Фантазматические прогулки по Третьему рейху, цветные и монохромные
Часть первая
Открытие Алексея Мудракова
Глава 1
В документах сказано, что он Каспер Готтлиб Шульце. Но это не так. Настоящее его имя Йохан Зорский, 32 года. Живет в Берлине в рамках секретной программы "Бэрхен": сострадательные берлинцы, рискуя свободой и жизнью, укрывают оставшихся в городе евреев, помогая им сменить документы и предоставляя кров.
1940 год, время 8 утра. На днях немецкие войска с помпой вошли в Париж. Мелкая блоха, фюрер, успел лично туда прокатиться. Мнит себя триумфатором. "Дешевый комедиант! Желаю тебе поскорее сдохнуть!" - с брезгливостью думает Каспер. Скрипя ржавыми пружинами, он поворачивается на тахте, высвобождает руку из-под шерстяного пледа, прожженного в нескольких местах раскаленным пеплом, и тянется к пачке сигарет "Юнона". Рядом на тумбочке пара талонов: на мыло и кофе. Пора обновить их, иначе иссякнет срок действия. Каспер закуривает. Змеятся и плывут к потолку облака. По рельсам эс-бана за окном простучали колеса поезда. Его квартира находится на Фроэн-штрассе, по сути это тесная конура, но он благодарен судьбе. Всё могло быть хуже. К кирпичной кладке за пыльным окном, к свалявшейся жгутиком паутине пристал сухой лист. Ветер треплет его из стороны в сторону. Несколько дней подряд Каспер следит за конвульсивными метаниями листа и все ждет, что он, наконец, оторвется и улетит. Но этого не происходит.
Тайная жизнь еврея, выдающего себя за арийца, это далеко не всё, что мог бы рассказать о себе Каспер. В последние дни его одолевает одна мысль: он кто-то другой. Его звали Алексей Мудраков, жил в Советском Союзе, покончил с собой в 1983 году. Что его к этому подтолкнуло, неизвестно. Всё, что удается воспроизвести памяти - отчетливая, в виде вспышки картина: стремительно бегущая разделительная полоса за лобовым стеклом, поворот руля, бетонный столб... Что было до этого, и уж тем более после, он не знает. На картографическом плане памяти эта область покрыта обширным белым пятном.
Но как он оказался в теле другого человека? И почему здесь, в Третьем рейхе? Что за насмешливая гримаса реинкарнации? Впрочем, Каспер Шульце еще не решил, как к этому относиться. С одной стороны, это похоже на правду (иначе откуда этому вообще взяться?), но с другой - всё легко может сойти за фантазию, что-то вроде не слишком серьезного психического нарушения: результат нервного перенапряжения. Он все больше склоняется к тому, что это фантазия. Ему так удобнее.
Раздавив сигарету в блюдце, Каспер опускает босые ноги на пол. Бреется. Вытянутый, благородных очертаний подбородок в трапеции зеркального осколка. Бритва оставляет в слое пены ровные полосы. Там же отражается мартовская голубизна глаз и ниспадающие на лоб белокурые пряди. "Черт возьми! Ариец! Зигфрид!" - думает он, в который раз благодаря судьбу и покойную мать (урожденная Вейс), лицо которой, как эталон арийской женщины, вполне могло бы украшать нацистские печатные издания. Голубые глаза, рост и благородная осанка позволяют ему беспрепятственно проходить мимо патруля. Только раз у него потребовали документы. Ночью на Унтер-ден-Линден. Он возвращался из одной забегаловки на Александер-платц, где ему подали гарнир из кислой капусты, стоивший целых 2 марки, а после две костлявые фрейлейн, бесстыдно оголяя ноги в дырявых чулках, пели дуэтом что-то заунывное. Патрульный осветил фонариком страницы kennkarte, затем перевел луч на его лицо. Он старался не жмуриться. Он знал: бирюзовая радужная оболочка действует на нацистов магически. "Хайль Гитрлер!" - выкрикнул патрульный, вскидывая руку. "Зиг хайль", - без особого энтузиазма ответил Каспер, взял удостоверение и отправился восвояси.
Около 10-ти он выходит из дома. Нужно размять кости. Заодно не мешало бы получить кофе по карточке. Конечно, это только название: "кофе". Эрзац на основе цикория. Но все же лучше, чем хлебать пустой кипяток. Он собирается пройтись до излюбленного магазинчика в тихом переулке близ Потсдамер-платц. Отличная погодка! Ряд домов. Таблички на фасадах: "Иммиграционное управление", "Союз ветеранов", "Германское охотничье общество"... И почти на каждом мало-мальски значимом учреждении алый шелк со свастикой. Как они надоели со своими крестами! Чертовы дикари!
На Потсдамер-штрассе он задерживается возле киоска "Тото-лото". Думает: купить лотерейный билет или ну его к черту? Размышления прерывает трамвай. Он бежит, прыгает на его подножку. С плаката на стене смотрит белозубая домохозяйка в платье в спелый горошек. Держа в вытянутой руке прохудившуюся ночную рубашку и туфельку с истрепанным ремешком, она призывает: "Не выбрасывайте старые вещи и обувь!" А сколько было разговоров об особой немецкой моде, свободной от разлагающего влияния еврейских кутюрье! Полудурки! В результате они не ушли дальше дирндля и трахта. Это всё, что смог родить ожиревший баварский ум фашистских ублюдков, полагающих, что они запросто могут управлять не только культурой, но и модой. Имперское женское управление в последние дни, насколько ему известно, зазывает всех желающих на курсы. Пожилые фрау учат курсанток перекраивать старые мужнины пиджаки на юбки с жакетами и заготавливать из отслуживших свое кальсон гигиенические прокладки.
Каспер знает, что такое мир моды. В лучшие времена его родители держали магазин фешенебельного платья недалеко от отеля Эксцельсиор. Товар выписывался из Франции. У них был особняк в Груневальде, в так называемой "колонии миллионеров". Казалось, это будет длиться вечно. Но в 1932-м умер отец, за ним последовала мать... Какое счастье, что они не были свидетелями того, что было после!
Встав у двери и держась за поручень, Каспер собирается соскочить с подножки. Булыжники мостовой неумолимо несутся, лицо обдувает теплый ветер. "И все-таки, кто такой Алексей Мудраков?" - думает он, спрыгивая на повороте.
Глава 2
В соответствии с законом о всеобщей трудовой и воинской повинности Каспер Шульце должен либо где-то трудится, либо получить воинское звание. Ни того, ни другого делать не хочется. Работать во славу Третьего рейха? Боже упаси! Его тайные покровители, католики, держат тайник с драгоценностями семьи Зорских. Время от времени ему передают какую-нибудь инкрустированную рубинами вещицу, и он меняет ее на черном рынке на карточки или продукты. Иногда удается выручить деньги. Для учетных служб и для полицайдинст наряду с kennkarte у него имеется справка о том, что он находится на должности младшего клерка в Реестре немецкой национальности. Хорошо, если вскоре всё закончится. У него хватит средств, чтобы продержаться еще года 2-3. Но если это растянется на десятилетия? Ощущение, что этому скоро придет конец, не оставляет его с 1933 года. Но жизнь идет. Вся же остальная гнусность остается на месте и только приобретает более глумливые и уродливые черты. Он подумывает о том, что, возможно, на самом деле придется куда-нибудь устроиться. В какой-нибудь подотдел Административно-хозяйственного управления СС правой рукой младшего помощника гебитскомиссара. Но устроится с одной целью: вредить. Всеми способами: путать и уничтожать документы, подделывать записи, передавать секретные сведения тем, кто точно так же заинтересован в смерти этого гигантского репрессивного монстра. Когда государство становится пожирателем невинной человеческой плоти, нет ничего зазорного в том, чтобы способствовать его скорейшему уничтожению. Это время перевернутых понятий, господа. Для того чтобы видеть некоторые вещи в ясном и правдивом свете, приходится жить, стоя на голове.
