Полина: веселое солнце в подвижных кудрях, аквамариновый блеск под густым козырьком ресниц, птичья легкокостность и звонкоголосость, фисташковое мороженное в вазочке, "Эния" в наушниках, фотокамера на ремне через плечо.
Влад: IQ выше среднего и белый воротничок, бег изо всех сил, чтобы оставаться на месте, вместо обеда - дурной растворимый кофе в кружке с фирменным логотипом, язва желудка в перспективе, а скоро тридцать и надо торопиться и пробиваться.
Они: муж и жена. Недавно - всего полгода.
Он увидел ее на какой-то презентации и - в один миг! безрассудным сверхчутьем! - решил: моя! Птичья фигурка сновала хаотично среди гостей, замирала, фотокамера взлетала охотничьим ружьем, а он никак не мог к ней приблизиться (важный, неофициально-деловой разговор, карьерный рост на кону) и лишь следил боковым зрением за ее перемещениями: говорит с кем-то... откидывает нетерпеливо солнечный завиток со лба... телепортируется в противоположный конец зала... фотографирует... приветливо кивает кому-то... двигается к выходу... сейчас уйдет... уйдет!..
- Entschuldigen Sie mich...* - и Влад прерывает судьбоносную беседу, презрев этикет. Под оправой швейцарских очков его визави бликует сдержанное изумление ("Macht nichts..." **), но он уже рвется вслед за ускользающим завитком.
Догнал. Роман был стремительным. Свадьба - скоропалительной. Свадебное путешествие, правда, пришлось отложить на неопределенный срок (много работы, нельзя расслабляться), но они говорили: "Лишь бы дышать одним воздухом, а где - какая разница?" Любили ненасытно, до электрических разрядов между взглядами, до взрыва гемоглобиновых шариков в венах. Строили планы на будущее: выплатить кредит за квартиру, купить, наконец, приличную машину, организовать выставку фоторабот Полины, съездить в Рим, а потом - родить ребенка, обязательно девочку, чтобы кудряшки, платьица, бантики, куколки...
Nihil semper suo statu manet!*** Как с разбега ногой в яму - две полоски на тесте. Где-то в темно-розовых атласных недрах начала созревание невидимая пока перемена. Белая финишная ленточка легла на кухонный стол, скрестились взгляды, обескровились губы, задрожали в пляске святого Витта руки.
- Мы же все делали... как надо... - Владу кажется, что язык распух и едва ворочается во рту. ("Черт... Как не вовремя!")
- Стопроцентной гарантии не бывает, - Полина отводит глаза: слишком явный его страх коробит. ("Что же теперь делать?") - Ты не хочешь?
- А разве хочешь ты?
Окно чернеет провалом непроглядной ноябрьской ночи. Мгновениями кажется: кто-то заглядывает через стекло в тепло освещенный дом и наблюдает за испуганным, отрывистым диалогом мужчины и женщины. Усилием воли Влад берет себя в руки, задергивает шторы.
Есть проблема. Надо решать. Спокойно, быстро и по-деловому. Вырванный из ежедневника лист делится на две половины: справа - "за", слева - "против".
"Мы еще молоды и морально не готовы стать родителями", - записывается налево!
"Полина зарабатывает меньше, но без ее денег будет сложнее выплачивать кредит и содержать ребенка", - в графу "против"!
"На годы и годы придется забыть не только о путешествиях, но и вообще о свободном времени", - туда же!
"Ребенка не планировали, а нежеланные дети рождаются со слабым здоровьем, и, говорят, могут стать наркоманами", - налево!
Графа "за": "Само не рассосется, а аборт может повредить здоровью Полины".
Четыре против одного. И, в общем, все ясно. Жизнь, которой должно грамотно управлять, подкинула форс-мажорное обстоятельство, пытается выйти из-под контроля. Но есть способ привести ее в порядок.
- Почему ты так смотришь, Полинка? Ты не согласна?
- Я думала, ты меня любишь...
- Я люблю! Очень люблю! Иди ко мне... Я обожаю тебя! У нас еще будут дети, обещаю! Мы найдем лучшую клинику, лучшего врача, мы сведем риск к нулю! Дай мне свои губки... Ты сладкая... Мы будем готовы, и ты родишь мне дочку... не вырывайся, глупышка... все будет хорошо... я с ума по тебе схожу...
