Аннотация: Перечитал - поматерился - переписал. Пока не правленое.
Глава 1. Странные зигзаги судьбы.
Санитарный эшелон, блуждающий по покрытым первым снежком необъятным лесам, мерно покачивался на дорожных стыках и хрустально-звонко бренчал сцепками. Спешно переоборудованные для приёма раненых вагоны, с тройными ярусами нар в каждом и железной печкой посредине, свистели на промозглом ветру многочисленными щелями. И это было величайшим из благ. Ибо даже с такой вентиляцией, моментально уносящей ту капельку тепла, которую давала гудящая печурка, воздух в вагоне был очень тяжелым. Миазмы давно не мытых, заросших тел и грязного белья перемежались со зловонием застарелого гноя и сукровицы, пропитывающих многократно стиранные и прокипяченные бинты.
В присвист сквозящего сквозь стены ветра, потрескивание и гул огня вплетаются стоны, крепкий матерок и скрежет зубов. Но даже в таком наполненном страданиями и запахом смерти месте находилось время для разговоров. Тем более что именно в таких ситуациях солдатский телеграф обычно работает на полную катушку. Поэтому к ведущейся около печки беседе с большим интересом прислушивалась та часть раненых, которая находилась в сознании, а некоторые из них и сами, несмотря на лежачее положение и выступающий от напряжения на обескровленных лицах холодный пот, участвовали в разговоре.
- Ну мы под Малой Вишерой и дали! Девяносто вторая пехотная и мой сто двенадцатый танковый батальон. Да так дали, что немцы только пятками и сверкали. Да потом двести пятьдесят девятая пехотная добавила. На сортировочном земляка из неё встретил. Он, правда, уже отвоевался - ногу по колено снарядом оторвало. Повезло! А ведь могло и что повыше!
Слегка грохнувшие от немудреной шутки и тут же закашлявшиеся от боли раненые с интересом уставились на молодого тщательно перебинтованного танкиста. Накинутый на плечи тулуп, остатки комбинезона и наискось нахлобученный на бинты танковый шлем позволяли с большой долей вероятности утверждать, что этот разговорчивый оратор был именно танкистом.
- До самого Чудова гнали. Ночью маршем прямо на ихних хребтах в город и вошли. Их еще за полчаса до нас летуны так проутюжили, что любо-дорого смотреть было. В ночи только взрывы были видны и зарево на полнеба. Так что оборону мы заняли, считай, что в царских условиях. А вот с утречка на нас немчура и попёрла. Ихний тридцать девятый мехкорпус. А там болото на болоте и болотом погоняет. Считай, только с морды лица подойти и можно. И то только вдоль железки. Так что ихних танков нащелкали ажно цельных семнадцать штук. Правда, еще пехтура помогла со своими бронебойщиками. Тоже там кого-то наковыряли.
Лежащий немного в стороне парень, буквально распятый на подложенной под спину доске да так и вместе с ней и загипсованный, тихим голосом, скривившись при этом от усилий, прервал оратора:
- Слышь, черепашка, это еще кто кому помог. На хера вы тогда за реку поперлись? Подпустили бы и с флангов расстреляли бы. А так - с шашками наголо и героизмом в одном месте. Это не твоя коробочка возле полустанка горела? Герои, бл...!
Вызверившийся на комментатора танкист моментально отозвался:
- А ты кто таков?!
С трудом повернувший голову раненый все так же тихо и с натугой из-за боли в сломанных ребрах прошептал:
- Восемьсот восемьдесят третий ИПТАП. Младший лейтенант Сивов Петр. Мы от вас слева на мыске стояли. А ваша коробочка за насыпью ехала.
- Вот хитрецы! Значит это вы того чеха, ну 'тридцать восьмой' панцер в зад подожгли? Замаскировались знатно, ничего не скажешь. Мы там горели, чего уж тут. Да по-другому нельзя было. От тебя, наверно, и не видно было, что они там пушки на прямую наводку ставили. А мы до железки все тогда расстреляли. Так что если бы не мы - перемешали бы пехтуру с землицей. Успели ведь мы тогда до пушек - в блин их раскатали. А когда уже назад разворачиваться стали - так по нам и влетело. Эти сволочи одну чуть сбоку в кустах поставили. Вот мы, уже коптя как самовар, её и додавили, - иллюстрируя свои слова, танкист сделал удушающее движение руками, из-за слоя бинтов похожими на две культяпки. - Мне-то ещё ничего, а вот командир, когда нас вытаскивал да пламя с коробочки сбивал... - тут рассказчик скосил глаза на лежащее на нижнем ярусе тело, больше похожее на мумию от количества намотанных на неё бинтов, заботливо укрытую полушубком. - Обгорел он жутко. Думали, до медсанбата не довезем, да и видно было, что не жилец. Ан нет! Держится! А потом в эвакогоспитале вкололи, вон, ему что-то. Говорят, чуть ли не мертвых на ноги поднимает...
