Теннисонъ А. : другие произведения.

Ланселотъ и Элейнъ

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Ланселотъ и Элейнъ

   Элейн прекрасная, Элейн, достойная любви,
  
   Элейн, лилея-дева Астолата,
   Хранила в горнице своей, в высокой башне, обращенной на восток,
   Священный Ланселота щит; вначале
   Она его поставила туда, где утра самый ранний луч
   Его коснуться мог и блеском отраженья разбудить ее;
   Потом, страшась и ржавчины и пыли, для него из шелка сшила
   Чехол, на коем нитями цветными
   Перевела эмблемы все, что были на щите, и каждой подбирала
   По цвету нити, и, по собственному разуменью
   Их обвела причудливой каймой из веток и цветов,
  
   И желтозобого прибавила птенца в гнезде. Но всеж
   Довольно не было и этого, но день за днем, домашних
   И доброго отца оставив, поднималась в башню на востоке,
   И за собой засовы запирала, и чехол снимала, чтобы непокрытый щит
   Читать как книгу, то таинственное находя истолкованье
   Какому либо символу, то сочиняя повесть для самой себя
   О каждой из зарубок, что оставил меч, и каждой из царапин,
   Копьем проделанной в поверхности щита, пытаясь угадать,
   Когда и где то было: здесь вот свежий след удара,
   А тот - десятилетней давности; вон та отметина - от битвы в Каэрлиле,
   Вот эта - от сражения в Каэрлеоне; в Камелоте
   Был этот нанесен удар, и, милосердный Боже! что за мощь
   Была в ударе этом! А здесь железко щит пронзило,
   Чуть было не убив, но Бог сломил копье могучего врага
   И из седла его низверг, и спас героя; так
   Она жила в своем воображенье.
  
   Но как случилось, что к лилее-деве добрый Ланселотов щит
   Попал, когда она и имени его не знала? Он его оставил
   У ней, когда отправился сражаться ради бриллианта
   На Бриллиантовый Турнир, устроенный Артуром,
   И получивший это имя, потому что бриллиант был призом.
  
   Зане Артур, задолго до того, как был венцом увенчан королевским,
   Блуждая в бездорожных государствах Лионесса,
   Забрел в ущелье, где над черным озером седой стоял валун.
   И ужас жил близ озера в тумане, что к стенам ущелья льнул: зане два брата
   Здесь сошлись в бою, и был один из них король;
   Но имена их позабылись; каждый брата насмерть поразил одним ударом;
   И оба пали, и с тех пор долина стала страшной; там они лежали,
   Покуда плоть их не истлела, обнажая кости,
   А те - не слились цветом с тем лишайником, что покрывал ущелья стены;
   На бывшем короле венец остался, в нем сияли бриллианты:
   Один над переносьем, и по четыре - по бокам.
  
   И вот Артур, в том месте пробивая путь через туман, при лунном свете,
   Нечаянно ступил на тот скелет венчанный, череп отделился
   От шейных позвонков, и с черепа корона
   Скатилась в луч луны, и камни при круженье
   Сверкали, словно ручеек, что к озеру спешил,
   И прыгнул вниз Артур с утеса каменистого и подхватил венец,
   И возложил себе на голову, и в сердце слышал шепот:
   "Вот, так и ты однажды станешь Королем".
  
   Поздней, уже взойдя на трон, он вынул камни из венца,
   И показал их рыцарям, сказав: "сей драгоценный дар,
   Мной найденный по Божьей милости, принадлежит не Королю, но королевству
   На потребление благое всем: и посему отныне
   Пусть каждый год турнир бывает ради одного из них: зане
   В девятилетнем испытанье надлежит узнать нам, кто средь нас
   Сильнейший, и подняться в мастерстве владеть оружьем
   И крепости мужской, доколе не изгоним
   Язычников, которым, по словам иных, принадлежит за нами править,
   Чего да не допустит Бог" он так сказал, и восемь лет прошло,
   И восемь провели турниров, и за годом год победу Ланселот
   Одерживал и получал алмаз, желая Королеве подарить их все,
   Когда их все стяжает; но намеренье храня ея воображенье
   Вдруг этим даром поразить, о том не проронил ни слова.
  
   И ныне главный, самый крупный и последний бриллиант, -
   Когда Артуров двор собрался у реки на площади, теперь
   Величиной превосходящей все иныя в мiре, - в Камелоте на турнире
   Король поставил призом, и когда приспело время, Гвиневере
   Он молвил (Государыня была больна): "Недуг,
   Ваш столь велик, о Королева, что не в силах Вы придти
   Увидеть эти схватки славныя" - "О да, мой властелин, Вы знаете об этом" -
   "Тогда", он отвечал, "Вы дивныя пропустите деянья Ланселота,
   Его искусства воина-единоборца, зрелище, столь милое для Вас". И Королева
   Взгляд подняла и томно задержала
   Его на Ланселоте, рядом с Королем стоявшим. Он же,
   Подумав, что прочел значенье взгляда этого: "Со мной останьтесь,
   Болею я; моя любовь превыше тысячи брильянтов", согласье дал;
   И сердце, верное малейшему желанью Королевы
   (Хотя весьма желал он завершить историю брильянтов
   И полное собрание преподнести ей в дар, как замышлял он изначала)
   Его понудило сказать противно правде: "Государь,
   Моя былая рана все еще не исцелилась и в седло
   Мне не дает подняться"; и Король ему взглянул в глаза, потом
   На Гвиневеру, и ушел. Едва он вышел, вдруг сказала Королева:
  
   "Укор Вам, сударь Ланселот, весьма большой укор!
   Зачем Вы не пошли в турнире этом биться? Враждебна к нам
   Из рыцарей почти что половина, а в толпе
   Пойдут глухие толки: "Вот безстыдники, что развлекаются привольно,
   Пока далеко наш Король, исполнен веры!" Ланселот,
   Тем оскорбленный, что солгал впустую, отвечал: "Вы столь благоразумны?
   Благоразумием таким не обладали Вы тем летом,
   Когда впервые, Государыня моя, меня Вы полюбили. На толпу
   Вниманья обращали Вы не больше, чем на мириады
   Кузнечиков в траве, которых каждый голос льнет к травинке каждой,
   И каждый голос есть ничто. А что до рыцарей, безспорно
   Легко добиться мне от них молчанья. И ныне ж преданность моя
   Законной признана у всех: немало бардов, в мыслях не держа дурного,
   Связали наши имена в своих поэмах, - Ланселот, отваги цвет
   И Гвиневера, перл красы: и наши рыцари в застолье
   Союз меж нами обязали клятвой, и Король меж тем
   С улыбкой слушал. Что же? Нечто большее произошло? Артур
   Обмолвился о чем то? Иль Вы сами, утомясь моим служеньем
   И верностью, отныне верной быть желаете непогрешимому супругу?"
  
   Она, пренебрежительно вдруг улыбнувшись, отвечала:
   "Артур, мой господин, Артур, непогрешимый Государь,
   Столь страстное стремленье к совершенству, - мой благой владыка -
   Но кто взирать на Солнце в небесах способен?
   Он никогда не упрекнул меня и словом,
   Он никогда не углядел и проблеска моей неправды,
   Ему нет дела до меня: сегодня лишь впервые
   Тень подозрения в его глазах мелькнула: видно,
   Какой то негодяй, везде свой нос сующий, постарался перед ним - ему же
   Есть дело только до фантазий, что его пленили с головою -
   До Круглого Стола, обетов непосильных, что как узы
   Он налагает с тем, чтоб и другие сделались как он; но для меня, мой друг,
   Тот во грехе погряз, кто без пятна греха:
   Ведь любящий меня земли хоть где нибудь коснуться должен:
   Раскрашивает ярко небо солнце, стоя низко над землею;
   Я Вам принадлежу, а не Артуру, - кроме разве, как Вы знаете, законно.
   И посему послушайте мои слова: подите на турнир:
   Трубою крошечной зудящий гнус разбить способен
   Мечты в сладчайший миг; а голос черни может здесь
   Гудеть необычайно громко - мы их презираем, но они и жалят".
  
   И Ланселот ответил, рыцарства глава:
   "С каким лицом теперь, когда предлогом я отговорился,
   Я в Камелот явлюсь, о Королева, перед Государем,
   Который слово свое чтит почти как Бога?"
   "Да", сказала Королева,
   "Высоконравственный младенец, неспособный править,
   Иначе б он не потерял меня: но слушайте, коль мне
   Дано сообразить решение для Вас: мы слышали, что говорится всюду,
   Что падают мужи еще до первого касанья Вашего копья, лишь узнав,
   Что перед ними Ланселот; победа достается имени: так скройте
   Его, неузнанным ступайте. И победите! Вот Вам поцелуй залогом верным
   И искренний наш Государь тогда признает право
   В предлоге Вашем, о мой рыцарь, - ради вящей славы;
   Ведь искренним его зовем мы, но Вы знаете его прекрасно, -
   Охотника страстней за славой нет на свете, славу
   Он рыцарей своих премного больше любит собственной: в его глазах
   Она его деяний оправдание являет: так вернитесь же с победой".
  
   И сел стремительно в седло сэр Ланселот, сердясь
   Сам на себя. И, не желая быть увиденным, сошел с наезженного тракта,
   Пустился по тропе в траве зеленой, где едва виднелся след,
   И меж холмов уединенных, весь уйдя в задумчивость, с дороги сбился;
   Но вот, в конце концов, заметил он под легкой тенью плиты
   Дороги, что вилась, петляя, к Замку Астолат, чьи башни,
   Закатным с запада огнем озарены, вздымались на холме далеком
   Туда приехал он и протрубил в привратный рог,
   И вышел старец, мириадами морщин покрытый и немой,
   И ввел его в жилище, и оружье снял; и Ланселот
   Дивился мужу безсловесному, и выходя он встретил властелина Астолата,
   И крепких двух его сынов - сэра Лавейна с сэром Торром,
   Что шли ему навстречу через замка двор; за ними следом
   Ступала дева-лилия, Элейн, Барона дочь; но мать их не была
   Тогда меж ними; нечто вроде легкой шутки пробежало среди них,
   И смех, который смолк, когда великий подошел к ним рыцарь;
   Тогда сказал властитель Астолата: "Из каких краев
   Ты прибыл, гость? Под именем каким живешь ты
   В устах людских? Зане по стати и манерам
   Твоим мне угадать в тебе не трудно тех вождя, второго по Артуре,
   Кто есть в Артуровых палатах. Короля я видел:
   Все ж остальные, Круглый Стол его, хотя известны мiру, незнакомы мне".
  
