Нет, не целуй руку, это ни к чему, ты же знаешь. Дворецкий, оставьте нас. Ну вот, они ушли, теперь мы можем поговорить. Сядь.
Ты так редко возвращаешься, и каждый раз, когда я жду тебя, мне кажется, что от одной нашей встречи до другой проходит все больше и больше дней. Наверное, так оно и есть. Вот ты сейчас рядом, а я уже опять начал ждать тебя. Это потому, что, даже когда ты рядом, ты все равно не со мной. А ведь я, наверное, не ошибусь, если скажу, что когда ты едешь ко мне, ты бываешь рядом со мной. И говоришь, вероятно, со мной тоже. Но почему же ты молчишь сейчас? Растерял слова в дороге, или они слишком черны?
Опять возвращаемся мы с тобой все к тому же. Не буду. Расскажи лучше, откуда ты? Где скитался? Твой плащ в пыли, и волосы слиплись косицами. Может, поживешь хоть немного у меня?
Молчишь, опять молчишь...
Неужели ты возвращаешься лишь для того, чтобы мучить меня своим молчанием? О, надежды наши! Что изменилось в мире, хотел бы я понять, но, видно, уже стар. Раньше ты говорил со мной. Сколько зла и ненависти звучало в твоих словах. Но тогда, мне казалось, я понимал тебя. "Юности свойственна жестокость, - думал я, - Юность хочет лучшего и прекрасного. Она хочет этого не потом, а сейчас, сразу. Она не может понять, как привыкаешь к покою. Но это пройдет. Ведь это мой сын - он любит меня". Ты же любишь меня? Скажи? Молчишь...
Теперь ты молчишь. Два года прошло всего. Ты ведь не успел состариться. Сколько изменилось за эти два года. Когда ты ушел, меня ждали долгие бессонные ночи, я понял твою правоту. Сейчас я бы со смирением принял твой гнев, и озлобленные слова слушал бы, как сладкую музыку. А ты молчишь. Или ты считаешь свое молчание милосердием? Или тебе больше не в чем винить меня и в моем лице всех нас? Я не поверю.
Скажи мне хоть что-нибудь. Ты опять уйдешь в никуда, и я не буду знать, где ты, что с тобой. Я буду ждать, мальчик мой, Но два года оказались слишком большим сроком, я уже не всемогущий поэт-царедворец. Немощный старик, окруженный ленивой челядью, опустошенный пониманием - я каждый раз боюсь, что не дождусь тебя. А ты уходишь и даже не оглянешься.
Дай мне книгу, ту, что на столе. Вот все, что мне осталось.
Я писал ее для тебя. Ты еще качался в люльке на длинных цепях. Еще жива была твоя мать. И я еще легко поднимал меч и на турнире мог выстоять один против трех. Что заставило меня отложить оружие и взять в руки перо? Но я написал эту книгу. Для тебя. А потом ее возвели в катехизис для всех подрастающих юнцов, и кроме славы воителя я удостоился славы поэта. Я считал эту книгу драгоценнейшим своим детищем. Как горько понять, что единственное, созданное тобой - ложь от начала и до конца. А теперь уже нет времени все исправить. Старость и немощь...
Достаточно попреков было между нами. Подойди ближе. Мальчиком ты любил сидеть у моих ног и держаться за мою руку. Эссе нравилось на это смотреть. А еще однажды ты заснул на диване в обнимку с моим мечом, а меч был в два раза длиннее тебя. Она так смеялась тогда... Сядь. Ну, я прошу... Вот так...
Посмотри на эту книгу. Величайшая и страшнейшая ложь не та, что рождается в сплетнях малограмотных мещан и на городских задворках. Куда страшнее ложь, созданная человеком талантливым, ибо ей верят, упиваются, наслаждаются и внемлют.
Ну вот, я уже и сам заговорил, как книга. Видно, я ухожу, все дальше ухожу от людей. И от тебя. Не сердись на старика, мой мальчик. В одиночестве я часто говорю с тобой, и сам не замечаю, как начинаю говорить вслух. А фразы сплетаются в замысловатый узор, они все красивее, все совершеннее. Только смысл в них теряется, утопает в изяществе слога.
Не так ли утонули добрые мои намерения в вычурных стихах этой книги? Я помню ее наизусть. Вот, послушай:
И понять ты должен, мой сын,
Что в прекрасном граде рожден,
Где высокие стены хранят
Тебя от всяческих бед.
