Коломийцев Александр Петрович : другие произведения.

Дно. Главы 3 - 4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Глава 3

   - 1 -
  
   Людка сошлась с Барышевым полтора года назад. В соседнем селе жила у бабушек её дочь, семилетняя Анечка, числился за ней и муж. Только теперь-то он, какой муж? Всего лишь по паспорту. Жили они не шибко хорошо, можно даже сказать, плохо. Мужик попивал, и ей ещё в юные лета попробовавшей зелена вина, это дело понравилось, а уж, глядя на супруга, по-настоящему втянулась. Муж работал механизатором, а она сама не знал кем. Где придётся. То полы мыла, то на ферму шла.
  
   Миловались они до свадьбы и первый год, как расписались. А потом, чем дальше, тем хуже. Прямо невзлюбили друг друга, смотреть одному на другого тошно стало. Как гульнут, сразу видно. Он поцарапанный, она с синяками. А так как погуливали через день, да каждый день, то и ходили не потеху всей деревне с боевыми отметинами. С такой жизнью и хозяйство из рук валилось. Своей картошки никогда до весны не хватало. То у её стариков брали, то у его матери. Совсем опостылела Людке такая жизнь. Мало того, что с мужиком, как кошка с собакой цапались, ещё и соседки змеюками ядовитыми шипели, вроде они им жить мешают.
  
   Может быть и дальше тянулась такая тягомотина, но в ту весну притащила свекровь трёх поросят. Мужик на посевной с утра до ночи, домой только спать заявлялся, а ей и огород, и корова, будь она не ладна, и дитё, ещё и с поросятами возись. Помыкалась она, помыкалась и сгреблась в одну минуту. Дочку в охапку и к свекрови, мать в больнице лежала. "В райсело поеду, подруг проведать. Не всё ж мне в навозе ковыряться", - объяснила запричитавшей старухе.
  
   Подруга, у которой остановилась Людка, с детсадовского возраста скромностью не отличалась. Жила она в двухкомнатной квартире на пятом этаже. Лестница в её подъезде была самая истоптанная во всём доме. Отметив встречу, подруги пустились во все тяжкие. Денег у гостьи имелось не шибко много, но оказалось, что на гулянку их вообще можно не тратить. Первый раз, проснувшись рядом с каким-то вахлаком, удивилась, как это так произошло, раньше за ней такого не водилось. Пока Людка размышляла плохо это или ничё, её позвали похмеляться. Забалдев по новой, решила, что ничё.
  
   Добрые люди, заглянувшие на огонёк в гости, передавали, что брошенный мужик, нажравшись до упора, обещал ей ноги повыдёргивать, пусть только заявится.
  
   - Хрен дождётся! - захохотала в ответ захмелевшая ветрогонка.
  
   Её тут же, не отходя от стола, сосватали за Витьку Барышева, чернявенького худощавого мужичонку, с синими от наколок руками, сидевшему на соседнем стуле. Витька два дня назад обтискал её всю, но на большее в тот раз у него не хватило сил. Подзуживаемый застольем, он тут же принялся обнимать хохочущую и отбивающуюся бабёнку.
  
   К этому времени Барышев два месяца, как освободился. Пьянки пьянками, но баба тоже нужна. Был Барышев не блатным, а обыкновенным бухариком. Сидел по пьяному делу. Но и отбыв срок, так и не мог вспомнить, в самом деле, так удачно сунул нож, что человек два месяца пролежал в больнице, или всё на нём сошлось, а он с похмелья со всем согласился, лишь бы не рвали душу. Жил Барышев в перекосившейся избёнке. Бабка переселилась в мир иной за год до его освобождения и все двенадцать месяцев избёнка, понемногу разваливаясь, простояла беспризорной. Он кое-как подлатал подслеповатое жилище и искал в него хозяйку. Людка подвернулась весьма кстати.
  
