Колунов Константин Владимирович. Театр заложников

Колунов Константин Владимирович : другие произведения.

Театр заложников

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Оставить комментарий © Copyright Колунов Константин Владимирович (dok77.77@mail.ru) Размещен: 21/01/2007, изменен: 17/02/2009. 86k. Статистика. Пьеса; сценарий: Драматургия драматургия		Ваша оценка:

Посвящается всем пострадавшим от

террористического акта на Дубровке

в октябре 2002 года

Театр заложников

(Драма)

Действующие лица:

Дементьев Сергей - русский генерал, командующий одной из вооруженных частей в Чеченской республике

Корнилов Алексей - адъютант генерала Дементьева

Закаев Аслан - чеченский генерал, командующий одной из крупных банд-формирований в Чеченской республике

Заложники		Осокин Михаил - студент IV курса медицинской академии Ермолаев Олег - студент IV курса медицинской академии, друг Осокина Дементьева Ольга - дочь генерала Дементьева Потапов Коля - 12-летний мальчик, сын актера Потапова Арсеньева Светлана Ивановна Арсеньев Игорь Николаевич интеллигентная супружеская пара, по возрасту оба приближаются к 60 годам Степанов Владимир Петрович - преподаватель философии Свиридова Анна Михайловна - молодая женщина, 28 лет Свиридова Галина Васильевна - ее мать, 50-53 года Карпович Виталий - один из рабочих сцены, страдает эпилепсией, напоминает юродивого
Террористы		Суламбек - главарь террористов 1-й террорист 2-й террорист 3-й террорист основные помощники Суламбека 1-я женщина-смертница - родная сестра Суламбека 2-я женщина-смертница Тени шахидок Голоса террористов (1-й голос и 2-й голос)

Русские солдаты (1-й солдат, 2-й солдат, 3-й солдат)

Голос за сценой

(Действие происходит на территории Чеченской республики

и в одном из театров города Москвы)

Пролог

Площадка где-то в чеченских горах.

Дементьев: Алексей, сколько времени?

Корнилов: Девять ноль-ноль.

Дементьев: Где же наш чеченский "друг"?

Корнилов: Молиться наверное.

Дементьев: Наверное... Что за народ такой: пол дня молятся, потом пол дня людей режут? Куда только их Аллах смотрит... Алексей, а все-таки красиво здесь в горах, красиво. Помнишь? (напевает):

... Лучше гор могут быть только горы,

На которых еще не бывал...

Корнилов: Ничего, доберемся и туда, на вертолетах.

Дементьев: Ага, только начнем, как сразу же звоночек из Москвы: "... Высшее командование считает нецелесообразным продолжение операции...", - и опять вниз. Эх, моя бы воля, так я бы за месяц от гор ничего не оставил. Да знаю: нельзя, нельзя.

(Появляется Закаев)

А вот и Аслан. Иди, Алексей, без тебя поговорим.

(Обращается к Закаеву)

Здравствуй, Аслан.

Закаев (холодно): Здравствуй.

Дементьев: Что за разговор у тебя ко мне? Да ты, я вижу, чем-то серьезно недоволен. Что, опять мои бойцы какого-нибудь важного человека застрелили или снайпершу какую-нибудь обесчестили? А?

Закаев: Сергей, у тебя в Москве есть дочь.

Дементьев: Да, есть. Но ведь и ты не без наследника. А может породниться хочешь?

Закаев: Моего сына вчера убили твои уроды.

Дементьев: С чего ты решил что не твои боевики?

(Закаев достает нож)

Закаев: Здесь на рукоятке написано: "Котову от однополчан". Твоего Котова только слепые и глухие не знают.

Дементьев: Интересно, мне еще не докладывали. Но поверь, Аслан, никаких спецопераций я не проводил, и, тем более, я не давал приказа уничтожить твоего сына.

Закаев: Вы, русские - очень странные люди. Вы лжете даже тогда, когда ваша вина очевидна. Вы до последнего изворачиваетесь, пытаясь оправдаться, вместо того, что бы смело смотреть в глаза. Аллах всё видит. Я не Аллах, но не надо из меня делать дурака! Вчера в дом моего сына ворвались твои бойцы. Исмаил даже не успел встать, как его уже резали этим ножом. Потом в комнате, где убили моего сына, взорвали гранату. Но Аллах сохранил нож, чтобы я узнал убийцу своего сына и человека, который приказал его убить. Зря ты это сделал, Сергей. Твоя дочь умрёт, как умер мой сын. И ещё много русских матерей и отцов будут плакать по своим детям.

Дементьев: Аслан, не грози. Я на войне также как и ты, по приказу. Но я пришел сюда уничтожать бандитов, террористов, а не детей. Я еще раз повторяю: мне не нужна была жизнь твоего сына. А что касается моей дочери, то она слишком далеко. И не стоит ее впутывать в наши дела.

Закаев: Для отца, у которого отняли сына, нет расстояний. Я тебя предупредил, Сергей. Ты начал семейную войну. Ты боишься сказать правду. Не говори! Придет время, и ты пожалеешь о многом и о многих. Ты не офицер, ты шакал. И с сегодняшнего дня я буду вести охоту на весь твой выводок.

Дементьев: Смотри, Аслан, я ведь на самом деле могу Котова к тебе прислать.

Закаев: Я с ним встречусь без тебя. Всё.

(Уходит)

Дементьев: Вот человек! Да какой он человек - чёрт с автоматом, причем бестолковый. Ему одно говоришь, а он всё свое твердит. А Оленьку надо куда-нибудь спрятать. Алексей! Соедини меня с Москвой.

Корнилов: Товарищ генерал, вот, Закаев просил вам передать.

(Передает нож, лезвие которого в запекшийся крови)

Дементьев: Дикари! Как были ими триста лет назад, так и остались.

(Обращаясь к Корнилову)

Отдашь Котову и спросишь, как его нож оказался у них, потом доложишь.

Корнилов: Слушаюсь.

Дементьев: Слушайся, слушайся. (тихо) Оля, Оля, сохрани тебя Господь.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

Москва. Один из театров. Первые сутки после захвата заложников.

Сцена 1

На сцене темно. Слышны шум, беготня, крики, выстрелы. Включается свет. Некоторое подобие зрительного зала, где находятся девять человек, сидящих на расстоянии друг от друга. Но, тем не менее, они слышат друг друга и могут разговаривать, не повышая голоса.

Осокин: Олег, я не понял: это всё спектакль?

Ермолаев: Ты выстрелы слышал?

Осокин: Слышал.

Ермолаев: Это был салют. И, по всей видимости, для кого-нибудь последний.

Дементьева: Молодой человек, вы серьезно?

Ермолаев: Я шучу, а вот люди в масках и с автоматами настроены серьезно.

Дементьева: Вы полагаете это - террористы?

Ермолаев: Нет, это "спецназ" день милиции празднует. Девушка, вы меня удивляете. Или, простите, вы всю жизнь в Швейцарии прожили на берегу Женевского озера, и в вашем поместье не было телевизора и газет?

Дементьева: Нет, я москвичка.

Ермолаев: А раз вы москвичка, то должны отличать боевиков от артистов и милиционеров.

Философ (Степанов): Молодые люди, вы извините, что я вмешиваюсь, но ситуация действительно не простая. Лично меня один из этих вооруженных господ уже ударил прикладом, когда я поинтересовался причиной происходящего.

Свиридова (старшая): Нас с дочерью не били, но очень грубо с нами разговаривали. Заставили из ложи пересесть сюда, приказали молчать. Кошмар какой-то! Дикость!

Арсеньев: А вы знаете господа, ведь многих зрителей отпустили.

(Все оборачиваются к нему)

Мы с супругой, пока нас не пересадили сюда, находились в последнем ряду и наблюдали события, так сказать, ab ovo, то есть с нуля. Началось все с того, что несколько людей в камуфляже вбежало на сцену...

Свиридова (старшая): Ясно, ясно, вы по делу говорите.

Ермолаев (ехидно): Сцена видна не только из последнего ряда.

Арсеньев: Понимаю вашу иронию. Так вот, их сообщники встали в проходах между рядами. Они общались с кем-то по рациям. Потом, вероятно их главных приказал начать проверку документов.

Свиридова (старшая): Лично у нас не проверяли.

Осокин: И у нас.

Философ: А у меня проверяли.

Арсеньев (продолжает): После чего всех иностранцев, выходцев с Кавказа отпустили. Рядом с нами, например, ребята из Армении сидели. Детей тоже проводили из зала. Правда, там, кажется, мальчик сидит, да?

(Публика оглядывается)

Ермолаев: Точно, пацан. Слышишь, малой, я тебя почему оставили?

Потапов Коля: У меня папа-артист. Они всех артистов по списку проверяли, а моего папы не было, он убежал, наверное. И тогда они приказали мне вернуться в зал, пока отца не найдут.

Ермолаев: Вот суки.

Философ: Ты не бойся, мальчик. Как тебя зовут?

Потапов Коля: Николай.

Философ: Коленька, они тебя скоро отпустят, как и других детей.

Потапов Коля: Я за папу боюсь. Они его расстреляют, если найдут. Они уже трех человек убили.

