Герайнтъ и Энидъ


О близорукий род несчастных смертных,
Сколь многие из нас в сей самый час своей рукой
Пожизненную цепь куют себе из бедствий,
Почтя за правду ложь, а ложь - за правду;
Здесь, в сумерках неверных нынешнего века,
Как часто мы бредем наощупь, до тех пор, пока, в иной
Не отойдем, где мы увидим, как нас видят.  

 Так было и с Герайнтом, что, в то утро дом покинув,
Когда коней седлали им двоим, и оттого, быть может,
Что страстно он любил свою супругу, и в груди
Своей он бурю чувствовал, и если б
Уста он отворил, то гром на голову, ему столь дорогую,
Наверное, обрушил бы; но он сказал всего лишь:
"Не близ меня. Я Вам велю держаться впереди меня,
И впереди намного. Я велю Вам также, как супруге:
Со мной не говорить, что б ни случилось. 
Ни слова!" - и пришла в смятенье Энид. 
И с тем они пустились в путь, но трех еще шагов
Не сделали, как он воскликнул:
"Женоподобен я, но все-таки свой путь
Я проложу не золотым оружьем, а железным!",
И тяжкий отвязав от пояса кошель, конюшенному кинул.
И так в последний раз предстал пред Энид дом:
Монетами блестящими усеян мраморный порог,
И потирающий плечо конюшенный; и вновь Герайнт 
Воскликнул: "В пустошь!", и увлекая Энид
По тропам, которыми он ехать ей велел, пустился в путь
Чрез пограничье - логово разбойников, и мимо
Болот безцветных и прудов, просторных обиталищ цапель;
Пустыней дикой и опасной князь с княгинею проехал:
Вначале скоро шли их кони, но замедлили невдолге,
И кто б чужой увидел их, наверное б подумал:
Они так едут медленно и так бледны затем,
Что некий страшный грех гнетет обоих:
Зане Князь безпрестанно повторял в себе: "Потратил
Я столько времени, о ней заботясь тщетно,
Глаз не сводя с нее одной, лаская, наряжая
Ее как можно лучше, удержать ея стараясь верность". 
На этом обрывалось в его сердце слово,
Как обрывается оно в устах, заглушенное страстью.
Она же неотступно Небеса молила
Ея избавить господина от увечья и раненья.
И вновь и вновь душою возвращалась
К вине ея, что для нее самой прошла незримой,
А на его чело легла морозной мрачной тучей;
Доколе ржанки свист, совсем как человечий, 
Не пробудил сомненья в ея сердце. Оглядевши пустошь,
Она засады средь листвы дрожащей убоялась
И вновь на прежнее ея вернулись мысли:
"Коль есть за мной подобный грех, пусть Небо
Подаст мне милость искупить его, когда бы только
Он сам заговорил со мной и мне сказал об этом".

 Но четверть дня прошла, и Энид различила
Трех рыцарей высоких, в вооруженье полном, за скалою,
Верхом, как три стервятника в тени, их поджидавших;
И услыхала, как один другому крикнул:
"Гляди, вон увалень, повесив голову, плетется,
По виду - не смелее пса побитого; скорее,
Убьем его и заберем себе коня
И латы нам его достанутся с девицей вместе".

 И Энид, в сердце взвесив все, сказала:
"Назад немного к моему владыке я вернусь,
И речи этих лиходеев передам; пускай, разгневан,
Он и убьет меня, но от руки любимой
Милей мне умереть, когда урон супругу угрожает иль позор!"

 И возвратясь на несколько шагов назад, навстречу
Челу, нахмуренному строго, с робкой твердостью сказала:
"Мой господин, там, за скалою
Я увидала трех бандитов, ждущих
Вас, чтоб на Вас напасть, и слышала, как похвалялись
Они, что Вас убьют и заберут коня
И Ваш доспех со спутницею вместе". 

 Он гневно отвечал: "Моим желаньем было,
Чтоб Вы меня предупреждали иль молчали? Повеленье
Одно дано Вам было - мне не говорить и слова,
И вот как Вы его исполнили! Ну чтож, посмотрим, 
Чего желаете Вы мне, победы или пораженья,
За жизнь мою боитесь, смерти ль жаждете моей, и сами
Вы убедитесь, что во мне еще есть сила".

 И Энид бледная застыла в тяжком ожиданье,
А на него на всем скаку помчались три бандита,
И среднему из нападавших Князь Герайнт
На локоть в грудь копье вонзил, и меж лопаток
Железко вышло; и затем к двоим оставшимся приятелям его,
Из коих каждый о доспехи Князя
Копье сломал, как будто бы ледышку,
Герайнт оборотился, и меча могучим взмахом
Направо и налево, положил обоих насмерть; вслед затем,
Сойдя с коня, как истовый охотник,
Что шкуру с хищных тварей, им убитых, обдирает,
Князь с мертвых снял волков, рожденных женским чревом,
Их крепкую броню, тела лежать оставив
Во прахе, а доспехи погрузил, скрепив, на седла,
По одному на лошадь, и все три узды связал
И Энид рек: "Ведите их перед собой"; и с тем она их повела чрез дебри.


 Он следовал вблизи;  и жалость понемногу
В нем подниматься стала гневу вопреки, когда он видел,
Как та, кого любил он больше всех на свете,
С трудом в смиренном послушании вела вперед коней;
Уже ему желанно было с ней заговорить
И вдруг свой гнев излить в словах горячих
И погасить огонь той злобы, что сжигал его утробу;
Но всеж еще ему казалось легче насмерть
Ее сразить одним ударом, угрызений не питая,
Чем крикнуть "Стойте!", и ее в лицо, 
Столь светлое, в нескромности малейшей обвинить; и так,
Сжав зубы, он лишь пуще разпалялся
Тому, что высказать она МОГЛА слова, которые он слышал,
Себя назвав неверною; и эта мука
Ему минуты делала веками: но едва ли дольше,
Чем полноводный Уск в Каэрлеоне медлит,
Пред тем как снова обратиться к морю,
Прошло, как Энид бдительное око
Заметило в ближайшей легкой тени перед чащей
Дубовой, мрачной и  коряжистой, опять
Трех всадников во всеоружье, и один из них
Ей показался выше и мощней ея супруга,
И трепет пробежал у ней по жилам,
Когда воскликнул он: "Смотрите, вот добыча!
Три боевых коня и славных три доспеха,
И в чьем разпоряжении? Девицы! Вперед, за ними!"
"Нет", отвечал второй, "за нею едет рыцарь".
"Он трус", ответил третий, "вон как голову повесил!"
"Да, и он один", с веселым смехом исполин ответил,
"Дождемся здесь и нападем, когда он мимо нас проедет".

