Ночка выдалась ещё та. Паршивенькая. Было воскресенье, 12 октября **18 года. Дневное солнце не предвещало ничего особенного, но с наступлением вечера вдруг резко потемнело. Ветер пригнал с северо-запада тучи, и луну, которая до этих пор освещала путь, словно вымазали сажей. Ни одного, даже самого тонкого и тусклого лучика. Вдобавок ко всему хлынул дождь. Холодный, с ядрёными, увесистыми каплями. Будто сквозь крупное решето из ведра выплеснули воду.
― Прекрасная погодка, нечего сказать, ― завершая свои слова надсадным кашлем, проворчала едва различимая в темноте фигура. Это было странное существо, похожее на тряпичный ком. Точно перекатываясь, оно шло по просёлочной дороге через бескрайнее поле, кутая голову в одну из своих тряпок. Тряпка эта, судя по всему, была шалью. Данное обстоятельство, а также тот факт, что голос фигуры, хотя и звучавший несколько сипло, всё же явно принадлежал женской половине зверино-птичьего царства, наводили на мысль о том, что тряпичный ком ― это путница. Мелькнувшая у горизонта молния, после которой прокатился гром, позволила на короткий миг разглядеть путницу более отчетливо. Вымокший до нитки старый салоп; покрытый обшарпанной рыбьей кожей медицинский саквояж, ручку которого сжимала когтистая лапа; и (характерная деталь!) выглядывающий из-под краёв плотной шали, длинный, как школьная указка, нос.
Всё это происходило примерно в тридцати километрах от города Фаунграда ― столицы обширной территории, более известной как Страна птиц и зверей. Расположенные за пределами страны участки суши считались дикими, и те, кто там обитал, тоже считались дикарями, спрятавшимися от цивилизации либо вынужденно, либо по доброй воле.
Население Фаунграда насчитывало что-то около семи миллионов жителей. Конечно же, цифра эта была приблизительной: огромный город, как пищеварительная система, ежедневно пропускал сквозь свои ворота десятки, а то и сотни непонятных, кочующих туда-сюда личностей всех мастей, и почти столько же покидали город, не найдя там лучшей доли. На улицах толпились птицы самых разных пород; здесь же, по соседству селились млекопитающие. Реже встречались пресмыкающиеся и земноводные: жабы, ящерицы, крокодилы. Днём, особенно в районе Рыночной площади, на которой торговали кто чем горазд, стоял страшный гвалт. Птичий клёкот смешивался с обеспокоенным кудахтаньем и звериным рыком, а то вдруг поверх всего начинал рассержено драть глотку задетый за живое бабуин. Ночами (не исключая той, что была в это воскресенье) на улицах делалось тихо. Громкие звуки дня сменялись пугающими шорохами и редким уханьем неясыти. По пустым улицам расхаживали немногочисленные одиночки из породы так называемых "ночных"; изредка под газовым фонарём какого-нибудь центрального квартала, лениво и не торопясь, шествовал вооружённый дубинками и револьверами полицейский патруль; но всё же большая часть столичных жителей в это время суток предпочитала отсиживаться дома. За пределами богатых особняков и убогих каморок ночами никто не мог чувствовать себя в полной безопасности. Звериные и хищные нравы, хотели здешние жители того или нет, давали о себе знать.
Окрестности Фаунграда включали в себя немалое количество сельских поселений. Живописные деревни, сёла и раскиданные там и сям, небольшие хуторки, где какой-нибудь трудолюбивый грач с семейством выращивал личинок и дождевых червей для столичных мясных лавок. Но нас в данном случае должен заинтересовать всего лишь один населённый пункт. А именно ― постоялый двор с кривой табличкой над хлипкими, покосившимися воротами. "У З. Шпаца" ― так называлось это заведение, расположенное к югу от Фаунграда, в двадцати пяти километрах, не доходя деревни Полкановка. За оградой, выстроенной из тощих жердей, стояло несколько надворных построек, а также хозяйский дом в два этажа, где, помимо прочего, размещались комнаты для постояльцев и небольшая харчевня на первом этаже с тремя грубыми столами и ничем не отгороженной кухней, состоящей из закопчённой печи и роты кастрюль и сковородок, которыми по вечерам гремела хозяйка.
В ночь с 12 на 13 октября **18 года хозяин постоялого двора воробей Зиновий Шпац сидел в пустой харчевне за столом и аккуратно, стараясь не сбиться, пересчитывал россыпь серебряных и медных монет (золото, кстати, тоже мелькало). Свои накопления Шпац держал в небольшом деревянном ящичке, называемым им "кассой". Где хранилась "касса", не знала даже жена Шпаца, воробьиха Галина. И мы этого тоже не узнаем. Не потому что это несущественный момент, просто воробей Шпац был очень скрытен.
В разлапистом медном канделябре перед Зиновием горела единственная свеча (точнее, свесивший косматые сталактиты, жалкий огарок).
― Сто сорок три... сто сорок пять... ― сдвигая монеты из одной кучки в другую, едва слышно повторял хозяин постоялого двора. Стук в дверь заставил его испуганно вздрогнуть. Он метнул взгляд на неприкрытое шторой окно. В кромешной тьме по стеклу барабанили капли и стекали извилистые струйки. Одетая в ночной чепчик, освещая путь свечой, сверху по ступеням спустилась Галина. Её черные, как бисер, глаза беспокойно бегали.
― В такую погоду... Зина, кто это? ― спросила она.
Стук повторился.
― Гаси свечу! Быстро! ― строго зашипел на супругу Шпац. ― Здесь горит одна, неужели кому-то мало?
