Кондратюк Георгий Константинович : другие произведения.

Морские рассказы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
   Александр ШАЛГЕЙ
  
  
  
  

М О Р С К И Е Р А С С К А З Ы

  
      -- Влюблённая проститутка.
      -- Невозможное.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ВЛЮБЛЁННАЯ ПРОСТИТУТКА

  
  
   1
  
   Нашего плотника (он же старший матрос - правая рука боцмана) звали Романом. Высокий, статный, девятнадцатилетний молдаванин. Природа в шутку, с иной ли целью немного (лично моё мнение) подпортило кое что на его лице немужским румянцем - соответствовало чтобы модной журнально-рекламной красивости.
   Одним словом, Рома был первым парнем на деревне. Если считать трехпалубную жилую надстройку на корме нашего теплохода-десятитысячника селением. А в нем всего-то представителей мужского и женского пола тридцать восемь душ.
   Плотник не главная фигура в событиях, о которых попытаюсь рассказать. Начал с него, потому что живем в эпоху патриархата с его многочисленными преимуществами и некоторым количеством несущественных недостатков.
   Ничего из паспортных данных главной героини так и осталось неизвестным для меня. Девушка безусловно была с фантазией: когда плотник назвал себя Рома, Роман, Ромка, всё переиначила его в Ромео и со смехом представилась почему-то не Джулетой, а Джулит. Надо полагать, что у неё были представления о Шекспировской трагедии, которой "печальней нет на свете". И помнила, что ей не четырнадцать, а пятнадцать или шестнадцать лет.
   Когда увидел Джулит, невольно почувствовал себя малоквалифицированным и беспринципным болельщиком, который смотрит на футбольное поле - где за "круглым" мячом гоняются ему незнакомые команды. Когда из двадцати суетящихся на поле выбираешь одного и оба тайма следишь только за его беготней - болеешь в основном за него. А проиграла его команда, выиграла с каким-то счётом - вспоминаешь мимоходом при посадке в трамвай на ближайшей от стадиона остановке.
   Это моё сравнение -- как всегда получается! -- хромает. Но что делать?
  
   2
  
   В тот рейс мы привезли на громадный остров Мадагаскар первосортный новороссийский цемент. После победы в очередной революции, "всенародно избранный" или самоназначенный на пожизненно президент затеял строительство для себя нового дворца или версальских масштабов резиденции. Посчитав это наинеобходимившим для блага страны и народа (ничего необычного в эпоху "оглупления и кривляний").
   Представители высокого грузополучателя в военных мундирах с нетерпением ждали нас и после нашей ошвартовки долго не уходили из каюты капитана, расхваливая русскую водку и закуски к ней за счёт капитанских представительских. В послешвартовочной полусуете никто не обращал внимания на такие мелочи, например, кто с кем и как общается. Чем и воспользовались боцман и старший мат рос -- в их по сути не рабочее время.
   Прибытие судна в порт Таматави событие первостепенной важности для каждой, кто овладел древнейшей женской профессией. Исключение составляли только советские суда - на них, мол, и ломаного гроша не заработаешь. Но Джулит стояла и смотрела всю нашу швартовку и после её окончания не спешила уходить.
   Боцман послал ей воздушный поцелуй. Она ответила и даже пританцовывала при этом. Что вдохновило бывалого моряка на повторное послание. Причём такое - что сразу с двух ладоней. На что ему в ответ была энергичная отмашка головой: не тебя, пойми пожалуйста, хотелось бы мне поцеловать, а другого. Того, что глаз с неё не сводит и не дышит наверно - над чем она громко - на весь причал смеётся.
   Так они познакомились. Потом встречались ежедневно в "адмиральский час".
   На советских военных кораблях и транспортных судах в двенадцать дня обеденный перерыв. Кому потом не на вахту - успевают в своих каютах отдохнуть. Тишина при этом как бы для того, чтобы не потревожить адмирала, если на корабле он со своим штабом и вздремнул.
   Джулит приходила, маневрируя между приходивших за цементом военными автомашинами, ловко уклоняясь от рук солдат, пытавшихся поймать её и лапать. Всегда на одном и том же месте она пряталась - под нависавшим над причалом отвалом носовой скулы теплохода.
   Он торопливо обедал, ускоренным шагом приходил туда, где брашпиль (огромная лебедка, подымать чтобы якоря с морского дна) и за ним прятался. Плашмя ложился на отогнутый фальшборт, свешиваясь через его кромку так, чтобы головой быть на дюйм хотя бы, на полдюйма ближе к Джулит.
   Она запомнила два его русских слова "моя хорошая". Он их часто повторял на разный лад, иногда и немного менял. Но всё равно оставалось они таким, что нельзя было не запомнить и хотя бы раз их не повторить в первую минуту при их каждой встрече.
   С дюжину знали они более или менее подходящих английских слов, но в своих разговорах ими не пользовались.
   Когда ему девятнадцать, а ей на три-четыре года меньше, вполне можно обходиться без общепринятых звуковых символов - слов на его или её языке. Даже и общепринятые жесты для них вещь второстепенная, не обязательная - всё написано у каждого на лице и о многом-многом самом нужном умеют сказать глаза.
  
   3
   Планета Земля, как наши предки выяснили, крутится безостановочно. Отчего пассат всё время дует с Индийского океана, проветривая остров Мадагаскар, его порты с их причалами. Заодно освежает он и воздух в каютах жилой надстройки нашего теплохода. Из-за чего двери в каюту капитана и в мою распахнуты во всю ширь.
   -- Выгляни в дверь! - слышу голос капитана. Между нашими дверьми всего шага четыре. -- Или возьми трубку - по телефону говорить будем. - Словами и тоном их произношения пытается подражать популярному герою из вчерашнего кинофильма "Волга-Волга".
   Выглядываю в дверь.
   - Там задержали "диверсанта". Сходи узнай...Не перестарался бы вахтенный штурман - дров не наломал.
   "Диверсантом" оказалось чудо из чудес земных. По совместительству может была она и чудо небесное.
   Левой ногой успел перешагнуть через порог и оказался в столовой. Но что надо перешагивать и правой - что-то (не знаю до сих пор что!) не позволило. Внезапно забыл, а может и на какое-то время разучился это делать.
   Перешагнул когда и правой -- так почему-то за собой дверь оставил открытой. Вахтенный штурман Юра сам должно быть испытал подобное умопомрачение - пришёл мне на помощь. Прервал служебное расследование так, что этого "диверсантка" и не заметила. Он как бы сделал и всего-то ему крайне необходимое: поправил нарукавную повязку и проверил строго ли по центру у него "краб" - правильно ли держится на голове форменная фуражка.
   Юра с полуслова понял мой жест и продолжил в основном бессловесный разговор с Джулит. Жестами рук и головы они успели кое-что сказать друг другу до моего прихода . Конечно же в их "разговоре" активно участвовали и глаза.
   А они у неё карие и все время открыты больше, чем надо. При этом лице всё время борьба полудетской доверчивой наивности и страха. В первую же минуту мне стало понятно: страх у неё не за себя - за Ромео, за его судьбу.
   Не зря же его сразу поставили по ту сторону стола с карандашом, большим блокнотом и за которым сидел моряк-офицер в фуражке и с нарукавной сине-белой повязкой. Он трижды предлагал ей стул -- тоже сесть и чтоб она была поближе к столу. Но Ромео такого ни разу не предложил. Такой значит порядок: виноватый должен всё время стоять.
   Если невиновный стоит, как же она - во всем виноватая - будет сидеть на стуле?
   И ещё (от чего страху у неё должно быть стало втрое или в десять раз больше): Ромео стоял один. Все, кто первыми оказались в столовой и кто приходили потом, -- толпились у двери - в противоположной от него стороне.
   В советика экипажах, мол, такой порядок (ей рассказывали): если кто чуть провинился, ошибся нечаянно - никто за него не заступится. Все его будут осуждать, ругать, гнать подальше от себя.
   Почему Джулит и повторяет-повторяет советика офицеру русское слова "она хорошая". И видит, что он её правильно понимает: она хвалит не себя, а своего - Ромео.
   Дважды сказала она эти слова. После чего, прижимая указательный палец ко лбу, настойчиво качала головой из стороны в сторону - всё-всё, что есть нехорошего,
   моя, мол, голова придумала. А когда она тот же палец прижимала к груди - это по её мнению должно было убедить Юру, что вся она прився очень плохая.
   И она-то плохая?
   Когда, на что ни посмотришь, - всё "прелесть что такое". Один светло-светло каштановый цвет лица и всего, что у нее не прикрыто платьем - в голове солнечной яркости радость от её красоты. Творец с большой любовью мастерил Джулит, а потом по рассеянности или ошибся в спешке -- определил её не куда надо было. На грешную землю.
   "Не упоминай Господа в суе!" - убежденнейший атеист одергиваю себя. - "Никакая не ошибка - с целью великой, нам смертным непонятной Он это сделал!"
  
   4
  
   Среди собравшихся в столовой оказались две из лучшей - как мы это признаем -- полвины человечества.
   Наша прелестная пекарь-золотые руки. Она стояла у двери на камбуз и, надо было ей туда ну прямо-таки бежать (неотложных дел там полно!), а она всё не уходила из столовой - не получалось у неё заставить себя это сделать.
   Потому, что лицо она была вроде как заинтересованное. На неё у старшего матроса (похоже что и у неё на него) были виды с вполне серьезными намерениями. Вот и скажите после этого: кому, как не ей, оставаться бы до конца дознания-расследования?
   Другой была наша легендарная дневальная Зиночка. В столовой она хозяйка: за всё-провсё отвечает. Из-за чего скорее всего и пропустили её вперед - никто и ничто не мешали чтоб ей всё видеть и слышать. Сероглазая, с красивыми веснушечками. Из всех на судне самая пугливая -- от чего и такая пронзительно визгливая. Платья, кофточки, юбочки у неё всё какого-то не городского покроя. Но до чего же старательно выстиранные, заботливо выглаженные, что по красоте не сравнится с ними никаким самым что ни несть модным городское.
   У неё ни на кого никаких видов. Не только Зина в этом -- ни в чём не допускает ни малейшей недисциплинированности. Что не мешает (или наоборот - очень мешает?) матросу Облапу не забывать о ней ни на минуту.
   Он, так думаю, всё равно увезет её когда-нибудь любимую Тамань.
   Если бы не запорожские, а кубанские казаки писали письмо Турецкому султану - его предок наверняка активно участвовал бы в сочинении этого письма.
   Баскетбольного роста был Облап. Ширина груди - вровень с дверным проёмом. За его одну ладонь какой угодно матёрый медведь охотно бы отдал две своих лапы. И при таких-то, казалось бы, непроворно-неуклюжих данных у него зоркий глаз и меткий удар в два, три случалось и в четыре шара - когда он играет в бильярд.
   Скорее всего он случайно оказался в тот день за спиной Зины. И, естественно, вынужден был смотреть на русую макушку визгливой девушки больше, чем на вместе взятых Джулит, Юру и Романа.
   Раз он заметил, что при его выдохе шевельнулся на макушке у Зины крохотный прозрачный локон. С перепугу (вдруг повернет голову и увидит его глаза) в панике - без её визгу не получилось бы конечно - чуть было не сбежал из столовой.
   Боится она его - понять не может почему. Спросить у нее? Ни боже мой! Она и сама, скорее всего не знает почему. И такое между ними -- с их первой встречи.
   В первый же день, когда Зина прибыла к нам, случилось, правда, не одно только это.
  
   5
   Начались недоразумения с того, что Зина появилась у трапа нашего теплохода за три часа до того, как нам должны были закрыть границу перед очередным дальним плаванием -- рейсом на два или три месяца.
   На запросы капитана из отдела кадров радиограммы одного и того же содержания. Дневальную нам направили, документы она получила, выписалась из гостиницы-общежития "Моряк" -- должна была значит и выехать в Новороссийск. Может заблудилась или несчастье с ней какое приключилось в дороге, не дай Бог. Три дня и три ночи едет-не-приедет, когда у других на дорогу уходит менее суток.
   Наконец вот она. Приехала.
   Навстречу ей по трапу сбежал вахтенный матрос - помог перенести на верхнюю палубу сумку с её вещичками и лёгонький рюкзак. Осторожно пересчитывая ногами ступеньки трапа и не отставая от матроса, несла она огромный букет из роз, тюльпанов, пестреньких цветочков и длинной травы.
   -- Здравствуйте! - с разрешения старшего помощника капитана вошла к нему в каюту и представилась радостно-весёлая: - Зина!
   У того от злобы всё кипит и не вырывается наружу только потому, что кипяток сплошь из непечатных слов. Молча смотрит на неё перед тем, как высказать приличными словами то своё справедливое решение, которое - если в двух словах: "Вон, разгильдяй, - никогда чтоб и духу твоего не было на теплоходе нашем!"
   С цветочками-василёчками своими и вещичками гуляй, мол, в обратном направлении: трап, причал, проходная порта, вокзал, вагон - и к инспекторам отдела кадров.
   Слишком жестоким ему показалось наверно: в один миг и наотмашь гасить веселье-радость на лице девушки. Но скорее всего интуиция в который раз проявила себя: посоветовала не высказывать принятого им единственно правильного и самого справедливого решения. Почему и снизошёл он до воспитательного характера беседы с разгильдяем.
   - Читаю выписку из приказа по отделу кадров, - из аккуратно ею построенной стопки документов он взял вчетверо сложенный лист и комментирует напечатанное на нём: "Такая-то назначена дневальной такого-то числа и вот мы -- четвертый день её ждём и ждём.
   Зина предчувствует неладное и кивает головой, гася в себе веселье-радость.
   - Дисциплина, дисциплина и ещё раз дисциплина - самое главное на судах загранплавания. А вы что выделываете, милая девушка: не начала работать - и сразу вон какущий прогул? На три рабочих дня!
   - На три! - согласилась кивком и наконец пробившимися сквозь слёзы словами.
   - Пешком что ли шла? Не поездом ехала, а на черепахе?
   - Поездом...Дома была два дня, - искала и наконец нашла в сумочке свежий платочек взамен мокрого от слёз. - Меня предупреждали...
   Поубавилось у старпома жестокой строгости и стали пробиваться совсем вроде бы ненужные отцовские чувства: на самом-то деле хорошая вроде бы девчушка - вон аккуратненькая какая, ни слова не сказала неправды. Не стала оправдываться - призналась, что её предупредили.
   -- Видишь: и сказали тебе, что надо -- а ты (чуть было снова не ляпнул некстати "милая моя").
   А побуждала ляпнуть - во время догадался - его левая рука. Не спросясь потянулась к полусонному бутону розы из чужого букета.
   Если уходило судно из порта приписки, жена всегда приносила ему в каюту "на дорожку" три розочки - и никогда никаких других цветов.
   Не из-за этих ли розочек и пришло в голову: третий помощник только что приходил - ставил ему печати на судовые роли (списки членов экипажа) для пограничников. Там у него над подписью капитана хватит места - если допечатать и только что прибывшую дневальную.
   -- Мне сказали, - наконец Зина справилась в который раз и с глазами, и с носом - не хлюпал чтобы и не мешал говорить, - чтобы ни шагу на теплоход, пока не исполнится восемнадцать лет.
   В тот же миг у старшего помощника в руках её паспорт и распахнут на нужных страницах:
   -- Ты что? В поезде отмечала день рождения?
   Спрашивается: зачем спрашивать Зину о том, что у него перед глазами - в её паспорте чёрным по белому написано.
   -- Ну да. В Ростове купила большое мороженое себе в подарок цветов. Мне сегодня уже восемнадцать!
   Одной рукой старпом сгреб стопку ее документов и придвинул к себе поближе. В другой руке у него телефонная трубка и в неё он строгим старпомовским голосом приказывает:
   -- Боцман, кого-нибудь попроворнее быстро ко мне. Срочное дело на пару минут.
   Зина осторожно собирает со стола цветы - готовится уходить.
   - Сейчас твои вещи отнесут в каюту буфетчицы - с ней будешь жить.
   Она и дверь успела открыть, когда оглянулась и старпому вместо "Спасибо", "Извините" или другое похожее на них -- вдруг сказала самое неуместное:
   -- Хотите, я все цветы вам оставлю?
   Интуиция оказывается не только своевременно подсказывает нам самое нужное - пока мозг выбирает соответствующую программу перед тем, как в полную силу начинать работать. Обнаруживает себя интуиция вдруг и там, где казалось бы у боцмана места для его души его и для сердца. Но на тебе: подсказало ему что-то или даже потребовало: чтобы в распоряжение Зины (старпом здесь всего лишь случайное промежуточное звено) если даже и на пару минут ни кого другого - именно Облапа.
  
  
   6
   К моему прибытию в столовую в главном-наиглавнейшем Юра, при активной помощи Джулит успел разобраться. Между ней и Ромкой ничего "существенного" не случилось. Не только потому что они в каюте плотника наедине оставались не более двух-трёх минут.
   Она ещё и при мне ему втолковывала, что её Ромео такой "моя хорошая", что ничего такого и не могло быть. Причем "такое" обозначалось плотными складываниями ладоней. А когда разъединяла их, одну двигала в сторону Романа, а другой - вместе с головой делала отмашки вправо-влево. И получалось у неё для Юры для меня и не только для нас двоих, думаю, - достаточно убедительно.
   Подозреваю, что не сумели они даже и поцеловаться. Вполне возможно, что и с пристрастием у неё всё выспрашивавший Юра был того же мнения: вот он и решил считать одну из главных тем разговора исчерпанной.
   Решил поставить точку. Не подвести черту - обозначив это соответствующим жестом. А жестом (по его мнению, никто бы не стал жестикулировать по-другому в той конкретной ситуации), после которого он и Джулит вот уж действительно дров наломали.
   Он собрал все пальцы левой руки в крепкий кулак, оставив свободным только большой палец. Который к тому же отогнул покруче и вытянул на всю длину. Кого ты, Джулит, мол, считаешь лучшим из лучших, - мы о нём того же мнения: во, мол, какой он парень!
   Для уточнения вышесказанному, улыбнулся он и начал кулаком с отогнутым пальцем водить перед своей грудью вверх-вниз, вверх-вниз.
   Невдомёк было вахтенному штурману, что у женщин древнейшей профессии могло таким жестом обозначается и ещё что-то.
   Джулит из правой ладони слепила такой же кулак с отогнутым пальцем.
   Затем почти е до глаз подняла подол своего платья. Расставила ноги -- были чтоб немного шире плеч и в дополнение к этому прогнулась животом вперёд.
   У Юры мечутся руки: не знают какой жест в авральном должны делать. В их адрес никакой внятной команды-распоряжения из голова - там тоже паника.
   Мадагаскарка переполнена возмущением от бестолковости всех, кто её видит. Значит вынуждена втолковывать истины еще и по-другому.
   Почему и вот он где её кулак: у неё в промежности. А отогнутым пальцем то и дело прикасается к неширокой перемычке трусов. Головой всё время упорно отматывает одно и то же: "Нет! Нет! Нет!"
   И чертям собачим ваш и мой стыд, когда решается судьба самого хорошего человека! И если все вы настолько бестолковы - что показанного через трусы вам недостаток - готова их сдернуть, и платье, и всё-всё...
  
   7
   В столовой кто был из мужиков, ни один из них не дрогнул, не испугался - единогласно проявили мужество.
   Но среди женщин в один миг началось такое, что далеко-далеко за пределами страха и просто паники.
   По столовой из угла в угол метнулся перепуганный воздух и в ожидании худшего затаился под столами, стульями и, где можно, под ногами людей. Всё это из-за того, что взорвавшейся миной громыхнула стальная дверь камбуза - куда перед этим успела влететь пулей пекариха.
   Там на все рычаги-запоры она стала задраивает за собой дверь. Дважды, а какие-то и по четыре раза проверяет задрайки и, для надёжности, кулаками бьёт по их рычагам.
   Как от всемирного потопа спастись пытается - от мерзкого безобразия, что увидела только что хотя и всего-то в полглаза. Ни щелочки между резиновых прокладок не оставляет нигде - ни полглотка воздуха, насыщенного бессовестностью-нечистью не проникло чтоб в камбуз. Не прикоснулся чтобы он её ароматно-душистой выпечки, приготовленной на ужин. Ии нигде, нигде чтобы не было от безобразного вблизи девушки - той, что эти сласть готовила.
   А Зина секунду или две столбом стояла - отказывалась верить своим перепуганным глазам. Перестали они вдруг узнавать хорошо ей знакомую столовую Не узнавала ни самой столовой, ни что в ней и никого, кто в это время там был. Полуопомнившись, крутнулась -- чтобы в тот же миг убежать. И - ни шагу. Её всегда спаситкельный с изо всей силы визг "У-у-о-о-о-и-и-и..." захлебнулся в том, что его за миг перед этим породило.
   Её лоб, нос и подбородок уткнулись в такое, чего не может быть страшнее - в грудь Облапа. И по ней намеревалось её лицо скользнуть вниз. После чего, она вся должна была опрокинуться навзничь или сесть на палубу, разбросив куда попало руки и ноги.
   Ни того, ни другого не случилось и не могло случиться - длинные широченные ладони кубанского казака в замок обхватили её талию, через который все остальное само прильнуло к его могучему торсу.
   Лишь носками тапочек Зина прикасалась к палубе, когда его ладони выносили её из столовой по коридору и на верхнюю палубу. Где она в полусдавленную грудь вдохнула влажный пассат Индийского океана.
   Так и не вспомнила потом, сколько не пыталась: что самое первое увидела, когда открыла глаза и те научились снова видеть. Не поняла: почему не испугались, когда увидела Облапа, и не рванула куда глаза глядят, когда поняла что это его руки обхватили её талию.
   Он бы наверно до конца дня её так и держал - обрадованный тем, что она его узнала и не визжит, не собирается убегать. Как это было всегда.
   Зина сначала нащупала под собой палубу: одной, а потом и другой ногой убедилась, что палуба настолько твердая, что о неё можно опереться - на ней можно стоять. Таманец это почувствовал, а потом и понял - разрешил ей сначала попробовать получится ли у неё не упасть, если ослабит замок из своих ладоней. По лучилось.
   -- Больше не надо! - попросила девушка доверчиво. Такое при этом было в её голосе, чего кубанский казак ни в ее, ни в чьем-либо другом голосе никогда не слышал.
   Может забыла, а может нет успела, да и пассат был такой желанный - мог помешать. Сразу не сказала ему "Спасибо!". А только вечером во время ужина сказала. Когда за столом он сидел один.
   На ужин были макароны по-флотски. Зина знала и всегда помнила - это его любимое кушанье. Принесла ему на двух тарелочках двойную порцию.
   Может в её запоздалой благодарности был и аванс. Появилась уверенность: не будет он больше ей сниться не таким, какой на самом-то деле. Перестанет бояться на него смотреть не только издали, но если он совсем близко.
   И всё оказывается всего лишь потому: просто вот сказала ему "Больше не надо" - и он всё сразу понял. Никто из членов экипажа -- у Зины потом с каждым днём всё больше было уверенности, её бы так сразу не понял, как он.
   Лично для меня вся эта история с неожиданным концом - ещё одно подтверждение тому, что нет худа без добра.
   8
  
   Одно из замечательных чёрт в характере второго помощника капитана: безошибочная ориентировка в любых обстоятельствах и, следовательно способность почти мгновенно принимать правильные решения --- не "тратя время попусту". Обстоятельства -- была сплошная круговерть и такой стремительности, что и у меня в голове неразбериха возобладала на какое-то время над здравым смыслом.
   Трусики сбрасывать с себя Джулит, слава Богу, не пришлось.
   Вместо этого вдруг стала на колени, руки прижала к груди, ни Юру с его блокнотом и вообще никого не видит. Глаза промелькнули - нисколько не карие, а чёрные. С изгибом книзу губы шевелятся - она говорит, Причем так, чтобы никто из нас не слышал как следует её слов и не понимал что она говорит.
   Она разговаривала с Богом и не сомневалась, что нас всех он образумит. Юру -- в первую очередь. Чтобы тот поверил ей: Ромео ничуть не виноват, а только она, она - во всём виновата она.
   Сначала жесты руками, их Юра протянул к ней: держись, мол, за них - помогу встать. И смотри в мою физиономию: я тебе верю-верю - неужели сомневаешься?
   Так-перетак, тебя, упрямая мадагаскарка! Тогда вот на тебе: он перед ней опустился на одно колено. Не встану, мол, пока ты не согласишься подняться с колен.
   Пытаюсь вспомнить: конечно же из какой-то оперетты разыгрывает сцену. Музыкальные комедии его слабость - многие из них Юра знает от корки до корки. С одинаковым удовольствием поёт мужские и женские арии - нередко получается у него вполне прилично.
   От её губ до его совсем-совсем близко. Чуть наклонись он или она - на тебе и нечаянный поцелуй. Дышат и не знают наверно свое или не своё вдыхают. Может и смутило это мадагаскарку. Не одно дыхание могло быть виной - ведь и аурами они соприкоснулись. Во всём этом если и ещё что-то растворилось -- нам пока неведомое?
   В Джулит само сердце от всего этого дрогнуло и Юра уловил - она согласна встать. Попытался ей помочь - под локоть подвел свою ладонь. И это лишь укорило её почти прыжок: с колен сразу встать во весь рост.
   Перекрещиваю ладони перед своим глазами: Юра, мол, кончай всё это. Семафор мой принят, но в ответ показывает растопыренные пять пальцев. Уверен, что ему вахтенных у трапа "не заметил" - пропустил на теплоход постороннюю личность? В его-то как раз суточное дежурство!
  
   9
   Взаимопереплетение аур ещё ли почему, произошло такое, чего до сих пор не понимаю.
   Пока стояли на коленях Юра и "диверсантка" - они как бы изобрели невидимое, беззвучное, не осязаемое средство связи. Не только изобрели, но и в совершенстве им овладели. После чего, казалось бы, самые необходимые жесты им теперь как бы и не нужны.
   Юра был всё время лицом к двери, вблизи которой стол, за которым я сидел. Лицо опрашиваемой мог я видеть изредка. Поэтому и не вправе утверждать, что в их обновившихся отношениях обмен информации осуществлялся и всего-то с использованием зрения - только через его или её глаза. Подтверждением чему будет все, что вскоре и произошло.
   Меньше чем за минуту Джулин убедила не только вахтенного штурмана, что на борт "советика" судна поднималась не по трапу. У верхней площадки которой всегда стоит один из вахтенных матросов.
   Пробралась она к нам по швартовым концам. Юра сомневается - проявил, выходит, недоверие. Что вызвало у неё улыбку, а потом и смех: "Он что? В чём-то всё тот, каким был до их коленопреклонением друг перед другом?"
   Она ладонями рисует подобие наклонных линий - это, мол, два толстенных ваших каната. Юра даже головой не кивнул - согласен. Могла бы, мол, и одной рукой это выразить.
   Понятно и другое. Когда наклонилась она и опустила вниз ладони - на двух канатах как бы стоит на четвереньках. Пальцы рук полусогнуты - как бы в обхват чего-то круглого. Швартовых канатов разумеется.
   И здесь всё правдоподобно. Юра согласен: такое вполне возможно.
   Так высотища же? Не морочь мне голову, Джулит: не каждый опытный матрос отважится лезть по канатам на такую высоту.
   Раздвинул руки так, чтобы между пальцами было метр с хорошим запасом и в воздухе нарисовал подобие шести крутых ступенек.
   Ты что сумасшедшая: полезла на высоту, считай, телеграфного столба? Когда ни страхового пояса у тебя и никаких приспособлений нет?
   Мадагаскарка в смятении: он снова сомневается - ей не верит?
   Показывает одну ладонь, сразу же и другую. На них должно быть осталось кое-что от наших канатов далеко не стерильной чистоты.
   Труднее было объяснить другое. Юра понял чтоб: "высказанные" им задним числом предсказания оправдались. На большой она была высоте, когда правая нога соскользнула. Но не упала она - успела на канаты сесть верхом.
   Произошёл очередной серьезный сбой в их взаимопонимании.
   Ему само собой представилось: девушка сорвалась с канатов и летит вниз головой на кромку бетонного причала. Если даже и представилось - уже немало, но в то же время - и всего-то воображаемая трагедия.
   Произошла временная пауза.
   У Юры она заполнилась воображаемой жуткой картиной. У Джулин - опасениями: снова, мол, не верят мне.
   Отчего она и решилась на невероятное (уверен - что не только один я так оценивал): показать нам вроде как вещественное доказательство.
   Смелости при этом было хоть отбавляй. Ума если бы и совсем немного - вряд ли. А стыда (с нашей привычной точки зрения) - ни с маковое зернышко.
   Подол своего белого искусственно кружевного ли гипюрового платья подоткнула под подбородок. Правую ногу задрала через в сторону вверх и придерживает рукой. Для подстраховки - прикасается к столу бедром другой ноги.
   Этого было достаточно: Юра ладонями обеих рук не знает что защищать. Свои ли глаза или попытаться от всех прикрывать девичью промежность. Вот если бы не каких-то у него две ладони, а хотя бы четыре! Если бы каждая при этом ну хотя бы в ползонта - если даже не мужского, а дамского!
   Джулит не обращает внимания на его панику: ничто не остановит, пока не поймет Юра - самый понятливый из всех - о чём она рассказывает-показывает, было именно так и нисколько не по-другому. И нет никакого дела что о ней в эти минуты и обо всём этом думает собравшаяся в столовой толпа.
   Пальцами она копошились, отгибая и перебирая кромку трусов, пока не нашли ей нужное. Всего-то были в два пальца шириной следы от чумазого каната на ноге почти в самом паху.
   "Ежу понятно" -- сидела значит на канатах верхом, чтобы не упасть. А перед этим - карабкалась по ним на четвереньках.
   После того, как доказала советика офицеру что считала нужным, на задранная нога опустилась и нашла опору на одной из ковровых дорожек у стола, подол платья расправила и со всех сторон оправила - досталось мне при этом какое-то короткое время видеть её лицо. Таким значит видел его и Юра - и читал в нём упрек, что вот-вот мог сорваться в горькую обиду. Но и готовую тотчас же навсегда исчезнуть, если они вместе засмеются.
   Советика моряк, ты что? Мы же с тобой теперь не такие, какими были - какими остаются другие? Боялся - вдруг покажу недозволенное? Неужели мог подумать, что у меня нет стыда! Нё знает - не понял?
   Неужели не понял, что имею право ему (и никому больше) показывать что показала, а он (кроме него никто) -- имеет право у неё всё-всё видеть?
  
   10
  
   Пролапушил. Углубился в исследование пустяковых переживаний, фактов суть которых не стоит выеденного яйца. Наверно и ещё что-то меня отвлекло. Не видел, как расставались Джулит с Ромео. И на полшага, скорее всего, им не досталось при этом приблизиться друг к другу. Слов таких не успели вспомнить, чтобы успеть их сказать на прощанье. Может был с чьей-то стороны жест ли два. Но взгляды могли быть полны готовностью сохранить верность друг другу и верой в неминуемое счастье.
   Не знали, что видят друг друга последний раз. Что не встретятся долго-долго. Скорее всего - никогда.
   Пролапушила и Джулит. Но совместными усилиями успели мы кое-что исправить.
   Она всё время была уверена, что судьбу Ромео решит советика офицер. Его слово будет и последним и решающим, когда капитан (в порту не новичок - знала кто на судне такой, что главнее его нет) станет определять меру наказания матросу за его проступок. А разговор - двумя-тремя словами кто из советика перебросится -- с иностранкой конечно своеобразно будет истолкован.
   Если же разговаривал с проституткой - слышала о таком в порту - советика говоруну не позавидуешь.
   Почему Джулит и пошла туда, куда вели Ромео - ни на шаг не отставала. Её-то никто на иностранном судне и пальцем бы не тронул.
   Когда он свернул вправо, ей следовало бы идти прямо, выйти на верхнюю палубу, к трапу и по нему спуститься на причал. Чьё-то могло быть улюлюканье, посвист, хихиканье - к такому придётся привыкать при её профессии. Когда неудача - не плачь!
   Джулит оставалось шага три до двери из столовой, когда заставило её что-то обратить внимание на непонятное что говорил советика офицер с кем-то. Он сказал что-то предназначенное для Ромео. После этого у него много слов - для моряка, что совсем близко от неё.
   Тот сначала сидел за столом. А когда поднялся со стула и слушал офицера - всё время смотрел на Джулит.
   Никакая не интуиция - женский здравый ум ей подсказал, что судьбу Ромео будет решать не столько тот, что с нарукавной повязкой и в фуражке. А вот этот - что смотрит на неё. И не важно, что он, как и еще двое-трое всего-то в самодельной безрукавке из флотской тельняшки и в обыкновенных модных у моряков шортах - синих и с белесыми "потёртостями".
   Её тревожный взгляд он погасил появившейся у него спокойной улыбкой - будь, мол, и ты спокойна. На её вопросительный жест ладонью вверх-вниз и мельком взгляд на Ромео - ответ положительный. И этот его ответ казалось бы ничем не отличимое от только что вверх-вниз колебаний её ладонью.
   Оказывается этого мало: от неё ещё один жест-вопрос - не одной, а двумя ладонями. Двумя его ладонями ей ответ - еще и с добавлениями в улыбке. Столько добавил, что когда вышла в коридор и даже когда по трапу спускалась, ей трудно было не улыбаться: знала, что самого плохого с Ромео не случится - тот, что в фуражке и с повязкой, и другой - что в короткорукавой тельняшке ей поверили и теперь знают, какой для нее "моя хорошая" -- такой, что она лучше его никогда нигде не найдёт.
  
   11
   После того, как "финита ля кмедия" в столовой завершилась, у меня со старшим матросом был в его каюте откровенный мужской разговор.
   Вопрос у меня был один-единственный: с чего началось и почему дошло до такого, что дальше, мол, некуда? К этому вопросу не было ни одного наводящего или дополнительного. Он рассказывал всё, что считал нужным.
   Увидел он её, когда по окончании швартовки теплохода стояли с боцманом и рассматривали привычное столпотворение в порту. Разница (так им казалось вначале) и всего-то одна - у него певучее название Таматаве. Завораживал до опьянения, правда, и запах приятного благовония из мадагаскарских знаменитых пряностей - корицы, гвоздики, ванили.
   Боцман обратил внимание на такую красивую девушку, будто никаких пряностей нет без нее и не может быть. (Старший матрос об этом сказал не так полно - вот и уточняю обстановку своими словами. Полагая, что от них - только ближе к сути происшедшего.)
   Сбросив брезентовую рукавицу с ладони, боцман послал вниз на причал воздушный поцелуй. Такой тотчас же пришел в ответ от на редкость красивой мадагаскарки. Что вдохновило бывалого покорителя морей и океанов на большую щедрость - для чего пришлось воспользоваться обеими ладонями. Тогда-то и выяснилось: ни самый первый, ни одновременно слетевшие с двух ее ладоней поцелуи адресованы плотнику, а не боцману.
   В тот же день и представился он ей. Сразу привык и стал называть её Джулит. Пробовал называть по-шекспировски Джулетой - звучало хуже, менее красиво и, как бы, совсем не для неё такое имя. Своей далеко не освоенной профессии не пыталась она скрывать - знала, что он сразу обо всём догадался. Просто: об этом, не то что говорить не стоит ни слова, - даже и думать на какое-то время каждый сам себе запретил.
   Она была неугомонная фантазёрка и выдумщица смешного и самого неосуществимого. Например, два дня уговаривала его спустить на причал веревку, чтобы она сделала петлю. В неё сядет - и он подымет Джулит к себе на полминутки, на две секундочки хотя бы.
   Или - насчёт иллюминаторов три дня фантазировала.
   Увидела приоткрытым в чью-то каюту иллюминатор и давай возле него устанавливать рекорды по прыжкам в высоту. Зацепятся, мол, сначала пальцы и ладони. Ты подхватишь меня за руки и втащишь в каюту. Не лучше этого был и другой вариант: он головой, ногами ли как можно больше высовывается из иллюминатора и она своими руками помогает ему выбраться на причал.
   Вопрос был снят с повестки дня после того, как он сумел ей объяснить, что его каюта в надстройке теплохода не со стороны причала - с противоположной стороны. А в их распоряжении, увы, нет ни шлюпки, ни хотя бы надувной резиновой лодки.
   Не меньше, чем над иллюминаторным вариантом, смеялся он и когда Джулит решил проявить себя и канатоходцем - с причала вскарабкаться к нему по швартовым канатам. Отговаривал, смеялись вместе над её затеей - Джулит оказалась непокорно упрямой.
   Взгромоздилась на канаты и пошла. Далеко не так уверенно и красиво, как в цирке, получался у неё каждый шаг.
   Никогда в жизни у Ромки не было такой силы желания, как тогда - чтобы у Джулин все получилось, как она придумала. И уверен, что она-таки на самый верх докарабкалась потому, помогло ей небывалой его желание. Оно и помогло, когда оступилась её правая нога, удачно упасть на канаты. Помогало и потом -- в обхват за них пока сидела верхом.
   Наконец вот она -- от него совсем близко. Другого и не оставалось: он подхватил её подмышки и помог перебраться через отогнутый фальшборт - к себе на верхнюю палубу.
  
   12
  
   Во многом, может и всего-то во второстепенном, лирические признания Ромео дополни очевидец того, что происходило в каюте плотника. Кстати единственный очевидец и в этой роли он оказался не по своей желанию. Вынужден был - выполняя служебные обязанности вахтенного матроса у трапа.
  
   Кто-то из мотористов заметил "полуголую девицу" -- как она шмыгнула в каюту плотника. Только это он и сказал матросу, что стоял у трапа. Тот сразу доложил вахтенному помощнику капитана. И все на теплоходе, как по пожарной тревоге, включилось и безотказно заработало.
   - Сюда - ко мне плотника! - посылает Юра вахтенного матроса и вместо него остался у трапа. Вдогонку еще и добавил: -- Его - в столовую! Голую бабу - в шею. Пакости никакой на судне - и духу чтоб не осталось!
   Оказалась в каюте плотника никакая не пакостная баба, как ему сказали, а барышня. Такая, что матрос всю жизнь о ней рассказывал и никак не мог рассказать всего. В своих рассказах сто раз повторял "с ума сойти - какая красивая" - после чего ему на какое-то время становилось легче. Снова надеялся: наконец-то, мол, о ней сказал всё самое нужное.
   И никакой не голой она была, ни полуголой, а в белом платьице. Правда коротенькое - колени едва закрывала. И сшито из очень решетчатой ткани: сплетено из ниток и цветочков разных, листиков. И было разного другого много, но между ними сразу увидишь сколько хочешь всё -- что было под её таким платьем.
   Когда вышли из каюты плотника, по коридору шли, а потом и вверх по трапу -- впереди был Ромка. Ни на шаг не отставала от него она. За ней вахтенный матрос -- выстукивал подобие строгого строевого шага растоптанными кедами.
   Строгость была для того, чтобы чувствовали оба - он их вроде бы конвоировал. А на самом деле всё время любовался ее спиной: больше всего родинкой в четверть ноготка величиной. Та держалась на её правой лопатке и по детски игралась в кошки-мышки с бретелькой лифчика: то пряталась под неё, ты выглядывало её сколько-то или вдруг выпрыгивала вся на простор.
   Когда шли коридором по верхней палубе, Ромка свернул - как было ему сказано - в столовую. И она вошла туда же - не получилось так, чтобы её сразу в шею, с судна вон. О чём сразу матрос и доложил помощнику капитана. Приготовлено было и оправдание: почему приказание выполнил добросовестно и в срок, но не полностью. Она по русски ни бум-бум - ни слова не понимает.
   Когда очевидец такого, что многие не видели, рассказывал о с ума сойти красивой проститутке (а почему бы не называть ему вещи своими именами?), об одном он от всех утаивал. Обута она была в тапочки ношеные-переношеные. Сплетенные из желтой травы или из другого местного какого-то лыка.
   Правый тапок продырявился и из него до половины высунулся большой палец с ничем не закрашенным ногтем. У того же правого охватывающая пятку соломка-лыко расплелось, надорвалось ли -- и тапок наверно плохо держался на ноге.
   Упомяни о таких подробностях кому - вдруг да померкнет в глазах слушающих самое важное в его рассказе. Т красота, что ему посчастливилось увидеть своими глазами.
Тем, кто способен всё правильно понять - а не кому попало - рассказывал он такое, что ему самому так и осталось непонятном. Таким понятливым его слушателем был однажды я.
   Он рассказывал, боясь не вспомнить и пустяки даже если какие-то.
   Подошел, мол, к двери, понимаете, и, как положено, раза три или четыре ладонью громко пошлёпал, - рассказывал он, пытаясь показать как это сделал. - Открываю дверь в каюту плотника, а там он и она, значит. Оба ноль на меня внимания. Будто я - пустое место!
   Она сидит себе на стуле: ножки подобрала поближе к себе, руками держится за стул и головой запрокинулась на спинку, значит, стула. Счастливое такое, понимаете, радостное лицо.
   При мне и слова сказать не успели. Он только стоял близко к ней, голову наклонил и кулаком, а может ладонью уперся в стол. На столе, кроме его руки, ничего и не было - хорошо помню.
   Передохнул рассказчик перед тем, как рассказывать о самом не понятном для него и для всех - с кем до меня разговаривать пришлось.
   -- Она смотрит-смотрит ему в лицо. И когда плотник увидел меня и догадался, что меня за ним прислали, - всё равно смотрела только на него и никуда больше. Сразу вижу - влюбилась в него. Проститутка, значит, -- и вдруг влюбилась.
   Рассказчик то ладони перед собой сводит до их соприкосновения, то снова пошире разводит - даже, мол, и руки мои этого понять не могут до сих пор.
   -- Потом опять же возьмем другое, - для большей ясности он сам на своей ладони рукой отмерил половину. - Зачем идти ей в столовую, если не влюбилась и никто её туда не приглашал?.. И ведь всё время доказывала там одно - окно в столовую было приоткрыто и я все видел-слышал - что у них ничего такого не было и что Ромка ни в чем не виноват. Сама залезла к нам по канатам -- только сама одна во всём виновата.
   -- Ну подумайте, пожалуйста: если, скажем, не влюбилась, то зачем ей надо Ромку выгораживать? Когда самое лучшее для неё -- улепетывать с теплохода поскорее? Пока полицейского не вызвали или там ещё что против неё наше начальство не придумало?
   -- Как увидел их и сразу, понимаете, решил - влюбилась она. С тех пор этого решения менять не собираюсь. А вы все думайте как хотите! Вы же не видели как она сидела на стуле и смотрела. Ромка, так думаю стоял возле нее просто - потому что был в своей каюте. Вот и все, что я о ней теперь думаю. Хотите верьте, хотите не верьте - мне-то всё равно!
   Убедившись наверно, что я хотя бы что-то "правильно понял", сказал ещё и такое:
   -- Сам я, если кто мне об этом рассказал -- но сам если я не видел: не поверил бы никому. Ведь проститутка всего-то -- вдруг взяла и влюбилась так. что с ума сойти! В прошлом рейсе мы, помню, крутили днём после вахты кино и там была очень влюбленная. Только та, что в кино, во всё красивое одета, пальцев на руках не разглядишь -- кольца и перстни разные. Не то, что у Ромкиной чёрти как одетой...выговаривать последнего слова не стал.
   Оно было бы во всех отношениях правильным, по его мнению. Но в то же время и как бы не к месту - из-за чего и махнул на него рукой. Может и вымести хотел из памяти слово, которое и над было сказать, но в то же время вдруг оказалось, что не надо.
   Когда мы с рассказчиком, которого не все понимают разошлись, мне снова захотелось обдумать самое последнее , что услышал в мужском нашем разговоре в каюте плотника. Он говорил о том, как видел Джулит не при их свиданиях. Два раза видел такой.
   Первый раз -- почти в полночь.
   Выдержав два кинофильма подряд, он вышел на верхнюю палубу надышатся перед сном свежим воздухом. Причалы порта скупо освещены и поэтому стал смотреть где было ярче освещено. Там и успел увидеть в десяти шагах от проходной и ворот из порта сначала её мелькнувшее белое платье, а потом и всю Джулит.
   Через два дня увидел её такой же рано утром. Она у кромки причала, дальней от борта нашего теплохода, старалась побыстрее пройти. Шла, ни разу не оглянувшись в его сторону. Часто скрывалась то за огромным двадцатитомным контейнером, то высоким нагромождением из таких же, то снова отдельными контейнерами.
   Не очень и далеко было - мог бы её окликнуть. Но самое первое слово даже и своим началом не вырвалось наружу.
   Она шла и через шаг или два. Шла вся помятая. Если бы не её тогда белое платье на ней, а другое всё равно какое - он бы её не узнали даже не заметил.
   Такой же наверно, как вчера и позавчера, уставшая она возвращалась домой - когда и соломенные тапочки ей могли казаться пудовыми весом. И наверно с единственным утешением: позади всё, что получилось-не получилось как хотелось клиенту. Снова то же самое: из-за неуменья, через силу её старания сделать не хуже, чем делают опытные профессионалки.
   Плотник обо всём этом рассказывал одинаково однотонными словами. Такими - будто не его глаза всё это видели (может от злобы на себя - не успел им запретить на такое смотреть?).
   Мне знакомым -- своим вроде бы голосом говорил, но его каждое слово будто, и не успев родиться, было мёртвым. .
   .
   13
  
   Когда рассказывал капитану о "диверсантке", он, слушая меня, сочетал приятное с полезным. Оставил кресло-вертушку - "поразмять чтобы косточки", ходил из угла в угол по каюте.
   - Во время значит накрыли их - не успели настоящего сделать? - смеётся капитан.
   Молчанием одобряю это предположение. Сразу и понял: действительно-то настоящего капитан и знать не захочет. Берет под сомнение, а по сути не то, что не верит признаниям Джулит - он смеется над ними.
   -- Проститутка-верхолаз! - во какую придумала сказку для доверчивого Иванушки-Дурачка. - Надо бы проверить какая она циркач-канатоходец! - смеется, представив себе картину такой проверки.
   Поиграв пустым креслом и крутнув его, высказал и такое:
   -- Разгильдяй матрос на пару минут убежал в каюту за сигаретами, жвачкой, зажигалкой может. Эта, как её там звать, бегом по трапу и нырь в первую попавшуюся каюту. Ромка удивился, испугался. Наконец если даже соблазнился красавицей, как ты рассказываешь, прямо-таки Шамаханской царицей ... Молодо-зелено...
   Сразу готовы два его решения.
   Матросу всю его вахту: не прятаться за фальшборт и не у трапа стоять, а на его верхней площадке - видел чтоб все носовые и кормовые швартовые канаты.
   Нашему плотнику ("этому Ромео") ни шагу ногой на берег пока стоим в Танавиве. Не согласился со мной отпустить его на футбольную хотя бы встречу со студентами местного университета. Ромка и второй помощник капитана футбольные наши звезды - без любого из них не сможем выиграть (так и случилось - студенты раскатали советика моряков и только что не "в сухую").
   Но в самом-то главном наши точки зрения совпали. В отчёте за рейс ни слова не будет о визите проститутки на теплоход.
   -- Написанное пером, не вырубишь никаким топором, - подвел капитан черту под тем, о чём, по его мнению, легендарный Василий Чапаев сказал бы, не моргнув глазом: "Наплевать и забыть!"
   Он всё ходит по каюте и высказывает мне давным-давно известное.
   Капитаны-наставники на каждом совещании, мол, будут нам тыкать в нос этот случай - "факт преступной беспечности". О какой бдительной вахте в загранпорту можно говорить, мол, если "толпами проститутки ходят по судну и выбирают клиентов"?
   -- А кадровики-дураки обязательно перестараются -- прихлопнут парню визу. А парнишка-то на самом деле проворный, дисциплинированный, умелый.
   Оба стояли, когда обговаривали предложение старпома. Стоянка затянулась - поэтому придётся пригласить шипшандера и через него сколько-то продуктов закупить на Мадагаскаре. Остальное возьмем в Индии: там у нас погрузка чугунной чушки на югославскую Риеку.
   Капитан сел в кресло и с удовольствием крутнулся.
   Я был за дверью, когда он меня окликнул:
   - Знаешь о чём подумал?
   Обернулся к нему. Слушаю.
   -- Ромка - парень удивительно красивый и характером таким... дай Бог каждому. - капитан крутнулся в кресле - перед тем, как высказать-избавиться от возникшей у него в голове ещё одной несерьезности-чепухи. - Ведь она - имя такое, что никак не запомню - могла и всерьез влюбиться в нашего плотника...Проститутки - тоже люди.
  
   14
   Прошло , сколько помню, лет семь или больше. Мы шли как-то вдоль восточного побережья Африки на Кению. Там предстояло брать капризную, опасную руду. С ней - сообщалось в информации для мореплавателей - один балкер и один сухоргуз перевернулись и затонули. А какой-то успели спасти: буксиры привели его с опаснейшим креном в Таматаве.
   Но нам повезло - беды никакой не случилось.
   Идём в Кению, а потом из неё возвращаемся. Вот она Африка и недалеко от нее громадный остров Мадагаскар. Может случится ещё раз когда-нибудь побывать в порту, куда мы привозили цемент и где ходила по причалам Джулит.
   Увидеть её хотелось и не хотелось. Больше - не хотелось. Потому что она конечно изменилась. Взрослая, с профессиональным опытом. Не в дырявых тапочках из соломки и не в дырчато-прозрачном платьице конечно ходит.
   Представить Джулит повзрослевшей, профессионально опытной - сколько раз такое ни приходило на ум - не получалось, не сумел. И не только потому что этого не хотелось: каждый раз выдавала мне память её преимущественно какой видел Рома дважды случайно - не при их свиданиях. Когда смотрел и смотрел на неё, зная, что она-то его не увидит. Не заметит и его, как не замечала ни теплоход, ни что попадалось на пути, пока шла к выходу из порта - её было ни до чего на свете.
   В порту Таматаве - так давным давно толковал нам шипшандлер (что привозил на теплоход через него заказанные овощи, фрукты, замороженных голландских цыплят и ещё что-то) проститутки обслуживали клиентов по трем разрядам.
   Самый дешевый - третий. Разовый, можно сказать, "штучный". Что с повременной оплатой - проходит по второму разряду. Дороже он: потому что многоразовый, с повышенным комфортом и клиент вытворяет любое что и как ему заблагорассудится. В соответствии ли с красочными иллюстрациями знаменитых киноактрис, кто по совместительству и сексзвезды, или руководствуясь печатными памятками-рекомендациями сексогениев. Кто не за один час или, например за всю ночь заплатил, вправе экспериментировать и пробовать что сам придумает. Здесь как раз во всех её прелестях, так сказать, и проявляется индустрия секса.
   Такого, что по третьему и второму разрядам - навалом в каждом порту, мол, той же Европы, одуревшей от непрерывного совершенствования демократии и копошащейся в создании всё более модных вкусов-запросов. Таких, чтобы и безумно дорогими были, и ни на сколько не высовывались за пределы потребностей скотов.
   Но "шипшандлер"-коммивояжёр сомневался: вряд ли часто встречались в тогдашних Европах-Америках обслуживание моряков-клиентов по первому разряду -- на том же уровне чтоб как в его Таматави. Когда женщина живет в каюте моряка со дня прибытия судна в этот порт и пока его судно из порта не уйдёт.
   С такими "жёнами на всю стоянку" моряку если трудно расстаться, он увозит её в Европу или в Америку -- заодно с манящим ароматом гвоздики местной и корицы. На этой почве сложился миф (шипшандлер клялся, что это сущая правда, быль).
   Один далеко не старый судовладелец - миллионер, как минимум, - пустился в круиз по маршруту вокруг Африки на собственном сухогрузе. Совсем не глупый мужик, но с какими-то не современными потребностями (по мнению торговца продуктами по оптовым ценами и по совместительству - чего он сам и не намеревался скрывать -- комивоежёра какой-то бардели). Не старый судовладелец то смеялся, а то и приказывал гнал в шею всех, кто ему рекомендовали девиц самых опытных, лучших из лучших.
   И вдруг сам поймал за руку - в прямом смысле слова - девчушку у трапа своего судна. Та ничего не умеет: не знает с чего начать и когда кончать - такую надо было ещё учить да учить.
   Её за два-три дня обмыли, постригли, обули, одели и на тебе - в ближайшей от порта церквушке в полдень миллионер, миллиардер ли с ней обвенчался. Вечером судно вышло из порта и свадебный пир был у них в тот же вечер на нём в кают-компании сухогруза. За столом, кроме жениха и невесты, сидели: капитан и двое каких-то из больших чинов судовладельческой фирмы.
   Меня бы устраивал такой "внеразрядный" вариант - пусть бы такое досталось и Джулет. При несгибаемой строгости моей морали и неприкосновенных классовых убеждениях - не моргнув глазом согласился бы участвовать в этом процессе свахой-сводней.
  
   15
   Досталось нашему теплоходу побывать и в кругосветном плаванье - на полгода растянулся рейс.
   Вышли из Риги с углём-антрацитом на Кубу. Там разгрузились, до стерильной чистоты вымыли трюма, на экваториальном солнце прожарили их и загрузились под завязку сахаром-сырцома для Японии. Ровно месяц шли Великим Тихим океаном от Панамского канала до крошечного порта Уно - что на острове Сикоко. Там образцово организованная рейдовая выгрузка. С пустым трюмами переход в Северную Корею и оттуда с магнезитом на Туапсе, к родным берегам.
   Суэцкий канал из-за неубранных мин был непроходим. Пришлось огибать Африку и в двух океанах мы с личного разрешения бога Посейдона и его хулиганствующей свиты пересекали экватор.
   После чего в двух подряд номерах нашей ведомственной многотиражки было описано это кругосветное плавания. Корреспондент - не знаю, какая муха его укусила - в своей писанине зачем-то назвал меня морским волком. Ничего похожего на волчьи клыки вроде бы нет у меня и ни волчьего аппетита. Но сразу признаюсь, что злобы звериной было у меня тогда предостаточно - хватило бы, думаю, на всех миллиардеров, миллионеров и паразитов калибром поменьше. Кто ни землей, вообще ничем их трудом не созданным владеть не имеет права.
   Но оказалось вдруг что и в этой части у меня, что называется, проколы.
   Всё чаще стал думать о таком, что прежде посчитал бы -- даже и вдруг в моих мыслях промелькнувшее позорным предательством, недопустимом. Перефразируя по другому поводу когда-то сказанное капитаном нашего теплохода, оказывается готов произнести даже и вслух: "Миллионеры-миллиардеры --тоже люди!"
   Ведь в каждом из них -- в разной мере конечно -- обязательно есть и хорошее. А когда хорошего (неважно почему, из каких оно источников) на планете станет много-много больше, чем плохого, - для всех, думаю, тогда и настанет счастливая жизнь. Чудесная - земной Рай!
   Вполне возможно, что после обычной, казалось бы, встречи в Марселе, моё просто "думаю" преобразуется, боюсь, в глубокое убеждение.
   Стоянка в порту Марсель была не короткой и не длинной. Без недоразумений, происшествий обошлось. Кроме одного-единственного: в чем-то по моей вине и коснулось оно только одного меня.
  
   16
  
   За всю мою не короткую жизнь случилось-получилось, что не в кино и не на картинках - живьем, так сказать, видел автомобили "Роллс-Ройс" всего два раза. Один из них пустым стоял у морского вокзала в Генуи. Многие (в их числе и мы двумя группами) ходили рассматривать этакое великолепие.
   Другой "Роллс-Ройс" мог бы промчаться по людной улице Марселя - мной незамеченным.
   Ходили мы смотреть загадочно красивый памятник Жанне-де-Арк. Сфотографировались у памятника с многообещающей надписью "Тем, кто погиб и погибнет в море". Вдосталь налюбовались островом Ив с его легендарным замком-тюрьмой.
   Возвращались в порт и переходили одну за другой улицы, вежливо уступая дорогу всем видам автотранспорта.
   У марсельских мальчишек-сорванцов была тогда хулиганская опасная игра.
   Стайкой затаившись под светофором, они выжидали момент, когда загорится для автомашин зелёный свет.
   И только стронулись колеса автомашин - им наперерез мчатся наперегонки мальчишки. Бегут подростки и разновозрастная малышня -- от одного бордюрного ограждения проезжей полосы к другому. А перепрыгнули через бордюр - тогда ищи ветра в поле: стайка рассыпалась и сорванцы затерялись между прохожими.
   На улице автомобильный гвалт. Задние толкают передних и не всегда попадают в бампер. Скрежет тормозных колодок тонет в завываниях гудков и сирен. Ругань и крики. Многие автомашины замерли под каким попало углом, а то и поперек проезжей части улицы.
   Был конечно сам виноват. Три или две секунды светил мне зеленый свет. А при желтом не спешил - неторопливо пятился. Вот и не успел перешагнуть спасительную кромку -- спрятать ноги за бордюр.
   Крыло переднего колеса толкнуло меня в пах и ноги заскользили под рисунчатую резину. Но успел животом и грудь упасть на кованое крыло и одной рукой за него зацепиться. Колесо шаркнуло по ноге ниже колена и, проявив джентльменскую снисходительность, отказалось от права под себя подмять ноги прохожего.
   Обхожу (правильнее было бы сказать "обползаю") колесо и его крыло, цепляясь за всё, что попадало под руки.
   Стекло дверцы кабины глубоко опущено и в нём пальцы моей рука нашла себе опору. После чего разиня пешеход встал во весь рост и автоматически пробормотал водителю свои извинения.
   В ответ слышу, как эхо, те же слова:
   - Пардон! Пардон! Пардон!
   В них -- перепуганный не меньше моего но... женский голос.
   "Неужели!" - глаза не верю. - "Во сне что ли со мной средь бела дня? Или колесо как надо успело завершить начатое - я на том свете?"
   Пускай даже на том - но мне-то и весело и радостно. Передо мной - руку протяни и притронешься, чтобы лишний раз убедиться - "прелесть что такое" Джулит! Сначала в обеих руках держит "баранку". Потом за неё держится одной рукой
   Во мне вспыхнувшее веселье передалось ей - помогло погасить испуг в глазах и немного успокоиться.
   Начал ей что-то говорить, но вовремя догадался-вспомнил - она по-русски не понимает.
   Перестраиваться на английский не стал: всё равно ведь не успею подобрать сколько-нибудь нужных слов.
   Сзади толкнули её коричневый "Роллс-Ройс" и оттуда не кстати пронзительно засигналили.
   Собственно цвет громоздкой автомашины был не привычно коричневый. А как у сосны, когда она долго растет в тени. Почти того же цвета было на Джулит платье.
   И водитель, и пассажир -- она одна в просторном лимузине. Может из-за этого и возникло впечатление: этот "Роллс-Ройс" никого, кроме нее, не возил и не захочет везти.
   Озадачило - совсем немного и только в самом начале: такая шикарная автомашина и никаких у хозяйки-красавцы украшений-"бриллиантов" на шее, под раковинами ушей, ни на руках. Единственное, правда, всё-таки успел разглядеть: на левом безымянном пальце тоненькое колечко - не очень заметное, потому что не золотое.
   "Так ведь на то она и Джулит!" - торопливо одергиваю себя: по-другому не захотела бы она и не смогла. - "Душа и сердце у неё всё те же - разве не видишь?"
   Сзади в несколько клаксонов гудят на неё, торопят-кричат. Беспардонно жестикулируют нам обоим те, кто выбрался из "пробки" и проезжает мимо.
   Она было за рычаги свободной рукой - надо ехать. Но на какие-то секунды передумала. Губы шевельнулись: за ними были слова - должно быть все до одного как раз не те, что нужны ей в эти секунды. Почему и протягивает в мою сторону руку. Сразу же делает и движения ладонью вверх-вниз.
   Но в этот раз, уверен, знакомый мне жест иного значения - чем когда-то. Он сохранил только свою внешность. Ни о чём, как было когда-то в столовой теплохода, не просит она морского волка.
   Ей надо выразить что-то более важное - в этот миг возникшее как самое нужное вроде бы не только для нее. Из-за этого и высвободила вторую руку - сняла с "баранки".
   В ответ ей обеими ладоням и мне пришлось жестикулировать.
   Ну и что?
   Экая невидаль!
   Встретились двое случайно после многолетнего перерыва. Им не хватило бы и шести рук - чтобы выразить удивление и чувства восторга. Суета и стремительность событий вблизи -- торопят и торопят их. Обесценивается смысл их жестов. Торопливо смываются улыбки с удивлённых лиц.
   Попробуй понять что на них было-промелькнуло в какие-то секунды и к чему.
   Надеюсь, что мне-то было понятно -- хотя бы и не всё.
   На её жест одной рукой, когда ответил обеими ладонями, она приготовила для дальнейшего нашего "разговора" и обе свои. Но не спешила (когда вокруг такая спешка!) пускать их в дело, а смотрела и смотрела мне в глаза. и не только в них искала ей нужный ответ. Ни мне и никому такое никакими словами не высказать.
   В сравнении с чем примитивным оказалось бы даже и эти: "Знаю ли где Ромео?", "Всё у него как надо?", "Или - хуже, чем у неё?"
   Ответил ей утвердительно: всё, мол, у него благополучно. После чего жест её обеими ладонями означать мог и всего-то: "Мне от вас другого ничего не надо - радость большую воскресили во мне. За что, мол, Вам и спасибо!"
   Теперь она слышит как её ругают-торопят. Смотрит во все глаза только вперед. Руки заняты сначала тем, чтобы приготовиться и -- сразу вникают в привычное.
   В свою очередь и "Ролс-Ройс" делает всё, чтобы увезти Джулит подальше от меня-растяпы и поскорее приехать куда ей надо.
   Восторг и радость после такого. Снова тот же восторг, но вместе с нм и смех - из-за того, что в мире бывают чудеса. Значит - и сам жизнь чудесна!
   Тому и другому вот оно и подтверждение. Глаза у Джулит, какими их только что видел, совсем светло карие и уверен- что главное! - утратили способность чернеть. Ни один её локон должно быть и не помнит, что был беспомощным и прижимался к ее голове. Отчего теперь и вся голова, и на ней каждый из них стали -- как такое у детей называется -- красивыми-прекрасивыми.
   Во всём тебе удачи, Джулит! Живи счастливой на Земле - видишь сколько чудесного на ней случается?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Н Е В О З М О Ж Н Е

  
   "И невозможное возможно."
   Александр Блок
  
  
   Двадцать шестое октября -- ненастный осенний день. Можно сказать: для Крыма и Феодосии, в частности, более ненастный, чем положено быть в эту пору.
   Штормило и перед этим два дня и три ночи. Но в те дни ветру приходилось то и дело преодолевать струи дождя - и навстречу ветру-таки можно было идти, не кланяясь ему на каждом шагу. Если же прикрывался от дождя зонтом, не сомневался - ветром из моих рук его не вырвет и не вывернет наизнанку.
   В ночь на двадцать шестое дожди почти прекратился. Зато ветер взбодрился до нельзя: "рвал и метал", "рвал и метал". Если кто куда-то шел и брал с собой зонтик - он был бы не лишним. Но бешеные порывы ветра не давали им воспользоваться. За весь день мне так и не удалось увидеть одного хотя бы кого-либо с развернутым зонтиком.
   Когда вышел с лямкой моей желтой пляжной сумки через плечо -- встретил на улице соседа. Он чертыхаясь ремонтировал забор. Никак у него не получалось приладить на место вторую новенькую доску - мешал окаянный ветрище.
   Его домовладение на другой стороне улицы от дачи, где мне в этот раз досталось ночевать. Кроме того, что мы соседствуем, оказалось что он мой годок: в позапрошлом апреле мы в один день отмечали наши семидяселетия.
   Каждый сам у себя и по-своему. У него оно было многолюдным и с песнями-плясками, а у меня - в одиночестве, всего лишь с телефонными звонками-поздравлениями и добрыми пожеланиями.
   После этих торже6ств нам и взбрело: перейти с официального "Вы" на дружеское "ты". Переход затянулся - конца ему не видно: всё ещё мы то "Выкаем", то "тыкаем" - не придавая этому значения. Главное: мы добрые соседи - чаще друг другу помогаем, чем в чём-нибудь мешаем.
  -- День добрый! - приветствую соседа и сразу предлагаю помощь: - Давай-ка снизу поддержу - пока сверху прихватишь на один гвоздь?
  -- Какой к чёрту добрый! Не только доску - молоток вон и гвозди вырывает из рук!
  -- Зато почти нет дождя.
  -- Вон Амура выпустил бегать по улице. В другой бы раз обрадовался. А тут: ветром задрало хвост к голове - мигом удрал. Спрятался во дворе!
  -- Да нет: из калитки, смотрю, высунул нос -- поглядывает на улицу.
  -- Это - услышал чужой голос. Сразу и высунулся.. Весь день лежит в конуре -- прячет нос под хвост... А Вы что? В такую бурю купаться?
  -- Там посмотрим, - как бы и соглашаюсь не купаться. - Если к морю прогулка и назад - не без пользы нашему брату.
   Пошел к морю с вчерашне-позавчерашней уверенностью (она все та же почти месяц!): сегодня как раз и должен осуществиться "Моей мечты придел желанный" - увижу "незнакомку". Глупость за предельная: "бархатный сезон" закончился, она уехала в Москву или в свой другой город.
   Но у Судьбы свои планы-расчеты, свой юмор. Вдруг и в третьей раз преподнесет сюрприз!
   Всё-таки вполне можно было называть и просто ветром то, что по мнению соседа было ветрищем. Но такого можно было придерживаться мнения, пока шёл по улицам -- от дома к дому. Естественно: в мое такое мнение всё-таки вплеталось и слово "порывистый".
   Но никаким не ветром и даже не ветрищем было то, с чем встретился ещё и до перехода через Керченское шоссе. Вблизи от моря было свирепости и силы в нём столько, что и не веришь: неужели всё это изобретено и сделано из обыкновенного воздуха - того самого чем дышу?
   При каждом вдохе было ещё и такое - будто обыкновенный воздух торопится во мне куда-нибудь спрятаться от его преследующих беспощадно жестоких сил.
   "В такую-то погоду -- пришли на прогулку сюда!" - удивился, когда в обоих конца пляжа увидел сначала три фигуры, а потом ещё и четвертую. Настолько ветер их сделал одинаковыми, что и не поймешь - кто мужчины из них и кто женщины. - "Сумасшедшие они что ли!"
   Как раз тот случай, когда в чужом глазу соринку видишь, а в своём...
   Конечно из них, кто видел, как некто пришел, разделся до плавок и нырнул в холоднеющие волны - имели наверно полное право называть меня каким-то и более чем сумасшедшим.
  
  
   7
  
   Когда прокладывали дорогу (вначале, скорее всего. она сама по себе именно здесь прокладывалась) из Феодосии на Керчь - занимались этим далеко не глупые люди. Они знали, что вдоль моря - будет ближайшим путь. И видели что от моря далеко не отступишь: вдоль моря не очень-то широкая полоса надежного твердого грунта между заливом и необъятной болотистой луговиной.
   Дорога сначала была вряд ли проезжей в зимние шторма - пока не появилась возможность её надёжно защитить от морских волн. Во сколько-то километров длинной теперь и стоит несокрушимой и непреклонной эта защита из каменных глыб, наваленных в прибрежную отмель.
   То, что за этим из камней барьером, приезжие и местные жители называют открытым морем. А то мелководье, что с обратной стороны барьера называют кому как вздумается: каналом, лагуной и наверно ещё как-нибудь.
   Предпочитаю просторы открытого моря. Но в осеннюю и зимнюю пору иногда приходится кружить или бултыхаться в лагуне. Для чего и облюбован мной, добросовестно исследований и измеренный по длине и глубине более широкий, чем где-либо ещё, участок лагуны-канала.
   От него и беспрепятственный выход в открытое море - широкий проран ("промоина, отверстие в теле плотины, дамбы") с затаившимися плоскими камнями на глубине в полтора, а где-то и в два метра.
   Здесь последними ныряниями и бултыханиями прошлый год пятого декабря мной был завершен купальный сезон.
   Зима не спешила вступать в свои права. Вот и была возможность последний раз искупаться не восьмого ноября (местные пловцы-ныряльщики не знаю почему именно этот день избрали для торжественного завершения своей "навигации"), а немного не на месяц позже.
   С обещанными соседу "Там посмотрим!" и раздевался, и неуверенной походкой вошел в воду.
   Конец октября: пора было от заплывов моих, от "стометровок" переходить к многократным ныряниям-бултыханиям. С каждым днём на одно уменьшая их количество. Так у меня было всегда в предзимние купания.
   Но в сравнении с ледяным холодом ветра, вода мне показалась даже и более теплой, чем была вчера.
   "В такой холод и в такую штормягу даже и полторы стометровки будет многовато. Но..."
   С тем же "Там видно будет!" нырнул под гребень откатывавшейся волны. С уверенностью, что она мне поможет пронырнуть под очередными встречными гребнями подальше: потому, что, когда вынырну, вся надежда будет на свои только руки и ноги. Решающим тогда будет: смогу ли преодолеть одну за другой встречные волны.
   Чтобы какая-нибудь из них не выбросили меня куда бы не хотелось: на какой-нибудь из острых камней защитного барьера.
   Дважды мне "повезло" увидеть как со стороны открытого моря волны выбрасывали на камни пловцов. Оба остались живы-здоровы, Но с кровоточащими царапинами и синяками таким, что тот и другой, думаю, до конца жизни своей будут помнить: море может быть в иной раз добрым, а в иной -- иначе. Одного из них друзья вели потом под руки через лагуну и только что не волокли по песку пляжа: на какую-то ногу (не помню на какую) боялся он опереться по-настоящему.
   Оно и волна-то в тот день катилась на берег с редкими белым гребнями - баллов около трех было всего-то. Оба в тот день жестоко поцарапанные камнями были крепкими мужиками лет наверно около тридцати-тридцати пяти - не сверхсамонадеянные какие-нибудь глупые подростки.
   Отсюда и было моё нежелание двадцать шестого октября столкнуться один-на-один с любой из каменных глыб. В первую очередь с теми, что выглядывали по краям прорана под каждую прокатившуюся через них волну. Предупреждавших как бы волны и людей о своей постоянной готовности проявить себя жестокими.
  
  
   7
  
   Прошлый год выплыла через этот проран где-то в середине июня умелая и, как потом говорили, хорошо натренированная пловчиха. Волна была, якобы, верных баллов пять (некоторые утверждали -- более, мол, шести баллов).
   Выплыла она за барьер в открытое море - и не вернулась.
   Волны катили ей навстречу и должны, казалось бы, выбросить её на камни барьера. Это в том случае, если бы не сумела преодолеть их накат и не получилось бы вплыть в проран, через который она выплыла. Откуда стартовала последний раз в её жизни.
   Она конечно же догадалась, что вопреки её желания, от берега уплыла дальше, чем намеревалась, хотела. Чем ей надо было.
   Когда повернула назад, уверена была наверно: её старанию помогут волны и она благополучно вернется к месту старта. Но этого не получилось.
   Как рассказывали очевидцы: старалась она добросовестно. Выкладывалась из последних сил. Классический кроль меняла на брасс, от которого в отчаянии возвращалась к кролю.
   Метров сто пятьдесят было до нее, когда стоявшие и всё это видевшие услышали её первое "Помогите!".
   Двое нырнули в волны - уверенные, что доплывут и помогут. Почти сразу к ним присоединился третий с такими мощными гребками, что сразу вырвался в лидеры.
   Но едва позади них оказалась некая невидимая прямая - что по кратчайшему расстоянию между каменными глыбами, как бы охранявшие проран, спасатели-добровольцы запаниковали. Почувствовали (как потом рассказывали), что их подхватил поток и понес от берега -- не считаясь ни с встречным ветром, ни с встречными накатами волн.
   Двое повернули через левое плечо, один - через правое. И - все потом силы, всю энергию потратили на спасение самих себя.
   Еле-еле доплыли до пограничных камней-глыб -- заодно с встречным потоком не пропускавших к берегу ни кого из них так, чтобы через прорана.
   Двое матросов-спасателей на шлюпочке и со спасательным кругом было ринулись на помощь утопавшей. Но их шлюпку накренило вскоре так, что вода хлынула через борт. И спасатели потом вместе с их шлюпкой долго плавали, цепляясь руками за что попало.
   Но даже и здесь очевидцы трагедии не соглашались друг с другом.
   Одни собственными глазами видел, что оба матроса держались рядом и ни один из них ни на шаг не отплывал от шлюпки. Двое других (более должно быть глазастых свидетелей) утверждали, что один из спасателей всё время был в стороне от шлюпки и плавал, с головой и руками высунувшись из спасательного круга.
   С полдюжины очевидцев и с дюжину тех, кто сам ни пловчихи, ни что с ней было не видели, но слышал от двух или трёх очевидцев, которым доверяют, как себе, -- долго спорили о такой второстепенной частности: какого цвета была шапочка у погибшей женщины - чёрная или голубая.
   Эти и им подобные споры настолько не вписывались в трагедию события, что само случившееся мной восприниматься стало с явным налётом несерьезности.
   Отсюда было и такое: скорее всего утонувшая была едва научившейся плавать. Её энергичный кроль и брасс - на самом-то деле и не существовали.
   Спортивную терминологию "очевидцы" использовали в личных интересах: побольше доверия было чтоб к тому, что они говорят и о чем рассказывают.
   Не было у меня сомнения в их рассказах только в одном, что было в конце случившегося - её гибель. Что перепугало всех, кто был на пляже и что с пляжного песка подняло всех на ноги.
   Наверно так оно и было: пловчиху так далеко унесло от берега, что и не слышно было ее голоса: отчаянной мольбы ей помочь, спасти. Потом никто не различал: одна ли её голова изредка появлялась на гребнях волн или она при этом успевала иногда ещё махнуть хотя бы и одной рукой.
   Когда из порта примчался катер, то первым делом на него подобрали матросов-спасателей. С их подсказываниями катер вышел приблизительно туда, где последний раз один из них видел голову пловчихи - "как большой поплавок от рыболовной снасти нырявшую между волн".
   Голубым он был, чёрным ли этот "поплавок" - его видевший не разглядел. Да и не всё ли равно каким он был. Катер сколько ни кружил на одном месте, ни мотался по волнам взад-вперед - никого и ничего ни цветного, ни бесцветного не нашёл.
  
   7
  
   Не женское дело - рисковать. И тем более: когда умеешь плавать не очень умело. Если даже и плаваешь хотя бы на немного хуже меня.
   Случалось и мне улавливать что-то неладное при заплывах, когда и не очень-то штормило.
   Заплываю от берега метров на сто пятьдесят. А когда возвращаюсь, то они же оказываются равноценными двум, случалось и трём стометровкам. Ни особого и вообще никакого значения этим недоразумениям не придавал: всего лишь, мол, не в лучшей спортивной форме сегодня. Или: с чрезмерным старанием выкладывался на стометровках взад-вперед и почти параллельных берегу - вот и не получается нормальных гребков на "финишной прямой".
   Старт у меня двадцать шестого октября получился отменный.
   Когда после него первый раз оглянулся, подняв голову над гребнем достаточно высокой волны - какой она по счёту, мне при этом было всё равно - от берега оказывается успел отплыть на вполне безопасное расстояние. С чем себя сразу и поздравил: здорово, мол, грёб - молодец!
   Ни спидометра, ни корабельного лага ("прибор для измерения скорости судна и пройденного им расстояния") у меня конечно же нет. Но сколько стометровок, если даже проплыл и всего половину стометровки - знаю с достаточной для меня точностью.
   Когда плыву, то в ритм с гребками пою две песни подряд. Пою в основном про себя и сначала ту, что предназначена для женского голоса: "Может быть, может быть я не современная!.." Пропел всю до конца и если сразу же к ней небольшой довесок из другой песни - как раз у меня и очередные сто метров "за кормой".
   Но двадцать шестого октября один за другим преследовали меня сюрпризы.
   Первым из них было то, что старт в такой непогожий день получился немыслимо удачным - превзошёл многократно мои продуманные предположения-расчёты. Чему, естественно обрадовался.
   Но когда со своими песнями про себя проплыл стометровку и оглянулся на берег - сразу стало не до радости.
   Не сразу конечно, а потом понял, что название со ной вдруг случившемуся единственное - "Беда!"
   От меняя до берега было около двухсот метров!
   Мгновенно меняю курс:: поворачиваю на сто восемьдесят градусов - и гребу к берегу.
   Полстометровки отмахал - и выглядываю сквозь пенистый разбитый ветром гребень первой подвернувшееся волны. Берег ни на сколько не приблизился. Наоборот - стал дальше!
   Никаких половинок: для контроля высовываю голову как можно выше только после полных стометровок. Сколько было таких выглядываний - не считал. Не знаю. Все они были для меня одинаковыми: ни после одной из моих стометровок в обратном направлен -- ни на сколько не приблизился к берегу.
   До него вот-вот будет с полкилометра.
   Вскоре, вижу, на много перевалило за эту дистанцию.
   Труднее стало ориентироваться: кажется не с прежней скоростью, а на сколько-то она снизилась у потока, но уносит он меня и уносится всё дальше от берега. Но где гарантия, что не выдаю желаемое за действительность: удаляюсь вроде бы от береге с меньшей скоростью, чем была в предыдущую стометровку. Но главное-то при этом остаётся неизменным: берег удаляется и удаляется от меня!
   В одном теперь не сомневаюсь: зарождается поток у берега. Вблизи от него: почему и подхватил он меня - чего сразу не заметил, по достоинству не оценил - на первых метрах после старта.
   Не оценил и силищу - а она у него оказалась вон какой. Гигантские волны катят на берег - и не могут преодолеть им встречного потока. Он их как бы и не замечет.
   Мимоходом через них уносит и уносит меня в бескрайние морские просторы.
   "Ну кто я, случайно присутствующий при противоборстве гигантов: сильного-пресильного потока и неподдающихся ему в несметном количестве рвущихся навстречу волн?" - в холодной воде голове приходится быть настолько "холодной", что она вынуждена трезво сопоставлять явления реальной действительности и делать неутешительные для меня выводы. - "Ну щепочка я случайная какая-то среди них, соринка, пылинка и всего-то!"
   В "холодной" голове созрели ещё один трезвый вывод: никто мне не поможет.
   Если бы гладь на поверхности моря, как бывает в штилевую погоду, -- мог бы кто-то с берега увидеть мои отчаянные взмахи руками. Могли бы наверное услышать мои крик "Тону! Помогите!"
   Но когда и в двух шагах от меня всё заглушает неугомонно громкий с шипением злым плеск волн?
   Это какой же грохот от них, когда одна за одной бьют они о прибрежную из камней защиту и перекидывают через нее свои гребни?
   Мне видны всё четыре фигуры "сумасшедших" на пляже. Кто стоит, кто пытается преодолевать ветер и "прогуливаться" вдоль кромки пляжного песка. Не сомневаюсь: они все, один раз взглянув, отвернулись от бушующего моря.
   Если же кто-то из них не отвернулся: наверняка нет у него ни бинокля, ни подзорной трубы. А без них не разглядеть среди пены и брызг что-то мокрое, то появляющееся на поверхности какое-нибудь из волн, то скатывающееся с неё - может быть в бездну и навсегда.
   Холодная вода или не очень: самый авторитетный у меня источник информации об этом - плечи. Наверно потому, что первыми, когда плывешь, встречаются с потоком воды. У головы казалось бы в этом смысле преимущество. Но у нее то какой ни наесть волосяной покров или потому, что её кожный покров не такой чувствительный, как у плеч. А скорее всего потому, что голова то и дело занята более важным, чем такие пустяки - горячая или холодная, в меру прохладная или чрезмерно окружающая среда.
   Конкретный пример. Моя голова додумалась-таки сначала до такого: в каком направлении уносит меня поток и, предположительно где начало этого смертоносного течения. Потом додумалась и до такого: там, где казалось бы и есть начало - всего лишь крутой поворот потока от берега в открытое море. А зарождается, мол, он в каком-то другом месте.
   Иначе пришлось бы взять на вооружение глупейшую гипотезу: в гигантских объемах вода вырывается из под земли. И для этого как раз в том месте ,откуда мне удалось так удачно стартовать, должно быть подобие подводного кратера - меньше, конечно же, чем у Везувия.
   Начинаю воспринимать чрезмерную прохладность воды не только плечами.
   Потом о дискомфорте для них заявили кисти рук и лицо, живот и ступни ног - сначала одна, а потом и другая.
   Должно быть "холодная" голова способствовала во многом тому, что в безнадежном положением довольно долго оставался хладнокровным. При этом не сбрасываю со счетов ни приобретенную мудрость в предпенсионные и пенсионные годы, ни мой опыт в дни иначе кратковременного участия в боевых действиях то в одной, то в другой "локальной войне". Как говорится: случалось там попадать в переплёты и похлеще.
   Перед тем, как наступит то самое нежеланное "всему всё", судорога должно быть успеет меня четвертовать. Надо к этому подготовиться - не застала чтобы врасплох.
   "С чего начнет? Что отчленит от меня первым ударом своего топора? И ли во что вонзится своим ножом?.. Нет, лучше - если топором. Чтоб в одно мгновенье - сразу!.."
   Конечно, мол, начнёт с ног. С левой или с правой - все равно. Когда плыву и хотя бы на самую малость сбавляю скорость - ноги с горизонтали, от поверхности начинают отвисать. А чем глубже от поверхности - вода, как известно, холоднее. А тут ещё мешают плыть и держаться в ближе к горизонтальному положению швыряющие меня волны.
   Догоняет очередная ссади и со своим змеиным шипеньем опрокидывает вниз головой, Обмоет ноги наскоро пеной гребня и спешит вперед. Оставив меня лишь на короткое время вверх ногами, и на более длительное вертикально стоящим, как оловянный солдатик Тогда-то и оказываются ступни ног в глубине от поверхности воды на полтора или даже два метра.
   Царапнуло давным-давно осколочкам левую ногу. Из- за чего и попал в категорию "ранбольных" чужого госпиталя. Запомнилось: при перевязках, возле раны-царапины всё смывали азиаты-друзья не спиртом, а прозрачным, как слеза ребенка, бензином; вместо ваты у них был подобие нашего моха, а белые бинты - редким исключением в желтых и коричневых пятнах - БУ ( бывшие в употреблении и потом старательно выстиранные). Выходили мою ногу в основном уколами и подозрительного цвета какими-то местными мазями.
   И никакой тебе гангрены - чего очень опасались. Нога стала - как новенькая. Жалко будет: если судорога начнет с неё - с исстрадавшейся от уколов и прочего госпитального внимания левой ноги.
   Стиль моего плавания - "доморощенный кроль". По сути своей: в детстве на беспощадном Иртыше хорошо освоенные сажёнки и в них со временем добавилось кое-что с элементами из настоящего кроля. Это преобразование произошло в годы, когда увлекался плаванием и нырянием в маске с дыхательной трубкой.
   Главным недостатком своего стиля считаю то, что, когда плыву, не вижу что у меня впереди. Вот и приходится: чтобы посмотреть вперед, прерывать гребки и запрокидывать голову к спине. Зато вижу отлично всё, что подо мной. А это, чаще всего дно реки, моря или какого-то водохранилища.
   Но в этот раз получилось моё плавание таким, что видел дно морское минут каких-нибудь пять.
   После того, как стартовал, волны взяли меня в такой оборот - не до разглядываний было дна там или чего-ещё. Но вот, как говорится, и доплавался до "дальше некуда".
   Чаще посматриваю вперед, меньше - назад, вправо-влево. А с какого-то момента запретил себе прямо-таки запретил в приказном порядке смотреть вниз.
   Дело в том: когда впервые со всей внимательностью попытался увидеть под собой морское дно - даже и подобного ему ничего не увидел.
   Подо мной вижу -- как всегда было и должно быть - нормальная прозрачная морская вода. Если под прозрачным всё ещё далеко до дна, то вода на глубин теряет прозрачность. Обозначается этим, что подо мной большая глубина или даже пусть бездна.
   Так всегда было и, по моему убеждению, по другому и не должно быть. Но подо мной-то оказалось не такое.
   Подо мной оказалось немыслимое что-то. Невероятное!
   Сразу под прозрачным лежало как бы и во всю ширь моря густо чёрное. Подобие ваксы.
   После двух, а может и трёх попытках рассмотреть и понять что же подо мной -- там , где должно быть морское дно, -- от страха меня охватила дрожь. Это гигантское черное мне стало представляться каким-то исполинским живым чудовищем, способным двигаться и перемещаться в одном направлении - в мою сторону, как мне казалось, и никуда больше. Только по направлении ко мне!
   Сначала не терял хладнокровия. Даже и поздравил себя: "Начались галлюцинации - приготовься!"
   Если даже и запрет в приказном порядке, все-таки нет-нет да и поглядываю вниз. После каждого подглядывания становиться все больше не по себе.
   У огромного черного оказывается есть и щупальцы. Подобные тем, что у медузы под её прозрачным колпаком. Но у неё - щупальцы тоже прозрачные. А у живого-черного, на много приблизившегося ко мне, щупальцы непрозрачные, огромные и не свисают вниз, а колышутся над своими основаниями. Как бы вслепую нащупывают и пытаются поймать не что-нибудь, а прежде всего меня.
   "Будь что будет!" - заявляю о своей готовности к худшему, но продолжаю держать под контролем "работу" и рук, и ног. Чтобы они и ритму движений друг друга и дыханию соответствовали.
   Особый контроль за поведением левой руки - что давным-давно стало у меня привычкой. У неё в верхней трети были раздроблены обе кости. Образовались, как мне объяснили, надежные "костные мозоли" - так что вроде все в порядке. Но в той же верхней трети оказывается передавленным оказался и нервный ствол (трубкоподобный там он что ли?). Из-за него и ограничили мне грузоподъёмность левой руки: ничего чтоб не поднимал весом более десяти-одиннадцати фунтов.
   Многолетний мой контроль за поведением этой руки оказался очень даже эффективным. Что стало даже и мешать мне плавать по прямой: то и дело получаются уклонения вправо - левая рука загребает воду лучше, чем правая.
   Эта вот самая несуразность, считаю, тогда не то, что помогла - она спасла меня.
   Гребу себе и гребу, плыву и плыву в "экономичном режиме" расходуя энергию. Не тратя сил попусту и с готовностью биться с разбушевавшимся морем "до последней капли крови и до последнего дыхания".
   Ни малейшего сомнения: берег где-то там далеко впереди от меня.
   Только вот волны почему-то стали кувыркать не только с деферентом то на корму, то на нос. К этому добавились опрокидывания меня то на левый бок, то на правый.
   "Ветер что ли передумал и дует по-другому. Отчего и волны катят не кратчайшим путём к берегу, а под каким-то углом?" - в вязи с чем и решаюсь потратить сколько-то сил понапрасну.
   Прерываю гребки руками и с первой же приподнявшей меня волны смотрю на берег.
   "Что это?"
   Почему вижу не зыбкую неразборчивую полосу берега, а чётко нарисованную. Рассмотреть успел даже и немного из того, что вытворяют волны: пытаясь хот где-то сломать или хотя бы сдвинуть им мешающее ограждение из каменных глыб.
   До берега вдвое ближе, чем было при моём предыдущем выглядывании!
   Отрезвляющий холод в голове сменился должно быть потеплением. И должно быть таким, что ранее недоступное для моего разума в одно мгновение стало как бы и само собой разумеющимся соображением.
   Уносивший от берега поток почему-то представлялся мне до этого бескрайне широким и глубоким. Оказался-то на самом деле такой ширины, что, уклоняясь (благодаря изуродованной левой руке!) всё вправо и вправо, где-то уже и расстался с потоком.
   Теперь плыву там, где не столько мешают мне волны и ветер, сколько помогают приблизиться к берегу. И никакое встречное течение нам не мешает.
   Правда, приблизился к берегу далеко в стороне от широкого прорана, через который стартовал час или сколько-то назад, -- будет наверно метров на пятьдесят правее. Потому, что всё из-за той же левой руки мой курс был какое-то время не напрямую к берегу, а под углом.
   Тут же явились и "второе дыхание": не всё, так многое из скрытых резервы сил и энергии охотно его обеспечивали. А перед этим таившиеся казалось бы "в усмерть" измотанной мускулатуре ног и рук.
   Даже и память поспешила показать себя работоспособной.
   Перед тем, как увидеть ожившие щупальцы страшного-черного, промелькнули во мне воспоминания о беспечно веселом купании на острове Мальта. Глубина там у самой кромки отвесного берега метров около тридцати и стремительно увеличивается по мере удаления в открытое море. Вода настолько прозрачная, что через стекло маски ныряльщика видишь на дне утопленную зажигалку, коробку из-под сигарет и всякую мелочь,
   Тогда значит от меня и до дна в Феодосийском заливе, мол, пока что больше тридцати и даже пятидесяти метров - если не вижу ни дна самого, ни что-либо на нём оказавшееся.
   Зачем-то захотелось вспомнить не только название острова, но и города, где был этот пляж с крутыми берегами. Но голова была настолько "трезво-холодной", что кроме столицы острова-государства не смогла вспомнить названия ни одного из мальтийских городов.
   Приблизившийся берег взбодрил память настолько, что вот оно вам и название города - Слима. Сразу же вспомнилось, как в глухую темноту ночи осторожно расставался с этим городом, чтобы успеть на сухогруз под советским флагом, возвращавшимся на Родину и принявший на борт незваного-негаданного сверхштатного дублёра третьего механика.
   Не считал стопроцентными шансы на спасение.
   Избавился от одного - от коварного могучего потока. Но мне предстоит не менее, так сразу и думал, жестокая схватка с равным этому потоку ещё с одним потоком. Полагал что с ним встречусь, когда останется до берега и всего-то ничего.
   Предположение о возникновении потока (откуда мог знать, что оно в корне ошибочное, неправильное?) казалось неопровержимым и гениально простым.
   Это на "Золотой пляж", "Алые Паруса" и сопредельные с ними пляжи накатываются волны по перпендикуляру. Но Феодосийский залив с такой кривизной берегов, что возможно в районе Чауды волны как бы скользят вдоль берега. И скользят до тех пор, пока не встретят достойного сопротивления. А встретив - сразу уклоняются влево и образуется из них поток.
   Должно быть какую-то неизвестную мне преграду встречает поток не где-то, а как раз в том месте, откуда пришло мне в голову начать плавание, пренебрегая здравым смыслом.
   Всё меньше и меньше остается плыть.
   Уверен: доплыву до берега - сил хватит. Настроение настолько шапкозакидательское, что за никчёмный пустяк посчитал то, что не оказалось никакого наперерез мне потока ни поблизости, ни вплотную от камней барьера. Не до такого мне было: думать о том, что не имеет прямого и непосредственного отношения к реальности.
   У меня в те минуты была об одном "головная боль": как перемахнуть с каким-нибудь гребнем волны через каменный барьер?
   Где наиболее удобное место для такого перемахивания?
   Где наверняка удастся между высоко высунувшимися глыбами - такими, что между ними чтоб как раз и проран по габаритам взрослого человека?
   Внимательно всматриваюсь во всё, что подо мной. Где-то далеко осталось - отстало от меня со своими щупальцами плавающее или ползающее черное, громадина-чудище.
   Два его щупальца, хорошо помню, были и всего-то в трех-пяти метрах от меня. Никаких жгучих ворсинок., подобных тем, что у медуз, ни присосков, как у осьминога или кальмара. С трех-то метров их можно было бы рассмотреть Но какой-то у них был отработан захват жертвы. Такой, чтобы сразу и наверняка?
   "Куда всё это делось?
   Теперь-то, когда всё, внушавшее мне неминуемую гибель, позади и когда-нибудь навсегда будет забыто, легко вспоминать, "сопоставлять явления" и делать выводы. Философствовать, одним словом,- когда никто и ничто ничем не угрожает.
   Не пригрёзилось ли мне это чёрное чудище - со страху? Грёзы и потому как раз исчезло бесследно в ту минуту когда увидел, что берег решительно придвигается ко мне.
   Помню, как в поле зрения мне попало и настоящее дно залива.
   Не сознательно и как бы для контроля его разглядывал. Не до разглядываний по сторонам было мне тогда.
   Мимоходом как бы, а скорее всего даже и нечаянно в поле зрения попало: скользит и охотно сдвигается назад обыкновенное песчаное дно залива. На нём помятая коричневая пластикатовая бутылка и ярко голубое что-то. Скорее всего утонувшая детская игрушка или полузарывшееся в песок ведёрко. Или не то и не другое. Но им подобное и имеющим не меньше претензий на то, чтобы их обдумать, оценить.
   Читал статью (должно быть в какой-то газете) - рассуждения о жизни после смерти.
   Смерть, по утверждению автора, к умирающему явиться может - как бы для предварительного знакомства - не обязательно голым или кое-как одетым человеческим скелетом с кривой косой. Может она и явилась показать себя мне в виде в полморя величиной чёрного плавающего или ползающего чудовища.
   Сам-то умирать не собирался. Только подумал, что такое вполне и даже более, чем другое что-то - возможно.
   Замерзаю ведь: в голове всё больше не холодного, а похожего на заледеневшее навсегда. Силы на исходе: не знаю откуда их сколько, но рад им и тому, что они вдруг и очень кстати появилось. Но хватит ли их на то, чтоб доплыть до нагромождения и каменных глыб? А после этого - чтобы ещё и перебраться через эти камни-глыбы?.
   Считал тогда и не исключаю сегодня ещё и такое.
   Когда вынесло меня потоком далеко от берега, оказался почувствовший беду пловец над углублением, заполненным чем-то из тяжелых нефтепродуктов или самой нефтью. Мало ли такого добра вымывают в море не только из танкеров?
   И сил, и энергии было столько в моих руках и ногах, что они пока что охот но подчинялись мозговому центру. Правда, ни те и не другие не давали клятвенных обещаний: быть послушными до конца дня. Или хотя бы еще на час.
   Факт налицо: их послушания мне вполне хватило. Их безропотное, беспрекословное подчинение длилось, так думаю, ещё добрых полчаса.
   Подплыл не вплотную к облюбованному для штурма прорану - как это и заранее было обдумано. Дистанция минимальная: чтобы с того места, откуда рванусь в атаку, за пару секунд чтобы ее преодолеть и вместе с гребнем волны опрокинуться через камни в лагуну.
   "Девятый вал" был мне нужен.
   Если подкараулю самую крутую и высокую волну, притаившись на дне - будет как раз то, что нам и надо. Только такая волна и обеспечит блестящее осуществление нашего стратегического одновременно и тактического замысла.
   Волны - у них свои планы и расчеты - самовольно могут меня сорвать с исходного места для атаки и бросить на камни. Другого не остается: надо не только лечь на дно - обязательно и как-то за него зацепиться.
   Шестое или седьмое, а скорее всего одно из моих пяти обычных чувств подскажет: идёт "Девятый вал" и вот-вот будет надо мной.
   На дне, куда ложился - и до чего же повезло! - закопавшиеся в песок небольшие камни. То, что и надо. За первый же попавшийся ухватился пальцами левой руки - и сразу получилось крепко-накрепко. Под ладонь правой руки нашёл подходящее для будущей опоры не сразу.
   Долго - даже и нервничать начал - не ладилось у меня при отыскивании наощупь хотя бы и более-мене подходящее для упора ногами.
   Задание для рук: оттолкнуться от тех камней, в которые они вцепились, не раньше и не позже мгновения, когда накатится "Девятый вал". Так чтобы вынырнуть в гребень волны.
   Ноги в то же самое мгновенье должны толкнуть меня вперед: помогая как бы волне вынырнувшего пловца понадежнее подхватить - чтобы всё время нести со своим гребнем собой.
   Но..., как там в солдатской песенке: "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги!"
   Ноги оказались не то, что "ватными" - хуже! Оставалось только радоваться тому, что хотя бы не глиняными - не разломались и не отломились от меня. В левой - силы "никакой", а в правой, подозреваю, - вдвое-втрое меньше.
   Когда волна потащила меня с собой, они только в самом начале пытались перешагивать вслед за ней. В основном же: волочились, как переломанный и при этом еще и раздвоенный хвост погибающее ящерицы или тритона.
   Волна подкатилась к барьеру из камней вместе со мной, но свой многотонный гребень опрокинула через него - без меня!
   Придавила грудь, мои живот и бёдра к наружному скату барьера. Придавила как попало и кое-как: с уверенностью, должно быть, что при откате отлепит меня от камней и отбросит от них вместе со всяким мусором куда подальше.
   Ни "Девятому валу", ни той волне, что была сразу за ним отлепить не удалось: вцепились намертво мои руки за огромные боковые камни прорана. Для пальцев левой руки нашлась глубокая щель, а для правой - выступ с отгибом в сторону берега.
   Надежды никакой, что меня та волна, что была после "Девятого вала", перебросить в лагуну. Хорошо хотя бы и то, что она помогла мне подальше вперёд проползти в глубь проран. После чего мне удалось перехватиться руками и вытянуть их вперед как можно дальше.
   Собстве6нно ухватился после этого только пальцами левой руки. За передний край того плоского камня, что оказался у меня под грудью и под животом.
   Правой рукой не дотянуться было до передней кромки того же камня. Но всё время посматривал на этот край сквозь метровую примерно толщу прозрачной шевелящейся воды. И не было ни малейшего сомнения: за эту кромку успею ухватиться в самом начале наката волна - при её приближении ко мне и плоскому камню.
   Верхняя грань камня имела довольно крутой наклон к лагуне. Чему сразу и обрадовался: волна, если совсем даже на немного меня приподнимет, при полуомертвевших ногах смогу, оставаясь в гребне волны, даже и на одних рука сползти в лагуну.
   В спешке-то оказывается не ту волну принял за "Девятый вал".
   Настоящим "Девятым" был тот, что мгновенно вбросил всего меня в проран. В нем или после того, как оттуда выбросил, он задрал мои ноги к небу. Не знаю когда и о какой из множества камней волна ударила меня головой.
   Случилось это, скорее всего, когда опрокинувшийся гребень огромной волны, то выбрасывая из себя, то меня запихивал как попало под себя, скатываясь сам и кувыркая свою жертву по камням внутреннего ската защитного барьера. Но может это случилось и раньше: когда "Девятый" прочищал для себя проран и выметал из него всё, что мешало, - включай и нечто в нем шевелившееся, живое.
   Единственное запомнилось: вперемешку вполне реальное с невероятно фантастическим. Будто не моя голова обо что-то ударилась, а наоборот: огромный камень как бы с огромной высоты сорвался и вблизи от левого виска врезал по голове.
   Сорваться он должен был из поднебесья. Потому и в голове не звон какой-нибудь земной, а неумолкающий гул - сродни тому, что мог быть от самого "Царь-колокола".
   После такого удара и наступило моё небытиё.
   Длилось оно конечно и не секунды, и не коротке минуты. Причем, как потом выяснилось: в небытии был не на всю его глубину - есть все основания полагать.
   Сознание отключилось, бросило бразды правления: "Не могу, не знаю что делать - больше ни на что не способно!" Может с той минуты и начало себя проявлять с самой лучшей стороны так называмое подсознание? Потому и не захлебнулся в лагуне, и не остался валяться беспомощным или даже мертвым у гряды из каменных глыб?
   Очнулся, в полном смысле слова пришел в сознание - правда на очень и очень короткое время - когда лежал на пляжном песке. Не весь, конечно. По крайней мере, под моей правой щекой и под обеими руками воды не было - а песок. Мокрый песок, даже и очень мокрый - но всё-таки не вода.
   Но её было всё еще много было там, где мои бёдра. Должно быть и ещё больше там, где ноги. О которых, кода первый раз очнулся ни вспомнил и ни подумал: было всё равно - есть они у меня всё ещё или давно их нету.
   Одно дело, когда стартовал: вода мне казалась на много теплее, чем воздух. А когда высунулся даже и совсем на немного, то не только воздух, но даже и мокрый песок мне казался теплее воды.
   Очнувшись, не знаю по каким признакам - скорее всего даже и не по материальным - определи, что вблизи от меня кто-то есть. И он такт близко, что вот-вот прикоснусь к нему головой. Чтобы это случилось немедленно, в предельном напряжении всех моих сил и возможностей - всего, что осталось во мне живого, пытаюсь приподнять голову.
   Приподнять не получилось. Всего лишь пропахал головой по мокрому песку из-за чего она отклонилась к правому плечу.
   Но и первой, неудавшееся попытки оказалось достаточно. Увидел, очень-очень близко от моего глаза (левый глаз не "работал" конечно же из-за столкновения головы с камнем) на сухом песке из черного чего-то непромокаемого округлые носки ботиков или сапожек.
   Сразу же и провалился туда, откуда ничего не видно и не слышно.
   Туда же успел прихватить с собой уверенность: что обувь и не детская. И ещё одно придержал в себе: за непромокаемым черным в настоящем тепле живая нога. Такая, что никакого сравнениям ни с одной из моих!
   И за непромокаемым черным тепла ненавязчивого и осторожного столько, что успел его почувствовать головой. И этого тепла проникало в меня всё больше - наверно потому, что мне этого очень и очень хотелось.
   Не думаю, что прошло более трех или пяти минут после первого, когда во второй раз очнулся. Скопившейся за эти минуты энергии хватило-таки, чтобы не только повернуть, но и чуть-чуть приподнять голову.
   Скажите: шестое или какое-то восьмое чувство подсказало, а потом и заставило приподнимать голову? Откуда и почему было столько уверенности: увижу только то, что мне тогда хотелось? И ненужного - не увижу?
   Две или три секунды был с приподнятой и повернутой вверх головой, за что пришлось расплачиваться пребыванием в беспамятства около трёх суток.
   Не уверен, что во мне оставалось жизненных сил, чтобы и еще раз на какие-то мгновения повторить приподнимание такое же самое и запрокидывание лицо вверх.
   Но если бы у меня получилось это сделать, а потом за это расплачиваться не тремя, а десятью-тридцатью сутками полумертвого существования - наверняка бы сделал - не моргнув глазом бы согласился. И потом - никогда бы не жалел, ни себя и никого бы не винил.
   Пятое марта - вот оно и официальное начало весны!
   Не редко в эту пору в Крыму и тепла и приветливого солнца больше, чем на исходе апреля в Москве и Подмосковье. Но этот день прямо с утра мне хотелось приравнивать к любому январскому или даже предновогоднему в Крыму декабрьскому.
   Непроглядно серые облака, похоже на тучи. Из них, уверен, и капли дождя не прольётся. Нет смысла их проливать: с той высоты где облака-тучи ни одна капля не долетит - распылится на полпути и исчезнет
   Ветер спокойный - не порывистый. От него катят прямиком на берег волны балла в четыре . Если к ночи они рассвирепеют - вряд ли будет больше пяти-шести баллов. Но , думаю, не рассвирепеют: они вроде как обычные - катят и катят на берег одна на другую похожая. Ну и конечно, каждая при этом, как водится, себе на уме.
   Иду босой по самой-самой кромке сухого песка. Играю: дразню, как наивных котят, беззлобное то, что остаётся от волн, раздробленных камнями барьера и через него опрокинутых в лагуну. Пусть они себе хитрят, но не получится ни у одного из них не то, чтобы обмыть щиколотку моей левой ноги, но даже и лизнуть самое близкое к ним у ступни моей конечно же не дам. н
   Не знаю от кого или от чего был мне подзатыльник, после которого и обратил внимание на золотисто-белую пустую коробку из-под сигарет.
   Сначала было подобие сочувствия или сожаления: утонет она или нет. Лучше бы не утонула!
   Так оно и случилось.
   И не только не утонула.
   Не предназначенная для мореплавания она уверенно перемещалась вдоль лагуны.
   Скорость у неё была вначале вровень с моей. Потом вынужден был скомандовать себе ""Шире шаг!" А под конец нашего состязания пришлось мне переходить на учащённый спортивный шаг да ещё и с частыми пробежками - только чтоб не в спринтерском темпе.
   Состязание прекратилось внезапно. Коробочка из-под сигарет "Президент" резко изменила курс: влево от меня и почти по перпендикуляру от берега. Устремилась в открытое море как раз там, откуда взбрело мне стартовать двадцать шестого октября - четыре месяца назад.
   Самый подходящий момент кричать бы: "Эврика!"
   Но это "гениальное открытие" мне показалось очень уж простым - чтобы его считать открытием. К тому же, смотрел в море навстречу ветру и тот позаботился: напихал мне в рот столько воздуха - не то чтобы кричать, но и полслова даже и вполголоса не вымолвишь. Заодно ветер и от дурмана-восторга проветрил мне голову.
   Почему сразу же и устраиваю контрольную проверку.
   Ушел к началу пляжа при пансионате "Украина" и оттуда пустил в плавание по лагуне заполненную водой "полупустую-полуполную" пластмассовую бутылку и ей вдогонку оказавшиеся под ногами коротенькие полполена.
   Совсем немного они были неподвижными и совсем рядом. Как бы недоумевали и спрашивали друг друга: что, мол, нам делать - оставаться на месте или плыть? Но если пускаться в плавание -- то в каком направлении?
   Мне-то было известно: они обязательно поплывут и знаю в каком направлении.
   Полминуты молчаливого наблюдения терпеливого экспериментатора - и оба мои мореплавателя узнают, что напрасно потеряли полминуты времени и при этом думали-гадали. Куда им плыть, с какой скоростью и где менять курс - без них и заранее все определено-решено.
   Ни одной пробежки мне делать не пришлось - чтоб от них не отставать. Оказалось достаточно и всего-то по-армейски широкого шага: путь-дорога у полполена и полупустой бутылки был почти вдвое короче, чем у коробочки из-под сигарет "Президент". И не слева от меня они плыли, а всё время справа, удаляясь от пансионата и стремительно увеличивая скорость. Так, что на завершающем этапе в пределах каналоподобной лагуны их скорость была не на много меньше , чем у "Президента" при его резком изменении курса под прямым углом от берега. Так же резко -- но только не влево, как "Президент", а вправо - и в том же направлении меняли курс полубутылка и полполена перед тем, как их умчало в открытое море.
   Никакого вдоль изгиба Феодосийского залива течения, якобы, и чёрт знает в какой дали формируемого - в октябре не было. Как нет его и пятого марта.
   Но если иногда и возникает - пустяк оно: в десятки-сотни раз слабее потока, что вместе с собой уносил меня двадцать шестого октября всё дальше и дальше от берега. Как бы и не замечая при этом я ни почти ураганного ветра, ни встречного наката огромных волн.
   Не такие огромные, как тогда, но достаточно мощные и высокие волны и сегодня, пятого марта бьют себе и бьют по нагромождению камней. Те несокрушимо стоят. И тогда не остается другого: волны перебрасывают через них в лагуну свои гребни. А те почти сразу и обезличиваются в общем течении туда, откуда они только и смогут прорваться в открытое море.
   Многое до этого успевает протечь и просочится между камнями. Лишь на немного перед этим оставаясь в лагуне.
   Кто знает: не мерил никто и не считал сколько от опрокинувшихся гребней волн почти сразу возвращается в море и сколько остается на то время, пока не вырвется из лагуны в одном-единственном месте мощным потоком. Вряд ли это интересовало проектировщиков и строителей каменного защитного барьера.
   Конечно же знали они, что со временем в нижнюю часть их сооружения набьется много ила и песка. Что ж: барьер с большей прочностью сцепится с грунтом. После чего с еще большим упорством камни будут противостоять атакам волн.
   А насколько высокой со временем станет непроницаемая для воды нижняя часть барьера - не столь существенно. Полагали должно быть, что вряд ли возникнут в лагуне какие-то перемещения воды. И если возникнут - будут незначительными, несущественными.
   Почти сра моя фантазия отважилась на такое: что если, мол, установить огромную вертушку там, где скопившаяся в каналоподобной лагуне вода необузданным потоком вырывается в открытое море. Плицы вертушки по длине чтоб перекрывали весь проран, через который потоком вынесло меня в море. Да задействовать если с этой вертушкой электрогенераторы!..
   Открытие это или приравненное к нему, элементарная ли подсказка здравого смысла? Немного во всём этом гениального или - ничуть? Но заслуживает, по крайней мере, в моих глазах это микрооткрытие того, чтобы нам с Пятницей сказать друг другу ещё одно радостное "Эврика!".
   После такой торжественной части устрою пир-горой: в суп, что сейчас же и начинаю варить на ужин, вместо вермишели и перловки сыпану побольше макарон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"