 И Энид, в сердце взвесив все, сказала:
"Я поспешу, покуда господин мой не подъехал,
И козни их все передам ему. Мой господин устал
В бою недавнем, и они его вразплох застанут.
Мне должно преступить его веленье - ради
Него же самого; как я посмею послушанье
Супругу соблюдать ему во вред? Сказать должна я,
Пусть он меня убьет за это: я спасу ту жизнь, что мне моей милее". 

 И Энид поспешила встречь ему и робко,
Но всеж решительно спросила у Герайнта:
"Позволено ли мне сказать?", и он ответил:
"Да, позволяю, говорите", и она сказала:

 "Вон там, в лесной засаде скрылись три злодея,
И все во всеоружье, и один из них
Сложеньем превосходит Вас,  они уговорились
Дождаться Вашего проезда, и тогда напасть на Вас".

 В ответ он в гневе бросил ей: "Когда бы
В лесу была б их сотня, и из них бы каждый
Меня б превосходил сложением, и разом все
Они бы на меня обрушились, клянусь, досады
Я б от того не знал и доли, как от Вашего непослушанья.
Поодаль стойте, а коль паду я, к лучшему пристаньте".

 И Энид в стороне осталась ждать исхода,
Не смея глаз поднять на бой, лишь каждый вздох
Молитвы краткие из сердца вырывал с ударом каждым.
И тот, кого она страшилась больше прочих,
На Князя устремился, метя в шлем копьем,
Но вскользь ударило железко, и Герайнт, от прошлой схватки 
Еще не отойдя, ударил прямо и пробил врагу нагрудник,
И наземь рухнул исполин, и более уже не шевельнулся,
И говорит сказитель, он однажды видел: от цепи утесов
В краю ветров мыс, выступавший в море,
На коем вырос дикий саженец, сорвался в воду
И так остался недвижим, а саженец все рос,
Так пал и исполин пронзенный. Двое 
Его сообщников трусливых медлили напасть на Князя,
Когда ж увидели, как их вожак могучий пал, и вовсе встали,
А победитель, чтобы их смутить сильнее,
Коню дал шпоры с воинским ужасным кличем;
Зане, подобно слышащим в горах поток,
Что, ударяясь в скалы, водопада мощный звук до них доносит,
В бою привычно воины Герайнта, голос Князя слыша,
Воспламенялись духом. И убоявшись, два стервятника пустились в бегство,
Но не ушли и умерли той смертью,
Которую от них приняли много невиновных. 

 Затем Герайнт сошел с коня и взял копье,
Что больше всех ему понравилось, с тех мертвых трех волков
Доспехи снял и увязал на седлах их коней,
По одному на каждого, и три узды скрепив узлом в одну,
И Энид рек: "Ведите их перед собой"; и с тем она их повела чрез дебри.

 Теперь он следовал за нею ближе. Тягость,
С какой она старалась по лесным неровным тропам
Вести вперед две связки конные с бряцающим оружьем,
Немного притупляла остроту его сердечной боли,
И сами кони, благородные созданья,
Попавшие в дурные руки и долго обхожденье
Лишь от бандитов принимали, теперь вострили уши,
Ея внимая голосу негромкому, но твердому, и нежному правленью. 

 И так они прошли зеленый сумрак леса,
И под открытым небом увидали 
Какой то городок, вздымавший башни на скале, а у подножья 
Ея - зеленый луг, как изумруд в оправе бурой дебри,
И косарей, косивших на лугу; и по тропинке каменистой
Из города спускался златовласый отрок,
Неся в руках обед для косарей; Герайнт
Вновь жалость ощутил, супруги видя бледность,
И двинулся на луг; когда же златовласый отрок
Сравнялся с ним, Князь молвил "Друг, ослабла
Девица черезчур, подай ей есть" - "Охотно",
Ответил тот, "и Ваша Светлость тоже
Поешьте, хоть и снедь груба, и лишь для косарей пригодна",
И с тем корзину он поставил наземь, и Князь с Княгиней
Сошли с коней, оставив их пастись, и сами ели:
И Энид лишь немного прикоснулась к пище,
Не чрево насыщая, но желанье разделить с супругом радость;
Герайнт же, не заметив, истребил всю снедь, 
Что косарям предназначалась, и, корзины дно увидев, изумился.
И молвил: "Отрок, я все съел, но как вознагражденье
Из этих трех коней возьми того, что лучше прочих,
А также и доспех" - и тот, зардевшись от восторга:
"О Ваша Светлость, Вы переплатили 
Пятидесятикратно мне" - "Чтож, тем богаче
Ты будешь", Князь воскликнул. - "Я все это в дар
Беру, но не в вознагражденье: мне нетрудно,
Пока девица  Ваша отдыхает, возвратиться
За новою едой для графских косарей; ведь этот луг
И косари принадлежат ему, и я - его слуга; и Графу
Я разскажу о том, сколь Вы великодушны, любит
Он узнавать о том, что славные мужи его владенья посетили;
И вас он пригласит в свои палаты,
И угостит иными яствами, не косарской едою".

 И рек Герайнт: "Иного яства мне не надо: никогда
Живей охоты за едою я не знал, как без еды оставив
Здесь ваших косарей. И в графския палаты 
Я не пойду. Бог мне свидетель, слишком много 
Я знаю всяческих палат! Когда же Граф захочет
Меня увидеть, пусть ко мне приходит. Ты же
Найми нам комнату приличней для ночлега
И помещенье для коней, и возвращайся,
Еду неся косцам, а нам - известья".

 "Да, Ваша Светлость", с радостью ответил отрок
И удалился, голову подняв высоко, видя
Себя как будто рыцарем, и скрылся за извивом каменистой тропки,
Ведя коня, наедине оставив Князя с Энид. 