Сама собой возникшая пауза через некоторое время прервалась голосом одного из прикорнувших возле чугунного бока печки раненых:
- Есть такое средство, меня им еще в начале августа пользовали. Проникающее в живот и перитонит вдобавок, чтоб ему пусто было. Так скажу я вам, ребята, от меня уже все врачи отказались, чуть ли не в глаза сказали, что всё - отбегался ты, Макар Семёныч. Так не поверите, уже через день после укола на поправку пошел. А через неделю и того хлеще - обратно в полк отправили.
- Брешешь!
Еще один из невольных слушателей этой дискуссии решил к ней присоединиться. Дотоле молчавший худой как щепка ефрейтор с загипсованными ногами осторожно прокашлялся и неожиданно низким для его комплекции голосом высказался:
- У меня земляк в медсанбате. Так что боль-мень кой-чего рассказать могу, - закинув, таким образом, крючок и как бывалый рыбак выдержав хорошую паузу для подсечки, оратор, ощущая на себе заинтересованные взгляды, ухмыльнулся и продолжил: - Говорят, что это тунгусское народное снадобье. Перед самой войной экспедиция с севера какого-то тамошнего шамана в Москву привезла. Только вот мало его очень. Зелья этого. Врачи только в самых серьезных случаях применяют. Но что чудеса творит - это правда. Земляк рассказывал, что даже гангрену лечит и какие-то нервенные ткани заживляет. Так что не переживай за своего капитана. Если ему то самое шаманское зелье вкололи, то обязательно выкарабкается.
С надеждой бросив взгляд на замотанную мумию с проступающими сквозь бинты пятнами сукровицы, танкист уже более веселым голосом добавил:
- Ну, если так, то буду надеяться. Ему ведь и в медсанбате, и при погрузке этого зелья вкололи.
Мало-помалу разгоревшиеся вокруг печки разговоры затихли, и, задумавшись каждый о своем, бойцы кто проваливался в нестойкую полудрёму, кто просто закрыл глаза в надежде заснуть и отвлечься от дергающей раны боли.
Утром прибывших на вокзал раненых перегрузили на грузовики и не задерживаясь доставили в госпиталь. После полевых медсанбатов и наспех переоборудованных теплушек бойцы попали практически в рай. Чистые крашеные стены, белоснежные простыни и халаты медсестер, непередаваемый больничный запах карболки, йода и свежих бинтов. Конечно, переполненные сверх меры палаты - совсем не по довоенной норме - немного портили впечатление, но всё равно разница в окружении поражала.
Если рассматривать госпиталь - а особенно военный госпиталь - в целом, то незнакомому с военными и медицинскими реалиями человеку законы, по которым он функционирует, покажутся излишне жестокими и негуманными. Но так уж получается, что апологеты гуманизма в медицине, а особенно в хирургии не особенно приживаются. Взять хотя бы типичный и самый легкий пример - первичная сортировка. Вы думаете, одетая в застиранный халат, прозрачная от недоедания и с черными кругами вокруг глаз от недосыпа медсестричка медсанбата восемнадцати лет от роду, проводящая первичный отбор и решающая, кому из раненых попасть в первую очередь на хирургический стол и выжить, а кому, не дождавшись своей очереди, умереть, не гуманна? Думаете, что она бессердечный робот, не различающий и не замечающий лиц и выражений глаз, с которыми бойцы, вернее, та их часть, что находится в сознании, смотрят на неё? Вы глубоко ошибаетесь. Просто она уже отплакала, отвыла своё. И именно в тот момент, когда она направляет на операционный стол самые операбельные случаи, оставляя тяжелых на потом, она - как ни было бы для доморощенных гуманистов странно - проявляет высшую гуманность в отношении к своей стране, к своему народу. И оставьте свои бредни про слезу ребенка где-нибудь за пределами хирургического корпуса. Тут в приемном покое работает чистая арифметика - за время, потраченное хирургом на тяжелый случай, от кровопотери и ранений могут умереть как бы не в разы большее количество раненых, которое можно было бы прооперировать за это время. Вот такая вот военная гуманность. А тяжелые - их оставляют на потом, когда у шатающегося от перенапряжения хирурга, смотрящего на окружающее усталыми, слипающимися глазами с полностью красными от недосыпа белками, останется хоть чуток свободного времени.