Вечером того же дня Каспер за столиком в "Романском кафе". Говорят, именно здесь дадаист и выпивоха Георг Гросс произнес свои знаменитые слова перед эмиграцией. "Куда уезжаете, герр Гросс?" - спросили его. "Туда, где не будет править плюгавый засранец в габардиновом пальто с мелкими усиками", - ответил он.
Каспер пьет пиво. На блюдце филе селедки и чипсы, пожаренные в прогорклом масле (помнится, когда-то у них был совершенно другой вкус). Кто-то в конце зала включил патефон. Руди Шурике поет "Komm zuruck". Эта незатейливая песенка в последнее время сделалась шлягером. Ее напевают жены и матери, отправившие сыновей с мужьями на фронт.
В зал входит Ханна. Увидев Каспера, тут же подсаживается, ласкает его преданным взглядом.
- Ты давно здесь?
- Не очень. Тебе заказать пива?
- Да, пожалуйста. Что это, селедка?
- Увы, в последнее время меню в этом заведении не блещет оригинальностью. Если хочешь, попрошу, чтобы тебе принесли жареный миндаль.
- Спасибо, - говорит Ханна и хрустит чипсами.
Подозвав официанта с глубокими залысинами, Каспер просит принести пива для дамы и немного жареного миндаля. Официант уходит. Ханна беззаботно говорит о чем-то, старательно и стыдливо пряча свежий шов на старенькой шелковой перчатке. На мочках ушей серьги-клипсы с искусственным розовым жемчугом. Она сказала, что они из Будапешта. Глядя в ее глаза, Каспер вдумчиво кивает. На самом деле он не слышит ни одного ее слова. Он думает о том, что его жизнь лишается смысла. Изо дня в день ждать, что всё будет только хуже, и все равно, как игрушечный акробат, влачить существование, что может быть бессмысленней? Почему бы не перерезать вены в комнате на Фроэн-штрассе? Алексей Мудраков. По-моему, именно так он и поступил. Что ж, у него, видимо, тоже были причины. Интересно, если я осмелюсь воспользоваться бритвой, что произойдет? Стану тем, кто будет вспоминать, что он когда-то был Йоханом Зорским?
- Каспер, ты меня не слушаешь, - обиженно хмурится Ханна.
- Ошибаешься, я всё слышу. Продолжай, пожалуйста. Ты очень интересно рассказываешь.
Официант приносит заказ.
- Ну, так вот, - взахлеб, будто боясь потерять мысль, продолжает подружка Каспера, - тогда я говорю Фриде: "Смотри, ты положила сюда три пустые катушки. Значит, ты их израсходовала. Тогда где еще две? Ты же понимаешь: с нас спросят".
Каспер кивает, глядя на то, как, пригубив из бокала, Ханна аккуратно промокает краем платка полоску пены на губе. "Не слишком ли это просто: убить себя? - думает он. - Хорошо бы прихватить с собой какую-нибудь фашистскую падаль. Лучше парочку или с десяток". И тут, пока он подбирает способы своего триумфального ухода из опостылевшей реальности, ему приходит в голову простая и дерзкая мысль. Убить Гитлера! Выкорчевать корень! Вряд ли, конечно, удастся. Многие помнят, как в прошлом году мюнхенский столяр (об этом много шептались, хотя газеты сохраняли молчание) заложил бомбу в зале, где выступал фюрер. Бомба сработала, но фюрера там уже не было, пострадали случайные люди. Хорошо, даже если ничего не выйдет... Почему бы, по крайней мере, не попытаться? Итак, решено: чтобы хоть чем-то наполнить бессмысленно текущие дни, он будет разрабатывать план покушения на плюгавого засранца. К столику подходит Алмарих Мотке. Каспер помнит его по учебе в университете. Кажется, он был зачислен на факультет сельского хозяйства и садоводства. Он стал одутловат и все время потеет, вытирая шею несвежим платком. На лице Алмариха радостное удивление.
- Йохан, неужели?! Это ты?!
Каспера привычно растягивает губы в вежливо-прохладной улыбке.
- Простите, мне кажется, вы меня с кем-то спутали.
- Не может быть, - не унимается Алмарих. - Йохан Зорский! Одно и то же лицо! Я не мог ошибиться.
- Нет, нет, - качает головой Каспер, - уверяю вас, мне не известно, кто такой господин Зорский. Вы действительно ошиблись.
Кажется, он сейчас уйдет. Тем не менее, будто под гипнозом, он продолжает торчать на месте и вглядываться в его лицо. "Вот болван! - думает Каспер. - Не хватало еще, чтобы он привлек внимание гестаповских крыс. Они потянутся на фамилию Зорский, как на запах сала". Каспер дает понять, что хорошо бы оставить их с Ханной в покое:
- Всего доброго. Приятного вечера, - вежливо говорит он.
Продолжая оглядываться в их сторону, Алмарих идет в глубь зала и усаживается за стол с букетиком бумажных эдельвейсов в вазе.
- Кто это был? - спрашивает Ханна.
- Понятия не имею, - пожимает плечами Каспер. - Доедай свои орешки и идем отсюда.
- Как, уже?
- Время позднее. Тебе, насколько знаю, завтра на фабрику.
- Да, ты прав. Нужно выспаться. Как думаешь, я могу взять орешки с собой? - шепчет она.
- Бери. Никто не станет возражать, за них уплачено.
Ханна воровато наполняет миндалем платок, сворачивает его и прячет в сумочку, после чего жадными глотками опустошает бокал с пивом.
Они идут под руку в узком переулке. Карман пиджака оттягивает брусок эрзац-мыла. Ярко светит витрина какой-то забегаловки. Надпись на стекле курсивом: "Кафе "Алжир"", рядом верблюд и пальма. Сверху краской от руки: "Judenfrei" и перечеркнутый могендовид. Два мужчины в старых пиджаках поднимают на грузовик пузатый бочонок. Соленая сельдь, ясно по запаху. За стеклами кафе пять ублюдков из СА с выбритыми затылками. Сидя за столом и размахивая пивными кружками, они что-то хором распевают. Каспер думает: куда они будут бежать со своими песнями, когда главный элемент их величественного бреда, Адольф Гитлер, раствориться в воздухе? Пойте, сволочи! Но не забывайте: всё когда-нибудь заканчивается. Навстречу идет офицер вермахта. Судя по его виду, он навеселе. Ведет под руку женщину. Ее усталое лицо густо оштукатурено: смесь помады и пшеничной муки. На лодыжках в огнях витрины заметен коричнево-телесный крем. Такой сейчас рекламируют: тем, у кого нет возможности приобрести чулки, предлагают красить ноги специальным кремом. Проходя мимо, бравый офицер чуть заметно подмигивает. Он уверен: Каспер тоже ведет шлюху.