Были годы, когда я гордился этими строками, были... Я верил им, как верил, что солнце вновь взойдет на завтрашней заре.
Теперь мое солнце может и не взойти, а в слова эти я не верю давно. Ничего не сохранили стены города, ничего и никого.
Зачем только этот бродяга появился здесь? Все думаю о нем, и та давняя история не дает мне покоя. Может быть, если бы не случилось этого всего, и ты, и юный барон, и все те, кто уходят сейчас - остались бы?
Или... Нет...
Ты не видел старого барона? Он совсем сдал и, кажется, сошел с ума.
Все выезжает безлунными вечерами из города, и кобылка его трусит в сторону леса. Зачем? Никто не знает. А по утрам он возвращается чернее тучи. Мой слуга встретил его однажды на рассвете, бедный малый прибежал на кухню и кричал так, что пришлось отливать его водой. Сейчас он в церковном больничном доме, так и не пришел в себя до конца.
Да, совсем странным стал старый барон. А ведь каким он был, когда только появился в нашем городе. Настоящий воин, сильный, отважный. Не то, чтобы красавец, но какую-то неодолимую власть имел он над женщинами, да и не только над женщинами. Даже я не был ему соперником, Хотя многим из нас он тогда не понравился - слишком дик и груб был старый барон, но со временем даже его грубость стала очаровывать.
Он и тогда уезжал в леса. На охоту. Приглашал, как водится, с собой удалую компанию, только мало кому по силам были его увеселения. Подобно дикому зверю днями и ночами мог он выслеживать добычу, не уставая, скакал на коне. И кони у него были не чета остальным - бешеные злобные скакуны. Откуда-то издалека привез он их, никто не знал - откуда.
Я был однажды с ним на охоте. В тот самый год, когда впервые на большом осеннем карнавале я увидел твою мать. Конечно, она не была еще тогда твоей матерью, да и женщиной не была. Прелестная юная девушка, словно сошедшая со старинной картины. Мне всегда казалось, что одежды женщин прошлого столетия пошли бы ей куда больше, чем нынешние. И я никогда не дарил ей только что сделанных украшений. Всегда искал такие, чтобы золото уже потускнело, а камни хранили огонь угасающего летнего дня.
Воистину, один лишь раз мне удалось угодить ей, хотя она, как ребенок, радовалась любому пустяковому подарку. То ожерелье, что носишь сейчас ты. Серебро, словно уставшее от посторонних взглядов, и камни, прячущие улыбку. Видел ли ты его в лунном свете? Не могу описать. Звон ручья, пробившегося из сумрачных глубин к звездному свету - вот что оживает в нем. Я купил его у какого-то бродячего торговца, не задумываясь, отдал весь кошелек. Очень странно посмотрел он на меня тогда и ушел торопливо, растворившись в ночной тьме.
А охота была страшной. В такой жуткой скачке мне никогда больше не приходилось участвовать.
Кони наши мчались, хрипя, пена клочьями летела с их боков, они стонали, как люди. Даже жеребец барона закричал пронзительно и отчаянно, словно молил о пощаде, а олень уходил.
Бешенство охватило барона, я скакал рядом, и мне показалось - глаза его горели странным желтым огнем. Зубы обнажились в свирепом оскале. Сердце мое затрепетало от страха, я бросил поводья, но конь мой, разгоряченный скачкой, не отставал от баронова жеребца.
Постепенно все наши спутники отстали, только мы вдвоем мчались сквозь сумрачный лес за красавцем-оленем.
Ужас сковывал меня, теперь я уже страшился остановить коня, страшился отстать от барона.
Лес - страх многих и многих поколений горожан. Детям с первых дней их жизни говорят: не будешь слушаться - придут лесные чудовища, унесут тебя и съедят. Никто никогда не осмеливался заходить глубоко в лес.
Лес - обитель всего непонятного и пугающего. Сколько легенд ходило о лесной нечисти: о кровопийцах и мертвоедах, о духах и гномах, о ведьмах и оборотнях. А еще о шайках кровожадных лесных бродяг, то ли людей, то ли нелюдей, кто их разберет? В торжественных залах ратуши и в своих уютных домах любой вельможа мог презрительно толковать о суевериях и бабьих сказках, но попробовали бы вы вывести их ночью за городские ворота!
Лес, угнетающий радость
И страх приносящий
Вечной твердыней стоит перед стенами замка,
Бойся его -
Он к людям не знает пощады,
Дикая жизнь создана
В вечный укор человеку.
Это строки из моей книги. А ты уходишь в лес и не ведаешь страха. Уходишь и приходишь вновь - цел и невредим. Но сколько храбрецов сыскали там свой конец, Не мог же я солгать и в этом?! Я боюсь леса, боялся всегда и не скрываю этого.
И тот же безумный страх охватил меня во время скачки за оленем. Отстань я от барона - неминуемо заблужусь в лесу и погибну, если не от всех этих чудовищ, так от собственного страха.
Птицей взлетел олень над грядой черных кустов. С низким гулом помчалась за ним стрела барона. Я не поверил своим глазам. Кто бы смог натянуть лук в такой бешеной скачке? Барон смог. И мертвый олень упал за кустами.
Мой изможденный конь рухнул на передние ноги, догонять барона мне пришлось уже самому. К счастью, недалеко. И вот мы вдвоем - я и старый барон - стояли над мертвым оленем. Он был великолепен - огромный, с яркой золотистой шкурой, с дивными, тонкими рогами - словно прекрасная сказка леса умирала перед нами, укоряя бархатистым черным глазом.
Я исполнился жалости, но, подняв глаза на барона, ощутил, как холод вползает в мою душу.
Глаза его и впрямь горели желтым огнем. Рот улыбался жадно и радостно, словно предвкушая кусок сырого мяса. Губы его двигались, выговаривая какое-то древнее заклинание. Я прислушался, но не понял ни слова.
Не знаю, зачем рассказываю тебе сейчас об этом. Как давно минули те дни. Я забыл. Но старости свойственно жить прошлым, и все вернулось. Так ярки картины прошедшего у меня перед глазами. Вот лес - серый сумрак полуистлевших заживо деревьев, густой подрост, умерший, едва родившись, черные, наполненные зловонной водой мхи, кочки чахлой травы да мертвые ветки - как скрюченные в агонии пальцы. Вот олень - угасающее чудо. Вот барон - в глазах дотлевает желтый огонь. Странные воспоминания. Ведь я привык к совсем иному. Или мерещился мне желтый огонь?
Мы с бароном стали друзьями после этой охоты. Он говорил, что я - смельчак, а я и так знал, что другого такого храбреца вряд ли встречу. Мне приятна была его дружба, тем более, что лишь ему одному уступал я в силе и ловкости.
Дважды чуть не поссорились мы, и особенно сильно во второй раз. Хотя и причина казалась пустяковой. Не понимаю - с чего? Первый наш раздор был из-за Эссы, но она выбрала меня, и барон молча уступил. А во второй раз он увидел у меня то ожерелье, что носишь сейчас ты. И бешенству его не было предела. Барон хотел, чтобы я уступил ему ожерелье. Он предлагал огромные деньги, грозил, кричал, ругался. Он всегда был несдержан во гневе, но такой бури, что разразилась в тот вечер, мне видеть не приходилось. Он словно утратил разум, так дики и нелепы были его поступки. Но в ответ на грубость во мне проснулось упрямство, и я не уступил.
Утром следующего дня он увидел ожерелье на шее Эссы, он понял, что не получит его никогда. Барон впал в меланхолию. Неделю он пропадал где-то в лесах, на охоте, как думали, а потом вернулся и в тот же день пришел ко мне с извинениями. Куда исчезла его угрюмость? Опять смельчак, грубоватый насмешник и толковый советчик.
Барон приехал не один, привез с собой маленького мальчика - своего сына. Малышу тогда было три года. Барон сказал, что мать мальчика умерла родами, а он до сих пор жил в старом поместье с няньками, но теперь барон решил приблизить его к себе.
Малыш быстро освоился в нашем доме, и целый вечер играл на руках у Эссы, весело позванивая подвесками ожерелья. Один раз он даже чуть не порвал его. Не знаю, почему маленький барон так не понравился твоей матери, она потом говорила, что у него взгляд только что прозревшего щенка. Но и не мудрено, мальчик же никогда до этого не был в большом городе, не видел других людей, кроме своих нянек.
