорить.
   Вообще, Венера оказалась умной девушкой и в профессии не задержалась. Как-то она на целое лето пропала из виду, а осенью вдруг позвонила и пригласила на свадьбу. Жених был при смокинге ,горяч и импозантен, Венера в потрясающем платье с взаправдашним шлейфом, оно узко схватывало тонкую талию моей подруги, девятнадцатый век, и прическа с крутыми локонами.
   Гуляли в "Праге", "Метрополь" был на ремонте, а родственники Армена других ресторанов для такого случая принципиально не признавали.
   Когда мы вышли с Венерой на крыльцо покурить, вдруг пошел мелкий серебряный снег - рано в этом году, он падал на волосы ее и платье, касался сухого асфальта и исчезал в одно касание, и я невольно залюбовалась, но испугалась тут же, что Венера испортит прическу или платье. - Пойдем внутрь, - позвала я, и мы пошли, но теперь я отчего-то точно уверилась, что Венера будет счастлива. Ведь она была так красива - темные блестящие волосы, индийские какие-то ноздри, черные вишни глаз и еще от природы ей были даны такие губы, что любая поп-звезда забилась бы в истерике и побежала делать себе такие же силиконовые, но в том-то и суть, что силикон это одно, а тут все сугубо свое, натуральное, отчего, собственно, и завидки берут. При всей этой своей темноте и смуглости Венера - от хрупкости, наверное, похожа была на белый жасмин, и даже духи у нее сейчас были сладкие, как жасминовая бездна.
   Вскоре у Венеры обнаружился очень милый ребенок - Юрик, раньше он жил у Венериной бабушки, а теперь Венера смогла его взять и вроде жизнь устоялась, да и со стороны Армена недовольства не последовало и можно было считать, что все хорошо.
   ...Это была Гретхен, и ей было некуда деваться - Наташа уже сделана одну руку и начала вторую - бедная Гретхен сидела, как зверь с лапой в капкане, а я приближалась, любуясь ее выражением лица. Чего, интересно, такого, он ей про меня наговорил? Проклятое любопытство вело меня, как морковка осла, и я была б не я, если бы выпустила Гретхен, драгоценную свидетельницу жизни моего божества, уже прощенную мной - ибо сверженную с трона, поскольку изгнанную - достойную моего сочувствия. Все-таки он их подбирает на помойке. Оказывается, мою Гретхен звали Неля, и я моментально напросилась к ней в гости - любопытно, какую квартиру ей оставил на прощанье мой выпендрежник.
   И вот я с трепетом переступила порог мира, где еще недавно мой Вахтанг ходил в халате, откуда выезжал в свой офис, где с утра тяжело отрывал голову от подушки, ел яичницу и пил пиво, принимал душ и регулярно имел Гретхен, пардон, Нелю. Я начала дышать иначе, стараясь отделить от воздуха и предметов родной запах. Но мы еще как следует не поговорили о Вахтанге, самое вкусное я приберегала на конец, с жадностью одержимого.
   С полки я взяла диск. Ну-ка. Моя любимая песня, отель Калифорния. - Неля, можно я поставлю? Это моя любимая песня. - Ой, тебе нравится? - отчего-то страшно обрадовалась Неля. - Возьми ее, пожалуйста, я тебе дарю, она не моя, а моего бывшего и тоже его любимая, он меня ею просто замучил!
   И кто мне скажет, что это не перст судьбы, тому я плюну в рожу. Одна на двоих любимая песня - это невероятное, невозможное совпадение. Подтверждающее неоспоримо наш брак на небесах!
   ...Слава Богу, прилетели все-таки. В толпе выходящих не было иного развлечения, кроме как нас разглядывать, хотя мы выглядели не так уж плохо - если не считать абсолютно мокрой Лялиной блузки и украшающей Аркадия полубутылки водки в нагрудном кармане, то абсолютно неприлично упали мы с Лялей только один раз, на таможенную стойку, и то очень кокетливо.
   Наконец, арендовали две машины и поехали в отель. По дороге протрезвели и были готовы к новым подвигам. Отель и впрямь был хорош, с невероятно белым и голубым бассейном, впечатление, правда, чуть подпортила наутро дама из Сибири, явившаяся на шведский стол в полной боевой раскраске: Милочка, так вы наша - окликнула проницательная Элка, милочка оказалась наша и так обрадовалась этому факту, именно факту знакомства с москвичами, что нам пришлось бежать из этого отеля на Лазурный берег, но его было не сейчас, не сразу, а сразу было то, что мы пошли любоваться бассейном.
   О плоскости его ступеньки уходили вниз, в обманчивую прозрачность. Ляля заинтересовалась, где же кончаются эти ступеньки и начинается вода, - она сделала осторожный шаг, еще пару шагов и тут, не успев взвизгнуть, оказалась по пояс в бассейне в джинсах и чем полагается.
   Из отеля неодобрительно смотрел высокопрофессиональный портье. Ляля подняла на нас обиженные глаза - святая невинность, разве можем мы оставить ее в трудную минуту?
   В мгновение ока мы поскидали с себя штаны, майки и все лишнее, плюхнулись в бассейн, причем я - топлесс, хотя это, наверное, у них и запрещено.
   У них был какой-то подлый оптический эффект: вода стояла по уровень площадки, но сразу сообразить это было решительно нельзя.
   ...На таможне мне запомнилась одна украинская дама. При положенном осмотре ее супруга металлоискателем оный звенел в самом интересном месте, без всякого на то разумного или криминального объяснения. На шестой раз перепуганная супруга возопила: - Шо, у тебя вже яйца звенят? - чем несказанно повеселила общество.
   ...Мы с Лялей быстро нашли в этом муравейнике замечательно уединенное место, кусок дикого пляжа, закрытый от всех большим камнем: туда надо было еще залезть, но потом можно было спокойно загорать, не опасаясь за всякие лямки. И вот когда мы в очередной раз подставляли бока и все остальное солнцу, за камнями захрустел песок под чьими-то ногами, и мужской голос спросил: - Здесь тебе нравится?
   - Наши, везде наши, - прошептала мне на ухо Ляля.
   - Ну и наплевать, - тоже шепотом ответила я ей.
   Какое-то время все мы вчетвером лежали молча, затем женский голос лениво произнес: - Паша? Я тебя все хотела спросить. Куда ты подевал все наши пистолеты и патроны?
   - Все нормально, - отвечал Паша.
   - Нет, я хотела бы все же знать, где они находятся в настоящее время.
   - Все нормально, - повторил Паша. - Ты бы не об этом волновалась. Ты бы лучше за Интерпол волновалась. Он сказал это и захрапел. Тут круглые глаза Ляли встретились с моими.
   - Они нас убьют, - трагически прошептала она. - Мы все слышали.
   - Ты же слышала, у них нечем. А потом, на нас не написано, что мы понимаем по-русски.
  -- Точно, - успокоилась Ляля.
  
  
   - Это не годится, - спокойно сказал Аркадий официанту.
   Я смотрела на него с глубоким удивлением и вообще даже с завистью. Вот так живешь с человеком и ничего о нем не знаешь. Как это он так быстро отучился унижаться?
   Что откуда берется, мы же всегда жили по принципу: бедные - не гордые, советские люди, одним словом мазаны. Поношенное платье в подарок - со всем нашим удовольствием, в ресторане принесли горелое - спасибо, что не тухлое.
   Элка поглядела на Аркадия, моргнула глазками - вот за что люблю Элку, за мгновенную обучаемость, и заявила:
   - А у меня тарелка холодная!
   - У тебя же на ней вполне горячая еда, - удивилась я. - И потом сейчас август.
   - Нет, - упрямо сказала Элка, - тарелка должна быть горячей, - иначе блюдо быстро остынет.
   - А если оно не остынет, как ты собираешься его есть?
   - Да, действительно, - Элка задумалась. - А зачем же они тогда тарелки греют?
   Элкин супруг тем временем окончательно выбрал и отшлифовал свою концепцию отдыха и развлечений.
   Собственно, начал реализовывать он ее еще в Шереметьево, из-за него мы чуть не пропустили рейс, продолжил на борту, потом сразу по прилете и скоро выяснилось, что это система: обозревали ли мы окрестности королевства Монако, прогуливались ли по Променад дез Англе, просвещались ли культурно в Лувре - для него программа осуществлялась в полной мере в тот только момент, когда удавалось затащить всю команду в первую попавшуюся точку и заставить взять в руки по кружке пива.
   Волей или неволей мы перепробовали, кажется, все пиво на свете, чем Франция, собственно, нам и запомнилась.
  
   ...Элка явилась взмыленная и злая.
   - Ну, гады, 50 долларов содрали, нигде такого такси нет!
   - Ну, ладно тебе, - успокаивала я ее, - ведь здесь ты платишь не за собственно такси, а за тот факт, что вообще куда-то едешь.
   - Это как это, а если я кого-то встречаю, допустим?
   - Значит, тебе что-то привезут. Им уже обидно. Так их в школе учили.
   - Может, я не встречаю; а провожаю?
   - Значит, тебе потом привезут, не зря же ты стараешься, провожаешь, да еще спешишь, на такси едешь.
   Элка вникла, преисполнилась сочувствием к таксистам и успокоилась. Тем временем мы взлетели. Вспомнила я вдруг про аплодисменты при посадке - обычай такой - и рассмеялась.
   - Ты чего, - встрепенулась Элка, уже доставшая - вот прыть! - бутыль шампанского.
   Я ей рассказала. - Ой, - помирала она, - это значит "спасибо за то, что мы вообще сели"?
   - Нет, это когда самолет садится на родине - только в этом случае, по-моему.
   - А ты ничего не путаешь? - Элка веселилась вовсю, - логичнее-то, когда он с нее взлетает!
   Сзади за нами неодобрительно наблюдала доброкачественная посольская пара.
   А мы смеялись. Смеялся и Стас, смеялся Аркадий, за стеклами иллюминаторов смеялось солнце и прыгало по облакам.
   И оставалось меньше года.
   Вот сейчас я вижу как живую эту картину - смех и шампанское в самолете. Но тоска об этой жизни, которая все уже, ушла и не будет; еще не пришла ко мне, не до нее сейчас.
   Позже я с ней встречусь и разделю голодные дни и глухие ночи, разделю ненужное отчаяние эмиграции, но и выплыть смогу в обнимку с ней - без обиды у человека нет сил спорить.
   А тогда мы легко и весело ступили на землю матушки-Европы, удивленная нашим напором, она стремилась под колеса лоснящимися, как спины гончих, шоссе ластилась бархатными коврами отелей, вываливала все свои богатства, как немолодая ухоженная шлюха - купите меня, лучше меня нет. И мы покупали, жрали, натягивали на себя тряпки, все летело круговоротом в алкогольной волне - отдых, развлечение, как в процессе беспомощно шутили мужики.
   - Элка, - сказала я ей как-то около бассейна, лениво выбирая в блюде с фруктами, - у тебя нет ощущения...
   - Отстань от меня со своими ощущениями, - поняла сразу Элка. - Скажи лучше, у тебя-то нет ощущения, что ребенка заводить пора?
   Так она заткнула мне рот и то ощущение, о котором я с ней пыталась посоветоваться, осталось непроявленным, как забытая курортная пленка где-то в кармане пляжного халата.
  
  
  
   - Слышь! -позвонила Элка, - Васька-то учудил - женится, знаешь на ком?
   - На ком?
   - На поэтессе. Во дает! Сам весь в восторге, где только ее выкопал. Наверняка, я думаю, истеричка и готовить не умеет!
   - А, может, она того, готовящая поэтесса? - предположила я.
   - Не бывает, - убежденно сказала Элка, - вот увидишь.
   Я приготовилась.
   На самой свадьбе я эту поэтессу как-то плохо рассмотрела - во-первых, была толпа и даже давка, во-вторых, у меня были ужасные туфли, то есть замечательные шанелевские туфли, только каблук у них был двенадцать сантиметров, в общем, они требовали к себе повышенного внимания, поэтому протиснуться куда-нибудь поближе мне не удалось.
   Издали тихий ужас, все как полагается - бледная, сутулая и волосы как у утопленницы. Но на следующий день мы были приглашены опять, уже узким кругом, на генеральную презентацию новой Васькиной супруги; разумеется, я спрятала свои испанские башмачки подальше в шкаф, чтоб уже ничего не отвлекало.
   Прямо салон какой-то, - восхитилась я, - Васька купил австрийский белый рояль, подумайте, и наставил на полу ваз с цветами и всяких разных подсвечников, -надо сказать, получилось красиво, тем более что с мебелью сочеталось замечательно - в первый раз в жизни я засомневалась, что белая кожаная мебель - это такой уж идиотизм.
   И, кстати, впервые я видела достойное применение подаренным цветам. Поэтесса - знай наших - вышла к гостям в чем-то среднем между рабочим халатом и спецодеждой профессиональной нищенки.
   - Это она так нас презирает, - без тени сомнения обиделась Элка. - В смысле она выше этого и ей плевать на наши платья.
   Человек, посмевший плюнуть на новое Элкино платье, рисковал если не головой, то репутацией. - Ты не права. Она просто стесняется и не научилась пока одеваться, а ты, чем злобиться, могла б ей благородно помочь, Вася будет благодарен.
   - Ты думаешь? - с сомнением спросила Элка, и мы захохотали, ибо с трудом представляли себе мужа, который стал бы благодарить Элку за передачу его супруге своего опыта, а богатый опыт Элки заключался именно в том, чтобы безошибочно выбирать из лучшего самое дорогое.
   Но тут наступила уже и кульминация вечера. Галина вышла к роялю, но играть не стала, а начала читать свои стихи. Васька сидел довольный, как кот после банки сметаны. Стихи были ужасные, ну, конечно, не смертельно ужасные, рифмы там присутствовали и всякие эмоции, в общем, нормальные стихи, это я зря, кому нужны нормальные стихи - спросите вы, а я подумала и теперь скажу точно - на свете все для чего-нибудь да годится, и оранжевый галстук с зелеными пальмами, который ваш папа не купил двадцать лет назад в Париже, или все-таки купил, сэкономил, а потом, как осел, забыл на скамейке в Лувре, но так вот он, будучи найден, полежав свое, однажды в нужном месте - на Марше-о-Пюс, в нужное время, одним дождливым утром, за свою цену - один франк - будет продан его сыну, который останавливает на нем взгляд неизвестно зачем, а потом привозит и случайно показывает папе, и эта Васькина история еще раз доказывает мою мысль, насчет стихов его супруги, которые тоже хороши, если подобрать время, место, выпивку и так далее. И не забыть белый рояль, который к ним на удивление много прибавляет.
   И я захлопала, и все захлопали, получилось очень мило, Вася посмотрел на меня благодарно - уж он понял, с чьей легкой руки Галину приняли. Как я сказала, так и сбылось, Элка удочерила ее и начала таскать с собой по бутикам, за что Васька был благодарен уже гораздо умереннее, ибо был ограничен, как любой мужчина и не понимал, в какое место можно надеть сразу три вечерних платья. Впрочем, такое место вскоре обнаружилось - входило в моду ездить на Каннский фестиваль, где Элка выпендривалась своими нарядами перед голливудскими кинозвездами, которые, впрочем, не очень обижались, а Галина за неимением других жертв каждый вечер мучила нас стихами в ресторане, но даже это не может сильно испортить теплый Каннский вечер, когда пальмы колышутся черными перьями, в бассейне вода, как голубой брильянт, а Лобстер подмигивает мне с блюда.
   Как-то вечером мы подловили момент, чтоб на знаменитой лестнице никого, кроме нас, не было. Причем, Элка хотела сфотографироваться непременно так, будто она по ней поднимается, понятно, что имея в виду, а Стас кричал, что это какая-то глупость и мучался с кадром, потому что не влезали поочередно то вся Элка, то лестница, лестница, если и влезала, не получалась узнаваемой, а если получалась, то не было совершенно того, что Элка по ней именно поднимается.
   Мы все хотели ужинать, Элка мерзла в вечернем платье, но безобразие не кончалось, потому что теперь им уже увлекся сам Стас - как это у него что-то может не получаться?
   Элка ныла, я ругалась на нее, Галина требовала сделать и ей такую же фотографию, Аркадий вопрошал, когда же это все кончится, - в общем, мы представляли собой пеструю, скандальную, вульгарно вопящую группу ньюрашен.
   Кто-то должен появиться, - мелькнула у меня мысль, - уж не Вахтанг ли?
   Нет, но легкий звук каблучков все же раздался - прекрасная как раньше, это была Ариадна, все такая же рыжая, во всем белом и переливающемся, она шествовала по ночной набережной Канна с зонтиком - белым, разумеется, - в одной руке и с интересным мужчиной - в другой.
   Как захотелось мне поздороваться с ней? Ведь, во-первых, я так по ней соскучилась, а, во-вторых, мне нужно было задать ей кучу вопросов. Ладно, подумала я, подождем немножко, а то действительно неловко получается - здравствуйте, скоро мы поженимся с вашим сыном, а пока я, не обращайте внимания, отдыхаю с посторонним мужиком, как и вы, впрочем, ведь это же не папа Вахтанга, насколько я понимаю, но что же делать, если ваш сын до сих пор не разобрался в своем счастье, не ехать же нам одним на Каннский фестиваль, это глупость какая-то.
  
   - Рита, - спросила я, - ты нарочно все время теперь выбираешь иностранцев или это случайно получается?
   - Ой, действительно, - Рита впала в состояние задумчивости. - Нет, я совершенно их не выбираю! Но ты права, статистика налицо: после Юры отечественного продукта я не припомню. Может, я где-то не там знакомлюсь? Хотя вообще-то знакомлюсь я где попало...
   - Наверное, ты теперь не ходишь где попало, а ходишь в каких-то определенных местах?
   - Ну, в каких-то местах просто не стоит ходить, согласна? А за исключением этих мест я хожу и знакомлюсь везде. Просто, знаешь что, другие ко мне не подходят! Посмотри на меня.
   Я посмотрела. За последние пару лет Рита аккуратно инвестировала всю свою зарплату в нарождающуюся отечественную индустрию красоты, за спиной у нее были уже три липосакции (первую молодая врач упорно называла липосукцией, чем Рита нас веселила, - рассказы обо всех этих ужасных вещах: швах, протезах бюста и т. д. казались ей лучшей темой, чтобы развить ее в компании. Здоровые мужики от этого бледнели и готовились упасть в обморок), эта самая операция с силиконовыми протезами, передние коронки "фарфор на фарфоре", не считая таких мелочей, как пластика лопоухих ушей и длинного носа , дополняли картинку цветные линзы калифорнийской синевы и фальшивые локоны, золотые от Велла-колор и вьющиеся волнами от американской мягкой завивки. А поскольку после подобных инвестиций денег на еду уже не оставалось, то Рита придумала правило, по которому сама она еду теперь покупать перестала, а кормить ее должны были знакомые мужчины. На практике это оборачивалось иногда трехразовым питанием, в смысле понедельник, среда, пятница, все остальное время Рита мужественно тянула фруктовые чаи без сахара, что, в конце концов, обеспечило ей голливудскую фигуру и без всяких операций, так что было даже жалко денег, но тут практичная Рита вспоминала, что не будь этого ее дорогого увлечения, свободные денежные средства без сомнения пошли бы на булочки с кремом или на ветчинку с сыриком, так что без этих липоглупостей все равно, получается, было не обойтись.
   - Знаешь что, - сказала я, - я кажется, понимаю. Всеми этими усилиями ты сузила свою социальную базу, несчастная! Теперь тебе остается меньше одного процента населения, которое может тебя содержать. Плюс единичные непугливые туристы. Что ждет тебя и как практически ты думаешь выходить замуж в таком виде?
   - А что ты предлагаешь - растолстеть, надеть очки и носить что-нибудь этакое с вещевого рынка. Этим я повышаю свои шансы, простите, на что?
   - Да, куда ни кинь, всюду клинч, - глубоко задумалась я. - Не знаю, что тебе и посоветовать. Просто, сколько я наблюдаю этих твоих иностранцев, все это какое-то гнилое дело...
   - Халявщики? - понимающе кивнула Рита. - Мне вот тоже так кажется. А альтернатива какая? Делать карьеру? Надоело и не радует. И детей пора тоже заводить. Ты как, не думаешь?
   - Устала я, - Рита запрокинула голову, я все время чего-то планирую. Тумбочку мы поставим сюда, дочку назовем Настей...
   - Но холодильник-то вот он, - возразила ей я. И, правда, коричневое чудо гордо возвышалось, оккупируя большую часть кухни и действительно при нажатии на клавишу издавало низкий гудящий звук и выплевывало готовые полукружочки льда, которые весело скакали по полу, не желая ловиться в стакан.
   - Вот увидишь, - мрачно сказала Рита, - сломается и никто не починит.
   Георг так и не вернулся из Англии, куда поехал улаживать какие-то предсвадебные дела. Вероятнее всего, предсвадебные дела сказали: а вот фиг тебе развод, такова была версия Риты, и я склонялась к тому, что она права, тем более что в фирме Георга ничего не было известно о трагической смерти начальства.
   Рита обожала говорить о себе высоким слогом.
   - Теперь я должна буду жестоко работать! - восклицала она, ломая руки с длинными сиреневыми ногтями.
   - Они недостойны ни любви, ни жалости, - объясняла она, отволакивая смокинг и ноут-бук Георга к Вике в магазин.
   - Мне страшно жить в этом мире! - возмущалась она, когда ее начальница Нателла устроила скандал по тому поводу; что Рита сходила в ресторан с шефом соседнего офиса.
   - Не понимаю, как это может повредить имиджу фирмы?
   Как-то я заехала к Рите не вовремя, я это сразу поняла - у нее сидела какая-то баба и у нее были большущие неприятности, судя по виду - наверное, муж ушел - почему-то сразу подумала я, и пока пошла принять душ, чтоб не мешать Рите с гостьей. Когда я вышла в Ритином халате, та уже ушла. - Кто это? - спросила я. -Бывшая миллионерша, - ответила Рита. - Ты шутишь? Как-то непохоже. - Я даже не одежду имела в виду, не отсутствие всяких там дорогих штучек, а тот ореол, который всегда окружает человека с деньгами, который, собственно, и отличает его от человека без денег. Ореола было ноль - пепел и пыль - таких миллионерш не бывает. - Я же говорю, бывшая, - объяснила Рита. Раньше-то она была совсем другая, не подступись. Муж у нее очень умный мужик, но залетел - должен какую-то дикую сумму и сидит на отработке. - Где он сидит? - я сразу представила себе что-то ужасное, чуть не яму с водой и с крысами. - В наручниках?
   - Да ну что ты, засмеялась Рита, ну что ты, в офисе он сидит, в своем собственном, даже машину у него не отобрали и ни в каких не в наручниках, скажешь тоже.
   - Слушай, - спросила я с сомнением, - но ведь одежду-то у твоей знакомой, наверное, тоже не отобрали, тогда почему же?
   Пройдет каких-нибудь полгода, и я пойму, почему женщине может не хотеться одеваться.
   ...А ведь предупреждала меня судьба - было оно, предупреждение, но я не разглядела его, не захотела, только пожала недоуменно плечами. Никогда не судите тех, на чьем месте вы не хотите оказаться. Господи, это ж какие бабки пропали - ни украсть, ни заработать. И представляю, как в моем случае могла бы выглядеть эта самая отработка - обхохочешься. Но не смешно. Разве что продать меня султану Брунея. Или найти в Москве месторождение изумрудов. Последний реальный выход - ограбить банк, а так как сама я не справлюсь, то подбить на это инопланетян. Я шучу, шучу, и получается у меня все хуже и хуже.
   Потому что жалость к себе и чувство юмора избегают друг друга. Потому что в мозгу моем плещутся волны страха и дым коньяка, а душа продолжает рождать бредовые соломинки.
   - Мне давно казалось, - жалобно сказала Рита, - что высшие силы понимают наше благо по-своему и заботятся, прежде всего, о том, чтобы нам не было скучно.
   Когда я была юна и лучше всех все на свете знала, то считала, что писателем надо быть только великим, а если поэтом, то обязательно гениальным. Не знаю, не знаю, эволюционировали ли мои взгляды со временем, или просто испортился вкус от периодического чтения современных авторов, но вот только я пришла к выводу, что эта глупая установка испортила мне жизнь, ибо что мне мешало, кроме нее, в свое удовольствие водить по финской бумаге ручкой Монблан? Оборудовать себе, в конце концов, рабочий кабинет красного дерева, библиотеку, вольтеровское кресло, сколь многого я себя несправедливо лишила из детсадовского подхода к проблеме! Конечно же, мне давно надо было стать писателем, и тем самым я заняла бы в нашем кругу особый статус, что приятней, чем именоваться через Аркадия: - Это какая Нина? - Это которая с Аркадием. - А, понятно...
   А так было бы: - Это кто? - Это Нина, она пишет пьесы. Или романы. А лучше еще киносценарии, это современнее и интереснее, правильно?
   И верно, глупость полагать, что сначала надо каким-то таинственным способом достичь совершенства, а потом уже браться за перо. Но ведь, думала я дальше, если крапива колючая, а клубника вкусная, значит ли это, что клубника достигла совершенства по сравнению с крапивой? Стало быть, дело только за тем, чтоб сорняк вырос зелененький, симпатичный и настоящий, живой, а не склеенный из бумаги. Тогда он отвечает сверхзадаче - насыщать пейзаж, и это означает, что мне можно лезть в калашный ряд и сплясать, как получится, в ихней посудной лавке, которую они так ревниво оберегают. Впрочем, слишком поздно я поняла это, теперь у меня уже ни для чего нет времени. И кабинета у меня не будет, и любимую ручку Монблан я потеряла со всеми этими беженскими переездами. А зря, ведь когда-то я была спокойна и богата, что лучше может быть, чтоб написать нечто гениальное. Но лучше даже другое - такую книгу, чтобы, прочтя ее, Вахтанг понял все и, обливаясь слезами раскаяния за мои безобразно прожитые юные годы, приполз на брюхе спасать меня и мою душу, но теперь для этого всего уж точно поздно.
   Тем более, я не представляю себе, как пишутся такие книжки. Как заставить читателя плакать, а если это и получится, как заставить его дочитать до конца текст, заведомо портящий настроение?
  
   Когда исчезну я из города,
   Им будет сплетничать приятно
   И скажут обо мне - которая
   Любила стразы и брильянты
  
   Еще добавят, не вникая -
   Она его любила кротко, -
   На всю Москву была такая
   Восторженная идиотка
  
   А я сниму златые цепи,
   Я пропою им аллилуйя,
   И я развешу их на дереве
   И пусть сороки их воруют !
  