   И Ланселот ответил, рыцарства глава:
   "Известен я, и из палат Артура, и хорошо известен
   Мой щит, что здесь со мной к несчастью только.
   Зане я еду в Камелот, чтоб незнакомцем биться на турнире за алмаз,
   Об имени моем не задавайте мне вопроса - после
   Его узнаете вы, - что же до щита, - я вас прошу мне одолжить,
   Коль есть у вас, щит без герба, иль если нет, то пусть хотя бы он моим не будет".
  
   Ему сказал тогда властитель Астолата: "Вот он, Торров щит:
   Сэр Торр, мой сын, разшибся в первой схватке,
   И оттого, свидетель Бог, еще безцветен щит его, и можешь
   Ты взять его". И прямодушный Торр прибавил: "Да,
   Раз уж я сейчас носить его не в силах, ты возьми его, пожалуй"
   И разсмеялся тут отец его и молвил: "Сэр Невежа, фу!
   Так отвечать ли должен благородный рыцарь?
   Прости ему! Но вот Лавейн, мой младший сын,
   Он полон до краев здорового задора, он собрался на турнир
   Сразиться за алмаз и выиграть его, и привести сюда, -
   И все в какой то час, - и им украсить золотыя пряди
   Вот этой барышни, и тем ея упрямство троекрат умножить".
   "Нет, батюшка, о нет, меня ты не срами
   Пред этим добрым рыцарем", ответил юноша Лавейн,
   "Из ничего. Конечно, я лишь Торра подразнил: он выглядел таким угрюмым,
   В обиде, что не сможет ехать: шутка то была, не боле!
   Зане, девица эта, рыцарь, видела во сне,
   Что некто в руку ей вложил алмаз, но камешек ладонь не удержала,
   Он выскользнул и выпал в некий пруд иль в струи
   Колодца замка; я сказал тогда, что если я за ним отправлюсь и его добуду
   В сражениях (но только в шутку, в шутку между нами),
   Хранить ей надо будет камень понадежней. Я шутил.
   Но всеж, отец, позволь мне, коль захочет этот благородный рыцарь,
   Поехать вместе с ним: победы не стяжаю, но все силы
   Я приложу на то, чтоб ее добиться: пусть я юн, но постараюсь всяко".
  
   "Тем ты окажешь милость мне", ответил Ланселот,
   С улыбкой быстрою, "своей подмогой дружеской среди холмов
   Высоких здешних, меж которых заблудился я; я буду рад
   Тебе как другу и вожатому; и ты добудешь этот бриллиант, - я слышал,
   То камень знатный и прекрасный, - если сможешь победить,
   И этой барышне отдашь его, когда захочешь".
   "Тот знатный и прекрасный бриллиант", прибавил в простоте сэр Торр,
   "Для королев, не для простых девиц". И та, что глаз
   Не отрывала от земли, Элейн, свое услышав имя, точно погремушку
   В их разговоре, вспыхнула легко от легкого пренебреженья
   Пред рыцарем чужим, а он, исполнен вежества и нелукаво глядя на нее,
   Так отвечал: "Когда б прекрасное давалось лишь прекрасным,
   И между ними - только королевам, тогда б невежливо-нелепым
   Мое сужденье было бы, ведь я считаю, что девица эта
   Носить достойна самый драгоценный камень на земле,
   Не разрывая уз подобного с подобным".
  
   Он рек и замолчал: Элейн, лилея-дева,
   Медовым покоряясь нотам в голосе еще до взгляда
   Ответного, тогда взглянула и прочла его черты.
   Великая греховная любовь, что к Королеве он питал,
   Сражаясь с той любовью, что он питал к владыке своему,
   Его лицо суровила тяжелой преждевременной печатью.
   Иной, греша в таких высотах, с звездой и розой
   Востока, запада и всей вселенной, от того бы лишь лоснился,
   Но Ланселоту нрав его нередко был врагом, и возставая, увлекал
   В безлюдье в пустоши, и там, в боренье мучалась душа его живая.
   Но и следы тяжелой этой битвы не затмили мужа в нем,
   Добрейшего из всех, кто среди дам трапезовал в палатах,
   И благороднейшего, пред ея представшего глазами. И пусть ссуровлен
   И возрастом ее старее более, чем вдвое, и с рубцом
   Старинным от меча удара на щеке, загорелый, огрубелый,
   Ея глазам предстал он, и она в него влюбилась
   Любовью, что была ея предназначеньем в жизни.
  
   Тогда великий рыцарь, баловень двора,
   Любимый дамами, любви достойнейшими, в грубый зал
   Вошел во всем изяществе, под маскою его полупрезренья не тая
   Как будто б снисходя в минуту эту с высоты,
   Но добрым мужем между ровни: и наилучшее из яств и вин,
   И добрую беседу подали ему хозяева под песни менестрелей. Много
   Они хотели знать про двор и Круглый Стол, и Ланселот
   С охотой и готовностью на все вопросы отвечал; когда же
   Они коснулись словом Гвиневеры, вдруг заговорил
   О безсловесном человеке и услышал от Барона,
   Что десять лет назад его язычники схватили и отрезали язык.
   "Он вызнал замысел их злобный захватить мой дом и упредил
   Меня, они же изувечили его, поймав; но я и сыновья, и крошка-дочь
   Бежали от полона или смерти и скрывались в тростнике
   Здесь у большой реки в жилище лодочника. Смутным
   То время было, до тех пор, пока наш добрый Государь
   Вновь не сломил язычника в сраженье на холме Бадоне".
  
   "О там, великий господин, сомнений нет", сказал Лавейн, влекомый
   Всей силой юной страсти, сладкой и внезапной
   К величью в старших, "ты сражался. Разскажи нам -
   Ведь мы живем тут обособленно - все, что тебе известно
   О славных войнах Короля Артура". И ответил Ланселот
   Разсказом полным, быв с Артуром рядом в битве целый день
   За белым устьем яростного Глема; в четырех тяжелых битвах
   На берегу у Дугласа; в бою у Бассы; также о войне, гремевшей
   На темных склонах в Келидонской чаще; а потом
   У замка Гурнион, где славный Государь надел на панцирь
   Лик светлый Богородицы, что вырезан был в изумруде
   Подобьем солнца с серебристыми лучами, что вздымался
   Его дыханью в такт; еще в Каэрлеоне был подмогой Государю
   Он сам, когда могучим ржаньем яростного Белого Коня
   Был сотрясаем каждый золоченый парапет; и в Агнед-Катрегонионе, выше,
   И ниже, на Трат Треройта пустых песчаных берегах,
   Где много пало нехристей; "А на горе Бадоне сам
   Я видел Короля главой всех рыцарей своих в атаке,
   И все его солдаты восклицали "За Христа с Артуром!",
   И сокрушили идолопоклонников; и видел я потом,
   Как встал Артур на груде тел высокой, от конца пера до шпор весь красен
   Как солнце на восходе, от крови языческой и, увидав меня,
   Воскликнул мощно: "Сломлены они, разбиты!"
   Зане Король, в делах домашних пусть и мягок, и не ценит
   Побед в потешных наших войнах - на турнирах, -
   И так, когда собьет его наш рыцарь Круглого Стола, Король смеется
   И говорит, что рыцари его его достойней - в той войне, однако,
   С язычниками Божий огнь переполнял Артура: никогда
   Ему подобного я не видал: на свете нет вождя
   Его величьем равного".
   Когда слова такия молвил Ланселот,
   Сердечку своему лилея-дева прошептала: "кроме Вас,
   Великий и прекрасный господин"; когда от дел войны
   Он перешел к забавным случаям - придя в веселое расположенье духа,
   Однако благородно и достойно - от нее не скрылось все же,
   Что, в миг, когда улыбка умирала на устах его, туман
   Суровой грусти черт его касался, и лилея-дева отогнать, как будто
   На страже чуткой, всякий раз пыталась и развеселить, и вдруг
   Сиянье нежности в нем разлилось врожденной и развитой
   Придворными манерами; и думалось Элейн, что все оно врожденно
   И что, быть может, - для нее одной. И ночью до утра
   Его лицо пред нею оживало, так, когда художник
   Лицо разглядывает, помощью небесной одолев все затрудненья и преграды,
   Всего за ними обретает человека и рисует так его, что в очертаньях
   И красках жизни и ума и для потомков полным яркой жизни
   Его лицо является; так перед нею рыцаря лицо живое,
   В сиянье мрачном, говоря среди безмолвья, всяческого благородства
   Исполнено, прочь отгоняло сон, и наконец, едва забрезжил день,
   Она поднялась, то ль оправдываясь, то ль себя обманывая мыслью,
   Что должно с милым ей Лавейном попрощаться. Будто в страхе
   За шагом шаг она спускаться начала по лестнице, всечасно замирая:
   И вдруг услышала, как во дворе сэр Ланселот кричит:
   "А щит, мой друг, где он?", и внутрь вошел Лавейн,
   Когда она из башни выходила. Во дворе, оборотясь лицом к коню
   Могучему и гордому, сэр Ланселот стоял и гладил шелковистое плечо,
   И что то бормотал сам про себя. Она, почти завидуя той ласке,
   Поближе подошла и встала. Он взглянул, и с удивленьем большем,
   Чем если б семеро напали на него, увидел пред собою деву
   В росистом свете. И в мечтах не виделась она ему такой прекрасной.
   И словно бы священный ужас на него нашел, зане безмолвно
   Она стояла, и его приветствию не внемля, взора не сводя в восторге
   С его лица, как будто с лика Господа. Внезапно охватило
   Ее желанье буйное, чтоб он надел ея знак милости на бой турнирный,
   И в сердце одолев мятеж, она его о том просила: Господин
   Сиятельный, хоть имени я Вашего не знаю, но охотно верю,
   Что это имя благородно, благородней всех - хотите ль Вы надеть
   Знак милости моей в турнире этом?" "Нет", промолвил он,
   "О милая сударыня, ведь никогда я не носил в турнирной схватке
   Какого либо знака дамской милости. Таков уж мой обычай,
   Он всем известен, знающим меня". "О да, пускай", ответила она,
   "Тогда с моим само собой, что меньше вероятности узнать,
   Мой благородный господин, Вас тем, кто знает Вас". И он
   Ея совет со всех сторон разглядывал в уме и, верным обретя,
   Ответил: "Верно, милое дитя. Его надену я. Что он такое?"
   И молвила она: "рукав мой алый, жемчугом обшитый" и за ним сходила:
   И Ланселот ея рукав на шлем свой повязал, сказав с улыбкой:
   "Доселе никогда ни для одной девицы средь живущих я не делал столько",
   И кровь ей бросилась в лицо и радостью ее согрела всю; и тотчас
   Отхлынула, и щеки побледнели пуще прежнего, когда Лавейн
   Вернулся со щитом, не украшенным еще гербом, принадлежавшим брату,
   И Ланселоту подал, тот же собственный свой щит отдал Элейн:
   "Дитя мое, мне окажите милость, у себя храня мой щит,
   Пока я не вернусь". "О, это милость для меня", ответила она,
   Второй уж раз сегодня. Я Ваш стремянной". На это ей Лавейн
   Сказал, смеясь: "Лилея-дева, я боюсь, что здешний люд
   Без шуток назовет тебя лилеей-девой, и поэтому позволь мне
   Вернуть живыя краски твоему лицу; один, два, три - теперь
   Ступай в постель", и он поцеловал ее, а Ланселот
   Ей руку целовал, и с тем они пустились в путь; она же постояв еще минуту
   Затем к воротам подбежала вдруг, и там -
   С лицом серьезным, вкруг которого златыя развевались пряди,
   Еще от поцелуя брата розовым огнем горящим -
   И долго медлила в воротах, стоя близ щита
   В молчанье глядя, как вдали сверкают их доспехи,
   Доколь они в низину не спустились под холмами.
  