Свиридова (старшая) (Как бы пытаясь спрятать дочь): Коля, ты что такое говоришь! Убивать людей почти в центре Москвы - это абсурд, этого не может быть. (Обращаясь к дочери) Аня, Анечка, девочка моя, я договорюсь с ними, они тебя не тронут, в крайнем случае мы заплатим им. Мы позвоним отцу, и он привезет им деньги. Они, наверняка, согласятся их взять.

Свиридова (дочь): Мама, не устраивай истерик. Еще ничего не известно, мальчик мог напутать.

Потапов Коля (со злобой): Ничего я не напутал. Они поставили их на колени и выстрелили каждому в затылок. Я все видел. Я не маленький. Мне двенадцать лет.

Арсеньев (к жене): Какой ужас, Света, на глазах у ребенка совершать убийство... Боже, боже, я чувствовал. Целый день у меня из рук все валилось, я галстук не мог завязать... На старости лет пойти в театр на совершенно глупое представление! Тебя за собой потащил. Абсурд! Маразм!

Арсеньева: Игорь, пожалуйста, успокойся. У тебя слабое сердце. Возьми-ка таблеточку.

Арсеньев: Не надо.

Арсеньева: Надо, обязательно надо.

Философ: Вы знаете, а все происходящее не такой уж и абсурд. Статистика, как известно, складывается из цифр, а за цифрами стоят судьбы живых людей. Вот, и мы стали статистикой.

Ермолаев: Хм, пока не стали.

Философ (продолжает): Если в стране происходят серьезные изменения, то рано или поздно они коснутся любого. - Это глупо отрицать. Другое дело, как коснуться; какие будут последствия; как всё это пережить; в конце-концов, как выжить?

Свиридова (старшая) (к философу): Эй, вы, не знаю как вас там, товарищ, господин, перестаньте. Прошу вас: перестаньте. Какая статистика, когда у моей дочери двухлетний ребенок?! И мне, извините, не девяносто лет. Вам всё равно. Я по вашему лицу вижу - вы пьяница и рассуждения у вас такие же. Конечно, вам терять нечего. Небось, жены даже нет.

Философ: Нет.

Свиридова (старшая): Ну, что я говорила. Умник.

Ермолаев: А он прав. Хорошо многие устроились: бизнес, денежки водятся, отдыхать ездят по несколько раз в год. А другие под развалинами своих же домов лежат расплющенными. Мы с Михаилом учимся в медицинской академии, нас привлекали к разбору завалов после взрывов жилых домов, и мы видели, как сейчас говорят, "лицо" терроризма.

Осокин: Олег, перестань, не заводись. Ты соображай немного, где мы находимся и в каком положении.

Ермолаев: В интересном.

Осокин: Да, в интересном.

Дементьева: Извините, в самом деле, наверное, не стоит сейчас спорить. Я молчала всё это время, слушала вас, и мне кажется - вы ненормальные. Сейчас кто-нибудь из бандитов взорвет здесь гранату, бомбу, и от зала ничего не останется. Надо подумать, как спастись. А если нас будут здесь держать, то, наверняка, не один день. Где еду, воду брать? Потом, существуют и другие потребности.

Ермолаев: Ага. Я вот, например, уже час мечтаю о сортире.

Осокин: Олег, пожалуйста, по деликатнее. Тут женщины, ребенок.

Ермолаев: А женщинам и детям по-твоему сортир не нужен? Он, друг, всем нужен. Ты физиологию и анатомию изучал, она у всех одинакова.

Потапов Коля: Они сказали, что устроят туалет в оркестровой яме.

Ермолаев: Вот, молодец, Николай, рациональное предложение. В разных бывал отхожих местах, но в оркестровой яме еще не приходилось...

Осокин: Олег, не уточняй, все тебя поняли.

(Появляются шахидки в виде теней, которые встают по бокам и сзади имитированного зрительного зала)

Арсеньев (оглядываясь): Всё, Света, дождались. Теперь даже поговорить не дадут. А может быть еще и начнут пытать.

Арсеньева: Господи, Игорь, твое воображение тебя погубит. Они просто так встали, для порядка.

Свиридова (старшая): Аня, думай об Илюше. Бог спасет тебя ради него.

Философ: Прямо-таки почетный караул. Никогда бы не поверил в такое, если бы сам не увидел. Интересно.

Ермолаев: Угу, очень интересно. Особенно тем, кто потом будет газеты читать: такого-то числа, такого-то года в театре города Москвы произошел теракт, беспрецедентный по своей наглости и жестокости. Дальше в том же духе. А в конце - список жертв и адрес, куда обращаться родственникам для опознания тел своих близких и получения бренных останков.

Дементьева: Олег, я из разговора узнала ваше имя, помолчите немного. Не будите лихо, пока оно тихо. Ведите себя достойно и не паясничайте. Если бы (опять-таки из разговора) я не знала, что вы медик, то я посчитала бы вас клоуном.

Ермолаев: А так оно и есть. Медицина - такой же цирк, даже смешнее.

(На Ермолаева все смотрят укоризненно)

Молчу, молчу.

Сцена 2

Один из рабочих сцены пытается спрятаться от террористов за кулисами.

Карпович: (сидит на корточках, прислонившись к какой-то железке) Это террористы, это точно террористы. Они хотят взорвать театр. Гады, проклятые гады! Как они здесь оказались?! Несколько десятков вооруженных людей свободно прошли через всю милицию в Москве. И ведь никто, никто, наверное, у них даже документов не спросил. А у мен каждая сволочь спрашивает, как будто на лице написано большими печатными буквами: "Не москвич". Ой-ё-ё, влип, основательно влип. Сейчас сунутся сюда - план здания у них, я думаю, есть - и хана мне, крышка. Скажут: зачем прятался, почему не вышел, когда всех вызывали на сцену. Паспорт спросят, ага, обязательно спросят. А у меня его нет с собой. Значит, скажут, ты чекист, а чекисту одна дорога - на тот свет. Я не хочу на тот свет, мне на этом неплохо. Гады, все гады. До чего я невезучий человек! Тихо... Идут...

(Слышны шаги и неразборчивые голоса)

Идут за мной. У них же список был. Меня по списку не нашли. А сейчас найдут и расстреляют. Но я не хочу умирать. Господи, пусть они меня не найдут... А?.. Уходят?.. Точно, уходят. Хе-хе, идиоты, а я здесь... Ура, не нашли, не нашли. И не надо меня искать - меня нет, меня никогда здесь не было и не будет... Господи, если я останусь живым, я пойду лучше в дворники. Нет! Домой уеду к маме. Мамочка, милая, мамочка, дурак твой сын, не сиделось ему дома, денег хотел заработать. Проклятый театр! Проклятая Москва! Гори она синим пламенем. А может быть сдаться? Пойти к ним и сказать: "Люди добрые, отпустите меня. Я простой рабочий. Я хотел денег заработать на обратную дорогу. Отпустите..." Ага, и для достоверности у них еще на билет попросить.

Ой, ой, ой, я схожу с ума. Я - шизофреник: Что я думаю! Надо попытаться убежать. Через вторую гримерку. Там форточка большая, выберусь на задний двор. Тем более, гримерка на втором этаже, не разобьюсь, когда спрыгну.

(Пробирается в полутемноте в гримерку)

Так... очень хорошо. Я очень тихо иду. Дышу громко, а иду тихо. Парадокс. Тихо, тихо, тихо. Свет нигде не горит. Васька - сволочь, алкоголик запойный вторую неделю проводку чинит. Хе-хе, Васенька, ты знал, что мне придется туго, ты чувствовал. У алкоголиков очень развита интуиция... Тихо, тихо. Дверь открыта... Не скрипи так, дверь, будь человеком... Осторожно. Закрываемся. Всё. (Возбужденно дышит)

(Голоса террористов за дверью)

1-й голос: Ты здесь смотрел?

2-й голос: Смотрел, да, два раза.

1-й голос: А почему дверь закрыта?

(Карпович в ужасе замирает)

Тогда она тоже была закрыта?

2-й голос: Слушай, я не помню. Какая разница? Нет там никого. Пойдем, еще столько комнат проверять.

1-й голос: Погоди.

(В дверь стреляют из автомата)

Теперь верю. Если кто и был там, то уже его нет. Но за ключами потом сходим.

2-й голос: Сходим, сходим.

(Уходят)

Карпович (задыхаясь): Господи... господи. Я жив. Надо уходить... Не могу встать. Парализовало. Сейчас посижу немножко, а потом пойду. Пуля совсем рядом ударила в стену. Вот дырочка. А такая же могла быть в голове... В моей голове! Господи, как страшно. Нет, надо успокоиться, надо придти в себя. Сюда они больше не вернуться, им здесь нечего делать. Часок посижу... Нет, полчасика хватит... А потом убегу.

(Далее шепчет неразборчиво)

Сцена 3

Холл театра. На стульях сидят Суламбек и два боевика. Две женщины смертницы стоят у стены. Появляется третий боевик.

3-й боевик: Суламбек, с тобой хочет поговорить какой-то доктор.

Суламбек: Я не хочу ни с кем разговаривать. Скажи ему: пусть уходит.

3-й боевик: Я просил его уйти. Но он предлагает себя вместо любого из заложников. Особенно волнуется за детей.