3 часа ночи. Каспер ползет по тесному туннелю. Скользкие стены, как живые, смыкаются, сдавливая плечи и вызывая удушливую панику. Каспер чувствует себя червем. Страх достигает такой силы, что, сделав нечеловеческое усилие, он просыпается. Ханна продолжает сопеть, уткнувшись в его плечо прохладным лбом.
Квартирка Ханны еще теснее, чем у него. На стене афиша с Царой Леандер. Швейная машинка Зингера на столе, кипа бумажных выкроек, остатки миндаля. Каспер берет сигареты и осторожно поднимается. Открыв оконную створку, пускает дым в теплую темноту ночи. Он понимает: никакого покушения на Гитлера с его стороны не будет. Это самообман. Точно так же он никогда не убьет себя. Он старается найти в своем нынешнем положении светлые моменты. Он жив, сильно не бедствует, никто не трогает его. Не многие евреи могли бы этим похвастаться. Все чаще поговаривают о каких-то специальных лагерях. Судя по слухам, там творятся ужасные вещи. Почему он не эмигрировал? Несколько лет назад это еще можно было сделать, отдав какому-нибудь продажному чиновнику 50 процентов своих капиталов и 50, при помощи того же чиновника, отправить переводом в иностранный банк. Теперь поздно.
Светя фарами, к дому подкатывает автомобиль. Потушив сигарету и отстранившись от окна, Каспер опасливо наблюдает. Черные автомобили, разъезжающие среди ночи, вызывают в нем тревогу. Дверцы машины открываются, появляются двое в шляпах и кожаных пальто, заходят в парадное. Каспер не может справиться с отвратительным предчувствием. Вспоминаются паника и удушье недавнего сна. Но что он сделал? Его нигде не задержали. Никто не мог его ни в чем заподозрить. Черт! Алмарих Мотке! Что если он его выдал? Но как его обнаружили? Когда они с Ханной шли, за ними никого не было, он точно помнит.
Тяжелые шаги в коридоре, стук в дверь и властный голос:
- Откройте, это приказ! Немедленно открыть!
Ханна просыпается, на лице страх и растерянность.
- Что это?! - шепчет она. - Кто стучит?!
Не отвечая, Каспер натягивает брюки. Дверь высаживают ударом ноги. Пронзительный луч скользит по стенам, лицам. Глаза слезятся, но Каспер старается держать их открытыми.
- Каспер Шульце?
- Да, это я. А в чем, собственно, дело?
- Собирайтесь, вы идете с нами.
Луч упирается в Ханну.
- Кто вы?
- Ханна Беккер, рабочая на фабрике военного обмундирования.
- Оставайтесь на месте и молчите. Никому ничего не говорить, вам ясно? Ясно, я спрашиваю?
Ханна усиленно кивает, натягивая край одеяла до переносицы, так что видны одни глаза и выщипанные, перекошенные от испуга брови. Каспер мнет в руках шляпу и вдруг срывается с места. Толкнув одного из вошедших - того, что у входа, - он бежит.
Несясь по коридору, он думает: "Зачем?! Глупо! Всё могло благополучно закончится. Kennkarte сработана безупречно, справка о трудовой занятости на месте. Но теперь, когда я побежал... Впрочем, еще можно сослаться на безотчетный страх". За спиной топот. Коридор делает поворот, дальше лестница. Сбежать по ней - дело пяти секунд. Каспер сворачивает за угол и с разбега натыкается на выставленный вперед, обитый медью конец трости, который попадает в дыхательную ямку. Ощущение такое, будто вырвали трахею. Хрип, обильная слюна, слезы. Он сгибается перед мужчиной плотного сложения, совершенно седым, в безупречном костюме в тонкую полоску и начищенных до зеркального глянца туфлях. Поигрывая в пальцах тростью с гладким костяным набалдашником и резным чешуйчатым гадом, обвивающим лакированный ствол, он участливо спрашивает (чувствуется не до конца преодоленный тюрингский говор):
- Куда-то торопитесь, господин Зорский? Извините, но прежде придется побеседовать со мной.
Голос у незнакомца сиплый, как у заядлого курильщика, дыхание шумное, тяжелое. Такое ощущение, словно в груди кипящий чайник. Подбегают преследователи Каспера.
- В машину его, - распоряжается человек с тростью и спускается по скрипучей деревянной лестнице.
Они подходят к машине. Мерседес 540. Точно таким же пользуется министр пропаганды. Каспера толкают в заднюю дверцу, он роняет шляпу на землю, хочет поднять, но, усаживаясь рядом, его бесцеремонно теснит фигура в черной хрустящей коже. Фары вспыхивают. Машина едет, мягко покачиваясь на рессорах. Томительное, сводящее с ума молчание.
Глава 3
Просторное помещение с камином и письменным дубовым столом, над которым портрет Гитлера в полный рост. В неглубокой нише между двумя пилястрами, увенчанными кудрявыми капителями, бронзовая доска с рельефным изображением меча, обвитого полосатой лентой. Пол из мраморных плит. Звуки шагов сопровождаются музейным эхом. На краю стола - "Майн кампф" (издание 1926 года) и "Творческая эволюция" Анри Бергсона на французском, из страниц выглядывает матерчатая закладка.
- Присаживайтесь, пожалуйста, герр Шульце, - указывает седой незнакомец на одно из кресел в стиле ар-деко, расположенном вместе с круглым столом недалеко от камина. - Вы не против, если я буду называть вас вашим вторым именем? Думаю, для вас это более привычно. Сколько вы живете по поддельным документам? Год и восемь месяцев?
- Не помню, не считал.
Присев рядом, незнакомец кладет на стол тяжелую хрустальную пепельницу и пачку сигарет "Ланде". В его лице обнаруживается маленький нервный тик: едва уловимо, как пульс, у крыла носа под сухой кожей вздрагивает мышца. Он достает из кожаного чехольчика зажигалку "Ронсон" с золотистой крышкой, извлекает огонь и, глядя на Каспера ничего не выражающим взглядом, выдувает через край губ густую дымную струю.
- У вас синяк. Какая досада!
- Где?
- Извините, это всё моя трость. Но мне пришлось применить ее только потому, что вы хотели сбежать. Допустить этого я не мог. Вы для нас важный человек, герр Шульце.
Собеседник Каспера подходит к атласному шнурку сонетки, дергает несколько раз. Каспер за ним наблюдает. Судя по всему, он старше его лет на 20. Возможно, на все 30. Кустистые бакенбарды, спускающиеся к мочкам ушей, складчатые отеки под глазами и особый, свекольного цвета румянец. Этот учтивый фашистский мерзавец, по всей видимости, балует себя спиртным. Как бы подтверждая его догадку, седой произносит:
- Позвольте предложить вам коньяк.
Он достает из шкафчика с гнутыми латунными ножками бутылку "Хеннеси" и пару бокалов.