   Тогда она к себе поднялась в башню, взяв с собою щит,
   И там его хранила и жила воображеньем.
  
   А новые товарищи меж тем уже скакали
   Далеко по хребтам холмов, протяжных, голых, к месту,
   Где, как известно было Ланселоту, некий рыцарь жил недалеко от Камелота,
   Уж сорок лет отшельником, от молитвы отвлекаясь лишь к трудам
   Тяжелым, от которых возвращался вновь к молитвам. Так своим трудом
   Он в белых скалах вырыл церковь и палату на столпах могучих,
   Подобную пещере средь утесов возле моря - и еще в ней были кельи
   И кладовыя, светлыя и чистыя: зеленый свет с лугов медвяных под горой
   Живой входил под кровли млечно-белыя; и нежныя осинки на лугу
   И тополя давали шелест, словно шелест струй.
   Туда два рыцаря свернули и заночевали там.
  
   Когда же новый день возстал из под земли, и тени
   От красного огня разсвета пробежали по пещере,
   Они поднялись, выслушали мессу, преломили пост и поскакали дальше;
   И Ланселот тогда словами: "Слушай, но храни в секрете мое имя,
   Твой спутник - Ланселот Озерный", изумив, смутил Лавейна,
   Чья жажда поклоненья, сердцу юному и верному дороже
   Хвалы и славы собственной, позволила ему пробормотать всего лишь:
   "В самом деле?" и после прошептать: "Великий Ланселот".
   Но наконец, дыханье обретя, он отвечал: "Я видел одного,
   Да одного - а есть еще другой, наш истый Государь,
   Пендрагон грозный, королей Британии Король,
   Да будь он здесь - и порази меня мгновенно слепота,
   Я б мог с гордостью сказать: я видел!"
  
   Так вымолвил Лавейн; когда ж они оград достигли,
   Близ Камелота на лугу, то взгляд его промчался по рядам,
   Усеянным народом полукружью, подобным радуге, упавшей на траву,
   И наконец, сошелся с ясноликим Государем, - он сидел,
   Одет в парчу багряную и узнаваем без труда, поскольку на его венце
   Лежал златой дракон, и с плеч по мантии ее спускался, извиваясь,
   Дракон из нитей золотых, а позади него со спинки трона деревянной
   Два позолоченных дракона нисползали на подручья,
   Тогда как их резная братия тела сплетала безконечными узлами
   И складками по спинке всей, и исчезала средь иных резных рисунков
   Затейливо и плавно - так нежна была работа,
   А в балдахине дорогом над головой Артура
   Сиял огнем искристым бриллиант последний безымянного монарха.
  
   И Ланселот ответил юному Лавейну, говоря:
   "Меня зовешь великим ты: в седле держусь я крепче,
   Мое копье верней, но много молодежи ныне подрастает,
   Они сравняются во всем со мной и встанут выше; а во мне
   Величья нет, лишь некий дальний отзвук
   Величья, чтобы точно мне напоминать: я не велик.
   Вот настоящий муж". И на него во все глаза Лавейн
   Глядел, как будто бы на порожденье чуда; и тотчасже
   Взыграли трубы; и рыцари на сторонах обеих, -
   И те, что нападали, как и те, что защищали поле схватки,
   Копье приняв наперевес, дав шпоры скакунам, стремительно помчались,
   Сошлись на середине поля и с такой свирепой силой,
   Что далеко в полях мог человек почувствовать - когда
   Остался кто в тот день в полях, - как от удара задрожала
   Земля, и слышать звон оружия, подобный грому.
  
   И Ланселот немного подождал, пока ему не стало ясно,
   Кто здесь слабее, и тогда пустился в схватку против
   Сильнейшего: и надо ль говорить о Ланселоте
   В сиянье славы! Был ли тут король, иль герцог, или князь,
   Граф иль барон - всяк, кого его копье задело, падал из седла.
  
   Но в поле Ланселота родичи среди собратьев
   По Круглому Столу, что защищали поле, - крепкие мужи,
   Разгневанные тем, что посторонний рыцарь
   Творит деянья вровень с Ланселотом и едва ли не превыше;
   И рек один другому: "Посмотри! Что он такое?
   Я не о силе только говорю, но об изяществе и гибкости его!
   Не Ланселот ли это?" "Но когда же Ланселот носил
   Знак чьей то женской милости в турнире? Его обычай не таков,
   Насколько нам известно, знающим его". "Но что
   Тогда?" "Кто он тогда?" и бешенство нашло на них,
   Желанье страстное и жгучее воздать за родственное имя Ланселота
   И славу, покрывавшую их всех одним покровом.
   И копья наклонив и шпоры дав коням, под ветром,
   Что перья на их шлемах преклонил назад, они помчались
   Одним порывом на него, как бурная волна в просторах Северного моря,
   Блестящая, возносит вверх своим зеленым телом
   Бурунов гребни, что курятся в небо, и бросает их на барк,
   И опрокидывает барк и кормчего, так и они свалили Ланселота
   С его конем; от одного копья конь охромел, копье другое
   Пронзило панцирь Ланселота, и железко
   Пройдя меж ребрами его, там обломилось и застряло.
  
   И сэр Лавейн тогда явил достойный образ преклоненья;
   Он рыцаря, прославленного долгой славой, положил на землю
   И скакуна его подвел туда, где Ланселот лежал,
   И тот, в поту от боли, сел в седло и думая, что в силах
   Еще он биться и терпеть, и с радостной подмогой прочих,
   Его сторонников, - хотя сродни казалось это чуду
   Для тех, кто бился вместе с ним, - отбили родичей его и Круглый Стол,
   Всех, до единого, кто защищал турнира поле прочь к ограде;
   И трубы грянули, награду возвещая присужденною тому,
   Кто был под алым рукавом, обшитым жемчугом; и все
   Те рыцари, что бились вместе с ним, вскричали:
   "Иди же и возьми свою награду, - бриллиант", но он
   Ответил: "Бриллиант! Не надо мне брильянтов! Ради Бога,
   Немного воздуху! Не стСю я сейчас награды, ведь моя награда - смерть!
   Я ухожу отсюда, вам же всем велю: не следуйте за мной".
  
   Он рек и скрылся с поля вдруг, с Лавейном юным
   В ближайшей тополиной роще. Там он спал с коня
   И сел, и задыхаясь, прошептал Лавейну: "Вынь железко",
   "Ах, добрый господин, сэр Ланселот", сказал Лавейн,
   "Страшусь я, что когда железко выну, ты умрешь",
   Но тот ему: "Уже я умираю с ним: тяни - тяни!"
   И дернув, вынул острие Лавейн, и Ланселот издал предивно громкий крик
   Со страшным стоном, и из раны чуть не половина
   Всей крови, что текла по жилам Ланселота, хлынула мгновенно,
   И рухнул наземь он от острой боли, потеряв сознанье.
   И тут пришел отшельник и занес его в пещеру,
   И рану рыцаря перевязал; и так, в сомненье каждодневном
   Жить или умереть ему, несчетныя недели лежал он, скрыт от шума
   Большого мiра в роще, где сливался шелест листьев тополей,
   Похожий на дождя потоки, с безпрерывным трепетанием осин.
  