Вот именно поэтому к лежащему на угловой койке практически полностью замотанному в бинты капитану танковых войск дежурный врач ожогового отделения Московского военного госпиталя подошел только через два часа после прибытия. Немного приподнимая недавящие повязки и окидывая взглядом раневую поверхность, медик огорченно качал головой и уже для себя отметил, направляя голос как бы в пустоту, но находящаяся за его спиной старшая медсестра моментально приняла это как команду к действию:
- Варенька, гипсовые повязки, обязательно физраствор внутривенно, но не более семидесяти грамм на килограмм массы. Морфий. Но, боюсь, мы тут уже ничего сделать не сможем. Площадь ожогов более девяноста процентов тела. Думаю, еще сутки, максимум двое, и откажет печень. Как его к нам-то довезли с такими-то показателями...
Еще раз окинув больного взглядом, врач, как будто на что-то решившись, обратился к сестре уже более уверенным голосом:
- Варенька, вы пока все приготовьте, а я пока попробую с коллегами договориться на использование вакцины. С такими обширными ожогами мы её никогда не использовали. Интересен будет результат. Чем черт не шутит, Варенька, - улыбнувшись усталой улыбкой, доктор спросил: - Сопроводительные-то этого капитана нашли?
- Нет, Василь Семеныч. Эшелон под бомбежку попал по дороге - вагон с медперсоналом и документами большинства больных сгорел. Запросы мы, конечно, сделали, но результаты будут минимум через неделю. Так что пока только со слов его сослуживцев и члена его экипажа - у того тоже ожоги, но в меньшей степени. По рассказам - настоящий герой. Его экипаж уничтожил двенадцать танков и сорвал попытку наступления. И артиллерист один тоже подтверждает.
- И что, этот капитан действительно двенадцать танков поджог?! Герой! Ну, постараемся такого бравого солдата вылечить. Но тут надежды, конечно, мало. Всё, Варенька - теперь следующий...
***
ВЕЧЕРНЕЕ СООБЩЕНИЕ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО 17 ОКТЯБРЯ
В течение 17 октября наши войска в районе Харькова и на Центральном фронте продолжали вести тяжелые оборонительные бои на прежних направлениях.
По уточнённым данным, при занятии населённого пункта западнее Змиева наши войска захватили не 305 орудий, как об этом сообщалось ранее, а 580 орудий разных калибров. Кроме трофеев, уже перечисленных во вчерашнем вечернем сообщении, западнее Суровикина захвачены 15 танков, 26 танкеток и бронемашин, 65 миномётов, 205 станковых пулемётов, 650 противотанковых ружей, 3.510 винтовок, 940 мотоциклов, 140 автомоторов, 2.500 снарядов, 570 ящиков винтовочных патронов, 25 ящиков патронов к крупнокалиберным пулемётам, 160 ящиков патронов к противотанковым ружьям, 200 ящиков мин, 143 ящика ручных гранат, 10.000 бензобаков, 7 вагонов медицинского имущества, 3 продовольственных склада и другие трофеи.
За 17 октября в районе Харькова уничтожено 7 транспортных самолётов противника.
...
В ночь с 16 на 17 октября частями нашей доблестной ночной авиации на различных участках фронта уничтожено или повреждено 35 немецких танков, до 250 автомашин с войсками и грузами, сожжено 40 автоцистерн с горючим, подавлен огонь 10 артиллерийских батарей, разбито 4 железнодорожных состава, рассеяно и частью уничтожено до трех рот пехоты противника.
...
В районе Харькова наши войска вели перестрелку с противником. На северо-западной окраине города группа наших бойцов проникла в тыл противника и обстреляла вражескую колонну. Убито до 50 гитлеровцев. На северной окраине города огнём артиллерии уничтожены артиллерийская батарея немцев и до роты вражеской пехоты.
...