- Трофейный. Пятилетняя выдержка.
Наполняет бокалы на четверть. Входит один из тех, кто был в доме Ханны. На этот раз в пиджаке. В глаза бросаются тщательно отутюженные стрелки на брюках. Взгляд ледяной, равнодушный, но ничего ужасного, казалось бы, в этом человеке нет. Похож на чемпиона по волейболу, пришедшего на званый ужин.
- Принеси колотый лед и свежий платок, - говорит ему седой, и "волейболист" уходит. - Пейте, - оборачивается седой к Касперу и подвигает бокал.
Каспер отпивает немного. В горле всё вспыхивает, будто коньяк плеснули на открытую рану. Незнакомец спокойно наблюдает за ним.
- Ничего, сейчас пройдет, - говорит он. - Простите, я так и не представился. Лабберт Кристоф фон Форбек, оберштурмбаннфюрер.
- Зачем я здесь?
- Всему свое время. Я не привык торопиться. Вы должны получше узнать меня, я вас. Мы мило беседуем, герр Шульце. Постепенно мы подойдем к основному предмету нашего разговора, обещаю вам.
Входит тот, что с отглаженными брюками, ставит на стол металлическую вазу с витыми ручками. Внутри кусочки льда. Рядом кладется сложенный платок, отделанный кружевом.
- Спасибо, - говорит фон Форбек. - И, пожалуйста, распорядись, чтобы через полчаса нам подали ужин.
Словно не слыша обращенных к нему слов, "волейболист" с тем же невозмутимым видом скрывается за дверью.
- Опрометчиво, наверное, было назвать это ужином. Скорее, завтрак. Близится утро.
Форбек заворачивает в платок несколько ледышек.
- Приложите к ушибу.
- Я все жду, когда мы подойдем к основному. Согласитесь, довольно странно: тебя хватают среди ночи, но оказывается, дело ни в твоих поддельных документах, ни в твоей национальности... Тогда в чем же, господин фон Форбек?
- Хорошо, раз уж вам привычнее спешка... Так и быть, перейдем к делу. Скажите, вам знакомо такое имя: Алексей Павлович Мудраков? Что же вы молчите? Удивлены?
Лицо сидящего перед ним человека, стены и потолок с разлапистой люстрой искажаются, плывут.
- Что с вами? Вам плохо?
- Нет, нет, всё в порядке, - отвечает Каспер, чувствуя, как головокружение отступает. - Откуда вы знаете это имя?
- Это моя работа, герр Шульце. Знать всё: явное и тайное. Вы, наверное, снова удивитесь, но мне известны даже ваши недавние планы.
- Какие?
- Покушение на фюрера. Не вы ли усмотрели в этом человеке основной корень проблемы?
- Вы ничего не докажете!
- Спокойно, у меня нет желания ничего доказывать. Подобные мысли роятся в головах двадцати процентов жителей рейха. Не стану же я всех их немедленно арестовывать. Мысль беззуба, герр Шульце, пока она не стала намерением.
- Но как вы всё узнаете?
- Дорогой мой, вы слышали что-нибудь о нашей организации? "Аненербе", Общество по изучению германской истории и наследия предков. Наш духовный отец и щедрый покровитель - герр Гиммлер, и, возможно, когда-нибудь, если вы ответите согласием на мое предложение, вы сможете увидеться с ним лично.
- Не хотелось бы.
- Не спешите говорить "нет". А сейчас, если позволите, я вернусь к тому, с чего мы начали. Итак, Алексей Павлович Мудраков, гражданин СССР, младший сотрудник секретной научной лаборатории. Был уволен оттуда по состоянию здоровья. Хотя дело, я думаю, было не в здоровье. Это, конечно, не верно - говорить о будущем в прошедшем времени, но оставим пока так. Одиннадцатого августа тысяча девятьсот восемьдесят третьего года Алексей Павлович ушел из жизни. Дорожное происшествие в районе села Абрамцево. Многие посчитали, что он не справился с управлением. Но были те, кто догадывался: Алексей Павлович сделал это преднамеренно. Причина самоубийства так и осталась невыясненной. Даже вы, герр Шульце, насколько знаю, теряетесь в догадках. Хотя между вами и этим человеком существует непосредственная связь.
- Неужели?
- Да, она проходит через астрал серебристой нитью.
- Господин фон Форбек, простите, но вам не кажется...
- Что?
- По-моему, всё это напоминает бред.
- Терпение, герр Шульце. Пройдет время, и вы будете воспринимать такие вещи более естественно. Хотите еще коньяку? В качестве аперитива, перед ужином.
- Что за связь между мной и этим человеком?
- Самая прямая. Вы были им. Это вы совершили самоубийство в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году.
- Что это, переселение душ?
- Если хотите, да. Метемпсихоз.
- Все равно не могу поверить.
- И не нужно. Воспринимайте факты такими, какие они есть.
- Какой интерес я представляю для вашей организации?
- А вот это уже требует разговора более детального. Предлагаю перейти к нему сразу после ужина.
Форбек снова подходит к шнуру в стене и дергает за него, как кондуктор, сообщающий вагоновожатому об окончании посадки.
- Сегодня нам обещали изумительное блюдо: устрицы в сметанном соусе. Вы останетесь довольны, герр Шульце. Кстати, как вы относитесь к шампанским винам?
Глава 4
Тот же Мерседес 540 привозит его на Фроэн-штрассе. Каспер выходит из салона. Мерседес трогается с места.
Пошатываясь от сытного завтрака и излишка шампанского, он поднимается по лестнице. В желудке и голове ленивое, приятное тепло. В кармане - выписанный пропуск. Завтра в 4 пополудни он должен явиться в район Далем, на Брудер-штрассе. Там, в штаб-квартире Общества наследия предков его будут ждать.
Он входит в свою конуру. Запахи хламья и не выброшенных окурков кажутся особенно резкими после проветренных комнат особняка, где совсем недавно его принимал дьявол-искуситель. Не хочется ни о чем думать. Одно желание: спать. Всё, что кажется важным, лучше оставить на завтра. За тонкой стеной в соседней квартире кто-то громко полощет горло, сплевывая воду в таз. Не раздеваясь и не снимая обуви, Каспер падает на тахту и почти мгновенно проваливается в вязкую толщу сна. Звуки полоскания кажутся сначала извержением гейзера, затем шумом морского прибоя... После этого наступает полное забытье.