   Но в день, когда турнира поле Ланселот покинул,
   Те рыцари из дальних северных и западных пределов,
   С которыми он бился вместе, пустошей больших маркграфы
   И короли безлюдных островов, к великому Пендрагону явились, говоря:
   "О Государь, тот рыцарь, с коим мы сегодня победили,
   Уехал в тяжких ранах и не взял награду,
   Лишь крикнул что ему наградой - смерть".
   "Да не допустит небо", отвечал Король,
   "Пропасть такому рыцарю великому, как тот,
   Кого мы видели сегодня - он мне показался точно новым Ланселотом, -
   Да, раз двадцать я готов был Ланселота в нем признать, - не должно
   Нам позабыть о нем. Так встань поэтому, Гавейн,
   И поезжай и рыцаря найди. Изранен и устал, он рядом
   Быть с нами должен. Я велю тебе немедля сесть верхом.
   И, рыцари и короли, здесь ни один из вас не посчитает
   Решенье наше опрометчивым ему отдать награду. Доблесть
   Его явилась выше восхищения. Ему окажем мы
   Почтение обычая превыше: поелику этот рыцарь с притязаньем на награду
   К нам не пришел, мы сами отошлем ему награду. Встань, возьми
   Сей бриллиант и передай ему, и возвратись, и сообщи
   Нам, где он и в каком он состоянье,
   И поиска не прекращай, доколе не найдешь его".
  
   И так сказав, с цветка резного над своею головой
   Он снял алмаз, что был в нем, словно сердце в неусыпных искрах,
   И передал тому, кто встал от трона одесную,
   С улыбкой на лице и хмурым сердцем, - Принцу,
   В преполовенье сил и цвете дней его весны,
   Гавейну, что был прозван Вежественным, крепкому, любезному красавцу,
   И между добрых рыцарей идущему вослед за Ланселотом,
   Тристрамом, и Герайнтом, и Гаретом, и при этом брату Мордреда и сыну Лота,
   Ему же не всегда законом было собственное слово, ныне
   Его озлило повеление Артура отправляться в поиск
   За незнакомцем и покинуть пир и рыцарей и королей.
  
   И с тем во гневе он вскочил в седло и прочь уехал;
   В то время как Артур прошел на пир, в тяжелых мрачных мыслях:
   "Не Ланселот ли то приехал, несмотря на рану,
   О коей говорил он, ради вящей славы, и прибавил к прежней
   Еще немало ран и прочь уехал умирать?" и этого страшился Государь.
   И пробыв там еще два дня, из Камелота возвратился,
   Когда ж он с Королевой встретился, обняв ее, спросил:
   "Любовь моя, Вы так же все больны?". "О нет, мой Государь"
   "А где же Ланселот?" И Гвиневера в изумленье:
   "Он разве не был с Вами? Не стяжал ли он у Вас награду?"
   "Не он, но некто схожий с ним". "О, он и был тот некто"
   Когда ж Король спросил, откуда это ей известно,
   Она ответила: "Мой властелин, как только Вы ушли от нас,
   Сказал мне Ланселот о разошедшейся молве
   О том, что люди падают с седла, когда еще его копье их не коснулось
   Узнав лишь, что пред ними Ланселот; их побеждает имени величье;
   Поэтому решил он имя скрыть от всех и даже Короля, и с тем
   Про рану он сказал, чтоб под ея предлогом биться
   Неузнанным для всех и убедиться, не увяла ль
   Его былая доблесть; он еще прибавил: "Наш Артур правдивый
   Простит мне мой предлог, как повод для стяжанья
   Чистейшей славы".
   И Король ответил:
   "Гораздо к нам любезней был бы Ланселот,
   Когда взамен пустых и праздных шуток с правдой,
   Он мне б доверился, как вверился он Вам.
   Конечно, Государь его и лучший друг сумел бы сохранить
   Его как должно тайну. О да, правдив, - хотя известно мне,
   Что рыцари мои весьма охочи до причудливых затей,
   Всеж тонкость опасений Ланселота непременно
   Меня бы разсмешила: а теперь для смеха
   Причин, увы, немного остается: родичи его прямые -
   Дурныя это новости, для всех, кому он дорог, Королева! -
   Его родня прямая, на него в неведенье пустилась;
   И он в тяжелых ранах прочь уехал с поля; всеж
   И доброе известье есть: поскольку я на доброе надеюсь,
   Что сердце Ланселота более не одиноко. Он носил,
   Противно своему обычаю, на шлеме шитый крупным жемчугом рукав
   Из шелка алого, дар некой девы".
   "Да, мой Государь", сказала Гвиневера,
   "И я надеюсь вместе с Вами", и молвив это, поперхнулась
   И резко отвернулась, чтобы скрыть лицо, и поспешила
   В свои покои, и на царственное ложе там упала и в терзаньях извивалась
   И кулаки сжимала так, что ногти в плоть впивались,
   Пронзительно крича "Предатель!" на неслышащую стену,
   Потом слезами разразилась горькими и встала,
   И по дворцу бродила, высоко держа безцветное чело.
  
   Гавейн меж тем по разным областям скакал с брильянтом,
   Томясь от поиска, бывал во всех углах, за исключеньем тополиной рощи,
   И наконец, пусть поздно, прибыл в Астолат;
   Его в сверкающих и разукрашенных увидев латах, дева
   Воскликнула: "Какия новости, мой господин, из Камелота?
   Что с рыцарем под красным рукавом?" "Он победил".
   "Я так и знала", молвила она. "Но он уехал прочь с турнира,
   В бок раненный" - на этом слове замерло ея дыханье
   И ощутила дева, как копье ей острое вонзилось в бок,
   И в месте раны хлопнула она ладонью и почти лишилась чувств;
   И между тем, пока Гавейн глядел, дивясь, на деву, вышел
   Властитель Астолата, и ему поведал Принц, кто он таков,
   И в поиск послан был зачем, что он несет награду, но найти не может
   Того, кто победил, но только наугад объездил всю страну,
   Ища его и от исканий утомившись. И ему властитель Астолата молвил:
   "Останься с нами, не скитаясь больше наугад, о благородный Принц!
   Тут был тот рыцарь, тут же он оставил щит на время
   Пока он не пошлет за ним иль не приедет сам: к тому же
   Наш сын с ним вместе, и новости мы вскорости услышим,
   Да, обязательно услышим". Вежественный Принц на это
   Согласье дал с обычным вежеством, но в этом вежестве таилась
   Предательства крупица, - он остался там, и взгляд
   Он положил на светлую Элейн: где б отыскать изящней
   Лицо? И далее в уме ея перебирал он очертанья - от чела
   До совершенных ножек и вновь от пят до безупречного чела:
   "Чтож - если сим дичком-цветком займусь я - для себя!"
   И часто между тисами они в саду встречались,
   И там пускался он пред нею представлять,
   С захватническим умыслом, свободных блеск манер с высот,
   Ей недоступных, изысков придворных, песни, вздохи,
   Улыбки долгия и золотое красноречье, улещения влюбленных,
   Доколе дева, возмутясь, ему не молвила: "О Принц,
   Племянник верный Государя благородного, зачем
   Не просите Вы щит увидеть, рыцарем оставленный, который может
   Открыть его Вам имя? Почему Вы медлите предстать пред Королем
   И поиск, что он вверил Вам, из виду упускаете и выставляете себя
   Надежнее немногим, чем наш сокол, что вчера не взял
   Ту цаплю, на которую был пущен и на всех ветрах носился?"
   "Нет", он сказал, "клянусь своею головою, упустил я поиск свой из вида,
   Как мы теряем жаворонка в облаках, в очах, о барышня, лазурных Ваших;
   Но коль угодно Вам, то покажите щит". Когда же
   Щит принесли, и увидал Гавейн лазурных Ланселота львов
   В коронах золотых, на задних лапах, он себя ударил по бедру и усмехнулся:
   "Прав был Король! Наш Ланселот! сей муж правдивый!"
   "И я была права!" она ответила счастливо, "Я,
   Мечтавшая о том, чтоб рыцарь мой был величайшим среди всех.".
   "А если б мне хотя б во сне явилось, что Вам люб сей рыцарь
   Великий... я прошу у Вас прощения! Да, Вам известно это!
   Так говорите: что же мне слова впустую тратить?"
   Был очень прост ея ответ: "Что знаю я?
   Лишь братья мне друзьями и товарищами были,
   Когда ж они нередко говорили о любви, то я
   Хотела видеть мать мою: казалось мне, что говорят они
   О том, чего не знают; так и я сама не знаю, ведомо ли мне,
   В чем настоящая любовь. Но если б это знала я, и если б
   Его я не любила, знаю я, что нет иного,
   Кого бы я любить могла". "О да, клянусь Распятьем"
   Сказал Гавейн, "Вы любите его, но вряд ли б полюбили,
   Когда бы знали Вы то, что известно всем о том, кого он любит". "Пусть",
   Воскликнула Элейн и, ясный лик подняв, ушла, но он
   За ней последовал, зовя ее: "На миг остановитесь!
   Миг милости златой! Он Ваш носил рукав: нарушил ли он верность
   Той, имени которой я назвать не смею? Нет -
   Видимо, то так: ну чтож тогда, прочь от меня и мысли
   Путь Ланселоту заступать могучему в делах любви!
   И, барышня, зане по моему сужденью Вам доподлинно известно,
   Где скрыт великий рыцарь Ваш, позвольте мне оставить
   Мой поиск Вам, а с ним и бриллиант: держите, вот!
   Ведь если в Вас любовь, Вам в радость будет этот камень дать,
   А если любит он, он будет рад принять его
   Из Ваших рук; и, есть ли в нем любовь иль нет, -
   Брильянт всегда брильянт. Прощайте, всяческих Вам благ
   Тысячекратно! - тысячу прощаний! Впрочем,
   Коль любит он, и коль любовь его прочна, мы с Вами
   Еще свидаться сможем при дворе; тогда,
   Я думаю, Вы вежество придворное познаете, и мы друг друга
   Узнаем полностью".
   И камень он отдал,
   И руку чуть поцеловал, в которую вложил он бриллиант,
   И крайне утомленный поиском, вскочил в седло, балладу
   Об истинной любви запев, как по пути сюда, уехал прочь.
  
   И возвратился ко двору, и там поведал Государю то,
   Что сам Король уж знал: "Сей рыцарь - Ланселот",
   Прибавив: "Государь, Владыко мой, я это выяснил, но отыскать
   Его не смог, хотя весь край объездил; но я встретил
   Девицу ту, чей он носил рукав: он ей любим, и ей,
   Я, разсудив, что наше вежество диктует истинный закон,
   Отдал я бриллиант: она ж ему вручит, зане
   Я головой клянусь, известно ей его укрытье".
  