 Но стоило Герайнту отвести глаза
От города к дороге, и как будто вскользь увидеть Энид,
Полулежавшую устало, и опять его неверный суд,
Тень недоверия, которой никогда бы не скользнуть меж ними,
К нему вернулась, он вздохнул, а после
С улыбкой посмотрел на косарей, усердно натощак
Трудившихся и,  видя, как играет солнца луч
На быстрых косах, кивал, жарой и дремою одолеваем.
Но Энид, вспоминая прежний ветхий замок
И галок заполошный гомон над ея холодной башней,
Траву срывала, что у луговой межи
Росла длинней, и без конца сплетала,
И разплетала в кольца то повыше,
То ниже обручального кольца, доколе не вернулся отрок
С вестями о приюте, и они пошли за ним.
Придя ж Герайнт сказал ей: "Если Вам угодно,
Пошлите за хозяйкой дома", и на это отвечала Энид:
"Благодарю, мой господин"; и дальше оставались оба
По разным сторонам той комнаты, в молчанье,
Как два с рождения немые существа, иль будто
Два дикаря-щитодержателя, что на гербах рисуют,
По обе стороны щита стоящие, они и друг на друга
Не смотрят, но каждый в свой конец пустого поля.

 И вдруг на улице многоголосый шум раздался
И топот многих ног по мостовой, нарушив их оцепененье,
И оба подскочили: дверь с размахом
Снаружи отворилась и ударилась о стену; и с толпой буянов,
Красив как женщина и бледен от разврата,
Былой поклонник Энид в давние года, когда она еще не встретила Герайнта,
Явился, - властелин свирепый этих мест, Лимурс. 
Он подошел с поклоном и в лицо приветствовал Герайнта,
Но между тем, украдкой, за завесой теплоты условной
Приветствия, пожатья рук, он краем глаза Энид
Увидел и отметил, как она печальна, одинока.
И повелел Герайнт подать вина и мяса,
Чтоб гостя, что нагрянул вдруг, принять роскошно,
Как требовал его обычай, и вошедших всех
Призвал по-дружески с ним пировать за здравье Графа.
"О плате ж не печальтесь, я плачу за все!"

 И принесли вина и мяса, и за кубком кубок Граф Лимурс
Пил до тех пор, пока язык его не развязался в шутках
И в вольных россказнях, и речь его текла, играя
Двух красок сочетаньями; зане когда вино и сотрапезников вниманье
Его разгорячали слово, то оно сверкало и блистало,
Как многогранный драгоценный камень; так и Князя
Довел до смеха он, а сотрапезников - до бурного рукоплесканья.
Когда же Князь развеселился, то его спросил Лимурс:
"Позвольте, Ваша Светлость, перейти покой и говорить
С прелестной дамой Вашей, что сидит отдельно
И выглядит такою одинокой?" "Охотно позволяю",
Герайнт ответил, "Говорите с ней. Со мною
Она не говорит". И встал Лимурс, и опустив глаза себе под ноги,
Как тот, кто хочет по мосту пройти, мосту не доверяя,
К ней подошел через покой и, полный обожанья взгляд
Подняв, ей поклонился, и шепча промолвил:

 "Энид, путеводная звезда жизни моей одинокой,
Энид, моя любовь единая от ранних лет!
Энид, та, которой я лишившись, одичал, озлился, -
Какой удаче я обязан? Как я смог Вас здесь увидеть?
В моей Вы власти, наконец, в моей Вы власти,
Но не страшитесь. Я одичавшим сам себя назвал, но все же
Во мне еще остались капли вежества былого
Здесь, посреди безлюдья этой дебри.
Я думал, что лишь Ваш отец меж нами встал,
А Вам я мил был в те былые дни; когда
То вправду было, не скрывайте этого, прошу Вас,
Меня счастливей сделайте немного, знать подав об этом:
Не из за Вас ли я почти полжизни погубил? Да, да,
Лишь став моей, Вы можете мне этот долг вернуть.
И, Энид, он и Вы - я с радостью увидел,
Что Вы сидите в стороне и с ним не говорите,
Вы здесь без свиты, горничной иль пажа
Нет с Вами, - любит ли он Вас как прежде?
Зовите это, коль угодно ссорою меж любящей четой,
Я знаю: перебранки с милыми мужчина может
Вести, но никогда - их выставлять посмешищем всеобщим,
Пока они хотя бы влюблены; а Ваш наряд убогий
Как оскорбленье Вам убогое, свидетельствует дважды
О том, что Вас уже не любит Ваш супруг. И Ваша красота
Уж не прекрасна для него: обычный, право, случай, - 
Так хорошо я это знаю - выцвела, поблекла, -
Мужчин я знаю хорошо: его Вы не вернете боле,
Зане пройдя, любовь мужчины вспять не возвратится,
Но здесь есть тот, кто любит Вас совсем как прежде,
И даже с большей страстью, чем когда то.
Скажите, милая, лишь слово: и в кольцо его моя охватит свита 
Он безоружен: стоит мне поднять лишь палец -
Они поймут. Я не о крови говорю его, не стоит
Вам на меня глядеть с подобным страхом: не глубже
Мое коварство рва и не прочней стены: есть подземелье
Здесь; к нам оттуда никогда уж не вернется он. Лишь слово
Скажите; иль не говорите. Но тогда клянусь
Я Тем, Кто сотворил меня единственным на свете
Вам преданным возлюбленным, я применю всю силу,
Которую имею. Простите ж мне! Безумье часа,
В который с Вами разлучился я, еще владеет мною!"

 От нежного звучанья собственных речей
И умиленья самому себе, разгоряченного воображеньем,
Его глаза блестели влажно, но боялась Энид этих глаз,
И влажных - от горячих винных испарений;
И отвечала с ловкостью, что женщинам присуща,
Преступным иль невинным, чтоб отвадить случай
Грозы, над ними вставшей, и сказала:

 "Граф, если любите меня Вы как в былые дни,
Не злоупотребите мной, но возвращайтесь утром
И от него меня избавьте будто бы насильно.
А ныне вечером меня оставьте - я устала смертно".

 И поклонившись низко и пышным подметя пером
У ног своих, простился донельзя влюбленный Граф.
Могучий Князь ему в дорогу пожелал спокойной ночи,
И он отправился домой, своей болтая свите
О том, как Энид лишь его всегда любила,
И в ржавый грош в базарный день не ставит мужа.