6 июля 1940 года. Над Берлином лазурное небо с полосками перистых облаков. Свежая древесная листва, отражая солнце, слепит глаза. От вокзала до Рейхсканцелярии, вдоль проезжей части выстроились тысячи ликующих горожан с бумажными флажками. Они встречают автомобильный кортеж. Адольф Гитлер в кабриолете возвращается с только что завоеванных территорий: Дания, Норвегия, Бельгия... Он держит перед собой руку в приветственном жесте. Ладонь затянута в лайковую перчатку на пуговице. Видно, как он питается восторженной энергией масс. Под его усиками сытая улыбка крокодила и вместе с тем это улыбка стыдливой отроковицы, впервые испытавшей экстаз. В несмолкающей толпе снуют газетные репортеры, сотрудники радио проталкиваются с микрофонами ближе к трассе. Мужчина с кадыкастой шеей и вдохновленным взглядом запевает баритоном: "Nun danken dem Gott". Затесавшись в последние ряды, Каспер смотрит на всё это с недоумением. "Что с этими людьми? Они сошли с ума?" - можно прочесть на его лице. Старик с несвежим дыханием и мутной катарактой в одном глазу, перекрикивая толпу и приближая лицо, отвечает на его немой вопрос:
- Понимаете ли, молодой человек. Третий рейх теперь по всей Европе. Мы стали хозяевами! Вы можете это понять?! А это означает, что очень скоро настанет мир. Жизнь войдет в привычное русло. Всё могло быть хуже, если бы Англия с Америкой решили нас остановить. Но они сохраняют нейтралитет. И слава Богу! Войне конец! Берлин станет прежним. Не станет больше унизительных продовольственных карточек. Мы сможем пить обычный, горячий кофе. Признайтесь, вы ведь тоже соскучились по настоящему, горячему кофе с молоком. И всё это, благодаря фюреру! Хайль Гитлер! - неожиданно гаркает он, поворачивая лицо в сторону кортежа.
Глаза старика наполняются слезами. Встряхивая остатками седых прядей на глянцевитом черепе, он поет вместе со всеми: "Восхвалите же господа!.. Восхвалите господа!.." Спина Гитлера и его стриженый затылок на короткой шее проезжают мимо. Теряя интерес к происходящему, Каспер уходит.
4 часа дня, Брудер-штрассе. Двухэтажный особняк с пристроенным крылом и застекленной террасой. Каспер нажимает кнопку звонка. Открывает крепкого сложения блондин в строгом костюме, боксерский нос с горбинкой, просит подождать в холле.
Затейливый узор на потолке, в котором угадывается свастика. На стенах широкие шпалеры со сценами из "Нибелунгов". Касаясь ладонью мраморных перил, по лестнице спускается человек в белом врачебном халате. Его пенсне радостно поблескивает, а оттопыренные уши на короткостриженом черепе напоминают ручки кастрюли.
- Господин Шульце? - скаля редкие прокуренные зубы, говорит он повизгивающим гимназическим фальцетом и, услышав ответ, предлагает: - Прошу вас, пройдемте со мной.
Они поднимаются по укутанным красной ковровой дорожкой ступеням.
Человек в халате приводит Каспера в небольшую комнату, площадью примерно 3 на 5 метров. Окна на улицу отсутствуют. Белые стены, потолок, овальное смотровое окошко в двери. Кровать, табурет, тумба с графином. Строгий аскетизм обстановки нарушает лишь небольших размеров офорт над кроватью с островерхой крышей крепости Альтенбург.
- Господин фон Форбек сказал, что вы знаете об эксперименте.
- Да, я всё знаю. Я дал свое согласие.
- Очень хорошо. Потому что последующие несколько недель и даже, возможно, месяцев большую часть своего времени вам придется провести в этой комнате. Обстановка довольно скромная, признаю, но вы ведь не рассчитывали на излишества, господин Шульце?
- Нет, нисколько. Меня всё устраивает.
- В таком случае сядьте и внимательно ознакомьтесь с инструкцией, - говорит ушастый весельчак и достает из тумбочки картонную папку.
Каспер читает на обложке: "Техника вхождения в астрал".
- Сколько вам понадобится времени на чтение?
Развязав тесемки, Каспер смотрит на стопку листов с отпечатанным на машинке текстом.
- Часа три, не меньше.
- Не буду вам мешать. Читайте внимательно, вникайте, готовьтесь. В семь часов подадут ужин.
Человек в халате собирается уйти. Каспер его окликает:
- Постойте. Как мне к вам обращаться?
- Удо Шефер, доктор психиатрии и магистр парапсихологии, - растягивая губы особенно усиленно, отчего уши вздымаются к вискам, отвечает собеседник, после чего уходит, унося в пенсне уменьшенные копии Каспера.
Усевшись на табурет, Каспер читает.
Глава I. Что такое астральная проекция и как временно можно покинуть тело.
Всем нам известно состояние сна. Мы спим, но наше ментальное "я" в этот момент испытывает самые разнообразные приключения. Мы можем охотится на буйволов в саванне Восточной Африки, можем сражаться с сарацинами при войске Карла Великого... Возможности не ограничены. Но вольны ли мы выбирать то, что нам привидится в следующую ночь? Нет, большинство людей не способны заказывать образы сновидений. Сон увлекает нас, как неуправляемый водный поток.
Теперь перейдем к следующему вопросу. Можно ли назвать сон и астральную проекцию явлениями одного порядка? Можно, но с большой натяжкой. Астральная проекция отличается от сна тем, что при помощи воли и концентрации мы подчиняем себе беспорядочный поток видений.
Глава 5
В папке оказалось 72 страницы. Здесь была предыстория, уходящая в седую древность, рассказывалось о йогинах Индии и Тибета, об орфических ритуалах и средневековых мистиках. Далее перечислялись и разъяснялись различные способы входа в астрал. Подробно разбиралась методика "выкатывания" из тела, вращение, визуализация.
Свою квартиру на Фроэн-штрассе Каспер оставил. Он теперь жил здесь, в штаб-квартире Общества, в комнате с белыми стенами. Чаще всего его запирали снаружи, принося завтрак, обед и ужин. Иногда, просыпаясь, он видел в дверном окошке блеск пенсне Удо Шефера. Ему нельзя было просыпаться окончательно. В полудреме, на границе сна и бодрствования, он должен был применить прочитанные в инструкции методики. Стараясь не напрягать мышц, оставаясь неподвижным, он представлял, как поднимает одну руку, затем другую. Он раскачивал ими, постепенно увеличивая амплитуду. Пытался напрячь мозг, чтобы почувствовать усиленные вибрации по всему телу, которые, согласно инструкции, должны были выбить эфирную начинку из телесной оболочки.
Ничего не выходило. Он был близок к отчаянию. Зачем он на это согласился? Конечно же, ради безопасности. Форбек вежливо намекнул: если он отказывается, он идет тернистым путем Йохана Зорского. Если соглашается, ему вручают более надежные документы, он, так же, как остальные члены Аненербе, обеспечивается деньгами, продовольствием, и кроме того, если всё пойдет, как надо, его принимают ("чистая формальность, герр Шульце!") в ряды СС и присваивают воинское звание.
Мысль, что он работает на СС, даже в таком странном качестве, штатным сновидцем, отравляла относительный покой и сытость последних дней. Каспер убеждал себя, что он не принимает участия в погромах, его, слава богу, не вынуждают заниматься грязным доносительством. Мерзость, которую творят фашисты, не на его совести. И все же какой-то участок души противился внушениям. Он чувствовал себя запачканным. Может быть, как раз это и мешало сосредоточиться на технике и окончательно освоить выходы в другое измерение?