   Когда бабушка сердилась, она ругала меня хабалкой. Не знаю до сих пор точного значения этого слова, но почему-то уверена, что оно точно меня определяет, ибо употребляла его бабушка в те именно моменты, когда наиболее ярко проявлялась моя оригинальная натура. Так что, хотя о значении этого слова я только подозреваю, значение, несомненно, положительное и моя бабушка, как культурный человек, могла только развести руками.
   Время решило вопрос, время наше, думаю я. Мы разве что еще книг не пишем, а как напишем, так не обрадуетесь.
   - Лобстер! - позвала я, - ты не против поговорить о литературе?
   - Ну, разумеется, - он соткался из небытия и изящно изогнул хвост. - Ну, разумеется!
   - Согласен ли ты со мной, что я имею право написать книгу и даже обязана, ибо Элка с Венерой не соберутся, а должен же нас кто-то, вроде того, представить, что ли?
   - Это зачем? - он в великом сомнении растопорщил усы.
   - Видишь ли, мы есть, а в то же время нас как бы нет. Зеркало, понимаешь, нас не отражает...
   -Уже? - перепугался он.
   - Иносказательно, типун тебе на язык. Мы красивые, молодые и замечательные, так что же, после нас ничего не должно остаться?
   - Ничего, я думаю, - сказал он серьезно. - Ты только подумай, как это красиво - ничего после себя не оставить.
   Напиши лучше детектив, я обожаю детективы. Или напиши лавстори, чтобы я плакал, я знаешь как люблю плакать над последней страницей, вот увидишь - все это можно замечательно продать!!
   - А стихи?
   - Да ну тебя с твоими стихами, сама подумай, кому это интересно - такой же экзальтированной дурочке, как ты? Да еще надо, чтоб она в этот момент была безнадежно влюблена... Нет, не пиши стихов. И романов не пиши. Хочешь моего совета?
   - Ну, давай.
   - Первое!!! - тут он закрутился вокруг своей оси и перевернулся на блюде, - ты пиши все равно что, но что-нибудь интересное. Понимаешь, все равно что, но чтоб было интересно.
   - Это я и без тебя знаю. Но ты сказал первое, значит, есть и второе?
   - А без второго обойдешься, - невежливо щелкнул он клешней перед моим носом.
   - Ну ладно тебе, скажи уж.
   - А второе, чтоб они не забыли через неделю, что читали, - рассмеялся он, брызнув соусом. - Но тебе это все равно не пригодится. У меня вот, например, никогда не получалось. Но это неважно, - утешил он меня, - это на продаваемость не влияет.
   ...из моего подсознания вопросительно высунулась клешня и - щелк, щелк, -клацнула по воздуху - мысленно я уже увидела себя почему-то верхом на белом танке, в белой горностаевой шубе, принимающей парад на Красной площади, белой от снега... Не щелкай клювом, Нина! - сказал лобстер во мне и я, было, задумалась, но кто-то еще во мне ответил - не лезь ты в это дело.
   И, кстати потом, когда я читала случайно всякие дурацкие его изречения, не покидало меня это чувство двойственности, ощущение, что всегда ты на шаг от великих вещей - или от полного дерьма. Шаг влево, шаг вправо, но есть странное противоречие, когда в речах господ политиков нам более всего неприятно то, что нам хочется услышать. Например, выслать всех черных. Или отловить всех бандитов и сжечь. Или иметь границу на Индийском океане.
   На первый взгляд, сплошной профит, но за спиной этого дела - черная жуткая бездна, она сожрет нас, бедный мой Лобстер, что ты об этом думаешь?
   Спросите любого человека на улице, как он относится к лобстерам, и вы почти наверное получите удивительно интересный ответ. Вопрос этот составит основу диссертации для любого социолога, и я его ему охотно дарю. Объект охотно расскажет вам все об этом: почему он их не кушает, кто в этом виноват, кто, в конце концов, их кушает (и что с ним за это надо сделать), кто виноват в том, что эти паразиты расплодились и кушают, что именно им желал бы кушать респондент, а так же много, много другого интересного.
   Или - как вышло, что товарищ их регулярно кушает, почему он так уверен в том, что лобстеры созданы природой, чтобы именно он их кушал и что он думает о тех, кто их не кушает...
   Но что думает об этом сам лобстер?
  
   Темно-синее детство. Тройки, тефтели, троллейбусы, бабушка начинала меня будить, потом, теряя терпение, стаскивала одеяло, я цеплялась за простынь, за остатки сна, но они неумолимо холодели - как можно просыпаться таким темно-синим утром, которое на самом деле ночь, и зачем? - чтоб влезть в тяжелую душную анилиновую шубу и, еле перебирая ногами в жестких, потрескавшихся от мороза сапогах, - с цыпленками сбоку - дотащиться до детского сада, и в болезненном полубреду, полуознобе со сна съесть холодное яйцо вкрутую, вчера его сварили - до черноты - разрезали пополам и поставили в холодильник, а сегодня достали оттуда и белый хлеб тоже, но какао теплое, хотя и пахнет половой тряпкой. Еще я очень любила кашу - любую, только горячую. В столовой дуло всю зиму, и в феврале тоже, и в марте, а в мае у нас везде хорошо и никакой завтрак уже ничего испортить не может.
   Потом в школу бабушка тоже выпихивала меня побыстрее. Те же яйца, только всмятку и, слава богу, не холодные. И какао Золотой Ярлык, который мы где-то доставали, и давно-давно я знала уже - хлеб мы покупаем, а кофе и какао достаем, яблоки покупаем, а помидоры достаем, и четкая картина мира сложилась у меня, а позже к ней добавилась третья категория - то, что мы, если и захотим, достать не сможем.
   От ранних вставаний в желудке у меня рождалась полуобморочность и черные круги под глазами, от этих чертовых зимних утр я умирала на глазах. Бабушка водила меня к лучшему в городе врачу, потом к приезжему профессору, все брали деньги и армянский коньяк и шоколадные конфеты, которые я лучше бы съела сама, - все было бы больше пользы - и качали головами - у вас просто слабый ребенок, давайте витамины элеутерокок, если вы его достанете, бабушка капала мне горькие капли и покупала помидоры зимой -бледные и кругленькие, болгарские - раньше я и не подозревала, что помидоры бывают зимой, я думала, зимой их вообще не бывает, а только осенью, и я так была в этом уверена, что оно даже протеста у меня не вызывало. И арбузы в моем мире появлялись только в августе, и виноград. Большую часть года, я верила бабушке, нам суждены были капуста и морковка.
   Но все-таки я выросла и узнала, что клубника бывает не только в июле, а груши не только осенью. А болезнь моя с красивым аристократическим названием - вегетососудистая дистония - кончилась сама - вместе со школой и теперь, если не мешать мне спать мои двенадцать часов в сутки, то оставшиеся двенадцать я прекрасно себя чувствую! Хоть мешки с картошкой могу таскать. Отсюда - от избытка дурной энергии - взялось и мое новое хобби периодически переставлять мебель во всей квартире, Аркадий одобрял каждую новую перестановку, но явно жалел о предыдущей; позже я свое хобби еще усовершенствовала, так что теперь в него можно было инвестировать сколько угодно времени и усилий: я придумала переставлять мебель не только в рамках квартиры, но и из квартиры на дачу и обратно - это ужасно творческое занятие, для которого мне пришлось занять прицеп, оно наполняет человека самоуважением, прекрасно создает иллюзию полезной деятельности, в общем, его сложно переоценить ,мое хобби, хотя однажды оно чуть не стоило мне жизни.
   Произошло это в один крайне неудачный для меня день: я подвернула ногу, потеряла любимый золотой браслет, в ресторане недоглядела и мне подали полусладкое вместо сухого, да вдобавок у меня на языке вскочил типун, причем, когда я сообщила об этом Венере, она нагло заявила, что знает, почему.
   Я заметила его через три ряда машин. Странная у него была внешность, она состояла в совершенно непривычных, не здешних оттенках, резко контрастирующих с грязно-белой действительностью.
   Волосы были вроде и соломенные, но со странным зеленовато-седым отливом, совершенно собачьи желтые глаза и диковинного оранжевого оттенка загар, -калифорнийский, объяснили мне знающие люди. Я как раз занималась любимым делом: перевозила на дачу старый зеленый диван, купленный, правда, только в прошлом году, но представляете себе, как зеленый диван может надоесть за год?
   Итак, я скосила глаза через три машины и увидела - глазастая я! - как на его приборной панели загорелась красная лампочка и мужской голос экс деус наверняка подтвердил это по-английски: у типа кончился бензин.
   И вдруг мне ужасно, просто ужасно, просто из принципа захотелось приехать на колонку первой, даже с этим своим прицепом, ибо один трюк был у меня в запасе, и встать у него перед наглой лакированной мордой.
   Тактика моя заключалась вот в чем: я привлекла его внимание и сделала вид, что выжимаю из двигателя все соки, я видела в зеркало его снисходительную усмешку, но хорошо смеется тот, кто смеется последним, мне удалось втянуть его в дурацкую игру, а стало быть, шанс на победу я заимела.
   На последнем светофоре я надеялась оторваться и оставить его с носом и все бы получилось, если бы его не заело и он не поехал бы на красный.
   За ним рванулась еще одна машина, в заднее зеркало я увидела, как она чудом увильнула от бокового Камаза и подивилась, как же мы все-таки ездим в Москве, какие странные водители.
   Он разрушил мой план, и мне пришлось скромно пристроиться сзади, а не сделать этого я не могла, потому что и у меня бензин был на исходе. И сразу же третья машина заперла меня в узком проходе к колонке.
   Разноцветный наглец уже вышел и, победно насвистывая, засовывал пистолет шланга себе в бак, и вдруг я увидела в зеркало, что-то не то. Что-то не то было черное, матовое, в двух местах оно высунулось, ощетинившись, из странной машины - ай, ай, ай, что сейчас будет! - и, кажется, завизжала и нога у меня соскочила с педали тормоза, от испуга я еще врубила заднюю скорость и вдавила до полу газ. Прицеп с диваном въехал в салон странной машины, где и застрял, не давая мне ходу ни туда, ни сюда. Но самое неприятное, что тут-то и началась стрельба и, наверное, в меня. Уже в совершенном ужасе, путаясь в руле и педалях, пригнувшись, я как-то ухитрилась развернуться с ужасной машиной, застрявшей у меня в хвосте и, выдираясь, протаранила колонку, с ужасом бросила я все педали, видя в зеркало, как загорелся и полыхнул мой диван, надо же, я никогда не знала, что диваны умеют так гореть, - и тут взорвалась странная машина, я оглохла и одновременно кто-то дернул дверцу и невежливо выволок меня и очень вовремя, потому что моя Нива уже полыхала факелом.
   Это был, конечно, цветной человек, черт бы его побрал.
   - Моя сумка, - сказала я ему трагическим голосом. - С любимой помадой!
   Он пожал плечами.
   - И моя машина сгорела, - напомнила я ему. - И вообще сейчас здесь будет милиция.
   Он будто опомнился, живо потащил меня к своей черной красавице, и мы поехали - куда, бог весть. Мне сразу не пришло в голову спросить, а теперь было страшно.
   - Ты не волнуйся за машину, - вдруг сказал он и по-хорошему мне улыбнулся. Моя жизнь стоит машины, это точно. - Выбирай любую марку, пока я добрый.
   - Хаммер! - брякнула я, не подумав. Он издал какой-то неопределенный звук, но, кажется, это не было прямым отказом.
   - Понимаешь, - сказал он, - я ничего в принципе ни имею против Хаммера, да и слово я уже сказал, но только на Хаммер у меня с собой в кармане нет, не взял, специально заезжать придется.
   Тогда лучше Ниву, - хотела пискнуть я, поскольку перспектива куда-то заезжать с таким типом меня ужаснула, но вместо этого сказала почему-то: - Можно я мужу позвоню?
   - Пожалуйста, - разрешил он, и я набрала номер, ибо в машине его необыкновенной все было под рукой.
   - Аркадий, - осторожно начала я, - у меня чрезвычайная ситуация, но ты не волнуйся. В общем, бросай все и приезжай в Палас отель! - В Палас я сказала потому, что мы как раз к нему подъезжали, а мне не хотелось, чтобы цветной меня куда-нибудь еще завез. Мы заказали обед, причем мой собеседник оказался непьющим, чем еще более укрепил мои подозрения в своей исключительной опасности. Меня, конечно, интриговал вопрос, кто же он такой, ибо ни в один мне знакомый типаж разноцветный не вписывался.
   Он не был нормальным ньюрашен, так же не был и нормальным бандитом, передо мной сидел загадочный и крайне опасный гибрид. Кем-то, выходит, он был, судя хотя бы по тому, что кому-то понадобился. До такой степени, что им не жалко было взорвать заодно колонку.
   Я как раз доедала запеченных устриц, когда вошел Аркадий. Воображаю, что он подумал, - судя по тому, как у него вытянулось лицо. Он, видимо, решил, что чрезвычайная ситуация - это что я, неблагодарная, ухожу от него к какому-то мерзавцу.
   Он подошел деревянной походкой. Цветной кивком пригласил его сесть. И впервые представился: Алекс.
   - Понимаешь, Аркадий, - начала я объяснять, - у меня случайно сгорела машина... - тут фраза показалась мне такой идиотской, что я не смогла сдержаться, расхохоталась, подавилась, но не могла уже остановиться, у меня случилась смеховая истерика, я схватилась за воду и замахала на мужчин руками, чтоб они продолжали без меня.
   - Так что, - сказал этот Алекс, - подводя итоги, моя благодарность тянет на Хаммер, но вот сию секунду эта сумма у меня в кармане не лежит.
   Аркадий посмотрел на меня, как на придурка. - Зачем тебе Хаммер? На кого ты в нем будешь охотиться? - и зарубил на корню мою вечную мечту. - Будет достаточно, если ты возместишь Ниву.
   Алекс вынул из внутреннего кармана две пачки денег: одну отдал Аркадию целиком, вторую на глаз разделил пополам. Мы распрощались. Я умирала от желания пересчитать.
   - Вечно ты влипаешь во всякие дурацкие истории, - ругал меня Аркадий, - тебя просто нельзя выпускать из дома!
   Дома я пересчитала: удивительный тип ошибся всего лишь на три бумажки, причем в мою пользу! Другого шанса не будет - надо добавить еще стольник и, наконец, купить эти кашемировые колготки в Аркаде, если уж сам Бог велел.
   Так в моей жизни появилась Нива-два, такая же белая и вообще точно такая же, так что Элка спросила меня: - Ты что ,машину помыла, что ли?
   - Слушай, ты знаешь, с кем ты познакомилась?
   - Не знаю, но ужасно хочу узнать.
   - Это один из них. Из тех, кто занимается нашими деньгами.
   К нему я приезжаю за процентами, когда Виктора нет в Москве, - она вдруг резко замолчала, сказав, наверное, лишнее - уж я хорошо ее знаю.
   - А его и вправду зовут Алекс ? - задала я вопрос, который меня почему-то очень интриговал.
   - Да, - ответила Венера. - Насколько я знаю, во всяком случае. Пойдем есть креветки, они уже сварились.
   На самом деле, Аркадий ничего не сказал мне до последнего момента, что мы покупаем дачу. Так что я не имею никакого отношения к тому, где она в конечном итоге оказалась. Николина гора большая и не только дача Вахтанга на ней находится, между прочим, и даже не в первую очередь его дача, в любом случае, я об этом не просила.
   Но когда мы подъехали и я увидела дом, я обо всем остальном забыла. Это сложно объяснить. Никто же не поверит, если я скажу, что сразу ее полюбила? Но некий слепой отпечаток, уже хранящийся в анналах - и сердце дает тебе знать - вот он, твой дом.
   Я осторожно поднялась на крыльцо. Сейчас я закрываю глаза, и я с тобой. Усилием воли я вхожу в лето, теперь с асфальта на тропинку, обжигаюсь о крапиву - значит, все в порядке, я поднимаюсь на крыльцо...
   Плакать мы будем потом, потом, друг мой, мой дорогой Лобстер, если останемся в живых.
   И дальше вспомнила - когда я, обалдев от этой дачи, всей деревянной и прохладной внутри, сбежав с крыльца, прямо перед Аркадием повалилась на траву, смеясь от радости, приглашая его разделить ее, так вот, тогда он стоял у стены и выражение лица у него было какое угодно, только не веселое. - Ты чего? - удивилась я и села. - А? - улыбнулся он, будто я кстати оторвала его от каких-то неприятных мыслей.
   Зря я тогда не спросила его получше. Выходит, тучи уже сгущались, уже тогда, задолго еще до всего. Впереди были шашлыки, гости, тихие закатные вечера и неспешные прогулки, цветущая из сада сирень, но что видел он впереди, о чем думал в тот день, стоя надо мной, смеющейся на траве?
   Здорово было жить на даче, как хороша была эта новая жизнь. Бывало, с утра позавтракаешь на холодке, выведешь машину не спеша - всего ничего, и ты в городе уже, мотаешься по жаре - пару заплывов в Ворлд Класс, маникюр, не забыть купить фильм на вечер, заехать к Тате, с Татой пошляться по Пассажу, пообедать в Тигрисе, заехать на рынок и пора уже обратно, время пролетело, не дай бог опоздать с ужином.
   Или завалиться на шезлонг, поставить рядом тазик черешни и читать новый Космополитен - это ли не блаженство?
   А когда опустится вечер, надеть платье и пройтись перед ужином - людей посмотреть и себя показать, а потом накрыть белой с кружевом заказной американской скатертью столик на веранде: Что у нас на ужин?
   - Филе миньон или голубая форель, или что-нибудь еще, что гармонирует с вечером и розовым вином, мало ли всего в потрясающей кулинарной книге, которую подарила мне на день рождения Венера, мало ли всего, и было не мало, не много, а в самый раз.
   С Вахтангом мы оказались самыми что ни на есть соседями, и я, как раньше, в детстве, вновь могла прислушиваться к отголоскам его жизни - проходя мимо забора, за которым слышались оживленные голоса и вился дым шашлыка или, с утра подгадав время, увидеть его во время пробежки, теперь всегда в компании двух охранников.
   Вахтанг, видимо, расхотел быть министром, а президентом решил стать прямо сейчас - вот он и стал президентом чего-то то ли газового; то ли нефтяного, толком я и не разобралась, но выходит эти мрачные типы стали ему необходимы, а мне они как раз были некстати, они мешали бы при случайной встрече непринужденному светскому разговору, так что я подумала и не стала бегать по утрам - чего зря бегать?
   Нет, для романтической встречи Вахтанг мне нужен был не бегающий и непременно один, а как это было теперь сделать?
   Так я и лежала в шезлонге, а вечером ходила гулять и иногда купаться, и никто на моем месте большего бы сделать не мог.
  
   Когда в глазах качнется лето,
   Любовь оранжевого цвета
   на цыпочках иди сюда,
   По льду июльскому. Так надо.
   О холодах, о листопадах
   Ты не расскажешь никогда
  
  
  
   Плывут твои святые вечера,
   Одна на всех Николина гора
   И, в зелень или в снег тебя одень,
   Рифмуешься с собой в Николин день...
  
   ...Так я жила. И с любопытством наблюдала жизнь соседей. Их большие семьи, их шумные приезды, на вереницах вольво и мерседесов, те же шашлыки, что у нас, те же веселые поддатые гости. Казалось, время остановилось здесь, и, войдя в него, ты уже не чувствовал себя чужим. Ни варваром, ни гунном, ни новым русским, ничем таким дурацким на этой горе себя не ощущаешь, а как бы и наоборот, приобщаешься и весело оттого, что ты такой же, как все, и из какой дыры ты вылез, про то знаешь только ты. А остальные, скажете вы, догадываются. Нет уж, дудки, по мне никто теперь ни о чем таком не догадается, я жизнь на это положила! Я ступила на эту земли и полюбила ее, значит, о чем речь. Важно ли это, думаю я, что мой папа не был министром, или замминистром чего-нибудь, на худой конец, директором цирка или рынка, ну даже артистом каким-нибудь, так ли уж меняет суть то, что мой дедушка не сподобился поработать в Политбюро, и я бы хотела честно и правдиво ответить себе - ничего с этого и ничего не меняет, но так ли ты уверена, - говорил противный внутренний голос, так ли ты уверена?
   Закаты, однако, это я знала точно, принадлежали мне, даже больше чем всем другим, потому что я их больше люблю. И дым чужих костров я скоро приучилась узнавать, выходя на крыльцо, так, будто они всегда были в моей жизни. Будто всегда было и будет в моей жизни это крыльцо и этот сад, и где-то рядом происходящая такая же мирная и прекрасная жизнь, с большими каминами, патриархами, шкурами трофейных зверей, детьми и собаками, невероятная вообще - в этой стране, в эту эпоху, как будто эта жизнь никуда не денется, не разлетится сухими листьями легких фотографий, всегда было и всегда будет, - повторила я.
  
   Дождемся дня среди чужого лета
   Не будет ни тебя и ни меня
   Но бабочка соломенного цвета
   Лети, лети, не замечай огня!
  
   На самом деле, что касается лобстеров, это самая вкусная вещь в мире. Конечно, шашлык из осетрины тоже самая вкусная вещь и просто шашлык я тоже не хочу обидеть, да и молодая картошка с укропом тоже не самая плохая штука, но все-таки лобстер, да еще с икрой - царь зверей!
   Когда мои доходы от Венериных авантюр стали совсем уж безобразно велики, я повадилась ходить есть их каждый день и очень огорчалась, не угадав в аквариуме икряного.
   Впрочем, ошибалась я все реже, а денег было все больше. Я продолжала ездить на своей раздолбанной Ниве, не задумываясь об этом, но однажды Элке понадобилась новая машина, и она прихватила меня за компанию в автосалон.
   Я ходила и балдела - как это я упустила из виду, что на свете существуют новые, чистенькие, блестящие, как мыльницы, милые машинки. Они нравились мне все, все совершенно, они смотрели на меня блестящими глазками. Элка выбрала трешку-бээмвушку и крутилась около нее вместе с продавцом.
   Вдруг я ощутила, что меня как магнитом тянет в тот угол, где стоит ОН. Нет, конечно, я не помышляла изменять своей Нивке, но Он - белый кабриолет - явно сделал свой выбор, как мужик в зале ресторана, я узнала этот взгляд, наглая машина смотрела на меня своими фарами именно так!
   Я вздрогнула и подошла к нему. Он был великолепен, капот его сиял, как полная луна, как сто чертей, в нем жила вся музыка, спрятанная до поры в его радиоле, мягкая кожа его сидений ждала меня и сердце его - мотор - было готово в едином порыве слиться с моим всей своей мощью... Я посмотрела на ценник. Однако. И все же, между нами не было непреодолимых преград. Я уже видела нас вместе, как мы летим по Москве, рассекая лужи на его белых крыльях, и вот мы приезжаем неважно куда, а важно, что нас видит Вахтанг и подходит и улыбается нам и дальше я совсем уже ударилась в непутевые мечтания и представила, что он меня, конечно же, пригласит куда-то, ну, скажем, к себе, я быстро представила себе всю дальнейшую программу и, соответственно, последствия ночного пребывания красавца кабриолета под Вахтанговскими окнами.
   Увиденная мной картина была такой яркой, что я вздрогнула. Мне представились его великолепные сиденья, изрезанные ножом, и национальный девиз из трех букв, нацарапанный ржавым гвоздем на капоте. Я поделилась своими мыслями с подошедшей Элкой.
   - Правильно, - сказала она, - надо помнить, в каком свинюшнике ты живешь.
   - А ты, ты тоже покупаешь новую машину. - Элка махнула весело рукой, и я так и не поняла, что она имеет в виду - что машина эта у нее ненадолго, или что ей все равно или что она чудесным образом защищена от всех этих ужасов, но Элка ничего объяснять не стала, а заторопилась тачку оформлять.
   Тем же вечером мы поехали ее обмывать, и я втайне оплакала еще и наш с Белым несостоявшийся роман.
   Если вспоминать о езде в Москве, то можно смело писать отдельную книгу. Которая, несомненно, будет пользоваться большим успехом. Поскольку на Московских дорогах вообще очень интересно, особенно из-за таких водителей, как я, которые объезжают пробки по тротуару или по встречной, а если пробки нет, то самое время погоняться с какой-нибудь другой машиной, желательно крутой, но не настолько крутой, чтоб тебе дали по шее, а ровно для азарта, изящно оттереть ее назад и послать сопернику воздушный поцелуй.
   По ходу одного такого развлечения я и въехала в Ауди Вахтанга. У меня, Ауди и Нивы был бледный вид. Вахтанг без удовольствия улыбался. - Мир тесен! -пошутил он. - Ездишь ты, как ковбой! ("ну почему она не могла стукнуть кого-нибудь другого, боги? кто вообще дает бабам водительские права? Преступники, идиоты!").
   - Как твои дела? - продолжал он, вздохнув. ("Всех дел у этой дряни гоняться с другими машинами от исключительно безделья и дурного характера, где я должен искать эту фару и даже денег с идиотки не возьмешь").
   Все это ясно отпечаталось в том печальном взгляде, которым он меня наградил, и я заторопилась.
   - Я виновата, Вахтанг, - сказала я, - и я заплачу, ты не думай. И я уже потянулась за кошельком...
   - Об этом не может быть и речи, - без вдохновения сказал Вахтанг.
   - Брось, - сделал он кислую мину. - Тэйк ит изи.
   Опять он меня уничтожал, но я сделала еще попытку подняться с асфальта: - Послушай, если ты не хочешь, чтобы я платила за ремонт, позволь мне хотя бы пригласить тебя пообедать... Брови Вахтанга поползли вверх, будто я продолжила ему пообедать, скажем, лимонами с уксусом, и выражение лица стало еще более кислое.
   - Спасибо, - сказал он, - но у меня сегодня много дел ("какая наглость и какое нарушение субординации!") много дел, к тому же теперь я без машины ("по твоей вине").
   С моей точки зрения, мятое крыло и разбитая фара никак не заслуживали определения "без машины", но я покорно кивнула, и мы разъехались, пока черт не принес гаишников, а по дороге я думала опять, четко и безжалостно - вот снова он уложил тебя лицом в грязь и так будет всегда.
   Но, в конце-то концов, думала я, есть вина, но есть и искупление, и, исходя из этого, не все встречи должны иметь такой исход, надо только запастись терпением... Когда я рассказала все это Венере, она хохотала до колик.
   - Почему же? - держалась она за живот. - Попробуй, конечно, еще раз разбить ему фару. Даже не ограничивайся фарой, постарайся регулярно ему устраивать разные ДТП. А камнем в стекло или проколоть шину тебе не приходило в голову? Так он точно скорее тебя заметит!
   - Перестань, - обиделась я, - неужели я такая уж идиотка?
   Ночью мне приснился очередной сон. Будто бы дело происходит на скучной вечеринке, переходящей из комнаты в комнату и вдруг Вахтанг поворачивается ко мне: - Нина! Нет ли тут хорошей музыки?
   - Как же не быть, - говорю я, как же не быть, сейчас я все устрою.
   - Спасибо, - говорит он и обнимает меня, в ласке и благодарности, сейчас, сейчас, говорю я, а он вдруг смеется: мол, бог с ней, с музыкой, и забытое ощущение тепла и счастья так и оставалось со мной, когда я проснулась. И подумала - Господи, что ж ты издеваешься надо мной, если ты все видишь? Почему все время я встречаю его не там и не тогда? Ведь, если он меня любит, а это единственная вещь, в которой я не сомневаюсь, - что он меня любит, то почему так долго решается вопрос с этим самым прощением, а если основное прощение будет решено, так уж фару от Ауди он просто заодно простит, это пустяки, думала я, успокаиваясь.
  