 Но Энид, с Князем вновь одна оставшись,
Сама с собою спорила о повелении молчать,
Поскольку видела, что должно ей его нарушить,
Герайнт же между тем уснул, и Энид не посмела
Его будить, но пристально вгляделась 
В него и, рада, что в сражениях не получил он раны,
И что дыхание его звучит спокойно, ровно,
Поднялась и, ступая осторожно, собрала все части
Его доспеха вместе, ради случая нужды внезапной,
И чуть вздремнула, но тяжелые переживанья
В тот день и тягости дороги и сквозь дрему
Ей были терном без корней в ея руках над страшной бездной,
И в эту бездну падала она, и с силою разшиблась, и проснулась;
Ей показалось, что свирепый Граф стоит под дверью
Со всею сворой прихвостней своих, и трубы
Зловещие его зовут ее; то красный был петух,
Зарю пропевший серым утром над росою окропленным мiром,
И луч доспеха прикоснулся в их покое. И поднялась Энид
Еще раз на доспех взглянуть, и невзначай задела
Его, и шлем, звеня, упал, и Князь вскочил и на нее глядел. Тогда
Его приказ молчать нарушив, разсказала Энид
Все то, о чем ей говорил Лимурс, лишь опустив
Его слова о том, что Князь ее не любит; о своей уловке
Она ж не умолчала, но окончила столь милым извиненьем,
Вполголоса и так немногословно, что вполне уместной
Она с необходимостью явилась. И Герайнт,
Хоть и подумал: "Уж не о Лимурсе
Она тогда в Девоне плакала?", но с гневным стоном
Сказал: "Прелестный облик Ваш в безумцев
И в подлецов порядочных людей преображает. 
Зовите же хозяина и прикажите
Ему подать сейчас мою и Вашу лошадь". Энид
Скользнула тихо из покоя меж тяжелых вздохов 
Жилища сонного, и словно Дух, его хранящий
Стучала в стены до тех пор, покуда содержатель не проснулся,
И с тем вернулась, и немилосердному супругу
Была, напрошена, прислугою взамен оруженосца, 
И вот, спустившись вниз в вооруженье полном,
Герайнт спросил хозяина: "Что следует с меня, дружище?"
И тут же, от него ответа не дождавшись, крикнул:
"В расчет пять забери коней и пять доспехов!" И хозяин,
Внезапно почестнев, ответил изумленно:
"Я, Ваша Светлость, не извел и стоимости одного коня!" - "Чтож, тем богаче
Ты будешь", Князь сказал и обернулся к Энид:
"Вперед! Сегодня Вам велю я, Энид, особливо:
Коль что увидите Вы, иль услышите, иль Вам помнится
(Хоть, думаю, в таком веленье нет нужды для Вас), - повиноваться и молчать:".

 И Энид отвечала: "Да, мой господин, я знаю,
Желанье Ваше, и покорной буду; только если первой
Я еду, слышу я и дерзкия угрозы, что до Вас не долетают,
Опасности я вижу, которых Вы не видите, и мне
Предупрежденья не подать Вам кажется так тяжко;
Почти едва по силам мне: но всеж я повинуюсь".

 "Да, повинуйтесь", молвил Князь, "не мудрствуя излишне,
Но помня, что с мужчиной Вы обручены,
Не с клоуном-зевакой браком непристойным,
Но с тем, кто наделен руками, чтобы защитить себя и Вас,
Глазами - чтобы отыскать Вас где угодно,
И слухом, чтобы слышать Вас хотя бы и во сне".

 И с тем он обернулся и на нее так пристально взглянул,
Как смотрит грач на борозду за плугом,
И этот взгляд в ея душе затронул чувство, что досужий дуралей
Или судья излишне торопливый счел бы за виновность,
И щеки ея вспыхнули, ресницы опустились,
И не был виденным Герайнт доволен.

 И по широкой и наезженной дороге, 
Что из владений лживого Лимурса уводила прочь  
К уделу запустелому иного графа,
Доорма, прозвище "Быка" стяжавшего от трепетавших перед ним вассалов,
Поехала Княгиня, а за ней - Герайнт угрюмый.
И обернувшись как то, Энид увидала,
Что он сегодня к ней гораздо ближе по сравненью с днем вчерашним 
И было радости исполнилась, но Князь
Махнул рукою раздраженно, словно говоря:
"За мною Вы следите", и опять печаль ея пронзила сердце.
Но солнца луч еще клинком в росу вонзался, 
Когда копыт коснулся тяжкий частый грохот
Ея ушей и, обернувшись, увидала Энид
Завесу пыли, и сквозь пыль - блистанье копий,
И, чтоб, не преступив супруга повеленья, упредить
Его, зане он ехал, не давая виду, будто слышит,
Она, назад подавшись, приподняла палец
И показала на завесу пыли. Воина упрямство,
Таким почти буквальным соблюдением его веленья,
По своему довольно было; обернувшись, он остановился. 
Мгновение спустя Лимурс свирепый
На черном скакуне примчался громоносной тучей,
Края которой нависают низко, грозно
Пред бурей, что вот-вот готова разразиться,
Едва не выпадая из седла коню под ноги, с криком он
Жестоким, резким, страстным, на Герайнта
Обрушился; тот, встав ему навстречу, простирая руку, 
На всю длину копья его ударил и через круп низверг,
И так лежать оставил мертвого иль без сознанья, и другого,
Что за Лимурсом следовал, на землю сбросил,
И слепо ринулся на шайку. Но движенье пламенное Князя
Их ввергло в панику, и как рыбешек шустрых стая,
Что летним утром под запрудою хрустальной Камелота
Скользят, на дно песчаное бросая быстро тени,
Но стоит лишь кому на берегу поднять ладонь
И солнце заслонить - мерцанье плавников
Вдруг прекращается меж островков, покрытых белыми цветами;
Так, в ужасе от одного движения Герайнта
Бежали все приспешники Лимурса, бросив графа
Лежащим на большой дороге: так безследно
Одним вином скрепленная, в небытие уходит дружба.

 И улыбнулся, словно солнце бурное, Герайнт,
Увидев, как два скакуна, освободившись от своих хозяев павших,
Пустились наутек, с другими беглецами вместе.
"Конь и воитель", он сказал, "сродни душой и честью!
И ни копыта не осталось здесь! Доселе, мне сдается,
Я честно плату получал конями и броней; а красть иль грабить
Я не могу, ни милостыню клянчить. Как Вам сдается,
Разденем ли мы здесь того, кто Вас любил? Способен
Ли Ваш скакун нести его доспех? Поститься 
Придется нам иль ужинать? Нет? - Ну тогда, порядочность и честь
Блюдя, молитесь, чтобы встретить 
Нам всадников Доорма, зане и я хочу остаться честен".
Так рек он, и печально глядя на узду,
Она вперед поехала, и слова не ответив; но подобно
Тому, кого ужасная утрата вдруг постигла
В земле родной, пока он был в пути далеком и об уроне том не ведал,
Пока не возвратился; так случилось быть Герайнту,
В бою задетым кем то из приспешников Лимурса,
И под броней незримая его кровоточила рана,
А он все ехал и жене любезной не сказал и слова
О том, что жжет его, сам плохо понимая это, до тех пор,
Пока его не замутился взор, и шлем не покачнулся,
И за дороги неожиданным изгибом,
На мягкие густые травы, - к счастью, -
Князь из седла упал, не вымолвив и звука. 

 И Энид услыхала шум паденья и тотчасже оказалась рядом,
Бледна как смерть, и соскочив с коня, брони завязки развязала,
И преданной руке ослабнуть не позволив,
И голубым очам - слезами замутиться, прежде чем увидят рану,
И сняв поблеклую вуаль, чело открыв лучам палящим солнца,
Она перевязала кровавое отверстье,
Откуда каплями сочилась жизнь ея любимого владыки.
А после, все исполнив, что могла, она сложила руки,
И в душу к ней отчаянье вошло, и Энид разрыдалась, сидя у дороги.


 И многие дорогой этой проходили, но никто на Энид
Внимания не обращал, зане в том графстве
Царила смута бурная, и женщина, что плачет над израненным супругом,
Была для всех, что дождь в средине лета. Кто то
В нем видел жертву самого Доорма, опасаясь жалость
К ней показать и лишний раз прогневать Графа;
Иной в вооруженье полном пролетал, как ветер, мимо, 
Бандита-сюзерена исполняя порученье, 
Мешая свист со звуками нескладной грубой песни, 
Вздымая тучи пыли пред ея очами, что остались без вуали;
Еще один бежал от ярости Доорма,
Дрожа от мысли, что его вот-вот стрелой настигнут,
И пыль опять поднялась шлейфом на дороге,
От бегства в страхе, и кобыла Энид
Не вынесла и вдруг заржав, пустилась в чащу леса и исчезла,
Но мощный конь Герайнта, словно человек печальный, не сошел и с места.

Но ровно в полдень исполин Доорм с лицом широким,
Густою бородою рыжей окаймленным,
В набег направился, свой жадный взор, ища добычу,
Повсюду устремляя, окруженный сотней копий.
Но прежде чем подъехать ближе, словно на корабль на волнах
Он прокричал: "Что, умер он?" - "Нет, нет, не умер!"
Ему поспешно отвечала Энид, "Пусть из Вашего народа
Его поднимет кто нибудь и унесет отсюда, где так нестерпимо солнце!
Я больше чем уверена, что он еще не умер".

 И молвил Граф Доорм: "Коль он еще не умер, 
Что Вам рыдать о нем? Вы что, еще совсем ребенок?
А если ж умер он, я Вас сочту за дуру;
Рыданья Ваши ведь его не оживят: покойник он иль нет,
Вы портите хорошенькое личико слезами.
И всеж, коль личико СТОЛЬ хорошо, - эй, кто там из толпы,
Сюда, - его возьмите и несите в мой дворец,
Коль он живой, еще одним в ватаге нашей больше будет,
А коли мертв - в земле всегда довольно места
И для того, чтоб и его укрыть. И не забудьте прихватить его коня,
Он чистой крови",
                                Так сказав, Доорм поехал дальше,
Но двух оставил мускулистых копьеносцев, и они, приблизясь,
Ворча, подобно псу, который видит, как большую кость
Под носом у него мальчишки деревенские стараются схватить, -
Ведь в радость им позлить его едою, - и боится,
Что для него уже она потеряна, и лапу положив на кость,
Рычит и щерит пасть; так точно же и те головорезы,
Боясь остаться - только из за мертвеца -
Без своего возможного куска добычи в этом утреннем набеге,
Рычали, но однако, подняли его и положили
На те носилки, что с собою взяли в промысл,
Коль кто из них получит рану, а прежде щит Герайнта,
Вверх стороною вогнутою повернув, они под Князя подложили.
И понесли его в холодныя палаты Графа,
(А верный конь Герайнта сам пошел за ними),
И бросили его с носилками на голую дубовую скамью в палатах,
И прочь бежали, торопясь догнать их перегнавших
В удаче сотоварищей, рыча и проклиная промедленье,
И мертвеца, и Графа своего и собственную душу вместе с Энид.
Но и благословляй они ее, она была глуха
К благословеньям и проклятьям с уст любых, единственных на свете не считая. 

 И долгие часы у ложа своего владыки просидела Энид,
В неубранной палате, голову его приподнимая
И руки бледныя его в своих ладонях грея,
Его зовя, и вот, он наконец, очнулся от забвенья,
И увидал, что нежная супруга голову ему приподнимает,
И греет руки слабыя его, его зовет, и ощутил
Щекою слез ея тепло, и сердцу рек беззвучно: "Плачет
Она ведь обо мне", но все ж лежал недвижно
И мертвым притворяясь, испытать желая до пределов крайних
Ее и сердцу своему сказать с уверенностью: "Энид плачет обо мне".

 Но приближался вечер, и Доорм вернулся
С добычей в замок свой, и с грохотом и гамом
За ним его копейщики ворвались; каждый в кучу
Швырял добытое добро, звеневшее о каменные плиты,
Копье бросая в сторону и впопыхах снимая шлем; потом за ними
Впорхнула, полубоязливо, полунагло,
в одеждах пестроцветных стайка женщин,
Смешавшихся среди копейщиков; и Граф Доорм
Ножа о стол ударил рукоятью и громко повелел подать вина и мяса
Копейщиков своих насытить; туши вепрей и куски могучие быков,
И чад горячий мяса вдруг заполнил всю палату,
И ни один из них ни слова не сказал, но все за стол уселись,
И шумно кинулись на яства в голом неприютном зале, - 
С таким же шумом лошади едят, когда их кормят; Энид
Вся съежилась, чтоб избежать вниманья дикого той своры,
Не знающей закона; но когда Доорм наелся, 
Он взглядом обошел весь зал и обнаружил 
В углу девицу сжавшуюся и вспомнил, как она рыдала,
И ощутил влекущую к ней силу, и внезапно встал,
И  "Ешь!" сказал, "Я в жизни не встречал столь бледных,
Клянусь проклятьем, я с ума сойду, когда еще увижу,
Как плачешь ты. Поешь! Ты на себя взгляни. Удачлив 
Был твой дружок: а я умру, кто обо мне заплачет?
О благородная краса, еще я никогда доселе
С тех пор, как я дышу, не видел лилии, тебе подобной.
Когда б в лице твоем жила хоть капля краски, среди моих
Дворянок ни одной и на руку перчаткой
Не подошла бы туфелька твоя. Но ты меня послушай
И моему закону повинуйся, и совершу я то, чего еще не делал,
Ведь ты со мою, девочка, мое разделишь графство,
И заживем мы, словно в гнездышке две птички,
И зернышки со всех полей окрест тебе носить я буду,
Ведь воле подчинить своей могу я тварь любую".

