В этом укромном уголке, в неглубоком вересковом овражке за Лисьим холмом было очень тихо. Даже шмели не залетали сюда, боясь помешать тем, кто тут собрался.
На склонах Ихве гремел весёлый праздник. Малявки и гномы беспечно галдели у таких торжественных ночью костров. Пели песни и плясали, состязались в ловкости и силе отважные бойцы. Праздничный гомон стоял над хребтом Ихве, но здесь, на солнечном вересковом склоне царила тишина.
Здесь, на самом прогретом пригорке старый шкипер Лютинг сложил большой шалаш из еловых веток. Шалаш был так велик, что в нём спокойно мог поместиться сам шкипер, или пара человек поменьше, ну а малявок уж и вовсе без счёта, но предназначался он только для одного. Все остальные сидели на травке перед шалашом.
Дядюшка Укконен и Марта, Лемпи и Ахто Первый Страж, сам Лютинг Куутамойнен стоял немного в сторонке, пыхтя короткой трубочкой. И уж конечно Майкл-Шотландец, Стен-Без-Промаха и Зу-малявка тоже были здесь.
Все они, кто за эти недолгие беспокойные дни успели искренне привязаться к Ольдэку и полюбить его, сидели сейчас перед шалашом в волнении ожидая, что же будет дальше.
Время шло, и солнце поднялось к самым вершинам сосен, и праздник уже разошёлся не на шутку, но никто из них не спешил принять участие во всеобщем веселье.
- Это я виноват, - угрюмо сказал Майкл. - Мы победили ниелунтов, и я успокоился, и совсем забыл про него.
- Ты бы всё равно ничего не смог сделать, - возразил Стен. - Эту штуку-то мы так и не нашли.
- Всё же ему было бы легче, если бы он видел, что он не один, - упрямо возразил Майкл.
- А где он простудился? - жалобно спросила Зу-малявка. - Сейчас же лето?
- От горя тоже болеют, - со вздохом ответил домовой.
И опять в овражке повисло тягостное молчание. Только с негромким попыхиванием вырывался дымок из трубки Лютинга. Но все уже так привыкли к старому моряку, что позабыли о том, что он неуклюг, и никого не удивляло то, что он стоит тут вместе со всеми и вместе со всеми волнуется.
Ветки, прикрывающие вход в шалаш, легонько качнулись, и послышался звон медных подвесок. Лютинг торопливо откинул эти ветки, помогая Туликки выйти из шалаша. Все поднялись ей навстречу. Лесная дева слегка покачала головой, дивясь этим глазам, столь разным, но столь одинаково глядящим на неё. Голубой дымок вился над кувшином в её тонких руках. И приятно пахло ромашкой и липовым цветом.
- Большего я сделать не могу, - тихо сказала она. - Он не умрёт, но лекарства не всесильны. И помочь ему теперь сможете только вы.
- А как? - спросил домовой, подхватывая полы своего балахона, словно уже готов был бежать помогать.
И во всех остальных глазах читался тот же вопрос.
- Не знаю, - горестно ответила Туликки. - От горя излечивают забота или внезапная радость. Если вы не сумеете его утешить, то он проболеет ещё очень и очень долго. А сейчас он спит, и не надо его тревожить.
Майкл незаметно проскользнул мимо ног лесной девы в шалаш.
Здесь было прохладно, и тоненькие солнечные лучики пронизывали крышу из еловых лап. Запахи хвои и вереска действовали умиротворяюще, и, казалось, само сонное и лечебное дыхание дрёмы царило под колючим сводом.
Эльф спал, кутаясь в одеяла, принесённые гномами. Его осунувшееся лицо было усталым и печальным, но всё же уже не таким бледным, как ночью у костра. Жар у него спал, и дыхание было ровным и спокойным.
Майкл шикнул на какую-то ползучую мелюзгу, выставившую из земли свою любопытную мордочку, и присел рядом с другом. Всем свои видом он выражал готовность изничтожить всякого, кто попытался бы нарушить сон эльфа.
Зу-малявка сунулась было за братом в шалаш, но столкнулась с его взглядом и, не сказав ни слова, послушно убралась прочь.
- Сейчас не надо, - грустно сказала она обступившим её друзьям. - Майкл туда никого не пустит. Пойду я похожу, может, найду что-нибудь, что его обрадует.
