- У меня золотой мальчик, - говорила Таисия Григорьевна. - Золотой!
Таисия Григорьевна работала товароведом в горторге - обеспеченной, в общем, была женщиной. Это сейчас товаровед, кроме зарплаты да премиальных, ни черта не имеет, а в прежние времена - очень даже икорная была должность. Икорная - в смысле, что не только на хлеб с маслом, а и на икру вполне хватало.
Муж Таисии Григорьевны служил партийным чиновником - тоже непоследний человек в городе. Но были чины и повыше. И угораздило его связаться с секретаршей одного из самых высоких - страшно даже и сказать, которого. В общем, партбилет отобрали, должности лишили, а для острастки отправили куда-то за Урал - на стыдное понижение. До Урала однако бывший партиец не доехал - сгинул где-то по дороге. Всяко люди говорили: кто - что деньги большие в портмоне вез да попал на глаза лихим разбойникам, кто - что у проводницы прижился, только больше вестей от мужа Таисия Григорьевна не получала.
Она, конечно, за мужем не поехала - это ж полной дурой надо быть, чтобы такую должность, трехкомнатную в центре и разными способами раздобытые связи бросить. А Таисия Григорьевна дурой никогда не была.
Тем более подрастал сыночек, кровиночка: беленький, лупоглазенький, мамкина отрада. Куда ж его - за Урал-то? Ему, родненькому, другая судьба уготована: институт столичный, карьера, должности, а уж о прочем мамка позаботится.
И позаботилась. К окончанию школы (не с отличием, конечно, - не все учителя выгоду свою понимают - но вполне прилично) подарила Таисия Григорьевна сыночку Ленечке новенькую "Волгу". Ленечка скуксился: "Зачем мне этот членовоз? Ты б лучше "восьмерку" достала!". Но с "Жигулями" были сложности, и пришлось ему пару месяцев на "Волге" покататься.
Пока Ленечка катался, Таисия Григорьевна устроила его в самый престижный столичный институт. Чего ей это стоило, никому и никогда не рассказывала - даже закадычной подружке Зинке, фасовщице местного мясокомбината, а прежде - всегдашней соседке Таисии Григорьевны по парте.
В общагу поехал Ленечка уже на "Жигулях", с полным багажником снеди в заграничных упаковках, с десятью (на всякий случай) комплектами дорогого белья и с мамкиными слезами на прощание - первый раз отпускала она кровиночку так надолго.
Неделя - на выходные мальчик должен был возвращаться - тянулась, как старая электричка по ржавым рельсам. Таисия Григорьевна даже не обратила внимания на дефицитные финские костюмы, пришедшие в торг крохотной партией для закрытой продажи. Спохватилась только через месяц, а поздно - разошлись костюмы с обычной скоростью. Пришлось самой ехать в главк, задабривать секретаршу Главного - дебелую Марью и переплачивать значительно. Но вышло даже и лучше - костюм ей достался не синий, как те, что ушли из-под носа, а жемчужно-серый с переливами. Выглядела в нем Таисия Григорьевна на зависть молодо и совсем по-нездешнему элегантно.
В субботу вернулся из столицы Ленечка - показалось, похудевший и осунувшийся. Много матери не рассказывал, только сетовал, что в общаге поселен с тремя полными дебилами с третьего курса, которые играют круглые сутки в преферанс, водят отвязных девок и выгоняют его по ночам в читалку.
Таисия Григорьевна пришла в ужас. Она немедленно позвонила бывшей однокурснице из "Плешки" и выяснила, где и как можно быстро снять квартиру. Во что обойдется проживание, она тоже узнала, но особой роли это не играло - не было такой суммы, которую не отдала бы Таисия Григорьевна ради спокойствия своего мальчика.
Через пару дней Ленечка съехал из общаги в небольшую квартирку неподалеку от института и больше никогда не вспоминал своих буйных соседей.
Учился сынок неважно - чуть не каждый экзамен он благополучно заваливал, и Таисии Григорьевне приходилось ехать в столицу, разыскивать в шумной сессионной толчее преподавателей и устраивать Ленечкины дела. Очень скоро отпала необходимость и в этих визитах: профессорско-преподавательский состав, прознав о фантастических возможностях Таисии Григорьевны, стал вызывать Ленечку на экзаменах последним, чтобы, оставшись наедине с ним в аудитории, получить желанный презент и выставить в зачетке удобную оценку. Деньгами брали редко - в стране в те времена было достаточно дефицита, чтобы удовлетворить любую кафедру.