Мы просили барона оставить ребенка у нас. Ведь он жил совсем один, почти без прислуги и без женщин в доме. Мальчику было бы трудно. Но он отказался.
Я понимаю его. Суровую печаль одиночества так скрашивает детский смех и добрая улыбка. Почему ты хмуришься? Разве я не прав? Барон никогда не расставался с сыном, он везде брал его с собой и учил всему, чему мог.
Иногда мне казалось, что он излишне суров и даже жесток, но, в конечном счете, это был его сын, и он вырос, не в пример тебе, храбрее и сильнее.
Годы текли плавно и неторопливо. Весна сменяла зиму, осень лето. К покою привыкаешь, как к тяжелой одежде зимой.
Я был счастлив? Да.
У меня была Эсса, у меня был ты. Я писал книгу - книгу обо всем. Наивный глупец - я полагал, что знаю много, и все, что знаю - истинно. Барон поддерживал во мне эту веру. Он неизменно хвалил мою книгу, видно, он заблуждался так же, как и я.
О чем ты вздыхаешь, мальчик мой? Ты полон сил, и у тебя все впереди. Ахи и вздохи - удел стариков, не торопи это горькое время. Жит надо так, словно у тебя в запасе вечность, не считая дни, подобно скупцу, дрожащему над каждой монетой.
Я так жил.
Да, мне случалось из-за этого временами слегка повздорить с бароном. Он гораздо серьезнее, чем я, относился ко всему, что происходит за стенами города, но это и немудрено. Он путешествовал, много повидал, я записал немало его рассказов. И все же он, как и я, считал наш город лучшим местом на земле.
"С этим местом не может случиться ничего плохого, - говорил барон, - Какие бы враги не подступили к его стенам, они ничего не смогут сделать. Город будет существовать вечно, ибо нельзя придумать ничего лучше, чем есть сейчас".
Я верил ему. Учил верить других. Сейчас я думаю - он ошибся. И за страшную свою ошибку платит по сей день.
Как странно смотришь ты порой на меня. Словно на увечного ребенка. Неужели моя старость вызывает у тебя эти приступы жалости? Не унижай меня, сын, у меня еще хватит сил, чтобы взять клинок, если вновь нам будет так же тяжело, как тогда, когда войско звергов стояло под стенами города.
Помнишь ли ты? Ведь ты тогда уже был достаточно взрослым. Две недели пылали костры на крепостных стенах, а сколько их было за стенами - сосчитать невозможно.
И по сей день я не знаю, что было нужно от нас звергам. Помню, как на рассвете всех поднял набат, и Эсса, плача, собирала мои доспехи, а ты сидел в углу кресла - маленький испуганный зверек - и молчал, как сейчас. Я коснулся твоей головы, а ты пригнулся еще ниже и посмотрел такими дикими глазами, что даже мне стало страшно. Я поспешил уйти.
В городе, не смотря на ранний час, не спал никто. Взволнованные горожане высыпали на улицы. У городских ворот образовалась давка. Я не смог узнать, что там случилось, но ясно было, что что-то страшное. Во все стороны от ворот расходились цепочки кровавых следов - человеческих и нечеловеческих. Стражи почему-то не было, но ворота были заперты, и дюжие парни подпирали их толстыми бревнами.
Я пошел в ратушу. С трудом удалось мне пройти сквозь толпу встревоженных людей, молча окружавших здание ратуши. Внутри было так же тихо. В зале совета сидели именитые рыцари и в глубочайшем изумлении смотрели на странное существо, стоявшее перед ними.
Так, мой мальчик, я впервые увидел зверга - не человека, не зверя, а что-то среднее между разумной тварью и волком. У него было тело человека и лицо человека, но заросшее буйной, свалявшейся шерстью. Грубый, мощный торс и сильные руки. Он был приземист, широкоплеч и кривоног, одетый в задубевшие шкуры, которые, верно, и мечом-то нельзя пробить сразу.
Глаза его горели, как у волка - небольшие желтые глазки, и страха не было в нем, только злоба и ненависть.
Мне рассказали, что еще до света отряд вооруженных мечами звергов попытался ворваться в город. Они перебили стражу у ворот, но те все же успели закрыть ворота. Трое звергов остались в городе, отрезанные от своих, беспомощные - они успели натворить много бед. Их пытались поймать, но удалось схватить только одного - того, что послабее. Двое других без усилий расшвыривали нападающих, тогда их решили убить. Они были истыканы стрелами, точно ежи, и все равно успели погубить еще несколько человек.