Северо-восточнее Харькова наши войска укрепляли занимаемые рубежи и вели огневой бой с противником. Н-ская часть истребила до 350 гитлеровцев, уничтожила 3 немецких танка, 10 пулемётов, орудие и разрушила 7 блиндажей. На другом участке до роты немцев пыталось просочиться в тыл нашего подразделения. Гитлеровцы были обстреляны залповым огнём и отошли, оставив на поле боя несколько десятков трупов. Юго-западнее Харькова наши войска частью сил продолжали наступательные бои. Советские танкисты юго-восточнее Звиева истребили 1.235 вражеских солдат и офицеров, подбили 5 танков, уничтожили 30 орудий, 12 повозок с грузами, разрушили 52 блиндажа и взяли в плен 70 гитлеровцев. На другом участке наши бойцы отразили атаку немецкой мотопехоты, поддержанной 30 танками. В результате боя подбито 7 танков и сожжено 14 автомашин противника.
...
На Центральном фронте наши войска вели наступательные бои и на отдельных участках отбивали контратаки противника. В районе западнее Ржева бойцы части, где командиром тов. Верехин, разгромили сильно укреплённый противником узел обороны.
В районе Великих Лук подразделения под командованием тов. Панченко, отражая контратаки противника, за два дня истребили до батальона немецкой пехоты.
...
Отряд белорусских партизан совершил налёт на немецкий гарнизон, расположенный в одном районном центре. Советские патриоты истребили до 500 вражеских солдат и офицеров, уничтожили 2 бронемашины, разрушили узел связи, электростанцию, взорвали 2 моста и 7 зданий, в которых размещались немецкие учреждения. Был полностью выведен из строя крупный железнодорожный узел. Партизаны захватили орудие, 4 пулемёта, 13 автоматов, 150 винтовок, 18 револьверов, 2 мотоцикла, 50 велосипедов, 2 радиостанции, склад с продовольствием и обмундированием.
...
Немецко-фашистские мерзавцы грабят жителей городов и сёл Советской Латвии. В первые дни оккупации гитлеровцы врывались в дома и забирали всё, что им попадалось на глаза: продовольствие, одежду, ценные вещи. Теперь немецкие захватчики установили непомерно высокие и совершенно непосильные натуральные и денежные налоги. Немцы забирают целиком весь урожай зерновых, оставляя крестьянам лишь по 11 килограммов хлеба. Урожай льна и других технических культур должен быть сдан немцам полностью. Этот неприкрытый грабёж рассчитан на разорение и истребление латвийского крестьянства. Уже сейчас во многих деревнях царит страшная нужда. Десятки людей умирают от голода и от различных эпидемий, возникших на почве недоедания. <Добавить ссылку в сноске на оригинал>
***
2003г. Минск.
-Деда! Ну деда! Ну расскажи!
Любой семилетний ребенок всегда в состоянии потягаться с лучшими специалистами фронтовой разведки на ниве добычи интересной ему информации. Поэтому на требование внука сидящий на скамейке и присматривающий за сорванцом дед смог только глубоко вздохнуть и, поудобнее устроив тяжелую, покрытую серебряными узорами палку, спросил:
- Ну что тебе рассказать? Я тебе, считай, уже не по одному разу...
Подпрыгивающий маленький ураганчик, профессионально прикидывающийся человеческим ребенком, почувствовал слабину и принялся еще более настойчиво теребить источник информации:
- Ну деда! Про войну!
-Хм... Про войну тебе... - при этих словах устремленные сквозь внука глаза затуманились маревом воспоминаний...
...
Мелкая, крупяная поземка терзала крохотный, больше похожий на попавшую в силки птицу, кусочек ткани, неизвестно каким чудом зацепившийся за кусок проволоки, торчащей из перемешанной с битым кирпичом и снегом земли. Порывы ветра, такие настойчивые и настырные, напоминающие в своей импульсивности на действия пятнадцатилетнего юнца, рывок за рывком пытались оголить последние миллиметры торчащей к прозрачным в своей морозной голубизне небесам стали.
И это бесконечное движение было единственным в безмолвии, ледяном безмолвии внезапно образовавшегося Ока Бури. Именно так, наверно, можно назвать то внезапное наполненное мертвящим ожиданием, алой яростью, липким страхом и чуточку грустью мгновение, растягивающееся на минуты, кажущиеся годами. Мгновение затишья в бою, когда по какой-то странной прихоти норн обе стороны застывают, не в силах сделать первый шаг, первый выстрел. Когда кажется, что от неловкого движения или слишком громкого вздоха на землю обрушится небо. И только пронзительный присвист поземки в развалинах и нелепое трепыхание кусочка ткани, еще недавно бывшей частью чьей-то телогрейки, нарушают тишину и святость этого момента.