   И через этот дождь
   И через эту грусть,
   Как невозвратный сон,
   Я губ твоих коснусь
  
   Как шепот - не грусти -
   Что слышен меж ветвей,
   Как легкое прости
   От юности твоей
  
   А предыдущая Элкина машина погибла не совсем обычным способом. Официально она была угнана у Элки со двора и заявлена в угон, а на самом деле об этой истории знаю только я, Элка и наши мужики, да еще один человек.
   Тем поздним вечером делать было нечего, поэтому звонку в дверь я обрадовалась, против своего обычного "кого это черт несет", но, взглянув на Элку повнимательней, я поняла, что без косматого здесь не обошлось - помада размазана по лицу и вся в рыданиях.
   - Со Стасом что-то? - завопила я самое ужасное, что мне пришло в полову. Оказалось хуже - возвращаясь от Таты, Элка сбила тетку на соседней улице, сбила и уехала. И не нашла ничего лучше, как загнать помятую машину ко мне во двор.
   - Меня посадят, - рыдала она, - помоги!
   - Где это место? - спросил Аркадий, он уже был в джинсах и в куртке.
   - Пока меня не будет, вызови Стаса, но по телефону ничего не объяснять!
   Мы испуганно кивнули.
   Приехал Стас и первым делом дал Элке по морде, что ей, надо сказать, весьма помогло успокоиться.
   Однако Аркадий поехал разбираться не с машиной - она так и стояла, куда Элка ее поставила.
   Он вернулся злой и не один, а с неприятным рыжим мужиком. Они со Стасом втроем остались на кухне, а нас выгнали и о чем говорили; неизвестно.
   - Ключи; техпаспорт, - неприятным голосом сказал Элкин муж. Элка отдала трясущимися руками. Тот передал их рыжему. Рыжий хлопнул Стаса по плечу, на что тот мужественно улыбнулся, и вышел. Заурчал мотор.
   Назавтра Элка высунулась из окна своей спальни и не обнаружила любимой машины. Последовала истерика, которую слышали все соседи и заявление в милицию. Машина так и не нашлась.
   - Аркадий, - спросила я под утро, когда все уже уехали. - я подумала, ты за этой женщиной поехал, за сбитой?
   - Я и поехал.
   - И что.
   - Она там так и лежала, никто не подобрал. Машины проезжали, я видел.
   - И что?
   - Отвез в больницу.
   - И что дальше?
   - Ездить лучше надо. Увижу тебя еще раз пьяную за рулем... - Он отвернулся и сделал вид, что заснул. Все понятно и на душе у меня стало отвратительно, пусть и не я ее сбила. Потому что, конечно, при том, как мы все ездим, могла и я, как нечего делать.
   Но Элке я не рассказала, что ей зря мучаться. Тем более, ездить она стала тише воды, в правом ряду и с такой скоростью, что сзади сигналили даже запорожцы.
   И дружба наша не испортилась от этого, а то ведь бывает всякое, но нет, хотя месяц у нас не находилось времени встретиться, а потом мы этот случай забыли уже и не обсуждали.
   Мы опять были у Венеры на даче - на даче жара переносится легче, но все равно все лень, даже пить и краситься. Поэтому мы валялись в саду, высунув языки, и ели арбуз. - Между прочим, - сказала Венера, - в лесу полно малины. - Фраза повисела в воздухе и плавно опустилась. - Пошли за малиной! - решительно встала Элка.
   И мы пошли. Жара ужасная и малины было мало, она уже отходила, как вдруг открылась полянка, и я не поверила своим глазам - я вступила в малинное царство! -Эй, - закричала я, - все сюда! Мы ели эту малину до безумия, до потери пульса, до малинового удара, острое ощущение счастья пронзило меня и подумалось вдруг, что при таком количестве малины для счастья человеку больше ничего и не нужно. Впрочем, вскоре никаких мыслей у меня голове не осталось, кроме одной - смогу ли я дойти до дачи? И вдруг кусты раздвинулись, и прямо на меня вышел Вахтанг. Он был в белой расстегнутой рубашке и тоже ел малину.
   Он не сказал ни слова, но его смеющиеся глаза очутились вровень с моими, и я ощутила его тепло и запах малины, и у меня закружилась голова и подкосились колени...
   - Во дает! - заорала у меня над ухом Элка. - Поглядите, люди добрые, она спать на пригорочке улеглась! Не спи, замерзнешь!
   Возвращаясь, мы так шатались, что приехавшие из города мужики обиделись на нас, что мы набрались до обеда.
  
   Теперь от третьего лица
   Я не боюсь просить об этом -
   Верни мне счастье без конца,
   Верни малиновое лето
  
   И радость полного стола -
   Чтобы ни с кем мне не прощаться,
   И даже то, как я была
   Тогда по-глупому несчастна
  
   Прости неопытность души,
   Позволь войти мне в ту же воду
   И проигрыш мой запиши,
   Но сдай мне новую колоду!
  
   - Извини, - сказала Венера, - а зачем ты их вообще пишешь? Печатать ты их, как Галина, не собираешься, показываешь только мне, ну, и какой в этом тайный смысл?
   - Ну, никакого. Раньше я думала показать их Вахтангу. Потому что иначе объясниться у меня шансов не было при моей на него избирательной косноязычности.
   - Так нельзя сказать, - поморщилась Венера.
   - Ну, вот видишь, даже когда я говорю о нем, у меня заплетается язык, а говорить с ним я вообще не могу. Но теперь, когда он их все-таки видел, смысла не осталось совсем никакого.
   - Да ну? Ты ему их показала? И никакой реакции? - Венера была изумлена. - Какой же он козел!
   - Он просто не понял, что это про него.
   - Нет, - сказала Венера, - ты уж извини, но никто не может быть дураком до такой степени, даже несравненный Вахтанг. Разве что?..
   - Поэтому. Я ему сказала, что стихи одной знакомой и не хочет ли его фирма быть спонсором.
   - Тогда, скорее всего, он их даже не читал.
   - В любом случае, я сделала, что могла и больше ничего не сделаешь. Разве что чаще попадаться ему на глаза.
   Венера прыснула, - Только не так, как в последний раз!
   - Да, и не так, как в предпоследний и тот, что перед этим, и, короче, совсем не так и иначе, но ты видишь, как мне не везет!?
   Но перестань мучить Венеру, имей совесть сменить тему, - оказала я себе.
   Вот, например, - обсудим-ка мы Жопу. Тема - пальчики оближешь. - Да! - оживилась Венера, - это редкий же у нее талант - за такие деньги покупать такую безвкусицу. Совок была - совком и останется. Знаешь, кстати, где она работала?
   Безвкусица, Венера, это частная история. Сейчас я тебе докажу, что мы тоже как были, так и есть совки.
   - Ну, - возмущенно сказала Венера.
   - Скажи, пожалуйста, вернее посмотри, как ты одета. Вот мы сейчас сидим дома...
   - Да мне и смотреть не надо, я с закрытыми глазами могу тебе сказать, -фыркнула моя подруга. - Начинаем с трусов: Ла Перла. Далее, джинсы Левис. Следишь за рукой? Босоножки Балли... - Хватит, ты уже попалась. Понятно?
   - Где это я попалась?
   - Ты точно знаешь, какой марки трусы на тебе сегодня и чьего производства у тебя кофемолка.
   - А ты думаешь, у них не так? - спросила Венера с сомнением. - Они бы давно сбрендили, если б так жили.
   - Пожалуй, ты и права.
   - Я-то всегда знала: что очень хочешь, то и будет. Или: во что веришь, то и есть, кому как больше нравится. Вот поверишь в какой-нибудь страх, - и шаровая молния на тебя как налетит! Но если не бояться, она поблуждает себе по комнате, обнюхает все и вылетит в окно, откуда явилась.
   Доказательства тому я черпаю во всей моей жизни. Долго и безнадежно я хотела норковую шубу. Сила страсти и ожидания была так велика, что теперь их три.
   Хотела увидеть Запад: и что же, нет такой европейской страны, где бы я уже не делала шопинга.
   А как же одно маленькое обстоятельство, возразите вы, когда кто-то что-то очень хотел, но никак не получил? Это вы, конечно, Вахтанга имеете в виду. Безусловно, это нарушение теории, загадка и оскорбление. Тем более, что по моей теории из этой моей самой теории не может быть никаких исключений.
   Значит, надо просто подождать. Чем дольше ждешь, тем больше эффект - как в примере с шубами.
   - Это поразительно, слушай, - сказала я Венере.
   - Ты про что? - она тоже завернулась в одеяло и следила за звездами. Некоторые передвигались,- надо понимать, спутники.
   - Тыщу лет всякие индивидуумы глядят на те же самые звезды и им все чего-то кажется, - ну, ответ там, участие, а потом-то что из этого и где они все?
   - Пишут стихи, наверное, - поддела меня Венера.
   - Это ладно, стихи - это не так обидно. Обидно, что мы с тобой сейчас сидим на балконе и начинаем что-то, может быть, понимать, а потом тебе на голову падает кирпич, а со мной еще что-нибудь случается, и никто не узнает, что мы тут поняли, докуда докопались, может быть.
   - А ты не копай, - сказала Венера. - Эта твоя история с Режиссером мне очень не нравится. Нехорошая она какая-то. Того и гляди, впрямь кирпич упадет.
   -Я сама боюсь, - пожаловалась я, прикладываясь к фляжке с грогом, предусмотрительно в начале вечера заготовленной.
   Я запомнила этот миг отчего-то так, будто остановилась в нем. Остановилась, и лучи заходящего солнца очерчивали сзади фигуру Венеры, линию талии и бедра - на крыльце моей дачи, в черной майке и джинсовых узких шортах, она дала бы сто очков вперед любой героине Санта-Барбары, так вот - лучи обнимали, мягким золотом ложились на резкие контуры талии и бедра, бежали по загорелым ногам и блестели в темных волосах - уходя, умирая. Не бойтесь совершенства - оно вам не угрожает - пронеслась меня в голове старая затертая фраза, казавшаяся гениальной в юные годы, между тем, я, как доисторический человек, боюсь черных кошек и совершенства, как боялись его все и всегда, и какой-то смысл я в этом вижу, и только сейчас, только сейчас начинаешь успокаиваться - не угрожает.
   - Слушай, - сказала Венера, тропинка легко бежала под ноги, - вдруг это самый счастливый день в нашей жизни? - добавила, хотя уж не надо было ничего добавлять, объяснять. - Понимаешь, вдруг мы уже больше никогда не будем так счастливы?
   Я бы и так запомнила этот светлый лес, вкус земляники, которую не всю еще отчего-то сожрали грибники, солнце, дрожащее на паутине. Я бы и так запомнила, Венера, зачем называть вещи?
   ...Ощущение непоправимости колыхнулось и резко осело во мне. Поздно, он услышал. Не вовремя прислушался Режиссер к нашей болтовне и услышал, конечно, думала я, и стало тяжело на сердце. Тропинка тоже отяжелела и пошла вверх. На поле по-прежнему паслась толстая черная кобыла, но надвигались сумерки, - не вечерние, а предгрозовые, и розовые отблески по краям неба не могли уже ничего поправить
   ...Вот так все время дергаешься, заглядываешь вперед, - когда же, наконец, счастье, а потом оказывается, что счастье было в дурацкой картошке с укропом, съеденной когда-то, и сразу, конечно, забытой. В искрах, летящих в темное небо над Барвихой. И никто не знает, что долго будет вспоминать этот вечер. Вечер, не трогающий надежд и в отсутствии страха. Ведь это был самый конец августа 1991. Эйфория. Нам казалось, что все плохое уже позади, навсегда позади, все плохое мы победили, а ждет нас все хорошее. И страшный сон кончился той ночью, когда все-таки взошло солнце, мы не знали, взойдет ли, но оно взошло, и я держала Риту за руку и молилась, потому что и вправду была страшной эта ночь, что забыто теперь, так как к повседневно страшному мы привыкли уже потом.
   Тогда на Кутузовском стояли танки и заграждения, мост освещался прожекторами, и слухи быстро шли по рядам, - все ждали штурма, а он никак не начинался, и нас с Ритой все пытались прогнать, а потом плюнули и махнули рукой, ведь кого там только не было, правда, кого там только не было, лишнего народу и без нас хватало, поэтому мы беспрепятственно бродили, не умея найти самого интересного или самого нужного места. На Смоленской стреляли, но на это никто не обратил особенного внимания - всем казалось, что важные события могут произойти только с Кутузовского, уж не знаю, почему. Это потом оказалось, что единственная кровь этой ночи пролилась там.
   Зачем вы туда поперлись, ненормальные? - спросила Элка. - Интересно было. - Отвечать иначе на этот вопрос оказалось неприятным уже очень скоро после событий. Некоторое время еще нас распирали патриотические чувства, упоение победой и все такое, очень скоро все стало расплывчато, а затем и вовсе грязно.
   Поэтому, вспоминая этот август и эту ночь, я привычно лгу себе и другим: Интересно было. История все-таки.
   Но если вспомнить еще и постараться, то выплывет то утро, когда я включила у Ритки телевизор и попала прямо на известную конференцию. Когда с экрана полилась болотная жижа и я подумала - умру или уеду, и обалдевшая Ритка из-за моего плеча сказала: - Аэропорты они, наверное, закрыли уже?
   Вот так оно все и было, и мы наскоро позавтракали и пошли, ибо аэропорты, скорее всего, были закрыты.
   Почему я не уехала после 91-го, я понимаю - мне уже и здесь было хорошо, Диоры приехали ко мне под бок и вскорости оказалось в полном моем распоряжении, но почему я не уехала до 91-го? Ведь мне, да и нам всем тогда казалось, что все эти перемены ненадолго, и, раз уж порыв ветра распахнул ржавую дверь, надо успеть из нее выскочить, пока не прихлопнуло, и все же, и все же. Как бы все эти мысли совершенно не приходили в моей голове в противоречие с неумеренными надеждами насчет Вахтанга, наоборот хотелось, прилетев невзначай из Аргентины, -завернувшись в норку, выйти из отеля в теплый вечер с нежным снегом и случайную встречу, стряхнув пепел с длинной сигареты, обозначить, взмахнув диоровскими ресницами: - Откуда ты здесь? Хотя, конечно, по логике вещей это он должен был спросить меня, но уж так мне мечталось.
   Так что я не могу с точностью сказать, почему я не уехала - наверное, не судьба была. Хотя и были всякие разные возможности, но все далеко не на тех условиях, да и как-то не вовремя, хотя один раз я чуть было все-таки не уехала, даже уже уехала и чуть-чуть не вышла там замуж и слава богу, что не вышла, забегая вперед.
   - Сегодня, - сказал Аркадий, - будет Тигранчик, особая просьба к тебе - не выпендриваться и не пугать его.
   - Можно подумать, ты держишь дома дракона, - начала я возмущаться, но любопытство взяло верх: - Что есть Тигранчик?
   - С одной стороны, - сказал Аркадий, - это набитый идиот, с другой стороны, идиот набит деньгами и связями.
   - То есть, это опасный идиот?
   - Скорее, полезный. Хотя и то, что ты говоришь, тоже.
   Тигранчик был мал, кругл и скорее мил, если б не обладал дурной привычкой вставлять везде, где ему не хватало русского языка, свое любимое матерное выражение, которое совсем не всегда, с моей точки зрения, подходило. Русский язык, матерный в особенности, не прощает неумелого употребления, почему-то это мало кому очевидно, а зря, - сколько я слышала в своей жизни и в своей компании, например, неумелого, жалкого, смешного мата и как редко, господа, можно получить истинное удовольствие, слушая знатока, но это мы отвлеклись от темы.
   А если уж мы все равно от нее отвлеклись, то я вспомнила случай, когда мы с Элкой ехали в бассейн, и Элка как-то особенно неудачно резко взяла со светофора, короче она умудрилась помять бока не одной, а сразу двум машинам, редкое, между прочим, невезение, что Элка им и сказала сразу, когда мы вылезли, а вот что сказали они, водитель справа и водитель слева, приводить здесь смысла не имеет, потому что сказали они примерно одно и то же и примерно одинаково, так что Элка очумело покрутила головой и с удивлением произнесла:
   - Я не знаю, кого из вас мне слушать, господа!
   Разумеется, я напилась. Речь шла о каком-то, как я поняла, безумном лошадином табуне, который чуть ли не сам по себе гуляет по степям, и лошадей оттуда можно покупать по сто долларов. - Потрясающе! - возопила я и прежде, чем Аркадий успел схватить меня за руку, я уже вытащила искомый стольник из сумочки и со словами - Белую, пожалуйста, - протянула его Тигранчику.
   Тот молча и с достоинством положил бумажку в карман, и, не моргнув глазом, обратился к Аркадию: - Лошад будэт завтра.
   Аркадий выразительно на меня посмотрел. - Тигран, это шутка, она пошутила, у нас и конюшни-то нет.
   Назавтра я получила выволочку, Аркадий отправился без меня с Тигранчиком в ресторан поправлять мою неловкость, а я легла спать с больной головой.
   Проснулась я от странного звука и ощущения, что должна немедленно выглянуть в окно.
   На набережной, отражаясь в закатных лучах солнца, стояла натуральная белая лошадь, ведомая в поводу некой мрачной личностью в пальто и в шляпе.
   - Как ее зовут? - спросила я. - Личность задумалась, - как назовете.
   - Что она ест? Ну, к чему она привыкла, я имею в виду. - Этот вопрос оказался для личности еще нежеланнее.
   - Что все лошади едят, то и она ест.
   Личность смылась и оставила меня с большой проблемой. Проклиная свою дурость, я отперла гараж, постелила на пол газет и завела животное. Я не знала, можно ли ей оставаться одной, не занервничает ли и позвала срочно Элку - посторожить.
   - Это что? - обалдела Элка. - Это как сюда попало?
   - И не спрашивай. Обиднее всего то, что у нее нет седла, а, стало быть, на ней нельзя кататься. А иначе, зачем она нужна?
   - Она очень милая, - заворковала Элка, обнимая лошадь за шею.
   - А как нас зовут?
   - Да, ее надо еще назвать. Посмотри под хвост, это мальчик или девочка.
   - Ты что, - возмутилась Элка, им нельзя смотреть под хвост, убить меня хочешь? Оно как лягнет, я тебе точно говорю. А что у нее в документах написано?
   - А у нее не было никаких документов. Она же лошадь, а не человек. А про то, что она лягается я, извини, не подумала
   - Ну и как же мы решим, он это или она.
   - Есть две возможности: стоять и ждать, пока оно само случайно поднимет хвост или называть нейтрально, как-нибудь вроде Орландо, Колорадо...
   - Тогда уж Эльдорадо.
   - По-моему, вполне подходяще. Побудь с ней пока, а я сбегаю в булочную.
   В былые времена мне ни за что бы не продали тридцать батонов хлеба, а сейчас, - пожалуйста, даже не поинтересовались. Теперь никого ничем не удивишь. Вот если бы я зашла в булочную вместе с лошадью, тогда, может быть, а так я пробила тридцать батонов, распихала их в машину и поспешила кормить сокровище. Там меня ждал еще один сюрприз: вернулся Аркадий.
   Безответственная Элка отошла купить сигарет и поэтому с лошадью в собственном гараже Аркадий познакомился лично и без всякого предупреждения.
   Он смотрел на меня, и я подумала, что утренний скандалец, это буря в стакане, а сейчас будет тайфун.
   Вместо этого он расхохотался, как обреченный человек, я поймала его взгляд и поняла, что он направлен на тридцать батонов, которые я в данный момент прижимала к груди.
   - Ну, что, - спросил он, ты довольна?
   Вернувшаяся Элка некстати заржала.
   - Теперь будете иметь собственные удобрения для дачи, даже торговать сможете.
   - Элла, - взмолился Аркадий, ты умная женщина, неужели ты не видишь никакого выхода?
   - Разве что Виталий? - задумалась Элка. Три лошади у него уже есть, а где три, там и четыре. Кто же откажется от даровой лошади, я думаю?
   Вечером странная процессия тронулась в путь: впереди Аркадиевский голубой джип расчищал дорогу, за ним ехал на моей лошади Виталий без седла, как я ни просила, мне на ней не дали даже посидеть, - насидишься еще, - сказал Виталий, приедешь и покатаешься, а это дело серьезное, животное устало, а замыкали шествие мы на Элкиной машине. Кое-как доехали почти без происшествий.
   Хозяйство Виталия впечатляло: с того времени, как мы здесь не были, хозяйственных построек ощутимо прибавилось, в том числе и конюшня красного кирпича на десять голов. Слава Богу, для Эльдорадо хватило места.
   Устроили животное, Виталий отдал распоряжение конюху и сели ужинать.
   Авокадо. У него такая толстая, симпатичная косточка, что хочется скорее ее съесть. Обидный в этом смысле фрукт.
   - Авокадо, - сказала я, -это по сути рыба.
   - Как?!? - Аркадий был потрясен. - В каком смысле рыба?
   - Совершенная рыба, в том смысле, что сочетается с лимонным соком, креветками и белым вином. Попробуй себе представить авокадо с красным вином, ну?
   - Точно, - подумав, сказал Аркадий. - Точно, рыба.
   Богатые, видимо, едят их с креветками, а бедные просто с лимоном, если я правильно понимаю.
   - Вряд ли, - сказала я, - бедные так уж жрут авокады. Но из-за тебя я вспомнила одно потрясающее место в какой-то книжке про бедных итальянцев. Они были такие бедные, что на завтрак, на обед и на ужин у них были одни апельсины. Я прочла ее в девять лет и вся обзавидовалась!
   - Понятно, - сказал Аркадий.
   - Что тебе понятно?
   - Твой потрясающий аппетит.
   Я любила этих людей, только начавших жить и уже уходящих - призраками самих себя. Но не могла я этого тогда знать, я же не экстрасенс.
   - На нас кончается Европа, - грустно сказала Элка. - Поэтому все и происходит, как происходит. Поэтому такая дичь и жуть.
   Может, она и наврала, может, Европа с нас, наоборот, начинается, но в главном она права - и от этого у нас с Европой неразделенная любовь, как у бабы с отсутствием вкуса к соседке-портнихе - неразделенная любовь и зависть и презрение.
   - Виталий, - поддевала его Элка, - у тебя брутальное лицо, ты это знаешь? Тебе нужно отрастить волосы, как Диме Маликову, иначе ты похож на бандита.
   - А на кого я буду похож с волосами? - засмеялся Виталий.
   - На Диму Маликова, - сказал я, и мы все покатились со смеху.
   ...Алевтина была женщиной порядочной, но невезучей: мужья у нее умирали один за другим от совершенно, не подумайте чего, естественных причин, оставляя ей кто квартиру, кто дачу, а четвертый, учтя, видимо, опыт предшественников, одумался и решил дать деру, но с такой благородной женщиной, как Аля это было сложно морально и физически обошлось в такую сумму, от которой в обществе полагается делать уважительное "Ах!". Поэтому рыжая Алевтина гордо страдала, неся свою печаль в фарфоровом теле, как в саксонской вазе, и ее голубые глаза кротко смотрели на мир, выискивая очередную жертву.
   Я дала себе слово, что если рыжая вцепится в кого-нибудь из наших, то только через мой труп я соглашусь иметь ее в своей компании. Но как-то я, видимо, отвлеклась и упустила момент, так что Элка первая оказалась в курсе дела.
   - Спасать надо Виталия!
   - Ой, - сразу поняла я, - неужели??
   - Абсолютно, Ленка вчера видела их в Станиславском, сидели, представляешь себе, и ворковали, как тебе это нравится?
   - Очень не нравится. Рыжая мягко стелет, но в женах оказывается очень быстро. Думаю, у нас не так много времени, чтоб дело поправить.
   - А ты уже знаешь, как?
   - Нет, - честно ответила я. - Как копать под Алю с ее благородством и кротостью, хрупкостью натуры и безупречной нравственностью, вся Москва знает, что кроме законных четырех мужей, у нее ничего ни с кем предосудительного не было. Просто какой-то дьявол в юбке!
   - Как хочешь, - сказала Элка, - а мне Виталия жалко. Не такой уж он плохой, чтоб отдавать его Але, которая его уморит.
   - Точно, уморит, - сказала я, - благо есть из-за чего. Одна дача у него какая!
   - Да и вторая тоже ничего, ты была на ней?
   - Была, мы вместе были, не помнишь, что ли?
   - Ну, да, теперь вспомнила. В общем, я буду думать, и ты думай. - Я позвонила Венере.
   - Только из всего этого - задумчиво протянула Венера, - явно выглядывает рыжий хвост.
   - Соглашайся. Никого другого мы не придумаем.
   - Ну и разве я похожа на цыганку?
   - Еще как похожа! - заверила я ее с энтузиазмом, от которого Венера поморщилась.
   - Ну, ладно, как они одеваются, я пригляжусь на рынке, намажусь загаром, этот дурак-то не разберет, но вот номер будет, если я в таком виде встречусь с настоящими?
   - А чего?
   - Побьют, я думаю.
   - Да ты что, наоборот. Скажешь им, что ты актриса и вживаешься в роль. Они это обожают.
   Не теряя времени, мы поехали на рынок. Купили Венере фальшивые огромные серьги, браслеты и всякие мониста. Стали рассматривать цыганок и выбирать типическое. Самое типическое было грязный младенец, подвязанный к цыганке платком. Конечно, младенца можно было и занять, но от этого Венера яростно отказалась.
   Нагруженные кошмарного цвета и вида барахлом, мы вернулись к Венере. И так увлеклись процессом перевоплощения, что когда раздался звонок в дверь и застигнутая врасплох Венера побежала открывать, я даже крикнуть ей не успела.
   - А... - сказал Армен, - я даже не уверена, что он сказал именно: "А...", потому что звука он больше никакого не издал и видно было, что человек решает проблему: задушить самому эту мерзкую воровку или позвать для этой цели кого-нибудь.
   Тут я робко вылезла на авансцену: - Здравствуй, муж, не узнал жену?
   - А что, что это у вас за театр? - вопросил Армен без всякого восторга.
   - Ну, скучно нам, - проникновенно сказала Венера, - вот мы и придумали поиграть в маскарад. Здорово вышло, а?
   - Здорово, - ухмыльнулся Армен, - я тебя чуть не убил, уже за пистолетом полез.
   - А все-таки, куда вы в таком виде собрались? - возникли у него новые подозрения.
   - Да никуда, - беспечно улыбнулась Венера, - разве кого из знакомых попугать.
   - Нет, - сказал Армен. - Ни за что ты в таком виде из дому не пойдешь. Ну, а обедать мы разве не будем?
   Вот, блин, влипли, - подумала я, - провести на рынке целый день и не купить продуктов к обеду, это надо быть такими идиотками как мы. А обеда-то и нет, сейчас Венере из-за меня нагорит.
   - Слушайте, - я подняла вверх палец, - какие обеды, когда сейчас происходит фестиваль тайской кухни, вы чего, неужели мы его пропустим?
   - Тайская - это Таиланд, - уточнила Венера. - Помнишь, как там вкусно, -кивнула она мужу, которого, кажется, смягчили эти воспоминания.
   - Поехали, сейчас только позвоню Аркадию.
   - Ну, поехали, но одна нога здесь, другая быстро-быстро, - Армен не понял, каким образом его взяли в оборот, выдернув из дома вместо спокойного семейного обеда, но деваться-то было уже некуда и, компенсируя смутное чувство обведенности вокруг пальца, он скомандовал строго: - Венера, в ванную! Через пять минут вы обе в машине!
   - Есть, товарищ командир, - Венера подмигнула мне и побежала переодеваться.
   А тем временем тучи уже сгущались, сгущались, и стоило бы это понять и дергаться и стелить соломку. Но тогда не хотелось ничего понимать. Не хотелось и не моглось.
   - Так, - инструктировала я Венеру, - значит, подходишь к Виталию, берешь за рукав, ну, и выкладываешь ему все...
   - Что ему надо беречься трефовой дамы?
   - Ну, типа этого.
   - И что она проклята в роду своем через бабушку семью болезнями и вечным вдовством?
   - Видишь, ты лучше меня знаешь. Где набралась только.
   - Где-то читала, по-моему.
   В общем, все прошло удачно. Улучив момент, я вытащила Виталия из Трен-Моса на свежий воздух, Аркадий еще не вышел, Алевтина прочно засела в туалетной комнате, на свою погибель. Венера резко метнулась из темноты, полыхнула юбками, схватила за рукав, жарко зашептала, забормотала черт знает на каком языке. - Это что это за язык такой, - удивилась я потом, - оказалось киргизский, а ты что... - Ну, да, наполовину. - А так и не скажешь, - забормотала, переходя теперь уже на русский с сильным акцентом, про даму с семью болезнями, про вредный голубой глаз и бесовский рыжий волос, - Виталий, ошарашенный, отступил на шаг, и Венера смылась, быстро и беззвучно и вовремя, - на подмогу спешил Аркадий, угрожающе размахивая зонтиком.
   - Черт возьми, - сказал Аркадий, - проходу нет от этой нечисти. Ничего не своровала? Бумажник проверь.
   Виталий потерянно и судорожно схватился на карман и удивился:
   - На месте.
   - Не успела, зараза. А часы?
   Виталий начал себя охлопывать и осматривать. Часы, перчатки, цепь и перстень были в наличии.
   - Ну, ты чего, как потерянный? Видишь, вовремя подошел, ничего ей не обломилось.
   - Да нет, - протянул Виталий задумчиво, - она дело сказала.
   Тут из туалетных недр выпорхнула Алевтина, - свеженакрашенная, благоухающая, безупречная.
   Виталий на нее и не взглянул. Молча посадил в машину, молча закрыл дверь, коротко с нами попрощался и уехал.
   - Чего это с ним, - допрашивал Аркадий меня по дороге домой. Что он такой пришибленный? Что это ему цыганка такое сказала? Что ты слышала?
   - Вроде какими-то болезнями пугала. Они так всегда делают, чтоб денег дали.
   - Тьфу, нечисть! Аркадий сплюнул и замолчал.
   Однажды Венера вдруг предложила мне вложить деньги. В нее. Точнее, в ее друзей. Под десять процентов. Говорите, на моем месте вы бы удивились и задумались? А я вот не задумалась и даже совершенно не удивилась: тогда такие вещи казались нормальными и даже очень желанными.
   - Ну, какие у меня такие уж деньги, ты же знаешь.
   - А ты займи под семь, - предложила мне моя находчивая подруга.
   - И то верно, - задумалась я. - А все это нормально, надежно?
   - Думаешь, стала бы я тебе иначе предлагать? - обиделась Венера. - Гарантия - это я.
   Мне бы задуматься над ее словами, а они меня, наоборот, совершенно успокоили, прямо-такие усыпили.
   И пошла полным ходом работа. Я отвозила Венере деньги - Лялины, Татины, Элкины, Элкиных знакомых.
   Хорошо быть писателем, Венера. Сидишь себе в саду под мандариновым деревом, пьешь граппу, пишешь и мудреешь. День ото дня и год от года. Хорошо быть Габриэлем Гарсией Маркесом, наверное. Да, думаю, и Стивеном Кингом быть неплохо.
   Плохо быть такой идиоткой, как я. И как это я не догадалась сразу, чем надо заняться. Впрочем, мы об этом уже говорили, как раз под граппу, ее привез Виталий из поездки, был роскошный сентябрь, и мир в доме, не нарушенный ничем, даже предчувствием.
   Это хорошо, когда у человека нет интуиции и всяких предчувствий, иначе он не мог бы жить. Забрался бы сразу под одеяло, с самого детства и скулил в тоске, провидя всяческие гадости.
   Поэтому будущее и закрыто для дураков вроде меня. Если бы не врожденная трусость моя, как знать, может быть, и напела бы мне в ухо интуиция, что не все так уж мирно в этой мирной осени, но просветление на меня не снизошло.
  