   И редко хмурый Государь нахмурился и отвечал:
   "Воистину с излишком вежества! Отныне не пойдешь
   Ты в поиск от меня, поскольку позабыл, как вижу,
   Что послушание - вот вежество пред королями".
  
   И так сказав, ушел. И в ярости, но и в великом страхе
   Ударов двадцать сердца выждал Принц, не говоря ни слова,
   Ему глядя вослед; затем пригладил волосы и вышел
   И раззвонил повсюду о прекрасной деве Астолата и ея любви.
   Все навострили уши тотчас, языки все развязались в толках:
   "Из Астолата дева любит Ланселота,
   "Сэр Ланселот из Астолата деву любит".
   Одни в чертах читали Короля, другие - Королевы, и дивились
   Все в догадках о девице, но все больше недостойной
   Ее определили за глаза. И к Королеве вдруг, нежданно,
   Явилась дама старая одна с известиями злыми. Гвиневера,
   Которая уже прослышала о слухах,
   Лишь опечалившись, что Ланселот упал так низко,
   Подруги замысел разстроила, спокойна и бледна.
   И пересказ промчался по двору как пламя,
   И пламя это, словно по сухой стерне скакало девять дней, всех удивляя:
   Доколе даже на пирах уже не пили рыцари ни дважды и ни трижды
   Здоровье Ланселота с Королевой,
   Связуя ж Ланселота узами с лилеей-девой, улыбались меж собою,
   Меж тем как Королева, на устах которой миролюбие сурово застывало,
   Тяжелый узел чувствовала в горле и ногой незримо
   О пол крушила страсть свирепую под пиршественный стол,
   На коем яства были ей трухой, и ненавистны все, кто говорил об этих узах.
  
   Но далеко оттуда дева в Астолате,
   Ея безвинная соперница, та, что всегда хранила
   В сердечке Ланселота, виденного только день всего,
   Вошла к отцу неслышно в час, когда он был один, в раздумья погружен,
   К нему присела на колено, рукою провела по волосам седым
   И по лицу его и молвила: "Отец, меня зовешь ты своевольницей, но в том вина
   Твоя, ведь это ты мне позволял все дать так, как захочу, и ныне,
   Мой милый папа, ведь не хочешь ты, чтоб я утратила разсудок?"
   "Нет", он ответил, "безусловно". "Если так, позволь мне",
   Она сказала, "в путь пуститься, чтобы дорогого нашего Лавейна отыскать"
   "Разсудка из за дорогого нашего Лавейна не лишишься ты", отец ответил,
   "Еще немного подожди: нас новости должны достигнуть вскоре
   О нем и вместе с тем о том, другом". "О да", она в ответ,
   "О том другом, должна идти за ним я
   И отыскать его, где б ни был он, и собственной рукою
   Ему отдать брильянт, чтоб в этом поиске не оказаться столь же недостойной веры,
   Как тот прегордый Принц, что на меня оставил поиск.
   О милый мой отец, тот рыцарь мне является во снах изнеможденным,
   Похожим на скелет, и бледным, точно смерть, без нежной помощи девичьей.
   И чем высокородней дева, тем сильнее долг,
   Отец, ей быть любезной и помочь готовой
   Недужным благородным рыцарям, как знаешь ты, когда они
   Носили знак их: разреши мне в путь пуститься,
   Молю тебя". И головой кивнув, сказал отец: "Да, да,
   Брильянт: дитя мое, ты здраво разсуждаешь,
   С великой радостью узнал бы я, что этот рыцарь невредим,
   Ведь величайший он средь нас: да, ты должна ему отдать алмаз,
   Я думаю наверное, что этот плод на ветке столь высокой,
   Что никому устами до него дотянуться, только Королеве - нет,
   Ничего я не хочу сказать: так, ехать ты должна,
   Коль так ты своевольна, ты должна поехать".
  
   Она к себе легко, искомого добившись, убежала,
   Но в путь сбираясь, слышала одно гуденье слов отца последних:
   "Коль так ты своевольна, ты должна поехать",
   И изменилась эта фраза, громко отдаваясь в сердце:
   "Коль так ты своевольна, ты должна погибнуть".
   Но счастья деве было вдоволь, и она прогнала эту мысль,
   Как отгоняем мы пчелу, жужжащую над ухом;
   И сердцу так промолвила в ответ: "Что в том
   За дело, если помогу ему я возвратиться к жизни?"
   И вслед за сэром Торром по далеким склонам
   Нагих холмов дорогой к Камелоту поскакала, и возле городских ворот
   Увидела другого брата, что, лицом сияя,
   Курбеты и скачки внушал кобыле чалой,
   Носясь в цветущем поле; и его увидев, прокричала дева:
   "Лавейн, Лавейн, как чувствует себя сэр Ланселот?" И изумился он.
   "Торр и Элейн! Зачем вы здесь? Сэр Ланселот!
   Откуда вам известно, что светлейший носит имя Ланселот?"
   Когда же дева разсказала все ему, как было, то сэр Торр,
   В недобром настроенье будучи, оставил их и сквозь врата,
   Украшенныя изваяньями чудными, что двенадцать войн Артура
   Таинственно изображали, через тихую столицу прочь к родне единокровной
   Уехал, жившей в Камелоте; а Элейн отвел Лавейн в пещеру
   Чрез рощу тополиную; и первым, что она там видела, был на стене
   Шлем Ланселота: и ея рукав из шелка алого, пусть весь - лохмотья,
   Жемчужин половину потерявший, всеж свисал с верхушки шлема;
   И в сердце разсмеялась дева оттого, что Ланселот не снял рукав,
   Но видно собирался с ним опять явиться на турнире.
   Когда ж она вступила в келью, где он спал,
   Его в сраженьях закаленныя, могучия, лежали руки
   Обнажены на шкуре волчьей и во сне о том,
   Что повергает ниц противника он, двигались собою.
   Тогда она его увидела лежащим непричесанным, нестриженным и изможденным,
   Как будто бы скелет, и вырвался у ней негромкий нежный, скорбный крик.
   Звук необычный в столь безлюдном месте
   Больного рыцаря нарушил сон, и в тот момент, когда бросал он взоры,
   Еще туманные спросонья, повсюду, дева подошла к нему
   И молвила: "Награда Вам - брильянт, что Вам послал Король",
   Его глаза зажглись: "Ужель то для меня?" мелькнуло у нея в воображенье.
   И разсказав ему о Короле и Принце, о послании алмаза,
   О том, что поиск был поручен, недостойной, ей, колени
   Она склонила перед ложем и с поклоном
   В его ладонь открытую вложила бриллиант.
  
   Ея лицо так близко было от него, и как целуем мы
   Дитя, что сделало положенный урок, ея лицо поцеловал он.
   Струей воды она упала на пол тотчас. Он сказал:
   "Увы, как истомила Вас езда. Вам нужен отдых". "Нет",
   Элейн в ответ, "Я не желаю вовсе отдыхать,
   О нет, ведь рядом с Вами, господин мой светлый, быть -
   Вот отдых мой". Что тем она сказать хотела? Темные его глаза,
   Большие, - их еще сумела сделать больше худоба, - на ней
   Остановились долго. И тогда, как пламя, тайна сердца
   Ея лицо ей озарила просто; Ланселот взглянул и впал в душе в смущенье,
   И будучи телесно слаб, не вымолвил ни слова; но румянец
   Ему не по сердцу пришелся: женщины одной лишь
   Любви ему довольно было, и поэтому со вздохом
   Он отвернулся, притворяясь, что уснул, и так уснул на самом деле.
  
   Тогда Элейн поднялась и легко прошла полями
   И во врата вошла с загадочными изваяниями в темную столицу,
   И поднялась к родне, и там осталась на ночь: но с разсветом
   Проснулась и сквозь темную столицу чрез поля
   Ушла в пещеру: день за днем в вечерние и в утренние сумерки она
   Как будто привидение летала из столицы в кельи и обратно,
   И каждый день она забот за ним не оставляла, как и множество ночей;
   И Ланселот, хотя и называл свое раненье легким,
   И в исцеленье полном - скорым, временами
   От приступов горячки мозговой жестоких мог бы показаться
   Забывшим вежество - да, даже он, - но кроткая лилея-дева
   Все выносила ласково и для него была смиреннее дитяти
   При грубой няньке, мягче матери любой к больному чаду,
   И никогда еще, со времени падения Адама, женщина к мужчине
   Добрее не была, но глубина ея любви служила ей опорой прочной;
   И вот отшельник, искушенный в травах, что здоровье возвращают
   И в знаньях той эпохи, как их применять, сказал ему,
   Что тщательным уходом дева жизнь его спасла, и рыцарь
   Больной забыл ея румянец простодушный, и назвал ее подругой и сестрой,
   И милою Элейн, и слышал с радостью ея шаги при входе,
   И с грустью сожаленья - при ея уходе, был с ней нежен
   И полюбил ее всецелою любовью - но не той, однако,
   Что делает единственно желанной близость женщины с мужчиной,
   Как радость несравненную, а рыцарственной - смерть во имя этой связи.
   Быть может, встреть ее он самой первой, оба мiра,
   И тот, и этот, ей бы удалось иными сделать для больного;
   Теперь же кандалы любви старинной все его держали крепко,
   И честь его в безчестии застыла, и вера вероломная во лжи блюла правдивым.
  
