Аннотация: История о мальчишках, живущих в приморском городке. Большинство героев романа - дети, но книга скорее рассчитана на взрослых, которые соскучились по детству.
От автора: Хочется сказать несколько слов по поводу сюжета. Это первое моё произведение, в котором нет никакой фантастики, мистики или магии. Это важно знать тем, кто уже читал мои повести, чтобы не возникало неправильных выводов по ходу чтения... Что касается времени и места - я специально не стал привязывать события к конкретному городу, чтобы каждый мог представить что-то своё. Скорее всего события этой книги происходят в конце восьмидесятых - вначале девяностых, так как в это время могло произойти совершенно всё, что угодно... Еще кое-что - на счёт названия, дело в том, что в 2009-ом году, когда я стал писать эту повесть, слово "братишка" еще не было испохаблено современным обществом и произносилось мной даже с некоторым трепетом... Изначально я планировал написать повесть, но герои не дали всё так быстро закончить. Так что получился небольшой роман.
Братишка.
15.02.2009
Волны прячутся друг за дружкой, подныривают и снова выкатываются из глубины, как дельфины - поблескивают темно синими спинами. На мели, где вода из глубинно-зеленоватого красится в желтый, вдруг, поднимаются и с игриво-устрашающим рёвом несутся к берегу. Полированные многовековой игрой камушки дружно бросаются навстречу пенной лавине, прыгая, кувыркаясь, подскакивая. Противостояние длиться какие-то мгновения, тысячи ярких искр взмывают вверх, волна недовольно шипит, тянется к заветной черте, лижет мокрый песок, но останавливается в каких-то сантиметрах от моих босых ног. Я весело шевелю большими пальцами, надсмехаясь над морем. На место старой волны вкатывается следующая - такая грозная и высокая, но вот уже, едва дыша, шипит миллионами пузырьков возле моих ног, отступает.
Порыв тёплого солёного ветра надувает крутку у меня за спиной будто парус. Я едва успеваю прижать кепку к голове. Лицо обвеяло влажным облаком микроскопических брызг. Я скольжу стремительным взглядом по пустынной песчаной полосе пляжа, огибающей залив золотистым полумесяцем. Обычно тающие в голубой дымке жаркого дня, сегодня чёрные клыки прибрежных скал видны отчётливо и ясно. Прямо над ними нависает, мигающая пурпурными сполохами молний, густая сиреневая туча. А над морем небо чистое - ни единого клочка ваты. Только крикливые чайки быстрыми зигзагами мечутся от воды к небу.
Я сжимаю в кулаке горсть сухого песка, встаю в полный рост, взгляд снова устремлён на развеселившееся, взбудораженное море. Особенно большая волна наконец дотягивается до моих ног, приятно скользит по щиколоткам. Это уже не важно, я не могу сдвинуться с места, внутри все как-то непонятно, необычно, ново.
Братишка. Я шепчу это слово, будто боясь произносить вслух, будто боясь разбить хрупкую реальность, будто боясь проснуться... Шершавое какое-то "Бра" и мягкое, улыбчивое "тишка" - что-то маленькое и нежное... Или все-таки брат? Старший брат. А какой он? Большой, сильный? Или...
Песок в моей руке весь вытек, но я так и стою со сжатыми пальцами, провалившись в глубину собственных мыслей и чувств. Волны уже замочили сползшую с колен, завернутую штанину.
...В голове мелькают десятки лиц, я пытаюсь увидеть своего брата. Но всё расплывчато, нечётко, в тумане. Я не могу ощутить не могу рассмотреть, я только знаю, и даже зная, все равно не верю, чувства обернулись чем-то другим...
Я бежал напрямик через покрытое одуванчиками поле. Царапина неприятно щипалась за коленку, будто живой красный - размером с копейку клоп. Это ерунда, но все равно я старался не смотреть, взглядом тут не поможешь, главное побыстрей забинтовать и вернуться. Горим же, горим!
Старая дощатая калитка негодующе скрипнула под ударом моей ноги.
- Во носится как угорелый! Лёша!
Я шмыгнул мимо согнувшейся над грядкой бабушкой, уворачиваясь от хлестких лап сирени. Колонка завизжала высохшей утробой, забурлила где-то далеко в недрах.
"Проклятье!"
- Ба, принеси какой-нибудь бинт. - крикнул я через плечо.
- Ободрался? Вот беда-то. - бабушка за моей спиной загремела лейкой, споткнулась наверное. Я надрывая плечо, дергал проржавевший рычаг, но вода все никак не хотела литься из дурацкой колонки.
- Да ерунда. - бросил я, отводя нос от пыльной кровавой коленки. - сейчас отмою и завяжем. - я перевел дыхание, утирая локтем пот с переносицы, - сперва подорожник прилепил, да снова грохнулся - грязь, неприятно.
Мама почти сразу появилась на крыльце, выглядела она как-то хмуро, даже раздраженно как будто.
- Что ещё?!
- Татьяна бинт неси и йоду, будем дитё твое врачевать.
- Не надо йоду. - умоляюще хныкнул я. Не потому что боялся боли, а лишней возни не хотелось. - Горим же!
- Кто горит, где горит? - изумилась бабушка.
- Да в футбол горим. Ноль три уже!
Вода - ржавая, мутная, наконец-то хлынула из кашляющей колонки.
- О Господи. - развела руками мама. - Марфа Васильевна, залепите царапину пластырем и прогоните это чучело вон.
Это она, так, любя, называет меня то чучелом, то недотепой, то "кошмаром моим", да как только не выдумывает.
- Но Танечка, могут же микробы...
- Ба, перестань! - умоляюще взвыл я.
- Разбирайтесь сами, - хмуро произнесла мама, будто что-то вспомнив, - других проблем хватает. - она скрылась за виновато скрипнувшей хлипкой дверью. Бабушка недовольно забурчала, негодуя по поводу чьего-то там воспитания, я уже не слушал, сам влетел в дом следом за мамой, загремел пузырьками на полке. Да где же этот бинт? Вихрем пронесся через гостиную, схватил бутылку газировки, приложился от души. Изнутри по телу потек приятный холодок, сразу понял, как мне было жарко. Утерев губы, сделал ещё один глоток, брякнул бутылку и понесся назад. Только теперь я заметил, молчаливо сидящих по разные стороны стола маму с папой, они неотрывно следили за моими передвижениями.
- Что? - приподнял я бровь.
- Алексей, - сурово сказала мама, - иди гулять.
Алексей - ого! Лучше не спорить, пусть без меня тут ругаются-мирятся. Я вихрем пронесся мимо обеспокоенной бабушки, ловко увернувшись от ее, готовых забинтовать меня в Тутанхамона, рук.
- Ба, уже всё, не течет. - крикнул я через плечо.
- К обеду-то будешь?! - жалостливо закричала она с крыльца вдогонку.
- Не знаю!
...К обеду я не был, пришел домой поздно вечером, когда и ужин уже остыл. В футбол гоняли, потом купаться пошли, загорали, ныряли с пирса. Вода ещё не прогрелась как следует, весна все-таки... Да у нас на юге весна, как у всей страны лето. К вечеру, правда, стало немножко зябко, ребята плавно разошлись по домам - перекусить чем попадется да снова гулять. Уже слышалась музыка с танцплощадки возле клуба, но я туда не часто ходил. Мы с Яриком и Эдиком обычно направлялись к прудам за виноградники, там костер, гитара, народ спокойный - друзья все... В этот раз не получилось.
Бабушка встретила меня обиженным "Холодное все давно". Да мне-то что? Главное, чтобы пузо набить, проголодался как обезьяна в тайге. Быстро напихав в рот чуть теплой картошки и хлеба, залил пищу компотом и, загремев тарелкой, побежал в свою комнату переодеваться.
- Алёша, ну помыл бы за собой. Что тут, одна тарелка...
Я влетел в свою темную уютную комнатку, зажег светильник на столе, безошибочно нащупал в куче одежды плотную куртку. Мне вдруг стало как-то спокойно, куда я собственно так несусь, все равно Ярик пока раскочегарится, уже комары сожрут - ждать его. Я огляделся, хотя глядеть-то было не на что, темень вокруг, только светильник бьет в глаза колючим светом тихо жужжащей лампочки. Но я настолько хорошо знал каждый сантиметр своей "берлоги", что не сразу сообразил, что ничего не вижу. Тут царил творческий беспорядок - "Бардак какой Алёша", но я точно знал, где сегодня какая вещь находиться. Если что и терял, так это дневник с домашним заданием.
Внезапно дверь осторожно приоткрылась, и в комнату заглянул папа, как бы спрашивая разрешения зайти. Странно, обычно он вел себя гораздо уверенней. Папка у меня веселый, активный, только поспорить любит с кем-нибудь, да так, что чуть ли не до ругани доходило.
- Пришел? - спросил он просто, чтобы начать разговор.
- Угу.
- Я присяду?
- Садись. - я растеряно кивнул, подвигаясь в сторонку. Диван знакомо скрипнул своими старыми "пружинностями".
- Тут такое дело... - неуверенно поморщился папа, поправляя очки, - поговорить надо, как бы так выразиться...
- Что ещё? - нахмурился я, сдвинув брови. - лодку опять продать хотите? - Я приготовился надувать губы и изображать капризного маленького ребенка.
- Да нет, Лёш, - отмахнулся папа, будто от ерундовой мошки, - тут дело куда серьезней.
Я сглотнул. Уж не умер ли кто, или...
- Что? - испуганно спросил я.
- Да ты не бойся. - Его рука незаметно скользнула за моей спиной, мягко опустилась на плечо. - Ты уже мальчик большой, - с неожиданной бодростью продолжил он, - должен понять. В общем... мы ведь с мамой не всегда были муж и жена. - А чего тут понимать-то? Я молчал, только глаза прищурил от напряжения, у меня всегда так было с глазами. - Ты не подумай, я на маме женился, потому что любил ее очень-очень сильно... и сейчас люблю. Ну пока молодой был глупый...
- Да ты и сейчас молодой, пап. - брякнул я сдуру. Его рука на моем плече дернулась. Папа нервно заулыбался. Вообще-то сейчас его лицо в изломанных тенях полумрака не казалось молодым... очки эти ещё... но я никогда не думал, что мои родители старые.
- Ты, надеюсь, знаешь, откуда берутся дети? - внезапно спросил он. Я ничего не ответил, выжидающе притихнув. Конечно я знал, но, если честно, без всяких этих там подробностей. - Ну так вот ещё до того как ты родился, - продолжил папа, краснея видимо ещё больше меня. Хорошо, что мы в темноте сидим. - я гулял с другой женщиной... Маму я ещё не знал.
Мы одновременно вздрогнули, когда дверь в комнату быстро отварилась и так же быстро закрылась. Это была бабушка. Папа сбился с мысли.
- Ты гулял с другой женщиной. - пробурчал я, подгоняя его. Пока что было не очень понятно, к чему он ведет этот не очень приятный разговор про всякие интимности.
- Ну и, - многозначительно развел руками папа, - она как в декрет ушла, сразу мне на шею села. И знаешь, будто подменили ее, стала сущим дьяволом. Да я, признаться, ее никогда особенно не любил, а уж она меня... а! - папа отчаянно рубанул воздух ребром, вспыхнувшей на миг в лучах светильника, ладони.
- Ладно, пап. - пожал я плечами. - Я пойду гулять? Меня ждут уже, наверное.
- Да подожди ты, никуда твои друзья не убегут. - раздраженно... нет, даже скорее раздосадовано выпалил он. - Я ещё не закончил. - продолжил он уже мягче. - Ты ещё не понимаешь, я смотрю, ничего, а уже собрался бежать неизвестно куда, скакать там в темноте по канавам... В общем не сошлось у нас с Маргаритой - это так ее звали, разругались в пух и прах, и она уехала в Москву, ничего мне даже не сказав, не предупредив. - Папа сделал паузу. - Ну а потом я встретил маму. - закончил он свое непонятное повествование.
Мы молча сидели в полумраке, не зная, что дальше. Только на заднем плане слышался звук телевизора. Папа наверное ждал от меня какого-то вопроса.
- Понятно. - протянул я, ничего на самом деле не поняв.
- А недавно Маргарита умерла. - вдруг прошептал он. Я съежился, сразу стало нехорошо. Вроде бы ничего не случилось, и не знал я Маргариту эту, но каждый раз слыша слова: смерть, гроб, покойник, похороны я приходил в тихий ужас. Что-то это было не из моего мира, не из моей вселенной. - Ты понимаешь? У нее никого не было больше. - Я кивнул. Папа задумчиво и тоскливо молчал. Его очки отражали оранжевый свет, блестя двумя круглыми бляхами. - Мама так злиться, ну, конечно, я виноват. - наконец продолжил он. - А ты как считаешь?
А что я могу считать, это было какие-то тысячи лет назад, ещё до моего рождения, что тут виноватых-то искать?
- Не знаю. - пробурчал я.
Папа зашуршал какой-то бумажкой, и в следующий миг моей ладони коснулся конверт со знакомой синей маркой, изображающий колхозницу и рабочего, скрестивших серп и молот. В уголке сознания я отметил, что видел уже этот конверт днем, когда забежал промыть царапину.
Я пересел на стул - поближе к свету. Наверное, как только я задумался о колене, оно обо мне тоже вспомнило, сразу начав щипаться и почесываться. Я открыл конверт.
"Пятёркину Владимиру Алексеевичу от директора краснодарского интерната для сирот Иванова Василия Петровича.
Сообщаем Вам, что Кирин ДмитрийВладимирович поступил в наш интернат, на основании потери единственного опекуна в лице Кириной Маргариты Сергеевны..."
Меня будто по голове огрели. В глазах потемнело, строки поплыли, расслоились, понеслись, замелькали жгучие черные точки. Я наконец все понял - разом, мгновенно! И почему папа так смущался, и что такое декрет, и даже откуда дети берутся. Какой я дурень! На миг перед глазами вспыхнули, пронеслись ускоренным кинофильмом все картины будущих событий - кричащая мама, опущенная голова отца, мой упрямый взгляд и долгое невыносимое ожидание.
Как это удивительно! Я прочитал какие-то две строчки, и мир вокруг вспыхнул новыми красками, изменился - приобрел совершенно новую форму... Думая уже о другом, краем сознания я продолжил читать письмо.
"...Просим Вас, как единственного родственника ребенка, прибыть в интернат по адресу: Проспект 50-тилетия Октября, д.28, для оформления документов на усыновление. В случае Вашего отказа от отцовства, ребенок будет переведен в Ростовский детский дом N 2".
Я продолжал держать перед собой эту чудесную бумажку, хотя я мог успеть прочитать ее десяток раз, но я ещё не подобрал слов, и папа, терпеливо ждал моего комментария, чуть слышно дыша за моей спиной.
Я иногда задумывался - не в серьез, так мимолетом - как вот человек живет, строит планы, играет с друзьями, гуляет... И тут ему говорят, что у него умирает... Каждый раз я прерывал жуткую, черную мысль, не в силах произнести ее даже в голове. Разве важны будут потом игры? Разве будет иметь значение ясное небо или проливной дождь, разве что-нибудь вообще будет после этого важно? Одно слово - и ты исчезаешь, остается только трясущийся от ужаса беззащитный обезумевший червячок в человеческом обличии... Но я даже предположить не мог, что бывает наоборот. Ещё ничего не случилось, я все в той же уютной, исполосованной тенями от светильника комнате, но что-то во мне ожило, что-то дремлющее, бывшие ненадобным, застывшим. Нечто маленькое, почти ничтожное, но такое сильное, что всё остальное - все страхи, все преграды спасуют перед ним. Это нечто будет заставлять меня терпеть боль, превозмогать любую беду, идти вперед, когда уже будет казаться, что нету сил. Это коктейль из огня и льда, смесь гнева и нежности - ключ к жизни.
Именно в этот момент я понял, что изменился, что открыл в себе любовь ко всему миру. И не просто открыл, а осознал себя влюбленным, но пока не мог толком разобраться в собственных чувствах, не мог дать им названия. Я сформулировал его позже, а тогда я просто повернулся к папе и твердо сказал:
- Он будет жить с нами. - мой голос прозвучал негромко, но было в нем что-то глубинное, непоколебимое, подпитанное той самой, безымянной пока, силой. Отец кивнул, как мне показалось с облегчением. Его плечи расслаблено опустились, он ссутулился... И тут будто платину прорвало и я, молчавший до того несколько минут, выплеснул на него поток вопросов. - Пап, какого цвета у него волосы? Он высокий? Он в 6ом классе или в 7ом? Он любит футбол? Пап, а он плавать умеет? Папа?
Но папа ничего не ответил, он прижал ладони к лицу и, вдруг, беззвучно заплакал.
...В голове мелькают десятки лиц, я пытаюсь увидеть своего брата. Но все расплывчато, нечетко, в тумане. Я не могу ощутить не могу увидеть, я только знаю, и даже зная, все равно не верю, чувства обернулись чем-то другим... Какая красота! Я смотрю на море, будто бы в первый раз, словно бы я никогда его не видел. И, кажется, я слышу песнь морей - вечную, неизменную песню абсолютной свободы. Многоголосое шипенье волн, задорная свирель ветра, шорох гальки похожий на аплодисменты, и надвигающийся рокот небесных барабанов грозовой тучи. Я закрываю глаза, и в мое сознание тут же врываются тысячи запахов, а ветер тут же обретает форму - тянет, несет, подталкивает в спину, щекочет лицо невидимыми песчинками. Вода под ногами, ставшая уже теплой, почти не ощутимой, вымывает гальку из-под ступней, затягивает вниз, и мне кажется, я парю в облаках.
И так каждый день, с тех пор как я узнал о брате, я словно нахожусь в каком-то странном опьянении, как заново родившись. И время будто остановилось. С того дня прошел уже почти месяц, но для меня - этот месяц просто вечность. Такое бывает, когда в новый год ждешь с утра обещанный подарок и хочешь, чтобы ночь прошла как можно быстрей, но сон неспокойный, чуткий, и неуловимая грань между сном и реальностью заворачивается в спираль, превращаясь в вечность коротких пробуждений и провалов.
Я никогда не думал, что во мне это есть. Да, я немало читал, но даже представить себя художником или поэтом не мог, теперь же, не написав и четверостишья, не взяв в руки кисть или смычок, я ощущал себя маэстро, инструментом в руках муз. Отчасти, конечно, это глупые мечты, но раньше я не особенно задумывался над своим предназначением, жил себе да и жил. Теперь же у меня в жизни появился смысл.
Весть о моем брате не стала для всех чем-то невероятным. В тот вечер я так и не пошел на костер, так что на следующее утро Кузя, это мы так Ярика зовем по фамилии Кузьмин, заинтересовался на счет семейной ссоры, которая по его уразумению вчера "не пустила" меня гулять. У нас дома рядом - докричаться из окна в окно можно, мы так иногда и делаем, я ору, а он свистит, я-то свистеть не умею. Из школы вместе всегда идем, а если выходные, как в этот раз, то встречаемся у Эдьки на отшибе.
Я проснулся часов в семь утра, солнце, ещё сохранившее легкий призрак нежного розоватого оттенка, исполосовало скатерть тенями яблоневых ветвей. Я неторопливо помешивал красно-янтарный чай, слушая в непривычной, умиротворяющей тишине осторожное пение птиц. Спешить было некуда, друзья наверняка ещё дрыхли. Уже нашедшая для себя какую-то работу, бабушка скрипела половицами в прихожей, но потом подсела ко мне и, предложив поесть каши, наконец успокоилась, принялась за семечки.
- Что Лёш, не передумал?
- На счет чего? - не сообразил я сразу.
- Ну брат-то этот. - быстро проговорила она, отводя взгляд.
- А что тут передумывать?
Бабушка некоторое время молчала, продолжая лузгать семечки.
- Мало ли. - расплывчато ответила она, с осознанием собственной неправоты в голосе.
- Что мало ли? - повысил я голос, чуть приподнимаясь с табуретки.
- Ну ты же не знаешь, что он из себя представляет. Это же не малое дитё, взрослый парень.
- Взрослый? Какой же он взрослый, меньше чем на год меня старше. - я ответил с максимально возможным спокойствием, но внутри все закипело. Удивительно, я даже не видел братишку, а уже готов был защищать его всеми "кулаками и зубами".
- Да я не о том, Алёша. - поспешила оправдаться бабушка. - Ну просто кто его знает, как там эта Маргарита его воспитывала. - в ее голосе, вдруг, появилась явная злоба. - Профурсетка ещё та была. Гуляла поди с кем не попади, а парень сам по себе. Теперь вот ещё в интернате, там знаешь у них, бардак ещё тот, как в тюрьме все равно. Научат там его вредностям всяким.
- Каким ещё вредностям?! - в сердцах выпалил я. - Ты же сама чувствуешь, что не права!
- Не сердись, Лёшенька. Но пойми, приедет чужой человек, хулиган какой-нибудь, а тебе между прочим с ним делить все придется.
- Да, что нам делить-то?! - хлопнул я в сердцах ладонью по столу.
- Как что? Вон комнату хотя бы. Еды в два раза больше надо теперь. А в интернате-то там всех накормят, да и проще там ему будет, новая семья - это тоже нелегко.
Я попытался что-то возразить, но слова застревали в горле. Она была настолько далека от понимания моих чувств, что даже пытаться спорить бесполезно...
- Ба, - укоризненно замотал я головой, вставая из-за стола, - ты бредишь.
Я выскочил на улицу, забыв закрыть дверь. Бабушка что-то крикнула вдогонку, но я уже не расслышал, быстро прошмыгнув между грядок к калитке. Сандалии скользили по сырой ещё, блестящей от влаги траве. Носки тут же промокли, и я пожалел, что вообще их надел. Хорошо ещё, что в шортах, хотя сперва было немного зябко. Я быстро шел вдоль знакомых кривеньких заборов, нарочито волоча ноги по траве. Навстречу, тарахтя и пыхтя черным дымом, проехал, болтающийся на кривой дороге, трактор. Водитель - дядя Саша подмигнул мне морщинистым загорелым глазом. Эх, жаль не по пути, а то прокатил бы.
Как оказалось, напрасно я считал, что Ярик ещё дрыхнет. Я только секундочку постоял возле его забора, задумавшись, стоит ли кричать в такую рань, как его тощая - вся в синяках, загорелая нога перекинулась через ограду, и, поминая черта, явила моему взору вполне-таки довольного собой балбеса.
- Привет. - хохотнул я, протягивая руку.
- Не хочу Партоса выпускать, а то проскочит, не поймаешь. - оправдался он за свое неуклюжее положение. Партос - это их собака - смесь овчарки с водолазом - неуклюжая сонная псина, и очень милый пушистик.
Пушистик напомнил о себе громовым "гав", и я невольно отступил на шаг назад, хотя уж сто раз тискал его и не должен был боятся. Ярик наконец-таки перевалился через забор, заполучив очередную царапину. Было у него такое свойство - постоянно в колючки всякие лез - занозы, ушибы, порезы... Или просто кровь из носа вдруг пойдет.
- Ну что там у тебя за занятости? - неуклюже намекнул он на вчерашнюю мою "неявку".
- Пойдем к Эдику, по дороге расскажу. - я сильно волновался, боялся как бы лучший друг не напорол какой-нибудь белиберды, как бабушка сегодня. Мы вышли на асфальт, быстро спустились по длинному склону вниз, свернули направо и через заросшее одуванчиками поле вышли к большому старому вязу на отшибе - это было наше "застолбленное" место, можно сказать наша штаб квартира, мы сюда никого не подпускали, иногда, правда, Игорек лазил тут со своими мелкими, ну ладно, им можно... когда нас нет. Мои мысли были сейчас не о том...
- Вы что так рано? - сдвинул брови Эдик, высунув голову через форточку. - Я ещё не позавтракал... Ладно, сейчас выхожу.
- Ну какой выходишь? - послышался звонкий голос его матери. Ответов Эдьки я расслышать не мог, и его препирания с мамой превратились в забавный монолог. - Живо за стол... Нет, я тебе что сказала?... Руки помой... Никуда они не денутся... Босиком что ль пойдешь?!.. Я откуда знаю где твои босоножки? - Затем что-то загремело, будто посыпалась колона посуды в раковине. Короткая пауза, громкое "бестолочь!" и наш с Кузей звонкий смех. Эдька прыгнул с крыльца в траву и, спотыкаясь, побежал к калитке. - Лучше живым не возвращайся! - с ненатуральной грозностью крикнула вслед его мама.
- Слушаюсь, товарищ командир полка! - улыбчиво кинул через плечо Эдька звонкий ответ. - Привет. - ещё раз поздоровался он с нами.
Он так и не нашел свои шлёпки, щеголял босяком. Его мама напоследок крикнула обеспокоенным голосом, чтобы мы не лазали по всяким скалам и канавам.
- Ну-ну. - пробурчал Ярик, подняв прищуренные глаза к небу.
Я только сейчас вспомнил, что мы собирались вчера как раз пойти на черные скалы.
- Потопали. - бодро сказал Эдька, моргнув два раза большими черными ресницами. Он напомнил мне героя какого-то мультика.
- А может ну его? - поежился я. Мало того, что у меня сейчас мысли были совершенно о другом, да ещё и озяб на утреннем бризе, купаться как-то не тянуло.
- А что ещё-то делать? - пожал плечами Ярик.
Делать было нечего, и мы поковыляли вниз к морю, где в конце пляжа виднелись силуэты острых скал. Я все искал момент, когда мне обрадовать друзей чудесной новостью. Но они принялись обсуждать завтрашнюю контрольную по математике, а про меня будто забыли. Дальше шли молча, путь был неблизкий - километра четыре. Солнце уже начало потихоньку припекать, но с моря веяло приятной прохладной свежестью и было совсем не жарко.
Я был тут всего несколько раз, и каждый раз удивлялся как это маленькие черные камни вдалеке, вдруг, вырастают вблизи до размеров настоящих громадин. Дорога резко свернула налево, и дальше приходилось идти по сухой каменистой земле, оберегая ноги от колючек. Эдька то и дело подскакивал или подгибал колени, наступая на острый камень. Но он часто ходил босиком, так что был к этому делу привычен.
Люди сюда совались редко. Ну какой нормальный человек попрется к черту на рога - ноги ломать. Ну конечно же речь идет о взрослом человеке. Для нас - детей, эти скалы были лакомым плацдармом для игр. Только многих сюда не пускали, в том числе и нас троих.
- Давайте передохнем. - предложил проклявший свою недальновидность босоногий Эдик. Он плюхнулся задом на плоский черный камень, торчащий из сухой прошлогодней травы.
Ярик прислонился к каменной стене в теньке скалы. Место было очень живописным. Я зацепился за острый выступ замшелой глыбы и повис, как ленивец, вверх ногами. Кровь прильнула к голове, в ушах часто забарабанило. Перевернутый мир показался мне ещё удивительней. Чудилось, будто все вращается по часовой стрелке. Скалы казались ещё больше. Они смотрели на нас с мирным любопытством старых усталых великанов. Друзья молчали, и было слышно только тихое жужжанье пчел, да едва различимые всплески волн. Мне, вдруг стало очень спокойно, хорошо. Не ожидая сам от себя, я произнес:
- А у меня есть брат... - "братишка". Уже тогда я мысленно называл его именно так, и что удивительно, даже не видев, я уже любил его как самого родного человека, потому что я проник в глубину будущего, ещё когда читал переданное папой письмо, я увидел сразу всё - произошедшее событие, как упавшее на ручей дерево, заставляющее изменить его русло, разбежаться на множество маленьких ручейков, на бесчисленность вариантов...
Но они не поняли ничего.
- Ч-е? - протянул перевернутый вверх тормашками Кузя. - Какой такой брат?
- Настоящий. - С тихим восторгом проговорил я, разглядывая его подбородок и рот похожий на пасть веселой маленькой акулы. У меня немного закружилась голова и мысли неугомонно прыгали черно-красными пятнами перед глазами.
- Родится что ль? - будто бы что-то поняв, высказался Эдька.
- Нет, - помотал я головой, подметая веником отвисших волос каменную крошку, - уже родился.
- Откуда взялся-то? - сдвинул брови Ярик.
Я наконец слез с выступа и уселся на четвереньках, привыкая к пошатывающемуся, но уже привычному миру.
- Маленький? - спросил Эдик.
Я ответил сперва ему, хотя и Эдькин вопрос был неверным.
- Нет, взрослый. Немного старше меня. - мне не понравились слова, которые только что прозвучали: взрослый, старше... все вроде так, но я чувствовал - это очень далеко от истинного портрета, именно потому вопросы их были неправильными. Но я не сердился на друзей, я видел, что они пока не понимают... ничего! Не понимают, что он будет жить со мной, что их друг Лёша теперь состоит из двух частей, и что теперь он будет говорить "мы", подразумевая "я", и что когда он один, его на самом деле будет двое, и что у них будет новый друг, может быть в сто раз лучше меня, а может и хуже, но все равно неизбежно будет! И жизнь их измениться сильно и навсегда.
Друзья молчали, на их лицах читалась легкая растерянность и наверное боязнь ляпнуть что-нибудь не то. Я благодарен был и за это. Хорошо приняли, могло быть все хуже.
- Пошли купаться. - разрядил я обстановку.
Только недавно прикидывающийся уставшим, Эдик вскочил и чуть ли не побежал через узкий грот к морю, не замечая камней под ногами. Кузя поспешил за ним. Я не торопясь пошагал следом, пряча улыбку за наклоном головы. Вот дураки! Подумали для меня это бедствие - какой-то, мол, брат на голову свалился... Я улыбался.
Вспыхнула радостная мысль: "Вот Ярик с Эдькой не могут ощутить важность события, а могу ли я? Ведь я тоже, пока что вижу только расплывчатый образ созданный на основе типичного мальчишки, которого я готов увидеть - ни голоса, ни эмоций. А мой братишка - он ведь будет совсем другой. Но дело даже не в этом, потому что одно дело когда ты смотришь рыбалку по телевизору, и совсем другое, когда, только что пойманный, в твоих руках бьется шершавый полосатый окунь; одно - когда слышишь слово "закат", и другое, когда стоишь на берегу тихого уставшего моря, и под жалобные крики чаек теплый ослепительно алый гигантский диск исчезает за неровной кромкой горизонта.
Мне стало так хорошо, что уже не хотелось больше ни о чем думать. Я разбежался и, перемахнув через выпятившейся кусок каменной глыбы, рванул вниз к морю, со всего разбега ныряя между болтающимися на волнах Кузей и Эдиком. Тело обожгло ледяной свежестью.
- Потише ты! - скорее весело, чем зло крикнул Ярик. - Сейчас башкой о камень бы ка-ак!..
Я кинул ему в лицо несколько горстей воды и, хохоча, пошел "градусником" на дно. Вода с неохотой пускала меня в глубь, толкая теплыми потоками наверх. Я удивился, как только люди умудряются утонуть, если тут хочешь донизу достать, а тебя так и тащит наверх. И вдруг, внезапно кольнул страх - я сделал последнее усилие, уже ощущая ногой дно, и тут провалился ещё ниже и понял, что здесь очень глубоко. Я поднял глаза - друзья смешно перебирали ногами на переливчатом зеркальном потолке. Пока всплывал, уже воздух начал заканчиваться, а эти "сволочи" ещё сразу обрызгали, отдышаться не успел. Пришлось опять нырнуть и отплыть метров на пять в сторону - к нависшей над морем острой высокой скале, вырастающей из воды отвесной стеной. Такая же стена уходила в темно зеленую глубину, и только на самой грани видимости я различил покрытое водорослями каменистое дно.
Наверное я увидел её ещё тогда, потому что охватило меня какое-то непонятное волнение и даже страх, но об этом потом... пока мысли мои были совсем о другом.
...Туча идет прямо на меня, и не успеть уже выскользнуть из-под клубящейся сиреневой тени. Вода стала ещё теплей, а ветер обрел голос - воет, не стесняется, нагло трепет волосы и одежду. В темной вышине сверкает, но мне совсем не страшно. Это не злая гроза - это майская, несущая свежесть громовая озорница.
- Лё-ша! - тоненький крик теплым порывом, уносит вдаль. Я обернулся, пытаясь отыскать взглядом источник. Игорёк карабкается через перила, с аллеи прыгает на пляж, бежит в раскоряку, как курица - сандалии шлёпают по пяткам, взметая вверх горсти песка. За сосредоточенным тревожным лицом хлопает зеленое крыло расстегнутой рубашки.
- Игорёк, ты куда? Сейчас ливанёт, смотри тучища какая!
Игорёк подбегает, выбивая из темной воды белые брызги как "Серебряное копытце", хватает меня за руки, смотрит в упор нетерпеливым взглядом.
- Приехал... брат твой.
- Тюи-тюи! - я поднимаю вверх голову, воспринимая крик чайки как чьи-то важные слова. Потом медленно вновь поворачиваюсь к Игорьку...
И тут все встало на свои места, мир будто ускорился. Накатывающаяся волна сзади загремела, толкнула под коленки.
- Как приехал? - я трясу его за плечи, будто из него может высыпаться ответ.
- Так! Думали вечером, а поезд тот отменили, пришлось утром.
И тут я испугался. Сразу. Всего того, о чем раньше не желал даже слышать, о чем старался не думать. То, что за месяц превратилось из реальности в мечту, внезапно вновь стало реальностью, но пока неизвестной. Ещё немножко и я бы потерял эту мечту, но я справился со страхом, я вырвал ногу из сковывающей, тянущей вниз земли, и сделал шаг, а затем ещё один и ещё... я побежал - полетел так быстро как только мог, оставляя маленького Игорька позади, не оборачиваясь. Вспорхнул на парапет, пулей пронесся между палатками.
Сверкнуло. Секунда тишины, и оглушительный хлопок такой силы, что аж земля задрожала. Я невольно задрал голову, продолжая нестись по знакомой дороге. Это было очень странно - я никогда раньше не пробовал бежать, глядя ввысь, ноги будто отделились от тела, живя своей собственной жизнью, и не скажешь сразу - стоишь ты на месте или летишь на всех скоростях, окрыленный случившемся чудом. Новая молния вспыхнула мгновенно, покрыв ослепительной желто-синей сеткой всю тучу. Я не успел зажмуриться, вообще ничего сделать не успел, только рот приоткрыл от секундного ужаса и красоты. Нельзя было этого не испугаться, настолько она красивая и огромная. Гром в этот раз накатил чуть медленней, и почти сразу за раскатом небеса обрушились на землю... Это не дождь, и даже не ливень - это падение миллиона тонн воды с километровой высоты.
Колючие виноградины стегают плечи и голову, холодные змейки быстро опутывают все тело, забираясь под рубашку и шорты. Я прыгаю через бордюр с дороги на тропинку, поскальзываюсь, еду на пузе по траве. Секунда, и я становлюсь единым целым с водой - это как нырок с пирса в море - сковывающий миг, парализующее окоченение и вытесняющее это все, накатывающееся блаженство. Свобода.
Дорога до дома - привычная, знакомая, сейчас, вдруг, вытягивается в какую-то бесконечную петляющую змею. Я бегу через кусты - напрямик по узкой, перетянутый корнями тропинке, то и дело поскальзываясь, увязая в сырой земле. С деревьев мне на плечи ещё падают крупные, наполненные ароматом свежей листвы капли, но дождь уже закончился. Небо светлеет на глазах, и за кружащимися в высоте ветвями мелькают клочки небесной синевы.
Я выскакиваю к глухому зеленому забору, не глядя пинаю известную доску и будто проскакиваю сквозь стену. Пересекаю двор детского сада, сопровождаемый дружным хором криков и смеха. Уже за калиткой к детским голосам добавляются недовольные причитания воспитательницы. Я бегу с горки, едва успевая перебирать крылатыми ногами. Тут совсем сухо, дождь ушел к морю... Бедняга Игорёк.
Всё, вот она моя улица, осталось завернуть за угол. Но я сбавляю шаг. В ногах, вдруг, появляется тяжесть. Я замечаю, как часто бьется сердце и едва успевают дышать легкие. Я снимаю на ходу рубашку, выжимаю, окропляя сухой пыльный асфальт черной водой. Вытираю лицо, локтем... перехожу на шаг. Слышится многоголосый живой спор. Я выруливаю из-за поворота... Ох, ты! Возле Кузиного двора в кювете жалобно растопырив большие колеса лежит трактор, рядом тарахтит ЗИЛ, готовый прийти на помощь своему железному товарищу. Вокруг толпа зевак, каждый хочет дать совет, как лучше прикрепить трос.
Я незаметно подхожу сзади, вливаюсь в суету, протискиваюсь между тётей Зиной и тётей Людой. Скольжу взглядом по знакомым лицам. Тут все наши. Половина моего класса - обступили трактор, будто ни разу не видели, трогают колеса. Ярик даже попытался оседлать "раненого зверя". Кто-то из мужиков гаркнул на него... мне сейчас не до Кузи... Я продираюсь взглядом через дебри знакомых лиц, чтобы увидеть одно незнакомое - но родное. Вот парень высокий - кто такой? Да не, ему лет семнадцать. Какие-то малыши неизвестные... а это кто? Неужели он? Нет, держит сестренку за руку.
- Алёша, - раздается из-за спины папин голос, я вздрагиваю от неожиданного прикосновения, резко оборачиваюсь, - ты откуда такой мокрый? - улыбчиво спрашивает он.
- Дождь... Да, нормально. - сбивчиво отвечаю я...
- Ну-ка расступись! - хрипло горланит водитель грузовика. Заскакивая в кабину. ЗИЛ рычит, хрюкает, выплевывая облака черного дыма. Трактор нехотя приподнимается с бока, крениться, пошатывается. Я на какое-то мгновение отвлекаюсь, затем вновь поворачиваюсь к папе, но он не замечает меня, сам наблюдая за действием. Я мимолетно проскальзываю взглядом по внимательным, увлеченным лицам и замираю, сраженный моментом чуда... Вот этот?! Мой братишка? Какой он... какой... совсем другой, и да, он во много раз лучше, чем я думал!.. Он совсем не старший, он маленький - пониже меня... Я внимательно рассматриваю его строгое сосредоточенное лицо, его неспокойные синие глаза, его светлые переливающиеся на солнце волосы.
Всё вновь приходит в движение - трактор за моей спиной с довольным громыханием принял стоячее положение. Глазеть тут больше не на что, но люди не спешат расходиться, толпятся вокруг техники, смотрят, трогают. Димка бросает на меня короткий взгляд.
- Дорогу размыло. - дергаю я головой в сторону трактора, подходя к братику - теперь уже точно не БРАТ, какой же это брат? Братишка...
Он улыбается.
- Сухо совсем ведь. - кидает многозначительный взгляд на пошатывающегося тракториста... Голос такой твердый, звонкий.
- Ну сухое или сладкое. - развиваю я его мысль.
- А ты что такой не сухой? - продолжает улыбаться братик.
Что тут скажешь?
- Гроза.
- Так дождя-то не было. - чуть приподнимает он ровные брови.
- Над морем был. - снисходительно улыбаюсь я. Ведь он ни разу в жизни моря не видел, я это знаю.
- Море, - взволнованно проговаривает он, и я чувствую как внутри Димки вспыхивает образ пенящейся синевы, но он даже близко не понимает всей красоты моря, так же как я не мог себе в полной мере представить его самого, вот эту родинку на виске, эту светящуюся ауру микроскопического пуха на щеке, и неуловимую грусть в неспокойных глазах, это подрагивание поддернутых к краям ресниц? - Далеко оно, море?
- Рядом тут! Пойдем покажу.
Его глаза вспыхивают, будто бы отражая синеву морских волн, и тут же гаснут под порывом тревоги. Я не дожидаюсь его решения, крепко беру за руку - тонкую, горячую, тяну прочь - из шумящей толпы на свободу.
- Стой, - неуверенно упирается он, - стой же! Нельзя мне сейчас. Погоди.
Я смотрю через голову Димки на папу, он все конечно видит, но делает вид, что не замечает нас.
- Почему нельзя? - продолжаю я тянуть братишку за собой, волнуясь внутри ещё больше него. Мы уже возле поворота и стоит сделать несколько шагов, чтобы оказаться скрытым от посторонних глаз, шумная толпа осталась позади.
- Папа... - уже скорей испугано, чем взволнованно говорит Димка. - Я только приехал, не разрешают пока.
Я отпускаю его, тащить дальше бесполезно - он уперся. Я прижимаюсь спиной к забору, прячась в тени нависших с той стороны ветвей.
- Папа, он разрешит. Он... он хороший. - Я глотаю слова, сбиваюсь. Мысли совсем перепутались. Но я чувствую душой то, что хочу сказать, и звуки сами собой складываются в правильные слова. - Потому что это и мой папа тоже... Я твой младший брат... Вот... И никто тебя не обидит здесь, понял?...
Я вздрагиваю, но поздно уже что-либо менять. Сколько я ждал этого момента!
Пестрое его лицо - раскрашенное золотом солнца и росписью серых теней напрягается, в глазах проступает что-то скрытое до того - едва уловимая искорка настоящего его - открытого как книга сказок.
- Брат? - шепчет он непослушными губами. Внезапно у меня к глазам подкатывается влага, я моргаю и вдруг слезы оборачиваются вспышкой счастья, радость захлестывает с головой, и я улыбаюсь, почти чувствуя его пушистый, щекочущий взгляд, изучающий мое лицо. - Брат. - повторяет он на этот раз уже утвердительно. Такой неподвижный, напряженный, он, вдруг, срывается с места делает два шага вперед, тени скользят по его рубашке, по щекам и волосам. Какие-то два шага, но он становиться ближе на много километров. Смотрит в упор... секунда, две, и, наконец-то, вздрагивает, не может больше сдерживать эмоции - расплывается в сияющей улыбке... Братишка!
Я шагаю по знакомой дороге вниз - к бескрайней синеве. Подумать только, совсем недавно я бежал здесь, продираясь сквозь хлесткие щупальца дождя. Но прошла будто вечность. Асфальт уже совсем сухой, и поднявшееся солнце обжигает плечи. Димка шагает рядом, он не отрывает глаз от горизонта - того места где два моря сливаются воедино. Я тоже молчу, что тут слова? Ещё наговоримся, у нас на это вся жизнь впереди. От этой мысли мне становиться так хорошо и легко, что я начинаю идти в припрыжку.
- Вон там, - указываю я рукой, - пристань. Видишь, баркас пришвартовался. А дальше паруса - это яхт-клуб... - Я то и дело говорю какую-нибудь ерунду, описывая и так очевидные вещи, но это ведь не считается, на самом-то деле мы молчим. Люди редко говорят, в основном издают звуки. - Пляж прямо перед нами, но мы там не купаемся - грязно слишком, да ещё туристы эти. Мы на скалы ходим, там вода знаешь какая прозрачная, дно на тридцать метров видно.
Я замечаю как из-за кустов акации появляется Игорёк, прячу глаза - все же не очень честно бросил я его одного в грозу. Идёт, брови хмурит, а глаза-то улыбчивые, озорные, живые.
- Алёшка мокрая лепёшка! Так тебе и надо. - он морщит конопатый нос, нетерпеливо покусывает нижнюю губу.
- Ну да, мокрая. - улыбаюсь я... не могу просто не улыбаться, слишком все у меня хорошо. - Выговорился? А ты что сам-то гусь? Почему сухой такой?.. Гусенок ты лапчатый.
Надувает губы, неосознанно сжимает кулачки.
- Привет. - говорит братишка, и Игорёк сразу включается будто лампочка - улыбка до ушей, вздернутый подбородок.
- Это Игорёк, - чуть-чуть пренебрежительно киваю я головой, - а это мой брат Дим...ка.
- Знаю. - чуть надменно усмехается Игорёк. Он весь в движении, весь шевелиться - острые плечи то опускаются, то поднимаются, коленки стукаются друг о друга, сандалии выписывают круги на асфальте - все эмоции на виду, такой он знакомый, понятный. Даже не обращал раньше внимания... И рядом братишка - наоборот, неподвижный, стройный, загадочный. Я хоть и повыше ростом, но - вытянутая глиста, как мама смеется, а Димка он такой весь складный, правильный.
- Пойдешь с нами море смотреть? - издаю я глупые звуки.
- Конечно! - Игорёк благодарно смотрит из-под хлопающих будто крылья капустницы белых ресниц... Ну вот и помирились.
Мы шагаем в тени старого монастыря, переделанного в винный завод, движемся вдоль стены - замшелой, заросшей диким виноградом. Братишка, едва касаясь подушечками пальцев, скользит ладонью по древним, помнящим ещё прошлый век, шершавым булыжникам. Он как слепой, ощупывающий лицо собеседника - впитывает окружающий мир всеми фибрами. И то, что казалось привычным, теперь и мне видится с другой стороны, мы с Игорьком задираем головы, изучая острую черепичную крышу, прорисовывающуюся темным треугольником на фоне небесной синевы. Но я вижу больше. Не только стену, но и сквозь нее, вижу то, что за ней.
Полоса тени заканчивается, я делаю шаг на солнечную половинку мира, чувствуя как проникает под кожу горячее тепло скорого лета. Я оборачиваюсь, и на миг вздрагиваю, в тени их едва видно, но вот прорисовываются две серые фигурки и, делая ещё шаг, будто наполняются изнутри яркими красками - оранжевыми, красными, зелеными и желтыми.
- Море! - восклицает Игорёк, будто и он видит его в первый раз.
Да что там море?! Братишка - вот чудо!
- Побежали! - не сдерживаюсь я. - Кто последний, тот лопух!
...Наверное если бы меня спросили - "Какой момент в твоей жизни был самым счастливым?" Я бы назвал этот вот момент. Нет, я был счастливее позже, но счастье это мое уже было с примесью тревоги... Тогда же я испытывал абсолютный, концентрированный и безграничный восторг.
Конечно мы залезли в воду. Ну разве можно такое вытерпеть? Прийти на море и не искупаться? Пусть вода ещё холодная, пусть водоросли и муть после дождя, все равно - море оно как отбеливатель - искупался и сразу смыл все черные пятна в душе, и сразу улучшилось настроение. Я все равно был сырой весь после грозы. Игорек тоже полез, хотя ему конечно не разрешали без взрослых, да ещё и в такую погоду. А братишка, и правда, будто смыл с себя какие-то печали - взбодрился, захохотал - звонко так, заразительно.
- Вода - парное молоко!
- Да ну, холодная. - не согласился я с ним. Хотя я в целом был и не прав, но, вспоминая нежную, обволакивающую прожаренное на песчаной сковородке усталое тело, почти горячую июльскую воду, несомненно высказался правильно.
- У нас в реке - все равно, что в снег голышом. - скорее похвалился, чем пожаловался Димка.
- А я... - Вынырнувший из воды Игорёк выпустил изо рта сноп мелких брызг. - а я прыгал в снег голый.
- Во сне, - хохотнул я, - когда тебя сестра ушатом воды окатила, чтобы не дрыхнул до полудня.
- Сам ты... - растерялся обиженный Игорёк.
- Парился наверное, - предположил Димка, - и в снег.
У меня от слова снег мурашки по коже побежали, сразу захотелось выйти из воды, но как оказалось - в море-то теплей было!
- Дррр. - Застрочил обхвативший себя за плечи Игорёк. Димка следом за ним шел почти не дрожа, только белые - ещё не загорелые ребра блестели на солнце. "Закаленный" - отметил я.
- Так что там про снег? - ошпарил он снова этим леденющим словом.
- Да это и правда во сне. - пробормотал Игорёк, заворачиваясь в трепыхающуюся на ветру непослушную рубашку. Мы все дружно засмеялись.
Назад шли неторопливо, с чуть наигранной томностью. Ветер - теперь уже не холодный, а солнечный и ласковый сушил волосы. Братишка с непривычки трогал просоленные плечи, даже лизнул руку для пробы. Мне даже чудно стало, как это можно удивляться таким вещам.
Как-то само собой получилось, что он оказался в центре - между мной и Игорьком, и, чуть выступив вперед он, вдруг, сделался как бы главным, встретив показавшихся из-за насыпи ребят не очень добрым взглядом. Те весело шагали под уклон, оживленно о чем-то болтая. В тот момент мне показалось, что их было много, но когда я вспоминаю этот случай, я осознаю, что нам на встречу шло пятеро. Не смотря на появившегося братишку я все ещё оставался один, мое подсознание ещё не брало его в расчет. И потому я вздрогнул... Нет, будь я сам по себе, я бы даже не обратил особого внимания на компанию пацанов, к тому же шестиклассников. Но сейчас я почему-то испугался за маленького Игорька и за новенького Димку. Вдруг придерутся, расспрашивать начнут - где купались, что да как. Эти мысли пронеслись в голове мгновенно, сразу исчезнув, но после них остался неприятный грязненький след.
Димка обернулся на ходу, в его глазах сверкала игривая искорка. Все ещё лиловые после купания губы подернулись намеком на улыбку.
- Что за ватага? - вопросительно поднял он бровь.
- М-м. - промычал я, растерявшись от такого вопроса. - Просто ребята.
Димка пожал плечами и, как мне показалось, смерил меня чуть снисходительным взглядом.
- А что они нас так бояться?
"Что?! Это они-то нас бояться? Их вон целая толпа".
- С чего ты взял?! - округлил я глаза.
- Смотри, дрожат аж. - Димка мотнул головой в их сторону и сразу же ускорил шаг, преграждая ребятам дорогу. Они резко остановились, даже слишком, как мне показалось. С отчаянной мыслью "ну зачем нарываться?" мне пришлось встать рядом с братишкой. Игорёк испуганно засопел за моей спиной. - Пацаны, закурить есть? - Неожиданно изменившимся голосом - стальным каким-то, властным - спросил Димка опешивших ребят. - Что молчите, переглядываетесь? - добавил он в слова пренебрежительности. - Жаба что ль душит?
На мое удивление один из них, выдвигаясь из сжавшейся кучки, протянул Димке помятую сигарету. Я обратил внимание как в движениях культурного на вид мальчишки мгновенно появилось что-то хулиганское, шпанистое.
- Держи. - проговорил он голосом закадычного друга.
Димка ловко прокрутил сигарету между пальцев.
- Ну, а огня-то! - прикрикнул он.
Ребята завозились и из недр чьего-то кармана на свет появился спичечный коробок, который тут же оказался у давшего сигарету парня. Только что они все казались мне одинаковыми, а сейчас этот стал явным лидером их компании. Димка одарил меня многозначительным веселым взглядом, будто пытаясь что-то сказать. И вдруг я ощутил, что мы намного сильней них. Что мы старше их на год и нас двое, а среди них одни хлюпики и ботаники. И я заметил насколько братишка кажется старше этих мелких шестиклассников, насколько он непринужденно себя ведет, насколько он превосходит их... да, именно это слово тут лучше всего подошло.
Димка одной рукой открыл коробок и технично извлек спичку. Его движения завораживали. Я даже не успел подумать о вреде курения, я был очарован своим братом. Он словно опытный фокусник провернул послушный коробок вокруг оси и как-то умудрился чиркнуть в этот момент спичкой, другая его рука все это время красиво держала сигарету. Что значит красиво? Если бы, к примеру, я взял сигарету - это выглядело бы нелепо и смешно, все равно что держать ручку или вилку. Я не знаю как люди добиваются такой эстетики с какой-то неприметной на вид бумажной белой палочкой.
Все замерли, все смотрели на него, все ждали когда он закурит - сделает затяжку, выпустит дым и тогда можно будет расслабиться. Это было как гипноз. Но вместо того Димка неожиданно сказал:
- Я не курю. - он дунул на чахлый огонек, тот сразу же затух, обвернувшись тоненьким белым следом.
- А че ты...
- Так проверить, - оборвал Димка неуверенный вздох возмущения, - что за люди. А вас что-то не устраивает? - и не давая никому опомниться, сразу самому маленькому в лицо: - тебя все устраивает? - и другому: - А тебя? А то может схлестнемся?
Ребята торопливо замотали головами. Схлестываться с таким огромным и сильным соперником никому из них явно не хотелось.
- Мы пойдем? - немного жалобно попросил один из них. Именно попросил, что меня несказанно удивило.
- Какие-то вы трусливые. - пожал плечами Димка, уступая дорогу ребятам. Те прошли мимо с опущенными головами и покрасневшими ушами. Их было пятеро, но каждый из них был одинок, как и я, и каждый из них боялся, и да - они были трусливыми, и да - я тоже был трусливым, и у меня тоже зарделись уши под густыми волосами.
- Хорошо, что ты не куришь. - выдавил я, чтобы загнать подальше постыдные мысли.
- Да ну, - надул губы Димка, - мне и так хорошо. - Он вдруг стал снова маленьким - братиком. И во взгляде, в улыбке его, не было ничего от того уверенного в себе пацана, за которым мы с Игорьком только что заворожено наблюдали.
Домой мы вернулись к обеду. Нас встретила мама как-то чересчур холодно, отрезав: "Мойте руки". Разозлилась отчего-то на меня. Не всегда я понимал почему она злиться. Зато бабушка была доброй и заботливой на удивление. С другой стороны, когда дело касается кормежки - все бабушки становятся счастливыми, так уж ни устроены.
Братишка видно почувствовал эту колючесть мамы, ел молча, не отрывая виноватого взгляда от тарелки. А папа вернулся только к концу обеда, он завел с Димкой разговор, но мне не удалось поучаствовать в их диалоге, так как я был позорно сослан делать уроки. Ну нельзя же так! Глупые взрослые. Ничего они не понимают в братишках! Я обиделся... на целых двадцать минут, сидел надув губы, листал в прохладном сумраке чистую тетрадь, и щелкал выключателем светильника. Задали, как назло, немыслимое количество уроков! Я расправился с ними только через полтора часа, тогда как обычно это гнусное мероприятие занимало у меня не больше пятнадцати минут... Ладно, пятерки в дневнике тоже не помешают.
Братишка вошел на террасу незаметно, проскользнул быстрой тенью за квадратиками окна, выплыл на солнечные, бьющие сквозь листву, лучи усталого солнца. Было тихо, только воробьи чирикали над крышей. Братик бросил пронзительно нежный взгляд из-под бровей, сразу прищурился, уселся напротив, сложив руки домиком.
Не знаю почему, но я почувствовал себя в чем-то виноватым перед ним - уж больно участливым и открытым было его лицо.
- Спрашивай. - чуть кивнул братишка. Он будто прочитал то, что у меня на душе написано, я и сам не знал почему смутился, а теперь, вдруг, понял.
- Я вот подумал... - мне не легко было говорить, но и молчать я отчего-то не мог, - что если... я подумал, что если бы среди тех парней оказался бы какой-нибудь силач?
Димка улыбался. Из-под его золотящихся на солнце ресниц на меня с радостью и снисхождением смотрели глаза полные небесной синевы - глаза ангела!.. "Какой, же я глупый, что за чушь я лепечу? Какой силач? Что за детский сад?"
- Сила ничего не решает. - негромко сказал Димка, положив голову на скрещённые руки. Теперь его пронизывающий взгляд блестел из-под непослушной челки. - Но они этого не знали. Поверили будто я сильный. Знаешь, - Димка, вдруг, заговорил быстро-быстро, - люди обычно склонны верить. Они могут воротить нос и хмыкать, казаться непробиваемыми, доверять только фактам. Но это все лишь попытка ускользнуть от своих настоящих мыслей и чувств. И даже неверие - ни что иное - как вера в не существование... Прости, я пытаюсь уместить в трех словах слишком многое и говорю наверное непонятно. Но пройдет время и ты поймешь... что я был прав. - братишка вздохнул. - Поверь, - уже медленно проговорил он, - есть методы куда эффективней запугивания.
- Не совсем ясно, что ты имеешь ввиду. - несколько уклончиво попытался я высказать свое полное непонимание его мысли.
- Ты очень честный. - огорошил меня Димка. - Поверь мне, нет большей редкости, чем честность в человеке.