   Всё на свете когда-нибудь кончается, кончился и тогдашний Людкин загул. Как-то проснулась она в чужой избе, на чужой кровати рядом с чужим мужиком. Мужик спал на животе, раскинув руки. Одна рука лежала на Людкиной груди, и мужик во сне то сжимал, то отпускал грудь. От этого гулёна и проснулась. Поглядев в недоумении на лежащее рядом чудо, она скувыркнулась с кровати. На щербатом, давно не крашенном полу кучей лежала их одежда. Выбравшись из-под одеяла, она почувствовала озноб и, выдернув за подол измятое платье, поскорей натянула его. Утро только, только занималось, все двери, и из избы, и из сенок были распахнуты настежь. Людку мучила жажда, походив по кухне, надыбала в углу на лавке ведро. Воды в нём было чуть, воробью напиться. Людка поставила кружку на голый немытый стол и выцедила оставшуюся влагу. Ставя на место не глядя ведро, промахнулась мимо лавки, и оно с бряканьем покатилось по полу. От этого бряканья мужик проснулся и, повернув к молодой супруге измятое щетинистое лицо, разлепил спёкшиеся губы и спросил хрипло:
  
   - Похмелиться есть?
  
   Невенчанная супруга скосила на него глаза поверх кружки и всё вспомнила. О возвращении домой думать теперь не приходилось, да она и не хотела этого. Так Людка и осталась жить с Барышевым. И пошла у них жизнь полосатая - то вместе бухали, то вместе бедствовали на одной картошке с чистой водой. Иногда Людка что-то вспомнив, размазывала по лицу мутные пьяные слёзы, тоненько и противно скулила, приговаривая всплывшие откуда-то в памяти, слышанные где-то или когда-то, давным-давно читаные слова:
  
   - Кровиночка, ты моя ненаглядная! Отняли тебя у меня ироды! Да как же ты живёшь без меня, сиротинушка!
  
   Мужику надоедало слушать бабий скулеж, и он говорил сердито:
  
   - Да уймись ты, дура! Чтобы ты с ней делала, с кровиночкой своей?
  
   Людка всхлипывала и послушно умолкала.
  
   Жить с Барышевым ей нравилось больше, чем с прежним мужиком. Барышев никогда не дрался, только матерился по черному, но Людка и сама могла выражаться будь здоров. Барышев не только не дрался, но и не заносился перед ней, бабой, как прежний мужик. Тот её за человека не признавал.
  
  

- 2 -

  
  
   Осенью Барышев устроился в котельную и так в ней и работал второй год. Раза два его выгоняли, но потом брали назад, с условием, что больше на работе и в рот не возьмёт. Людка тоже устраивалась на работу, но больше двух, трёх месяцев не выдерживала, и очередная швабра опять оставалась беспризорной. Иногда её охватывала бурная деятельность. Она выметала слежавшийся мусор и грязь из всех углов и закоулков, спрашивала у соседок извёстку на побелку, а этим летом даже раздобыла тёмно-синей краски и выкрасила панели в кухне. И потом всё любовалась солнечными бликами на глянцевитой поверхности. Весной вдвоём с новым мужем расчистили половину одичавшего бабкиного огорода, посадили картошку и несколько грядок всякой всячины. Но кипучая деятельность, как внезапно начиналась, так же внезапно и заканчивалась, и огород к осени подровнялся. Не поймёшь, где сажено, где не сажено.
  
   С некоторых пор понравилось Людке ходить с Барышевым в котельную. Ходить-то больше и некуда было. Сходили пару раз к новому дружку Витькиному, с которым в смене стоял, Тольке Ванюшину. Да уж сильно у него бабёнка культурная. Первый раз приходили, Валька вроде ничего была, и к столу подала, и выпила со всеми, и накормила. А второй раз, правда, поддатенькие все трое заявились, даже на кухню не пришла. Как уходить стали, Людка, пьяная, пьяная, а хорошо слышала. Ванюшин на кухне за столом тормознулся, Барышев уже за дверь на площадку вышел, а она с сапогами завозилась. В голенище ногу засунет, а дальше никак, даже чуть не упала, если б не вешалка. Валька на кухню шмыганула и, как гадюка ядовитая, своему ненаглядному прошипела:
  
   - Чтоб этой подзаборной в моём доме больше не было, шалав всяких я ещё кормить буду, и пригрозила: - И сам, смотри, допьёшься!
  
   Оскорблённая гостья хотела вернуться и поговорить насчёт шалав и прочих, но тут Витёк дверь открыл, и позвал её, сам с лестницы спуститься не мог. Потом Людка хотела на самом Ванюшине отыграться, а тот с пузырём пришёл. Разве тут устоишь?
  