   И всеж великий рыцарь, на пути к выздоровлению, дал
   Святых обетов множество, решимостью волнуем чистой. Но они,
   Рожденные болезнью, жить долго не могли: зане когда задорней кровь
   По жилам побежала снова в нем, неоднократно яркий образ
   Лица прекрасного предательски свой поиск вел, в его спускаясь сердце
   И разгонял, как облака, его решимость. И если дева,
   Сияя призрачным изяществом его воображенью, в это время
   С ним говорила, он не отвечал, иль отвечал ей кратко
   И холодно, и ясно видела она, что эта грубость от болезни,
   Но что за ней скрывалось - было ей не видно, и печаль
   Ея темнила взгляд и прежде времени влекла назад через поля
   В столицу, где наедине она шептала: "Тщетно... все впустую; этому не быть.
   Меня он не полюбит. Что ж тогда? Мне умереть?"
   И словно птичка малая, безпомощна, невинна, что умеет петь
   Лишь простенькую песенку из нот немногих, и твердит
   Ту песенку за разом раз все утро целое в апреле, до тех пор,
   Пока не утомится слух от этих звуков, так простая дева
   Полночи провела, себя пытая, повторяя: "Умереть мне?"
   Поворотясь то вправо, то налево, но не обретая облегченья
   Ворочаясь иль лежа неподвижно; "Он иль смерть"
   Она шептала, "смерть иль он", и вновь, как будто бы под тяжкой ношей: "Он иль смерть".
  
   Когда ж от раны смертной исцелился Ланселот,
   Верхом все трое в Астолат вернулись. Там, за утром утро,
   Облекшись в тот наряд, в котором по ея сужденью
   Она была красивее всего, Элейн пред Ланселотом появлялась,
   Зане так думала она: "Коль быть мне любой, это платье
   Мне будет платьем подвенечным, если же нет, -
   Цветами жертвы, прежде чем падет он". Ланселот
   Все время побуждал лилею-деву у него просить,
   Чтоб он ей дар достойный дал - ей иль ея родным; "не надо
   Робеть Вам высказать желанье, что таит
   Столь искреннее Ваше сердце: Вам обязан я такой великой службой,
   Что Ваша воля будет и моею, а я в моей земле
   Князь полновластный, и чего желаю, я могу исполнить".
   И словно привиденье, подняла лицо Элейн,
   Но словно привиденье, что безвластно говорить. И Ланселот
   Увидел, что желание она скрывает, и остался в замке
   Еще на время некое, доколе не откроется она; и как то утром
   Случилось им сойтись в саду средь тисов, и сказал он:
   "Не надо медлить более, скажите мне желанье Ваше,
   Понеже ныне уезжаю я"; и дева не сдержалась:
   "Сегодня уезжаете? И никогда уже мы больше не увидим Вас. А я
   Повинна буду умереть за то, что не отважилась сказать хоть слово".
   "Скажите: жизнь моя - на что, чтобы услышать Вас".
   И вдруг она проговорила страстно: "Я сошла с ума.
   Я Вас люблю: позвольте ж умереть мне". "Ах, сестра",
   Ответил Ланселот, "что это?" Руки белыя невинно простирая, "Ваша
   Любовь", она промолвила, "с любовью Вашей - Вашей быть женой".
   И Ланселот ответил: "Будь для брака избран я,
   Уже б женился я, любезная Элейн: но никогда
   Никто моей женой не станет". "Нет, нет, нет",
   Она воскликнула, "Что мне в замужестве, лишь быть
   Все так же с Вами, видеть Вас в лицо, служить Вам и идти за Вами
   По свету". И ответил Ланселот: "О нет, ведь свет - лишь уши да глаза,
   Да сердце глупое, толкующее все, что донесли глаза и уши,
   И с ним - язык, что как труба разносит эти толкованья, - нет,
   Прескверно брату Вашему воздал бы я за братскую любовь
   И Вашему отцу - за доброту". И молвила она:
   "Не быть мне с Вами, Вашего лица не видеть - чтож, увы
   Мне, добрых дней не знать мне боле". "Нет,
   О дева благородная", он отвечал, "десятикратно нет.
   Здесь нет еще любви, но в молодой душе
   Лишь вспышка первая любви, столь часто приходящая: да, знаю я
   Об этом по себе, и Вы позднее улыбнетесь
   Сама себе, когда вручите жизни Вашей цвет иному,
   Тому, кто больше вровень Вам, не старше трижды;
   И я тогда, за Вашу искренность с добросердечьем,
   Превыше моей давней веры в женскую природу, особенно, коль беден,
   Окажется избрАнный Вами рыцарь, Вам земли подарю обширныя, хотя б
   И половину всех моих владений, что лежат за морем, чтобы тем
   Счастливой сделать Вас; и к тому ж, до самой смерти,
   Как за родную кровь, во всех невзгодах Ваших буду я Ваш верный рыцарь.
   Все это ради Вас я совершу, но боле
   Не в силах сделать я"
   И слушая его,
   Она не вспыхнула, не задрожала, но, бледна смертельно,
   Стояла, ухвативши то, что ближе было под рукою, и в ответ сказала:
   "Ничто из этого я не желаю", и упала,
   И отнесли ее, безчувственную, в горницу ея на башне.
  
   И тут промолвил тот, кто за стеною черной тисов,
   Их слышал разговор, - отец ея: "Ох, эта вспышка,
   Боюсь, цветок мой милый может унести из жизни.
   Вы слишком вежественны, государь мой Ланселот; молю Вас,
   Невежеством каким нибудь суровым заглушите
   Или разбейте страсть ея".
   И Ланселот сказал:
   "Не по сердцу мне это; что смогу, то сделаю", и не уехал
   В тот день, но пробыл там, а к вечеру послал
   Забрать свой щит; смиренно поднялась лилея-дева,
   Сняла чехол и подала щит неприкрытый; а потом,
   Заслышав стук копыт его коня по плитам, устилавшим двор,
   Задвижку распахнула на окне, взглянула вниз на шлем,
   С которого уж не свисал ея рукав, и Ланселот узнал задвижки звук;
   И проницательность любви сказала ей о том, что знает Ланселот,
   Что на него глядит она, но всеже он не поднял взгляд,
   И не махнул рукой, и не простился словом, но печально прочь уехал.
   Таким его невежество единственное было.
  
   И так сидела одиноко в башне дева:
   Она лишилась и щита, один чехол, ея несчастный труд,
   Ея никчемная работа, ей остался. Но все так же
   Ей Ланселота голос слышался, его все так же облик рисовался,
   Вставая между ней и крашенной стеной. Потом пришел отец,
   Сказав ей слово тихое "Утешься", и ему спокойно
   Элейн приветное сказала слово. Потом пришли и братья, говоря:
   "Да будет мир с тобою, милая сестра", и отвечала им она почти что безмятежно,
   Но отошли они, ее наедине с самой собой оставив,
   И смерть, как голос друга от полей далеких,
   Чрез темноту приблизясь, позвала, и ухания сов
   Элейн в полон схватили, для нее смешались
   Создания ея воображения с вечерними тенями,
   Очерченными тускло-желтым светом, и стонами и воем ветра.
  
   И в эти дни она короткую сложила песню,
   И назвала ее "Песнь о Любви и Смерти",
   И пела эту песнь: она умела нежно музыку слагать и петь.
  
   "Мила любовь нелживая, когда и отдана напрасно;
   И смерть мила, что муки прекращает самовластно.
   И что милей из двух, понять не мне, не мне.
  
   Мила ли ты, любовь? Коль да, горька быть смерть должна.
   Ты горькая, любовь: мила мне только смерть одна.
   Любовь, пускай умру я, если смерть нежней.
  
   Мила любовь, которой, видно, не растаять, не истлиться,
   И смерть мила, ведь, видно, прах к любви не пробудится.
   И что милей из двух понять не мне, не мне.
  
   Лететь вослед любви бы мне, будь сбыться этому дано,
   Вслед смерти должно мне итти - она зовет: "За мной!"
   Зови, и я иду, иду! вослед за ней".
  
   Высоко голос поднялся ея с последнею строкой,
   И в диком зареве разсвета вместе с ветром буйным,
   Сотрясшим башню, донеслась строка до слуха братьев,
   И, содрогнувшись, те подумали: "Мы слышим Призрака семьи,
   Что вопиет пред каждой смертью" и призвали
   Отца, и все втроем, в поспешном страхе, к ней вбежали
   И се! Зари кровавый отсвет на ея челе
   Пылал, и голос был ея пронзителен: "Оставьте, я иду за смертью!"
  
   И так же, как остановившись на обычном, нам известном слове,
   От повторения оно нам кажется загадочным и странным,
   И мы уже не понимаем, почему, так и отец на дочери лицо
   Глядевший пристально, подумал: "Это ли Элейн?",
   Покуда навзничь не упала дева, и руки слабыя протягивая братьям,
   Лежала, и глазами им сказала о спокойном, добром утре.
   Но наконец она уста открыла: "О братья милые, прошедшей ночью
   Я словно вновь была счастливой любознательной девчонкой,
   Как в дни, когда в лесах мы жили, и меня с собой вы брали
   Вверх по реке на лодочника лодке. Лишь за мыс, где тополь рос,
   Не заплывали вы: ведь там себе определили вы предел и часто
   С приливом вместе возвращались. Я же плакала нередко оттого,
   Что не хотели дальше плыть вы по сверкающим огнями струям,
   Пока не встретится дворец нам Короля. Но вашей воли
   Вы не меняли; но сегодня ночью был мне сон,
   Что на реке совсем одна я, и себе сказала:
   "Теперь исполнится мое желание" - и с тем проснулась,
   Но всеж желание осталось. Потому теперь позвольте мне
   Заплыть за тополь вверх и вдаль потока,
   Пока не встретится дворец мне Государя. Я туда
   Войду меж всеми ними, и никто смеяться надо мною не посмеет;
   Но там изысканный Гавейн мне удивится,
   И там великий Ланселот задумается обо мне;
   Гавейн, о мной прощавшийся тысячекратно,
   Сэр Ланселот, уехавший, со мной ни разу не простившись,
   И там Король меня узнает и мою любовь,
   И Государыня сама меня там пожалеет,
   И весь любезный двор меня с приветом добрым примет
   И после долгого пути я обрету покой!"
  
   "Мир", ей сказал отец, "дитя мое,
   По-моему, ты слишком легкомысленна: где силу ты возьмешь
   Для долгого пути такого, ты ведь так больна? И для чего
   Увидеться ты хочешь вновь с тем гордецом, что всех нас презирает?"
  