Пока сынок обзаводился высшим образованием, Таисия Григорьевна вступила от его имени в кооператив, и вместе с дипломом Ленечка получил ключи от новенькой "двушки" в центре, полностью обставленной, с телефоном и двумя балконами. Мать устроила его на престижную, непыльную, с хорошим окладом работу и наконец перевела дух.
Она, конечно, скучала по своей кровиночке, особенно долгими зимними вечерами, но, как женщина весьма не глупая, понимала, что сынок - уже давно не мальчик, а молодой интересный мужчина да к тому же - завидный жених. Пора было Ленечке устраивать личную жизнь, а с маменькой под боком это довольно сложно сделать.
И он устраивал. Самые-самые девушки - а городок их небольшой, все барышни (особенно которые на выданье) на виду - вились вокруг Ленечки хороводом. Блондинки, брюнетки и других непонятных мастей красавицы готовы были на все - лишь бы заполучить штамп в паспорте с его фамилией. В экстренных случаях вмешивалась Таисия Григорьевна - договаривалась с родителями барышень, оплачивала аборты, откупалась дорогими подарками.
Ленечка наслаждался жизнью - ни в чем себе не отказывая, ни на что не оглядываясь. Если не хватало на развлечения солидного оклада, шел к матери - она финансировала своего мальчика щедро и с удовольствием. И лишних вопросов не задавала - молодой, ему и жить на полную катушку.
Бывало, правда, приходил Ленечка каким-то тормознутым, бледным, с лихорадочным блеском в глазах. Тогда Таисия Григорьевна озабоченно щупала его лоб, напихивала в карманы импортных лекарств и причитала, что здоровье надо беречь смолоду. Он вяло отталкивал материны руки, старался поскорее взять деньги и уйти.
Всерьез озаботилась она Ленечкиным здоровьем, когда узнала нечаянно, что тот вторую неделю не показывается на работе. А ведь вчера только был - да, бледненький, но не сказал, что на больничном, взял, по обыкновению, деньги и быстро ушел. Таисия Григорьевна позвонила сыну - трубку никто не брал. Не размышляя более, она собрала кой-какие вкусности - а вдруг мальчик голоден? - и отправилась к Ленечке.
Прихватила в кухне пакет с мусором - выбросить по дороге. Закрыла дверь на оба замка, вызвала лифт, открыла железную пасть мусоропровода и застыла: в грязной его коробке валялись дорогие импортные лекарства, заботливо засунутые вчера ее собственными руками в карман Ленечкиной куртки. "Да что же это?" - растерянно подумала Таисия Григорьевна. Выйдя из прострации, она ринулась к лестнице, забыв о поджидающем лифте.
Пробежав три квартала, перешла на быстрый шаг и обнаружила в руке мешок с мусором, так и не выброшенный в мусоропровод. Запихнув мешок в ближайшую урну, Таисия Григорьевна побежала дальше, мучимая отдышкой и страшной неизвестностью.
На звонок никто за Ленечкиной дверью не отреагировал, и она быстренько поблагодарила свою предусмотрительность: один комплект ключей от сыночкиной квартиры Таисия Григорьевна еще тогда оставила себе - на всякий случай.
Лихорадочно перебирая ключи, с трудом попадая в замочные скважины, через несколько казавшихся бесконечными минут она наконец открыла дверь. Запах, вывалившийся ей навстречу, перехватил дыхание: в нос ударил спертый воздух давно не проветриваемого помещения, насыщенный чем-то кислым или тухлым, сыростью, плесенью и еще какой-то душной дрянью. Оправившись от первой волны вони, дыша мелкими, короткими глотками, Таисия Григорьевна прошла в комнату.
Она даже оглянулась - туда ли попала? Потому что квартира, в которой она очутилась, даже приблизительно не напоминала аккуратное Ленечкино гнездышко: ободранные висящие неряшливыми лоскутами на стенах, обои, пустой крючок на потолке вместо дефицитной люстры чешского стекла, голые, кое-где заклеенные газетами окна. Мебели не было - в углу валялся грязный, в нескольких местах разодранный с торчащими из дыр клоками нечистой ваты матрас. Рядом стояла устрашающего вида электроплитка с перекрученным, обгоревшим шнуром.