Виртуозным движением крыла Зиновий смёл свои капиталы в "кассу" и сунул ящичек оторопевшей жене. После чего, прижавшись к холодному стеклу, попытался разглядеть, что делается снаружи.
Глава II
Старая повитуха
С таким же успехом можно было заглядывать в тёмном подвале в угольный мешок. К счастью, в этот момент полыхнула молния, и у самого порога под прохудившимся навесом, с которого ручьями текла вода, Зиновий разглядел вымокшую бочкообразную фигуру с невероятно длинным носом. Снова стук. Кто-то простуженно закашлял.
― Иду, иду! ― порхнув к двери, громко отозвался Шпац. ― Кто вы? И что хотели? ― поинтересовался он сквозь дверь.
― Пожалуйста, впустите, ― ответили голос. ― Я ехидна, повитуха. Иду из Полкановки. Прошу вас. До города мне не дойти... Нужно где-то переночевать.
Зиновий сдвинул стальной засов.
― Всегда рады гостям, ― вежливо зачирикал он. ― Входите, пожалуйста. Просим. ― Заметив, что жена всё ещё стоит с погасшей свечой и денежным ящиком, Зиновий коротким движением крыла, а также грозной мимикой, которая мелькнула лишь на одной половине его лица (той, которая была скрыта от припозднившейся гостьи), отослал Галину вон. Воробьиха взбежала по ступеням, но тут же вернулась. На этот раз без "кассы", накидывая поверх ночной рубашки пёструю вязанную жилетку, лишённую нижних пуговиц.
― Галя, мой сладкий кусочек, ― ласково пропел воробей, ― будь любезна, подкинь в печку дровишек и приготовь нашей гостье что-нибудь покушать. Чего изволите? ― обернулся он к продолжающей давиться кашлем и освобождающей колючую голову от намокшей шали посетительнице.
― Нет-нет, ничего не надо, ― замахала лапой ехидна и, несколько раз подряд громко чихнув, добавила: ― Мне бы только где-нибудь улечься. Где посуше и потеплее. Чувствую, подхватила ангину. Может, и того хуже. Апчхи! Извините.
― Но, позвольте, как?! ― запротестовал воробей. ― Именно в такую погоду и надо покушать чего-нибудь свеженького и горячего. Галина, сообрази порцию рагу из стрекозьих лапок. Быстренько, в темпе, пожалуйста!
― Но я не смогу заплатить вам за ужин, ― с унылым видом вставила ехидна.
― Как? ― растерялся Шпац. ― Вы что же, совсем без денег? Зачем же тогда пришли?
― Действительно, ― согласилась ехидна, ― денег у меня не так много. Женщина я небогатая, обыкновенная повивальная бабка. Когда-то ― до тех пор, пока не была отправлена на пенсию ― работала в престижном заведении города. Центральный общественный инкубаторий в Фаунграде. Слыхали?
― Кто же из птиц не слышал об инкубатории, ― выглядывая из-за печи, отозвалась хозяйка.
― Ну, и кем же вы там работали, позвольте узнать? ― поинтересовался воробей.
― Сестра-акушерка. Меня уважали, был приличный денежный оклад... А теперь, как видите, хожу по деревням и помогаю тамошним жительницам благополучно разродиться. Апчхи! Хотя, знаете... Съесть ничего не съем, но чего-нибудь согревающего, пожалуй, бы выпила.
Достав из-под салопа небольшой узелок и выложив из него на стол несколько медяков, ехидна пересчитала имеющиеся у неё средства. Скосив глаз, воробей тоже их сосчитал и тут же отдал распоряжение стоявшей в ожидании супруге.
― Чаю, быстро, ‒ сказал он. ― И капни туда чего-нибудь покрепче, для лечебного эффекта. ― Проследив за тем, как жена кинулась всё исполнять, воробей вновь обратился к постоялице. ― Можете переместиться к огню. Там лавка. Усаживайтесь.
― Спасибо, ― ответила ехидна и грузно, вразвалку, не забыв прихватить саквояж, перешла ближе к теплу.
Внутри печки, в которую воробьиха подбросила нарубленных поленьев, затрещал огонь. Запахло дымком; сделалось уютнее.
― Пойти приготовить вам комнату? Какую? С видом на юг или на восток? ― поинтересовался Шпац.
― Какой уж там вид. Темно ведь, ― растягивая рот в улыбке, отчего вздернулся нос, отозвалась ехидна.
― Вы правы. Но всё же?
― Если вы не против, я бы устроилась прямо здесь, на лавке.
― Извините, ― обиженно заявил Шпац, ― но у меня здесь не какая-то забегаловка, по лавкам никто не ночует. Или вы снимаете комнату, или я попрошу вас вернуться туда, где вы только что были. Извините, но такие правила, ничего не могу поделать.
― Сколько же у вас стоит комната?
― А сколько у вас есть? ― спросил воробей и, не дожидаясь ответа, предложил: ― Знаете, дайте мне три ваших монетки, и мы с вами будем замечательно квиты.
Расставшись с деньгами, носатая повитуха горестно вздохнула и тут же, поперхнувшись, вновь зашлась кашлем.
― Видите! ― в праведном негодовании вскричал воробей. ― Вам нужная чистая сухая постель. Я забочусь о вас, а вы, понимаете, устраиваете мне какие-то непонятные пререкания. Подождите, я мигом.
С этими словами, быстро семеня тонкими сухими ножками, Зиновий кинулся по лестнице на верхний этаж.