Он вспомнил слова Форбека: "Дорогой герр Шульце, всё, что вы видите вокруг - колонны военной техники, тысячи людей в мундирах, наш глубокоуважаемый фюрер и алые стяги, - всё это, так сказать, антураж, нудная, но неизбежная бутафория нашего общего сна. Я ведь говорил вам, я пробыл в горах Тибета около пяти лет. Всё это, между прочим, при денежной поддержке нелюбимых вами фашистов. В отдаленных тибетских монастырях мне посчастливилось говорить с мудрыми людьми. Я запомнил одно: что бы с тобой не происходило, знай: это лишь сон. Он может быть страшным, неприятным, раздражающим. Но это только сон, не более того. Поэтому отбросьте как можно скорее моральные предрассудки. Партия нацистов обеспечивает наши исследования, эти люди не чужды мистики, и меня это полностью устраивает. Всё остальное - их игры в войну, преследование евреев, полное пренебрежение законами экономики, - это, конечно же, глупость и безумие, но мы с вами умные люди, герр Шульце, поэтому мы будем стоять в стороне и заниматься тем, что нас больше всего интересует".
Это был лишь начальный пункт. После того, как он научится входить в астрал, он должен совершить самоубийство. Суицид во сне. Причем сделать это нужно целенаправленно, четко фиксируя в уме каждое свое действие и детали окружающей обстановки. По словам Форбека это и было новшеством, которое открыл Алексей Мудраков. Проработавший долгие годы в секретной лаборатории под управление профессора Гончарова, Мудраков понял, как стереть зыбкую грань между сном и так называемой реальностью. Нужно заставить эфирное тело совершить суицид. Это действие, значимое и разрушительное в рамках физического мира, в условиях астрала имеет, скорее, символическое значение. Вы как бы нарушаете целостность своей оболочки и своих пределов, после чего всецело смешиваетесь с нематериальной стихией сна. Та, в свою очередь, безбрежно растекаясь, растворяет, как концентрированная щелочь, кости и хрящи привычного нам, бренного мира. После этого сон и явь делаются неотличимы. Вы живете, забыв о существующих между ними границах.
Но и это действие - т.е. астральный суицид - было не окончательным. Это был переход к чему-то более важному. К чему, Касперу не сказали. "Терпение, герр Шульце, - улыбаясь одной стороной тонких анемичных губ, говорил Форбек, - придет время, и вы всё узнаете".
Глава 6
Прошло около месяца. За это сравнительно небольшое время ему удалось научиться многому. Первой далась техника ощупывания воображаемого объекта. Не открывая глаз, он представлял у себя в ладони спичечный коробок. Обыкновенные спички с фюрером на наклейке и надписью: "Deutsche Streichholzer". Острые грани и углы легонько впивались в изгибы пальцев, подушечка большого пальца поглаживала лицевую сторону коробка, чувствуя края наклейки. Затем он поворачивался набок и, переваливаясь через край кровати, выкатывался, как учили, из неподвижно лежащего тела. Оказавшись на полу, он поднимался и шел по комнате. Касался рукой прохладной стенки графина на тумбочке, выглядывал сквозь дверное оконце в коридор. Всё это в состоянии полудремы: ни сон, ни явь. Фиксировал возникающие ощущения, настроения. Восторг, чувство невесомости, усиленное сердцебиение, покалывание в ногах.
В дальнейшем под руководством Удо Шефера он пытался просочиться сквозь запертую дверь или стену. Нужно было оказаться в коридоре, пройтись по нему и увидеть, что за предмет положил доктор Шефер на подоконник. Он находил там то вилку, то пригоршню земли, то открытку с актрисой Кати де Наге. Кое-что из этого действительно существовало, но многое рождалось в голове Каспера.
6 августа 1940 года. Ночью был налет британских ВВС. Трясло даже в особняке на Брудерштрассе, хотя бомбы разрывались гораздо дальше. Больше всего пострадал район Крейцберг. Здесь в основном ютится рабочий люд. Особенно большие разрушения возле Котбусских ворот. Люди выносят из развалин домов покореженные кровати, кухонный скарб, обгоревшие матрасы. На лицах усталость, озлобленность. Рядом, в непострадавшем доме, из раскрытого окна надрывается радио. "Глотка Геббельса" - так берлинцы называют свои радиоприемники. Голос министра пропаганды клеймит ставленников мирового еврейства: западную буржуазию. Это они виновны во вчерашней бомбежке! Им не дает покоя великая Германия, обретающая, наконец, силы! При этом цена хлебной буханки на черном рынке, изготовленной в фермерской пекарне (не тот, что выдают по карточкам, рыхлый и водянистый, цветущий плесенью уже на следующий день), взлетела до пятидесяти рейхспфеннигов. Простаивая ежедневно по 12 часов у станка, рабочий концерна Фарбена получает 20-30 рейхсмарок в месяц. Много ли на это купишь?
Два полицейских из Охранного управления, вооруженные автоматами, ведут мужчину лет сорока. Поверх невыглаженного пиджака могендовид с обтрепанными углами. Глаза Каспера и того, кого ведут, встречаются. Каспер отводит взгляд, ему стыдно. Он чувствует себя на этом скорбном фоне чем-то неуместным. Сшитый на днях в ателье костюм-тройка с серым отливом, новая, из мягкого фетра шляпа модели Борсалино, нагрудный значок Вивельсбурга на лацкане с изображением черепа и эсэсовских молний... Фашистский щеголь! Он спешит свернуть в ближайший переулок.
На бульваре Курфюрстендамм, в доме Љ 4, квартира 12, его должны ждать. Он жмет кнопку звонка над медной табличкой: "фрау М. Петерс". Открывает ребенок, девочка. Тугие косы стянуты на концах резинками.
- Добрый день, я могу видеть господина Петерса? - спрашивает Каспер.
Ничего не отвечая, девочка открывает дверь шире и грызет ноготь. Каспер входит в темную прихожу. Вешалка с одеждой, лыжи в углу, жестяная ванна, повешенная на крюк.
- Куда мне пройти?
Палец девочки указывает на длинный коридор. Каспер идет, по бокам ряд дверей. Одна приоткрыта. Двое мужчин с испариной на лбу и в промокших майках с предельной серьезностью идиотов переворачивают на полу толстые железные листы. Делают они это, не прерываясь ни на секунду. Перевернут на одну сторону, затем на другую. От этого в коридор проникает мерный металлический лязг. Каспер идет дальше, останавливается перед дверью с серо-грязным пятном вокруг дверной ручки. На двери размашистая надпись мелом: "Господин Шульце, вам сюда".