На матрасе, подтянув к самому подбородку худые ноги, лежал Ленечка. То ли спал, то ли просто дремал - Таисия Григорьевна не определила. Сынок болезненно дергался и постанывал, морщась при каждом движении. По лицу его - бледному, с синюшными мешками под глазами - ползли липкие дорожки пота, волосы безобразной мокрой аппликацией приклеились к щекам, ко лбу, к шее.
"Господи, сыночка..." - запричитала Таисия Григорьевна и кинулась к телефону - вызывать врача. Но аппарат молчал. "Не работает... Да что ж это?" - она растеряно застыла посреди комнаты.
"Ленчик! - раздался из прихожей визгливый женский голос. - Ты здесь, Ленчик?" В комнату ввалилась весьма сомнительного вида девица в каком-то подобии платья, с синяком под правым глазом и грязными растрепанными волосами. "Ой... - девица увидела Таисию Григорьевну и остановилась, с трудом пытаясь удержать равновесие. - Ой... Тась Григорь..." - она так и не смогла справиться с языком и выговорить отчество. Что-то знакомое мелькнуло в изрядно помятой физиономии. "Катя?" - неуверенно предположила мать. "Ага..." - ответила, как-то даже стушевавшись, девица.
Катя была одной из тех барышень, кого сначала приголубил, а потом отверг Ленечка. Таисия Григорьевна уже не помнила, что конкретно с ней приключилось: пришлось ли делать аборт или какие еще неприятности, но Катя ей нравилась: из хорошей семьи, воспитана, образована, и было тогда очень досадно, что сынок так неосмотрительно отказался от такой славной девочки.
Теперь, разглядывая существо, в которое превратилась благополучная прежде Катюша, Таисия Григорьевна вдруг поняла, что это не последнее потрясение сегодня и что ждет ее еще нечто невообразимо ужасное, чему даже ее стойкий организм не умеет сопротивляться. Ей вдруг сделалось нехорошо: в глазах потемнело, руки и ноги враз застыли, как на лютом морозе, а под левую лопатку вонзилась острая раскаленная спица. Таисия Григорьевна ойкнула и неловко рухнула на пол. Она не слышала, как заверещала на весь подъезд Катя, не видела, как приехала "скорая", не почувствовала, как ее отяжелевшее тело погрузили в машину, как рядом - прямо на полу - положили Ленечку и как ехали под тревожный рев сирены через весь город - на красный свет и по встречной.
***
Похоронили их вместе и даже в один день. За гробами шла немногочисленная процессия, состоящая в основном из соседских Таисии Григорьевне старушек. Товарки из торга ограничились жиденьким веночком, а люди нужные оказались очень заняты.
Старушки тихонько выли, как в таких грустных случаях полагается, и обсуждали шепотом предстоящие поминки. Искренне плакала только Зинка - давно уж Зинаида Петровна. Она плохо представляла, как теперь - без Таськи - будут проходить ее скучные вечера и к кому теперь обращаться, если вдруг что.
Зинаида Петровна шла, опираясь на руку какой-то оборванной нечесаной девицы, невесть как оказавшейся рядом, и все рассказывала ей свою с Таськой жизнь:
- Золотая была женщина. Просто золотая! Сыночка одна подняла. Вырастила, в институте выучила, на работу пристроила. Такой хороший был мальчик... Наркота сгубила... Господи! И где нашел-то он эту отраву?! Ведь все потерял: машину продал, квартиру, мебель всю... А Таська так и не узнала... И слава Богу. Всю душу она в Ленечку-то вложила! Какой умненький был, красивый... Узнала бы ту сволочь, что мальчика нашего на иглу посадила, голыми руками порвала бы!
Зинаида Петровна бессвязно изливала свое горе нечаянной слушательнице до самого кладбища - там девица отошла к ограде, а как закапывать стали, и вовсе пропала.
***
- За все вам! За сыночка моего нерожденного... За мамину инвалидность... За папин инсульт... За иглу эту сволочную... За все! - закричала отчаянно Катя оставленному за спиной погосту.
По щекам катились неудержимые, мучительные слезы, и было ей страшно и горько, и не становилось легче оттого, что вот теперь все по справедливости. А изнутри рвалась горячая острая боль, и выдержать это не было никакой возможности.
Она опустилась на колени прямо у кладбищенских ворот - попала худыми косточками в мутную, грязную лужу, но даже не заметила этого - и, закрыв ладонями мокрое лицо, прошептала:
На заказ писано. Пусть висит.