Последний, кто попытался это сделать и по совместительству владелец той самой порванной телогрейки, лежит совсем недалеко. Буквально в полуметре. И к синеющей выси неба все еще устремлен его взгляд. Ну, а чуть дальше, в месиве остатков стен и упавших перекрытий, раздается сдавленное дыхание, тихое шуршание осыпающегося грунта и легчайшее, практически на грани слышимости позвякивание. Нет - не такое, как у колокольчика рыбацкой донки, и не чистый заливистый звук хрустального бокала. Более приземленный звук, более плебейский. Его рождает металл пулемета, зажатого в покрытых месивом из копоти, пота и красной кирпичной крошки ладонях. Чуточку расфокусированный взгляд владельца этих рук, устремленный на противоположную сторону того, что еще недавно можно было называть улицей, выхватывал из точно такого же месива строительных конструкций и осколков стен малейшее шевеление или подозрительные контуры.
-Семен, патроны есть? - раздавшийся чуть сбоку хриплый человеческий голос заставил пулеметчика вздрогнуть и на секунду отвлечься от наблюдения.
- Полтора диска. Только на то, чтобы пошуметь.
- Давай пустые, поснаряжаю. А то чувствуется, еще часик, и опять в атаку пойдут. Да, и вот тебе подарочек.
На припорошенную снеговой крупой землю с еле слышным звяканьем опустился покрытый разводами пыли и почему-то машинного масла вещмешок. Прислонившийся к крупному куску обрушенной кирпичной кладки гость распутал горловину и, кинув пулеметчику масляно поблескивающую жестяную банку консервов, зачерпнул из мешка щедрой рукой патронов. После чего на несколько минут из окрестностей пулеметного гнезда раздавались только тихий стук снаряжаемых магазинов и бряканье консервной банки, царапаемой ножом.
Тщательно облизав инструмент, вытерев тряпицей и пристроив его обратно за голенище сапога, пулеметчик откинулся на неказистый бруствер, собранный из обломков того, что еще недавно было дверью, и уже более радушным, сытым голосом поблагодарил однополчанина:
- Спасибо тебе, Петро, думал, до ночи кишками с голодухи скрипеть придется. Ан нет - не перевелись еще добрые люди! А что это за консерва-то такая была? Мясо - не мясо, черт его разберет, но вкусное. Прожилок не видать, на говядину немного смахивает.
Положив очередной набитый диск на стопку в небольшой стенной нише, гость взял следующий и на ощупь, не отрывая взгляда от развалин противоположной стороны улицы, принялся набивать его блестящими латунными цилиндриками патронов.
- Семен, не поверишь - грибы.
- Да брешешь! Все бы тебе хохмить.
- Хоть кого спроси, вчера целых четыре ящика сего богатства прислали. Все тоже сперва не верили. Так боец один все обстоятельно рассказал. Это из таких специальных грибов мясной фарш - по типу колбасного. Ничего так - во всяком случае, пока никого не прослабило.
- Трындишь ты все, Петро! Так, глядишь, у тебя и коровы водкой доиться начнут. Ежели по-твоему мясные грибы уже есть.
Грюкнув от злости последним диском и подхватив горловину вещмешка, собеседник зло сплюнул и, выудив из внутренностей мешка гранату, пристроил ее рядом со стопкой дисков.
- Семен, вот говеный ты человек - вот хоть убей! Ему, значит, пожрать принесли, диски набили, а он еще и недоволен. Говорю тебе - грибы это, грибы!
Недоверчивый взгляд пулеметчика побродил по покрытому пылью с разводами пота лицу гостя, но так и не смог обнаружить признаков вранья.
- Забьемся?
Петро обреченно махнул рукой и поудобнее перехватил винтовку:
- Забьемся, на пару щепотей махорки.
Высверк пули и премерзкий визг рикошета от поверхности каменной кладки прервали спорщиков. Докатившемуся с противоположной стороны улицы звуку выстрела уже вторило лязганье передергиваемого затвора и негромкий, буквально ласковый матерный загиб...
...
2003г. Минск.
- Про войну тебе... Как с Петро чуть не разругался, рассказать?