Каспер входит. Гобеленовые шторы задернуты, полумрак. Поверх старого комода ажурная салфетка с фарфоровой статуэткой в виде размалеванной красотки с пышной юбкой и зонтом и шкатулка с эмалевыми бегониями на крышке. Каспер чувствует, как пол под ним раскачивается. Что это? Снова бомбят? Вряд ли, где же взрывы? Стараясь отделаться от посторонних мыслей, он открывает в комоде верхний ящик. Несколько пфеннигов, брошенных россыпью, небольшое фото в резной деревянной раме с молодым человеком в нательной рубахе и пилотке унтер-офицера, стоящего где-то на берегу реки. Каспер выдвигает ящик дальше, смотрит, что там, в глубине. Что-то завернутое в испорченную молью шаль. Он разворачивает шаль, находит пистолет "Вальтер", 6.35 миллиметров, здесь же обойма с патронами. Лязг железа за стеной не прекращается. Вставив обойму в пистолет, Каспер переводит рычажок предохранителя в боевую готовность. Приближается к зеркалу над комодом и мягко проводит ребром ладони по стеклу, стирая пыль. Открывает рот. Трепещут скользкие миндалины. Просовывает в рот прохладный, кисловатый ствол. Задумывается: "Что я делаю? Зачем? Ведь если я выстрелю... Это всё, конец!" Тут же понимает: он спит, всё не взаправду. Зеркало и комод тают, в руке, сжимающей рифленую рукоять, разочаровывающая пустота. Он дергает головой, окончательно просыпается. Пустой вагон эс-бана. За окном пробегают берлинские улицы. Лязг колес, убаюкивающее покачивание. Снова ничего не вышло! Он трясется за целостность своей телесной оболочки даже во сне! Ничего, он будет стараться. Никто его не торопит. Хотя, надо признать, покрываясь стыдливым румянцем до самых ушей, доктор Шефер время от времени робко напоминает: "Простите, господин Шульце, но господин фон Форбек интересуется, какие у нас с вами результаты". - "Ничего, подождете, - мысленно отвечает ему Каспер. - Не вы ли при каждом удобном случае напоминаете мне о терпении?"
Глава 7
Он сделал это в конце сентября.
Ночь. Холодный проливной дождь проникает струйками за воротник. Каспер взбирается на крышу многоэтажного здания недалеко от Ноллендорф-плац, приближается к краю. Внизу освещенная фонарями улица. Пенные потоки воды исчезают в решетках канализации. Это задняя часть дома. Почти вплотную к стене теснится железная решетка с заостренными прутьями. Ему не нужно совершать никаких акробатических трюков: если он прыгнет, то неминуемо налетит на решетку. Прутья прошьют его, как вертела. Он не решается сделать роковой шаг, медлит. За спиной шорох. Он оборачивается. Странная фигура, похожая на изломанную тень, притаилась на другом краю крыши. "Кто это?" - думает Каспер. И тут же длинная, быстро растущая рука молнией пролетает в воздухе. В руке трость, перевитая змеей. Точно такая же у Форбека. Трость толкает Каспера в грудь, обрубая тем самым всякие сомнения. Кувыркаясь, как тряпичная кукла, он летит вниз. В последний момент дает волю страху. Задержавшись в воздухе, плавно, словно обрывок папиросной бумаги, парит. Успевает взглянуть наверх. Кто-то стоит на краю крыши, наблюдает. Он решает, что всё должно закончиться прямо сейчас. Бесконечные суицидальные попытки делаются утомительными. Вновь обретя вес, он продолжает падение. Удар, боль. Сокрушив коренные зубы, одно из четырехгранных копий проходит сквозь обе щеки. Он трепещет, как лишенная головы куропатка. Кровь, смешиваясь с дождевыми каплями, бледнеет.
Часть вторая
Освоение новых территорий
Глава 1
Он просыпается, но не может открыть глаза. Интересно, почему? Поет хор. Звуки отдаются под потолком величественным эхом. Из этого он заключает: всё происходит в обширном помещении. Хор поет на церковно-славянском. Откуда-то он знает: это 118-й псалом, его исполняют во время поминальных служб. Что происходит? Где он? Удушливо пахнет ладаном. Басовитый голос нараспев произносит строки малой ектении. Рядом проходят люди. Он слышит шепот и осторожное шарканье, будто боятся кого-то потревожить. Сдавленный женский всхлип... Кто-то касается его рук, сложенных на груди, сухими губами. Плечи стиснуты перегородками... До него вдруг доходит: он в гробу! Да, это гроб, его отпевают! Кто-то наклоняется совсем низко, он чувствует запах одеколона "4711". Он знает: такой делают в Кёльне.
- Герр Шульце... - слышит он сиплый свистящий шепот. - Проснитесь, откройте глаза. Это я, Лабберт фон Форбек.
- Где я? - так же шепотом спрашивает он.
- Храм святителя Николая в Старом Ваганькове. Он, правда, сейчас на реставрации, но это не важно. Это Россия, герр Шульце, Москва.
- Я умер?
- Не вы, ваш предшественник. Откройте глаза. Проснитесь окончательно, это не сложно. Просто дайте своему телу приказ.
Он делает усилие, глаза действительно открываются. Горящее золотом паникадило, строгие лики икон, тусклый свет и потрескивание свечей. Служба продолжается.
- Сейчас начнется паника, - шепчет он. - Мне лучше лежать и не двигаться.
- Дорогой герр Шульце, вы никак не поймете. Вокруг вас не люди, это призраки. Поднимайтесь, мы должны уйти. Не бойтесь, никто не обратит на нас ни малейшего внимания.
- Значит, мы в России?
Форбек подносит к его лицу оправленное пластмассой зеркальце. Там отражается кто-то незнакомый: брюнет с нелепой, вздыбленной прической, напоминающей классический бобрик, над пухлыми инфантильными губами тупой угол усов, испачканных у кромки тональным кремом.
- Кто это?
- Вы. Точнее, ваше второе "я". Сейчас тысяча девятьсот восемьдесят третий год, герр Шульце. Поднимайтесь, мы не можем здесь больше задерживаться.
Он осторожно приподнимает голову, затем садится. Всё происходит точно так, как сказал Форбек: никто не замечает его чудесного воскресения. Он покидает гроб, стряхивает с пиджака несколько георгиновых лепестков. Он и Форбек направляются к выходу. Перед тем, как выйти, он успевает бросить взгляд назад. Размахивая дымным кадилом над пустым гробом и строго сводя к переносице брови, священник зычно произносит:
- Разреши, Господи, раба твоего Алексия нестерпимыя сея болезни и содержащие его горькия не-е-емощи...
Глава 2
Они идут по мостовой. Под ноги падают порыжевшие кленовые листья. Он замечает табличку на старом доме с флигелем: "Староваганьковский пер. 17". С каких пор он умеет читать по-русски? Форбек протягивает трость перед проезжающим такси. Они усаживаются в салон. Его спутник сразу же закуривает и открывает окно.
- Куда? - спрашивает водитель.
- Сивцев Вражек, дом шесть дробь два.
Водитель включает счетчик. Такси трогается.
- Мы вернемся назад?
- Куда?
- В Германию тысяча девятьсот сорокового.
- Спешите там оказаться?
- Не совсем, но мне интересно, сколько это продлится. То есть всё это. То, что вокруг. Как долго я буду ожившим покойником?
- Не торопитесь, герр Шульце, нас ждут увлекательные события. Хотя, не скрою, всё может развиваться в совершенно неожиданном направлении. И потом, разве вы не чувствуете? Мы в Германии.
- Не понимаю.
- В Германии, герр Шульце, в Третьем рейхе. Москва - это лишь верхний слой. Пена в кофейной чашке. Или слой облаков. Представьте: мы - гиганты, наши ноги на твердой почве, то есть в Германии, а голова в плотном слое атмосферных испарений, в котором угадываются контуры Москвы, точнее нашего с вами представления о ней. Вот что нам предстоит сделать. Сейчас мы войдем в дом Алексея Павловича. Там у него мать, премилая старушка. Нужно отыскать топографическую карту сна.