Суламбек: Скажи ему, что я отпустил всех детей, кроме одного мальчика. Но когда мы найдем его отца, то мальчик будет на свободе.

(3-й боевик собирается уходить)

Суламбек: Подожди. Я слышал выстрелы на первом этаже: стреляли вы или ОМОН?

3-й боевик: Понимаешь, Суламбек, какая-то дура подошла к дверям. Я разрешил ей войти. Я думал: ее прислали для переговоров. А она стала болтать всякую ерунду. Говорит: побойтесь бога, он всё видит и слышит: я, мол, сама слышу голос бога, и он требует, чтобы вы, то есть мы, отпустили всех заложников. Тогда с небес спуститься Святой Дух и заберет нас всех в рай. Она много чего говорила. Она стала рассказывать о своем ребенке, о своей матери. Как она учит ребенка всех уважать и ни с кем не воевать. Как она сама уважает чеченцев и ненавидит солдат, которые уничтожают чеченский народ. Короче, совсем ненормальная баба. Я ее слушал, слушал, а потом говорю: "Женщина, уходи отсюда к своему ребенку и больше никогда не приходи". "Хорошо, - отвечает, - но возьмите вот это на память". И полезла по плащ. Я выстрелил, я же не знаю что она достанет, может, пистолет, может гранату.

Суламбек: И чего там было? Граната, пистолет, самолет?

3-й боевик: Нет, командир, книжка, Библия.

Суламбек: Ай, ты же солдат Аллаха, ты же должен хоть немного соображать.

3-й боевик: Нервы не выдержали. Ладно, Суламбек, иди к доктору сам, а то я и его застрелю. Я терпеть не могу москвичей.

(Суламбек уходит. Все сидят молча. Но по боевикам видно, что они нервничают. Через некоторое время Суламбек возвращается)

Суламбек: Как с этими докторами тяжело разговаривать.

2-й боевик: Что, то же голос бога слышит?

Суламбек: Нет. Вы, говорит, нарушаете права человека. У вас амбиции, так сказал, сильнее разума. Мол, своими действиями вы сами себя оскорбляете и ставите барьер между Россией и Чечней. Он детский доктор, он у нас много раз был в Маздоке, в Хааикал. Понимаете, как я мог взять его в заложники, когда он столько детей спас. Он умный и смелый человек, но он не понимает, почему мы здесь. Мы мстим за свою страну, за наши разрушенные дома, на нашу свободу, которую русские всегда хотели отнять. И мы доказали им свою силу.

1-й боевик: Суламбек, мы пока еще ничего не доказали. Надо выдвинуть требования, поставить свои условия. Если они сделают как мы хотим, вот тогда победа за нами.

Суламбек: Я сказал доктору, что мы хотим. Мы хотим что бы ни одного русского солдата не было в Чечне. Всех военнопленных они должны отпустить; они должны заплатить много денег людям, ставшими бедняками по их вине, из-за их ракет, бомб, снарядов. Вот наши условия. Там они не хотели нас слушать, поэтому мы в Москве. Отсюда им будет лучше слышно. У нас не было другого выхода. Мы ничего не боимся. Здесь моя родная сестра. Она готова взорвать себя ради своих земляков.

3-й боевик: Суламбек, я, наверное, зря убил дурочку с книжкой: они нам не простят ее смерти? И этих троих мы расстреляли.

Суламбек: Ты сделал всё правильно. Эфэсбэшники могли устроить провокацию. А те трое сами на нас бросились. Они умерли как мужчины, здесь мы не причем.

2-й боевик: Суламбек, а что мы будем делать дальше?

Суламбек: Ждать пока они выполнят наши требования, когда они начнут официальные переговоры. Потом, у меня прямая связь с генералом, а он может дать любой приказ.

1-й боевик (встает): Командир, я пойду проверю посты.

Суламбек: Проверь. И скажи всем нашим людям, что они должны помолиться и покушать.

1-й боевик: А заложники?

Суламбек: Ничего с ними не будет. Посидят день, два на диете. Это даже полезно. Ну, а если будут хорошо себя вести, то завтра днем дадим им немного воды. Не умрут они, не груднички.

(Обращается ко второму боевику)

Ты сходи на первый этаж и проверь там обстановку. Больше никаких женщин и врачей не пускать. Хватит с нас тех москвичей, пускай присылают серьезного человека, с кем можно будет говорить. А так они будут шляться туда сюда.

(1-й, 2-й боевики уходят)

(Суламбек обращается к сестре)

Сестра, ты хочешь есть или пить?

(Она отрицательно двигает головой)

Молодец! Ты терпеливая как горы. Когда вернешься домой, я найду тебе самого лучшего и богатого жениха; ты будешь жить в самом большом и красивом доме, клянусь Аллахом. А теперь, я должен помолиться ему; потом все другие дела.

(Молится)

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

(Вторые сутки после захвата заложников)

Сцена 1

(Виталий Карпович спит в гримерке, так же прислонившись к стене. Внезапно просыпается, оглядывается. Не совсем понимает что с ним происходит)

Карпович: Светло. Или мне снится день? Как болят ноги, спина, шея.

(Приподнимается, потом опять возвращается в то же положение)

Как тихо. Вчера ходили, стреляли, а сегодня ни звука. Может быть всех уже освободили, а я один тут отсыпаюсь? Интересно, сколько времени? Утро сейчас или вечер? Осенью это сложно понять: птиц нет, солнца нет, только туман, да изморось. Хм, постепенно становлюсь поэтом. Еще посижу здесь пару деньков и никакому Пушкину за мной не угнаться. А пару деньков я не выдержу без воды. Мне уже сейчас плохо.

(Встает, ищет воду)

Ну почему, почему в этой гримерке нет раковины? А если надо что-нибудь смыть или просто попить? Идиотизм.

(Открывает, выдвигает всевозможные ящики, ящички и т.д. в тумбочках, шкафах)

Всё есть: краски, тени, пудра, кисточки. Тряпками завешали десять вешалок, а воды нет. Ну да, здесь же гримерка, а не душевая. Черт! Лучше бы я заперся в уборной: по крайней мере, там два крана и полный бачок воды.

(Продолжает осмотр комнаты)

Эх, последний шкаф остался.

(Что-то находит там)

Ура, есть!

(Обнаруживает в шкафу несколько бутылок с жидкостью. Открывает их, собирается пить)

Что, что такое? (Нюхает) Ацетон, чистый ацетон. А, нет (читает), жидкость для снятия лака. Замечательно, я счастливый человек. Так, посмотрим другую бутылочку. Еще лучше: "Спирт медицинский, семьдесят пять процентов". Как бы я раньше порадовался этой находке, я бы просто прыгал от радости. Удивляюсь: зачем в гримерке стоит полтора литра спирта. То-то у каждого артиста по дублеру: один "гримируется", другой пляшет, а потом меняются. Алкаши! Ой-ля. Еще одна жидкость! Интересно, интересно. Здесь, наверное, бензин или кислота какая-нибудь.

(Нюхает, найденная им бутылка очень маленькая)

Вода! Точно, вода. Как я сразу не догадался: им же надо чем-то спирт разбавлять, а здесь на всех хватит.

(Отпивает)

Вкусно. Боже мой, как вкусно. Но больше нельзя: одному богу известно, сколько мне здесь торчать. Надо выбираться, а сил нет.

(Окно в гримерке занавешено)

Как, может быть, и форточки нет?!

(Открывает занавеску)

Форточка есть, только окно зарешечено.

(Смеется)

И ничего смешного, господин Карпович. Театр захвачен бандитами, я, можно сказать заперт в гримерке, у меня полтора литра спирта, стакан воды и зарешеченное окно.

(Бросается к окну. Открывает форточку. Дергает решетку)

Ну какой, какой идиот поставил сюда решетку. Что можно украсть из гримерки? За спиртом что ли полезут? Идиоты! Идиотский век: бронированные двери, пуленепробиваемые стекла, сейфовые замки кругом! А не проще было бы покончить с грабителями, ворами, взломщиками, чем городить в каждом доме крепость?

(Ходит по гримерке)

Не понимаю, не по-ни-ма-ю. Господи, только бы не начался припадок. Проклятая эпилепсия. Я чувствую как кружится голова. Аура. Да, врач называл такое состояние аурой. Нет, я не имею права терять сознание. Нет, нет, нет! Как я громко хожу. Надо успокоится. Надо взять себя в руки. Я жив - это самое главное. Надо глубоко дышать.

(Несколько раз вдыхает воздух)

Здесь тяжелый воздух. Здесь душно. На меня давят стены, потолок.

(Тяжело дышит)

Надо открыть форточку.

(Стоит возле форточки, декламирует)

"Холодная осень. Здоровый, ядреный

Воздух усталые силы бодрит..."

Чьи, чьи это стихи? Не помню. В школе учил.

(Садится возле окна)

Легче, так гораздо легче. То же самое, наверное, чувствуют смертники, когда ждут исполнения приговора. Так же дышат, так же хотят жить, но с каждым вдохом надежды всё меньше и меньше, а потом ее совсем не остается... Я знаю: они придут за мной. Они найдут ключи и придут за мной.