- Это с дедушкой Петей?
- С ним, паршивцем, с ним самим. Под Харьковом дело было - считай, под самое начало обороны. Сидел я, значит, перед немецкой атакой, готовился. А тогда с едой, считай, плохо было - очень плохо. Вот Петро меня порадовать консервой и решил. Тогда только-только мясные грибы выращивать начали, вот и в нашу роту первая партия консервов-то и попала. Банку я ту съел и даже не заметил. После того, как второй день уж, как сухпай закончился, за милую душу пошла. Не отходя от пулемета. Вкусная, сволочь, была - меня после нее даже разморило немного. Спрашиваю у обалдуя этого - мол, что за консерва. А тот возьми и брякни, что грибы. Это сейчас-то не в диковинку. Вон, у тебя мамка-то ведь на грибной ферме технологом работает?
-Угу! - ребятенок при этих словах мечтательно закатил глаза и с придыханием, которое может оценить только малолетний сладкоежка, добавил: - В кондитерском!
- Вот, а тогда грибами, теми, которые природные да лесные, наесться было совсем ну никак. Хоть весь день ешь - все толку никакого. Да и вкус у консервы мясной был, и в животе тяжесть основательная - харч, в общем, солидный. А тут Петро со своими грибами. В общем, обложил я его, а тут как по заказу немцы попёрли. Вокруг фугасы падают, в воздухе кирпичной крошки больше, чем воздуха. А я, не поверишь, свернулся вокруг пулемета, телом его прикрываю и в голос, пытаясь взрывы перекричать, высказываю, что я о нем с евонными шуточками думаю. Ну, а потом уже, после боя ребята шутить начали, что мне больше, мол, этих грибов давать нельзя - мол, я от них зверею. Ротный наш - тоже жук, Петро поблагодарил за подъем воинского духа. С ехидцей так - мол, я с грибного озверина немцев как бы не поболе всех остальных положил. Вот не поверишь - из-за такого дурного повода чуть ли не неделю на друга дулся.
Приближающаяся быстрым шагом со стороны входа в парк молодая улыбающаяся девушка в легком летнем платьице и ажурных босоножках, подкралась к собеседникам и, приобняв, быстро чмокнула обоих. Одного в подставленную чуточку отросшую седую щетину, а второго, попытавшегося увильнуть от телячьих нежностей, во встрепанную макушку.
- Заждались, родные? Спасибо, дедушка, что с Ванькой посидел. Ну, пошли, сорванец, у тебя сегодня, если ты, конечно, еще не забыл, начало занятий.
После этих слов все еще немного насупленный ребенок буквально расцвел и моментально вскочил на ноги, с шиком закинув на плечи новенький, ярко раскрашенный, сверкающий хитиновыми вставками рюкзак. Видя такую устремленность, дед ухмыльнулся:
- Ну, давай пять! - ладошка паренька практически полностью утонула в покрытой морщинами и шрамами дедовой, после чего тот спросил: - А кем-то после школы стать хочешь? - одновременно с вопросом дед с горящей во взгляде искоркой смеха подмигнул невестке.
- Ну, если как папка, тогда точно станешь! Беги, занимай место, - и уже обращаясь к невестке, добавил: - Мариночка, ты ведь опять на своем драндулете?
Та, немного покраснев в ответ на вопрос и кинув взгляд на уже побежавшего к выходу из парка и стоянке ребенка, ответила:
- И не драндулет никакой! Ручная сборка!
Ухмыльнувшись и с шелестом проведя ладонью по щетине, дед махнул в сторону убегающего первоклассника:
- Да ладно, беги, догоняй сорванца, а то опять что-нить открутит! Не опоздайте!
Еще раз благодарно чмокнув морщинистую щеку и крутнувшись на месте воздушным весенним цветком платья, девушка засмеялась легкими звенящими колокольчиками смеха и легко побежала вслед уже подходящему к воротам ребенку.
Чуть покачивающий головой и задумавшийся о чем-то дед проводил взглядом весело бегущую по аллее фигурку и произнес:
- Беги, Маринка! Повезло с тобой моему Сашке. Такая же шебутная, как и он.
Посидев на лавочке еще некоторое время и дождавшись раздавшегося из-за ограды стоянки гулкого звука стартующего Маринкиного 'драндулета', дед поднялся и, проводив взглядом взмывший в воздух двухместный скоростной флаер, ухмыльнулся: