Аннотация: Девочка чудом выжила во время войны. Ее подобрали чужие люди. По доброте душевной?..
Дневная жара утомила даже неугомонных цыплят и утят, и на птичьем дворе наступило затишье. На бревнышке у поленницы притулилась женская фигурка. Худенькие плечи, криво обрезанные волосы свисают грязными сосульками. Прислуга, работница, приживалка - как ни назови, все будет правдой.
- Чего расселась, корова? - ловкий пинок под ребра заставил встать и разогнуть занывшую спину. - Дела сами делаться будут? За водой сходи. Да не ленись, полную бочку натаскай! Не то достанется тебе вечером от деда! На помойке подобрали, кормим, поим, а толку от нее нету...
Тася послушно взяла ведра и пошла к колодцу. Злобные слова, несущиеся вслед, стихали и превращались в неразличимый бубнеж.
Колодец в деревне был один, идти вроде бы и недалеко, но так это если без ведер. Деревянные, схваченные железными ободами, они даже без воды довольно ощутимо оттягивали плечи. Что ж, не в первый раз получать тычки и пинки от хозяев. Плечи еще больше сгорбились, в груди заныло.
Что это за жизнь такая беспросветная? Если бы не было Максимки, Тася бы не раздумывая бросилась в самый глубокий омут. Ну, хоть в Материнские Слезы. Это такое место на реке, где, по легенде, утопилась мать, потерявшая ребенка. И теперь лунными ночами часто видят скорбную женскую фигуру и слышат плач. Вот бы тоже лежать на дне, смотреть на проплывающие облака сквозь толщу воды, слушать шум ветра... Умереть, просто "не быть"... Освободиться от тяжкого ярма, добровольного рабства... Но Тася знала, что не сделает этого. Как же Максимка без нее?..
Так, в мечтах о смерти, прошло несколько часов, что потребовались, чтобы наполнить водой огромную бочку для хозяйственных нужд. Надо же скот поить, мыть-стирать, да мало ли в деревенском доме дел? Дня не хватает, чтобы все переделать.
Опять Тасе приснилось детство. Давным-давно забытые воспоминания, тщательно похороненные в глубине сердца. Отсюда и мысли о смерти. До четырнадцати лет она жила в богатом доме, с любящими родителями. Для папы и мамы Настенька была словно свет в окошке, единственная отрада в жизни. Поздний, долгожданный ребенок, оттого и баловали ее, и позволяли все, что только захочется. Впрочем, Настенька была послушной девочкой, и не давала родителям повода для печали. Но разразилась война.
Настю отправили к родным в другой город. На обоз, с которым она путешествовала, напали. Слуг убили, каким-то чудом ей удалось вскочить на оседланную лошадь и скрыться в лесу. Долго добиралась до родного дома, пряталась, вздрагивала от каждого шороха. Добралась-таки. Но вместо дома обнаружила пепелище.
Девочка до вечера сидела прямо на земле, размазывая по щекам слезы. Идти было некуда. Некоторое время пряталась в подвале, голодала. Можно было бы зарезать лошадь, но рука не поднималась убить того, кто спас жизнь. Падала в обморок от голода. В таком полуобморочном состоянии ее нашли проезжающие мимо крестьяне. Тот момент Настя помнила смутно. Чьи-то фигуры, уводящие её (ЕЁ!) лошадь, лицо полной женщины:
- Слышь, девка! Жить хочешь? - громкий голос резал слух.
- Хочу... - прошептала девочка.
- Эй! Не спи! - по щеке хлестнула большая ладонь. - Проснулась? Хорошо. Мы тебя заберем к себе в деревню. Будешь жить в доме, будем тебя кормить-поить. За это поклянешься двадцать пять лет работать на нас и родить моему сыну ребенка.
Мужской голос вклинился в монолог женщины:
- Да накой она нужна Мишке-то? Че, у него баб мало?
- А ты молчи, дурак. Нам наследник нужен, а этот кобель только по бл*дям таскается, жениться не хочет. Дед будет только рад новой работнице.
- Ну, ладно... - мужчина отошел в сторону телеги.
- Эй, девка! Что, клятву дашь?
Если бы Настя знала, какая жизнь ее ожидает, она бы предпочла умереть с голоду. Но...
- Клянусь, - прошептали бледные губы. И очередной обморок захлестнул ее черной волной.
Насте было тогда четырнадцать.
Годы, проведенные в деревне, счастливыми нельзя назвать даже с натяжкой. Не было дня, когда бы ее ни били и ни оскорбляли. Тяжелая работа от зари до зари, ночами (слава богу, редко) приходил Стан. Через два года у Насти родился сын, Максимка. Еле выжила тогда.
В семье главным был дед Афанасий. Крепкий, как столетний дуб, и такой же угрюмый. Единственный, к кому дед питал слабость - это Стан, младший из детей и единственный сын. Только ему разрешалось поспать подольше, только у него были деньги на развлечения и на мелкие подарки своим любовницам. Остальных дед держал в ежовых рукавицах. Без раздумий мог ударить, если что-то не по-его. Насте он как-то руку сломал за то, что щи оказались ему пересоленными. Что ж, мог и убить.
Семья была большая. Для трех своих дочерей дед Афанасий выбрал мужей сам, позвал в примаки в свою хату. Младшему, Стану, завел наложницу. Она родила сына, долгожданного наследника, и стала не нужна. Будь Настя хоть чуть наглее, и потребуй от деда поблажек или откупа за сына - лежать бы ей на дне реки с камнем на шее. А так - кто обращает внимание на молчаливую тень? Лишь бы дело делала, да под ноги не попадалась.
Но уж женская половина семьи отыгрывалась на ней вдвойне. Тычки, щипки, пинки, обидные слова. Каждый день, месяц за месяцем, год за годом. И некому жаловаться, некуда бежать. Только омут Материнские Слезы охотно примет еще одну исстрадавшуюся душу. И Максимка, уже большой, двадцатилетний, тайком от всех принесет пряник или орехов горсть. Посидит молча, погладит по склоненной голове, и уйдет. Если дед узнает, что Максимка разговаривал со своей матерью, быть ему битым. А рука у деда Афанасия тяжелая.
Так и жила она. В прошлом Настя, солнышко, свет в окошке, а нынче - Таська, корова ленивая, дурища полоумная. И не жизнь, и не смерть. Маета одна. Слезы. Душу будто вынули. А взамен вставили черный горячий уголек, что не горит, но и не гаснет, а все тлеет, болит, лишает сил. И неизвестно, какая боль сильнее - та, в сердце, или причиняемая единственными родными людьми.
* * *
Перехватывая коромысло ноющими руками, Тася спешила домой. Слава богу, бочка полная, и теперь ее ждет обычная работа. Почистить коровник, принести свежей соломы на подстилку. Свиньям задать корм, в бочке запарить горячей водой корм для них на завтра. Проследить, чтобы младшие девчонки не оставили на ночь во дворе кур и уток, а загнали их в сарай. Если пропадет хоть одна птица, будет виновата она, Таська. Несмотря на то, что присматривать за птичьим двором должны Маруська и Лада.
Вся семья занималась обычной для деревни работой, никто не ленился. Только остальные работали с песнями, шутками, подгоняя друг друга, чтобы успеть на вечерние посиделки. А Тася так и не смогла найти здесь подруг. Детство в богатом доме, полученное образование будто поставили на ней клеймо: чужая. Да она и не стремилась стать своей для этих румяных полноватых женщин, громогласных потных мужчин, суетливых веселых детей. Чужая, так чужая.
Уже подходя к дому, Тася увидела стоящую у ворот бричку. Выкрашенная в красно-фиолетово-коричневые цвета, с кожаными сиденьями, с большими колесами, бричка казалась яркой игрушкой на грязном полу. Деревенская улица, покрытые толстым слоем пыли деревянные некрашеные заборы, тусклая одежда у собирающихся зевак - все будто подчеркивало нездешнюю красоту экипажа.
Лошадь недовольно прядала ушами, сгоняя мух. Возле нее важно прохаживался возница в богатой одежде. Тася немного полюбовалась бричкой, да заспешила домой. Если она и дальше будет ошиваться без дела, ее точно накажут.
Во дворе ее ожидал сам Стан. Огромный, будто медведь, и такой же косматый. Забрал у нее из рук коромысло с ведрами, зарычал:
- Ну-ка марш в баню! Совсем завшивела! Там тебя Таисья ожидает!
Таисья, старшая сестра Стана, была суровой и злой. Тася затряслась от страха. Стан подтолкнул ее в сторону бани:
- Топай давай. Дед ждать не будет.
Дед? Что случилось? Но задавать вопросы Тася не стала. У Стана рука такая же тяжелая, как у деда.
Будто в забытьи от страха и тревоги, женщина поплелась к стоявшей в самом конце огромного двора бане. Двор задами выходил к реке, и лучшего места для постройки сего важного сооружения не было. Таисья и вправду ожидала ее, переминаясь у низенькой двери.
- Ты чего так долго? Мне тут что, за моркОвкина заговЕнья ждать? Давно поперек хребта хворостиной не лечили?
Тася привычно склонила голову, пряча в ладонях лицо. Пусть и не красавица, но со шрамами она будет выглядеть еще хуже. На удивление, Таисья ее не ударила. Только зло зашипела:
- Давай, приблуда, мойся. Вот тебе платье барское, - в Тасю полетел сверток. Да уж, такое только барам и носить. Застиранное, помятое, буро-коричневого цвета. Без дыр, и за то спасибо.
Тася послушно пошла в баню. Таисья осталась караулить у входа. Что ж, надо мыться.
Конечно, никто для нее воду греть не стал. Несколько ведер холодной воды осталось в большой бочке после прошлого банного дня. Тася по-быстрому обмылась, нагло воспользовавшись хозяйским мылом. Даже голову вымыла.
- Да оставь ты свое тряпье! - гаркнула на нее Таисья. Старое платье выпало из рук Таси на землю. - Пойдем, дурища. Только посмей перед гостями нас позорить.
Сильная рука потянула ее к дому. Что же сегодня происходит?
За столом рядом с дедом Афанасием сидели две дамы. Дед нарядился в выходную вышитую рубаху, не самодельную, купленную на ярмарке. Тася робко перешагнула порог.
- Иди сюда, невестушка. Иди, не бойся, - дед Афанасий сладко улыбнулся. Глаза его оставались холодными.
Тася сделала несколько шагов к столу.
- Не смотрите, что она стесняется. Такая уж она на людях скромница. А как с сыном моим на сеновале спит - полдеревни слышит.
Тася покраснела. Стан никогда себя не сдерживал с ней, и хрупкая женщина стонала и плакала от его "любви". Но кто станет разбираться, что там чувствует приживалка деда Афанасия, и от чего она стонет.
- Настенька, ты ли это? - из-за стола поднялась одна из дам. Несмело подняв глаза, Тася разглядывала смутно знакомое лицо. - Это же я, Марьюшка, твоя подруга!
Вторая дама оказалась подругой самой Марьюшки, Алевтиной. Тасю усадили за стол, и угрюмая Таисья принесла квасу и несколько кусков горячего сладкого пирога, который пекли только по праздникам. Видимо, сегодня тоже праздник.
Едва пригубив квас, и не посмев притронуться к пирогу, Тася искоса поглядывала на красивых дам. Они спокойно чувствовали себя рядом с дедом Афанасием, и казалось, этот самоуверенный человек сам готов им кланяться. Но, наверное, это только казалось.
- Мы хотели бы пригласить Настеньку на прогулку. Если вы, конечно, не против, - проговорила Марьюшка. У нее был властный, мелодичный голос.
- Не против, - тут же отозвался дед. - Только она должна к ночи быть дома. А то ее муж и сын волноваться будут.
- О, Настенька, у тебя есть сын? - оживилась Алевтина. За Тасю ответил дед:
- Да, есть. Его зовут Максим, и ему уже двадцать лет. Изволите позвать?
- Да, если можно, - махнула ручкой Марьюшка.
Таисья тут же понятливо скрылась за дверью. Раздался ее голос: "Максимка, шельмец, мигом сюда!", топот ног, и через минуту парень мялся у порога, как недавно его мать.
- Проходи за стол, Максим, - приглашающе указала на лавку Марьюшка. Дед Афанасий только поморщился от того, что кто-то смеет распоряжаться в его доме, но смолчал.
Максим бочком скользнул вдоль стены, тихонько уселся рядом с Тасей. Искоса глянул на богато одетых женщин, и снова уставился в услужливо выставленную Таисьей кружку с квасом. Марьюшка заговорила:
- Максим, я - давняя подруга твоей матери, мы дружили чуть ли не с пеленок. Потом, во время войны, когда поместье Шатальских, родителей твоей мамы, было сожжено, а они убиты, Настю все считали погибшей. Ее дядя, а твой дед, господин Александр Шатальский, сейчас в весьма преклонных годах, но не забыл о долге перед своим братом. До него дошли слухи, что видели девочку на пепелище тогда, много лет назад. Господин Шатальский попросил меня проверить эти слухи, и вот мы здесь. Ты понимаешь, о чем я?
- Да, понимаю, - тихим голосом отозвался парень.
- У Александра Шатальского нет своих детей, и он пожелал удочерить Настю. То есть ты будешь наследником всего его богатства. Ты понимаешь это?
- Да, понимаю, - опущенная голова Максима вот-вот нырнет в глиняную кружку с квасом.
- Только нам нужно поговорить с твоей мамой и убедиться, что она именно та Настя, что нам нужна. А для этого мы немного прогуляемся. Не волнуйся, ничего твоей маме не грозит. К вечеру она будет дома. Я лично тебе это обещаю.
Максим поднял голову, посмотрел прямо в глаза женщине:
- Обещаете?
- Да, обещаю, - твердо ответила она.
- Хорошо, - Максим снова опустил глаза.
- Ну, мы пойдем. Время уже обеденное, а нам еще поговорить нужно, - Марьюшка и Алевтина поднялись из-за стола. - Пойдем, Настенька.
Дед Афанасий лично провожал их до калитки. Уже садясь в бричку, Марьюшка оглянулась:
- Да, забыла спросить. А где муж Настеньки, Стан, если не ошибаюсь?
Дед тотчас ответил:
- Дак на поле, госпожа, на поле он. Работает, трудится, пока Настя раскатывать да веселиться будет, - все-таки не выдержал он. Марьюшка хохотнула:
- Ничего, не переломится! - и полезла в бричку.
Чудо современного каретного искусства зеваки провожали восхищенными взглядами. Толпа на улице собралась немалая. Мальчишки наперегонки с собаками бежали рядом с бричкой, пока она не набрала скорость. Только голые пятки сверкали.
Возница неторопливо правил лошадью, Марьюшка с Алевтиной молчали. Тася рассеянно провожала взглядом проплывающие мимо дома и деревья. Что-то еще будет с ней дальше... Наверное, ничего хорошего. Впрочем, как всегда. Тася дала себе зарок не доверяться этим дамам до конца, слишком больно будет потом возвращаться к прежней жизни. К постоянному насилию, побоям, оскорблениям. Невыносимому одиночеству. Безысходности. В общем, к тому, что длилось уже двадцать два года. Тому, что составляло самую суть ее жизни.
* * *
Алевтина большей частью молчала, за двоих говорила Марьюшка. Тася под таким напором сдалась, разговорилась. Щеки раскраснелись, глаза, обычно тусклые от слез, весело глядели из-под пушистой челки. Они попили чаю в трактире, прошлись по главной деревенской улице, зашли в гостиницу, где остановились знатные дамы.
- Присаживайся, Настенька, - Марьюшка усадила Тасю за стол, сама села рядом.
Большой уютный гостиничный номер казался просто дворцом после простой деревенской избы. Обои на стенах, огромная кровать с балдахином, красивая мебель. Видимо, хозяин гостиницы отделывал эти комнаты специально для знатных господ.
- Расскажи, милая, как ты жила все эти годы, - проницательный взгляд подруги, казалось, проникал в душу. Тася напряглась.
- Хорошо, - только не проболтаться об этой "хорошей" жизни! Тася еще не решила, к добру или к худу эта нежданная встреча с прошлым.
- Тебя не обижали? Говори, не бойся, - Марьюшка опустила голову.
- Нет, все нормально, - зачем ей знать, насколько низко могла пасть дочь купца Шатальского.
- Ладно, - Марьюшка, будто что-то решив для себя, откинулась на спинку стула. - А почему бы нам не поужинать в номере? Устроим девишник!
Алевтина, сидящая у окна, с улыбкой кивнула головой. Марьюшка закричала:
- Иван! Поди сюда!
Из-за двери тут же выглянула голова возницы:
- Чего изволите, госпожа?
- Ужин закажи в номер. Да чтоб все горячее да свежее было!
- Не извольте беспокоиться! - и слуга исчез.
Через короткое время горячая, исходящая духмяным паром, еда, была выставлена на столе. Мясо жареное да печеное с травами, рыба, овощи... Закуски-заедки на маленьких тарелочках... Небольшой самовар на ярком подносе... Варенья, меды разные в крохотных плошках... Блины высокой горкой... Баранки с маком, еще теплые, только из печи... Что это за невиданное изобилие...
Тася уже не помнила, когда видела столько еды одновременно. Над каждым красиво оформленным блюдом ей хотелось плакать от жалости к себе. Приживалка деда Афанасия даже кашу ела не досыта, а всякие варенья-меды да мясо с рыбой и вовсе не про ее честь.
Марьюшка понимающими глазами смотрела на Тасю. Под этим добрым взглядом хотелось разрыдаться и выложить все, что накипело за долгие годы нахождения "замужем". Но, с великим усилием взяв себя в руки, Тася приступила к еде.
Руки сами вспомнили, как держать вилку с ножом. Хоть в этом Тася была на высоте: уроки этикета, в детстве отравлявшие спокойное течение дней, теперь выручали, позволяли сохранять хотя бы видимость спокойствия. Ужин прошел в молчании. Марьюшка задумалась о чем-то своем, Алевтина тоже сидела тихо. Да и Тасе было о чем подумать.
- Я, пожалуй, пойду, - чуть пригубив свой чай, сказала Тася. Марьюшка удивленно посмотрела на нее.
- Ты уже устала от нашего общества? Не поверю, - и, будто решившись на что-то, заговорила: - Не сердись, Настенька, что сомневалась я, что ты Шатальская. Сама понимаешь, наследниками твоего дяди хотели бы стать многие. Это уже вторая деревня, которую мы с Алевтиной посещаем. И еще три в списке. Столько на свете "НАстенек", что подходили бы под описание.
- Ну, и что вы решили? Дальше поедете искать? - почти прошептала Тася, уткнувшись лицом в сложенные ладони. Какой кошмар! Ее приняли за самозванку, за ту, которая обманом входит в дом, чтобы завладеть наследством. Что ж, она заранее себе говорила, что не стоит доверять этим дамам.
- Настенька, ты не так меня поняла! Я считаю, что именно ты - настоящая Шатальская. Но как я могу это доказать? У тебя же ничего не осталось от родителей! Ни фамильных драгоценностей, ни бумаг, ни даже какого-нибудь платка с монограммой!
- У меня есть кое-что, - Тася потянула из-за ворота тонкую веревочку. - Этот оловянный крестик мне перед поездкой нянюшка на шею одела. Чтобы он берег меня... Вот и сберег... Он не стоит ничего, вот и сохранился...
Сдержать слезы не получалось, они выдавливались сквозь закрытые веки, и хотелось убежать домой, забиться в самый темный угол дальнего сарая и выплакаться. Чтобы эти дамы не видели ее позора, ее боли по ушедшим.
Марьюшка подошла, обняла за плечи:
- Прости меня, дорогая! Прости...
Не разжимая объятий, она присела рядом. Так и плакали, каждая о своем. О погибших родных, любимых, близких людях. Война не пощадила никого. Хоть уже и прошло более двадцати лет, многие потери были невосполнимыми.
Выплакавшись друг у друга на плече, женщины почувствовали некоторое облегчение. Потом еще выпили чаю, просто чтобы отдышаться после такого всплеска эмоций.
- Знаешь что, Настенька, мы сделаем? Собирай свои вещи, и завтра с утра мы тебя заберем в город. Я уверена, Александр Шатальский будет счастлив, обретя не только племянницу, но и внука. Если захочешь, мы и его с собой возьмем. Так как, поедешь к дяде?
Тася подняла глаза на эту чУдную женщину:
- Поеду.
- Ну, тогда мы тебя отправим сейчас домой, а завтра часиков эдак в восемь-девять заедем за тобой. Договорились?
- Договорились.
Марьюшка с Алевтиной остались в номере, а Тасю на бричке отправили домой. Было уже темно, но Иван, возница, зажег небольшой фонарь, что болтался на шесте сбоку он него. Хорошо же живут богатые люди.
* * *
Бочком протискиваясь в приоткрытую калитку, Тася надеялась незаметно пробраться на вое место и просто уснуть. Может, и не будут ее трогать. Но не тут-то было. Огромная тень шагнула к ней, сильная рука ухватила за шиворот, потянула к избе. Стан, муженек названный. Садист, выпивший всю душу. И так захотелось Тасе хоть что-то изменить в своей жизни! Хоть что-то...
Ее усадили за стол, за которым сидел дед Афанасий. На столе горела одна-единственная свеча, а рядом, будто в насмешку - бутылка вина и жареное мясо на тарелке. Тася привычно опустила голову.
- Что же ты не смотришь на меня, Тасенька? - дед Афанасий притворно-ласково повел рукой по столешнице. - Рассказала бы мне, невестушка, о чем со своими подружками болтала, о чем договаривалась...
Тася не знала, что сказать, и обреченно ожидала самого худшего. Что ж, не в первый раз побои залечивать.
- Что же ты молчишь, сердешная? Небось, хочешь к дяде своему сбежать? Что же ты молчишь, Тасенька? Расскажи мне, благодетелю своему, как жить дальше надумала... Говори, тварь!
Грубый окрик заставил вздрогнуть. Сейчас бить будет.
- Ладно, чего это я, - вдруг "подобрел" глава семьи. - Тут для тебя Таисья мяса нажарила, так старалась. Что же ты не ешь, милая? Ешь давай!
Он подвинул к Тасе тарелку с горячими, исходящими паром кусками мяса. Вроде и ела сегодня, но как отказаться от такого угощения? Да и ослушаться деда Афанасия нельзя. Тася робко потянулась к тарелке.
- Ты ешь, ешь, не стесняйся. Вина вот тебе налью, запей. Мясо-то, небось, пережарили? Иль недосолили?
- Нет, все хорошо, - кусок застрял в горле, и Тася хлебнула из подвинутой кружки. Не к добру все это, не к добру...