   И резкий Торр в волненье часто задышал, в рыданиях зашелся,
   И так сказал: "Мне никогда он не был по сердцу: когда
   Еще раз встречусь с ним, знать не желая о каком либо его величье,
   Я нанесу ему удар, его повергну наземь,
   И коль судьба ко мне благоприятна будет, - насмерть,
   За безпокойство, что в наш дом принес он".
  
   И нежная сестра ответила ему:
   "Не возмущайся и не гневайся, мой милый брат,
   Поскольку ведь сэр Ланселот невиноват в том, что меня не любит,
   Как неповинна я в том, что его люблю, превысшего над всеми".
  
   "Превысшего?" отец ответил ей, "превысшего?" (желая
   Тем самым страсть ея разбить), "о нет!
   Не знаю, дочь моя, не знаю я, что называешь ты "превысшим",
   Но вот, что знаю я, как знает весь народ:
   Он любит Королеву, и позора не скрывает, и она
   Ему любовью отвечает, не тая позора;
   Коль это высоко, то что тогда должно назваться низким?"
  
   И так рекла лилея-дева Астолата:
   "Отец любезный, слишком сил меня болезнь лишает,
   Чтоб разсердиться: это клевета: еще ведь никогда
   На свете благородных не было, о коих гнусных сплетен не рождалось,
   И не стяжает друга тот, кто не обрел ни одного врага.
   Но ныне тем прославлюсь я, что полюбила
   Не знающего равных и изъяна: так позвольте мне уйти.
   Отец мой, как бы я тебе ни показалась, я
   Не назовусь несчастной, ибо я любила лучшего у Бога
   И величайшего, пускай и не нашла любовь моя ответа:
   О да, за то что хочешь видеть ты свое дитя живым,
   Признательна тебе я, но в ущерб твои старанья
   Желанью твоему: ведь если веру дать твоим словам могла я,
   Лишь тем скорее встретить смерть мне надлежало б; потому оставь,
   Отец мой милый, и сюда ко мне зови духовника
   И дай мне очищение принять и умереть".
  
   Когда же духовник, явившись к ней, ушел, она,
   Лицом сияя, как сподобившись прощения грехов,
   Лавейна попросила написать письмо, составленное ею,
   Не изменяя слова в нем; когда же он спросил:
   "Оно для Ланселота, господина дорого моего? Тогда
   Я буду рад отнесть его". И отвечала дева:
   "Для Ланселота и для Государыни и для вселенной всей,
   Но отнести его самой мне должно". И тогда Лавейн
   Письмо ей написал, составленное ею; когда же, написав, свернул, -
   "Отец любезный, нежный и правдивый, мне не откажи",
   Она сказала, "ведь еще ни разу не отказывал ты мне в моих причудах -
   Вот, пусть и странная, последняя: вложи письмо мне в руку
   Совсем пред тем, как я умру, и руку ту сомкни мне:
   Я сохраню его и в смерти. А когда тепло мое покинет сердце,
   Возьми мою постельку, на которой я умру любовью к Ланселоту,
   Укрась богато, точно ложе Королевы, и меня
   Как Королеву наряди моим убранством богатейшим, и на это ложе
   Ты положи меня. И катафалк пусть приготовят, чтоб к реке
   Меня отнесть, и на воде пусть ожидает лодка,
   Покрыта черной тканью. Ко двору я поплыву пристойно к Королеве.
   И я верно о себе поведаю: никто не сможет
   Достойней обо мне сказать. И потому пошли со мною лишь
   Слугу немого нашего, он сможет быть гребцом, и проведет
   Меня он ко дворцу, к самим его дверям".
  
   Она умолкла. Обещал исполнить все отец, и оттого она
   Была так рада, что они решили, будто смерть
   Причудилась Элейн, а не проникла в кровь ея. Но десять
   Прошло неспешных зорь, и се, одиннадцатым утром
   Отец вложил письмо ей в руку и сомкнул ея ладонь, и дева умерла.
   И скорбь в тот день царила в Астолате.
  
   Но новый день из-под земли явился, и тогда два брата,
   Челом поникнув, медленно, вослед печальной погребальной колеснице,
   Как тени, поле перешли, сверкавшее в разгаре лета,
   К реке, покоившей на водах лодку, что по всей длине
   Была обтянута парчею черной. На корме ея сидел
   Тот, кто всю жизнь отдал их дому, безсловесный раб,
   Моргая часто, с перекошенным лицом.
  
   И оба брата взяли с катафалка и на черную поставили корму
   Сестру, лежащую на ложе, и вложили в руку ей лилею,
   И шелковый над ней спустили полог, весь расшитый
   Гербами, поцеловали безмятежное чело, со словом:
   "Прощай навек, сестра", и снова: "милая сестра, прощай",
   И все в слезах, ушли. И встал немой старик,
   И дева мертвая, его веслом влекома, поплыла вверх по реке,
   Держа в десной руке лилею и посланье - в шуей, - золотыя пряди
   Ея струились, и богато золотом расшито было покрывало,
   Ей доходившее до пояса, и все ея убранство было белым,
   И ясныя черты лица сияли красотой, зане казалось,
   Что не мертва она, а только крепко спит и улыбается во сне.
  
   В тот день сэр Ланселот стремился, умоляя, во дворце
   Добиться Гвиневерою быть принятым, чтоб наконец
   Вручить цену ей полдержавы, драгоценный дар,
   Добытый тяжело, на грани всех усилий средь жестоко ранящих ударов, -
   До самой смерти, и ему уже грозившей близко, бриллианты,
   Итог усилий ратных девяти годов: зане увидев,
   Он одного из родичей своих, его отправил к Королеве
   Ей передать свое желание, и согласилась Королева
   Столь неподвижно-величаво, что могла бы показаться изваяньем
   Себя самой, но, наклонившись низко, ей стопы почти целуя,
   Чтоб поклонение воздать достойно, боковым увидел зреньем
   Он тень, похожую на заостренный шнур, дрожащий на стене
   У тени Королевы, и ушел, смех унося в душе дворянской.
  
   И встретились они в беседке с летней стороны Артурова дворца,
   Одетой в виноград, смотрящей в сторону реки, и Ланселот,
   Колена преклонив, изрек: "О Королева,
   Владычица, в ком радость мне живая, вот, возьмите
   То, что я выиграл для Вас одной, брильянты эти, осчастливьте
   Меня, их превратив в браслет для самого округлого запястья на земле
   Иль в ожерелие на шею, по сравнению с которой шея лебедя темней
   Чем шея лебеденка: это только, впрочем, слабыя слова:
   Сама себя являет Ваша красота, а я ж грешу, о ней толкуя,
   Но все же удостойте Вашей красоте мое служение словами, как слезами
   Мы удостаиваем скорбь. Такой словесный грех
   Простить наверное мы оба можем: только, Государыня моя,
   О слухах слышал я, что слоняются по Вашему двору.
   Союз меж нами не таков, как между мужем и женой,
   И потому доверье в нем должно быть безграничным,
   Чтоб недостаток сей покрыть: оставим слухи.
   Когда же слухов не было? И, доверяясь Вам,
   В том, что и мне Вы доверяете душою благородной,
   Я веры дать не в силах в то, что верите Вы в эти слухи".
  
   Он говорил так, а Королева между тем
   Срывала с лоз, беседку обвивавших пышно, лист за листом,
   И разрывала в клочья, и бросала наземь, и уже
   Весь пол вокруг нее зеленым сделался; затем,
   Когда закончил Ланселот, рукой холодной, вялой приняла
   Она все камни и на стол, стоявший рядом, положила, и сказала:
  
   "Возможно, я и легковернее, чем Вам верилось, Озерный Ланселот,
   Союз меж нами - не союз меж мужем и женой. И в нем
   То хорошо, при всем дурном, что в нем, быть может, есть,
   Что проще разорвать его. Я для Вас
   Столь много лет выказывала я презренье, нанося обиду,
   Тому, кого в сердечной глубине всегда считала наиблагородным
   Из благороднейших. Что это? Бриллианты, мне?
   Трикраты выше было б их достоинство, как дар от Вас,
   Когда бы свое достоинство хранили. Преданным сердцам
   Дары ценны по мере их дарителя. Не мне! А ей,
   Причуде Вашей новой. Об одном лишь я прошу благоволенье:
   Далече от меня блаженствуйте. Нет у меня сомнений в том,
   Что, пусть и изменившись, Вы еще во многом так же
   Изящны; у меня же нет стремленья разрушать те вежества пределы,
   В которых я живу и правлю Королевою с Артуром рядом:
   Так пусть душа моя молчит. Покончим с этим!
   Чужой! Но всеж я принимаю это, говоря "Аминь".
   И потому прошу Вас, бриллианты к жемчугу ея прибавьте; всю ее
   Покройте ими; ей скажите, пусть она меня затмит сияньем их: браслетом
   К запястью, по сравненью с коим королевино запястье -
   Как у старухи, или ожерельем к шее
   О столь же многократно превосходней - как и вера, превосходная когда то,
   Была дороже этих бриллиантов - ей принадлежащих, а не мне -
   Нет, я клянусь Самою Матерью Господней, ей иль мне,
   Они - мои, и с ними я мое исполню дело -
   Она их не получит"
   И так сказав, она схватила
   И за окно, распахнутое широко из за жары,
   Швырнула их, и на лету сверкнув, упали камни в реку,
   И отверзаясь, засверкали волны, словно собственные бриллианты,
   Их принимая, открывали; и затем сокрылись камни.
   И в тот момент, когда сэр Ланселот склонился, ощутив
   Презренье некое к любви и к жизни, ко всему на свете,
   Над подоконником, там именно, где взгляд его упал,
   И где упали бриллианты, медленно проплыла лодка,
   И в ней лилея-дева Астолата возлежала улыбаясь,
   Подобная звезде в сгущающемся мраке ночи.
  
   Но Королева в ярости не видела ее, но слезами
   И стонами зашлась неслышно, втайне; лодка ж
   Скользнула к вратам дворца и там остановилась.
  