(Ходит по комнате, потом наливает себе спирта, выпивает)

Пусть приходят. Какая разница когда умереть: сейчас или через сорок лет? Ведь за сорок лет вряд ли что изменится. Да и жизнь моя, кроме меня самого, больше никому не нужна. Кому нужен простой рабочий? Это у них, у артистов поклонницы, премии, слава, деньги. А у нас только работа с утра до вечера, и никто тебя не знает, никто тебе "спасибо" не скажет, никто тебя не вспомнит.

(Еще наливает спирта и пьет)

Дурак я, надо было сразу выпить... Молодцы ребята, такое дело провернули. Молодцы! Ничего не боятся. Только наши всего боятся. Салабоны.

А пойду-ка я к террористам, хотя бы одному башку проломлю, и то дело.

(Встает, но спотыкается, падает)

Тсс, тихо, Виталик, не грохочи. Мордобой - это не выход. Врага лучше бить песней, а если песня хорошая, то они все попляшут. Только хорошая мелодия вертится в голове, а слов не помню. Ничего, выпью и вспомню.

(Выпивает. Совсем пьяный поет)

Поет: Наверх вы, товарищи, все по местам

Последний парад наступает

Врагу не сдается наш гордый Варяг,

Пощады никто не желает.

(Пауза. Карпович в такт песне жестикулирует)

Поет громче: Врагу не сдается наш гордый Варяг,

Пощады никто не желает.

Сцена 2

Зрительный зал. Те же девять заложников.

Свиридова (старшая): Спасибо, хоть воды принесли. Ужасные люди: убивают, взрывают, ни себя не жалеют, ни других. У их детей, наверное, даже игрушек нормальных нет, только пистолеты, автоматы, ножи. (К дочери) Аня, я так боюсь за тебя. Мне-то что: пожила и хватит? А у тебя Ильюшенька.

Свиридова (дочь): Мама, не напоминай. У меня и так нервы на пределе. Вторые сутки ждем чего-то. А они способны на всё. Я не думаю, что мы просто уйдем от сюда. (Указывает на женщин-шахидок) Эти стоят как забор, чучелы проклятые.

Арсеньева: Они нас охраняют, боятся - вдруг убежим.

Свиридова (старшая): Сейчас самое время бегать. До двери не дойдешь - застрелят.

Арсеньева: Совершенно с вами согласна. Они церемониться не станут, они не для церемоний сюда пришли... Да, как жизнь поворачивается-то: вчера еще дома чай пила и телевизор смотрела, а сегодня шевельнуться лишний раз боюсь, вдруг неправильно поймут.

Арсеньев: Светочка, бог дает человеку только такие испытания, которые он может выдержать. Я думаю: мы справимся, мы должны справиться.

Арсеньева: Игорь, если ты хочешь пофилософствовать, то обратись лучше к Владимиру Петровичу (указывает на философа). Я на жизнь смотрю практически, а не с точки зрения высоких идей. А практически, мы сидим здесь, в зале и не знаем, что с нами будет через минуту.

Философ: Человек в обычных условиях не знает, что с ним будет через минуту.

Арсеньева: Не знает, но может предполагать и думать о хорошем. А когда на тебя наставлен автомат и вокруг лежат бомбы, о хорошем думать очень тяжело.

Философ: Тяжело, но можно.

Арсеньева: Мечтайте, мечтайте. Ужас: дожила до седых волос и попала в такую переделку. Уму непостижимо.

Ермолаев: У меня седых волос нет, но в двадцать лет такие приключения то же не нужны. (Обращается к Коле, протягивая ему шоколад) Возьми, Коль, подкрепись.

Потапов Коля: Спасибо, не надо. Сами ешьте.

Ермолаев: Прекрати. Еще не хватало нам голодных обмороков. Бери.

(Коля берет шоколад и быстро его съедает)

Ермолаев: А ведь не хотел брать с собой шоколадку, мать как чувствовала.

Осокин: Ты бы Олю мог угостить.

Ермолаев: Всех угощу, не учи.

(Разламывает оставшийся шоколад и распределяет его между заложниками)

Осокин (держа Дементьеву за руку): Оля, я, вероятно, не совсем нормальный человек.

Дементьева: Почему?

Осокин: Я боюсь смерти только из-за боязни потерять тебя. Я не знаю как так получилось, но ты мне уже совсем родная. Честное слово.

Дементьева: Спасибо.

Ермолаев: Ребята, вы в любовь задумали поиграть? Вы понимаете, где вы находитесь, что вообще происходит?

Осокин: Олег, ты бы поспал.

Ермолаев: Да, пожалуйста. Только вы говорите потише, а то я засыпаю плохо.

(Усаживается поудобнее)

Удивляюсь людям: ничего на них не действует. Мне бы так.

(Дремлет)

Дементьева: Миша, если бы не ты, я бы давно уже умерла от страха.

Осокин: Не бойся. Хотя, наоборот, бойся. Человек должен боятся смерти, это естественно.

(Пауза)

Знаешь Оля, я читал, что во время войны были разрешены даже свадьбы. Хотя часто после свадьбы люди расставались навсегда, погибая, пропадая без вести. Но им, я думаю, хватало времени на счастье. Ведь для счастья достаточно и недели, и дня, и мгновения. Ведь в экстремальных условиях человек за короткий промежуток времени успевает пережить всё, что можно переживать месяцы и годы. Когда человек знает, что данный день, час, секунда могут быть последними, он старается использовать отведенные ему мгновения полностью, без остатка. Вот сейчас я держу твою руку и радуюсь. А ведь кто-то правильно сказал: они способны на всё.

Дементьева (игриво смеясь): Я так поняла, Миша, ты признаешься мне в любви?

Осокин: Да.

Дементьева (продолжая смеяться): Оригинально, нет, правда, оригинально. А когда нас будут расстреливать или взрывать, ты меня поцелуешь.

Осокин (обижаясь): Я серьезно.

Дементьева: И я серьезно, Михаил. Ты не знаешь с кем рядом сидишь, ты даже не догадываешься. Можно сказать, рядом с тобой открытый ящик пороха. (В сторону) Не зря меня папа просил уехать из Москвы.

Осокин: Интересно, и кто ты такая?

Дементьева: Не важно. Спасибо тебе за твои слова. Ты на самом деле меня поддержал. Я бы тебя поцеловала не дожидаясь расстрела, но боюсь эти (указывает на шахидок) нас не поймут. И так удивляюсь, как они шоколад не отобрали.

(Пауза. Дементьева обращается к философу)

А вы, господин философ, как относитесь к любви на минном поле.

Философ: Любовь одинакова и, как вы сказали, на минном поле, и во дворце, и где угодно. Любовь - это величина абсолютная.

Дементьева: А вы-то сами любили?

Философ: Я расскажу немного о себе.

Свиридова (старшая): Хотите нас развлечь или утешить, или подготовить к вечному покою.

Свиридова (дочь) Прекрати, мама. Рассказывайте, Владимир Петрович. Легче, когда слышишь спокойный человеческий голос.

Философ: Где-то лет в двадцать пять я остался совершенно один. Нет, у меня были родители, но они не любили меня, точнее, не понимали и тяготились моим обществом. С родным братом отношения то же не сложились. Он вообразил, что раз у него высокий рост и басистый голос, то можно на всех плевать. Но плевал он, прежде всего на себя. Впрочем, он потом понял свою ошибку. И... не важно, не хочу говорить о нем. Друзей у меня не было.

Дементьева: Как так?

Философ: Очень просто. Закончив школу, я уехал в другой город на учебу, потому растерял школьных друзей. Закончив университет, я вернулся сюда и, соответственно, потерял студенческих приятелей. А потом, к сожалению, друзей приобрести не удалось - возраст, подозрительность. Да и не было таких людей, которые бы знали и любили меня так, как знали и любили товарищи юности.

(Пауза)

Я был женат. Но с женой как-то не получилось ужиться. Не знаю почему, много очень причин. Потом мечтал встретить идеал. Хотел найти такую женщину, что бы она стала мне всем. Знакомился я тогда с кем попало, любовниц развел по всему городу, я никого не любил.

Свиридова (старшая): Хм, сказочник.

Философ: Правда, всё правда. Зачем мне лгать? А дальше всё было как в "Мастере и Маргарите" у Булгакова. Я встретил необычную женщину. Необычность ее (для меня) заключалась в том, что она всегда меня ждала; всегда, если я хотел, выпивала со мной; всегда слушала меня, всегда отвечала мне. Так же как и я, она разбиралась во многих вещах, но при этом была великолепной любовницей. Кстати, я никогда не спрашивал ее об ее прошлом. Мы жили с ней как Адам и Ева; так, как будто до нас не было ни одного человека, не было никаких соблазнов и грехов.

Дементьева: Вы не женились на ней?

Философ: Хотел, очень хотел, а потом передумал. Точнее, понял, что я не люблю ее, и привязал к ней из-за удобства. То есть с ней было всё удобно: неделями не звонить, приходить совершенно пьяным, водить к ней приятелей, целоваться с ее подругами. Она всё прощала - я так думал. Но нет, она просто ничего не замечала, ей было все равно, и мне было всё равно. А при таких условиях барк не возможен.

Дементьева: Она вас любила?