― Чай, ― подошла воробьиха, протягивая с добродушной улыбкой большую фарфоровую чашку с выщербленным краем. ― Осторожно, ― предупредила она, ― горячий.
Взяв чай, ехидна отчего-то вдруг подумала: "Интересно, ― спросила она себя, ― как, имея на лице такую неудобную штуковину, как клюв, вся эта птичья мелюзга умудряется улыбаться? Но ведь улыбаются же. Добрая, простая женщина, ― делая глоток, подумала она с благодарностью. ― А муж у неё ― скряга. А я ― подлая обманщица, негодяйка. О-хо-хо!"
Глава III
Непредвиденные осложнения
Утром из комнаты ночной постоялицы никто не вышел. Хотя Зиновий уже отдал распоряжение супруге ― приготовить кружку горячего чая, который он намеревался преподнести вместе с выписанным на клочке бумаги счётом:
3 фаунрубля за ночлег (уплачено)
1 фаунрубль за чай с лечебным бальзамом (2 шт.)
‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒
Итого 4 фаунрубля
Примерно к одиннадцати воробьям пришлось подняться на второй этаж самим. В дверь комнаты постучал супруг.
― С вами всё в порядке? ― наклонившись к замочной скважине, спросил он. ― Вы спите или уже проснулись?
Донёсся то ли возглас, то ли на стон.
― Открывай, ― шепнула воробьиха. ― Тут что-то не так.
Зиновий осторожно толкнул дверь.
Они увидели лежащую под одеялом ехидну, которая с трудом, хрипло дышала.
― Что с вами? ― забеспокоилась воробьиха. ― Совсем плохо?
― Думала, утром отравлюсь в Фаунград... ― прерывая речь, пролепетала больная. ― Хотела задержаться всего на ночь... Боюсь, придется отлежаться ещё денёк.
― А я говорил, ― поспешно вставил воробей, ― подкрепитесь ужином. Хорошая пища ещё никому не навредила. Но только учтите: придётся взять с вас ещё несколько фаунрублей ― за будущий ночлег. И потом, вы ведь наверняка захотите покушать.
― Не могу, ― слабо замотала головой ехидна. ― Никакого аппетита.
― Галя, кусочек мой, сделай что-нибудь вкусненькое, ― попросил Зиновий, после чего перевёл взгляд на повитуху и назидательно приподнял крыло: ― Нет, вы просто-таки обязаны покушать, ― заметил он. ― Не будет сил ― не сможете подняться и никуда не пойдёте. А не пойдёте ― мне снова придётся брать с вас за постой, а у вас, извините, совсем ничего. И что тогда?
Ночью сделалось хуже. Постоялица безостановочно, с каждым вздохом стонала и то и дело закатывала глаза, проваливаясь в беспамятство. Стоя у постели, воробьиная чета не знала, что предпринять. Тихо совещались.
С трудом приподняв веки, ехидна поглядела перед собой. Всё плыло, как в прачечной, в которой кипят котлы. "Что со мной? Где я? ― подумала она. ― Сплю или всё на самом деле? Воробьи. Откуда? Кто они? Ах, да!.. ― вспомнила она наконец. ― Роды, ночь... Постоялый двор... Тогда кто я? Как меня зовут? ― Она всерьёз перепугалась, обнаружив, что не может вспомнить своего имени. ― Варвара! Варвара Николаевна, ехидна. Вспомнила! ― подумала она с облегчением, однако тут же с грустью добавила: ― Преступница и негодяйка. Зачем я так поступила? Ни за что не прощу себе. Болеешь, мучаешься? Поделом!"
Всё так же сквозь бред и туман ехидна услышала, как двое у её кровати обсуждают создавшееся положение. Советуются ― посылать за врачом или нет. Воробей убеждал, что врач стоит денег, а у той, которая в постели, едва хватит ещё на две ночи постоя: он видел. Кто должен платить доктору? Он, воробей? Ну нет, это было бы неразумно! Возражая мужу, воробьиха ответила, что, если не будет врача, больная может внезапно умереть. Так и так понадобится врач: кто-то должен засвидетельствовать смерть.
― Ах ты, боже мой! ― шёпотом сокрушался воробей. ― Они меня все разорят! Что же нам делать, кусочек?
― Звать Геннадия Карловича.
― Не надо Геннадия Карловича, ― внезапно очнулась ехидна. ― Кто это, врач?
― Да, ― ответила воробьиха. ― Вы не беспокоитесь, лежите. Он приедет и осмотрит вас.
― Что у вас в чемоданчике? ― наклонившись, чтобы разглядеть стоящий под кроватью саквояж, осведомился воробей.
― Инструментарий. Для родовспоможения.
― Позвольте мне его посмотреть, ― попросил воробей. ― Если он и то, что в нём, чего-нибудь стоит, я мог бы это выгодно приобрести.
― Я не продаю свои инструменты, ― заупрямилась ехидна. ― Не нужно их смотреть. И не надо никакого Геннадия Карловича!
― Тише, успокойтесь, ― попросила воробьиха.
― Дайте мне отлежаться ещё ночь, ― сказала ехидна. ― А потом я уйду.
― Но вы больны. Причём серьёзно, ― сочувственно промолвила воробьиха.
― Пожалуйста, не волнуйтесь. Всё пройдёт, ― ответила ехидна и, закрыв глаза, внезапно утихла.
― Жива? ― после минутного молчания спросил Зиновий.
― Спит, ― шёпотом сообщила Галина.
Стараясь не производить шорохов, супруги Шпацы тихо покинули комнату.