   У Тольки нелады с женой пошли. Он к ним почти что переселился, и дневал, и ночевал. Как с Барышевым подопьют, так в котельную, и она с ними. В котельной весело, одни мужики, без своих баб такие шуточки откалывают, закачаешься, особенно когда балдеют. А потом она и без Барышева приходила. Барышеву что, до упора пьёт и спит, а супруге пообщаться охота. Да Барышев и сам её одну посылал иной раз, когда двигаться невмочь становилось. То сигарет стрельнуть, то разведать, может похмелиться обломится. Одной, вообще-то, и ходить интересней. При Барышеве мужики вроде как стесняются.
  
  
  
   Больше всех Людке нравился Колька Мамед. По-таджикски его имя и не выговорить, поэтому все Колькой звали. Мамед вообще ни к селу, ни к городу, фамилия у него вовсе не Мамедов, а какая именно, Людка не знала. Мужичок он ничего, крепко сбитый. Усики, а на лицо вовсе и не чёрный, а так --чернявый. Всегда в костюме военном ходит, но не в старом, а новом, с узорами. Она так толком и не поняла, то ли он в Афгане воевал, то ли в Таджикистане, а афганкой его куртку называют. Он как рассказывать начнёт, не поймёшь, и про Афган, и про Таджикистан, про всё вперемежку. Балабан смеялся над ним и спрашивал, слыхал он хоть как из автоматов стреляют. Мамед злился, вскакивал, махал руками и говорил быстро-быстро, вообще ничего не поймёшь. Балабана Людка недолюбливала. Балабан злой и только и знает, что издеваться, будто она плохое ему что сделала.
  
   Людка уже различать научилась, если Мамед про Маруську, которая его на лавочке ждёт, запел, значит, в среднем подпитии, тогда весёлый, раздаёт всё что есть. Мужики его даже в магазин не посылают, начинает шоколадки и жвачку молодым девкам дарить, а три шоколадки - бутылка. Потом сам себя дураком называет. А если по щекам морщины сверху вниз пошли, прямо как борозды, кто не знает, за старика принять может, значит, всё, Колька на грани, чуть какое слово не по нём, прямо как бешеный вскидывается, и убить грозится. Их с Ванюшиным сколько раз разнимали, тот тоже психованный. То ли дело её Витёк - попьёт, поспит, ещё попьёт, ещё поспит.
  
   Не ускользали от её внимания и братья Голиковы, тоже холостые, как и Мамед. Вот надо же как, не знаешь и не скажешь, что братья. У Людки глаза между ними разбегались, не знала на кого правый положить, на которого левый. Младший, Олег, прямо киноартист какой. Лицо длинное, нос прямой, глаза большие и синие, только туманные, вроде на тебя смотрит, а вроде и нет. Волосы лучше бабьих. Длинные, густые и цвет, как у кедровых орешков. Людка по молодости свои кудряшки в такой же цвет красила. Вид у него ничего, подходящий, если б попросил чего, она заранее готова была. А вот сам по себе, Олег снулый какой-то, такие Людке не нравятся. Всё сидит, молчит, голову опустит, волосы через лоб свесятся, лицо закроют, встрепенётся, откинет их и опять сидит, не двигается. И ноет всё. И то ему не так, и это, и жизнь не в жизнь, если бы не старший брат, точно бы с голоду помер. Вот старший, Генка, тот совсем другой. Этот, уже ни на какого киноартиста не похож. Морда круглая, нос картошечкой и волосы не поймёшь что. Но зато шебутной. И бутылку достанет и скажет что-нибудь, закачаешься, и на гитаре побрякает.
  
   Раз пришла сигарет стрельнуть, в котельной братья сидят, Мамед и Ванюшин. Олег не поймёшь что, Ванюшин почти готовый, а Генка с Мамедом хохочут над чем-то. Сидят, допивают, в бутылке только-только половина осталась, но и ей налили. Людка выпила, со стола сигарету взяла, закурила, присела на лавку и говорит Генке:
  
   - Дай на бутылку, у меня Витёк помирает.
  
   Генка отобрал к неё сигарету, затянулся, дым поверх её головы выпустил, прищурился, и серьёзно так, спрашивает:
  
   - Трахаться будем?
  
   Людка сигарету у него изо рта выхватила и тоже серьёзно отвечает:
  
   - Конечно, будем. Бутылку принеси, и будем.
  
   Тут Ванюшин очнулся, как водку в глотку ненасытную из пластмассового стаканчика выплеснул, в себя пришёл и локтём её толкает.
  