Философ: Может и любила, кто ее знает? Однако я пришел к ней с цветами. Она удивилась. Когда я сказал, что пришел в последний раз, она ушла в комнату и больше не выходила. Я просидел на кухне до утра, а утром ушел, даже не попрощавшись. И вот теперь, здесь мне понятно как глупо прошла моя жизнь. Может быть, меня расстреляют или уничтожат другим способом, но это ничего не изменит. Дальше будет даже не так, как было, ведь я не молод, и многого не могу, а еще большего не хочу.

Свиридова (старшая): У вас все истории такие грустные?

(Философ не отвечает ей, задумавшись)

Арсеньева: Да, Владимир Петрович, не обнадеживаете.

Арсеньев: Владимир Петрович прав: хотя бы в том, что именно в момент смертельной опасности понимаешь всю ничтожность своих желаний, своих возможностей. Когда сталкивается твоя жизнь лицом к лицу со смертью, тогда видно как просто устроен мир: раз и нету человека. А всю сложность жизни мы придумываем сами, когда нам ничего не угрожает.

Арсеньева: Игорь, пожалуйста, не дискутируй, тебе вредно.

Философ: Я добавлю: только гении всегда помнили о смерти; и, отбрасывая всё, творили, творили, творили, чувствуя в творчестве великую силу. И, пожалуй, единственную, способную противостоять смерти.

Свиридова (старшая): Неужели? А религия, вера, господь Бог?

Философ: Духовно развитому человеку трудно осязать не осязаемое и верить в это неосязаемое; в то, что его удастся когда-нибудь ощутить. А рукописи, скульптуры, полотна, то есть. Результат творчества - всё-таки серьезная зацепка в вечности.

Осокин (Дементьевой): Я тебе только лишь в любви признался, а они вон куда ушли, в высокие материи, в споры о боге. Они, пожалуй, еще ненормальнее меня.

Дементьева: Не скажи, наш философ говорит такие вещи, с которыми трудно не согласиться.

(Неожиданно на сцене появляется Суламбек)

Суламбек: Разговариваете? Вам приказали молчать. Не надо тут болтовни! Понятно? Понятно, спрашиваю?

Философ: Да.

Арсеньева: Понятно.

Суламбек: Я думаю; остальным тоже не надо второй раз объяснять.

(Снимает автомат с плеча. Идет между рядами. Подходит к Свиридовым. Обращаясь к Анне, направляет на нее автомат)

Ну-ка ты, подними лицо.

(Свиридова старшая защищает дочь, плачет)

Свиридова (старшая): Что вы хотите от моей дочери? Вы же не насильник.

(Суламбек ударяет Галину Васильевну ладонью по щеке)

Суламбек: Женщина, ты так с мужем своим разговаривать будешь, если доживешь. Я - воин Аллаха.

(Обращается к Анне)

Тебе говорю - покажи лицо! Нормально покажи.

(Разглядывает ее)

Как тебя зовут?

Свиридова (дочь): Анна.

Суламбек: Анна? У тебя отец кто?

Свиридова (дочь): В банке работает.

Свиридова (старшая): Может быть вы нас отпустите? Мы заплатим вам большие деньги. Пожалуйста.

Суламбек: Женщина, заткнись. Потом разберемся.

(Идет между рядами, разглядывая всех. Подходит к Дементьевой)

Суламбек: Лицо покажи.

Дементьева: Смотри.

Суламбек: Хм, дерзкая? Да? Как тебя зовут.

Дементьева: Виктория.

Суламбек: Виктория? Точно?

Осокин: Правда, она Вика.

Ермолаев (давно проснувшийся): Да, Вика, Вика, не сомневайтесь.

Суламбек: Вас не спрашивают, пацаны. Фамилия как твоя?

Дементьева: Озерова.

Суламбек: Покажи паспорт.

Дементьева: Я в театр хожу без документов.

Суламбек: Озерова Вика? Ты врешь. Тебя по-другому зовут. Говори правду, или застрелю.

Дементьева: Стреляй. Что я тебе еще могу сказать? Стреляй, не страшно.

Суламбек: Сучка белобрысая. Я не буду сейчас в тебя стрелять. Я позже зайду, готовься.

(Уходит, еще раз всех осмотрев)

Ермолаев (тихо): Всегда готовы, как пионеры. Оля, а почему ты ему не сказала как тебя зовут.

Дементьева: Не твое дело, Олег. Незачем ему знать мое имя.

Ермолаев: Незачем, так незачем. Извини.

Свиридова (старшая): Аня, девочка моя! Господи! Автомат прямо в лицо направлял. Нехристь! Сволочь небритая! Когда же вас всех перестреляют?

(Арсеньев хватается за сердце, сползает на пол)

Арсеньев: Света, Света, дай мне таблетку. Быстрей, прошу тебя. Мм, как больно сдавило.

(Арсеньева ищет таблетки в сумке)

Арсеньева: Сейчас, Игорек, потерпи. Не умирай только.

(К Арсеньевой подбегает Ермолаев. Шахидки недовольно шевеляться)

Ермолаев: Спокойно, спокойно. Ложитесь ровно. Старайтесь глубже дышать. (Обращается к его жене) Не переживайте, это стенокардия. Давайте таблетки. Одну под язык.

(Шахидки шевелятся)

Арсеньев (тихо): Спасибо, доктор, только вы лучше идите на место, а то мало ли что им (указывает на шахидок) в голову придет. Идите, мне уже легче.

(Ермолаев садится на место)

Философ (сам с собой): Прав был Булгаков: "Дело не в том, что человек смертен, а в том, что он внезапно смертен". Сжалось сердце, заныло, и всё - тишина и покой. А ведь это же самое сердце столько выдержало, со стольким справилось. Странно.

Дементьева (к Осокину и Ермолаеву): Ребята, они могут придти за мной в любую минуту. Вы только не пытайтесь за меня заступиться. Хорошо?

Ермолаев: Это почему?

Дементьева: Они убьют и вас, и меня.

Осокин: Оля, ты-то здесь причем? Объясни, если можешь.

Дементьева: Не могу. Тем более, вдруг я ошибаюсь. Не задавайте мне вопросов.

(Обращается к Анне Свиридовой)

Вас они не тронут, поверьте мне.

Свиридова (дочь): И вас они не тронут. Они кого-то ищут, но у них нет примет, иначе, давно бы нашли. Да, теперь я никогда не забуду запаха оружия, стали и пороха. Глядя в отверстие ствола я за долю секунды представила как бандит нажимает курок, как вылетает пуля, как она попадает в меня. Но я бы не увидела, как она летит, нет, слишком небольшим было расстояние от автомата до моего лица. А сколько было бы крови - весь зал бы испачкала.

Свиридова (старшая): Аня, не говори такие вещи. Я от твоих слов могу потерять сознание. (Обнимает дочь). Забудь, милая, забудь.

Свиридова (дочь): Нет, не забуду.

(Пауза)

Потапов Коля: Смотри, они опять несут воду.

Сцена 3

Суламбек и два его боевика расположились в баре театра, пьют алкогольные напитки. Третий боевик сидит отдельно, алкоголя пьет очень мало. Две женщины смертницы стоят молча у стены.

Суламбек: Давайте, войны, еще раз выпьем за победу. Мы можем быть спокойны: Через несколько часов они примут наши условия, им некуда деваться. Вряд ли они захотят смерти нескольких сотен людей.

1-й боевик: А если они захотят нашей смерти?

Суламбек: Мы умрем, но каждый из нас заберет с собой ни одного и ни двух человек. Они знают первый выстрел с их стороны будет последним для очень многих.

1-й боевик: А почему они до сих пор никого не прислали для переговоров?

Суламбек: Мы требуем не деньги и не вертолет - мы требуем освободить нашу Родину. Сам подумай: если они согласятся, значит они испугались, значит они трусы, и с ними можно делать все что угодно. Если наших требований не примут, значит на их совести будет несколько сотен мертвецов, их же соотечественников, т.е. они станут убийцами по любому закону. Власть, которая убивает своих же в конце концов будет уничтожена своим же народом. Понял теперь? У них нет выхода. Они в ловушке. Пей, отдыхай - ты сделал свое дело, тебе нечего боятся.

(Пьют)

2-й боевик: Суламбек, в зале разговаривают. Может пойти разобраться?

Суламбек: Не надо. Они ничего опасного для нас не скажут.

2-й боевик: А вдруг они захотят напасть на нас?

Суламбек: Не говори глупостей. Наши сестры стоят рядом с ними, на каждой - пояс со взрывчаткой; одно их движение - и от здания ничего не останется. Мы им все хорошо объяснили, они не похожи на самоубийц; они хотят вернуться домой. Как ты не станешь наступать на мину, так и они не станут нападать на нас.

3-й боевик (сидящий в некотором отдалении от остальных): А дальше как мы будем действовать?

Суламбек: Когда?

3-й боевик: Завтра, послезавтра, через неделю.

Суламбек: Мы не станем долго ждать. Завтра у них последняя возможность начать вывод своих войск из Чечни. Иначе - смерть заложникам. Мы же умрем как герои и вознесемся на небо.

3-й боевик: А если они соглясятся?

Суламбек: Дадут вертолеты, мы улетим. Конечно, возьмем с собой нескольких заложников для прикрытия.

3-й боевик: Я не хочу умирать.