Глава IV
Воробьи узнают о тайне, после чего наступает конец
Около трёх часов в ночной тиши раздался вопль. Зиновий с Галей, как поджаренные, вскочили с кровати. Комнаты для постояльцев пустовали, занята была только одна. Кричали, по всей видимости, там.
Держа перед собой свечу, торопливо, скрипя половицами, воробьи шлёпали тапочками по коридору.
― Лебедь! ― испуганно вопили за второй от стены дверью. ― Бедная, несчастная женщина!.. Уберите её! Она смотрит! Там, в углу!
Зиновий, а за ним его жена ворвались в комнату. Сидя в кровати и указывая дрожащим когтистым пальцем на что-то невидимое, ехидна в очередной раз прокричала:
― Там! Видите?! Скажите: пускай уйдёт. Это не я! Я не виновата!
― Кто там? Я никого не вижу, ― ответил Зиновий и тут же, не сдержавшись, недовольно посетовал: ― Ох, как же всё-таки нехорошо, что вы к нам пришли.
― Здесь больше никого, ― укладывая ехидну обратно на подушку, ласково проговорила Галина. ― Только вы я и Зина, мой муж. Ложитесь, вы больны. Зина сейчас пойдёт и позовёт Геннадия Карловича.
― Но, кусочек... ― собрался было возразить Зина. Впрочем, это не понадобилось.
― Стойте, не ходите, ― перебила ехидна. ― Бесполезно. Кажется, приходит конец.
― Ну что вы, ― не согласилась воробьиха, ― ещё поживёте.
― Кто знает, кто знает, сладость моя, ― глубокомысленно покачал головой Зиновий.
― Нет, вы не понимаете, ― настаивала больная. ― Я предвидела. Нельзя долго и спокойно жить с нечистой совестью. Сядьте, прошу вас. Дайте мне всё рассказать. Помогите снять камень с души, выслушайте.
Зиновий предусмотрительно подвинул стул.
― Сядь, сладость моя, ― сказал он.
Галина уселась. Пристроившись у больной в ногах, Зиновий с чутким видом поглядел на ехидну.
― Говорите, что вы там хотели, ― произнёс он. ― Мы помогаем вам снять камень. Продолжайте.
И больная рассказала.
Около десяти лет назад, когда она работала в инкубатории и помогала птицам нести яйца, после чего те хранились в специальных помещениях при необходимой температуре, с ней, акушеркой Варварой, произошёл один не совсем обычный случай. Тогда это казалось не таким ужасным. Просто попросили сказать неправду. Тем более, были уплачены деньги ― половина сразу и половина потом, когда всё было сделано. Первое время, пока Варвара Николаевна была сравнительно молода, всё это не слишком задевало совесть. Но в дальнейшем, когда она лишилась постоянной работы и всё чаще стала просиживать вечерами одна, имея в собеседниках лишь печальные мысли... Словом, она стала сожалеть о своём поступке и не знала, как загладить вину.
― Что же вы такого сделали? ― полюбопытствовала Галина.
― Однажды, ― продолжала повитуха, ― когда было моё дежурство, в инкубаторий пришёл лебедь. Уже немолод. На вид ― около пятидесяти; может, чуть старше. Видно: не из бедных. Я сразу обратила внимание: костюм на нём был новый, из дорогой ткани. Я прекрасно разбираюсь: сама какое-то время пыталась шить.
― Ну так что же? ― нетерпеливо ёрзал Зиновий. ― Что он вам сказал? Попросил сделать что-то непозволительное? Имеется в виду, противозаконное.
Ехидна ответила, что незнакомец предупредил: вскоре в инкубаторий должна поступить одна молодая особа, его породы. На сносях, вот-вот родит. Но о том, что она родит, в книге регистрации, которую обязана заполнять каждая акушерка, записи быть не должно. "Вам ясно? ― спросил лебедь. ― Ваше молчание будет хорошо оплачено, не сомневайтесь". ― "Но как быть с яйцом? ― не понимала Варвара. ― Ведь я должна буду его проштамповать. Придёт контролёр и обязательно спросит: откуда оно и кто мать?" ― "Об этом предоставьте позаботиться мне, ― ответил собеседник. ― Мать найдётся. Другая, тоже лебедь. Скажет, что яйцо принадлежит ей. Всё, что требуется от вас, ― подтвердить её слова. Вы всё поняли?"
― Зашторьте окно! Она там! Уберите её! ― закрывшись лапой, вновь заголосила ехидна.
― Галя, будь любезна, ― распорядился воробей.
Воробьиха побежала задёрнуть занавеску.
― А теперь, ― наклонившись к больной, сказал Зиновий, ― ответьте мне: что за лебедь к вам приходил? Вы сказали, он был богат? Кто он? И кто та женщина, которая отказалась от потомства и которую, как я сейчас думаю, вы повсюду видите? Неужели вы не догадались узнать о них? Хоть что-то. Адрес, имя. Фамилия.
― Но она сейчас умрёт, неужели не видно?! Нужна не бумага, нужно лекарство!
― И то, и другое! Неси! Живо, в темпе!
Галя бросилась вон.
Когда она вернулась, с собой у неё были остатки бальзама в бутылке, ложка, огрызок карандаша и исписанная с одной стороны подсчётами в столбик бумага. Муж её, как помешанный, вышагивал от стены к стене с неутомимостью маятника и всё время повторял:
― Кусочек, все животные когда-нибудь умирают. Что ты хочешь, я не понимаю?