- А я пойду ещё посмотрю в пещерах, - решительно сказал Стен и зашагал прочь от шалаша.
- Действительно, - приглушив свой громоподобный голос, заметил Лютинг. - Чего вы будете здесь сидеть? Идите-ка погуляйте, а я постою возле шалаша, чтобы кто-нибудь по глупости в него не залез.
Никто не стал с ним спорить. Медленно и неохотно, постоянно оглядываясь, все они разбрелись в разные стороны.
Часа через два Стен осторожно заглянул к Майклу.
- Может, тебя сменить? - робко спросил он.
Майкл покачал головой, и Стен вышел прочь, медленно волоча ноги. Хмуро посмотрев на ожидавших его Лемпи и Ахто, он молча пошёл опять к пещере. Да и что ещё сейчас могло бы обрадовать эльфа, кроме находки его эльфийского сокровища? Гномы потянулись за ним.
Зу-малявка в одиночку бродила по солнечным вересковым полянкам. Здесь она крепилась, но чувствовала, что если выйдет к кострам, к всеобщему веселью, то непременно разревётся. "А зачем огорчать ещё кого-нибудь?"- думала она, пробираясь сквозь душистый вереск.
Зу-малявка набрала огромный букет цветов. С этим букетом она и уселась над обрывом, перебирая лепестки ромашек. Конечно, можно подарить эльфу цветы - лично ее цветы всегда её радовали - и он, конечно, улыбнётся в ответ и скажет, как он благодарен, но глаза его всё равно останутся грустными. А ей очень хотелось его обрадовать. Ну ведь могло бы случиться такое, чтобы хоть один этот дурацкий таргит потерял раковину где-нибудь здесь в цветах, а она бы её нашла и принесла бы Ольдэку.
И, может статься, он опять посмотрел бы на неё как тогда у старой запруды - восторженно и немного удивлённо, и может... Хотя эльф - он очень красивый и очень добрый, и... но не настоящий как будто, не из этого мира... И со Стеном как-то надёжнее...
Майклова сестрица сидела над обрывом, болтала ногами и вздыхала своим мыслям.
Марта пошла искать Пиксу, но увидела их с Мопсей на вершине Тухьямяки и не стала мешать.
Она полюбовалась оленьими боями, и состязаниями малявок в метании клинка, послушала песни гномов, посмотрела на пляски у костров. Где-то у Глинистой гряды она заметила промелькнувшую Мирмику, но какое ей сейчас было дело до этой сумасбродки? Ведь в глубине души Марта тоже надеялась найти раковину.
А Мирмика веселилась на свой манер. Веселилась от души. И какое в конце концов дело до того, как кто-то там развлекается или огорчается, если снова можно быть Мирмикой, просто Мирмикой, самой настоящей дурашливой, забывчивой Мирмикой.
Можно сломя голову нестись по траве, так, что всякая мелюзга едва успевает уворачиваться из-под лап, и запрыгивать на деревья, и плавать во фьорде, сбежав к воде по каменным ступеням. Можно кричать во весь голос, петь песни и громко смеяться.
Можно быть просто Мирмикой, не красться ни за какими ниелунтами, не прятаться ни от каких троллей, просто бегать, просто плавать, просто вопить от счастья.
И какое дело до этого глупого оленя, который нараспев декламирует Пиксе на вершине горы:
О Пикса, Пиксочка моя,
С тобою мы - навек друзья!
Да кинуть в него сосновой шишкой, и весь разговор.
И какое дело до тех, кто укрылся в тихой ложбинке, построив там шалаш? Можно конечно сбегать посмотреть, но там стоит этот огромный неуклюг, и ещё чего доброго схватит за уши. Неуклюг-то он неуклюг, а вон как ловко заловил в сети целую шайку ниелунтов.
Нет, лучше просто скакать по солнечным полянкам, и можно ещё... О, что ещё можно! О счастье быть Мирмикой, которая всё забывает, но иногда может вспомнить интереснейшие вещи. Ведь можно вытащить из рюкзака Зу-малявки ту самую странную блестящую штуку, которую нашла ещё на Исойоки, на ирисной поляне у излучины реки. Ту непонятную голубоватую блестячку, что с самого начала их путешествия лежит во внутреннем кармане рюкзака, аккуратно завёрнутая в мох и сухую траву. И можно будет похвастаться этой штукой перед Зу-малявкой, а заодно уж узнать, для чего нужна такая красивая вещь.
Майкл не заметил, как Ольдэк проснулся. Он рассматривал травинки на полу шалаша, и тяжёлые мысли медленно ворочались у него в голове, а когда поднял глаза на эльфа, его друг грустно улыбнулся ему в ответ.
- Сейчас утро? - спросил Ольдэк.
- Сейчас день, - ответил Майкл. - Тебе лучше?
- А мне было плохо? - спросил эльф, откидывая одеяла. - Тогда да, наверное, лучше. Я ничего не помню.
- У тебя был сильный жар, а потом ты долго спал, - ответил Майкл. - Может, ты пока не будешь вставать?
- Да нет, почему же, - Ольдэк натянул сапоги и накинул плащ. - У вас там идёт веселье?
Вместо ответа Майкл начал обдирать хвоинки на еловых лапах. У него почему-то очень неприятно и незнакомо щипало в носу.
- Ты знаешь, - наконец выдавил малявка, - мы ведь так и не нашли твоей раковины.
- Да, я знаю, - ответил Ольдэк, останавливаясь у выхода из шалаша.
Там, за стенами шалаша, тянулся себе чудесный летний денек, просто переполненный светом, теплом и всеми оттенками зеленой, синей и золотой краски.
- И что теперь? - спросил Майкл таким тоном, словно от этого что-то могло измениться.
- Ничего, - спокойно ответил эльф. - Буду искать дальше. Пойдём к кострам. Я бы тоже хотел послушать песни.
Майкл тяжко вздохнул, потом встал и вышел из шалаша вслед за Ольдэком. Лютинг, не говоря ни слова, пошёл следом за ними.
У одного костра дядюшка Укконен распевал для гномов морские песни. Надо ли говорить, что песни эти были не очень весёлыми? Но именно сюда на знакомый голос направился Ольдэк, а за ним и Майкл с Лютингом.
У костра подвинулись, уступая им место. Старый шкипер подкинул в огонь поленьев, чтобы сделать его хоть немного по своему росту.
- Хэй, Лютинг, - спросил его Ольдэк. - А как ты познакомился с дядюшкой Укконеном?
- Ю-ю, - присвистнул домовой, отставляя кантеле. - Эка, спросил. История давняя, я уж и не вспомню всего.
Лютинг неспешно раскурил трубку и постоял немного молча, собираясь с мыслями.
- История и верно давняя, - неспешно сказал он.- Да к тому же и длинная, но если ты хочешь, я могу её рассказать.
Ответить эльф не успел. На противоположном конце поляны поднялся какой-то шум. Все невольно оглянулись туда и увидели, что к ним со всех ног несётся Зу-малявка. За ней, голося "Отдай!", скакала Мирмика, и малявки едва успевали уворачиваться у неё из-под ног. Собственно, это и было главной причиной шума.
- Вот! - Зу-малявка подлетела к костру, и что-то сунула в руки эльфа.
Мирмика хотела завопить: "Это моё!", но увидела лицо эльфа и осеклась. Он смотрел на свои ладони, словно не верил, и глаза его становились всё огромнее и огромнее, наполняясь зеленоватой морской синевой. И чуть пульсируя, то пригасая, то разгораясь, набирала в его руках голубизну священная раковина Лямбис.
Нет, теперь это была не просто красивая блестящая штучка, которую нашла Мирмика. Раковина излучала свет, она дышала радужными переливами, и в самой глубине её дрожала благородная синева, призванная рождать самый чистый на свете жемчуг. Это была святыня.
Жемчужный отсветы раковины лег на лицо эльфа - в эту минуту оно было так прекрасно, а сам Ольдэк так счастлив, что никаких слов не хватило бы, чтобы все это описать. Все, кто был у костра, невольно затаили дыхание, чтобы не помешать происходящему.
А дальше всё было как-то сумбурно невразумительно.
- О, Минн Эхтар! - воскликнул Ольдэк и разразился целым потоком радостных воплей на эльфийском языке.
Одной рукой он прижал к себе раковину, а другой обхватил Зу-малявку за шею и расцеловал в обе щёки, потом чмокнул Мирмику, которая тут же смирилась с потерей "красивой штуки", потом кинулся к Майклу и стиснул его в объятиях.
- Да ты что! - и отважный малявка в мгновение ока стал примерно того же цвета, как его рыжие вихры. Золотые конопушки яркой россыпью засверкали на его малиновых щеках.