(Суламбек встает, надвигается на 3-го боевика)

Суламбек: Ты боишься? Тебе баранина и вино дороже, чем свобода? Ты же сам вступил в наш отряд, ты же сам захотел в Москву. Ты разве не понимал серьезность нашего дела?

3-й боевик: Я не понимаю: зачем умирать, когда можно жить?

Суламбек: Никто не умирает. Смерти нет. Есть враги, есть приказ генерала, есть Аллах, который видит твою трусость.

3-й боевик: Генерала здесь нет.

(Суламбек хватает 3-го боевика на "грудки")

Суламбек: Здесь я - твой командир. Ты меня слушай. Или я тебя сам застрелю, слышишь?

(Трясет его. 1-й и 2-й боевики разнимают их. Суламбек опять садится за стол, выпивает)

Суламбек: Я провожу тебя: выпей. Не хочешь пить - возьми вот это.

(Достает пакетик с белым порошком)

Тебе сразу станет легче, ты не будешь сомневаться, ты будешь делать как надо и всё, что надо.

3-й боевик: Кому надо, Суламбек? Я могу воевать тысячу лет, но сидеть и ждать смерти гулпо. Они никогда не согласятся отступить. Их - русских - миллионы, а нас чеченцев - несколько десятков тысяч.

Суламбек (немного запьянев): Ты не мужчина, ты девушка, которая боится даже лая собак. Я имею право расстрелять тебя. Но мне жалко тратить патроны на бабу. Ты сам себя опозорил: ты убил женщину, испугавшись книжку. Какой с тобой может быть разговор после этого? Иди. Сдайся русским. Они тебя еще и наградят за интересные рассказы.

2-й боевик: Перестань, Суламбек. Все боятся смерти: кто-то больше, кто-то меньше: он не виноват.

Суламбек: Не надо его защищать. Он сам может говорить.

3-й боевик: Когда меня оскорбляют, я не говорю, а действую.

Суламбек: Ну, устроим дуэль или просто подеремся?

1-й боевик: Суламбек, не заводись. Ты командир, мы все слушаем тебя, когда ты говоришь дело, но сейчас в твоих словах нет ума. (Указывает на 3-го боевика) Он - нормальный солдат, посидит, успокоится, покушает, прочитает молитву, тогда - ему станет легче. Суламбек, забудь этот разговор.

Суламбек: Я уже забыл. Сейчас другие проблемы.

(Обращается к 1-му боевику)

Сделай мне связь с генералом. Может он сам говорил с русскими, а мы не знаем.

3-й боевик (поднимается и уходит): Будь проклята война.

2-й боевик: Суламбек, давай выпьем за удачу. Без нее нам нельзя.

Суламбек: Давай.

1-й боевик: Суламбек, генерал гворит.

Суламбек: Всем тихо.

(Берет трубку телефона, разговор ведется на чеченском языке)

ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ

Сцена 1

Зрительный зал. Те же девять заложников.

Дементьева: Миша, у меня очень сильно болит голова. Я боюсь потерять сознание.

Осокин: Нас скоро освободят.

Дементьева: Нас никогда не освободят. (В сторону) Лучше бы я сказала ему свое имя и сейчас бы уже не мучалась. (К Осокину) Мы умрем от голода, или нас взорвут, или нас расстреляют. Хотя... мне всё равно. У меня очень сильно болит голова. (Сжимает голову руками)

Ермолаев: Расстреляют-то нас вряд ли, зачем мы им? А вот с голодухи точно подохнем. Считай, третьи сутки крошки во рту не было. (К Осокину) Михалыч, я сколько нам говорили человек может прожить без еды?

Осокин: Не помню, кажется, месяц.

Ермолаев: Какой месяц! Еще день, и у меня галлюцинации начнутся. Месяц. Ага! Держи карман шире.

Дементьева: Олег, пожалуйста, помолчи. Ты же врач, ты же должен знать что такое боль.

Ермолаев: Принцесса на горошине. Подумаешь, голова болит. Да у меня она всегда болит, однако жив до сих пор.

Дементьева: У тебя там болеть нечему.

Осокин: Олег, правда, прекращай свои выступления. Дело-то серьезное: столько времени прошло, и никаких изменений. Надо действовать, а не спорить.

Ермолаев: Я не спорю. Я просто не выношу бабьего нытья, особенно сейчас. А на счет того, что надо действовать - действуй, Михаил, действуй. Пока только мы в оркестровую яму бегаем - вот и все наши подвиги.

Дементьева (сжимая виски): Никакой надежды и даже страха - ничего в душе нет, только везде головная боль.

Свиридова (дочь): А если нам всем одновременно на них напасть? Неужели мы не сможем отнять оружие?

Арсеньев (держась за левую половину груди): Из меня, например, плохой боец. Тем более, у этих женщин (указывает на смертниц) из оружия только взрывчатка. нет, надо ждать. Должно же правительство, силовые структуры что-то решить, они не могут оставить всё как есть.

Арсеньева: Наше правительство может всё. А про милицию и говорить нечего: мы ждем, и они ждут, и бандиты ждут. Победят те, кто переждет остальных, то есть самые стойкие. И это точно будем не мы.

Свиридова (старшая): В самом деле, почему бы не рискнуть. Вы, мужчины, совершите хоть один геройский поступок в своей жизни. Или мы, женщины должны всё за вас делать?

Ермолаев: Ну да, большая польза - напрыгнуть на автомат.

Дементьева (к нему): Трус.

Ермолаев: Я просто не страдаю идиотизмом, в отличие от некоторых.

Философ: Вы знаете, товарищи, а ведь мы товарищи по несчастью, - лучше подождать.

(Свиридовы, дочь и мать смотрят презрительно на философа)

Философ (продолжает): Когда-то давно я разделил людей на три типа.

Свиридова (старшая): Он и в эпицентре ядерного взрыва будет демагогию развивать.

Философ (не обращая внимания на замечание Свиридовой): Первые - это те, кто просто живут, не замечая ничего вокруг, кроме своего мирка; не замечая даже того, что они вообще живут.

Другие - это те, кто живет наблюдая. То есть такие люди смотрят на всё как бы со стороны, ни во что не вмешиваясь, ничего не желая, но всё чувствуя и всему сопереживая.

И третий тип - это люди, кто наблюдает и живет. Такие смотрят на мир четким, ясным взглядом, всё помнят, всё пробуют; учатся у всех; и, самое главное, они во всем активно участвуют, приобретая свой собственный опыт, несравнимый с любыми, даже с самыми ценными наблюдениями.

Арсеньева: Вы, Владимир Петрович, простите: к какому типу относитесь?

Философ: Раньше, в молодости я очень хотел узнать жизнь и много раз пытался это сделать. Потом, устав, повзрослев, я стал наблюдателем. Я захотел покоя, мне надоело быть в центре событий.

Свиридова (старшая): И как, получается?

Философ: Нет, не получается. Невозможно живому пройти в стороне от жизни. А ждать я предлагаю не из трусости, а исходя из объективного положения вещей. Олег прав: бросаться на автомат нелепо. Если действовать, то действовать наверняка.

Ермолаев: Мне, кстати, без разницы умру я лили не умру.

Философ: Нет, Олег, вы так говорите, зная, что будете еще долго жить; зная, что у вас в запасе еще много лет. А потом, рассуждая о смерти, вы не представляете своей собственной смерти. Вы этого не можете представить, хотя бы в силу своего возраста.

Свиридова (старшая): Ну, заговорили. Через каждое слово: смерть, смерть, смерть. Надо бороться; бороться до последнего вздоха; надо, что бы даже последняя судорога и та задела вашего убийцу. Именно из-за таких как вы - из-за наблюдателей - вот эта зараза (указывает на шахидок) развелась по всей стране и по всему миру.

Свиридова (дочь): Если бы не Ильюша, я бы давно задушила хоть одну из них. (Указывает на шахидок)

Дементьева: И я. Лучше делать, чем наблюдать.

Осокин: Неужели, Оля, ты способна на убийство?

Дементьева: Это - не убийство, это - защита. А ты думал женщины могут только детей рожать? Нет, мы очень много можем. Мы гораздо сильнее, чем кажется. Вспомни декабристов: они совершили геройский поступок, но их жены - далекие от политики, от амбиций - совершили гораздо больший подвиг, когда бросили всё и всех, и уехали бог знает куда за своими мужьями. Разве не так?

Осокин: Да, так. Но...

Потапов Коля (указывая на шахдок): Они двигаются.

(Женщины-смертницы начинают движение)

[Сначала в зале тишина, пауза, потом нарастает всеобщее возбуждение среди заложников]

Ермолаев: Видно сейчас начнется...

Дементьева: Что?

Ермолаев: Не знаю... штурм... взрывы.

Свиридова (старшая): Аня, пожалуйста, спрячься за меня.

Свиридова (дочь): Нет, не буду я прятаться. Без пряток обойдемся.

Свиридова (старшая): Дочь, я прошу тебя.

(Свиридова Анна отворачивается от матери)

Арсеньев: Я бы посоветовал всем достать носовые платки и смочить их водой. Ведь у нас есть вода?

Арсеньева: Зачем, Игорь?

Арсеньев: По образованию я инженер-химик и, соответственно, хорошо знаком с техникой безопасности. Так вот, при задымлении или утечке газа первая помощь - закрыть нос и рот влажным платком, салфеткой, тряпкой, чем угодно.