Ехидна лежала, раскрыв рот. Длинный нос указывал куда-то ввысь и выглядел сейчас довольно уныло. Подойдя, Галина подняла неподвижную челюсть покойницы. Рот закрылся.
― Ну вот, ― с досадой вымолвил Зиновий, ― взяла отвлекла! Я совсем не помню цифр. Помню, но теперь не все.
― Зачем они тебе?
― О-о, кусочек!.. ― лукаво прищурился воробей. ― Если я размотаю этот клубок... Хотя это и произошло много лет назад... Сладость моя, я чую: на этой тайне мы можем крупно заработать. А теперь пойду просить коня Тимофея, чтобы отвёз меня за Геннадием Карловичем.
― Как жаль, Зина, что ты не летаешь. Не пришлось бы звать Тимофея.
― Кусочек, что за пошлость? Летать! Я что, голодранец? Будь добра, оставь покойницу и погляди лучше, что у неё там в чемодане.
Взяв бумагу с карандашом, Зиновий попытался воспроизвести в памяти недавно повторяемые цифры.
― Эл-ноль-три... пять... Ноль-три-пять-восемь... А в конце? Снова ноль? Или всё же два? Чёрт меня задери, я совсем потерял последнее число! Или там "один"? Кусочек, не помнишь?
― Откуда? ― вытряхивая на одеяло содержимое саквояжа, ответила воробьиха. ― Здесь щипцы, тряпки... И какие-то ножницы.
― Вижу, ― не отрывая взгляда от бумаги, отозвался Зиновий. Он спешил записать, по крайней мере, ту часть номера, которую помнил. ― Что там ещё? Документы? ― Он полистал паспорт. ― Варвара Николаевна Федосеева... Звание: из мещан... В браке не состоит... Так, так. Чудесненько!
― Что чудесненько, Зина?
― Когда поеду в город, мне это очень понадобится?
― Ты собираешься в город?
― Да, кусочек мой. Придётся тебе похозяйничать одной.
― И как долго ты собираешься там пропадать?
― Ты спрашиваешь меня? Спроси лучше те обстоятельства, которые встанут у меня на пути, пока я всё, как есть, узнаю. А когда я узнаю... О-о! Как же я тогда буду несказанно счастлив! Только ты ― никому. Слышишь? Никто ничего не должен узнать.
― Даже Геннадий Карлович?
― Кусочек мой... ты что, ненормальная?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Утёнок или лебедь?
Глава V
Мясной магазинчик "Червячок-толстячок"
Если прибегнуть к сравнениям и сопоставить цивилизацию человеческую и научное-культурное развитие Страны птиц и зверей, то можно, пожалуй, с некоторой уверенностью заявить, что в **18 году Фаунград вместе с его обширными окрестностями находились примерно в нашем XIX веке. Это была эпоха парового двигателя и недавно изобретённого телеграфа. Конные повозки постепенно сменялись паровыми локомотивами (что очень не нравилось представителям отряда лошадиных); в богатых домах привыкали к первым электрическим лампам и звонкам. Мужчины носили шляпы-цилиндры, трости и сюртуки, а женщины (в основном знать и представительницы так называемых благородных профессий) затягивали тела корсетами, надевали под платья турнюры и в присутственных местах, а также на званых обедах обмахивались веерами.
Понятно, что для изобретения современных средств связи и передвижения необходимо как минимум обладать логикой и абстрактным мышлением. Из чего мы можем вывести заключение: жители птичье-звериной страны были не такими уж примитивными. Вот небольшой отрывок из монографии некоего господина Кедровского Л. А., голубой сойки и тамошнего крупного учёного. Вот что он пишет об особенностях строения мозга зверей и птиц.
"...хотелось бы отметить, что устройство мозгового аппарата какого-нибудь зяблика или, допустим, выдры фактически не имеет между собой каких-либо решительных различий. Здесь, как и в других случаях, мы наблюдаем ту же самую тройственная модель, о которой писалось выше, но о которой не лишним будет напомнить вкратце ещё раз.
Итак, первый отдел мозга или, проще выражаясь, "ствол" ― самый древний. Он же самый простейший. Отвечает за выполнение организмом базовых функций: дыхание, сердцебиение... Невероятная прожорливость некоторых индивидов и готовность биться за лишний кусок тоже, кстати, находятся в компетенции этого мозгового участка. Особенно он развит у рептилий: крокодилов и клювоголовых. Кому "посчастливилось" общаться с этими, мягко выражаясь, милыми и высокоодарёнными созданиями, тот, несомненно, всё поймёт.
Теперь о втором участок нашего мозга. В научной среде он носит название лимбической системы. Его можно назвать вместилищем эмоций. Отвечает за заботу о потомстве, за чувство отчаяния или приподнятого настроения, когда всё идёт, как по маслу. В той или иной степени, этим обладают все, поэтому трудно сказать, у кого из зверей или птиц эта часть развита особенно сильно.
Ну, и наконец третий отдел мозга. Высший. Так называемый "неокортекс" или кора больших полушарий. Развился позже остальных и отвечает за мышление. Не обладай мы этим чудесным дополнением к нашему "стволу" и лимбической системе, мы не могли бы ни думать, ни говорить. Так что возблагодарим природу, мои любезные!
Да, надо отметить: неокортекс развит не у всех одинаково. Проще говоря, не все могут быть в равной степени умными. Отчасти с этим повезло представителям некоторых видов приматов. Но особенно выдающиеся показатели в области мышления были зафиксированы в лабораторных условиях у голубых соек. Этот факт неоспорим, об этом всюду написано, можно проверить. Список литературы прилагается в конце книги".