 Он рек. Один копейщик жилистый, за щеки
Засунув непроглоченный кусок, оборотился,
Иные же, чьи души древний змей давно изъел, как червь - увядший лист,
Его землею делая, друг другу на ухо слова шипели,
Воспоминанья недостойные, - а женщины, иль те,
Кто некогда столь милыми созданьями являлись,
А ныне лишь желали униженья наилучшей среди них - о да,
Ей овладеть оне  охотно помогли бы Графу; все тотчасже
Оне ее возненавидели, она ж о них и мысли не имела,
Но отвечала тихо, головы смиренной все еще не поднимая:
"Я к вежеству взываю Вашему, - когда
Муж этот в состоянии таком, меня пока оставьте".

 Она сказала это так негромко, что едва ли Граф ее услышал,
Но, как правитель многовластный, удовлетворился
Тем, как любезно поступил, решил, - она его благодарит,  - прибавив::
"Да, ешь и радуйся - ведь я тебя своей считаю"

 Она ответила смиренно: "Как
Мне радоваться впредь чему бы то на свете,
Пока мой властелин не встанет и не взглянет на меня?"

 Тут исполин Доорм вскричал, что эти речи -
Лишь от пустого сердца и усталости, нелепость
Болезненная, и схватив ее внезапно,
Он силой за руку подвел ее к столу, и блюдо
Швырнул пред ней, и прокричал ей: "Ешь!"

 "Нет, нет", сказала Энид оскорблено, "я не стану есть, покуда
Не встанет этот муж с носилок и со мною 
Не сядет есть" - "Чтож, пей!", ответил Граф ей, "вот!"
(И рог вином наполнив, протянул пред нею)
"Я сам, бывает, распалясь в бою иль гневом
Разгорячась, клянусь проклятьем, прежде чем не выпью, есть могу едва ли;
Поэтому попей, вино твое желание изменит". 

"Нет, нет",  она воскликнула, "свидетель Небо
Мне в том, что я не стану пить, доколе господин мой
Не встанет и не повелит мне пить, и сам со мною
Не выпьет; если ж никогда он более не встанет,
Я на вино не посмотрю до самой смерти".

 Граф покраснел как рак и заходил по залу,
То верхнюю, то нижнюю губу кусая с силой,
И, подойдя вплотную к ней,  в конце концов сказал:
"Что ж, молодица, вижу я, ты презираешь вежество мое, - так берегись:
Сей муж наверное уж мертв, а я любую тварь покорной
Моим желаньям делаю. Не есть, не пить? И оттого рыдать
О том, кто красоту твою низвел в глумливое презренье,
Рваньем одев? Я изумлен себе: твое упорство видя,
Как я  его терплю, и больше мне перечить 
Не смей. И наконец, сними, мне в радость, эти ветхие лохмотья,
Унылый этот шелк, наряд убогой нищенки. Люблю
Я, чтобы красота облачена была прекрасно. Или ты не видишь
Моих дворянок, как роскошны их одежды, как прилично
В дому того, кто любит, чтобы красота 
Была облечена прекрасно? Поднимись же
И это вот надень: и повинуйся".
 
 Он рек. Одна из дам его заморский шелк
Пред Энид развернула, с волной морскою схожий,
Где ласковая синь играет, с зеленью сливаясь,
И спереди усеянный камнями чаще,
Чем поутру газон - росою, если ночью
С холма не уходило облако, и первый луч разсвета
Горит, сверкая, на застигнутой им влаге;
Так густо на наряде том сверкали самоцветы. 

 Но Энид отвечала, оставаясь непреклонней 
Тирана непреклонного во дни его всевластья,
В душе которого горят неотомщенные обиды
За много лет дождавшиеся возмездья часа; и так сказала Энид: 

 "В наряде этом бедном мой любимый господин меня впервые встретил,
И полюбил меня прислужницей в отцовском доме;
В наряде этом бедном ко двору явилась я с моим супругом,
И там меня, как солнце, нарядила королева;
И  это платье бедное он мне велел надеть,
Когда теперь мы в роковой пустились поиск чести, в коем честь
Стяжать было нельзя; и это платье бедное я не сниму, доколе
Он не поднимется живым и мне не повелит его оставить.
Довольно у меня печали, и прошу, любезным будьте,
Меня оставьте. Никогда я не любила
И не смогу любить кого нибудь другого - Бог свидетель, -
Но лишь его. И я молю любезность Вашу:
Пока таков он, как сейчас, меня оставьте".
 
 Тут заходил дикарь Доорм по залу,
Кусая рыжей бороды концы, и, наконец, вплотную к Энид
Приблизясь, злобно проорал: "Какой мне прок
С тобою быть любезным ; получай же от меня привет с почтеньем!"
И руку занеся, как не пристало рыцарю, он по щеке
Ударил Энид, пусть несильно, но надменно.

 И Энид, чувствуя себя в безпомощности крайней
И думая: "Он не осмелился бы сделать это,
Когда б не знал наверное, что господин мой мертв", 
Издала жалобный и резкий крик, как загнанный зверек, 
Который видит, как к нему по лесу приближается загонщик.