   На дворе такая тишь -
   Ты заснешь и все проспишь
   Посмотри - я молода -
   И запомни навсегда: -
   В небе яркая звезда
   Ниоткуда, никуда,
   Страх ступает на порог,
   Засыпай среди тревог,
   посреди большой войны
   Голубые снятся сны
   Посмотри пока жива -
   Сон идет мне в рукава
  
   Когда у меня завелись деньги, ну, я имею в виду, деньги, я ничего лучшего не нашла, чем вбабахать их в дурацкую аферу, а именно, выкупить неизвестно зачем имение моей дворянской прабабушки, была у меня такая прабабушка-дворянка и было у нее самое настоящее имение, но это сейчас обнаруживается у каждого третьего. У всех отчего-то выросли дворянские корни, в самом крайнем случае купеческие, как будто у нас никогда не было ни крестьян, ни разночинцев, или оные не размножались, и напоминает это свару дворняжек за то, у кого была в бабушках борзая, а у кого - пудель.
   Стоял там наш дом, переделанный в клуб, и начались выяснения, кто кому теперь сколько должен, и получалось, что колхоз меня облагодетельствовал, будто так и ждал моего появления со счетами наготове - за свои уродские ремонты. Получается, они хвалятся тем, что хорошо ухаживали за краденым!
   Началась знакомая муть - они чего-то пристроили, провели, они остались без культурного очага, они подадут в суд, правление колхоза было невменяемо, подписывая продажу - что правда, то правда, не зря Аркадий загрузил в джип два ящика Столичной.
   Кончилось тем, что Вадик устроил там свиноферму, население колхоза работает у него, ворует нещадно, все всем довольны, и Вадик тоже, думаю, они рады, что барин вернулся.
   Это было, когда открылся на Арбате Брадлис оф Лондон и как раз туда завезли чудные соломенные шляпки.
   Разумеется, я купила три, разумеется, одну выцыганила у меня Элка и, разумеется, мы отправились в этих шляпках красоваться, по Москве мела пыльная метла июля, мы ехали в новом Элкином кабриолете в Аркаду, есть пирожные - лучшие в мире пирожные - Флорентина, Черный Лес, клубничные и малиновые безумия, корзиночки с абрикосами и дольками мандарина, киви и виноградом, и, наверное, мы были счастливы?
   Да, конечно, а между тем день клонился к закату, солнце заваливалось за острые черные грани зубьев социализма, и ничего не случилось, кроме того, что прошел еще один день, закончился лениво и безвозвратно, прошел июль и август и осень та была еще богата, золота - уходящей щедростью.
   Элка вложила в Венеру полмиллиона долларов, - я перевозила их по частям, на брюхе, под свитером. Расписок Элка не брала.
  
   Мне захотелось иметь тайное убежище. Не для того, о чем все сразу подумали. А чтобы открыть дверь своим ключом и знать - второго ключа ни у кого нет. Кофе никто не выжрал. Полплитки шоколада как лежало, так и лежит. Мой мир. Мой чай на моей кухне. Удивительное ощущение мира, который наконец-таки гармоничен и полностью тебе подчиняется. Просто удивительно, почему это психоаналитики не советуют своим пациентам ничего подобного. Я позвонила Вадику - ищи, дорогой, мне квартиру в центре. Понятно, - хмыкнул Вадик, немедленно сделав гнусные выводы.
   - Уходишь от Аркадия? Ты чего, только что же все было нормально,
   - Да ну тебя, Вадим, и не собираюсь вовсе.
   - Признайся старому другу, кто там у тебя завелся?
   Я вздохнула. Людям проще всего отвечать то, что они ждут от тебя услышать. Твои тонкие душевные движения никто не оценит.
   - Ни слова никому, понял?
   - Клянусь!
   - Один китаец.
   - Господи, - Вадим опешил, - почему китаец?
   - Сердцу не прикажешь.
   - Слушай, - Вадик замялся, - а у них так же, как у нас?
   - Что ты имеешь в виду?
   - Ну, это...
   - А что должно быть по-другому? Все совсем так же.
   Вадик мне не поверил, о сексуальном устройстве китайцев у него явно имелось свое особое мнение.
   - Ну, ты даешь, мать. А, впрочем, не мое дело, - Вадик сразу как-то оживился и повеселел. - Часиков в семь подвезу тебе список, все, что имею. Ты на какую сумму рассчитываешь?И что тебе вообще нужно - две комнаты, десять?
   - Привози все, что есть, посмотрим. - В семь мы встретились в кабаке, как конспираторы. Вариантов у Вадика вправду было много, но один меня сразу зацепил, этот район я любила. Кто ж не любит арбатских переулков? Вадик заметил мой интерес.- С этой надо решать быстро, вот-вот уплывет, товарищ жид отбывает на историческую родину, поэтому и цена совсем интересная.
   - Ну, поехали, посмотрим, - нехотя согласилась я, между тем, Вадик давно и хорошо меня знал, и перед ним эта комедия гроша ломаного не стоила, понятно было, что даже если там окажется курятник, я ее куплю. Я всегда так поступаю с крупными покупками, стараюсь побыстрее от них отделаться, а результат потом списываю на несчастный случай. Невезение, так сказать. Вадик вытащил радиотелефон: - Алло, это Яков Михайлович? - Неужели тот самый Яков Михайлович? Удивительные все же бывают в жизни вещи и можете считать меня идиоткой, но не купить эту квартиру я уже не могла.
   Хозяева меня не узнали, да и я их не узнала бы сразу - за то время, что мы не виделись, они помолодели лет на десять, а ведь и прошло уже чуть не десять лет! Меня прямо распирала гордость, глядя на дело рук своих. Все ж я не удержалась, чтоб немного не схулиганить: - Вы не дадите мне воды? - и добавила, - из вашего чайника!
   Матильда вздрогнула и странно на меня посмотрела, на мгновение что-то мелькнуло в ее глазах - легкая тень узнавания - и пропала. Вот им и второй раз со мной повезло, думала я, я не кину их с деньгами, как любой бы кинул, это у них, конечно же, исключительное, редкое вышло везение. Поэтому вполне нормально, что они оставили мне потрясающее антикварное зеркало в прихожей, не с собой же им его тащить, хотя Софья Львовна, кажется, с удовольствием утащила бы все на себе - и зеркало и всю мебель, и в данном случае я сомневаюсь не в способностях Софьи Львовны, а в возможностях самолета. Так или иначе, зеркало я заслужила. Впрочем, провалиться мне на этом месте, я знала, знала, знала, что с зеркалом что-то не так и старалась в него лишний раз не заглядывать, особенно по вечерам. Нет, я не боюсь, ну, или почти не боюсь, но стараюсь избегать этих вещей, их у меня и так уже много и всегда было много.
   - Купальник! - сказала Венера. - Купальник я купила в Израиле охренительный!
   И, конечно, сразу побежала показывать. Нечто голубое в золотой цветочек, кто бы мог поверить, что это стоит триста долларов. Спрашивается, зачем этому стоить триста долларов? Конечно, к этому купальнику прилагалась еще маленькая кокетливая юбочка, но и с ней он на свою цену не смотрелся.
   - Во как! - уважительно сказала Ленка.
   - Очень даже, - похвалила Тамара.
   Это был в каком-то плане важный праздник - потому что я впервые вывела Риту в свет - и ввела Венеру. У праздника, так сказать, была двойная нагрузка.
   Армен расстарался - он следил, чтобы никто не остался без большого количества аперитива, он успел очаровать Василия рассказами о щедрых армянских столах в маленькой, но зеленой стране, успел прочесть и пару армянских четверостиший Гале, которая совершенно серьезно закатила глаза и провозгласила, что о переводе она пока еще не думала, успел также подольститься к Жопе по поводу дачных дел - Жопа жаловалась, что участок какой-то голый - Армен с жаром начал убеждать ее, что лучше ползучей армянской тыквы Бог ничего не придумал для таких случаев.
   Бог, знает, существует ли она, эта ползучая армянская тыква?
   Впрочем, Армен обещал Жопе достать семена, а может быть и молодые побеги, так что своему мужу жена презентовала его уже - с кривоватой улыбкой на лице, - Познакомься, дорогой, это человек, от которого нам кое-что надо.
   Саша пожал руку с такой же кривой улыбкой - пока что более совершенной коммуникационной системы между супругами не существовало, и, соблюдая должную изоляцию, до конца вечера Армен мог подвигнуть Сашу на любые пьяные обещания, которые тот, впрочем, наутро был волен забыть, но что-то могло и срастись, поэтому выражение благостного энтузиазма не сходило с лица хозяина.
   Галя разительно изменилась в этот свой приезд - с тех пор, как я ее не видела. У меня на этот счет давно появилась одна теория - о влиянии марки машины на ее владельца. В данном случае Ниссан Патрол почему-то потребовал от хозяйки затянуться во все узкое и кожаное - мне потребовалось какое-то время, чтобы разобрать все это на составные части и, к своему изумлению, я обнаружила завершающей деталью композиции кожаный малиновый лифчик.
   Приехала царица Тамара, наша банкирша. Войдя в квартиру, она брезгливо оглядела свои золотой кожи каблучки от Жордана:
   - Ну и подъезд у тебя, дорогая. Убить могут в таком подъезде. - Сбросила бежевую норку и процокала на кухню, откуда доносились разные вкусные запахи.
   - Если тебя и убьют, то в твоем собственном, - пошутила я ей вслед беззлобно.
   Приехал астролог Никита, поцеловал всем дамам ручки и, между прочим, заметил, что сегодня день раскрепощения сексуальной энергии. Милка занервничала, сказала "Ой!" и покраснела, хотя Милке-то чего уж там краснеть.
  
   Привыкши в свалке тротуарной
   Якшаться с мелкими людьми,
   Бульварный ангел, желтый ангел,
   Меня крылами обними
  
   Дай прикурить мне сигарету,
   За нас пред Ним ты порадей,
   О, ангел мелочных нимфеток
   И неприкаянных блядей
  
   И неудачливых артисток
   И неучтивых визави
   О, ангел юрких журналистов,
   Печалей, сплетни и любви
  
   А если будешь ты в разъездах
   И станет пусто над Москвой,
   Сомкнутся, как кастет, созвездья
   Над головой
  
   Царица Тамара была не в духе. Она пригрела змею на груди. Змея по имени Миша, студент не столь уж престижного ныне МГИМО, сидел тихо в ее роскошной квартире, пока был студентом. Но только вылупившись, тихо, за спиной Тамары, устроился в МИД и намылился отъехать в Эмираты.
   - Зачем ему Эмираты? - оскорбленно вопрошала Тамара.
   - Чего такое есть в этих Эмиратах, чего нет у меня. Жалкий мальчишка. Он мог работать в моем банке!
   Мы согласно кивали. Уехать сейчас на какую-то там дипломатическую работу мог только сумасшедший.
   С другой стороны, после царицы Тамары не то, что Эмираты, Ирак покажется глотком свободы.
   - Красивая браслетка, - сказала я, морально поддерживая пострадавшую. - А, это..., - она небрежно махнула рукой, - это из последней коллекции Картье. Хочешь такую?
   - Конечно, хочу, - пришлось ответить мне, слово не воробей.
  -- Две штуки, у меня вторая такая в сумке лежит. Мишиной маме привезла, но теперь не понадобится. Вот истинно, не делай людям добра, не получишь зла. Две штуки мне нужны были совершенно на другие вещи, но куда деваться перед всей компанией?
  
   - И скажи мне, где взять? Где этот рассадник, где они водятся?
   - Качество происходит из количества, - предположила Венера, этому еще в школе учили.
   - В школе как раз с количеством было неплохо, - с удовольствием вспомнила Тамара. - По крайней мере, дальше было меньше и хуже.
   - Вот видишь! - обрадовалась я, - теория Венеры подтверждается, - больше-лучше и, соответственно, меньше - хуже.
   - А все-таки, где садок и питомник? - напомнила Ленка.
   - Всю жизнь ищу это Эльдорадо, - серьезно сказала Тата, и все засмеялись.
  
   Прощай, мы к себе не вернемся,
   Чтобы оборвалась,
   Повстанцы холодного солнца,
   Последняя крепкая связь
  
   Тебя я любить не умею,
   Зачем же в себе берегу
   Немея, немея, немея
   Как роза на сером снегу
  
   Она породит поляроид,
   Она прорастет изо льда
   И снова укажет героя
   Тоска - голубая звезда
  
   - А кто твоя любимая литературная героиня? - спросила меня вдруг почему-то Жопа.
   - А у меня ее, наверное, нет.
   - Такого просто не может быть!
   - Тогда Иоанна Хмелевская.
   - Ну что ты путаешь, Нина, я про героиню спрашиваю, а Хмелевская это писательница польская, и потом я тебя не про детективы спрашиваю, а про литературу, - Жопа сделала серьезное лицо.
   - Понимаешь, я не люблю литературу, ее невозможно читать, я люблю детективы. В крайнем случае, дамские романы.
   - Ну, знаешь! - она так возмутилась, что даже покраснела. - Моя любимая героиня - Анна Каренина! - Плохи дела, подумала я, видно, Жопа только что прочла Толстого и будет сейчас доносить до нас свой неизгладимый отпечаток. А я Толстого не люблю ужасно, - во-первых, за стремление всех поучать, во-вторых, за отвратительное отношение к женщинам. Посудите сами, они у него либо истерички, либо холеные суки, а в лучшем случае эдакая безропотная мадонна, закопавшаяся в грязных пеленках, то есть, дедуля нас оболгал и унизил, видимо, из комплекса, где-то с кем-то у него не сложилось, мы этого никогда не узнаем, но зачем я буду такое читать?
   Вот примерно, что я сказала Жопе, но слышали, естественно, все. Редко какая тема вызывала в нашей милой компании такую бурную реакцию.
   - А я не люблю Достоевского, - он женщин тоже не жаловал, да и к тому же его начитаешься - целый день ходишь с таким настроением, что вроде надо бы обязательно повеситься, так и это не получится, - поддержала меня Элка. И тут посыпалось:
   - А я не люблю Тургенева!
   - А я не люблю Пушкина!
   - Почему? - удивился Василий
   - Просто не люблю и все, сама удивляюсь, -ответствовала Ленка.
   И до конца вечера взбудораженное общество не могло успокоиться. -А мне не нравится Бунин. - Что они все находят в Чехове, отчего такой ажиотаж?
   А Чехову-то бедному за что досталось, хотелось спросить мне, но никто никого уже не слушал. Разошлись в этот вечер поздно, полные благородных чувств и интеллектуально просветленные.
   Посиделки наши происходили все примерно одинаково, хотя и нельзя сказать, чтобы плохо. Иногда мы совершали совместные выходы в свет, который почему-то чаще всего оказывался рестораном. Вспомнила сейчас, как Элка повеселила нас в Ле Шале, задумавшись над тарелкой сыров. - Надо же, - сказала она, просто удивительно, как это я выучилась есть такую гадость, как камамбер?
   Рестораны в Москве явление загадочное - при таких ценах они давно должны бы были прогореть, однако же, поищите в субботу вечером свободное место, это будет сложно, если идея пришла в голову неожиданно, как всегда случается у меня, например.
   В них образовался некий биологический вид, генетически происходящий, видимо, от недобросовестных шарманщиков, которые крутили свои ручки под окнами у порядочных людей, дожидаясь, пока им выкинут из окна мелочь, чтоб они уже убирались. Иногда, думаю, их поливали помоями, то есть в такой профессии был и какой-то риск, чего совершенно нет у их наглых последователей, водружающих свои инструменты чуть ли не на ваш столик и громким козлетоном перевирающих народные песни. Мало того, что они усовершенствовали музыкальное искусство до полной невыносимости, у них есть еще и твердая, причем неприлично высокая такса за оставление вас в покое. Аркадий быстро научился с ними бороться и уже на подходе вручал им побор с условием набегов более не повторять. Они обязательно обижались и в отместку с удвоенной энергией мучили соседние столики. Если не считать этого безобразия, а также отчего-то постоянно пьяных официантов, меняющих пепельницы после каждой выкуренной сигареты, то в общем и целом, московские рестораны - явление сносное, а если даже и нет, то куда ж от них денешься.
   Я подняла глаза выше, в черное мерцающее небо. Казалось, накренилась крестовина мира, зависла на неверной точке равновесия и там, наверху, тоже следили за мной, но без крокодильей злобы, система мигала мне желтым и голубым - ну, что, Нина, как ты?
  