   - А ты умеешь?
  
   - Конечно.
  
   Тут Голиков опять заводить её начал.
  
   - А покажи, как умеешь.
  
   Глаза красавицы сами собой, эдак кокетливо стрельнули, то на него, то на Мамеда, они напротив на топчане сидели, сигарету на коробок спичек положила, шубёнку на лавку сбросила, встала перед ними, руки в боки упёрла и на чала показывать.
  
   - Я и вот так умею, и вот так, и ещё вот так.
  
   У мужиков глаза разгорелись, у младшего Голикова даже взгляд осмысленным стал. Мамед языком зацокал. Неизвестно чем бы это представление кончилось, тут ванюшинская гадюка прискакала, мужика своего под мышку и домой, как куль уволокла. Не успела за ними дверь закрыться, ментов принесло. Тут уж поневоле всем пришлось сгребаться и разбегаться в разные стороны.
  
  
  
   Вот кто Людкины мозги ставил в тупик, так это Тарасов. Чтобы здоровый мужик отказывался от выпивки, такого она в своей жизни не встречала. Новосёлов не пьёт - понятно, внутренности испорченны. Все мужики говорят - на их работе не пить, загнуться можно, а этот особняком держится, будто из другого теста сделанный. Ему из любопытства, сколько раз предлагали - нет, не пьёт. Интересно даже. Наверное, жмотничает, думает, если выпьет, потом самому покупать придётся, а денег жалко. Ванюшин давно его понял и на нюх не переносит. Он прямо так и говорит:
  
   - В конторе на нас этот козёл стучит. Больше некому. Не стучал бы, был как все. В кочегарку попал, забудь, кем раньше был. Тут все ровня. А он в начальники выбиться хочет, поэтому и стучит. Ну, вот поймаю я его, кровью умоется.
  
   Людка сама как-то у Тарасова выясняла, как это он не пьёт. Вежливо спрашивала, даже на "вы" называла. Мужики собрались, колготятся, а он зашёл в бытовку, сел на топчан, молча курит и ухом не ведёт, вроде его и нет здесь.
  
   - Скажите, - полюбопытствовала Людка, - вот вы, почему не пьёте? Вы совсем не пьёте? Или у вас болит что-нибудь? Мне вот даже интересно, как это?
  
   Тарасов в удивлении посмотрел на неё. Первая дама котельной обратила к нему худое лицо, приоткрыв рот, и простодушно хлопала глазами.
  
   - Тебе-то, какое дело? - спросил со смешком.
  
   - Ну, как же, все должны вместе держаться, а вы как-то особняком. Выпьете со всеми, сразу легче станет, - рассуждала Людка. - А на трезвую голову мысли лезут, которые жить мешают. Денег нет, есть нечего, а выпила, корочку пожевала и не надо больше ничего. А трезвому с тоски повеситься можно.
  
   - Есть тебе нечего! Картошку-то можно посадить. Водку всё равно на что-то покупать надо, задарма и самогонки никто не нальёт.
  
   - Да мы сажаем. Толку-то, одну картошку жрать не будешь. Вам легче прожить, вы хозяйство держите.
  
   - А вам кто мешает? И вы держите. Миллионов не наживёте, но себя-то прокормите.
  
   Людку такая перспектива не прельщала. Не получив ответ на свой вопрос, она потеряла к непонятному кочегару интерес, и заговорила с вертевшимся вьюном Мамедом.
  
  

- 3 -

  
  
   Пили тёплой компанией, все свои. Братья Голиковы, поселившиеся в котельной вместо Балабана, Кудлатый и Бульдозер с Мамедом, бывшие на смене. Балабан отсутствовал. После чёрного запоя он вернулся к гражданской жене и жил размеренной жизнью мирного семьянина. Бульдозеру с Мамедом не давал сильно разгуляться Новосёлов, едва выпили грамм по двести, шуганул их к котлам.
  
   - Идите, развейтесь, а то мне одному не выстоять.
  
   В одиннадцать пришли Ванюшин и Барышев, сопровождаемый своей прекрасной половиной. Светло-серые глаза Ванюшина к этому времени помутнели и таращились, не мигая. Он ни минуты не сидел спокойно, заговаривал то с одним, то с другим. Единственная дама собрания тоже верещала без умолку и через слово материлась.
  