По стеклу постукивают капли дождя, будто кто-то невидимый и несчастный тихо, но настойчиво просит разрешения войти в дом. Горят свечи. Льющаяся из колонок "Эния" мягко покачивает мир на звуковых волнах.
Операции, даже под общим наркозом, Полина боялась панически. Красивый молодой врач с невинными детскими губами осмотрел ее, снял перчатки, выпустив легкое облачко талька:
- Если поторопитесь с анализами, - сказал мягко, - сможем успеть произвести медикаментозное прерывание.
Влад вопросительно подался вперед, и красивый доктор принялся объяснять. Полина смотрела на его шевелящиеся розовыми змейками губы, и почти не доходил до сознания бисер ученых терминов, перемешанный с серыми окатышами рекомендаций Всемирной организации здравоохранения. Таинственные слова фантастическими рыбами плавали в воздухе вокруг головы Полины. Ясно одно: несколько таблеток - и все пройдет почти безболезненно и само собой - "бархатный аборт". Впрочем, вульгарное слово "аборт" не произносилось, заменялось корректным "прерывание". Да и то невидимое живое, чье неуклонное развитие, собственно, и требовалось прервать, называлось лишь "продуктом зачатия". Все это звучало научно, но как-то жеманно, и красивый доктор неожиданно напомнил Полине застенчивого воришку Альхена.
Все происходило буднично. Необходимые анализы сделали быстро. Предложение лечь на несколько дней в клинику Полина отклонила ("Если все безопасно, зачем?"), решительно приняла три таблетки, на другой день еще две, пришептывая: "Пять капель перед обедом, пять капель после обеда - и все как рукой снимает! Пляшите опять фокстрот!"
Все под контролем. Все под контролем.
А через ночь Влада будит ее крик. Часы на стене растерянно развели стрелки - без двадцати четыре. Влад, путаясь ногами в одеяле, в панике валится на пол. Ругнувшись, бежит - Полина кричит в ванной. Она стоит коленями на кафеле, окровавлены бедра, на мокрой ладони - что-то маленькое, с фалангу пальца. У Влада расплывается в глазах, рука стальным захватом сдавливает Полинино запястье.
- Брось это! - хрипит он. - Что ты разглядываешь, дурочка?! Брось!
Полину бьет крупная дрожь, она трясет головой, ладонь сжимается.
- Это ребенок...
- Это не ребенок! - Влад яростно разжимает ее сопротивляющиеся пальцы, тянет руку к ванне.
- Я видела головку! И ручки!
- Бро-ось...
Он пускает воду, корчась от брезгливости, смывает с ладони Полины багровый комочек материи. Полина кричит, вырывается, но он сильнее - сажает жену в ванну, направляет горячие струйки душа ей на спину.
Стрелки часов беспомощно опущены - половина шестого. Влад обнимает Полину, коконом завернутую в одеяло. Странное ощущение выпотрошенности грудной клетки. Упрямо стоящее перед глазами видение - детский труп, плывущий по канализационной трубе. Влад отгоняет его. Но оно не уходит.
***
Полина: молчание и сонливая вялость черт, черно-серая палитра красок, зажатая угловатость движений, остывший кофе, пылящийся в дальнем углу плейер.
Влад: трудоголик с клеймом карьериста, старательная вымученность улыбки, напряжение Тантала в глазах, навязчивые тупые боли под ложечкой.
Они: муж и жена.
Давно - целый год.
Коварство времени - в счастье оно сжимается яркой пульсирующей точкой, в несчастье тянется унылым липким слизнем. С той роковой ночи прошло шесть месяцев, но и Владу, и Полине кажется, что шесть веков. Шесть веков безумия.
На телеэкране бессмысленно перемещаются человеческие фигурки, вспыхивают и гаснут картонные кинострасти, за стеной тихо позвякивает посудой Полина. Затекла нога, но сесть удобнее Влад не хочет. Ощущение физического дискомфорта сейчас ему помогает. Отвлекает от сосущей тоски, прочно поселившейся в их с Полиной доме.
Поначалу казалось, все пройдет быстро и снова станет как прежде. Да, Полина плачет. Да, плохо спит. Да, у нее эмоциональный шок, гормональный стресс и все такое. Но ведь это не навсегда! Nihil semper suo statu manet! Пройдет!