Но Ольдэк не слышал ничего. Он смеялся и ликовал так громко, что от соседних костров подошли многие малявки и гномы, чтобы выяснить, что тут происходит. И только когда дядюшка Укконен положил ладонь ему на голову, ласково проворчав: "Ну, потише, потише. А то у тебя опять начнётся жар", - эльф немного успокоился.
Раковину пустили по кругу. Каждому хотелось посмотреть и потрогать то, из-за чего поднялся такой переполох. Ольдэк не спорил, но глаза его так умоляюще смотрели на каждого, кто брал раковину в свои руки, что он невольно спешил передать её соседу.
И всё же каждому из тех, кто подержал раковину в руках, пусть всего несколько секунд, этого хватало, чтобы вдруг увидеть всю свою жизнь от первого дня и на много дней вперёд. Каждый из них начинал видеть глубины своей души и лучше понимать себя и свои мечты.
- А знаешь, - шепнул Стен Зу-малявке, передавая ей раковину, - ты ведь девчонка ничего. А я, наверное, буду снова бродяжничать. Ты хочешь пойти со мной?
- Угу, - овтетила Зу-малявка, как заворожённая вглядываясь в дрожащий свет раковины.
И лица у тех, кто подержал в руках раковину, становились иными. У кого светлыми и спокойными, у кого печальными, а у кого - словно они приняли какое-то важное решение.
- Надо же, - пробормотал себе под нос шкипер Лютинг, растерянно посасывая трубку. - Экая фитюлька, а как опять потянуло меня в море. А ведь, кажется, давал себе слово, что на большую воду больше ни ногой. Ну да ведь я и так уже его нарушил.
Дольше всех задержал раковину у себя в руках Майкл-Шотландец. И лицо его стало удивленным и растерянным одновременно. Он ничего не сказал, возвращая раковину эльфу, только тихо-тихо и совсем незаметно вздохнул.
Вот уж теперь-то у малявочьих костров пошло настоящее веселье. Теперь уж ничто не мешало всем радоваться и праздновать одновременно столько торжественных и приятных событий.
И Майкл тоже больше не хмурился, а вместе со всеми подхватил песню, которую собственно он сам и сочинил когда-то, и не раз тихонько напевал в этом походе. Эту песня нравилась эльфу, он ее сейчас и запел, и десятки голосов - звонких и хриплых, тихих и громких - подхватили её. А высоко-высоко над кронами гигантских сосен запел эту песню ветер, что неудивительно - ведь ветер завел привычку подхватывать все хорошие песни задолго до того, как первый корабль был спущен на бесконечную гладь морского простора:
Сеть звёзд сиянием полна,
Зелёный горб несёт волна,
Покой рождает тишина,
Морская даль ясна.
Не доверяйте тишине,
Покоя не было и нет,
Кто хочет жизнь прожить без бед,
Тому удач не знать.
Нам всем хватало передряг:
Лишений, бурь, штормов и драк,
Но не прельщает чёрный флаг,
И жёлтый идол - враг.
Нам нужно то, что вам не жаль -
Всегда распахнутая даль,
Надежда и, слегка, печаль,
И чёрствый хлеб бродяг.
К чему загадывать вперёд,
Что нас за поворотом ждёт -
Тропа удач или невзгод,
Закат или восход?
Одна дорога нам дана,
Зелёный горб несёт волна,
Мы всё хотим познать сполна,
И мы идём вперёд.
После песни многие стали уговаривать Лютинга рассказать, как он познакомился с Дядюшкой Укконеном. Старый шкипер начал было отнекиваться, но хитрые гномы быстро подкатили к его ногам бочонок пива. Осушив его одним махом (бочонок-то для Лютинга был не больше пивной кружки), морской волк неспешно отёр усы и под приветственный гомон благодушно пробасил:
- Ну ладно, ладно, морской тролль с вами. Расскажу. Только долго же вам придётся меня слушать.
Рассказ шкипера Лютинга Куутамойнена
Родился я в маленькой деревушке, что стояла на морском побережье в местечке, названия которого я вам не скажу, потому что вы все равно не знаете, где это. Не удивляйтесь, что я начал так издалека, это будет иметь своё значение впоследствии.