   Мамед, вместе с толстяком вернувшийся к столу, наморщив лоб, сказал рассудительно:
  
   - Ты зачем так материшься? Нельзя. Я мужик и то так не матерюсь. Не матерись так больше.
  
   Людка захохотала, игриво склоняя к плечу голову.
  
   Не участвовал в попойке только Новосёлов. Поняв, что гонять напарников уже бесполезно, он, закидав все три котла, уныло садился на топчан, свесив руки между торчащих колен. На него никто не обращал внимания, только Мамед, собирая от усердия на лице складки, иногда оборачивался, и делал успокоительные жесты:
  
   - Всё нормально, Боря, всё нормально. Ещё выпьем малёк и пойдём кидать, а ты отдохнёшь.
  
   Бульдозер тоже делал озабоченный вид и поворачивал красное потное лицо с разбегающимися глазками.
  
   - Конечно, пойдём.
  
   Новосёлов сильно не возмущался. В октябре он отремонтировал двигатель на "Москвиче" и, вылезая из долгов, кроме своей смены, работал на подменках. Хотя и хорохорился, но когда около пятидесяти и заштопаны внутренности, от таких трудовых подвигов временами не держали ноги. По молчаливому согласию, когда ему приходилось работать две смены подряд, Мамед с Бульдозером давали возможность передохнуть, но зато и он в свою очередь терпел их гудёж. Года два назад Борис бы тоже наплевал и на температуру, и на Костю, и зафестивалил со всеми вместе. Однажды, один несдержанный собутыльник попинал его ногами, и хирург, произведя ремонт, выразился грубо, но ясно:
  
   - Пить будешь, сдохнешь.
  
   Через некоторое время, оклемавшись, Борис решил проверить предсказание врача. Проверка дала положительный результат. Хирург предсказал правильно. С закатившимися под лоб глазами, с пеной у рта, всего облёванного, экспериментатора увезла "скорая". С тех пор от одного воспоминания о той гульбе, у Новосёлова холодело в животе, и дрожали руки. Пил теперь по чуть-чуть, и то по большим праздникам. Обычно его не трогали, привыкнув к отказам, а под настроение выражали соболезнование по поводу такой пресной жизни. Но в этот раз Кудлатому, как заноза в мозги засела. Мамед уговаривал не трогать болезненного товарища, но тот только головой мотал и стоял на своём.
  
   - Не люблю я так - все пьют, один нет, значит, на уме кого-то держит. Борька, возьми, выпей! - он схватил кружку короткими, прямоугольными, как обрубленными на концах, пальцами, и протянул дужкой вперёд Новосёлову. - Выручи, не лезет уже.
  
   Новосёлов посмотрел на него осуждающе, вот ведь привязался, знает же, и отрицательно покачал головой.
  
   - Пей, Лёшка, сам. Знаешь же, нельзя мне. Завязал я.
  
   - А ты развяжи, - глаза Кудлатого налились злобой. - Чего тебе со ста грамм будет? Мне тоже нельзя, а я ничего, пью. Бери! - он уже не угощал, а заставлял.
  
   Новосёлов нехотя поднялся с намерением выйти, но перед ним вырос Ванюшин. Этого тоже, если на чём закоротит, уговорить невозможно. Глаза выкатились, короткие волосы, подстриженные с боков, ерошились и стояли гребешком. Ткнув Новосёлову в грудь руку и, вздёрнув подбородок, спросил с угрозой:
  
   - Ты чего с нами выпить не хочешь? Мы тебе что, не компания? Или может, ты ментов звать собрался? А? Знаю я тебя, суку!
  
   Новосёлова уже порядочно злили эти приставания. Ему и так до смерти хотелось выпить, он еле-еле держался, а тут эти ещё навязались. Он отшвырнул руку психа лупоглазого.
  
   - Отойди, мне работать надо.
  
   Между ними уже стоял Мамед и отталкивал Ванюшина. Все их прежние стычки всколыхнулись в черноволосой голове, глаза смотрели со злобой.
  
   - Ты зачем так говоришь? Нельзя так говорить. Борька хороший человек.
  
   Заверещала заполошно Людка.
  
   - Разнимите их, мужики, сейчас подерутся.
  
   Бульдозер, ворча, надвинулся на драчунов, обхватил Мамеда, подтащил к лавке, второй забияка не хотя вернулся на своё место.
  