Потом Полина уволилась с работы, и Влад растерялся. Она часами лежала в постели, разглядывая шелкографические лепестки на обоях. Ответом на вопросы Влада было апатичное молчание, его ласки наталкивались на глухое "отстань". Возмущался: в чем он-то виноват?! Дверь захлопывал нарочито оглушительно, пытаясь высечь ответную искру раздражения.
Когда шаги его стихали на лестничной площадке, Полина натягивала на голову одеяло, надеясь уснуть без сновидений. Хотя бы без одного, жуткого, выматывающего ее каждую ночь: кудрявая девочка в белом платье на дне глубокой ямы с осклизлыми краями. Со всех сторон к ней стекают густые кровавые потоки, и девочка пугается, поджимает босые ножки. Яма стремительно наполняется, пена вскипает вокруг коленок, спекается сгустками, белое платьице пропитывается алым - выше... выше... по пояс... до шейки... "Мама!!!" Детский крик разрывает перепонки, Полина мечется по краю ямы, рукой стараясь дотянуться до ребенка, - тщетно. Нужно прыгнуть туда, в кровавое озеро, но страшно... Страшно! Полина просыпалась холодная, взмокшие пальцы покалывало сотней мелких игл, сердце дрожало и пропускало удары.
И однажды Влад вошел в свой дом, и ему стало страшно. Тишина звенела, церковный запах горячего воска накатывал волнами, а все зеркала были завешены бархатными черными полотнищами. Полина сидела за столом, уткнув лицо в ладони. Перед ней стояла рюмка водки, накрытая куском хлеба.
- Что... что... - у Влада подсеклись колени.
Под ресницами расплавился слезами аквамарин, пахнуло выпитым:
- Помянем... - Полина едва могла говорить.
- Кого?
- Загубленную душеньку... Не по-людски как-то... Хоть помянуть надо...
В телевизоре бешено проносится черный "Мерседес", кувыркаясь, летит в пропасть. На кухне шумит вода, Полина ходит почти неслышно, но Влад спинным мозгом чувствует ее движение: в последнее время он привык неусыпно следить за женой. Впервые эту необходимость он осознал именно в тот вечер.
Тогда он сорвался с тормозов: орал на Полину, тряс за плечи, носился по дому, гася свечи и срывая черные саваны с зеркал. Обнаженная во всем безобразии истерика была взаимной. А ночью Влад проснулся от упорного взгляда Полины. Белки глаз слабо мерцали в темноте.
- Что с тобой? - шепнул, поежившись.
Полина моргнула:
- Страшно...
Потом он нередко будет просыпаться от ее давящего взгляда. Притворство корсака, настигнутого хищником: застыть недвижно, не раскрывать глаз: я умер! я сплю! - а по плечам - разбег миллиона паучьих лап, и дикая мысль - молотом по наковальне мозга: сейчас Полина вытащит из-под подушки нож и воткнет ему в горло. А потом себе.
Было ясно - у них проблема. Нужно ее решать. Быстро и по-деловому, как иные прочие. На следующий день Влад нарушил одно из собственных правил - вынес сор из избы.
Полина слушала здравые рассуждения свекрови, как бы случайно заехавшей "на чаёк":
- Ну что ты, деточка?! Разве можно так изводить и себя, и Владика из-за пустяков?
- Из-за пустяков... - эхом отозвалась Полина.
- Конечно! - и свекровь понизила голос до интимного шепота: - Знала бы ты, сколько я этих абортов переделала! И ничего, все в порядке! Вы поступили правильно. Вот поживете для себя, встанете на ноги покрепче, нагуляетесь вдоволь и лет через пять родите. Прекращай дурить и бери себя в руки. Тоже мне, трагедия!
Влад и Полина никогда не обсуждали этот "психотерапевтический сеанс". Полина, сжав зубы, вернулась на работу и к насущным домашним делам. На тему аборта было наложено негласное табу. Инстинкт заставлял обоих избегать острых углов. Но скоро обнаружилось: говорить о другом тоже не хочется. Вечерами в их доме было тихо. Короткие фразы по необходимости, движения опасливые, в обход, подтягиваясь внутрь, чтобы не коснуться телом тела, в бархатных тенях по углам молчаливо таится тревога, и кажется: кто-то невидимый поселился рядом, наблюдает, чего-то ждет.