Осокин: А при чем тут дым и газ?

Арсеньев: При штурме (это я знаю из газет) могут быть использованы различные гранаты, в том числе и с газом; может начаться пожар. Надо готовиться ко всему.

Свиридова (старшая): Ерунду вы говорите: какой газ, какой пожар? По вашему милиция нас поджигать будет?

Ермолаев (к Осокину): Вообще-то химик дело говорит. Помнишь, нам эту ерунду на военной кафедре рассказывали.

Осокин: Помню. Только если наши устроят газово-дымовую завесу, надо будет убегать, а то могут по ошибке застрелить.

Дементьева: Тебя не застрелят, не бойся.

Осокин: А тебя?

Дементьева: А меня могут, если с шахидкой спутают.

Свиридова (старшая): Аня, слышишь, девочка правильно говорит. Ты хотя бы ляг на пол.

Философ (сам с собой): Всю жизнь учился не бояться смерти, а как пришло время на практике проверить умение - страшно... и непостижимо: сейчас я - это я, а через несколько минут, часов мое "я" может стать совершенно другим, таким, что я даже не буду знать о превращении.

Арсеньева: Игорь, возьми платок. У меня еще один есть, не беспокойся.

Арсеньев: Спасибо. Держись, Света, держись.

Осокин: Оля, меня всего колотит. Я... я должен тебе сказать...

Дементьева (возбужденно, насмешливо резко): Фильмов насмотрелся, да? Жили они долго и счастливо, умерли в один день, взявшись за руки, и сказав друг другу "люблю". Ничего не говори мне. Жди.

Ермолаев (зло): Хоть бы одного гада прикончить. Я бы ему эти три дня так вспомнил... угу, мало бы не показалось.

Свиридова (старшая) (к дочери): Аня...

(Та отрицательно двигает головой)

Философ (цитирует): ... "В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей."

Конечно. А всё-таки хочется пожить. Хотя бы просто так, для интереса.

Потапов Коля (указывая на шахидок): Они двигаются еще быстрее. Дым!

(Появляются первые клубы дыма. Свиридова старшая обняла дочь. Арсеньев, Арсеньева, Ермолаев прикладывают платки к лицу. Осокин держит Дементьеву за руку. Философ спокойно сидит. Коля сжался. Шахидки двигаются быстрей вокруг заложников)

Сцена 2

(Карпович в гримерке. Его психическое здоровье заметно ухудшилось)

Карпович: (стоит у окна) Листик упал на подоконник. Какой красивый: зубчики вытянуты как пальцы у пианиста; каждая жилка видна; а сколько оттенков желтого цвета. Листик, почему ты упал? Тебе приятнее лежать, чем висеть на ветке? Или ты захотел посмотреть как я тут устроился? Мне хорошо, мне очень хорошо, только хочется пить и курить. Хотя бы одну затяжечку сделать, хотя бы один глоточек самой грязной, самой мутной воды.

(Через форточку вытягивает руку, на руку капают капельки дождя, Карпович их слизывает)

Я раньше не любил дождь, ведь я не знал какой он вкусный, какой он свежий. Я злился на него. Еще бы: шумит, зонт надо брать; куртку одевать. А теперь я люблю дождь.

(Снова через форточку вытягивает руку)

Как приятно руке. Как будто ее кто-то целует быстро, быстро, легко, легко. Дождь, ты не обижайся на меня. Я так рад нашему знакомству. Только я не пойму, откуда ты берешься? А-а, наверное, боженька с ангелочками плачут, а ты их слезы. Точно, точно - слезы. Ведь ты теплый и прозрачный. Жалко, что ты на листочек не капаешь, может он ожил бы... Он - ожил, он - улетел. До свиданья. Когда я выйду отсюда, я тебя найду, поэтому далеко не улетай.

(Отходит от окна. Садится на стул)

Все меня бросили, никому я не нужен. Раньше я слышал шаги и голоса, а теперь там, за дверью тишина. Люди ушли - я остался, они вернутся - я уйду. Я сейчас уйду. Там нет никого, никаких бандитов; мам никто не стрелял; там ничего не происходило. Я сам придумал эту историю с террористами, я сам заперся здесь. Только, не понятно, зачем?

(Подходит к двери. Пытается открыть. Дверь не открывается)

Закрыто. Значит, когда я спал, они заперли дверь. Что делать?

(Опять садится на стул)

Интересно, живой я или нет? Спросить-то не у кого. А, нет, вон же человек.

(Карповичу кажется, что он видит человека)

Здравствуйте. Извините, вы не подскажете: я живой или мертвый? Я просто не могу разобраться в этом вопросе, поэтому вынужден вас побеспокоить. Кстати, я давно уже здесь - года три, кажется, - я вас только заметил. Вы, вероятно, артист? Точно, вы артист. Я вас узнал. Вас зовут Савельев Артем. Вы же в нашем театре главные роли играете. Столько раз видел спектакли с вашим уча тием, а вот познакомиться стеснялся, ведь вы - артист, а я простой рабочий. Я - Карпович Виталий. Нет, Карпович Виталий это кто-то другой, а я... Я, простите ради бога, я не помню свою фамилию. Вылетело из головы - столько переживаний за последнее время. А потом, когда идет дождь, то туман не только на улице, но и в моей голове. Собственно говоря, на улице туман появляется из моей головы. Но в голове он сжат, а на улице ему свободней, на улице он лежит как пуховая перина. Вы по нему ходите, а он даже не мнется.

Ну, так как, господин артист, я жив? Раз с вами говорю, значит жив. Вы, между прочим, интересный собеседник, и прекрасно умеете слушать - редкое качество.

Да, у вас нет воды, хотя бы несколько капель? Нету? Жаль. А покурить? То же нет. Ладно, так посидим.

(Пауза. Потом Карпович ищет своего мнимого собеседника)

Вы ушли? Не вижу вас? Вот богема! Хоть бы "до свидания" сказал.

(Пауза, во время которой бессмысленно выдвигает и задвигает ящики в шкафах гримерной)

Краски. Ура! Я нашел краски.

(Смотрит в зеркало)

Здесь я нарисую себя, тем более, мысленно я очень хорошо представляю свой портрет.

(Берет кисточку, тени, обводит свой силуэт в зеркале)

Так... очень хорошо... Плечи, руки... Угу... Голова.

(Отходит в сторону прищуривается)

Замечательно. Очень точно. Так, на рисовании в школе нам говорили: свет и тень.

(Копается в красках для макияжа)

Так. Где здесь, свет, где здесь тень?

(Что-то находит, рисует)

А теперь лицо. Лицо - это самое главное. Неужели у меня такой нос? Ладно, бывает и хуже...Глаза - зеркало души... Глаза получились отлично. Еще тени, еще света. Жалко, артист, ушел - работу оценить некому.

(Голоса русских солдат за дверью)

1-й голос: Лёха, ты здесь смотрел.

2-й голос: Нет.

3-й голос: По этой двери из "Калашникова" стреляли.

1-й голос (приказывает): Открывай.

(В гримерку входят 3-е русских солдат)

Карпович (улыбаясь): Здравствуйте. (Показывает на испачканное зеркало). Это мой автопортрет. Красиво? Я могу и вас нарисовать, ребята. Я же художник, а не какой-нибудь там работяга.

Сцена 3

Суламбек и 1-й боевик в баре. Продолжают пить. Две женщины смертницы стоят у стены.

1-й боевик: Зачем мы тут сидим?

Суламбек: Ждем.

1-й боевик: Ждем? А чего мы ждем, ведь ничего не меняется?

Суламбек: Я здесь командир, и я решаю, как нам действовать.

1-й боевик: Я согласен действовать, но пока мы только всякую дрянь пьем. Ладно, скоро всё закончится. И я знаю как: нас убьют.

Суламбек: Не успеют. Как только они начнут штурм, мы взорвем весь театр.

1-й боевик: Я это слышал тысячу раз: взорвем, взорвем. Ну и что толку? Тем более, еще неизвестно, получится ли взорвать.

Суламбек: Получится.

(Быстро заходит 2-й боевик)

2-й боевик: Суламбек, Рамзан застрелился.

Суламбек: Туда ему и дорога.

2-й боевик: Зря ты так говоришь - Рамзан был смелым парнем.

Суламбек: Смелые не стреляются.

1-й боевик: Я же говорил, что нас убьют. Одного уже нет. Давай, Суламбек, взрывай.

Суламбек: Не суетись. Полчаса назад я разговаривал с генералом. Он сказал, что русские согласны на наши условия, и скоро начнут выводить своих солдат с нашей земли.

1-й боевик: Ты врешь, ты ни с кем не говорил. Я рядом с тобой уже третий день; я вижу каждый твой шаг, я слышу каждое твое слово.

Суламбек: Ты спал, пока я говорил с генералом.

1-й боевик: Хорошо, пусть так. Значит, врет генерал. Ему легко говорить, он не окружен "спецназом". А мы здесь как в клетке.

2-й боевик: Суламбек, поклянись.

Суламбек (не задумываясь): Клянусь.

1-я женщина-смертница (сестра Суламбека): Клятвопреступник.

(Все удивленно смотрят на нее)

Суламбек (презрительно): Ты что-то сказала, сестра?