Жили в этой деревушке только моряки да рыбаки, и потому, как вы понимаете, ну, впрочем, как и все мальчики в нашей деревне, я мечтал иметь свою лодку. И готов был на всё, чтобы завести её.
Мать и отец мои умерли рано, я их не помню. Жил я со своей старой бабкой, которая промышляла тем, что латала сети, и уж конечно, надеяться на то, что купит она мне лодку, не приходилось.
Однако бабка моя была презанятнейшая сказительница, и очень много слышал я от неё рассказов о всяких странных лесных существах. Многому учила меня бабка. "Не обломи ветку, - говорила она бывало, - древеснянке будет больно. Не гоняй зверей -Тапио рассердишь. Слушай лес и всегда в лесу под ноги смотри. Неровён час, ненашика растопчешь". А ещё говорила она мне, будто рождён я в какое-то особое время, и что в ночь моего рождения лунный свет имел особую силу, понять которую не всем дано.
Понятно, что я был мальчишкой глупым и возгордился страшно. Но когда стал хвастать приятелям, деревенские ребята - народ занозистый и задавак не терпят, он и меня осмеяли и прозвали лунатиком. С той поры и осталось за мной прозвище Лютинг Куутамойнен - Лютинг Лунный.
А бабкиных сказок я с тех пор стал стесняться. Да и не до того мне стало, потому что в деревушке нашей начали происходить события, прямо скажу, по моим тогдашним понятиям первостепенной важности.
В деревушку нашу заплыло судно. И невесть какое судно-то - шхуна. Но называлось оно красиво - "Полёт Звезды", и был это для меня самый первый, а стало быть, самый прекрасный в моей жизни корабль.
И вот однажды ночью, прихватив буханку хлеба и отцову куртку, я пробрался на "Полёт Звезды" и спрятался в трюме.
Много лет проплавал я на этой шхуне, и прошёл долгий путь от сопливого юнги до помощника капитана. А когда старый шкипер Ольв, вечного ему плавания, отдал концы и полетел за борт с чугунным ядром в ногах, он оставил шхуну мне. И пусть мне пришлось выдержать настоящий бой с тут же невесть откуда повынырнувшими наследничками и наследницами, "Полет Звезды" стал моим.
Я проплавал на ней ещё много лет, рыбачил и возил грузы, охотился на китов и дрался с пиратами, и ни разу не приходила мне в голову мысль сойти на берег.
Но вот однажды, это случилось у устья неизвестной мне реки, "Полёт Звезды" застигла гроза. Гроза была пустяковая, моя шхуна выдерживала и не такое, но именно в это плавание случилась вещь совершенно непредвиденная.
Я как раз стоял у руля, как вдруг гигантский огненный шар выплыл сбоку перед моим лицом, и шар этот тут же взорвался.
Я упал на палубу, а когда вскочил, не мог нашарить руля, глаза мои перестали видеть. Я плохо вижу и сейчас, с трудом отличаю день от ночи, но тогда моя слепота сослужила шхуне дурную службу. Налетев на прибрежные камни, "Полёт Звезды" разбился вдребезги. Команда у меня тогда была небольшая, но спасся ли кто-нибудь из них, я не знаю и по сей день. Я же очнулся другим утром на морском берегу.
Долго скитался я по этому краю, привыкая к своей слепоте. Сейчас я вижу лучше, чем тогда, и могу различить и синеву моря, и зелень деревьев, и голубое небо, но вот, когда смотрю на всякие мелочи вблизи, они так и расплываются у меня в глазах.
"Так вот почему у него такие странные часы и компас, - подумал Ольдэк. - Он пользуется ими на ощупь!" И эльф почувствовал, как душа его переполняется уважением. А Лютинг продолжал говорить.
Тогда же меня охватило отчаяние. Я искал какое-нибудь человеческое жильё, но ничего не находил, и вот после многих долгих дней одиночества я дал себе слово, что никогда больше, пусть хоть сам адмирал королевского флота приплывёт за мной, я не выйду на большую воду. Уж не знаю, о чем я тогда думал, и чем передо мной провинилась большая вода, но я решил, что раз никто не хочет спасти моряка, так я тогда больше не желаю быть моряком.
Я много ходил и, пусть даже полуслепой, я неплохо изучил этот край. Вдоль течения реки среди холмов я нашёл уютную долину и решил построить там дом. Я вернулся на берег, собрал обломки моей шхуны, и занялся строительством.