Вот какая страшная сила ополчилась на нас.
Зверги взяли город в осаду. Они могли стоять у нас под стенами сколько угодно - лес кормил их, мы не продержались бы и месяца.
Нас спас барон.
Ну вот, чему ты улыбаешься так горько? Поверь мне, без помощи барона, без его посредничества, мы не избавились бы от звергов. Да, выкуп, который потребовали с нас эти твари, был велик, и сулил нам голодную зиму, но он сохранял наши жизни.
Барон знал язык звергов и сумел договориться с ними. Нас обязали к кабальному договору, но все же барон оказался прав, наш горд, по-прежнему, стоял на своем месте, ничто не смогло поколебать его.
Люди и зверги прекрасно смогли понять друг друга и ужиться в мирном соседстве. Нашлись, правда, буйные головы, пожелавшие схватки, и среди них юный сын барона.
Горька доля сына, от которого отрекся отец, но вдвое Гоше доля родителей, сын которых идет вперекор им. Я слишком поздно понял, что гнев - не лучший советчик в такой день. Но все свершившееся свершилось, и ты ушел от меня.
Простишь ли когда-нибудь? Во многом я был не прав, многое понял, бродя долгими ночами по пустым комнатам, где не было уже ни Эссы, ни тебя.
Я понял барона, так мне казалось. Ведь в тот день, когда ты гневно швырнул к моим ногам свой меч, меня тоже охватило бешенство. Ослепленный яростью, я поднял на тебя руку. Впервые! Впервые за все восемнадцать лет, и с того дня мира не было в нашем доме. Я знаю, ты не держишь на меня зла, но что нам мешает все вернуть? Словно сырой октябрьский ветер за окнами днем и ночью, все два года. Ты повзрослел, я состарился, все минуло. Я прошу тебя, скажи хоть что-нибудь, ведь мне уже немного осталось.
Молчишь.
Ты молчишь, а во мне и сейчас вскипает гнев в ответ на твое молчание. Нет, я не стану кричать или укорять, иначе все вновь разрушится, и повинен в этом буду я. Я научился сдерживаться и не давать выхода бессмысленной ярости, тихое слово в споре значит гораздо больше. Но, верно, такова уж природа человека - когда не может он найти слов, то пускает в дело окрики и кулаки.
Так было и тогда. Все повторяется. Но, успокаивая разбушевавшегося барона, думал ли я, что когда-нибудь сам переживу подобное?
Юному барону было тогда пятнадцать лет, он вырос красивым и сильным юношей, но, под час, казался еще более странным человеком, нежели его отец.
Он способен был на самые несовместимые крайности - выходить полудохлую бродячую собаку, заботясь о ней, как о грудном младенце, а на следующий день, обозлившись, затоптать ее копытами коня. Перенести на руках через лужу симпатичную девушку-торговку, а потом спихнуть ее в ту же лужу за немытое яблоко. Как это уживалось в нем?
Он словно искал постоянно чего-то. Искал и не мог найти. Сколько раз случалось мне увидеть юношу в свите пажей градоправителя. Его глаза так вопросительно смотрели по сторонам, как будто кто-нибудь из знатных горожан мог ответить на мучающий его вопрос, а спустя секунду он улыбался, и у всех возникало ощущение, что он сейчас побежит вверх по лестнице через две ступеньки, нарушив торжественный строй. Он мог бы это сделать, никто бы не подумал его наказать, мальчика слишком любили.
Лишь один барон был суров с ним, может, из-за этого так легко возникла их ссора?
Как объяснить тебе, что почувствовал я, взрослый человек, увидев лицо юного барона, обращенное к звергу. Его глаза метали молнии, губы твердо поджались. Нет, гнев не исказил его лица, но словно бы овеял горячим вихрем непримиримой ненависти.
Мы не узнавали юного барона. Обычно дружелюбный и покладистый мальчик, никому не желавший зла, он потребовал смерти пленника и битвы с остальными чудовищами. Он еще не был рыцарем и лишь через год мог быть посвящен, но не побоялся выступить перед многими именитыми людьми. Никто не перебил его речи, столько страстного убеждения в ней звучало. Многие поддержали его громкими криками.