1-я женщина-смертница: Ты много раз клялся за эти дни. До сих пор они не знают (указывает на боевиков), почему мы здесь.

Суламбек: Мы защищаем свободу Чеченской республики

1-я женщина-смертница: Неправда.

1-й боевик: Суламбек, твоя сестра знает больше, чем мы?

2-й боевик: Она ничего не знает. Ее слова - пустое это, ветер над полем.

Суламбек (грозно): Я повторяю: мы здесь защищаем свой народ. Русские не слушают нас там, в Чечне, значит, мы будем говорить с ними здесь.

1-я женщина-смертница: Сейчас нет смысла обманывать людей. Нам осталось жить не больше часа.

Суламбек: Замолчи. Иди в зал.

1-я женщина-смертница: Я останусь здесь.

Суламбек (поднимаясь): Я убью тебя. Ты много позволяешь себе. Ты - младшая сестра, ты - женщина. Ты должна молчать... И ты замолчишь.

1-й боевик (обращается к сестре Суламбека, отстраняя его): Не молчи.

(Суламбек презрительно смотрит на 1-го боевика, на свою сестру и отходит в сторону)

1-я женщина-смертница: Брат, ты здесь, что бы отомстить за убийство Исмаила - сына нашего генерала Закаева. Но Исмаила убили не русские.

2-й боевик: А кто?

1-я женщина-смертница: Его убил полевой командир Гудаев со своими людьми. Гудает много раз предлагал Исмаилу вступить в свой отряд. Он хотел через него стать "правой рукой" генерала. Исмаил всегда отказывался. Он больше любил книги, чем оружие. А у нас что делают с таким человеком? Короче говоря, Гудаев убил Исмаила, а чтобы скрыть убийство и вызвать вражду, он оставил в его горле нож какого-то русского офицера; а потом взорвал гранату в комнате.

Ты пришел сюда, Суламбек, для кровной мести. Тебе хорошо заплатили. И здесь, в театре ты должен был найти дочь генерала Дементьева - врага Закаева.

Суламбек: Ее здесь нет. Тем более, я потерял ее фотографию, но я помню ее. Нет, здесь ее не было.

1-я женщина-смертница: Ты потерял фотографию, а я нашла.

(Достает фото Дементьевой)

Вот она. И она здесь, она сидит рядом с двумя парнями.

Суламбек: Сука! Она обманула меня! Я вырежу ей сердце.

(Поднимается)

1-й боевик: Суламбек, почему ты не сказал про Исмаила?

Суламбек: Сестра всё придумала, не слушай ее.

1-й боевик: Нет, я буду слушать ее, а не тебя. Получается, мы подохнем здесь из-за какой-то девки? Ты - сволочь, Суламбек. Ты...

(Суламбек стреляет в 1-го боевика из автомата. 2-й боевик отступает в угол сцены)

Суламбек: Парень слишком много выпил. Дурачек.

(К сестре)

Зря ты его расстроила. Не надо говорить лишнего.

(Убивает сестру)

С ними не воевать, а баранов пасти.

(Поднимает фото Дементьевой)

Молодец девка: я, говорит Вика. Сейчас посмотрим какая ты Вика.

(Собирается идти в зрительный зал. В это время на сцене происходит задымление. Суламбек хватается за грудь, задыхается, падает. То же происходит со 2-м боевиком и 2-ой женщиной-смертницей. Сцену заволакивает плотный дым)

ЧЕТВЁРТОЕ ДЕЙСТВИЕ

Сцена 1

Действие происходит там же, где и в прологе пьесы. Генерал Дементьев и генерал Закаев. После событий в Москве прошло около месяца.

Дементьев: Думаешь, ты добился своего? Ты сделал только хуже.

Закаев: Я на войне, а на войне нельзя сказать что хуже, что лучше. Пройдет время, тогда станет ясно кто был прав.

Дементьев: Война?! Это не война - это терроризм, то есть: подлость, трусость, убийство.

Закаев: Не надо таких слов. - Я читал ваши газеты. Но в газетах пишут журналисты, а ты воин. Им можно говорить любую ерунду, их всё равно никто не слушает. И слушать там нечего: мало кто из газетчиков здесь был; мало кто знает как на самом деле живет сейчас Чечня. Города не мы разрушили, деревни не мы сожгли; не мы убиваем простых людей; не мы сажаем их в тюрьмы. Мы имеем право в своем доме устанавливать свою власть. И вас не касается; какая у нас власть; кто наш президент; какие у нас законы, какой у нас Бог. Вы думаете: раз вас больше, значит у вас весть право уничтожать другой народ. Нет! У вас нет такого права. Мы были вынуждены сделать то, что сделали. Вы сами нас заставили. Вы не слушаете нас. И вам, вашим чиновникам война нужна: они зарабатывают на ней деньги.

Дементьев: Тебе то же хорошо платят. Тебе платят за кровь земляков. Кстати, мы пришли сюда остановить бандитов, а не воинов, как ты называешь своих головорезов. Если бы вы хотели добра для своего народа, вы давно выбросили бы автоматы и занялись бы нормальным делом. А пока вы убиваете, и убиваете из-за угла - мы будем здесь.

Закаев: Сергей, пока вы здесь и в Москве не будет тишины. Где справделивость: там у вас свет, тепло, квартиры, школы, а здесь только дым, камни и слезы. Ваши дети учатся, а наши бегают по улицам. У них нет другого выхода, как только брать оружие и идти за отцами и старшими братьями.

Дементьев: Алсан, насчет детей ты вовремя вспомнил. Собственно говоря, я позвал тебя не для политических бесед. Ты отомстил за своего сына. Ты отомстил как отец и отомстил отцу. Ты не хочешь слушать мои слова, я не хочу слушать тебя. Тебе наплевать на простых людей.

Закаев: А тебе?

Дементьев: Нет, не наплевать. Но для меня важнее всего дочь.

Закаев: А для меня сын.

Дементьев: Поэтому война никогда не закончится. Политики будут делить деньги, а мы будем мстить друг другу за детей.

Закаев: Я буду долго воевать.

Дементьев: Если будешь долго жить.

Закаев: Угрожаешь?

Дементьев: Нет. Это закон войны: кто её любит, тот долго не живет.

Закаев: Посмотрим.

Дементьев: Посмотрим... и очень скоро.

Эпилог

(Голос за сценой)

Голос: Прошел год после трагических событий той театральной осени в Москве. Но многое изменилось за этот сравнительно небольшой срок в судьбах наших героев.

(Прожектор поочередно освещает лица тех, о ком говорит голос за сценой)

Степанов Владимир Петрович, философ. Продолжает свою педагогическую деятельность. Его студенты знают, что он был в числе заложников. В своих лекциях Владимир Петрович иногда вспоминает несколько дней заключения. Но рассказывает об этом не прямо, а своеобразными философскими притчами. Через год, после захвата заложников в театре, правительство Москвы установило монумент в память погибших людей. Владимир Петрович на церемонии открытия не был. Он и так всё и всех помнит.

Осокин Михаил. Продолжает обучение в медицинской академии. Несколько раз газетные репортеры брали у него интервью, но почему-то в печать оно так и не попало.

К памятнику погибшим в театре не ходил.

Арсеньев Игорь Николаевич. Через месяц после теракта умер от обширного инфаркта миокарда. Его жена, Светлана Ивановна стала одной из первых, кто предложил установить монумент в память о погибших в театре.

Свиридова Анна Михайловна. Через полгода после теракта развелась с мужем, не выдержав его постоянных оскорблений. Он уверен, что она была изнасилована боевиками и только поэтому осталась живой.

К памятнику ни Анна Михайловна, ни ее мать не ходили.

Карпович Виталий. Сразу после освобождения госпитализирован в психиатрическую клинику с диагнозом: острый психоз. За год его состояние немного улучшилось, но он стал патологически боятся осени, закрытых помещений, и держит всегда рядом с кроватью несколько бутылок с водой.

Потапов Коля. Очень изменился. Из веселого ребенка превратился в некоторое подобие малолетнего старика. С отцом отношений старается не поддерживать, считая его предателем и трусом. Любимая фраза Коли следующая: "Ты меня бросил, а я выжил, чтобы тебе всегда было стыдно.

Дементьева Ольга. При освобождении заложников был использован специальный газ, дающий эффект наркоза. Ольга умерла от отека легких, наступившего в результате аллергического действия газа на нее.

Все террористы в ходе операции по освобождению заложников были уничтожены.

Угроза терроризма превращает людей в тени, старающиеся избегать света. Но мы люди, и должны стремиться к свету. В этом наша земная, человеческая задача. В этом наш бесконечный, стремительный танец - танец тени и света.

Идет танец тени и света. В конце танца тени становятся людьми, и загорается яркий свет над сценой.

Занавес.

2003-2005 год.

Приложение

Расположение заложников на сцене:

На заднем плане тени большого количества людей.

- 25 -

силуэты женщин-шахидок

Философ

Свиридовы: мать и дочь

Арсеньевы

Осокин, Ермолаев, Дементьева

Потапов Коля

На переднем плане

Оставить комментарий
Размещен: 21/01/2007, изменен: 17/02/2009. 86k. Статистика.
Пьеса; сценарий: Драматургия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"