- Нашёл из чего строить, - фыркнул домовой.
- А разве это важно?- спросил кто-то из малявок.
- Ну, ещё бы, салажонок, - с усмешкой ответил шкипер Лютинг. - Ведь вышло так, что я поссорился со своим домом, ещё не построив его. Как ни старался я возвести нормальный человеческий дом, всё у меня выходило как-то не так. И дом был слишком большим, и коридоров в нём получалось слишком много, а я уже не мог остановиться. Мне всё казалось, вот сделаю ещё одну пристройку, и дом выйдет - лучше не надо. Однако дом становился всё больше и всё таинственнее, и сам я начал его бояться.
Случалось, часами я бродил по коридорам своего дома и думал: "И зачем, зачем я сделал его таким большим? Зачем здесь столько коридоров и комнат? Почему есть стекло в этом окне, и нет - в этом? Почему здесь из окна свешивается лестница? Это же дом, а не корабль. А может, и нет здесь столько коридоров, может мне это сослепу мерещится?"
В доме, казалось, хозяйничал кто-то, кроме меня, но тогда я ещё не понимал, что хозяйничает в самом себе сам дом. И старая моя шхуна мстит мне за то, что я превратил её в сухопутную развалюху.
И вот однажды я не выдержал. Я забрёл в маленькую чердачную комнатку, которой, как мне казалось, раньше не было, и тут я сказал себе: "Хватит! Не хочу больше ничего! Останусь здесь навсегда!"
И я остался жить в этой маленькой чердачной комнатке. Постепенно двери совсем затянуло паутиной, окно я всё же иногда протирал, но к свету и свежему воздуху не выходил уже никогда.
Однажды утром, проснувшись в своём мрачном углу, я услышал звук, в происхождении которого не сомневался. Неподалёку от моего дома кто-то строил свой. А потом ещё, и ещё, и вскоре уже каждое утро я просыпался под стук топоров, громкие переклички и песни.
Долина наполнилась жизнью, но ни разу не появилось у меня желания выйти и посмотреть на них. "Лишь бы они не полезли в мой дом, а так пусть живут, - думал я. - Всё равно ведь я не смогу их увидеть". Эх, если бы я только догадывался тогда, что за существа окружают меня, но я сидел на своём чердаке и всё больше обрастал паутиной.
Незавидная судьба - стать привидением в собственном доме, но именно к этому всё и шло. И спас меня только случай.
В моём доме кто-то поселился. (Домовой хмыкнул в бороду). Кто это, я тогда ещё, конечно, не знал, да и ни о чём таком не догадывался. Из своего чердачного окна я не смог бы увидеть света в пристройке, а если бы и увидел, то решил бы, что это горит свет в каком-нибудь дальнем домике.
Но однажды за дверью моей каморки послышались шаги, потом начали дёргать за ручку двери, затрещала разрываемая паутина, и, признаться, я порядком рассердился. "Добрались, никакого покою нет", - подумал я, поднимаясь навстречу незваному гостю.
Вот так мы, собственно говоря, и встретились, счастье ещё, что дело происходило ночью, и долина спала.
- Да уж, встреча была ой-ой-ой, - засмеялся домовой, прихлопывая ладонями по коленкам.
Они переглянулись со шкипером и оба расхохотались, видно, вспоминая то давнее происшествие.
- Ну, так что было-то? - вытаращив от любопытства глаза, спросил кто-то из малявок.
- А было то, - добродушно усмехаясь, продолжил шкипер, - что, видно, после долгой темноты при свете внезапно вспыхнувшей за распахнувшейся дверью свечи я ясно увидел, как в комнату влетает (именно влетает, а не входит), что-то невразумительно серое и глухо ухает при этом.
- А я, а я, - торопливо и восторженно перебил его дядюшка Укконен, - я ведь хотел просто осмотреть, как мне казалось, пустой дом. И вот поднимаюсь на чердак, открываю дверь, а навстречу мне идёт огромное существо всё сплошь в пыльных клочьях, ни рук, ни ног, ни головы, ну, как кокон бабочки, идёт и при этом говорит (это без рта-то, а?): "Какого чёрта!" А потом как заорёт.
- Ну и ты заорал не тише, - сварливо заметил Лютинг. - И кинулись мы друг от друга прочь. Он в дверь, а я в окно, да на землю из-под самой крыши. Только что костей не переломал. И добро ещё, что меня никто не видел, вот бы переполоху-то было во всей долине.