   И снилось мне, что я была одна,
   Душа не находящая предела
   И так мне это дело надоело
   И надоела глупая луна
   Ложиться спать или допить до дна?
   Как хорошо, что я была с тобою
   Животной, теплой, плотскою любовью
   В клубке сиамском переплетена
   Проснулась я - и я была одна
  
   Нет, проклятое место, в который раз подумала я, вываливаясь с пакетами из Айриш-Хауза, - а что же делать, если место заколдованное, его на кривой козе не объедешь, иначе что же я попадаю сюда семь раз в один день, - теория Эйнштейна этого не объясняет. Машина у меня не то, чтобы сломалась, но накануне была хамски украдена доблестной нашей ГАИ за какие-нибудь двадцать минут, что мы с Элкой пили кофе. Ну, сорок, но все равно это подло. И, главное, рядом стояла новенькая Элкина БМВ, но тут у них, видимо, образовалось слепое пятно. Они испугались марки машины! Вот где преимущество, - сказала Элка, - а мою рыбку сволокли страдать на Рябиновую, а я страдала без нее - сейчас мне со всеми пакетами надо было перевалить высокий парапет, иначе такси не поймать. Вплотную кто-то умный поставил машину - хотя бы чистая, подумала я, обтирая ее хвостами пальто.
   Тут чистая машинка пискнула, узнавая хозяина, и на переднее сиденье плюхнулась немаленькая тетя с прической, вызвавшей немедленную поэтическую ассоциацию - Блондоран-Ликвид.
   Пока Блондоран-Ликвид запихивалась в машину, копалась в сумке, доставала перчатки, случилось нечто ужасное. Вдруг будто из-под земли появилась парочка черненьких одинаковеньких с золотыми зубками, - и они как прыгнут на заднее сиденье чистенькой машины, причем я была уверена, Блондоран-Ликвид ничего такого не предусматривала. Я стояла, открыв рот, и в голове у меня смутно прокручивалось - лучший свидетель... живой свидетель... мертвый свидетель... милицию надо орать... если я начну орать, то чего будет?.. надо же, неужели так все и бывает, они ее зарежут, а машину заберут, а если увидят, что я их запомнила? Как назло, ни одно такси не останавливалось, я повернулась к ним спиной со всеми своими сумками и услышала хриплый насмешливый ответ Блондоран-Ликвида басом: - А ты не замучаешься мой труп по Москве возить?
   Я ждала, боясь повернуться. Хлопнула дверь, и я оглянулась. Черненькие вышли аккуратно, как вежливые пассажиры, и растворились. Блондоран-Ликвид, не торопясь, достала сигарету и закурила. Я смотрела на нее с восхищением, и она вдруг подмигнула мне: - Тебе куда ехать-то? Видишь, ни шагу в этом гадюшнике так просто не ступишь. Садись, если близко.
   Оказалось, что мы с Эльвирой живем вообще в соседних домах.
   - Забегай по-соседски, - сразу предложила она мне, - спасибо, это очень кстати, всегда удобно иметь подружку под рукой.
   Однажды я забежала к ней занять три бигудя - куда это деваются бигуди, когда они нужны? - в халате, а сверху - плащ Аркадия. Наверху хлопнула дверь - навстречу мне спускался по лестнице такой же, как на мне, бежевый нубуковый плащ, вот что интересно, Галина клялась, что он единственный.
   В подъезде было темно, но я сразу узнала нашего красавца - загадочный Венерин Алексей! Он не узнал меня, а между тем он вышел от Эльвиры, я точно слышала!
   - Ты что-то перепутала, - безразличным голосом, каким лгут воспитанные люди, - сказала Эльвира, - никто от меня сейчас не выходил, - и в ее рыбьих глазах мелькнуло что-то неуловимое, страх или злоба, а может, мне и показалось.
   Эльвира была довольно-таки богата, даже если учесть, что богата она была напоказ - квартира ее, манера одеваться и навешивать на себя тонны золотых цепей, все кричало об этом в полный голос, но богата она была без всякого подводного айсберга - все имеющиеся в наличии драгоценности Эльвира нацепляла с утра и повсюду таскала на себе - иначе не умела.
   Грабили ее, между тем, раз шесть, и она была этим очень недовольна. Думаю, седьмым налетчикам туго пришлось бы, застань их двухметровая и стотридцатикилограммовая Эльвира за любимым занятием. Впрочем, стоило Эльвире сложить концы с концами и перестать держать квартиру на сигнализации, налеты прекратились.
   Еще в детстве у меня обнаружилась склонность давать различные полезные советы окружающим. Первым это обнаружил мой отец, когда мне было три года, а он собирал кровать от гарнитура. Фот этот финтик - сюда, - уверенно сказал ребенок, для большей убедительности ткнув пальцем. Ради интереса папа послушался. В ту же секунду конструкция зашаталась и рухнула с диким грохотом. Выбираясь из-под обломков, папа составил себе определенное мнение о качестве моих советов и уже не менял его в дальнейшем, заразив мерзкой бациллой скептицизма всю семью. Впрочем, иногда они теряли бдительность и все же попадались на мои удочки.
   Вне этого круга неблагодарных я и по сей день без всяких помех продолжаю свою благотворительную деятельность.
   Втайне я в ней разочаровалась, не в том, конечно, насколько хороши мои советы, - я знаю, что они хороши, а в том, что кто-нибудь их будет выполнять. Знаете, что интереснее всего? На самом деле людям совершенно не хочется решать свои проблемы, честное слово. Я сама удивилась, когда пришла к этому выводу, но это так. Самый лучший ваш совет будет забыт через десять минут. А все потому, что бесплатный. Вот чем хорошо быть психоаналитиком - и деньги получаешь, и хоть не зря голову себе ломаешь над паразитом.
   Тата как раз по моему наущению сидела на потрясающей диете. Я пробовала как-то ее и сама, это впечатляет и даже затягивает. Короче, на день полагается две бутылки сухого белого вина и столько же воды. Легкость необыкновенная во всем теле обеспечена и эффект потрясающий.
   Думаю, не в последнюю очередь моей диете Тата обязана тем, что с ней в итоге произошло.
   Однажды Тата вложила деньги в Чару. Как-то очень быстро все это из гениального проекта превратилось в любимое Татино занятие - как не сложно догадаться, судебную тяжбу.
   Доверяя татиному юридическому опыту, я все же удивилась, когда Тата изменила своей привычке таскать каштаны руками официальных властей и совершила выбор в пользу бандитов, пообещавших более быстрый и качественный сервис.
   Качественный сервис, в свою очередь, не успела я моргнуть глазом, трансформировался в бурный роман, и Тата получила назад все свои деньги, а в нагрузку - молодого мужа-чеченца и маялась теперь с ним как положено - за свою наглость и глупость.
   Новый Татин муж не одобрял посещений подруг и недобро зыркал глазами, поэтому ездить к Тате мы все вскоре перестали, чего, конечно, не произошло бы, если бы она вышла замуж за своего Ганса, или даже вообще не вышла замуж, вот какие бывают повороты судьбы, а вы говорите.
   Тата еще пыталась как-то барахтаться, она звонила нам, мы разговаривали, но все реже и реже - это получалось само собой.
   - Эй, Венера! А чем, по-твоему, любовь отличается от страсти? - Венера с наслаждением вытянула ноги и положила их на соседнее кресло.
   - Любовь - это когда тебе хорошо, а страсть - наоборот, что тут непонятного?
   - А если любовь, но тебе плохо?
   - Так не бывает. Тогда это не любовь. И еще очень важное отличие, - Венера подняла палец кверху, - любовь, точно тебе говорю, бывает только взаимная. А если невзаимная, то это уж не любовь.
   - А что же?
   - Какое-то душевное заболевание, - Венера пожала плечами и поменяла ноги местами, ту, которая была сверху, - вниз, и наоборот. Улыбнулась мне, хитрая восточная кошка, уж, конечно, она знает все о любви, с рождения, прямо завидно.
   - Но вот чего я не знаю, - задумалась Венера (Надо же, и она чего-то не знает!) - Чего я не знаю, слушай, - вот если всем хорошо, тебе хорошо, ему хорошо, это может все-таки быть не любовь?
   - Может, - уверенно ответила я. - Ну и дура! - сплюнул Режиссер где-то в поднебесьи, ну и дура же ты!
   - Нет, - подумала я получше, - если всем хорошо, то это еще лучше, чем любовь. Тогда зачем нужны все эти ужасные страсти?
   - Ты себя уговариваешь? - сощурилась Венера.
   - Будто что-то изменится, если я себя не уговорю?
   - Нет, я тебя все-таки не понимаю. Носишься по всей Москве, высунув язык, встречаешься с ним, наконец, и зачем? Чтобы сказать Здрасте и до свидания, а в промежутке пару жалких глупостей? И что дальше? Ну, да, дальше ты рассказываешь это мне и Элке, - издевательски подытожила Венера. - Вот почему бы тебе всего этого ему не рассказать?
   - Я думаю, он знает. Просто еще не понял. Или еще не время, так, что ли? Думаю, он все еще меня не простил.
   - Тогда он тебя вообще никогда не простит, времени-то уж сколько прошло. Или простит к пенсии, - Венера рассердилась моей тупости. - Знаешь, ты его спроси напрямую - простил ты или нет?
   - А он спросит, за что и сделает удивленный вид. Он хитрый. Я все его эти штучки знаю. Поэтому и боюсь с ним разговаривать.
   - Почему?
   - Я даже не могу объяснить тебе, как это у него получается, но если у него что-то спросить или что-то, наоборот, ему сказать, даже самые нормальные вещи, все, что хочешь, кроме привет и пока, то сразу понимаешь, что сказала глупость. Он так улыбается, или не знаю что, что ты сразу уже сидишь в луже. Обидно, а главное непонятно, как туда попала. Однажды я его спросила, как дела, больше ничего, просто: "Как дела", и сразу почувствовала себя инфузорией-туфелькой.
   - А что он такого ответил?
   - Не помню. Я забываю от страха половину его слов. Помню только свои глупости.
   - Ну, тогда, это не у него сверхъестественные способности, а все-таки у тебя что-то с головой, - задумалась Венера.
   - Что-то ненаучное ты мне рассказываешь. Не может обыкновенный мужик производить такого воздействия. А потом, я же с ним разговаривала и ничего такого не заметила, что же он, одну тебя гипнотизирует? - Не знаю, - сказала я, - Венера, дорогая, придумай что-нибудь, а?
   И я опять стояла бы, как тогда, случайно и неминуемо притянута горящими губами куда-то к груди твоей, к шее. И я великолепно стояла бы, являя каждым мускулом змеиный клубок, дрожью впитывая янтарный яд собственного желания, отравляясь и растворяясь, становясь янтарным кристаллом страсти, янтарная кровь пульсировала бы во мне, равняя смерть и жизнь. И ты тогда заглянул бы мне в глаза - в янтарные зрачки фелины - и не увидел бы в них разума.
  
   Содрав неправедное платье
   Без вздоха, Господи, без звука,
   Я падала в твои объятья
   Как днесь нашкодившая сука
   Затем, поняв, что страсти кроме,
   Есмь прощена под одеялом,
   Проштрафившись как сука в доме,
   Стелилась, выла, умоляла,
   Вылизывая языком закраин
   Любовь, скуля себе ответа
   Но ты убил меня, хозяин,
   И ты был прав, что сделал это
   Дымок остался револьверный
   И крови отпечаток четкий,
   Забрызгавший - случайно, верно,
   Твою каминную решетку.
  
   Боже милостив! Наконец-то, свершилось! Наконец-то, я была с Венерой и встретила Вахтанга, но встретила не как обычно, не как юродивая дурочка, а более-менее достойно, спрятавшись за Венерину спину.
   - Привет, барышни, - весело сказал Вахтанг, - он был в отличном настроении.
   - Нина, познакомь с подругой.
   Я застыла с открытым ртом, не в силах вспомнить, как полагается знакомить в таких случаях, то есть, кого кому первого представлять и в каких словах...
   Венера фыркнула, оценив мое состояние.
   - Венера! - пропела она, избалованно улыбаясь. - Вахтанг смотрел требовательно и чего-то ждал.
   Венера досадливо протянула руку, которую Вахтанг торопливо поцеловал, а Венера тут же отдернула.
   - Слушай, Нина, дорогая, - вдруг обратился он ко мне, - может быть у вас есть время? Приглашаю вас на прогулку на катере - прямо сейчас поедем, будет шашлык из осетрины, соглашайтесь! - он умоляюще посмотрел на меня, а я - на мою подругу.
   Вот удивительно, как я хорошо ее все-таки знаю. Венера не шевельнула еще своей татарской бровью, а я уже знала ту длинную матерную фразу, которую она ниспослала мне мысленно.
   - Хорошо, - дала она добро, - поехали, но без пьянства и безобразий.
   - Ни-ни, - успокоил обрадовавшийся Вахтанг, ничего такого, только прогулка по Москве-реке и шашлык.
   Зачем ты мучаешь меня, Вахтанг? Прошло столько времени, что по сроку давности только все должно быть прощено. Не пора мне разве получить амнистию? Тем более, что я ни в чем, кроме любви к тебе не виновата, - и глупости. И тебе, король, разве не пора? Жизнь твоя идет впустую, без лозы и плода, не успеешь побыть мужчиной, мальчик, как увидишь себя стариком. Как живешь ты до сих пор без этого сада, склоняющегося над столом, без детского щебета, без огня в очаге, как и жить тебе без меня?
   - Такая любовь! - Вахтанг закрыл глаза, чтоб мы поняли, какая.
   - Я плакал. Я смотрел этот фильм и плакал - ведь я никогда не встречу этого в жизни, - Вахтанг мечтательно улыбнулся, видимо, представляя себе эту гадкую актриску. Я чувствовала, что зеленею от злости. И бомба взорвалась. Совершенно не помню, что я орала, но что-то коренным образом отличающееся от мнения Вахтанга, да и окружающих, судя по тому выражению лиц, которое я еще различала в плывущем дыму. Наконец, злость оставила меня и силы вместе о ней, я махнула рукой и села и жалостливая Венера подвинула мне свой стакан, а дальше я ничего не помню.
   - Чего ты хочешь? - и он вертанул передо мной веселое голубое блюдце, но я даже не стала смотреть. - Все кончено, - сказала я ему. - Вот все, что мне хочется сказать.
   - И попросить счет? - съязвил он.
   - Ну и шуточки у тебя.
   - Стало быть, не все кончено?
   - Да, нет, конечно, но я умираю.
   - Выпей аспирина. Или алка-зельцера.
   - Ты ничего не понимаешь.
   - Ну конечно, конечно, - засуетился он, щелкая хвостом, - тогда выпей еще коньяка.
   Я умерла в эту ночь и проснулась бодрой и свежей.
   В лучшем виде! - завопила верная Венера.
   - Венерочка, а что было дальше? Где он?
   - Все зависит от того, до какого момента ты помнишь. Скажи, и я тебе скажу, помню ли я дальше.
   - Я помню до джина. Еще немножко помню скандал. Я в нем участвовала?
   Венера покатилась со смеху: - Ты его начала!
   - А дальше?
   - А дальше твой красавец исчез, можно сказать, по-английски, но я-то была самая трезвая, - Венера гордо тряхнула головой и поморщилась от боли, - и я заметила, кто еще исчез из-за стола - никто не заметил, а я заметила
   - Кто? - Бледная моль. - Ты понимаешь, что ничего хуже случиться не могло? Если ты была такая трезвая, то куда смотрела? - Ой! - сказала Венера, - если ты это имеешь в виду, то я зареклась ввязываться в такие дела. Я так лучшую подругу потеряла.
   - Как ?
   - Вот так именно, придерживала чужого мужика и для верности села к нему на колени. Так ведь для нее же, заразы, старалась, а она мне обиду на всю жизнь.
   - А у нее с ним получилось?
   - Все получилось, правда, сейчас в разводе, но ведь несколько лет хорошо прожили. Ты, Нина, полная идиотка, между прочим.
   - Почему?
   - Потому что, во-первых, сыр за мышью не бегает, а во-вторых, ты полагаешь, что Аркадий слепой? Даже если и так, найдется масса добрых друзей, которые ему напоют.
   - А что они могут сказать? Я ему не изменяла.
   Венера как-то странно посмотрела на меня: - По-моему, то, что ты делаешь, еще хуже.
   Я хотела с тобою пропасть и
   Вновь родиться - летучею ведьмой
   Жизнь считая за музыку страсти
   Этой ночью в аккорде последнем
  
   Южный крест наклонялся над югом
   И душа с замираньем ждала
   Падать вновь, как крыло, до испуга,
   Поднимаясь движеньем крыла
  
   Жаркий обморок, мрак Византии,
   Черным шелком струящийся с плеч
   Будто руки, доселе немые,
   Только учатся чувствовать речь
  
   ...Я выйду в ванную, тихо-тихо включу душ и привычным, как ни печально это, взглядом - замечу - дешевый тюбик жидкой пудры, нет, дорогой, тысячу раз нет, я слишком уважаю твою маму, чтобы поверить, что она пользуется такой дрянью - изящным жестом я препровождаю гнусную дешевку в мусорное ведро.
   А этот халат? Сдается мне, им пользовался, кто попало. Завтра я отвезу его в химчистку. Разумеется, потом забуду взять. Не волнуйся дорогой, я быстро вычищу всякую пакость из нашего дома, ты и не заметишь.
  
   Чужие страны верно лечат раны.
   Когда пройдут обиды караваном
   И ветер их погонит на восток
   И только время разрешит вопросы,
   Я обопрусь на гордость, как на посох.
   Когда-нибудь пройдут и эти дни
   И я оставлю за собой не память,
   Не боль, но только отпечатки пальцев
   И ту любовь, что музыке сродни.
  
   Нет, это никуда не годится. То существо, что лежит сейчас неумытое и нечесаное лицом в подушку - это никому не может быть интересно. И даже не Венере и не Элке - на всей земле не найдется человека, которому интересен такой урод, - и ты не дождешься даже того, чтоб они это изобразили.
   Поэтому иди, Сивка, под душ, а там посмотрим, кончена ли жизнь. Просто ты допилась, допилась и доопохмелялась и неудивительно, что тебя раздирают тысяча чертей, эту помойку ты устроила в себе сама. А раз так, нечего себя жалеть. Вот такой порядок мыслей мне уже больше нравится. Вместо опохмелки съедим пачку аспирина и пачку аскорбинки и зальем все это апельсиновым соком, купленным накануне, чтоб водку разводить. Сегодня водку разводить не будем, а, пока рука тверда и танки наши еще быстры, возьмем и выльем полбутылки в раковину, вот так. Теперь надо надеть что-нибудь красивое и достойное и пойти в какие-нибудь непьющие гости.
   Но, однако, я уже входила в спираль, где мне был никто не нужен. Все это очень просто - стакан виски с утра, чем бы оно там ни пахло, как говорят завистники, и ты уже как горный орел на вершине, одинок и толерантен.
   Чем торгуем, мой друг? Энергетикой торгуем?
  
   Все отольется, бьется стекло
   Знать, перебьешься, - было - прошло
   Режет алмазом боль бытия
   Что тебе разум, птица моя?
  
   Это был гнусный период моей жизни. Когда я бесилась с жиру и как-то вдруг потеряла себя и не было кабака в Москве, где я б не оплакивала это, нарываясь на неприятности. Почему-то, впрочем, неприятностей из этого никаких особенных не произошло, кроме того, что я въехала в БМВ и познакомилась с Гришей, но кто же, как говорится, знал. Скоро ко мне везде привыкли и перестали принимать за проститутку и требовать либо непременного мужского сопровождения, либо арендной платы за рабочее место.
   Кстати, это чисто наш феномен - будь ты одета хоть в ватник, неумыта и нечесана - тебе, хитрой проститутке, никого этим не обмануть и сделать вид, что ты с подругой хочешь выпить кофе - шалишь, у нас в Москве кофе просто так не пьют. Ах, Париж, - думаю я с ностальгией, там тебя никто не спросит, будь ты хоть трижды одинокая красавица в мини-юбке, зачем ты пьешь третий стакан мартини и чего, собственно, этим добиваешься.
   Наши люди привыкли, что их унижают, а сейчас почему-то особенно. И я тоже впитала это с детства, и я стою спокойно, когда в супермаркете на входе отбирают дамские сумки (!), чтоб чего не украли, дозволяется взять с собой лишь кошелек. А надо бы повернуться и уйти. Но кто из нас уйдет, тем более, когда кончился кофе? Да и вообще это - прелесть по сравнению, например, с Брестской любимой таможней, когда лишнюю пару трусов мы вывозили мокрой, в пакете, замаскированном под грязное белье, чтоб не отобрали. Потому что у Маринки в предыдущую поездку таможенница отобрала два лифчика и боди - скандаль не скандаль, она заявила, что купить все это на обменянную валюту Маринка не могла, будь она трижды гений и вообще можно поинтересоваться, как это она потеряла за границей целых три кольца.
   А выговорите, культ личности. Железный занавес. Промывание мозгов. Система по отбиранию лишних трусов - вот суть и квинтэссенция, Василий, - сказала я как-то на посиделках.
   Нынешней молодежи глубоко непонятны ваши песни про демократию, а также про тоталитаризм. А если вы скажете, что при тоталитаризме не будет джинсов, они поймут. А также трусов, плееров и рок-концертов. Или что еще так дорого их неокрепшим душам.
   Я как раз обо всем этом думала, приканчивая седьмой стакан джинтоника, а поскольку я была уже сильно пьяная и даже пару раз уронила под стол сигарету, то интуиция у меня была не настроена. Но все равно я его почувствовала раньше, чем увидела. Сейчас он войдет. Вот не вовремя, черт подери! Как раз сегодня днем я подумала его встретить, специально поехала в магазин, который у него прямо под окном и толклась там полтора часа в дурацкой надежде. Еще когда дверь распахнулась и я услышала обрывок фразы с мороза, я сразу поняла - это он. Зачем же я попадусь ему на глаза в таком виде!
   Он был не один, на нем висела девица, только не Гретхен, а большая и рыжая, она напомнила мне Лолу. А, может, и вправду я не в его вкусе, может быть, дебелая веснущатая Лола - это и есть его идеал? Кстати, еще ни одной брюнетки я при нем не видела!
   Он меня сразу увидел и прямо с девицей, она висела на нем как приклеенная, замедляя движение и как-то закругляя траекторию, показалось мне спьяну, да, как назло, он шел прямо ко мне.
   Сейчас, надо только собрать глазки в кучку.
   - У тебя неприятности, Нина? - опросил он озабоченно. Ну конечно, правильно, классическая картина - пьяная баба, волосы на лицо, явно энный стакан и гора окурков - в баре Парадиза их не очень-то убирают. - Угу, - отвечала я, стараясь выбирать короткие и ясные слова. - Так. Привет, Вахтанг. - Ну и ну, -покачал он головой, потому что последнее слово у меня совершенно не удалось - его имя, собственно. - Я могу тебе помочь? Можешь, конечно, скотина такая, если, например, сейчас пошлешь подальше свою рыжую уродину и увезешь меня куда-нибудь, - клянусь, я сразу протрезвею!
   - Нет. Спасибо. Ничем. - Его лицо расплывалось передо мной.
   - Хочешь, я посажу тебя на такси? - что-то он расчувствовался, ей-богу.
   - Нет, я на машине! В его взгляде появилось не то удивление, не то ужас, не то просто уважение - точнее я не разглядела.
   - Ну, ладно, - сказал он с чувством выполненного долга, ты уж езжай аккуратнее, смотри там. И они пошли в зал. Какая ему, разница думала я, добивая уже без желания восьмой стакан двойного, буду я осторожнее или нет. Если я сегодня разобьюсь и про меня завтра напишут в газетах, что он, сильно расстроится? Побежит всем рассказывать, что видел меня последним.
  
  
   Мы встретимся случайно. Метрополь
   Иль Парадиз. Пусть будут оба. Спьяну
   Не различишь ни дня, ни ресторана,
   Ни спутницу твою, ни эту боль,
  
   Что даже ревностью назвать нельзя;
   А только тенью, льдом на дне бокала,
   Но вот у зеркала она стояла
   И, как всегда, смотрела мне в глаза
  
   В ее глазах застыл узор змеи
  
   в глазах ее плескались полыньи
  
   А в них - узор змеи и полыньи, -
   Что ж, спьяну путаясь в подоле платья,
   Уйду, уйду, считая за заклятье
   Слова твои
  
   Ветер сегодня закружит, завьюжит
   В смутные, тяжкие зимние сны
   Что же внутри меня ? - Что и снаружи
   Но не пугайся полуденной стужи,
   Просто Москве далеко до весны
  
   Я украшаю елку. - Не навешивай все сразу, - говорит Венера. И, вправду, елочка маленькая, ее уже и не видно под шарами и цепями. - А как же я иначе все повешу? У меня вот еще осталось.
   - Вот, обрати внимание, - говорит Венера, я бы повесила ровно треть того, чем ты уже ее обременила, а ты не успокоишься, пока у тебя останется хоть один шарик. Какой вывод ты можешь из этого сделать?
   - Что у меня плохо со вкусом?
   -У тебя плохо с чем-то другим очень важным, не могу только подобрать слово.
   - А ты подбери, интересно же.
   - Когда я была молодая и глупая, я поступала так, как ты. Но если бы я продолжала в том же духе, я не вышла бы замуж. И не ты ли как-то заставила меня об этом задуматься?
   - Ну, я-то говорила совершенно про другое. А то, для чего ты не находишь слова, именуется чувством меры?
   - Пожалуй, - Венера, кажется, сомневалась. - Можно сказать и так, -задумчиво протянула она.
   - Знаешь, сиреневые я тоже повешу.
   - Ладно, - говорит она, - с тобой бороться бесполезно, смотри только, чтоб елка у нас не завалилась.
   - Ну, да, - говорю я. Выдержит, что ей сделается.
   ...Я иду и понимаю души тех, кто плывет со мной в одной волне к Айриш-Хаузу, для меня нет тайны под голубой норкой, как нет ее и под старым драповым пальто. Тайны нет и в красноносом типе в ушанке, что стоит тут же неподалеку над грудой книжек, изданных за свой счет. Лично я никогда бы не стала издавать что-нибудь за свой счет - если ты написал что-то хорошее, то и так кто-нибудь напечатает, а если что-то плохое, глупое и скучное, то незачем упорствовать в своем позоре. Так вот, вернемся к нашему писателю, он-то, напротив, считает, что весь позор в нас с Элкой, в наших мехах, брильянтах и особенно в Элкиной лиловой помаде, я уверена. Он смотрит на нас, как на растлителей человечества и могу держать пари на то, что он думает. Продажные твари покупают у него две книжки и отправляются пить кофе в тепло, опять же смею держать пари, что благодарности он не испытывает. Смешно говорить о чувстве благодарности в крещенские морозы.
  
  
   Встретила на Кузнецком нашу отличницу Лину, вот и она тоже в Москве, а кто еще из наших? Да про Динку я знаю, больше тебя знаю, муж у нее художник и алкоголик, только что москвич, но и после этого надо было бы его гнать в шею, да, вот именно, что трое детей и кошмарные эти друзья; выставки прямо в квартире, нет, я не общаюсь, что называется, развела судьба, хоть, в общем-то, я ее и познакомила с этим Левой, да что тут удивляться, с кем мы только не общались в молодости; конечно, не старость, про Вахтанга я все знаю, правда, все, да, я и не скрываю этот старый секрет, ты знала тогда, и все знали, и даже он знал, как я теперь понимаю.
   Правда, Лина, понимаю все больше и больше, только он боялся и не решался в это поверить, вот в чем дело, потому что дороже этого в жизни ничего не видел, а что он мог видеть в семнадцать лет?
   А Маришка в порядке, да ты помнишь Маришку, старше нас на класс, не помнишь, ну и ладно, а как ты сама? Чем занимаешься? А, все тем же?
   Как неудобно получилось, черт побери, я и забыла про Линины занятия музыкой, а она, оказывается в консерваторию поступила и закончила и вообще занималась делом, пока я проводила время черт знает как.
   Мы зашли к ней. Комната, снимает у бабки, из мебели - диван и рояль. -Сыграешь?
   Лина посмотрела с сомнением, но все-таки села. Из-под ее пальцев нехотя подняла голову музыка, разбуженная, она злилась и не хотела взлетать, но пальцы требовали, настаивали, борясь с холодом и разлукой, и сильные крылья дрогнули и нежно вздохнули белые перья, и грудь наполнилась морозным воздухом и в черном небе закачались печальные светила и огромный вдох никак не мог смениться выдохом, длилось между тем и этим, в отсутствие времени.
   Все идет по плану, хоть мы и не знаем его. Конечно, что ты мог знать в семнадцать лет, да и я. Вкусив запретного плода, мы разбежались бы, тоскуя о новых берегах объятий, о новых победах сердец, ибо мы были молоды и голодны.
   Теперь нам ничто не мешает, победы пройдены; только раскачиваются слегка алые перья на шлемах, да трофеи висят по стенам, но оружие вложено в ножны, король, приди и люби, приди и спасись, ведь ты же сказал тогда, что тебе страшно; ты думаешь, что я была совсем пьяная и устроила скандал, но не актриска эта дурацкая и не ревность, это тоска твоя стронула меня с места, где я была светской дамой, а значит, вела себя прилично, Венера вытащила меня в туалет и старательно облила водой, - да ты пьяна, Венера - вяло возразила я. - Наутро забудешь, -ответила она и правда, - я только сейчас вспомнила, что была еще эта сцена в туалете.
   Возвращайся теперь, а если хочешь уехать, - уедем, хоть завтра, лучше даже сегодня, это должно случиться теперь...
   Музыка кончилась, резко оборвалась, только эхо висело в комнате. В дверь заглянула шустрая улыбчивая старушка.
   - Чье это? - спросила я, удивившись.
   - Мое, - просто ответила Лина.
   - Ну, ни хрена себе! Так что ж ты сидишь, это надо на телевидение, на радио, это надо записывать и продавать, а ты тут в комнате сидишь и чаем питаешься, ты что?
   - Да, ну, что ты, - устало сказала Лина, - все это никому не нужно. Ну, правда, правда, я уже пробовала показывать. Говорят, сейчас время такое, надо подождать.
   В общем-то, я не так плохо живу, иногда приглашают аккомпанировать, зарплата маленькая, но все-таки на комнату хватает. Вот и аранжировки предложили делать, только я не хочу...
   - Почему, это ж деньги?
   - Ну не могу я в этом участвовать, - она брезгливо дернула плечами, - не спрашивай.
   Может быть, я могла кому-то позвонить и что-то придумать, может быть, я могла бы и сама дать денег на запись, но ничего этого не произошло, потому что через неделю мы уехали кататься на лыжах, потом было много дел с ремонтом, а через два месяца мне впервые за шесть лет позвонила Динка и сказала, что похороны в среду, а что случилось - глупо спросила я, а что может случиться в нашем городе, она поздно возвращалась, одна, и как они могли подумать, что в ее бедной сумке лежит что-то, ради чего стоит убивать.
   Бешеная деятельность, которую я развила, чуть помогала мне от стыда, хотя теперь-то ей без разницы цветы и люди.
   Впервые за все время мне не хотелось разговаривать с Лобстером, и когда он робко выглянул из-за шторы, заискивающе виляя хвостом, я сказала ему, - Отвяжись. Оставь меня в покое.
   - Что, вообще? - удивился он.
   - Да нет, не обижайся, дня на три. Мне грустно. Я виновата в чем-то, в чем совсем не виновата, так как оно не зависит от меня. Позови мне Режиссера, я хочу его спросить.
   - О чем?
   - Зачем. Зачем он это сделал.
   Вахтанг на похороны не приехал, я сказала об этом резко, но ответом была смущенная тишина, будто я потребовала его появления из больницы, из реанимации или вообще из-под могильной плиты.
   - А ты не знаешь? - осторожно опросила Мариша.
   - А что? - липкий черный страх заклеил мне глаза и уши, ужас заклубился клочьями, засвистел по главной аллее кладбища. И как слабая снежинка, сверху откуда-то упали и растаяли слова: ...он уехал... большой скандал... да, ты что, газет не читаешь?
   Вахтанга обвиняли черт знает в чем, чуть ли не в попрании и порче дипотношений двух государств, чуть ли не в продаже атомных секретов и измене родине, но этого всего я слушать не стала, я уже успокоилась и только возразила им- сейчас непонятно, что и считать родиной.
   Я думала. Я пыталась постичь божественную механику - отчего Ему понадобилось убивать Лину?
   Чтобы наглядно показать нам, что мы скоты? Чтобы слишком прекрасная, музыка эта исчезла навсегда?
   И все не могу я понять, почему ей не хотелось делать аранжировки, не на панель же ее гнали, в самом деле.
   Если б я умела делать эти замечательные аранжировки, я б только их и делала, но не обо мне речь.
   Чтобы, значит, не произошло еще чего-то неизвестного, но важного для Него? Ведь не может быть просто так!!!
   Как выкидывают черновик, когда замысел в тупик зашел и не виден дальше, вот, вот я зацепила это за край и сейчас пойму... И тогда я поняла Его логику: он Автор, если угодно, Режиссер. Когда автор в процессе написания сценария или романа убивает и калечит героев, не удивляемся же мы более, чем когда он возносит их к вершинам сверкающего счастья и дарит победы. Кто осудит его и за что? И за что здесь судить, если цель - Кино, если мы видим свою судьбу, но не понимаем всей пьесы и насколько наш персонаж поучителен для других. И только слабая догадка или надежда озаряет путь - я не статист в этой картине, я звезда ее и центр происходящих на ней кошмаров и если я правильно поняла Его, чем интереснее ему со мной, тем меньше Ему соблазн выстраивать свои жестокие ходы катастроф - для вящей живости действия.
   Поняла - и забыла, как это часто бывает. А между тем, медленно, но неотвратимо Ему становилось со мной скучно до колик - не считать же всерьез, что Его развлекали духи, туфли и королевские креветки, да Лялино с Элкиным общество - ничего кроме того у меня пять лет не происходило.
  
   Вы вери найс, как праведная жизнь
   Хотели вы, чтоб я осталась дома
   Когда судьба звала меня к облому
   И навсегда входила в виражи
   И примерялась к каждой новой лжи,
   Как кошка в доме - к новому калифу,
   Готова Магадан и Тенерифе
   Прожить.
  
   Я ничего не знаю о твоем падении, Вахтанг - видишь, моя любовь, я этого не коснулась своим дурацким любопытством, и ты остаешься прекрасен передо мной, как и должен стоять мужчина перед женой своей - прекрасен в своем великолепии, дающем любовь и детей, сеющем рожь и виноград, крыша кладется на дом, и дождь идет, но не протечет в люльку младенца - Господи, Вахтанг, ты стоишь передо мной в золоте и остальное мне все равно.
   А то, что говорят, будто ты уехал не просто так и были какие-то темные дела, какие-то авизовки, и ты по сути сбежал, то еще раз повторюсь, ты знаешь, что делаешь, ты мужчина и не моего это ума дело и не мне судить, значит так было надо.
   Только вернуть это, вернуть то, что я поняла давным-давно, без чего мой мир расколот надвое - вернуть свою половину, - мое детство, Вахтанг, почти все оно принадлежит тебе, и мне не вернуть его без твоей помощи.
   Рита говорила - есть где-нибудь твоя половина. Если не умерла, то есть. Я пугалась, сердилась на нее - то есть, как это умерла, ты что! С ним все в порядке!
   Но Рита пугала меня еще хуже - А вдруг это не он? - говорила печально и жутко. - А вдруг настоящий он - индонезиец?
   - Ну, уж нет! - отвечала я, - ты что, Рита, Вахтанг, я будто вырастила его сама, я помню все, что с ним было, все его двойки и пятерки и все другое, я знаю все его родинки, и как же это не он?
   - А вдруг не он? - говорила Рита и у нее качались звезды в глазах, ее он тоже не понял, что это она, женился черт-те на ком, спекулировал какими-то компьютерами, покупал какие-то машины и был застрелен пятью выстрелами в грудь на пороге собственного дома, тогда как Рита точно знала, все это обязательно было бы совсем иначе, но что она могла сделать с его убийственным непониманием, поэтому так все и вышло, и он лежит на Ваганьковском, он из очень известной семьи, мимоходом заметила Рита с бессмысленной теперь совсем уже гордостью, а ей надо как-то жить и за кого-то выходить замуж, но ты, Нина, понимаешь, что как-то жить - отвратительно, а выходить замуж за кого-то - печально, но я не вижу никакого другого выхода - добавляла Рита по-деловому и заваривала новый чай, - мы попробовали уже персиковый, лимонный, банановый и вишневый, а еще много оставалось в универмаге внизу, сегодня Рита купила клубничный.
   Блеск с годами дается тяжелей. Становятся видны элементы конструкции - несущие всякие, опорные и узлы. Наверное, мне пора приобретать скромное обаяние.
  
   На планете другой
   Нам увидеться снова и снова
   Это ты, дорогой?
   Это молодость шелка цветного
   Мне кричит - Не умру!
   Исчезая быстрее, чем мода
   На горящем ветру
   Девяносто безумного года
   Так что в близкой ночи,
   Неизбежных потерь не считая,
   Застучат каблучки
   И растают, растают, растают
  
   Прожить землю со мной, Вахтанг, ты и не знаешь ее, не знаешь, как она добра к любящим друг друга и, объездив полмира, завалишься со мной в ресторан Архангельского, не ожидая уже ничего, ничему не веря. А все-таки будет, только взгляни в окно - за ним все зеленое и после дождя - мир рядом, рукой подать, хочешь, иди в него и дыши им, хочешь через пять минут мы в Барвихе у друзей. Костер будет гореть, как положено ему, какая Америка даст тебе это, милый, - не надувай губы, - не плачь, ведь все уже сосчитано Господом Богом и мы, гордость этих мест, уже уходим, уходим, метрдотель Коля, хозяин замка, уже машет нам прощально и приглашает заезжать и в глубине его медвежьих глаз таится такая печаль, что ясно - он не верит в возможную встречу и итальянским золотыми каблучками уже схожу я со сцены, чтоб утопать ими в лесу, нести в сумке на самолет, простучать ими по Рамбле Барселоны виа Нью-Йорк, где они закончат свою жизнь в замечательной зеленой помойке, но все могло ведь получиться и по-другому.
   Прости, Господи, я вижу, понимаю и служу и я жалею - насколько хватает моего маленького дворняжьего сердца.
   - Вахтанг, - говорю я тебе, - мы оба дворняжки. Мы одной крови. Почти авантюристы, но нам не хватает бесстрашия. Мы дворняжки, Вахтанг, но можем держать хвост - куда там лабрадорам, и, хотя мы не станем от этого лабрадорами, важно вовремя понять - ведь не к этому мы стремимся, не это для нас важнее всего.
   Важнее, что мы чувствуем дыхание мира за километр, за год. Ту же моду, самый красивый пример. Или что-то посерьезнее.
   Ты вырвал у них свои доллары и не дал содрать с себя шкуру - разве это не говорит о твоем чутье? И я вырвусь сейчас, обдирая бока, скуля, но живая, потому что самое важное - это остаться живой и ничего важнее для дворняжки нет.
   Я где-то слышала и не знаю, правда это или нет, но, вроде бы, правда, что заставить бессмысленно рисковать своей жизнью, - например, танки всякие подрывать, можно только породистую собаку. Непородистая просто не будет этого делать - проси не проси, корми не корми.
   Но кто полюбит тебя, если от рождения душа твоя лишена хрупкости и благородства? А сердце точно знает, сколько ему можно страдать и сколько - любить. И только мучения мозга бесконечны в бессонные ночи, и в коротких страшных снах ты вновь с упорством обреченного выстраиваешь хрупкие и острые конструкции и их режущие грани - последнее, что ты помнишь, просыпаясь. Кто полюбит тебя, безродный кобель, кто согреет в зимние ночи неудач? Не я ли, понимая тебя только потому уже, что устройство наше ущербно и одинаково и черная дыра, которая от меня ни на шаг, - она и тебе лучший друг и товарищ, и я не знаю, удостоил ли тебя посещениями Режиссер, даже если пока и нет, все равно это скоро произойдет.
   - Эй, Лобстер, - спросила я, - а с Вахтангом ты общаешься?
   - Я вообще даже удивляюсь подобным вопросам от такого умного персонажа.
   - С каких это пор я для тебя персонаж?
   - Неужели ты обижаешься? Я думал, что я для тебя - персонаж, ну, и соответственно ты для меня тоже персонаж.
   - Интересная у тебя логика. А кого ты любишь больше - меня или Вахтанга?
   - Сегодня тебя как-то прорвало на бестактные вопросы. Лучше позвони Тате.
   - Зачем мне звонить Тате? У нее этот ужасный Салман.
  -- Может быть и не только, - загадочно проронил Лобстер и исчез.
  
   Россия, как древний Египет, войдет в историю своими пирамидами.
   Как обычно, в начале месяца я позвонила Венере, ее не было дома, Армена тоже не было, особого значения этому я не придала, решила позвонить попозже, но попозже я сидела на маникюре, а потом встретила случайно Лялю и пошла с ней ужинать, так что позвонила я Венере только на следующий день. Никто не брал трубку. И так всю неделю.
   И так за неделю я из предмета собственной гордости, из цветка, из орхидеи этого города превратилась в гибрид Маты Хари, загнанного волка и символа национального позора, иными словами, в тварь жалкую и дрожащую.
   Мое неявное еще банкротство волнами распространялось по Москве, плыло по Москве-реке, обсуждалось жадными ртами в гостинице Москва и чуть что не было пропечатано в Московских новостях, да и было бы, если б не презумпция невиновности.
   Волны эти, казалось, бежали быстрее слов и сплетен, телефон раскалялся от звонков и все - о, ужас, - все -требовали не процентов уже, а основной суммы, все, почуяв жареное, хотели вынуть деньги, и это была катастрофа.
   А Венера исчезла, я часами стояла у ее запертой двери, оставляла безумные записки, но они дожидались меня нетронутыми.
   И мне всякое лезло в голову, человек слаб и каюсь, настойчивее всего - видение пляжа, где под белым тентом лежит довольная Венера и потягивает кампари с апельсиновым соком из трубочки и не вспоминает даже обо мне, в оправдание себе могу оказать только, что версия подтверждалась тем фактом, что и Армена не было и Юрика, а куда же они делись?
   Произошло то, чего я больше всего боялась - Элка прилетела из Италии на неделю раньше. Я так надеялась, что до ее приезда все утрясется как-нибудь само!
   На том конце провода Элка будто лягушку проглотила и теперь медленно ее пережевывала:
   - Мать, ты с ума сошла. Ты что же думаешь, это мои деньги были?
   А я и вправду думала по своей дурости, что ее. Вернее, я об этом вообще не задумывалась. Вот кошмар-то!
   - В общем, так, - сказала Элка, - если такие дела, я возвращаюсь в Милан и пока у тебя все не утрясется, я оттуда носа не высуну, поняла, лучшая подруга? Еще не хватало из-за тебя эмигрировать, зараза. - Ты же давно хотела, - пошутила я, но Элка сейчас была невосприимчива к шуткам. Я записала ее миланский номер, повесив трубку, и отчего-то уже знала - номер этот мне набрать не суждено.
   Мне в голову приходили и совсем уж фантастические идеи, - например, найти Алекса и я, в то время, когда не стояла у Венеры под дверью, каталась взад-вперед по Ленинградскому проспекту, в безумной надежде увидеть знакомую черную машину.
   Я сама терпеть не могу слушать чужие сны. Поэтому и свои не рассказываю, ведь это только тебе кажется, что интересно или смешно, но все-таки один сон мне приснился замечательный.
   Будто прихожу я на прием к гинекологу, и начинает он мне задавать разные вопросы, сколько лет, да где работаю, а были ли у меня стрессы в последнее время. И на этом меня разбирает дикий смех, дьявольский можно сказать, смех и прямо в голубые стекла очков я выпаливаю, давясь: - Был стресс, как же не быть, а все потому, что я - арабский террорист!
   Я дико хохотала все утро, хотя чего тут такого уж смешного. Просто вовремя приснилось. Как раз между звонком Элки и историей с черным джипом. А потом стоящие сны мне уже не снились, только один раз приснилось, что окно в столовой раскрыто и в него с вертолета залазят пятнистые десантники, мне это, конечно, неприятно, но как им возразишь?
   Когда все, случилось, я кинулась к Эльвире - я должна была вытрясти из нее Алексея, это был, кажется, мой последний шанс.
   Я даже не сомневалась, что попаду к запертой двери, так оно и было. Я позвонила в соседнюю квартиру. - Извините, вы не знаете, где Эльвира? С ней ничего не случилось? - в свете последних событий мне мерещился труп Эльвиры с дыркой во лбу обрезанным горлом от уха до уха... - Да, уж плохого с ней ничего не случилось, - соседка, кажется, была сильно огорчена этим обстоятельством, - только хорошее, - ехидно сказала бабка, - в Америке ваша Эльвира, а квартиру уже купили приличные люди, евреи, теперь хоть не будут шляться здесь всякие уголовники!
   Вот тебе и Блондоран-Ликвид - в моей голове оформилась ясная вдруг догадка - с моими деньгами уехала Эльвира, вот она ниточка и привела меня - к пустой клетке!
   Я легла грудью на рябой холодный подоконник. Из щели дуло. С потолка свисали обгоревшие спички. На стене было написано - все больше по-английски - вот она цивилизация, - тупо подумала я. Можно было помечтать, что я найду Эльвиру и убью ее, и вытрясу из нее все свои деньги. Можно было помечтать, что я обойдусь без гадины Эльвиры и просто выиграю нужную сумму в национальную лотерею США. Это, в сущности, было одно и то же. На стене было написано - фак ёр селф. Написано было правильно. Я никогда не узнаю разгадки. Может быть, может быть, Эльвира тут вовсе ни при чем. Но тогда отчего она не предупредила, что продает квартиру и уезжает, ни слова, мы все-таки были хоть и не такие уж подруги, но все же... А вдруг она не уехала и лежит теперь где-то в лесополосе с этой дырой во лбу, которая у меня так и стоит перед глазами! А вдруг все не так и там лежит Алексей, а замочила его Эльвира, она может, а весной его найдут и полуразложившуюся фотографию напечатают в Московском Комсомольце? Впрочем, кажется, я до этого не доживу. Или они оба сейчас на пляже во Флориде и под мощным задом Эльвиры прогибается шезлонг, а отвратительно загорелый и самодовольный Алексей сквозь темные очки смотрит в замечательное синее небо, которого совершенно не заслужил, и думает о чем угодно, но, наверное, уж не обо мне. И бог с ней с разгадкой, я не страдаю манией Шерлока Холмса и сама по себе она, разгадка, мне совершенно не нужна, раз ни на шаг не приблизит меня к деньгам. На самом деле неизвестно еще, кому больше надо бояться нашей случайной встречи - Эльвире или мне, но что-то мне подсказывает, что все-таки мне - больше.
   В этой точке мыслей у меня прошел мороз по коже - выходит, Бог хранил меня на Ленинградке от случайной встречи, ведь остались бы от козочки рожки да ножки, как дважды два.
   Я знала логику этих людей - он уже заплатил мне за своеобразную услугу и не вопрос, что он чем-то еще мне обязан. Лист чист, вернее, на нем написано два миллиона, а может и больше. И сдается мне, у него нет никакого желания платить.
   Теперь я думала, - как же это я так ошиблась в Эльвире? - Ну, обычная торговка, должна и может хапнуть, но чтоб так много?
   Какой она на фиг финансовый гений? Режиссер расхохотался мне прямо в ухо.
   - Как интересно, - воскликнул он, как интересно! По-твоему, пирамиды строят исключительно финансовые гении...
   - Ну, да, а как же?
   -ТЫ САМА ПОСТРОИЛА ПИРАМИДУ.
   От этих его слов я чуть не свалилась в лестничный пролет, но только слабо заскулила, раздавленная этой фразой,.Но уж слишком рыбьи были у нее глаза, холодные и с эмалью, как у стерляди. С такими глазами, оказывается, и строят пирамиды. В общем, я совсем запуталась, да и думать мне надо было совершенно не об этом. Ночью мне снились египетские пирамиды, рабы, ругающиеся матом, и надсмотрщики с рыбьими глазами.
   На какой-то момент мне перестало быть страшно.
   Я шла и шла по улице, машины рассекали потоки грязи, солнышко светило, и все вокруг было как всегда, Москва ничему не огорчалась - этим она будто успокаивала меня, говорила, - смотри машины едут, люди идут, и мир не рухнул. Подошел троллейбус, и я села в него, зайцем проехала две остановки до моста. В стекле дрожало солнце, молодой мальчик засмотрелся на меня, и я вдруг поняла, что ужасно, ужасно проголодалась!
   У вокзала я купила французский батон, шла и ела его и, если не считать какой-то легкой анестезии, то мне было хорошо.
   Будто судьба сжалилась и дала передышку перед следующим ударом.
  
   Страх меня не разрушит,
   дни идут все те же
   Пуля не задушит,
   Веревка не зарежет,
  
   Безумие не закружит
   В том же году, в котором
   Страх выжигает душу
   Как по доске - узором
  
   Мир моментально раскололся на две части - одна преследовала меня, другая избегала. От меня бежали, как от чумы. На мои звонки отвечали только автоответчики, стойко стоя на страже спокойствия своих хозяев.
   Поскольку нигде не было написано, что мое падение окончательно, прямо хамить мне тоже никто не решался. Но подожди еще, подумала я, ситуация определится и уж тогда-то тебя все начнут посылать прямо, не ссылаясь на занятость. Так стоит ли дожидаться? Я перестала трогать телефон. Вообще. Как вы мне, так и я вам. Подавитесь. Я больше не отвечала на звон раскаленного аппарата, и не делала попыток к нему приблизиться.
   В тот день, когда я решила расстаться с предательской трубкой, я последний раз поехала в Аркаду. Я все еще надеялась кого-то встретить. Да, Москва ощетинилась против меня сотнями игл, но в ней есть и такие сильные звери, которым и неписаные эти законы не писаны, которые мою проблему и за проблему-то не считают, утешала себя я.
   Но вот - навстречу мне плыла Вера, со своей звериной интуицией, Вера, которая предскажет мне сейчас. Сейчас я узнаю свою судьбу, узнаю ее точно. Как скажет Вера, то и будет со мной. Она уже знает.
   Проплывая мимо меня, величественно, как броненосец, Вера вдруг очень заинтересовалась желтой сумочкой на витрине. Траектория ее взгляда плавно обогнула меня и перешла дальше, в перспективу фарфоровой лавки.
   Все, у меня не было шансов, понимаете? Вера меня уже похоронила. Мне оставалось тихо сползти по стенке и умереть прямо здесь, на чистом теплом полу Аркады.
   Но не легла я и не умерла, а огляделась последний раз, прощаясь, и вышла, натянула перчатки, завела Нивку и поехала по набережной, не думая, куда она меня приведет, да, и неважно, набережные ведь все сходятся в кольцо, а значит в этом городе на меня навсегда открыт охотничий сезон. Значит, пора мне драпать из этого города, без которого я... Значит, пора, из жизни моей, в какое-то страшное дальше, где нет ничего, что я понимаю, ничего, что я хотела бы, где никого-никого не будет у меня, я всех похороню здесь, никого и никогда, кроме Лобстера, и будем с ним пить на пару, так, что ли?
   И я спросила: - Город, почему ты решил сожрать меня? И увидела реку ее и фонари, отражение огней в ее воде и поняла - всякой любви наступает предел и всякому покровительству соответственно. Только над юными раскинут твой защитный парашютный шелк, над нами же ты разверзаешь худое небо, Господи, и не заботишься о том, есть ли у нас плащ.
   - Так что тебе, понравилось сидеть на печи, да? Тепло и уютно, сидеть бы да радоваться? - встрял Режиссер без приглашения.
   - А почему ты меня не мог так оставить, ну, почему? Допускаю, тебе это неинтересно, но в том, что сейчас происходит, я тоже ничего интересного не вижу! В конце концов, это антихудожественно!
   - Может быть и так, - согласился он. - Мне и самому уже непонятно, что я имел в виду. Может быть, наказание порока?
   - Тогда, - возразила я, - у тебя должна еще и торжествовать добродетель в финале. А где здесь добродетель? Я даже невинной жертвы не могу различить, деньги эти, как я понимаю, в основном ворованные...
   - Откуда ты знаешь? - удивился Режиссер.
   - По-моему, все, что сверх ста тысяч долларов, то точно ворованное.
   - Логично. Я бы даже сказал, больше пятидесяти.
   - Значит, вот уже получается наворот, где вор у вора дубинку украл и никаких тебе невинных жертв. Самая невинная жертва - это я. Потому что была в неведении.
   - Вот этого я никак у вас понять не могу, - поморщился Режиссер. - Как так вы охотно верите, что тысячи могут с неба падать? Ну, допустим, кошелек можно найди в трамвае. Но откуда, по-твоему, взялось то, на что ты купила квартиру? То, что позволяло тебе тратить по пять тысяч в день иногда, бывало, ведь такое?
   - Чего уж, бывало, - пристыженно ответила я.
   - И после этого ты спрашиваешь, где здесь мораль?
   - Ну, не в том ведь она, чтоб наказать меня за расточительство?
   - Думай, думай, - Режиссер исчез. Правое сиденье вновь было пусто.
  
   Вырвался пожарами
   С-под ковра - покой,
   К стеночке прижатая,
   Так теперь и стой
  
   Сердце - глупый маятник -
   движется с трудом,
   Начинает каяться,
   Запирает дом.
  
   Как это так может быть, - думала я, - меня не будет, а пирожное Флорентино в Аркаде будет? И Балли выпустит новую коллекцию, а мое тело - загорелое, бессмысленно красивое, - будет лежать на каком-то бледном кафеле незнакомого мне морга? И я не буду чувствовать идиотизма ситуации и не буду возмущаться ее унизительностью?
   И как будет выглядеть смерть - короткий и горячий удар пули, пятна крови на новом плаще, - я внимательно осмотрела плащ, пытаясь представить на нем кровь, или удавка на шее - синие пятна на горле или красная полоса, - как повезет, я с неудовольствием провела рукой по горлу. Или мыльная зеленая вода сомкнется надо мной, и я успею понять, что это смерть. Но вот, успею ли в это поверить. И есть ли действительно страх перед смертью, когда она уже началась или - от неожиданности, от спешки выходит одно только недоумение, удивление - неужели?
   И другое я подумала, - как невероятно, что после моей смерти кто-то будет носить мой плащ, конечно, если он не будет очень испорчен, да и все остальные вещи - и обувь, и белье, слишком хороши, чтоб выбросить их в помойку.
   Таким образом, мы получаем гипотетическую ситуацию, когда неизвестно кто, самозванка, в моем костюме и туфлях идет по набережной и встречает Вахтанга и, сумев подобрать нужные слова, через короткий срок становится его женой.
   Стоп, сказала я. Тут ты уже прямо вторгаешься в область сумасшествия и с такими мыслями того и гляди устроишь ДТП, а только этого тебе сейчас до кучи и не хватает.
   Нет, до сих пор мой разум не заклинивало, но вот это странная вещь - меня не будет, а мода будет меняться, танкетки сменятся на шпильки, шпильки - на что-нибудь еще, в Москве отгрохают Сити, Аркада ляжет в руинах, - вот всего этого я и не могу понять. А где же я буду? Витать надо всем этим с голубиными крыльями, не в силах что-то покушать или надеть?
   Элка, я могла ей доверять сейчас не больше, чем гремучей змее, голодной гиене, так мы с ней были похожи и цель у нас одна - выжить.
   Элка... Я прижалась к стене, провожая взглядом ее белый плащ, бордовый берет, сумку Москино с дурацкими золотыми буквами через плечо, - все это такое знакомое и такое уже теперь чужое, и отметила машинально новые туфли и по новой своей наборной сетке печалей посчитала, - значит, ей не так еще плохо, если хочется туфель. В первой стадии их еще хочется.
   О взрыве Элкиной машины я ничего бы не узнала, если бы в баре Айриш Хауза не работал телевизор.
   Ну, что ж это, Вахтанг, ты думаешь, кто-то еще сможет готовить тебе по-настоящему ткемали? И зеленую фасоль? Ну конечно, Ариадна, но было бы неплохо, если бы не только она умела готовить то, что ты любишь, согласись, тем более с ее многочисленными отъездами это логично.
   Ничего, стучите, золотые каблучки, слезы уйдут обратно - и с застывшими слезами в норковой шубке пройду я на каблучках по твоей Тверской, - и ты не увидишь меня, не услышишь. Не подумаешь обо мне, черный лис, не сложишь два и два, не догадаешься, что и тебе никуда без черной лисы. Ведь я глупым своим умом понимаю одно - ты принял участие в Большой Грабиловке, что безусловно логично, нормально и достойно, но вот только надо было использовать и мои возможности, тогда мы с тобой вообще обошлись бы без падения - ибо падение здесь - это только вопрос и показатель уровня, и если нам теперь приходится бежать, поджимая хвост и спасая шкуру так это только потому, что мы мало украли ,так мало, что за это даже могут убить.
   Не в первый раз уже за эти недели мне кажется: воздуха мне не хватает. Кажется еще: стоит вздохнуть как следует, взять в легкие полное КПД - и сдвинется что-то в природе, тронется карусель в нужную сторону...
   А как она тронется, дорогая? Или все наденут белые чепчики и с корзинками булочек в руках придут отказываться от своих денег, - что ты, деточка, не в них счастье, или, очередной раз за этот день, разглядывая помойку, я все-таки пригляжу себе симпатичного шпиона и на сей раз буду ловчее?
   Что я голову себе кручу, просто Венера должна найтись. Вот и все, конец всем проблемам. И все пойдет, как раньше, все извинятся или сделают вид, что извиняться не за что...
   - Глупо, - сказал Лобстер, - Венеры просто так не пропадают. И ничего обратно не возвращается, уж ты мне поверь. Может быть, и лучше, только не так, как было.
   Каждый день приближает меня к развязке. Каждая ночь приближает меня к развязке, какою бы она ни была. Чего вы, говорю я себе, не надо бояться, чем это поможет. Ведь правда, ничем не поможет.
   Если бы страх обращался в золото или в другой какой-нибудь ценный металл. Если бы страх выплавлял из души алмазы. Если хотя бы за него платили деньги, - я б может уже расплатилась, честное слово. Я думаю, именно так происходят страдания грешных душ в аду, только в моем случае это еще и бессмысленно.
   Я бы и дальше валялась в истерике, но события стали развиваться. Однажды утром у подъезда я повстречала черный джип, укомплектованный кем положено - такой современный вариант черного воронка.
   Сейчас, подумала я, я сяду в эту замечательную машину и никогда уже не вернусь и даже не попрощаюсь с Аркадием, и курица сгорит в духовке и, может, даже, наверное, устроить пожар. Я оглянулась - вокруг не было никого, чтоб полюбоваться на эту милую сценку. Пришлось разговаривать и, как ни смешно, разговор наш не переваливал уровня диалога в детском саду.
   - Когда будут деньги?
   - Когда вернется Венера.
   - А где Венера?
   - Я не знаю.
   - А когда она вернется?
   - Наверное, скоро.
   Отчего-то они передумали меня убивать, хотя вряд ли удовлетворились ответами, или с самого начала таких планов не имели, а имели другие инструкции для таких случаев - сначала попугать. С этим они справились блестяще, и когда джип, взревев мотором, укатился, я у своей двери еще минут пять не попадала ключом в замок. После чего оцепенение с меня спало, и я начала лихорадочно кидать в сумку зубные щетки вперемежку с туфлями.
   Я понимала, что это называется первый звонок. И понимала, что волна идет быстро и сегодня вечером вся Москва уже узнает - сезон охоты на Нину открыт, теперь надо спешить, чтобы кусок от раздираемой жертвы достался и тебе, на всех не хватит, кто не успел, тот опоздал. Ибо все мои приличные знакомые, конечно же, держали, как раньше в Древнем Риме гладиаторов, своих бандитов. Это настолько же практично и безопасно, как заводить дома львов и тигров, светлая память Берберовым, но в отличие от них, моих знакомых с их сомнительным будущим мне не было жалко.
   Сущность их, бандитов, как биологического вида удивительна. Настаиваю, на том, что это - особый биологический вид.
   Так как их вывели по чьему-то отвратительному заказу в одной лаборатории, чему доказательство - их внешний вид, и как-то разом, в один год, выпустили регулировать уровень и благосостояние нашей популяции.
   Лабораторное происхождение их несомненно - ведь не представишь же себе, что они были детьми или что у них могут быть дети, - да и жизнь их слишком коротка и с нашей, человеческой точки зрения, бессмысленна, но с нашей точки такова и жизнь мотылька и жизнь скорпиона, однако, наша точка зрения это еще не все, и у мотылька, у скорпиона, у бандита - имеется своя. Но, ты же их боишься? Конечно, я их боюсь. Для этого они, собственно, и сделаны.
   Загадка для меня, -зачем Режиссер наплодил их в таком количестве, но куда большая - куда он их потом денет? Ведь для чего-то еще приспособить их нельзя.
   А может быть, они так же тихо исчезнут в один год, как и появились, и мы никогда не узнаем; куда? И их бритые затылки на бычьих шеях, золотые цепи и пестрые рубашки перестанут определять пейзаж?
  
   А между тем ты не остановишь их бешенством воли. Ибо страх уж сделал с тобой свое черное дело.
   Спи, говорю я себе. Неприятности тоже все спят ночью, и ты их не тревожь. За ночь ничего не случится. Как знать, как знать, говорит мое трусливое сердце. Успокойся, говорю я, кроме бессонной ночи, ничего не выйдет из бессонной ночи - ни мысли, ни озарения какого, только зряшное мучение и более ничего.
  
   Они встретили меня у подъезда. Их было трое, с серыми лицами, и я сжалась - дворняжка всегда знает, когда будут бить. Но бить не стали.
   - Здравствуйте, Нина! - старший выразительно помолчал
   - Чем обязана?
   Они ухмыльнулись моей удачной шутке, поглядели на старшего, и он взглядом разрешил, тогда они радостно загоготали, склабясь. - Деньги-то скоро отдашь? - прервал веселье старший
   - Как мне отдадут, так и я отдам.
   Те двое опять залыбились, но старший только глянул на них, - и они умолкли. Слышно было, как листья шуршат.
   - Время тебе дается до понедельника, - скучно сказал он. До этого понедельника, до десятого числа - уточнил.
   - Да ты что, мужик? - удивилась я так искренне, как от себя даже не ожидала, - при самом лучшем раскладе еще конвертировать надо, - вылетели из моего рта где-то подслушанные умные слова. Он - сработало - кивнул согласно, кому охота выглядеть дураком.
   -Ладно, до пятницы.
   -Я ничего не обещала, - вильнула я, проверяя его реакцию, но тут из подъезда выбежала Лялюшка, из квартиры напротив, мы с ней друг друга обожали, а вот мамаша ее меня недолюбливала, - бледная, полная, она всегда ходила в тренировочном костюме и сходство с мужиком усугубляла стриженой большой головой.
   Никогда не зайдет, соли не попросит - даром, что ближайшая соседка. Не понимаю я этого! Я попробовала наладить отношения сразу, как приехала, - пошла заняла два яйца, назавтра пошла отдавать, - она не взяла. Я обалдела. - Что с ней такое, Аркадий?
   - Не трогай ты ее. Ну, посмотри на нее и посмотри на себя, почему она тебя любить должна?
   -В общем, логично, - согласилась я, - ты прав, а подруг у меня и без этой коровы хватает.
   - Это ваша дочка? - мягко спросил старший. Это он о Лялюшке спросил. Ей уже пять лет, у нее светлые волосы, золотая головка и светлые глаза, она ни черта на меня не похожа, с чего он взял?
   - А почему она так на вас смотрит? - Потому что я всегда даю ей конфеты и еще у нас есть один секрет, - у меня живет кукла Барби, которая не может ходить в гости, но зато может гулять во дворе. Я бы ей ее подарила, но вот только мамаша не поверит, что она ее на улице нашла, не пройдет номер. Я так и вижу, как она выходит из своей двери, закрыв ее за собой, и звонит в мою квартиру с видом оскорбленной добродетели, а в руках у нее несчастная Барби, а за закрытой дверью рыдает Лялюшка, - я представляла себе эту милую сцену и с тех пор только мужественно кивала головой, когда Лялюшка рассказывала, что Барби сегодня опять просилась к ней домой.
   - Нет, это совсем не мой ребенок! - хуже ответить я не могла бы даже специально. В голосе моем прозвучал ужас, который развеял последние сомнения у этого скота.
   - Не волнуйся, мамаша, до пятницы пусть гуляет спокойно, - Он осклабился. Боже мой, они украдут Лялюшку!
   И что мне теперь делать, как объяснить ее матери, чтоб не пускала дочку гулять из-за авантюристки-соседки, а она будет рассматривать меня презрительно-близоруко, потом, осознав, с ненавистью в глубине ее карих коровьих глаз будет плескаться темная трясина - "как я была права", - и красная говяжья ярость - "что ты раньше не сдохла, проститутка проклятая", и холодный липкий ужас коровы перед своей смертью, тонущей в собственной крови - "Лялюшка! Господи!".
   Как доказать мне этим козлам, что ребенок не имеет ко мне никакого отношения? Чьи они? Как я могла не спросить, от кого они приехали, кому деньги отдавать. И они не сказали, хороши работнички. Будто я одному ихнему клиенту должна.
   Я даже забыла, что выходила из дома и забыла, зачем, - а вот этого делать нельзя было, - но я вернулась обратно, забралась с ногами в кресло под плед и тот самый предсмертный коровий ужас, который только предстоит пережить маме Лялюшки, начал обтекать меня, стекать холодными струйками по коже.
   Через час она вернется с работы. И я пойду к ней. Только зря я выпила коньяк - решит еще, что я спьяну, с белой горячки не поверит. У людей ведь есть глаза, Нина, и эти глаза видят, что ты уже месяц не бываешь трезвой. И как, какими словами? - Вашего ребенка, вашего ребенка...
   ...Самое отвратительное во мне - это трусость. Я боюсь ее. Но напакостила, нашкодила - отвечай, - я вытаскиваю себя из кресла за шиворот - пора. Телефон завизжал, как циркулярная пила. Даже швы какие-то разошлись в воздухе.
   - Ну, как, поговорили? - спросил незнакомый голос.
   - Точнее? - ухватилась я, еще не веря удаче.
   - Договорились до пятницы, так?
   - Договорились, допустим, вот только с кем? - на том конце трубки удивились и сказали, с кем.
   Как же я раньше не догадалась. Жопа не может действовать напрямую, муж ведь не в курсе ее денежных дел, а, главное, их объема. У нее нервы сдали. Но главное, как сама не боится, идиотка, уж кому-кому, а ей нельзя... Я набрала знакомый номер.
   - Это ты, Нина? - подошла домработница Таня, видевшая, кстати, от меня немало хорошего и даже почти нового - в нашем кругу принято было отдаривать ненужными шмотками свой и чужой персонал, считалось хорошим тоном, а потом все равно, куда девать?
   - Жанна Алексеевна лежит, у нее голова болит.
   - Пусть подойдет, - сказала я грубо, - а то заболит еще больше.
   Таня даже не пискнула, а в трубке зашуршало, и появился нахальный голос Жопы подрагивающий сейчас от страха - интересное кино, Нина, - подумала я. Все всех боятся здесь.
   - Жанна, - сказала я, - что ж ты делаешь, дорогая? В твоем ли положении киднеппинг устраивать?
   - Что? - испугалась она. - Я никогда такого не говорила! Какие дети? Ты ничего не докажешь.
   - А я и не буду доказывать, я просто скажу. Найду, кому сказать и где. И будет уже неприятно всем, особенно Саше. Скажу тебе по дружбе, - это я сказала так, машинально, а, повесив трубку, подумала - какое все-таки неожиданное измерение стали иметь сии слова в последнее время.
   - А если я сдохну, никто вообще ничего не получит, это уж точно, - с удовольствием произнесла я в пустую трубку.
   Вот он и пришел, чтобы помочь мне. Поддержать, так сказать. Шевельнул лапками ободряюще, мол, чего ты с ума сходишь, спасение близко.
   - Что скажешь? Где ты был все это время, кстати?
   - Где мы были, мы не скажем, - отвечал он, кокетничая.
   - А что делали, покажем? - продолжила я.
   - Почему бы и нет, почему бы и нет, - закрутился он юлой. - Иди-ка к зеркалу!
   -К зеркалу!?! - изумилась я, - ну, ты даешь.
   - Ну, я все равно тебе много не покажу, -засуетился он, - так, маленький кусочек, просто чтобы ты знала.
   - Знала что?
   - Что там все же кое-что есть.
   В овале в ребристой рамке белесо дрожала муть, похожая на старую бабушкину стиральную доску. Потом рассеялась, и я увидела, кажется, коричневый шкаф. Он был приоткрыт, в нем висела одежда, но вся какая-то странная. Я напряглась, вглядываясь - там была масса одинаковых синих костюмов, и ничего другого.
   - Что же это такое значит? - вслух спросила я. Как бы в ответ на этот мой вопрос в комнату вошел человек.
   - Сейчас он повернется, - шепнул Лобстер, - смотри внимательно.
   - Ой, сказала я. Ты точно мне тот свет показываешь, ведь это же...
   - Вот именно, Вахтанг. Именно, Вахтанг! - он отчего-то страшно обрадовался.
   - Неправда, сказала я, - вот и видно, что неправда, Вахтангу в моем будущем просто неоткуда взяться, да и вообще он - фикция, идея, и я уже год не знаю, где он и что с ним.
   - Какое это имеет значение, - вяло возразил Лобстер, - он явно устал. Можешь не верить, можешь считать меня обманщиком, негодяем... (он скосил на меня бусинки глаз), но на твоем месте я бы мне поверил и успокоился, хотя бы, чтоб таможню нормально пройти. А то они, знаешь, что делают с теми, которые волнуются? Отправляют по этапу в Сибирь, - рассмеялся своей несмешной и отвратительной шутке и исчез.
   Единственное, для чего я еще задержалась на пять минут.
   Я остановилась на пороге, набрала один номер, который помнила наизусть и нажала на кнопку записи.
   - Здравствуй, - сказала я, мысленно пожелав собеседнику всех болезней, - это не твои ли люди сейчас ко мне приезжали?
   -Мои, - отвечал наглец с явным удовлетворением.
   - А почему ты не позвонил мне сам?
   - Так я же тебе звонил, - удивился он
   - В ФСБ мне, что ли, пойти? - задумчиво посоветовалась я.
   - А зачем? - удивился он еще больше, - что ты там скажешь?
   - Не знаю, - мягко ответила я, - не знаю. Действительно, что я там скажу, -продолжала я сама с собой как бы, на тот случай, если у ему придет в голову на мой счет нечто радикальное. И потом быстро, не давая собеседнику опомниться, проговорила все важное, по сути, чтоб было чем крыть. В голосе его почувствовалось раздражение: как человек дела, он понял, что каким-то образом я провожу пешку, но еще не просек, каким. Поэтому я побыстрее закончила разговор, сошлись мы на том, что я подожду и он подождет недельку с действиями.
   Я бережно запаковала маленькую кассетку в пудреницу. Я и не достану ее, если у товарища хватит ума обо мне забыть.
   Неужели пройдет год, два и обо мне забудут, а новые длинноногие подруги, явившиеся без моего соизволения в нашу компанию, - а это будет, будет, будет, не сомневайтесь, эти куклы Барби на случайное упоминание моего имени будут хлопать своими неживыми целлулоидными глазками? Неужели забудут нас, само совершенство? И Венеру скорей, чем меня, потому что с ней все теперь ясно и труп, найденный где бы там ни было, даже в экзотическом месте, поволнует их нервы от силы несколько дней, тогда как я в их воображении качаюсь на гигантских качелях от белого Флоридского песка до страшной холодной Нью-Йоркской ночи под мостом, но в голову их не умещается, что может быть почти одновременно и то и другое.
   Забуду ли я их, вот что интереснее, как вопрос. Нет, кажется мне, но, положа руку на сердце, надо бы больше удивляться этой поразительной нашей способности забывать то, что вчера еще было дорогой плотью, но до удивления дело никак не доходит - по причине совершенства этой самой способности.
   Однако не тут-то было. Хорошо, я выглянула из окна. Пост был, следили за мной; вели, не дурее самовара.
   Приехал Аркадий. В итоге я ему все рассказала, и мы выработали план. Через неделю, которую я прожила совершенно обыкновенно с виду, а по событиям, конечно, неспокойно, в общем, через неделю ко мне приехала врач на Скорой и уехала врач на Скорой; а поздно вечером настоящая врачиха тихонько вышла из подъезда, но внимания на себя не обратила и устало пошла к метро, крепко прижимая к боку сумочку и молясь всем богам.
  
   ...Зашла в церковь, там пугливо жались три бабки, спрятавшись в угол от смиренных благостных бандитов, которые истово молились под руководством хозяина.
   А были-то эти мои бандиты, и лупоглазый дернул уже своего дядьку за рукав, но тот посмотрел на него сердито - мол, недоумок, где находишься? - Кивнул мне чинно и тяжело потопал к выходу, а за ним вся стая - поехали по своим делам, видимо, по тем самым, за которые только что просили прощения.
   Ну, что ж, подумала я, самое время поставить свечку.
   Но с кем же все же можно было посоветоваться о катастрофе, когда вокруг одни пострадавшие?
   - А ты обратись в милицию, слушай, - посоветовала мне Милка. - Мне они ничего плохого тогда не сделали, поговорили и отпустили.
   Я расхохоталась. Я живо представила себе эту картину, - что я являюсь в милицию и на голубом глазу рассказываю им, вот нечаянно слямзила у различных порядочных граждан несколько миллионов долларов, а теперь эти несознательные мерзавцы требуют деньги обратно. Да меня на руках будут носить - еще бы такой феномен, сам пришел и сдался, поносят немножко и скажут - хватит дурака валять - доставай бабки, люди на тебя обижаются, понимаешь.
   У меня оставалось еще пятнадцать штук и машина, но на то, чтоб уладить дело, этого не хватит; смешно говорить, не хватит на приличного адвоката, но хватит на билеты и визу.
   Тут мне стало спокойно, что же, я ничего не решаю, все решилось само собой, видите, раз денег у меня на руках именно столько, то и выбора нет, а когда нет выбора, то как-то, знаете, легче.
   Из последних сил я собралась и совершила один трюк, который в былые времена мне был раз плюнуть. Теперь же я жалко выглядела, будто воду всю ночь возила, а не приглашение из Америки доставала. Но все-таки сделала, живая ли, мертвая, не до жиру теперь и не до гонора. Только швейцар вслед мне посмотрел с жалостью и закурил поспешно и мне показалось, утер глаз. И правда, ветер норд вышибал слезу, я вытерла ее краем шарфа и поехала в американское посольство - рано; чего ж время терять.
   - Кто вы и что вы? - спросили меня там.
   - Я есть русский бизнесмен, - издевалась я над ними или над собой? - Бизнесвумен, - поправили меня. - Точно, - согласилась я, - благодарю.
   - Зачем вам Америка?
   - Я там еще не была. Во всей Европе была, а в Америке нет.
   Согласитесь, это несправедливо. Ну, надо же, они соглашались.
   Спросили, конечно, не желаю ли я навсегда переселиться в их сахарную страну, на что я с легкой грустью и без особого достоинства отвечала:
   - Да, кому я там нужна?
  
   Ну, вот, я еду в Америку, а язык со всеми передрягами у меня вылетел из головы. Надо что-то срочно предпринять. Скупила в киоске на Калининском все, что там было на английском, как раз до отъезда есть чем заняться. Я заварила бергамотовый чай и засела со словарем над этой кучей. На третий день меня стало преследовать навязчивое ощущение, будто я прочла что-то очень важное, но не придала этому должного значения. Судорожно я пересмотрела все снова, каждую страницу. Вот оно! Допустим, прошло много лет, допустим, фотография не бог весть, но все же это был он, мой Джеймс Бонд! С удовлетворением я прочла его имя, фамилию и должность, а также то, что он все-таки влип в крупный скандал, а доказательств не хватает. Если где-то кому-то чего-то не хватает, наверное, подумала я, он был бы не прочь это купить.
   Ну что ж, подумала я, доставая из пыльного тайника пакет и обтирая его тряпкой, теперь только бы на таможне не отобрали, а там разберемся, кому и за сколько. А для этого - скорей обратно за газеты и словари! В субботу я посмотрела на календарь и поняла, что уже понедельник. До отъезда совсем мало времени. Но кончился чай. Бог с ним с чаем, но исключительно жадность - потратить последние рубли - погнала меня в этот час на улицу.
   Я начинала бояться города - в тех местах, где он раньше дарил мне приятные или, по крайней мере, милые, ни к чему не обязывающие встречи, теперь подстерегала опасность.
   Поскольку я боялась, с Аркадием созванивались мы односторонне, только из машины, но потом я и от этого запаниковала, портативный легко запеленговать, разрешила ему звонить только из автоматов, но тут на свою беду вспомнила фильм, где в бинокль смотрели на звонившего и без труда вычислили номер, в итоге я вообще запретила ему звонить, а потом и приезжать, безумие охватывало меня, пуская корни вое глубже, пулей я вылетала в соседний магазин, быстро хватала, что попадется под руку, а в этом дурацком магазине был удивительный набор продуктов - овсянка, кофе, чай, виски и замороженный яблочный пирог и, в общем, более ничего.
   Но я была бы не я, если бы и тут кого-нибудь не встретила. И точно, Лена-художница собственной персоной. Хорошо, я была в старых джинсах и мятой майке Аркадия, - думаю, так ей было приятнее меня встретить, а я от общего отчаяния в то лето совсем перестала одеваться, - я бы перестала и мыться, но было слишком жарко.
   Она мне ужасно почему-то обрадовалась: - Ну, как, рассталась со своим грузином?
   Чтобы сделать человеку приятное, я кивнула. Из сумки у меня смиренно торчала пачка овсянки.
   - Работаешь?
   - Нет пока.
   - Хочешь; я тебя устрою газетами в переходе торговать, - вдруг прониклась она ко мне, такая вот неожиданная любовь, я записала на спичечном коробке ее телефон, бежала домой и думала, с чего такая любовь и дружба. - Как с чего? -удивился, Лобстер, - у соседа корова сдохла, это же классика?
   - Ты думаешь, - мне следует сделать выводы?
   - Ага!
   - Ты думаешь, мне следует прибедняться, чтоб никто чего доброго не позавидовал?
   - Конечно!
   - Но великая американская мечта учит не этому. Она учит "А эм файн", я ничего не путаю!
   - Не надо быть дурой, - вздохнул он, - американская мечта не догма, а всего лишь средство передвижения.
   - Руководство к действию, ты хотел сказать?
   - Ну да, - поправился он, - то есть не следует понимать все буквально, как идиот, а надо посмотреть, что делают умные люди, и если ты некоторое время посидишь тихо и внимательно понаблюдаешь, то заметишь, что ведут они себя, мягко говоря, несколько иначе, чем ты.
   - Я много болтаю и ничего не слушаю. Я думаю потом, а говорю сразу. И я не замечаю ничего, что мне не важно, а важно мне сам знаешь, что и кто. Я ошибалась?
   - Ты знаешь ответ. Кроме того, я сто раз тебя предупреждал.
   Конечно, он меня предупреждал. Но если что-то произошло так, а не иначе, так это потому, что иначе быть не могло.
   Воздух вокруг меня начинал дрожать - сумерки - серенькой рябью. Ничего, - сказала я себе, - это нормальное атмосферное явление, но мне все равно стало страшно, захотелось заорать, разбить стекло, порезать руки, бежать вниз, по лестнице, не оглядываясь. Предметы ничем не могли мне помочь. А люди, если успокоиться и подумать, еще меньше.
   такую гадость, не греющую душу. Красный глазок телефона-базы горит нехорошо, неспокойно. А трубку-то я куда положила?
   Вдруг та резко запищала, подала голос, - Боже ж мой, кто это? Кто может звонить мне сюда сейчас? Милиция? Венера!!! Или милиция или Венера. Господи, научи, Венера это или милиция, нельзя ли мне брать эту трубку или надо обязательно? Пять звонков, - считала я. Семь. Десять. Я возьму на четырнадцатом, будь что будет.
   - Але?
   - Сонечка, дорогая, это ты?
   У меня сердце облилось холодной водой, как из душа, и упавшим голосом я промямлила: - Здесь таких нет.
   - Подождите, девочка, не кладите трубку, я из Америки звоню, из-за границы, - голос заискивал и суетился, - мне нужна Сонечка, Софья Львовна, вы ее знаете?
   - Ой, ну, конечно, знаю, - сообразила я, - так бы сразу и сказали. Она уже год ведь как уехала.
   - Куда уехала? - моя собеседница, казалось, вот-вот заплачет.
   - В Израиль, с мужем. Да вы не волнуйтесь, - вдруг кое-что пришло мне в голову, давайте свой адрес, я ей передам. Так, записываю: дом, телефон... Флорида. - не волнуйтесь, я с вами обязательно свяжусь.
   Положив трубку, я рассмеялась, - милая дама даже представить себе не могла, насколько обязательно. Ну, что ж, если выйдет облом с шефом, хоть здесь меня ждет крыша над головой и масса новых знакомств, а также вкусные еврейские обеды - этот тип плачущих дамочек я знала и очень любила.
   А может, она дико богатая и ей нужна прислуга, - размечталась я.
   - Видишь ли, - сказал Лобстер, - ты наслушалась вредных сказок про золушек из бара. Это, конечно, я виноват. Но только не увлекайся.
   - Но ты же мне поможешь?
   - Только если ты, во-первых, будешь обо мне думать, и не как-нибудь, а постоянно, а, во-вторых, не прикрепишься ко дну, как гнусный коралл.
   - Да ты что, я всегда буду шевелить плавничками, как маленькая золотая рыбка, как завещал мне ты, чудесный Лобстер, как учит Великий Океан, всегда выполнять законы удачливых обитателей моря!
   - Ну вот, - сказал он, - так уже лучше. - Окей, встречаемся во Флориде, хэв э найс дэй.
   - Тебе того же, - отвечала я, - но ты все-таки не пропадай так надолго.
   Мы покидаем не пространство, время - жалобно пела великая и несчастная, возлюбленная конкистадора, а на самом деле - удачливого торговца, жалобно пела похожая на меня Каллас, и сердце мое дрожало от этой жалости и от этой осени, и это пела моя душа, а что же, если звук ее голоса совпадает с тем, что я хочу сейчас слышать!
  
   Мы покидаем не пространство, время
   И, запрокидываясь в неизбежность,
   Как воду пьем, мы эту чашу пьем
   На самом дне не находя ответа
  
   Волы надежды, бронзовые шеи,
   К какому алтарю вы подошли...
  
   ...И все. И жизнь кончается в четверг,
   И значит, есть необходимость выпить.
  
   Разумеется, дословно она ничего такого не пела, достаточно того, что я это имела в виду, нет, Нина, это распад твоего сознания тебе такое поет, и жизнь-то еще не кончается, ей, жизни осталось еще добрых пятнадцать лет, но и потом она не кончится. Просто осень дрожит рыжим в стекле, паутинки всякие дразнят, синичкой высвистывает душу в оранжево-голубое, что ты видишь перед собой - только бы не улететь.
  
   ...Как воду пьем, мы эту чашу пьем,
   Но ты меня не покидай, Аврора...
  
   Прощальный звук прошел по диафрагме
   Так больше в мире не умеют петь
   Но что с того. Стена стоит себе
   И значит, есть необходимость выпить
  
   Как много нас упало в эту бездну
   За коюю дают пятнадцать суток
  
   Единственный жанр уважаю - плач,
   Но не умею. Не дано. И ладно
  
   Я б плакала, Венера, о тебе,
   Но, как бы я могла - тебе не нужно,
   А мне - нет смысла. Пациент, забудьте
   Проблемы, как сказал невропатолог,
   Но как забудешь целую страну?
  
   И как сказал любимый старый Киплинг,
   Есть Запад и Восток. К чему сказал?
   Не помню. Все же, без сомненья, к нам
   И значит, есть необходимость... Ладно,
   Вот этим никого не удивишь,
   А удивить-то хочется. Тщеславье
   Сидит во мне; как маленькая мышка
   И ей, нахалке, смерти нипочем
   Я говорю ей: тварь, побойся бога
   Во всем суровом мире мы одни
  
   Я сдохну - ты не сладишь с редактурой,
   Исчадие. Она меня храбрей
  
   Должны же быть достоинства у дуры.
  
   ...Но как же я поеду без своего любимого золотого костюма? И туфель к нему? - вдруг мне стало мучительно, что все, все мои любимые вещи остались там, на квартире Аркадия. И с ним я не могу же не попрощаться, что же делать?
   Хорошо, мы договорились не приходить, не звонить, но я же не идиотка, я умею осторожно, да и кому я нужна в воскресенье вечером. Тем более в такой дождь, не сторожат они меня три недели круглосуточно, это уж слишком.
   Я надела новый синий плащ, его еще на мне никто не видел и платиновый парик, затем как дура, черные очки, потом подумала, сняла их - ночью в дождь они были, конечно, самое то.
   Сделаем лучше - я обвела глаза черным карандашом, сделав их совершенно круглыми, не моими, а брови, наоборот, запудрила и замазала, и сверху навела тонкую ниточку - лишь бы это хозяйство под дождем не разлезлось, а для этого нам очень пригодится шляпа, которую я как-то сдуру купила в ГУМе - перья мы с нее обдерем, забудем, сколько она стоила, для деревни сойдет.
   Присовокупим к этому зонтик и камуфляж можно считать удачным. Машину я оставила в соседнем дворе, выключила мотор, посидела немного, никого не было, только вода текла на лобовое стекло. Я тенью скользнула в темноту, к пролому в досках, зацепилась плащом и чуть не шлепнулась в лужу, но удержалась, теперь короткая перебежка вдоль стены, вот и подъезд, но никакого лифта, затаив дыхание, я сняла туфли, сунула их под плащ и без звука стала подниматься.
   И еще на полпролета вниз меня словно под локоть толкнуло - ох, что-то не то происходило в моей квартире - дверь была распахнута, горел свет, и там были люди - несколько людей! Медленно, осторожно я вытянула шею и заглянула, - эти люди были менты, и еще кое-что я увидела - человека в черной кожаной куртке вниз лицом на полу. Я его узнала. Если бы он был жив, они бы вызвали скорую, не оставили бы его так лежать. Как странно, - подумала я, - мертвое тело не вызывает у людей никакого уважения. Раньше, кажется, накрывали или что там. Скоро, видимо, начнут выбрасывать в помойку. Как точно помню я сейчас эту мысль, подкатившую к горлу, как тошнота, когда я кинулась вон из подъезда.
   Исправлять такие ошибки, дарлинг, никому не под силу. Видели вы людей, которые исправляли такие ошибки, вот то-то, вот так и дрожит это все как ниточка, как птичье сердечко под рукой, не верящее, что не хотели зла, не хотели и не хотят.
   Отчего все так вышло - только ли от моей патологической безответственности или же просто я никак не представляла себе свою жизнь, кроме места при Вахтанге? Выходит так, жизнь шла сама по себе, а я в ней сама по себе, но она-то и была настоящая жизнь, а меня настоящей в ней не было. Я все готовилась как бы, чтобы к моменту, когда меня позовут, войти мудрой и красивой, скинув с себя прошлое, как разонравившееся платье.
   Сейчас я сижу и передо мной разбитое корыто, а за окном пусто, растаяла черная жуть и нет теперь ничего - ни двора, ни города, один влажный туман. Никто не позовет и не утешит и поздно думать о чем-то, кроме самой себя.
   И все же, и все же, у меня уникальная способность думать черт-те о чем в то время, как земля горит под ногами. Думала я, например, о том, не страшно ли Эльвире? У нее белужьи нервы, конечно, и все же ей придется прожить жизнь, оглядываясь, а это не такая уж и ерунда. Я, например, когда думаю, что следующие двадцать лет на улицах любого города в мире, даже самого захудалого, буду вздрагивать, услышав русскую речь и не снимать зимой и летом черных очков, я точно знаю, что по своей воле, в уме и памяти, ни за какие деньги я бы на это не пошла. К тому же, я еще и без денег. У меня осталось так мало, что это просто катастрофа. Но я же никогда не делала запасов, жила совершенно иначе. Чтоб не сказать другого слова. Но стыдно скулить, ведь мне повезло больше, чем Венере. И больше, чем Аркадию. И, может быть, больше, чем Элке - об этом я даже думать не могу. И, наверное, мне вообще повезло, - как ни дико это звучит - и надо благодарить. Благодарю Тебя, Господи, что я жива и на свободе.
   Аркадий, пять лет прошли незаметно, и я не успела сказать прости и спасибо сказать не успела. Зря я вылила все виски, хоть рюмку надо было оставить и выпить за тебя. Что уж теперь, бутылка вылита да и тебе все равно. Знаешь теперь, наверное, все про меня - и то, что я любила Вахтанга, но если знаешь все, то знаешь, что никогда ни словом ни взглядом не видел от меня зла, не был обижен, - и мне легче от того. Прощай, друг, - говорю я тебе, больше у меня и друзей-то не осталось, а может и не было, кроме тебя. Не обязательно же разговаривать, чтоб быть друзьями. Как поговорить нам теперь? Темному окну я говорю. - Послушай, Аркадий...
   ...А, может быть, скоро
   Я кошкой дворовой пройду по забору,
   Чужое пространство ушами сужая
   И ты засмеешься, меня окружая
   Стеною дождя, дожидаясь ответа,
   Забыв это страшное, страшное лето.
   Я не знаю, как наступила и прошла осень, ее не было. Из августа, из ада я провалилась сразу в ледяное дыхание декабря и клянусь чем угодно, - в этом году не было осени.
  
   Я боюсь, что слишком рано
   Вышел месяц из тумана
   Он сейчас не из кармана,
   Из подвздошной страшной раны
   Вынет ножик и вот-вот
   Хлынет кровь на небосвод
   Месяц, месяц, что я, брежу?
   Месяц, ты меня зарежешь
   В черном омуте без дна
   мне не дашь допить вина
   Ты зачем меня морочишь,
   Нечисть, ты живи, как хочешь
   За полцарства, за коня
   За хоть что - оставь меня
   Эти муки, эта пена
   Пьяным зайцам по колено
   Не боюсь я никого
   Обойдемся без героя,
   Буря небо матом кроет
   И блефует не шутя,
   Вихри снежные крутя
  
   Я закрыла глаза на минуту и мне привиделась ужасная гадость - будто Эльвира - это Юрина жена, по-настоящему. Будто на пороге Юриного дома она меня встречает, гадко улыбаясь и басит: Не ждали! - почему-то. Боже мой! Я занимала три бигудя у монстра, вздрогнула от ужаса.
   О смелости забудь. Смелость - вот она вся - молодость и глупость. А если их уже нет, то безысходность. Нет выхода, - и ты идешь вперед. А был бы иной, хоть маленький самый, ты бы уж отыскал лазейку, вильнул от прожектора, прижался спиной к темноте.
   Когда раздался стук в дверь, я вздрогнула. Стук, не звонок, хотя звонок у меня работал, сердце рухнуло у меня куда-то не в пятки даже, прямо на пол, и в жуткой тишине я слышала этот слабый стук и так стучит судьба.
   Я понимала, что меня вычислили и не в силах была подойти к двери. Да, я всегда говорила себе - идти вперед, не бояться, но сейчас уже и это не имело смысла, даже если я возьму столовый нож, там же пять человек с автоматами, и шанс у меня по ихнему закону джунглей только один, шанс - заставить их поверить в то, что у меня есть их деньги, а потом выбрать момент и сбежать, но шанса не было в первом уже туре - сдуру я всем сказала правду, - а именно, что денег у меня нет, а Венера пропала.
   Медленно, медленно я подошла к двери, не дыша, глянула в глазок. Если никто не прятался, то перед дверью стоял только один человек, худой и маленький и уже почти узнавая, в ужасе не решаясь узнать, я распахнула дверь и обняла Венеру.
   Боже; что стало с ней за эти месяцы. И так худая, теперь она весила килограмм тридцать, не больше, шея замотана грязным бинтом в засохшей крови. Венера была как тень из Освенцима, но это была она, и она была жива. Но что стало с ее лицом -обтянутое желтой кожей; неживое, с незнакомыми глазами беженки, я только воздух схватила ртом. Она раскрыла губы - резиновые, голубые: - Я сбежала от них. Меня подставили. Я знаю, что ты думала обо мне. Они сказали, что я украла их деньги. Они уехали. Я так и не поняла, кто из них кого кинул.
   - Потом расскажешь, Венера, - как я рада, что ты хотя бы жива, надо тебе скорее в душ и поесть и выкинуть эти тряпки, а потом сядем и подумаем, что нам делать дальше, я сдам билет на самолет, соберем оставшиеся деньги, махнем в Одессу, начнем там новую жизнь, что-нибудь придумаем.
   Я принесла ей в ванную чай и пирог с яблоками, совсем про него забыла, в заморозке, теперь вот вспомнила, разогрела в микроонде. Рассказала про Аркадия.
   Венера устало закрыла глаза. - Я поняла, кажется. Мы были в одной игре. За одним столом, а видели только карты. Я поздно поняла.
   - Значит, его не из-за меня, Венера? Там еще что-то было, что, ты знаешь?
   Голова ее устало откинулась на край ванны. Она заснула, - подумала я и тихо вышла из ванной, выключила музыку, постелила чистое белье, взяла из шкафа махровую простынь.
   Венера все спала. Чтоб помочь ей выйти, подождала пока сольется вода, такая Венера была худая, страшно смотреть, только на фашистских фотографиях я такое и видела, смотреть страшно, глаза режет до слез, накинула на нее полотенце и попробовала поднять, и не ужас почувствовала, а сразу мгновенную слепящую пустоту, ледяную степь, разлившуюся от сердца по телу и руки подвели - и с кошмарным, невозможно громким стуком тело Венеры свалилось обратно в пустую ванну.
   Мне казалось, что я завыла, сидя на мокром полу, и целую вечность выла без слов и звука и первая мысль, которая состояла из слов, была: "мне нельзя пить сейчас" и, дальше прорвавшись сквозь ледяную стенку, мысли понеслись дурным хороводом - тело в моей квартире... меня снимут с самолета... не успеют... могут успеть, если сюда приедут те, кто ищет меня из-за Аркадия, боже мой, они наверняка приедут, почему их до сих пор нет, не знают моей фамилии, не может быть, квартира записана на меня, тогда почему тянут, не боятся, что сбегу, знают настоящего убийцу и думают, что я не знаю. Но они знают, но хотят меня подставить под это дело и думают, что я знаю только то, что я ни при чем и поэтому не сбегу, а если я все-таки причем, что я думаю, что мне нечего бояться, а прячусь только потому, что испугалась, или могла же я с ним поссориться, такое совпадение, да, поссориться и разойтись, откуда им знать, и они спокойно ждут, пока закончится семейная сцена, и я вернусь тепленькая, но очень скоро они поймут, что я сама не приду, и тогда - пара звонков, и их машина под окном, звонок в дверь, тело Венеры в ванной, и я - серийный убийца, в лучшем случае психушка, что уж там, Сибирь, лесоповал, что уж точно хуже, чем смерть.
   Значит, от тела надо избавляться. Чтоб в квартире его не было. А там уж я их уговорю как-нибудь, что сама утречком приду, усыплю бдительность, остаток ночи пересижу в машине, загоню ее куда-нибудь в глухой двор, не дурее самовара.
   Венера, Венера! Нет тебя, чтоб мне помочь, какая ирония. Руки не слушаются меня, как в тумане, я вытираю тело твое полотенце и расчесываю волосы, укладываю тело, еще гибкое в огромную сумку-барахолку, с которой когда-то моталась в Польшу за шмотьем, вспомнила светлый вокзал, неподъемной тяжести "Калинки", о которые вся побилась в вагоне, когда затаскивали, и потом тоже все это мелькнуло так быстро, что не успела ничего вспомнить, глотнула запах того польского вокзала, запах весны и нашей стремной молодости, запах гари и нездешнего, незабываемый запах первой заграницы.
   Я думала, что не смогу поднять сумку, уверена была, что не смогу, но сумка подалась, легла на плечо, Венера была легкая, худая после своего узничества, и если она потяжелела от смерти, о чем я читала в книгах, то все-таки это вранье, неправда, нет ничего такого, ведь если отлетает душа, то тело должно становиться легче, я схожу с ума, я вышла в подъезд, закрыла дверь, испугалась почему-то лифта и пошла по лестнице вниз, чутко прислушиваясь к звукам подъезда, и вспомнила одну свою знакомую, вернее, знакомую одной знакомой, то есть, забавную историю про нее - и даже не очень кстати сюда, как давно еще шубу в Союз можно было везти спокойно, была там какая-то такая ситуация, что везти шубу проблем не было, а вот 250 японских зонтиков, конечно, нет, и зонтики были положены в серебристый кофр от шубы, и нашей героине требовалось всего-то - легко и изящно пронести его мимо таможенников, и дама наша не только сделала, но, как говорит легенда, даже превзошла и пронесла кофр мимо них на одном пальце, чуть ли не на мизинце, и дело кончилось гипсом, но вошло в историю.
   И так же легко в своей анестезии, дрожа от холодного адреналина, спускаюсь я по заплеванной лестнице, как бы не чувствуя вовсе оттянувшую плечо тяжесть; слава Богу, ни души не было в узком дворе и у мусорных баков никого, а дальше идти побоялась, уже на том спасибо, что даже кошка не видела, как черная сумка тяжело перевалила через край и бесшумно упала на кучу дряни, все, и до утра никто не разглядит, что там в этой черноте внутри бака, странно, но не помню, как я проделала обратный путь, провал, черное пятно, я вновь оказалась в квартире, нашла себя уже с бутылкой в руках, значит ходила покупать в беспамятстве, но нельзя этого было делать, самолет в семь и не дай бог мент остановит по дороге, пьяная за рулем, разборки, опоздать на самолет -нет, только не собственными руками вырыть себе яму, и все содержимое бутылки досталось раковине, а другого спиртного нет, очень хорошо. Три часа оставалось, и с ними надо было что-то делать, позвонить нельзя и некому.
   Воздух поплыл. В комнате поднялся беззвучный пожар и вихрь, но не сжег ничего, только все, что внутри меня.
   Теперь я знаю, что минуты отделяют живого смеющегося человека от раздавленной гусеницы, от позорной тряпки, называемой трупом, или телом, но все равно позорной и ненужной, которую надо быстро закопать, чтоб не завоняло.
   Минуты отделяли Аркадия от манекена в его куртке и джинсах, минуты отделяли Венеру, пусть больную, пусть замученную, от этой страшной тряпичной куклы.
   И те же минуты каждый раз отделяют меня от неизвестного мне позора и поражения и когда-то, даже если не сейчас, Режиссеру я надоем, и он таки выкинет меня на помойку.
   Как жить мне теперь с этим, с пониманием, что жизнь есть временная и случайная победа, но все закончится неминуемым унижением и потерей.
  
   Прости, удача только юным светит
   Но в бой ведет последняя тоска
   Прости, что деньги пущены на ветер
   И брошены на смерть мои войска
  
   Мне стало страшно. Тишина и в полной тишине ужасный звук открывающейся понемногу молнии. Нет!! Это что-то шуршит и поскрипывает за окном, под полом, где угодно. Если я засну, Венера откроет молнию, выберется из сумки и сядет напротив меня и этого я не выдержу, у меня остановится сердце, если я открою глаза. Поэтому я лучше погашу сигарету об руку, как в дни своей глупой юности, когда мне казалось, что очень страдаю. А сейчас мне это нужно, чтоб не заснуть и не сойти с ума. Ну вот, так намного лучше и выпить кофе и сверху пластырь, чтоб таможенников не смущать
   К чему, почему я зацепилась в своем отчаянии за стихи, как за соломинку, что не даст мне упасть в черную дыру страха. Ведь говорил же Лобстер, пустое все это, а все-таки, говорю я ему, все-таки мне больше нечем защищаться.
   Понимаешь, все оружие выбили из рук, прижали к стенке и осталась одна вот эта слабая тростинка, на что, на что, на что мне еще надеяться?!?!
   - Прекратить истерику, - Лобстер устало, как фельдфебель в годах, подкрутил ус. - Отставить.
   - Ты согласен со мной?
   - Я вижу, что связался с идиоткой. На что ты толкаешь Его?
   - А что? - испугалась я.
   - Ты знаешь некоторые законы, но все не знаешь. А есть ведь и еще один.
   - Скажи.
   - Кто лезет на рожон, тот и огребет. Понятно?
   - В общих чертах. Непонятно, ведь разве ты говорил мне когда-нибудь сидеть тихо? Ведь наоборот же, а?
   - Это совершенно разные вещи! Я никогда не учил тебя спорить с Режиссером! Обычно это ему нравится...
   - Так и что же?
   - Ему это рано или поздно перестает нравиться. Видишь ли, он профессионал, а профессионал ревнив.
   - Ну, этого не может быть. Разве кто-то уже превзошел его?
   - Представь себе и не один раз. И как же он им за это навалял!
   - Лобстер даже с некоторым удовольствием произнес эту фразу.
   - Подумай об этом на досуге, - сделал он мне клешней гуд бай, Адью! - и, по обыкновению не дожидаясь ответа, слинял.
   ...Спит бомж на батарее, обняв теплую трубу. Спит неверным тяжелым сном, выперев клиента, проститутка. Спит бабушка, божий одуванчик, во сне легче жить. Спит Аркадий в больничном морге на синеватом от холода и рассвета кафеле и спит получивший за него деньги боевик - мертвым похмельным сном.
   Прощай, Москва, как же расстанусь я с тобой, с твоими неверными затухающими огнями и после дурного ночного загула вдруг проступающими в беспощадном утре четкими линиями зданий? - Прощай, любовь моя Нина. Еще гадким утенком - помнишь? - я подобрала и полюбила тебя и лучшее, что у меня было, я подарила тебе, прощай моя гордость, дитя мое, лучшее из моих творений. Вена примет тебя, по ночному Амстердаму простучат твои каблучки, мой подарок, ибо путь твой долог еще, из любви к тебе я не захлопну пасть аэропорта, не сожму челюсти, лети уж Бог с тобою, я постараюсь присниться тебе. Она обманула и никогда не снилась.
   ...и эта любовь становилась все больше, пока не заполнила всю меня, всю меня, пока не выжала кристальную слезу прощанья.
   Прощай и ты, любовь моя, гордость моя, вот и с тобой не дано мне задержаться - судьба моя, бродячая собака, опять подняла голову, почуяв неволю к перемене мест, а охота пуще неволи.
   Где ж теперь мое место на земле, ответь? Но благодарю, что отпускаешь меня живой, как будто никогда и не любила, за это тебе спасибо, земной поклон тебе - за ласку, за науку.
   За воровскую твою науку - не верь, не бойся, не проси, но может я ошиблась, и ты хотела не этого. Ты пригнула меня к земле, - чтоб я боялась и показала в небе самолет, - чтобы верила. И я просила тебя оставить мне жизнь и свободу - и получила - и это было наградой за то, что нарушила все три твои заповеди.
   Я не выдержала. Как я устала от этого ужаса. Я вышла в переднюю и, привыкая к темноте, мысленно попросила зеркало - ну, покажи, я готова. И в темной его глубине была жизнь, и были блики. И был лед, и на этом льду разворачивало белую Ниву, беззвучно и страшно, и вот в бок ее вмялась огромная черная тень, и багровая вспышка озарила темноту глубины. Прости, Режиссер, я нарушила наш контракт, но у меня есть свое мнение по поводу того, когда заканчивать фильм, и ты уж извини, но мне это важнее, чем тебе.
   ...И все-таки я ее не удержала, только на коротком отрезке я забыла об осторожности, и было то, что я видела уже, - беззвучным торжественным и безмолвным был этот страшный танец на мосту, ее несло к решетке и дальше - к черной воде.
   - Нет, - сказала я, - теперь ты послушай меня, я знаю уже твой замысел, но он хуже моего. Вторая серия будет сильнее первой, я тебе обещаю!
   - Да, - закричал Лобстер, - и я тоже, я тоже думаю так, мы вместе своротим горы, мы потрясем мир, только останови ты эту проклятую машину!!!
   И она остановилась. В двух сантиметрах от бездны, как полагается. Так, что я видела внизу стальные опоры моста, об которые нас с ней разбило бы, разорвало на клочья металла, похожие на нежные лепестки орхидей. Я еще чувствовала раздумье Режиссера, и что решение его не окончательно и пообещала еще на всякий случай: - Ты увидишь. Я не подведу тебя. Все будет еще интереснее даже, чем было. И я не буду лениться, не списывай меня пока, пожалуйста! Он не ответил, но машина вздохнула облегченно, и я медленно поехала дальше, а потом пошла уже не ледяная под тонким слоем снега, но с солью разъезженная дорога - трасса на Шереметьево.
  
   Прощай , мы к себе не вернемся,
   Чтобы оборвалась,
   Повстанцы холодного солнца,
   Последняя крепкая связь
  
   Тебя я любить не умею,
   Зачем же в себе берегу
   Немея, немея, немея
   Как роза на сером снегу
  
   Она породит поляроид,
   Она прорастет изо льда
   И снова укажет героя
   Тоска, голубая звезда.
  
   Нет, я не прощалась с городом, который уже и не знаю, люблю ли, и, уже приехав Тверскую, увидев громаду Белорусского вокзала, подумала, что не посмотрела, как делала обычно, на свой любимый дом, тот, что с изразцами, где магазин Тринити Моторс, не оглянулась и на стеклянный квадрат Паласа, где как всегда безмятежно плавали лобстеры в своих прохладных аквариумах, которых я любила рассматривать, но что с того.
   Нива пролетела вокзальную площадь, ее вынесло волной бегства на Ленинградку, и я не думала ни о чем - спроси меня, о чем, я не объяснила бы, ни одной буквально мысли, но задумалась, вот так, ни о чем, - и не заметила красный свет, то есть заметила, но слишком поздно, заметила и движением быстрее мысли Нива завизжала, но устояла, стала, как вкопанная, невесть откуда взявшийся гаишник погрозил мне пальцем, и я автоматически широко улыбнулась ему, отыгрывая штраф, и в неверном свете синего московского утра увидела черты Вахтанга - серебро с золотом, разве бывают еще такие глаза, но если и могут они повториться, то почему те же нос и губы, его удивительная полуулыбка-полуусмешка, одновременно, казалось мне всегда, насмешливая и пугающе ласковая, ведь всегда он смотрел на меня так - бедная идиотка, бедная влюбленная идиотка, но и второе дно всегда видела я в этом взгляде, и было там - я люблю тебя, как Бог любит тебя, и когда-то придет время, и как Он спускается на землю, я приду и спасу тебя, и если бы не это второе дно, я могла б еще раньше освободиться от улыбки Вахтанга, но теперь цепь была оборвана в точке крепления с сердцем, и я все еще улыбалась, прибавляя скорость, но не слишком, наученная своей неосторожностью, и Нива уже не летела, как птица, а ровно шла, как на экзамене по вождению, но я почти уверена, - подумала я, - это не он был.
  
   Мне, наверно, показалось -
   Мне глядел трамвай в глаза
   В них была такая жалость
   Что словами не сказать
  
   Он смотрел и было много
   В этом взгляде, как в людском
   В веке каменном иного
   Кроя, в шуме городском
  
   Что же, сбились мы с тобою:
   Ты с маршрута, я с пути.
   Антрацитовой землею
   Мне еще к тебе идти
  
   Не нужны мне эти даром
   Люди, крыши и дома,
   Но проходят по бульвару,
   Словно молодость сама
  
   Ни слезинки, ни пылинки
   В мире мы не сберегли
   По Москве он шел с Неглинки,
   Из отчаянной дали
  
   Там, где лужи на асфальте,
   Только кончилась гроза
   И горели чисто капли
   В круглых ласковых глазах
  
   Так он шел, глотая слезы,
   Посреди моей Москвы
   Там, где мне, как Берлиозу,
   Не отрежут головы.
  

137

  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"