А теперь приблизимся к массивным воротам Фаунграда, предъявим сидящему в полосатой будке усатому и хвостатому сторожу документы, позволяющие свободно перемещаться по стране, и войдём в город.
Перед нами улица Аллеи клёнов. Или просто: Аллея клёнов. Так она называется. Хотя никаких клёнов здесь нет в помине. Может быть, когда-то были, но сейчас по краям улицы вместо деревьев ― покрытые пылью фонарные столбы, кирпичные и деревянные дома с отслаивающейся краской и афишная тумба под ржавой конической крышей. Ветер треплет на ней клочья старых объявлений и афиш, зазывающих публику в местный театр.
Итак, пройдя по Аллее клёнов, всё вверх и вверх, мы непременно упрёмся в центральную городскую площадь, вымощенную покосившимися с годами булыжниками. У площади есть название: имени Двух бобров. Никто, конечно, её так не называет: "имени двух..." Зовут её просто: площадь Бобров. Что же касается бобров, то это исторические личности и у них есть имена: Болеслав и Максим. По имеющимся сведениям, они были первопроходцами и когда-то, в стародавние времена, когда здесь высились одни только сосны, решили основать на этом месте город. В центре площади, кстати, поставлен памятник: две бронзовые фигуры с плоскими хвостами, снизу ― памятная табличка.
От площади Бобров можно пойти в трёх разных направлениях. Это улицы: Лишайниковая, Кривошейная и улица Тонких Следов (что это означает, трудно сказать; никто из жителей точно не знает, каждый понимает эти "следы" по-своему или вообще предпочитает не задумываться о таких пустяках). Итак, улица Тонких Следов нам не нужна, Кривошейная тоже... Отправимся по улице Лишайниковой.
Спускаемся вниз, проходим мимо Департамента народного образования, Добровольного объединения поваров и кондитеров (близ которого прямо на земле разлёгся похожий на бродягу, взлохмаченный пёс; то ли пьяный, то ли просто решил таким образом передохнуть) и следуем дальше, пока не уткнёмся в перекрёсток. В этом месте через улицу Лишайниковую пролегает Мелкопесочный переулок. Нам направо.
По переулку проходим ещё около километра... Вот! То, что мы искали. Стиснутый двумя старыми домами ― один в два этажа, другой в три (там сейчас раскрыто окно с тюлевой занавеской, и кто-то немилосердно и немузыкально долбит по клавишам фортепьяно), ― здесь примостился низенький магазинчик. То, что это магазин, а не что-то иное, можно узнать из специальной вывески над застеклённой дверью. На ней изображён свернувшийся кольцами и поднявший голову, наподобие кобры, дождевой червь. В отличие от кобры, физиономия у червяка вполне благодушная. К тому же он розовый и упитанный, как годовалый поросёнок. Сбоку от него ― большие, с лёгким наклоном вправо печатные буквы:
Магазин мясных изделий
ЧЕРВЯЧОК-ТОЛСТЯЧОК
Стена магазина частично остеклена и представляет собой витрину. А за ней чего только нет! Настоящий рай для взрослых обжор. Почему взрослых? Потому что взгляд детей в первую очередь искал бы ромовые бабы и взбитые горки крема на пирожных, а вот взрослые ― тем подавай хрустящих, прожаренных во фритюре тараканов, туго набитые колбаски из опарышей с чесночной приправой или аппетитные головки мух, плавающие в лужицах горчичного соуса на широком противне. Всё это и ещё много других вкусностей можно разглядеть за магазинными стеклами, на торговом прилавке, за которым, у кассового аппарата... Но прежде чем поведать о постоянных обитателях этого магазинчика ― хозяевах и наёмных работниках, ― стоит, пожалуй, немного отвлечься и перенестись из **18 года на несколько лет назад. Так будет удобнее, вы вскоре убедитесь. Это позволит во многом разобраться.
Глава VI
Бедняга Вилли
Семейная пара Ряскиных (утка Паулина и селезень Виктор Сергеевич) по общим меркам была уже далеко немолода. Но что поделаешь, так получилось. Виктор всегда отличался сдержанным характером, был слегка скуп и прижимист (результат детства, проведённого в бедности) и избегал всякого рода компаний. У него было своё хобби, о чём будет сказано ниже, и до какого-то момента он полагал, что так и помрёт холостяком. Но затем он подумал: а вдруг ему удастся открыть собственное дело? Он станет коммерсантом, бизнес пойдёт в гору, но тут подкрадётся старость и... Кто поможет в делах? Кому передать наследство?
И тогда Виктор Сергеевич, которому на тот момент уже стукнуло тридцать три, вечерами стал просматривать последнюю страницу "Фаунградского глашатая". Там обычно печатались объявления частного характера: сообщения о свадьбах и похоронах, пропажи и находки, а также небольшой отдел знакомств. Там он и обнаружил объявление будущей супруги. Застенчивая, скромная девушка, засидевшаяся без мужа "больше положенного" (расхожее мнение среди птиц). Разница в возрасте этих двух была небольшой: Паулина Викторовна была всего на пару лет младше мужа.
Не сказать, чтобы у них нашлось слишком много общих интересов, но характер у Паулины Викторовны был покладистый, мать вдолбила ей, что прямо перечить мужу, даже если он не прав, ― себя не уважать: умная уточка всегда отыщет более тонкий подход. В результате супруги Ряскины стали жить мирно, без слишком больших споров и ругани. К тому же, Виктор Сергеевич, как мужчина и глава семьи, оказался не слишком привередлив и деликатен. Молчун, сам себе на уме, но сразу видно ― трудяга и вообще птица положительная. Паулине Викторовне это нравилось.