- А я? - робко спросила Марта.
- Ты ещё тогда со мной не жила, - ответил ей домовой. - А я спустился вниз, отдышался, и решил пойти посмотреть, что же это такое было. Выхожу на улицу, вижу - сидит ни много, ни мало - настоящий неуклюг (паутина-то с пылью с него пооблетела, пока падал), сидит и на чём свет ругается. Вот так мы и познакомились.
- Да, - не спеша кивнул старый шкипер, посасывая трубочку. - И было это знакомство поворотным в моей судьбе. А то, того и гляди, стал бы я старым призраком в старом доме.
- Скажу, - усмехнулся Лютинг. - Ведь ты, старый друг, здорово умел всяческие байки рассказывать, особенно про море. И с твоих-то рассказов разболелась вновь моя морская душа. Да уж про больно непривычные вещи ты мне говорил, вот когда пришло время вспомнить бабкины сказки. Не то, чтобы я не верил, поверишь, когда с живым домовым побеседуешь, а всё очень уж странно казалось. Бабкины-то россказни и десятой доли того не вмещали, что было на самом деле.
Да. Ну а потом уже я построил себе хибару у далёкого обрыва, не хотел вновь ругаться со своим старым домом. Да и не мой он теперь уже был. А у далёкого обрыва мне неплохо жилось. Все эти места я исходил так, что знал здесь каждую тропинку, потом завёл лодку и начал рыбачить.
Он вот (Лютинг указал трубкой на дядюшку Укконена) частенько ко мне залетал, а остальные обо мне не знали. На глаза я не лез, вы ведь, странные народцы, нас - людей - не очень жалуете. Так бы, наверное, и было всё дальше, да вот в последний раз домовой прилетел ко мне с такими новостями, что я не смог усидеть дома.
Сначала я отдал ему карту, которую сам составил, думал, может пригодиться, а потом и сам тронулся следом. И не зря, как мне кажется.
- Да, не зря, - ответил Ольдэк, поворачиваясь к Лютингу. - Все время, пока мы шли по горам, ты помогал нам, а мы ни разу тебя не увидели. Скажи мне, если ты все время прятался, как тебе удавалось узнавать обо всём?
- Я ведь моряк, хотя и пытался об этом забыть, - улыбнулся старый шкипер. - Так неужели рядом с морем настоящий моряк не найдёт себе приятелей? Альбатрос был моим верным помощником, он о многом предупреждал меня и выполнил немало моих поручений.
- Так вот куда он всё время улетал, - заметил негромко эльф.
Не слушая больше старого шкипера, он поднялся и незаметно отошёл от костра.
Утро следующего дня застало Майкла-Шотландца на вершине Тухьямяки. Утро это на удивление было не туманным, в светлой воде фьорда отражались высокое небо и вершины гор.
Легкий ветерок ворошил волосы малявки, запахи моря щекотали ноздри. И всё в это утро казалось таким лёгким - и обрывы скал, и горделивые одинокие сосны над фьордом, и чайки в безоблачной вышине, и решение, которое он принял вчера вечером.
На склонах Ихве там и тут дотлевали костры. Последние прозрачные дымки тянулись в небо. Крепко спали утомлённые малявки, лишь некоторые ещё сидели, глядя в чёрные, очерченные алыми контурами, угли и зябко кутаясь в одеяла. Да еще на противоположном склоне кто-то наигрывал на кантеле приятную тихую мелодию.
Ольдэк не спал, Майкл нашёл его там, где и ожидал найти, на крутом обрыве над самой водой. Эльф стоял, прислонившись спиной к каменной стенке, и крепко прижимал к груди своё сокровище. Его мечтательные глаза были прикованы к той узкой части фьорда Ухтоми, где выступавший вперёд глинистый берег скрывал вид на морское побережье.
- Уже сегодня? - спросил Майкл.
Эльф кивнул.
- А на чём? - спросил Майкл.
Эльф пожал плечами, словно хотел сказать: "не всё ли равно..."
- Можно на плоту дядюшки Укконена, - предложил Майкл. - Он тебе его уступит. Только, ты ведь один с плотом не управишься?
Ольдэк улыбнулся и исподлобья посмотрел на Майкла. Теперь его улыбка говорила: "Ты так считаешь?"