Потом заговорил старый барон. Он убеждал воздержаться от битвы, предупреждал о кровавых потерях. Он сумел охладить многие горячие головы, и мою, в том числе, но только не своего сына.
Юноша стал возражать отцу. Они заспорили громко и гневно, не стесняясь окружающих, и, не успели мы опомнится, как вспыхнула ссора.
Трудно видеть, как несогласие и нежелание уступить приводят к разрыву между близкими людьми. Знал бы я тогда, что такой же черный день ждет и меня. Но ты был мал, и Эсса умела укрощать мою вспыльчивость.
Ни старый, ни юный барон не сумели убедить друг друга, и юноша выбежал вон, хлопнув дверью. Несколько его сторонников из молодежи ушли с ним. Но прежде, чем выйти, он повернулся к пленному звергу и воскликнул: "Не знаю, что решите вы, господа рыцари, но если вы согласитесь заключить этот позорный договор со звергами, значит, вы просто - трусы! Я буду драться со звергами всегда, где бы не встретил их! Запомни это!" Последние его слова относились непосредственно к пленнику, и он внезапно ответил на человеческом языке: "Запомню!" Их взгляды скрестились, ни один не отвел глаз, и не ясно было, кто кого ненавидит больше - чудовище ли человека, человек ли чудовище.
Юны барон ушел. Его отец проводил его долгим взглядом, и смятение читалось на его лице. Я подошел к нему, я услышал, как он шепчет: "Не вышло... Неужели не вышло..." Этот шепот слышал только я, но так и не понял, что он означал.
А отношения между старым и молодым бароном дали глубокую трещину. Они по-прежнему жили под одной крышей, но словно случайные соседи, а не отец и сын.
Я умолял барона помириться и простить. Все ведь сложилось удачно, и правота барона казалась очевидной - зверги забрали выкуп и ушли от стен города. Вновь воцарился мир, но не было мира в семье барона.
Юный барон тал печальным и рассеянным, теперь вопросительное выражение больше не сходило с его лица, а его отец ходил подобно выходцу с того света.
Многие пытались их помирить, но немало находилось и таких, что наслаждались их ссорой. Юноша нажил себе достаточно врагов, обозвав благородное рыцарство трусами. Истинное благородство умеет прощать юношескую горячность, каюсь, сын, я тогда тоже не простил, как долго потом не мог простить и тебя.
Я жаждал примирения для старого барона. Мне хотелось, чтобы в его доме был покой, о юноше, о его переживаниях я не думал. А между тем, самого малого пустяка оказалось достаточно, чтобы раздор перерос в полный разрыв. И пустяком этим оказалась моя книга.
Я дописал ее как раз в те дни и принес барону, чтобы услышать его мнение, Он очень хвалил, зачитывал вслух наиболее удачные отрывки, и я гордился его восхищением. "Книга, - сказал мне барон, - создана на многие века, чтобы наставлять на путь истинный юные умы. Жаль, что мой сын вырос, не прочитав это достойное творение. Он был бы иным".
"Счастье мое, отец, что вы не могли заставить меня прочесть эту книгу. Каждое второе слово в ней - ложь", - прозвучал от дверей голос юного барона. Мы не слышали, как он вошел, и я растерялся. А барон разгневался. "Если ты намерен открывать рот лишь для того, чтобы оскорблять меня и моих гостей, то уж лучше бы ты родился немым!" - вскричал он.
Не те ли слова сказал я тебе однажды в припадке ярости? И с той поры ты молчишь...
Молчал и юный барон. Словно ясеневый лист, без времени упавший на землю, тихо всколыхнув траву - так стоял юноша, слушая отца. Тогда я не испытывал к нему жалости, тогда я был обижен за свою книгу.
Теперь я смотрю не нее и думаю: "Он был прав". Но сколько мне пришлось пережить, чтобы понять это. Все порываюсь бросить ее в камин, но рука не поднимается. Что останется мне тогда? Ведь ты уже не со мной.
Юный барон ушел из дома и поселился у своего друга, но не скажу я что наш градоправитель был в восторге от подобной дружбы своего племянника. Многие стали косо посматривать в сторону "приютившего бунтаря и нахала".