А в **07 году в семье Ряскиных (точнее первоначально в Общественном инкубатории) на свет появился утёнок. До того, как он родился, мама его предложила на выбор два имени: Вильям ― если родится сын ― и Виолетта ― если будет девочка.
― Почему так? ― покуривая трубку с загнутым искусанным мундштуком, задумчиво осведомился Виктор Сергеевич.
― Не знаю, ― простодушно призналась жёнушка. ― Просто должно быть красиво: Вильям, Вилли.
― Ну что ж, ― сделав клювом жевательное движение, ответил муж, ― пусть будет Вилли. Я не против.
Радости Паулины Викторовны, казалось, нет предела. Она успела оповестить всех соседок и знакомых: у неё будет Вильям или Виолетта! И то, и другое хорошо! Она интересовалась у матушек со стажем ― гусынь и кур, ― что в первую очередь понадобится малышу: ползуночки, пинетки... Что еще? Да, и обязательно ли пользоваться соской-пустышкой? Или пускай крякает? Малыши ведь всегда крякают, это в порядке вещей, не так ли?
Но затем, когда Виктор Сергеевич примчался в инкубаторий (за полчаса до этого ему сообщили, что вылупился сын, то есть Вильям), радость его и Паулины Викторовны, которая находилась в отдельной палате, была омрачена. Врач посоветовал сильно не огорчаться: такое иногда случается. Дело в том, что утёнок вышел из яйца с небольшим дефектом: одна лапка (правая) немного короче. И хотя разница в размерах лапок действительно была невелика, всего лишь несколько миллиметров, всё же, как объяснил врач, мальчик вынужден будет прихрамывать.
― Значит, он будет хромоножкой? ― не в силах сдержать слёз, произнесла мама.
― Вы напрасно беспокоитесь, ― попытался подбодрить родителей доктор. ― Сейчас множество средств. Детские костыли, ботинки на толстой подошве...
― Костыли?! ― с трагедией в голосе перебила его Паулина Викторовна; и тут же, вздрагивая плечами, прижала к глазам протянутый мужем платок.
― Ничего, милая, ничего, ― с суровым видом успокаивал её селезень. ― Подумаешь ― одна нога короче. Главное, чтобы парень был толковый. А с ногой мы справимся. Не все, милая моя, из тех, кто быстро ходит, так же шустро соображает. А для нас, уток, это, пожалуй, не самое последнее.
К тому времени Виктор Сергеевич успел обзавестись собственным предприятием, о котором мечтал. Продав отцовский дом где-то на отшибе, он взял в банке кредит, добавил эту сумму, к тому, что удалось выручить за отцовскую хибару, и приобрёл старое одноэтажное здание в Мелкопесочном переулке. В дальних комнатах, через которые можно было пройти на задний двор (позже там разбили палисадничек, посадили настурцию и укроп), решили жить, а в бывшей широкой гостиной, смотрящей окнами на улицу, запланировали обустроить торговое помещение.
Откровенно говоря, поначалу Виктор Сергеевич не думал ни о каких мясных деликатесах. Ему хотелось сделать чучельную мастерскую. Дело в том, что он уже много лет увлекался таксидермией. Набивая дохлых жуков и бабочек паклей с опилками, он выстраивал порой причудливые скульптурные композиции, воспроизводя различные жизненные сценки: например, свадьба жука-рогача или военная баталия между гусеницами и комарами. Но затем селезень Виктор решил, что на чучелах сильно не разживёшься. А у него жена, должен появиться ребёнок... Нужно быть ответственнее. "Сухие насекомые, набитые трухой, ― подумал Виктор Сергеевич, ― мало кому интересны. Но те же насекомые в жаренном или пареном виде употребляются в пищу практически ежедневно. Этим и нужно торговать".
Так со временем в Мелкопесочном переулке выстроился магазинчик, о котором уже говорилось. Смущало лишь то, что расположение было не из самых выгодных: узкий переулок, далеко от центра... Но селезень не поленился и поклеил в округе объявления. Постепенно торговля пошла. Пришлось даже взять наёмного работника: ящерицу Николая из семейства хамелеонов. Пока Виктор Сергеевич занимался другими важными вещами, Николай (или просто Коля, "ребёнок" двадцати восьми лет) стоял за кассой и обслуживал покупателей.
Настал **14 год. Утёнок Вильям Ряскин был записан в гимназию. От костылей родители отказались сразу. Заказали у сапожника пару ботинок. На одном (правом) подошва должна была быть на полсантиметра выше.
Принеся из сапожной лавки распространяющие резкие запахи резиновых подмёток ботинки, отец серьёзно сказал:
― Привыкай, сын. Теперь ты будешь ходить только так: с одним толстым каблуком. Понимаю, не слишком удобно и весело. Но знаешь, судьба порой ставит перед нами трудности, чтобы мы их преодолевали. А преодолевая, мы или ломаемся, или делаемся сильнее. Выбор за тобой. Понимаешь, о чём я, Вильям?
― Да, папа, ― ответил ему утёнок.
По его глазам селезень понял: этот малыш не так хрупок, как кажется. "Не пропадёт!" ― радостно пронеслось у него в голове. Вслед за этим промелькнуло ещё несколько мыслей подобного же рода, но вслух Виктор Сергеевич сказал только это:
― Молодец.
Скупо проведя концом крыла по голове сына, он ушёл в свою комнатку рядом с верандой, где продолжал набивать опилками жуков.
