--
Я понимаю, что всё готово, но мне-то что делать?
--
. . .
--
То есть как? Самому, что ли?
--
. . .
--
Да, я понимаю, понимаю, ну ладно, хорошо, я попробую.
--
. . .
--
Не знаю, мам, как получится, но я постараюсь, правда, очень постараюсь.
--
. . .
--
Да брось ты, ничего страшного, не расстраивайся, я, действительно, всё понимаю. Удачи вам всем и ... счастливо оставаться.
Чей-то громкий крик на улице заставил Его вздрогнуть и выйти из состояния какого-то странного оцепенения. Очнувшись, Он огляделся и увидел, что уже с час стоит в коридоре, держит в опущенной руке телефонную трубку и тупо смотрит в одну точку, ничего не видя, не слыша, не соображая. "Что это я?" - подумал Он и машинально поднёс трубку к уху. Короткие гудки напомнили разговор с матерью. "Бред какой-то, привиделось, но трубка - то вот, значит, разговор был. Был. Разве только сплю?" Он бросил трубку, прошёл в комнату и включил телевизор. Шла реклама. Он понял, что это не сон, потому что ему никогда не снилась реклама. Тогда Он швырнул пульт прямо в экран, тот затрещал, заискрился, задымился, изображение вечно жующей жвачку девушки исказилось и, наконец, погасло. Навечно. Облегчённо вздохнув, Он направился к открытому окну. Знакомый с детства запах - запах пыли, бензина, деревьев, нагретого солнцем асфальта - самый родной на свете запах любимого города захлестнул, заполнил лёгкие, сердце, душу. Умирать не хотелось. Он ещё столько всего сделать собирался: книга на диване недочитанная, билеты взял в театр, на дачу в отпуск думал, ремонт вот опять же ..., мелочи, впрочем, всё - мелочи. И жить не то чтобы очень хотелось, над этим, пожалуй, порассуждать можно, но умирать не хотелось совершенно чётко, без всяких там долгих рассуждений. Особенно сейчас. В дождь. В такой, как сегодня, тихо шуршащий по зонтикам, не умирать - молча бродить по улицам, грустить, отчаиваться, плакать - да, но не умирать - нет, нет. Нет. Однако теперь это было необходимо, глупо, абсурдно, но необходимо. Он обещал, не в его правилах подводить, тем более, не кого-нибудь, а собственную мать. И там ведь, действительно, все готово. На завтра. Стало быть, придется сегодня, сейчас. Он захлопнул окно, прислушался к себе - странно - ни страха, ни боли, ни обиды, ни, хотя бы, легкого раздражения - ничего такого, что должно было бы быть.
Времени до утра оставалось слишком мало, а ещё надо... Он вытащил все свои записи из ящиков - читать некогда - щёлкнул зажигалкой, поколебался, потом, усмехнувшись, - что за романтические поступки в нашем мире? - сгрёб все в полиэтиленовый пакет, подумав, добавил туда же пару любимых книг, альбом с фотографиями, слегка покоробившись, -деньги и вынес в мусоропровод. Вернувшись, стёр из памяти компьютера все телефоны и адреса, медленно, без жалости, вытащил плёнку из магнитофонных кассет и кинул здесь же, прямо на пол.
Заорал телефон. Он рванулся к нему, потом понял - ошиблись номером, звонят кому-то другому, о Нём уже всех проинформировали, даже Её. Взял аппарат и об стенку - раз, другой, третий ..., без злости, просто показалось - так надо.
Что ещё? Ах, да, самое главное - Он снял рубашку. Эх, взлететь бы в последний раз!, но крылья - маленькие, лёгкие, прозрачные, одному Ему видимые крылья, растущие на его спине, - не слушались. Он дотянулся до них рукой, крепко обхватил, рванул, что было сил. Бесполезно. Тогда Он взял с кухни нож, самый большой, самый острый, тот, которым Он раньше резал мясо, и, глядя в зеркало, осторожно срезал сначала одно, потом другое. Потрогал кожу на спине - ни крови, ни шрамов. С ними - то что? - Он беспомощно посмотрел на крылья и обрадованно увидел - ничего, таяли сами, прямо на глазах таяли.
"Пора", - решил Он и вдруг растерялся. Он не знал, как это - умирают. Слышал, читал, догадывался, но не знал. Этаж был второй, трамваи по ночам не ходят, да и шумно это всё как-то, грязно, пошло. Он открыл аптечку - анальгин и валерьянка вряд ли могли помочь, на всякий случай Он съел их и лёг на кровать, чтобы приказать себе умереть. Если хорошенько приказать - выйдет, должно - если сильно захотеть. Беда в том, что Он не только сильно, Он вообще не хотел. А тут еще и дождь. И почти пришедшее лето.
Ровно в восемь утра Он встал. Магнитофонная пленка обречённо шуршала под ногами, пока Он одевался, собираясь на свои поминки. Можно б не пойти, но Она - то знает, Она обязательно придёт, а не увидеться с Ней...
В доме родителей была толпа народу, все спокойные, строгие и торжественные. Кто - в чем, лишь Он по обыкновению в чёрном. Он поискал глазами Её - Её ещё не было. Наткнулся на мать.
--
А-а, пришёл, я так и знала, что подведёшь, не извиняйся, ладно, пусть всё так будет, садись - уже накрыто, и гости, тьфу, то есть не гости, а ...
--
Мам, может, мы просто отметим что-нибудь, а? Встречу, скажем?
--
Ты что?! Все настроены, так не делается, как можно, должно быть по-намеченному. Да сядь ты.
--
А ты чего в слезах?
--
Чудак, мы ж с похорон, с кладбища.
--
А хоронили что?
--
Пустой гроб пришлось - стыд, конечно, но мы не открывали. Садись же! - она нетерпеливо подтолкнула его к столу.
Он сел. И началось.
--
Мы собрались сегодня здесь по нерадостному поводу...
--
Он был таким...
--
И я вот помню...
--
А как-то, знаете...
--
Такой молодой, жить бы да жить...
--
Мать вот жалко...
Он выделялся темным молчаливым пятном на пёстром шумном фоне. Его присутствие никого не смущало. Его присутствие смущало только Его. Он мог бы уйти, но вдруг Она все-таки придет. Тогда Он будет здесь не один, уж кто - кто, а Она обязательно всё поймёт.
Допивали водку. Дотирали слезы. Она не шла. Стемнело. Он поднялся и простился со всеми. Мать догнала его в коридоре, сунула мешок с банкой салата, яблоками и ещё чем-то, он хотел её обнять, но почувствовал - заплачет - и скорей-скорей вон. Пихнув мешок с салатом в урну, он пошёл домой пешком, денег на метро не было. Их не было вообще. Он шёл и думал, что будет есть завтра, на что и как ему дальше жить. Занять разве у знакомых до зарплаты, но знакомых больше нет, или это его для них нет, или... он запутался. И зарплаты, кстати, тоже нет, сообщили всюду, стало быть, и из списков вычеркнули тоже всюду, значит, у него нет даже работы. У него теперь вообще ничего нет. Вспомнились пустые ящики, пол, усыпанный плёнкой, и вдруг подумалось, что из окна, в сущности, не так уж и грязно и не настолько пошло. Тем более, что Она так и не пришла.