Рекламные мамы щекочут пузики улыбающимся рекламным младенцам, у Влада в затылке появляется холодок ("Полина идет!"), он освобождает онемевшую ногу, тянется к пульту. Не успевает. Мимо уха снарядом пролетает тяжелая ваза: рекламное счастье - вдребезги! Хрустальные слезы осколками падают на пол.
Влада пружинит с кресла. Полина смотрит ему в лоб прямо и неподвижно, но ему кажется: лицо ее скачет вверх-вниз, будто отражение в раскачанном трюмо.
- Сумасшедшая! - его подхватывает волной враждебности, несет к опасным рифам, но он отдается этой стихии с упоением самоубийцы. - Тебе. Нужен. Психиатр.
- Да, - никогда прежде Полина не говорила с ним таким голосом, - нужен. Удивляет, почему он не нужен тебе. Убил ребенка - и как с гуся вода.
- Я?! Я убил?!
- Чтоб ты сдох со своим долбаным рационализмом!
Владу будто пережимают сонную артерию, он багровеет и задыхается. Это Полина?! Его Полина - улыбчивая, ласковая, романтичная?! Это ее нежные губы выплюнули сейчас жестокие грубые слова?!
- Я убийца? - с дикой силой его швыряет на острый риф. - Ладно. А ты кто? Если бы ты тогда сказала "нет", я не стал бы тебя заставлять.
- Я видела, как тебя перекосило тогда. Ты не хотел этого ребенка. Я сказала бы "нет", и растила бы его одна. Ты сбежал бы!
Злая усмешка искажает его губы:
- А здорово ты перебрасываешь стрелки! "Ты не хотел ребенка, поэтому я согласилась его убить". Так? И кто ты после этого? Такая же убийца, как я.
- Ненавижу!
Полина бросается в спальню, зеркальная дверь гардероба с грохотом уезжает в сторону, разноцветные тряпки летят на постель. Влад становится в дверях.
Смятость чувств. Хаос бесплодных мыслей.
Есть большая проблема. Решить ее невозможно.
Сказано слишком много. Что добавить?
- Уходишь?
Молчание, побелевшие губы, почерневшие глаза, вещи комками летят в чемодан.
- Нет смысла уходить от меня. От себя самой ты все равно не сбежишь.
Молчание. Мечущиеся дрожащие руки.
Влад садится на кровать, свинцовая усталость ложится на его спину, гнется позвоночник, локти остро упираются в колени, ладони с силой сдавливают голову.
- Ты права, я не хотел ребенка. Это рушило мои планы. Я не люблю неожиданностей. С этим ничего не поделать, такая натура. Но знаешь... Если бы повернуть время вспять... Я не позволил бы тебе выпить эти чертовы таблетки. И никогда не бросил бы тебя с ребенком - зря ты так...
Сдавленные всхлипы заставляют его поднять голову: Полина плачет на полу, обхватив руками колени.
- Каждую ночь мне снится одно и то же. Я будто вижу нашу дочь, она гибнет и зовет меня на помощь, а я никак не могу решиться... Просыпаюсь от ужаса и боюсь закрыть глаза. Смотрю на тебя - ты спишь, а я думаю: как ты можешь спокойно спать, есть, ходить на работу, читать газеты, смотреть телевизор по выходным? Как вообще можно жить после того, что мы сделали?
Влад садится на пол, обнимает ее вздрагивающие плечи (первое объятие за долгое-долгое время), и Полина не отстраняется. Он замирает, слушает прерывистый шепот:
- Я думаю: когда-нибудь решусь и брошусь за малышкой туда, в кровавую яму, и больше не проснусь...
- Полинка...
- ...потому что не знаю, как с этим жить...
- ...как-нибудь вместе...
- ...а в отпущение грехов я не верю...
- Я тоже.
Сумерки плотно обступают дом, ветерок просовывает прохладные щупальца в приоткрытое окно, шелковая занавеска, легко колыхнувшись, замирает. Кажется: кто-то тихо вздохнул и вышел, и в одиночестве полутемной комнаты остаются лишь двое.
Полина: нервные пальцы вплетаются в локоны у висков.
Влад: вертикальная складка прорезает лоб между бровей.