"Бедняга Вилли" ― это прозвище почему-то закрепилось. Так говорили о мальчике соседские кумушки.
― Несчастный, горемычный ребёнок, ― сочувственно вздыхала какая-нибудь курица с продуктовой корзинкой, встречая Вилли и его мать на выходе из лавки зеленщика.
― Прекратите! ― резко высказывалась Паулина. ‒ Какой он вам несчастный? Слава богу не слепой, не разбит параличом... А то, что прихрамывает... Ну так что ж: тише едешь, дальше будешь.
По правде говоря, в данной ситуации Паулина Викторовна всего лишь повторяла то, что внушил ей муж. Она сама, бывало, купая младенца, когда дело доходило до лапок, начинала киснуть и пускать слёзы, но Виктор Сергеевич её быстро окорачивал: "Не плачь, как над покойником, ― говорил он. ― Что за мода!"
В гимназии среди зверят и птенцов тут же нашлось несколько "умников", решивших, что хромота Вилли ― удачный предмет для шуток. Но после того, как Вилли бесстрашно кинулся в драку, толстый каблук на одном его ботинке просто перестали замечать, и у Вилли появились друзья.
В **15 году, когда Вилли перешёл во второй класс, будучи проездом, в дом Ряскиных наведался двоюродный брат Паулины Викторовны. Селезень Роман, мичман торгового флота. Он рассказывал о морях, о схватках со штормом... Показал несколько фотоснимков, на которых был запечатлён пришвартованный парусник и команда корабля во главе с альбатросом в капитанской фуражке и на деревянной ноге.
Больше всех этими рассказами проникся "бедняга Вилли". Дядя, можно сказать, заразил его солёными ветрами и хлопаньем натянутых парусов. И когда, погостив, брат Паулины Викторовны уехал, Вилли неожиданно заявил:
― Я придумал, ‒ убеждённо сказал он. ― Когда вырасту ― стану матросом.
― Сынок, ― попыхивая трубкой, спросил отец, ― что значит, матросом? Я хотел постепенно обучить тебя нашему делу. Ты должен после меня заведовать магазином.
― Пап, ― искренне удивился утёнок, ― ты что, предлагаешь мне торговать мясом? Но это скучно!
― Нет, ты только послушай, мать, что он говорит, ― обратился Виктор Сергеевич к проходившей мимо супруге. ― Это всё твой кузен. Принесла его нелегкая! Вот зачем он пустился рассказывать о своих кораблях? Ведь ясно же, что на это клюнет любой несмышлёныш. Романтик, бес бы его побрал!
― Витенька, ты не прав, ― скромно возразила Паулина Викторовна. ― При чём тут Рома? Если он и рассказал про то, что лучше всего знает, разве ж это его вина?
― Я понимаю, что он ничего такого не хотел, ― вынужден был согласиться Виктор Сергеевич. ― Но он добился! Гляди: для мальца он теперь морской волк и пример для подражания, а я ― скучный продавец колбас, трясущийся над лишней копейкой. Только ведь он не понимает, что почти все копейки уходят обратно банку, в счёт кредита. У меня стиснуты крылья. Думал, расквитаюсь с долгами, затем начну тихонечко копить... А там, глядишь, подрастёт сын, и мы вместе откроем ещё один магазин. А теперь? Вильяма, значит, однажды сдует в море, а я? Буду сидеть с подёргивающейся головой за конторкой, и мне никто не поможет очинить карандаш?
(Так много за раз Виктор Сергеевич ещё не говорил никогда. Во всяком случае, Паулина Викторовна не помнила.)
― Но у тебя есть Николай, ― поразмыслив над отцовскими словами, ответил Вилли. ― Вот тебе и помощник!
― Сын мой, ― не спеша промолвил селезень, ― Николай ― добрейшей души существо, готовое работать за самое мизерное жалование в Фаунграде... Но он глуп, как буфет, в котором мы держим чашки от сервиза. И потом, он мне не наследник, я не намерен передавать ему все дела.
Глава VII
Покажите нам, пожалуйста, детей
С этих пор Виктор Сергеевич стал задумываться. Он, конечно, сомневался, что восьмилетний Вилли вдруг возьмёт и однажды действительно поступит в моряки. "Пока будет расти, его мечты тридцать раз изменятся, ― убеждал себя селезень. ― Так обычно бывает. Но вдруг?"
Поговорив с сыном ещё раз, Виктор Сергеевич сказал, что море никуда не денется. Если Вилли так хочется, то когда-нибудь, много лет спустя, хорошенько потрудившись за конторкой мясного магазина, он сможет подкопить деньжат и приобрести билет на пассажирское судно. Вот тебе и пожалуйста, ― море! Плыви в комфортабельной каюте и наслаждайся! На что Вилли неожиданно ответил: зачем тратить годы и заниматься ерундой только ради того, чтобы один раз проплыть по морю, когда можно делать это триста шестьдесят пять дней в году, просто поступив в матросы?
― Мне нравится его упорство, ― среди ночи признался Виктор Сергеевич супруге. ― Но, сказать по правде, у меня на него были совершенно другие планы.
― Но я больше не смогу родить, Витенька, ― с затаённым дыханием ответила Паулина Викторовна. ― Боюсь. И ты знаешь почему.
Всё дело было в дальней родственнице. Точнее, прапрабабке по материнской линии. У той тоже была короткая нога, и Паулина Викторовна почему-то решила, что это наследственное и не хотела обрекать себя на ещё одни страдания.
― Послушай, а что если нам... ― начал было Виктор Сергеевич.