Майкл неуверенно вздохнул:
- Ты знаешь, меня тут выбрали, ну этим, предводителем.
- Знаю, - ответил Ольдэк. - Для них это хорошее решение.
- Не хочу я, - вдруг взорвался Майкл. - Какой из меня предводитель, я - бродяга. Сестрица вон, собрала вещички и ушла со Стеном. А я держал в руках твою раковину... Мне всегда казалось, что я знаю, чего я хочу, а тут я вдруг понял, что не знаю этого. Понимаешь, не знаю, чего я хочу. Ну вот, разбили мы ниелунтов, и все довольны и счастливы. А что дальше? Я не хочу быть предводителем, ходить с умным видом и зажигать "говорящие" костры, проводить советы. Пусть этим занимается Бен, если ему нравится, а я... Можно, я поплыву с тобой?..
Эльф молчал. Глаза его по-прежнему были устремлены к горизонту. Раковина в его руках начала менять свой цвет с голубого на лиловый, словно впитывала в свою благородную синеву розовый свет восхода. И ничего нельзя было прочесть на улыбающемся лице эльфа - рад он или опечален, доволен или огорчён. Казалось, он был уже не здесь, а там - в своём далёком прекрасном Светрэне.
Майкл встал рядом у обрыва и стал сбрасывать вниз ногой мелкие камешки. Они падали, по воде бежали круги, и отражения скал зыбко колыхались на мелкой ряби.
- Мне трудно покидать вашу землю, - услышал он негромкий голос эльфа. - Она прекрасна, жаль, что я поздно это понял. Но за одно я могу быть спокоен, каким бы могуществом не обладало зло, ему не прижиться на этих берегах. А теперь, - эльф протянул Майклу руку, - пора. Скоро встанет солнце. Идём, Лютинг ждёт нас. Ну что ты так удивленно смотришь, ты ведь всё равно не остался бы на берегу, или я совсем ничего не понял о тебе. Идём.
Внизу у воды их ждали. Вернее ждали только Лютинг и Лемпи, тогда как дядюшка Укконен занимался чтением нравоучений.
- Я ведь говорил, - кричал он, размахивая над головами Марты и Пиксы какой-то грязной и мятой бумажкой. - Что женщина на корабле - это бедствие. Но такого, такого не мог предположить даже я. Чтобы писать на морских картах прощальные записки, а потом заворачивать в них шоколадки - это выше моего понимания!
- Да уймись ты, - беззлобно сказал шкипер. - Сам ведь первый её потерял, а теперь уж она ни на что не годится.
- Это верно, - вздохнул домовой и уронил остатки карты в воду. - Ну что, - глаза его обратились к Ольдэку и Майклу-Шотландцу. - Выходит, прощаемся. Мы домой, а вы...
Тут он почему-то отвернулся и усердно принялся сматывать свою волшебную верёвку.
Ольдэк и Майкл перебрались в лодку Лютинга. Здесь под скамьёй Майкл нашёл аккуратно сложенное своё имущество - зонтик и книгу, блокнот и ножницы, и ещё множество каких-то мелких вещиц, но, самое главное, среди всего прочего лежал бережно завёрнутый в парусину Рунольв - лучший меч Хухтомяки, которому предстояло теперь сражаться со злом в далёком Светрэне.
- Я вас провожу, - сказал домовой, - на плоту, до выхода из фьорда. А там... - и он махнул рукой.
- А вы? - повернулся Майкл к Марте и Пиксе.
- Мы берегом, - поспешно ответила Пикса. - Берегом с Мопсей. Прощайте.
- Прощайте, - повторил вслед за ними Лемпи.
Лютинг оттолкнулся от берега веслом, и отвесные берега фьорда медленно заскользили мимо них.
Слабо колыхаясь на волнах, уплыла назад бумажка, заляпанная пятнами шоколада, и исписанная корявым почерком Зу-малявки: "Дарагая Марта. Я ушла искать Майкла..." - так и не сослужившая свою службу, испорченная карта.
Рыжие склоны, синий можжевельник, сосны, возносящиеся в светлую небесную высь, и всё уменьшающиеся, уменьшающиеся фигурки у самой воды на причале бухты Двенадцати Ключей. А впереди - до самого горизонта - хрустальная синева ласкового утреннего моря, в зеленоватых горбах и белых барашках покатых долгих волн. Рассвет. Утро нового, ещё никому не известного дня.