Нет, мой сын, я не призываю тебя к всепрощению. Есть многое, что простить было бы недостойно звания человека. Но к сочувствию и пониманию я хочу призвать тебя. Нельзя осуждать, не поняв. И сейчас я не осуждаю ни тебя, ни сына барона, ни кого-либо из твоих друзей, в ответ же прошу - не осуждай нас.
Да, градоправитель мог бы терпеливее отнестись к дружбе своего племянника и юного барона, но не забудь о том, как зависим мы от чужих мнений. Не всем дано жить независимыми и свободными от страха показаться странным или смешным в глазах людей. Сачстлив тот, кто способен пройти по улице, не оглядываясь. Человек слаб, не осуждай нашего градоправителя, он не выдержал, но много ли нашлось бы таких, кто вынес каждодневные косые взгляды? Он достаточно наказан, как и все мы.
Мы наказаны одиночеством. Одинокие старики в умирающих пустых домах. Вы уходите, возвращаетесь ненадолго, но все реже и реже, а некоторые уже никогда. Что с вами происходит? Где вы скитаетесь, чем заняты? Я ничего не знаю о тебе, верю, что мой сын не совершит ничего, за что краснел бы его отец, но по-прежнему ничего не знаю. Горькое одиночество старика. Не кара ли это за попытку людей отъединиться от мира за каменными стенами города?
Все чаще я думаю - укрывшись за крепостной стеной, не слишком ли привыкли мы к покою, не заменил ли нам покой понятие добра, а беспокойство не стало ли символом зла? Не привыкли ли мы, подобно черепахе, прятаться в панцирь при малейшем неудобстве? А вы восстали против нас.
Иначе чем объяснить то, что происходит сейчас в городе? Ведь не могли вы все - дети и юноши, прелестные девушки и храбрые юнцы, зрелые воины и совсем наивные младенцы - не могли вы все уйти из города только из-за того бродяги?
Впрочем, ты ведь даже не можешь этого помнить.
Бродяга и его спутники спасли жизнь нескольких упрямых юнцов, ушедших из города вместе с юным бароном, когда он не смог больше жить в доме градоправителя. Глупые юнцы, которых поджидали в лесу затаившие злобу зверги, что было бы с ними, не появись неизвестно откуда эти непонятные люди? Но им повезло, и многие дома, но не дом барона, к сожалению, рады были распахнуть двери перед человеком, решившим проводить их до города.
Почему не поспешил я поговорить с ним? По сей день проклинаю себя за спесь и чванство. Я прикинулся страшно занятым даже перед Эссой, но зачем лгать? Я не хотел его видеть.
Я не хотел видеть того, кто одним своим появлением вычеркивал половину моей книги, ведь он пришел из леса. Я не хотел видеть того, о ком лгал, ведь сам уже чувствовал свою ложь, и стыдно мне было в ней признаться. Я не хотел видеть того, кто не спорил и не ругал, а, как мне передали, лишь посмеялся над моей книгой.
Я видел, как повеселел и оживился юный барон, обретя нового друга, я видел, насколько мрачнее и угрюмее стал старый барон. Сейчас я думаю, наверное, иначе быть не могло. Но тогда мне казалось - этот бродяга нарочно углубляет пропасть между старым и юным бароном. Поэтому тоже я не хотел его видеть.
До сих пор не могу понять, что случилось? Что за нужда была обвинять этого человека в колдовстве? Что за вздорные слухи ходили о странном поединке между ним и бароном? Говорили, он убил себя сам. Почему? Жизнелюбие и неутолимая страсть к жизни - вот что читалось даже на лице умершего. Почему с его смертью стал рушиться наш привычный мир?
Сперва ушел юный барон и его друзья, забрав с собой тело мертвеца. А потом стали уходить многие и многие. Но ведь ты и твои ровесники были слишком малы, когда все случилось. Почему же ушли вы? Почему продолжают покидать город люди уже не только юные, но и многие из старших? Только мы, старики, остаемся среди мертвых стен. Только такие, как я да старый барон, цепляются за прежнюю жизнь, но, боюсь, скоро не станет и старого барона. Он окончательно сойдет с ума или погибнет в лесу.
Посмотри, что за человек там, на дороге? Не он ли?
Да это он. Опять едет в лес, значит, ночь будет безлунной. Но куда же ты?
- Прощай.
- Что ты сказал? Сын. Погоди. Сколько тяжких дней молчания, но неужели у тебя нет для меня другого слова? Почему "прощай", неужели...