   - Ну, вас на хрен, - пробормотал Новосёлов. - Пошёл я к котлам. Ты, Колька, здорово не набирайся. Покидать уж я один покидаю, а чистит не смогу.
  
   Мамед благосклонно успокоил товарища.
  
   - Всё нормально, Борька, всё нормально. Я сейчас приду, - он взял кружку у Кудлатого. - Не можешь, я выпью.
  
   Но не успел поднести кружку ко рту, как к нему подлетела неугомонная особа, и выхватила из рук.
  
   - Рядитесь, рядитесь, а я сиди, жди, - она выпила половину и отдала кружку. - Хороший ты мужик, Колька, хотя и нерусский. Усатенький! - добавила она, неизвестно от чего хохоча, и дотронулась пальцами до мамедовских усов.
  
   Мамед поймал её за руку и, осклабясь, спросил:
  
   - Тебе-то, какая разница, что нерусский?
  
   Их непринуждённое заигрывание прервал Генка, которому надоела вспыхнувшая ни к селу, ни к городу заварушка.
  
   - Эй, на барже! - окликнул он. - Кружку отдайте, в горле пересохло.
  
   Младший Голиков сидел безучастно. Как начал рассматривать стену, так и глядел на неё всё время. Когда подходила очередь, пил, не разбирая, водка, самогон, пятьдесят грамм или сто пятьдесят. Вливал в себя жидкость, и машинально хватал, что под руку попадет, и заталкивал в рот. Со стороны глянуть - не поймёшь, то ли пьян до бесчувствия или, наоборот, хмель совсем не берёт. Барышев уже дремал, положив голову на руку и вскидывался, когда перед ним оказывалась посудина, просыпаясь непонятно от чего, от бульканья или запаха, улавливаемого настроенным на алкоголь обонянием. Бульдозера Мамед отправил помочь Новосёлову, тот с готовностью пошёл, но через пять минут вернулся.
  
   - Ну, вообще, ну вообще, - мускулы на его лице ослабли, щёки, губы обмякли и расползлись в стороны.
  
   Все обернулись, и Ванюшин спросил, выражая общий интерес:
  
   - Тебя что, мешком трахнули?
  
   Толстяк, не отвечая, только шевеля беззвучно губами, перегнулся через сидящих, взял из разодранной пачки сигарету, закурил и сел на топчан, закинув ногу на ногу.
  
   - Как долбануло, как долбануло, - запричитал отдуваясь.
  
   - Да что долбануло? - хохотнул Кудлатый. - Дружок по башке лопатой долбанул? Чего такой перепуганный?
  
   - Лампочка над головой лопнула. Как бахнула, думал, котлы рвутся.
  
   - Штаны-то сухие? - засмеялись за столом.
  
   - Вам бы такое, и так с похмелья ходишь, дёргаешься, - обиженно забубнил Бульдозер. - Ещё в этой темнотище чуть башку не расшиб.
  
   - Так теперь совсем темно? - нетерпеливо перебил горячий собрат по смене.
  
   - Да почему, тут и возле четвёртого горят. Возле первого не горела, а теперь и возле второго лопнула.
  
   - А, чепуха. Второй всё равно не топим, возле первого дверь насосную открыть, чтоб уголь видать было, а в топках и без лампочки светло, - Мамед оставил стол и, пересев на противоположный конец топчана, любезничал с разыгравшейся ветреницей. Людка уговаривала ухажёра спеть, а тот отнекивался. - Была б гитара, тогда.
  
   - У Генки же есть. Ген, у тебя, где гитара? - на Людку нашло лирическое настроение и страсть захотелось послушать песни.
  
   - В кармане лежит. Радио включи погромче и пусть поёт под него по своему. - Но Людку припекло с пением, и она не отставала. - Где, где. Пропили. Где! - рассердился Голиков.
  
   - Ну, всё! Последняя! - объявил Кудлатый и поставил на стол бутылку самогонки. Пока добровольный виночерпий, не глядя, шарил рукой под столом и выуживал оттуда бутылку, пили и в очередь, и не в очередь, а когда забрезжил конец блаженному воспарению души и тела, начали делиться.
  
   Мамед вдруг объявил, что пропускает, хотели по такому случаю обойти и Бульдозера, но тот возмутился.
  
