Ибо тело врастет в поля,
частью почвы, травы обернется:
полыни и зверобоя, клевера и осоки,
по которым ты некогда бегал ребенком
и сердце свое уронил,
сам не зная того, в объятия этих мест.

Ночью звезды упадут на землю,
будут вечно ходить поезда
в это время бездонной тиши,
в это время дымных лугов,
и тоска потечет по рекам.
И луна озарит всё вокруг:
этот пруд в зеленеющей тине,
лесостепи и кроны берез,
и избушки с квадратами окон.

Будут влажность и росы на листьях,
да изранено небо, в шрамах:
три творожистых полосы белых
в середине алого фона.

И тогда ты поймешь, как мне трудно,
и тогда ты поймешь, как мне больно
было плакать, в стога утыкаясь,
и коленями, и руками,
а потом засыпать в них и думать.
много думать о детстве и счастье,
то, что свято и крепко засело
в белой бледной груди и в мыслях.

И я видела всех, и солнце,
и я видела всё, и Вечность,
и шептали ветра мне песни.
и не знали вокруг осужденья.

Кисти рук
в темноте танцевали,
тихо нежились свечи в формах,
и мозаика роз расцветала,
вместе с ней и оркестр каналов,
"хор воды и небес", колоннады,
и дворы, и луга, и утра...
как все радостны были, Боже...!

И катилися слезы в русла.
шум в ушах: поезда,
и веки, параллельные небу,
закрылись,
и забылись уже навсегда.