 И этот крик Герайнт услышал и, схватив свой меч
(Что рядом в углублении щита лежал), одним прыжком, собравшись,
Вскочил, и вмиг клинок перерубил, взметнувшись,
Доорма шею смуглую; ядру подобно
Упала голова рыжебородая, по полу покатившись.
Так умер Граф Доорм от рук того, кого считал умершим,
А все кто был в палате - женщины, мужчины, -
Все повскакали с мест, увидев, как мертвец поднялся, и бежали,
Вопя, как будто бы от привиденья, и супруги
Наедине остались, и сказал Герайнт:

 "О Энид, хуже этого покойника я обходился с Вами
И причинил Вам больше зла: мы испытали оба
Ту смуту, и теперь я троекратно в Вашей власти:
Отныне я скорей умру, чем место дам сомненью.
И налагаю на себя я епитимью здесь такую:
Хоть уши мои слышали еще прошедшим утром, -
Вы думали, я сплю, но я услышал,
Как Вы сказали, будто Вы ненастоящая жена мне. Я клянусь
Не спрашивать у Вас значенья этих слов: я верю Вам,
Вам вопреки и впредь скорей умру, чем место дам сомненью".

 И Энид нежно вымолвить смогла одно лишь слово,
Тупым и неразумным свое сердце чуя,
И так его просила только: "Убегайте, ведь они вернутся скоро
И Вас убьют; бегите, конь Ваш ждет снаружи,
А мой исчез" - "Тогда Вы, Энид позади меня
Поедете" - "Да", отвечала Энид, "поскорее прочь отсюда".
И выйдя, благородного кони они увидели, и тот,
Уж не вассал у вора, но готов законною свободой насладиться в беге,
Заржал в великой радости, их видя, поклонился,
Легонько фыркнув княжеской чете навстречу; Энид
От радости поцеловала белую звезду на лбу коня; Герайнт
В седло поднялся, протянув ей руку; на ногу ему
Она свою поставила и поднялась за ним; он обернулся
И целовал ее, и обняла она его обеими руками,
И тотчасже они пустились вскачь оттуда. 

 И никогда еще, со дня, когда в Раю превышнем 
На реках четырех впервые процвели бутоны розы
На смертный род блаженство не сходило чище, 
Чем то, которым Энид ожила, в опасный этот час,
Ладонь сплела с ладонью возле сердца милого супруга,
Его своим вновь ощутив; слез не было в ея глазах,
Но дымка сладкая, подобно той, что сад Эдемский некогда питала,
Пока полезный дождь еще дарован не был,
Перед ея парила зреньем; но все же не настолько голубые кроткие ея глаза 
Та дымка застила, чтоб не увидеть прямо на тропе,
К разбойничьему логову ведущей, в ворот проеме, рыцаря из воинства Артура
С копьем наперевес, готового вот-вот атаковать Герайнта.
И в страхе за раненье мужа и потерю крови,
Она, все в мыслях о событиях недавних, закричала
"Не убивай того, кто мертв уже!", и рыцарь молвил: "Голос Энид!".
Но Энид, видя, что пред нею Эдирн,
Сын Нудда, еще сильнее взволновалась и опять
Ему воскликнула: "О родич, не убей
Того, кто дал тебе ожить!". И Эдирн ровным шагом
Подъехал к ним и произнес: "Сиятельный Герайнт,
Примите мой привет со всей любовью.
Я принял было Вас за одного из рыцарей-разбойников Доорма.
И не страшитесь, Энид, чтобы я вступил с ним в схватку,
Ведь я люблю Вас, Князь, отчасти той любовью,
Какой мы любим Небеса, что нас карают.
Зане когда то возносясь в гордыне,
Я опускался все верней по склону в бездну Ада,
А Вы, меня низвергнув, в высоту подняли.
И ныне, рыцарь Круглого Стола Артура,
К тому же знавший Графа да и сам едва ли 
Не сделавшись разбойником, когда не признавал закона,
Сюда глашатаем я прибыл Государя
(Который едет вслед за мною), чтоб призвать Доорма
Свою ватагу разпустить, и выслушать безропотно Артурово решенье.  

 "Он слышит приговор Царя царей",
Воскликнул бледный Князь, "а здесь Доорма силы
Разсеяны", и он рукою указал на поле,
Где по холмам и бугоркам в ошеломленьи
На них смотрели небольшие кучки и мужчин и женщин, 
А кое кто еще спасался бегством: и Герайнт подробно разсказал
О том, что исполин Доорм зарубленный лежит в своих палатах,
Когда же рыцарь попросил его: "За мною следом
Езжайте к стану нашему и сами в слух Артуру
Поведайте о том, что приключилось с Вами; Вам, конечно,
Немало испытаний странных выпало в уединенье", вспыхнул Князь,
И голову повесил, и с ответом медлил,
Страшась смиренных черт безукоризненного Короля, и после
Безумства совершенного - вопроса об отчете,
Но Эдирн наконец воскликнул: "Если Вы к Артуру
Не едете - Артур приедет к Вам". "Довольно",
Сказал Герайнт, "я еду вслед за Вами". И они пустились в путь.
Но Энид по пути сугубый мучил страх:
Во-первых, страх наткнуться на разбойников, разсеянных в полях,
И во-вторых, страх перед Эдирном. И всякий раз,
Когда конь Эдирна оказывался рядом, вздрагивала Энид.
В низинах, где погашены все старые огни, бояться могут люди
От нового огня погибели. Заметив это, рек сын Нудда:

 "Прекрасная и дорогая мне сестра, Вы, у кого причин меня бояться
Есть больше, чем у прочих, отложите страх. Я изменился.
Вы сами первая тому причиной были безпорочной
Что искра горделивая моей натуры у меня в крови
В бушующее пламя превратилась, оттого, что Иниол и Вы меня отвергли,
Я замышлял и строил козни до тех пор, пока его не ниспроверг,
А после учредил (с одной лишь непременной целью в сердце)
Мои надменные турниры, отыскав себе зазнобу,
Ей оказав насмешливую почесть как прекраснейшей среди прекрасных.
И, всякого соперника поправ, в гордыне
Возрос настолько, что себя уж начал мнить неодолимым,
Уже почти на грань безумия поднявшись: ведь, когда б ни цель,
Которой ради я затеял только те турниры,
Я б вашего отца убил, а Вас пленил: я жил в надежде,
Что в некий день и Вы придете на турнир с тем вместе,
Кого полюбите сильней всего, и вот тогда, несчастная сестра,
Глаза, такие голубые и такие кроткие, глаза
Правдивейшие среди всех, что Небу отвечали, увидали б,
Как я его повергну наземь и ему на грудь ногою встану.
И вот тогда Вы б плакали, и на колени падали, меня бы умоляли -
Я б все равно убил его. И Вы пришли.
Но Вы пришли, и Ваши искренние голубые очи
Увидели, как Ваш любимый (я говорю, как об огромной службе,
Что оказали мне) меня, столь горделивого, низверг
И мой трехлетний замысел со мною, и ногу
Поставил мне на грудь, и подарил мне жизнь.
Так я повержен был, и так я был спасен;
Хотя тогда я прочь уехал, от стыда возненавидев жизнь,
Подаренную им, желая от нее освободиться.
И в епитимью Королева на меня лишь возложила -
Побыть немного с нею при дворе; и там, вначале,
Угрюм, как дикий зверь, посаженный недавно в клетку,
Готовый к обхождению как с диким волком, - 
Зане я знал, что при дворе мои деяния известны, - я обрел,
Взамен брезгливой жалости иль чистого презренья,
Такую сдержанность изящную с молчаньем
Столь благородным, манеры добрые, но все величественные, и милость
Изысканного вежества и нежности, что начал я 
Взгляд обращать назад ко дням моей прошедшей жизни
И увидал, что я тогда и впрямь был волком; часто я
Вел разговоры с Дубриком, святителем великим; он,
В смиренном пыле красноречия святого покорил меня
Отчасти той умеренностью мягкой, что сочетаясь с мужеством, родит мужчину.
И Вы нередко были рядом с Королевой,
Меня не видя иль не подавая виду, если замечали;
И я отнюдь не жаждал, да и не дерзал общаться с Вами, в отчужденьи
Держался я, пока не изменился; и не бойтесь, милая сестра, - я изменился".

 Он рек, и Энид верила легко, - простыя благородныя натуры   
Охотно верят в то, что слышать так желают, -
В добро в сердцах друзей или врагов, особенно же в тех,
Кто более всего им принес вреда. Когда же
Они достигли стана, сам Король навстречу
Им вышел и, увидя Энид бледной, но счастливой, не спросил ни слова
У ней, но Эдирна отвел чуть в сторону и, с ним поговорив немного,
Вернулся и с улыбкой строгой снял ее с седла
И чистый братский поцелуй ей даровал, и указал
На ожидающий ее пустой шатер, и выждав,
Когда она войдет туда, приблизился к Герайнту, и сказал:

 "Князь, просьбою твоей дать позволенье
Тебе уехать в вотчину и защищать свои пределы,
Я уязвлен был, словно бы упреком в том,
Что дал  коснеть порокам скверным, доверяясь слишком
Чужим глазам и поручая важныя задачи
Чужим рукам, не пользуясь своими; ныне же, смотри, я здесь,
Чтоб  выгребную эту яму государства моего очистить,
Взяв Эдирна с собою среди прочих: пригляделся ль
Ты к Эдирну? Как благородно изменился он, ты видел?
Великий труд проделал он и дивный. Самые черты
Его лица переменились вместе с измененьем в сердце.
Свет не поверил в покаянья силу. Наш премудрый свет!
Он прав обычно - очень редко каются мужи, иль благодать
Умеют с волей сопрягать, чтоб вырвать прочь навек
Пырей, питающийся кровью и привычкой,
И заново очиститься и насадить плодоносящий корень.
Сын Нудда это сделал, в сердце выполов всю сорную траву,
Как я хочу очистить всю страну, еще я здесь покуда; и за это
Его я принял в Круглый Стол - не вдруг, но испытав
Во всяком деле, и он открылся как один из самых благородных
И самых доблестных у нас, и здравый разумом, весьма послушный;
Конечно, труд, что Эдирн над собой проделал,
Прожив дотоле в буйстве, для меня тысячекратно 
Чудесней и величественней, чем если кто из рыцарей моих,
Своей рискуя жизнью, под своим держа началом
Бойцов, подвластных мне, напал на целую страну бандитов,
И каждого в бою сразил бы насмерть,
И в том бою был сам смертельно ранен".

 Так рек Король, и низко поклонился Князь, и чувствовал свой труд
Не дивен не велик, и отошел в шатер к супруге; вслед за ним
Туда пришел и лекарь самого Артура осмотреть Герайнта раны,
И Энид от него не отходила, и хлопотанье
Ея, и светлое дыхание ея заботы 
О нем одном согрели кровь Герайнту, преисполнив жилы 
Его любовью, что с минутой каждой становилась глубже,
Так ветер юго-западный, что дует
Над Бала-озером, всю Ди священную переполняет. Так дни за днями шли.
  Пока Герайнт от ран лечился, безупречный Государь
Ушел, бросая взор на всех, кого оставил Утер
Во дни уже далекие заботам правосудия на троне.
И увидал Артур отсутствие закона; и, как на холмах Беркширских
Мужи все то, что Белый Конь оставил, корчевали,
Чтоб чистою и светлою, как прежде, сделать землю,
Так здесь все нерадивые или неверные чины,
Подкупленные, чтобы закрывать глаза на зло,
Под корень подсекались Королем, в их  кресла водворялись люди
Иной породы, крепче сердцем и руками; тысячу мужей
Послал Артур поднять ту пустошь, и повсюду проходя,
Он тьму одолевал и утверждал законы,
И логова бандитов сокрушал, от нечистот страну освобождая. 

 Когда ж Герайнт был исцелен, с Артуром он и Энид
Поехали в Каэрлеон-на-Уске. Там
Вновь Государыня великая подругу обнимала 
И облачала в новые наряды, как в сиянье дня.. И хоть Герайнт
Так и не смог вновь обрести того душевного покоя
От их общения, что прежде им владел, пока на имя Королевы
Нечистое дыханье не легло, он был вполне доволен тем,
Что все так хорошо. Затем, прожив немного при дворе,
Они пустились в путь - и с ним пять десятков рыцарей - домой,
На берег Северна, и там блюли усердно правосудье Государя,
И столь не тягостно, что все вокруг сердечно ликовали,
И ропот стих презрительный и умер; и Князь,
В любой охоте первый и во всех турнирах победитель,
Великим назван был и мужем средь мужей в Девоне.
Но Энид, прозываемая среди дам своих Прекрасной,
Для благодарного народа стала Энид Доброй; и, в приличный срок
Звук детских голосов - Герайнтов, Энид будущих времен
Наполнил их палаты. Никогда отныне Князь
Сомнения не знал в Княгине, но пребыл ей верным
До дня, когда счастливое теченье жизни не венчал достойной смертью,
В сраженьи пав с язычниками Северного моря
Как благородный воин безупречного Владыки.