- Да, мы больше не увидимся. Поэтому я и говорю с тобой. Я ухожу навсегда. Отец, у меня нет других слов, они выкипели со слезами холодных ночей на чужбине. Не сердись на меня, обратной дороги нет. Может, не все должно быть так, как оно есть, но и так, как было, быть больше не может. А барон... Нет, ни к чему тебе... Прости меня. Прощай.
Отец мой, отец, как прав ты порой бываешь. Вот я уезжаю, и мысленно говорю с тобой, спорю или соглашаюсь, смеюсь или негодую, но стоит увидеться, и словно ком встает у меня в горле. Я ничего не могу тебе сказать.
Я тоже изменился. Теперь я уже не смогу повысить на тебя голос или швырнуть на пол дедовский меч. Мне трудно спорить с тобой, и я молчу. Слишком многого я не понимаю сам.
Я знаю только одно, жить, как ты, я не буду никогда. И дело тут не во времени или привычках. Вы погрязли в спокойствии, как в болоте. От покоя до равнодушия - один шаг. А если так же будет везде? Представь - сотни тысяч людей, равнодушных ко всему, кроме собственного благополучия. Они уничтожат сами себя.
А вы, разве вы уже не уничтожили сами себя? Чем еще объяснить ваше желание любой ценой, даже ценой собственной жизни, сохранить каменную стену, которая никому не нужна?
Ты и по сей день веришь барону. Ты - умудренный жизнью и опытом прожитых лет - как наивен ты порой бываешь, я, действительно, не могу удержать горькой улыбки. Ты рассказываешь о бароне, и даже самый непосвященный из слушателей начинает ощущать, как отвратителен этот человек. А ты пытаешься его оправдывать. Неужели не видишь того, что он сотворил или хотел сотворить, не понимаешь, чему пытался научить. Живи, как привык. Верь, во что верили до тебя. Не спорь, будешь всеми любим. Не тронь, не тронут тебя. Не познай, будешь спокоен.
Город, ваш город. Город-мертвец, каменными руками впившийся в землю. Каких чудовищ способен породить он в недрах своих, какие глубокие корни пустить в сердца. Ведь любой хочет иметь свой дом.
А лес? Непонятный вам и тем страшный...
А впрочем, живите в своем городе, живите живые среди мертвого, добровольно выбравшие этот склеп, живите, как хотите... Только барону нельзя это позволить. Он уже ищет дорожки из города, нашаривает новые пути и убивает все, к чему прикасается.
Кто он, старый барон? Ты не знаешь, и я не знаю. Никто не знает, откуда он пришел, а может, ниоткуда и не приходил. Сколько гнусных тайн хранят подвалы города. Но кто бы и откуда бы он ни был, он должен исчезнуть. Для этого я и приехал. Хорошо, что успел повидаться с тобой, отец. Знал бы ты, какое оружие приобрел против барона, купив это ожерелье. Недаром он так хотел заполучить его.
Скоро мы встретимся. Безлунная ночь в чащобе у города - так велит древнее заклинание... И ничего не исправить... А как хочется пожить еще немного! Но ты купил ожерелье, и тем подписал приговор - мне и ему.
Чу! Не копыта ли стучат впереди по дороге? Ну, что ж, старый оборотень, вот и настал наш час. Ты меня учуял уже наверняка, желтоглазый паук - сын подземелья и воспитанник тьмы. Спешишь навстречу и подвываешь от страха и нетерпения. Я не боюсь тебя. Вперед!
Прощай, отец!
В полном мраке, на глухой лесной дороге налетели друг на друга два коня, ударившись мощными корпусами, спутав сбрую. Взметнулись в воздухе клинки, но тот всадник, что старше, видел в темноте, он бил без промаха. Лезвие его меча устремилось прямо к шее юноши. Внезапно оно зацепилось за серебряные кольца ожерелья и застряло, напрасно его владелец дергал рукой. Глухо свистнул другой клинок, и кровь залила дорогу, но в этот момент ожерелье порвалось, уступая холодной стали, бесшумно скользнуло вниз в кровавой струе.
Тихий свет заливал землю.
Двое лежали на дороге, над ними топтались кони, и не понятно было - тучу ли унесло с небосклона, или затеплилась в небе маленькая и слабая пока еще первая звезда.