   У этих врат два воина вооруженную держали стражу,
   А снизу доверху, ступени мраморныя сплошь были полны зевак,
   С разинутыми ртами, с вопрошающими взглядами: "Что это?"
   Но изможденное лицо гребца, суровое и всеж спокойное, как то лицо,
   Что людям их воображение рисует на обломках скал
   Утесов где нибудь, их испугало, и говорили меж собою люди:
   "Он заколдован, дара слов лишен, - она, она,
   Как спит она, взгляните, - не иначе, это Королева Чар,
   Так восхитительна! О да, но так бледна! Неужто это плоть и кровь?
   Иль прибыли они за Королем, чтоб взять его в Волшебную Страну?
   Зане, как говорят иные, наш Артур не может умереть,
   Но вместе это этого он отойдет в Волшебную Страну".
  
   В то время, как пошла молва о Государе, Государь
   Явился в окруженье рыцарей; затем поворотил слугу немого
   Так, чтоб взглянуть ему в глаза, и поднял,
   Указал на барышню и на врата. А после повелел Артур
   Смиреннейшему Персивалю и Галахаду чистому взять деву;
   И те с благоговением внесли ее в палату. И Гавейн
   Изящный подошел и изумился ей, и Ланселот
   Затем пришел и был над ней задумчив, и последней
   Явилась Государыня сама и сжалилась над нею; но Артур
   Письмо в ея руке заметил, взял, сломал печать и прочитал такия строки:
  
   "Князь благороднейший, сэр Ланселот Озерный,
   Я, именуемая иногда девицей Астолата, прихожу сюда,
   Зане не попрощались Вы со мною, чтоб в последний раз
   Проститься с Вами. Я любила Вас, и моя любовь осталась без ответа,
   И посему моею смертью стала верная моя любовь.
   И посему я к Государыне державы нашей Гвиневере
   И к дамам всем взываю со слезами: о душе моей молитесь
   А телу дайте погребенье. Молись же о душе моей и ты, сэр Ланселот,
   Ты, рыцарь, равных коему на свете нет"
   Так прочитал Король;
   И слушая его, князья и их супруги проливали слезы
   Над каждым словом, часто взор переводя с лица
   Читавшего на лик лежавшей столь безмолвно, что порою,
   Растрогавшись, они почти что видели: ея уста,
   С которых строки этого письма сошли, шевелятся опять.
  
   И рек свободно Ланселот всему собранью:
   "Мой Государь властительный Артур и все, кто ныне слышит,
   Да будет вам известно, что повинен тяжко в смерти
   Девицы этой нежной я по чести: ведь она была
   Добра и искренна, однако же ея любовь ко мне была огромней
   Любви всех женщин, что я знал доселе. Но любимым быть -
   Не значит полюбить в ответ; тем более в мои лета,
   Пускай и бывает это в юности. Клянусь
   Я истиной и рыцарством в том, что не давал я
   Намеренного повода такой любви открыться; в том
   Зову в свидетели моих друзей, девицы братьев и ея отца,
   Который сам просил меня быть откровенно-резким и прибегнуть,
   К невежеству каком либо, дабы страсть ея разрушить
   Моей природе вопреки: и что я смог, то сделал.
   Ее оставил я, не попрощавшись с ней; хотя, когда б
   Мне примечталось, что умрет девица,
   Все силы своего ума я б приложил к тому, чтоб жестко
   Ее избавить от самой себя".
   И Государыня тогда рекла
   (Чей гнев подобен морю был, но после отгремевшей бури):
   "Но Вы могли по меньшей мере ей подать любезно помощь,
   Светлейший Князь, чтоб сохранить ей жизнь".
   Он поднял голову, их взоры встретились, и опустила Королева взгляд.
   А он прибавил:
   "Государыня, она хотела только,
   Чтоб я ее взял в жены, чего быть не могло. Тогда
   Она просилась вслед за мной идти по свету, что было невозможно.
   Любовь ея, - сказал я ей, - лишь молодости вспышка и затмится,
   Чтобы позже пробудиться пламенем ровнее
   Навстречу сердцу, более ея достойному, - тогда,
   Особенно, коль бедным будет муж ея, - их наделю я
   Обширными земельными владеньями в моей державе
   За малым морем, дабы радость их хранить всегда: и больше
   Я ничего не мог: она не захотела этого и умерла".
  
   Он помолчал, и отвечал Артур: "О рыцарь мой,
   Послужит преклоненью пред тобой, как рыцарем моим,
   И мне, вождю всех братьев Круглого Стола,
   Когда увидят, что девицу похоронят, преклоняясь пред нею".
  
   И к храму, что во всей Артуровой державе
   Был самым пышным, вслед за Государем, медленно пошел,
   Построившись, весь Орден Круглого Стола, и Ланселот,
   Печальный необыкновенно, наблюдателем за тем,
   Чтоб деву погребли не как безвестную, не скупо,
   Но по обряду пышному, с божественною службой,
   С торжественною музыкой, подобно королеве. И когда
   Глубоко голову прекрасную девицы положили рыцари во прах
   Полузабытых королей, меж рыцарям рек Артур: "Да будет
   Богатою ея гробница, с ея изображеньем, и у ног
   Пусть будет высекут щит Ланселота, а в руке - ея лилею.
   И пусть разсказ о скорбном плаванье ея
   Для верных всех сердец написан будет на ея гробнице
   Лазурью с золотом!" И после это все исполнили; когда же все князья
   И их супруги, и народ растекся от дверей высоких
   Прочь по домам, то Королева, заприметив,
   Где Ланселот один, поодаль, шел, к нему приблизилась и тихо
   Шепнула, проходя: "Простите, Ланселот, меня; мне ревность
   В любви открылась"; Ланселот ответил, глаз не поднимая от земли,
   "Любви она проклятие; все, Государыня моя, уж пройдено и прощено".
   Но Государь, его нахмуренныя видя брови, подошел
   К нему и рек, сочувствия исполнен:
  
   "О Ланселот, мой Ланселот, ты, мне дававший всех превыше
   И радость и уверенность, зане я знаю,
   Каким ты был в бою со мной бок о бок,
   Многократно наблюдал тебя я на турнире, видел,
   Как наземь ты сражал дородных, крепких рыцарей, искусных в ратном деле,
   А юным и неопытным давал стяжать и честь и имя.
   И возлюбил твое я вежество и самого тебя, ты - муж,
   Рожденный быть любимым; но теперь я обращаюсь грустно к Богу,
   Поскольку вижу смуту безприютную в глазах твоих. Ты смог бы
   Любить девицу эту, созданную Богом словно
   Лишь для тебя, и судя по ея лицу, - когда возможно только
   Судить по мертвому о том, каким живое было, -
   Столь тонко чистому и изумительно прекрасному, - она
   Могла бы дать тебе, кто ныне одинок,
   Без спутницы-супруги, без наследника, - потомство благородное, сынов,
   Что родились бы к почести и славе, что на имени твоем почили,
   Мой рыцарь, князь великий Ланселот Озерный".
  
   И Ланселот ответил: "Государь, она была прекрасна,
   Чиста, как каждый рыцарь твой желал бы быть, и усомниться
   В ея красе мог лишь безглазый,
   А усомниться в чистоте ея - лишь безсердечный - Да,
   Чтоб быть любимым, если только то, достойное любви,
   Могло б его связать, но вольная любовь не знает уз".
  
   "От этих уз лишь больше воли вольная любовь получит", рек Король,
   "Пусть будет вольною любовь: для лучших - вольная любовь; и что же
   Нам, после Царствия Небесного, в уделе нашем стылом смертном
   Должно быть наилучшим, если не любовь
   Столь чистая, в одеждах столь прекрасных и пречистых?
   Но всеж тебя связать она была не в силах, хоть и была
   Сама еще несвязанна, как полагаю я, и, как я знаю, нежной".
  
   И не сказал ни слова Ланселот в ответ, но отошел
   И там, где небольшой ручей вливался в реку малой бухтой,
   Сел и смотрел, как движется высокою волной тростник,
   И взгляд подняв, увидел лодку, на которой приплыла Элейн,
   Пятном далеким по теченью и сказал в душе:
   "Ах, сердце милое, простое, ты меня любила, дева,
   Нежней гораздо, нет сомнения, чем Королева. О твоей душе молиться?
   О да, я помолюсь. Прощай и ты - и ныне навсегда -
  
   Прощай, прекрасная лилея. "Ревность от любви"?
   Иль, лучше, умершей любви наследник грубый, гордость
   Ревнивая? О Королева, если соглашусь я с тем, что ревность - от любви,
   Не сможет ли в Вас страх растущий за молву и имя,
   Вещать, приумножаясь, о любви, что убывает?
   Зачем Король мне говорил об имени моем и славе?
   Мое мне имя в стыд и кажется упреком,
  
   Тот Ланселот, кого из материнских рук Владычица Озерная взяла -
   Чудесное созданье, что ночным видением проходит -
   Она отрывки песнопений тайнодейственных, звучавших над водою
   Волнующейся, пела вечером и утром, целовала
   Меня и говорила: "Ты прекрасно, чадо,
   Как королевский сын", и часто на руках
   Она меня носила, в сумеречный час гуляя по воде. О если б
   Она меня тогда бы где угодно обронила!
   Ведь что такое я? Какая польза в имени моем
   Мне - величайшего из рыцарей? Я бился за него и вот, стяжал.
   Утехи обладать им вовсе нет; его утратить - скорбно;
   Оно - меня живая часть теперь; но что мне проку в нем?
   Лишь развращать людей, являя им мой грех?
   Иль грех слабее кажется, когда великим кажется грешивший?
   Увы же величайшему из рыцарей Артура, мужу,
   С Артура сердцем несогласному! Мне должно разорвать
   Те узы, что меня безславят так: и еще ея согласия добиться надо.
   И захоти того она, я б согласился ли? Иль нет, кто знает?
   Но если я не разорву, тогда пускай Господь,
   Молю, пошлет вдруг Ангела на землю, и меня
   За волосы тот схватит и далеко унесет
   И бросит в озеро забытое среди развалин сокрушившихся холмов".
   Так в скорби угрызений совести стенал сэр Ланселот,
   Не ведая, что надлежит ему святым скончаться.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   20
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"