- Карту сна?
- Именно. Сон - это отдельная реальность. Если хотите, отдельная планета. Ее ландшафт причудлив и может меняться по неизвестной нам прихоти, но он существует. В последние свои годы, насколько знаю, покойник начал набрасывать карту сновидческих континентов, островов, отлогостей и предгорий. Карта далеко не полная, всего лишь отдельные зарисовки. Но мы с вами должны ее заполучить.
- Она спрятана?
- Да, это закрытая информация, не для посторонних глаз.
- Это нужно Третьему рейху?
- Это нужно нашей организации, герр Шульце. В конечном итоге я и вы тоже должны быть в этом заинтересованы. От этого зависит наша с вами работа. Точнее дальнейшее ее финансирование. Поэтому я прошу вас: помочь мне раздобыть карту любыми путями. Я могу на вас рассчитывать? Что же вы умолкли? Не хотите рисковать?
- Вы вполне можете на меня рассчитывать, господин оберштурмбаннфюрер.
- Ну вот, гораздо лучше! - говорит Форбек, выдвигает в дверце пепельницу, переполненную смрадными окурками, и тут же подносит огонь зажигалки с к следующей сигарете.
Стоило ему только на миг отвернуться, как тут же Форбек исчез. О нем напоминал только рассеянный по салону дым.
- Извините, куда девался господин, который только что был здесь? - с беспокойством спрашивает он таксиста.
- Какой господин? Я никого не видел.
Тесная прихожая с тумбочкой, телефоном и вазой в которой покоится расческа. На стене отрывной календарь с бельевой резинкой, удерживающей верхние листы. С кухни доносятся звуки радиоприемника: передача "Мелодии прошлых лет". Узкая ковровая дорожка с проплешинами ведет к застекленной двери. Это комната Алексея.
На стене плакат, приклеенный кусочками изоляционной ленты. Фильм "Ностальгия" Тарковского, в главной роли изрядно постаревший Иоахим Готтшалк. Полка с книгами: Декарт, Платон, собрание сочинений Жюля Верна... Отодвинув от стены кровать, он поддевает лежащим на подоконнике кухонным ножом с потемневшим, обломанным на конце лезвием половицу. Просовывает руку в темное отверстие. Пальцы обклеивает паутина. Рука нащупывает покатый бок тубуса с шершавым кожаным покрытием. Он извлекает его наружу. Внутри, свернутая в рулон, плотная ватманская бумага. Карта сна! Он внимательно рассматривает карандашный рисунок, далеко не завершенный, заполнена только четверть листа. Очертания материков, исчерченных венозной системой рек, названия затейливым шрифтом: Цвург, Валавия, Дрейфующая Забавная Котлета... Острова: Трехрукого Стропальщика, Лайо-Лайо-Лайо (примечание: имеет свойство менять очертания, превращаясь в полуостров; в этом случае его название Шух)... Океаны и моря: Кипящий, Гладкое, святого Леонида Натальевича (примечание: иногда просачивается сквозь узкую скважину на дне диаметром 8.3 см, оставляя после себя глубокий котлован; через некоторое время может вновь появиться через эту же скважину; когда море уходит, сквозь скважину, на расстоянии примерно 1.2 км можно разглядеть дополнительный материк, я дал ему название Макадия).
- Как ты мог это сделать?! Как ты мог?! Дрянь! Ничтожество!
Говоря это злобным шепотом, плохо причесанная старуха, одетая в две кофты, бьет его сухими ладонями по щекам и теснит в угол комнаты. Ее губы пляшут, как от паркинсоновой болезни, то презрительно сжимаясь куриной гузкой, то растягиваясь и выворачиваясь наизнанку, обнажая нежно-розовое основание челюстных протезов. Он не знает, как от нее отделаться.
- Ты всю жизнь был нашим позором! Я не говорила, но это ты свел в могилу отца! Ты! Казалось бы, нашел хорошую должность, так сиди и делай, что говорят. Нет! Нам скучно! Подайте нашему дефективному сыночку на задницу приключений! Мелкая ничтожная дрянь! Навозный жук! Ты всегда был готов предать дело настоящих, закаленных боями и невзгодами ленинцев!
Снова удары и теплые брызги слюны.
- Ты отдашь мне эту карту! Слышишь?! Отдашь или положишь на место! Думаешь, тебе удастся ею воспользоваться?! Черта с два, Лешенька! Я позвонила, куда надо, сейчас за тобой приедут! Жди!
Птичьими пальцами старуха вцепляется в тубус. Он тянет его к себе, отталкивая старуху в другой конец комнаты. Довольно ловко для своего преклонного возраста она тут же вскакивает и бежит к нему с силой и решимостью взбесившейся верблюдицы. Он вытягивает вперед трость и тычет ее концом в дыхательную ямку старухи. То же самое когда-то проделал Форбек. Удивительно, но в его руке точно такая же трость, брюки в тонкую серую полоску, элегантные туфли. Он собирается найти зеркало, чтобы посмотреть: кто он? Время не терпит. Старуха кажется неукротимой. Он бьет ее костяным набалдашником. Она становится гладильной доской в форме крокодила, он находит ножницы и начинает торопливо вспарывать мягкую обивку в цветочек. На миг его охватывают сомнения. "Что я делаю?! - ужасается он. - Это моя мать!" Он понимает, что это нелепо и абсурдно, но чувство вины, пока он кромсает обивку деревянного крокодила, не отпускает.
Во дворе перед домом, по наваленным возле стен сугробам со следами собачьих экскрементов и заледеневшей мочи он бежит, спасаясь от преследователей. Он знает: это агенты КГБ, им нужна карта. Он дергает на себя ржавую решетку перед входом в бетонную коробку бомбоубежища, расписанную примитивными каракулями оскорбительного характера и матерными словами. На ступенях осколки бутылок, поношенная обувь, труп голубя. Он сбегает вниз. Последняя ступенька. Ноги по щиколотку тонут в студеной воде. Он идет дальше, ничего не разбирая в темноте, и внезапно проваливается по грудь. Дыхание перехватывает от жгучего холода. Сзади вкрадчивые и зловещие голоса:
- Леша, куда бежишь? Все равно ведь найдем.
- Алексей Павлович, идите к нам.
- Мы ничего вам не сделаем. Честное слово.
- Вернитесь, Алексей. Отдайте нам то, что вы взяли.
По стене ползет пятно фонаря. Еще немного, и оно упрется в его лицо. Он идет дальше, вода подбирается к шее... Набрав в грудь воздуха, подгоняемый страхом, он ныряет в ледяную глубину.
Особняк на Брудерштрассе. Каспер идет по коридору. Потоки теплого солнечного света широко и обильно льют сквозь окна, оставляя на стенах и полу ослепительные параллелограммы. Это весьма кстати: Каспер греется в лучах, он все еще ощущает в костях холод подвальной воды. Издали его встречают бодрые огоньки в пенсне доктора Шефера:
- Проснулись, господин Шульце? Прекрасно! Двенадцать часов крепкого здорового сна! Пройдите, пожалуйста, в комнату переговоров. Вас дожидается господин фон Форбек. Я пока распоряжусь подать кофе.