   - Ух, ты какой. У меня, когда есть, я всем наливаю, теперь запомню, - накинулся он на Кудлатого и, обиженно засопев, выпил свою порцию.
  
   Барышев спал, но Людка не позволила ущемить семейные интересы
  
   - Я за него выпью. Ты чего такой жмот? - наступала она на заскупердяйничевшего виночерпия. - Я вот скажу Витьку. Мы тебя всегда выручаем.
  
   - Да я что, я думал, если Витёк спит... - заоправдывался Кудлатый, но всё же сэкономил на женской доле.
  
   Бульдозер прожевал хлеб и, нависая над столом глыбой, с надеждой смотрел на товарищей.
  
   - У меня с собой ничего нет. Дома есть, так баба шороху даст, только приди, а в долг, разве нальёт кто?
  
   - Дадут, - отрезал Ванюшин и достал из кармана полторы тысячи. - Ну! - добавил он требовательно, - у кого что есть?
  
   - Я пас, - поднял руки, вылезая из-за стола Кудлатый. - Пустой совсем.
  
   - У меня в чистом четыре штуки лежит, - сообщил Мамед. - Сейчас схожу принесу. Кто пойдёт? Я на смене, мне нельзя.
  
   - Какая разница, на смене, не на смене, - возразил Генка и толкнул брата: - У тебя три штуки должно быть с мелочью, достань-ка.
  
   Младший Голиков заворчал недовольно.
  
   - Договорились же оставить, - продолжая причитать, полез всё же в карман и отдал брату заначку.
  
   - Потом достанем где-нибудь, успокоил его старший. Он глянул вопросительно на Людку и та, порывшись в кармане шубёнки, отдала три пятисотки. - Мало, - подытожил Голиков, пересчитав наличность. - С Колькиными десять четыреста, и на две не хватит. Тебе бежать, Ванюшка, я должен кругом, мне не дадут, а Лёшку штормит, - он с ухмылкой кивнул на покачивавшегося посреди бытовки Кудлатого. - Разобьёт ещё по дороге.
  
   - Ладно, сбегаю, - согласился Ванюшин. - Вдвоём только. Одному скучно. Мамед, пойдёшь?
  
   - Нет, вон, Бульдозер пусть идёт. Я уголь подкидывать буду.
  
   - Я ничё, я схожу, - забубнил согласно Бульдозер. - Переоденусь только.
  
   - Морду сполосни заодно, - захихикал Генка, - а то с такой рожей всех бабок распугаешь, и самогонки не дадут.
  
   В бытовку вернулся Новосёлов и, закурив, сел на свободный топчан.
  
   - Отдохни, Борька, - сказал Мамед, оставляя в покое прелестницу, - пойду, покидаю, - и кивнул Бульдозеру: - Идём, переодевайся, я тебе деньги дам.
  
   - Давай, покидай, - согласился притомившийся напарник, укладывая тощее тело на голые доски. - Я покемарю с часок.
  
  
  
   Людка скучала. Кудлатый длинно и нудно повествовал, как в армии служил сержантом. Генка слушал, позёвывая. Она повернула к ним остроносое птичье лицо и попыталась перебить Кудлатого, но тот, как глухарь на току, слушал только себя, никому и слова не давал сказать. Она сняла вязаную шапочку, повертела в руках, опять надела, оставляя светлые полосы, потёрла ногой пол. Хоть бы Мамедка вернулся, но он, как ушёл к своим котлам, так и застрял возле них, и Людка отправилась к нему сама. На приступке её здорово качнуло, она даже не ожидала: пока сидела, вроде нормально было. Вытянув вперёд руки, она слетела с высокой ступеньки, и так бы и грохнулась на остатки битого кирпича и, набросанные сверху, какие-то железяки, если бы не поймалась за колонну кран-балки.
  
   Мамед трудился возле первого котла. Балансируя руками, искательница приключений перебралась через угольную кучу и, подойдя к нему сзади, хлопнула по согнутой спине.
  
   - Дай и мне покидать!
  
   От неожиданности Мамед вздрогнул и выпрямился.
  
   - Ты лопату не подымешь, - ответил, осклабясь. Он смотрел на пьяненькую женщину, а в голове крутилось: "Завалить бы тебя прямо на кучу, сама весь вечер просишься". По его лицу: вздрагивающим полуоткрытым губам, заблестевшим глазам, она поняла и приблизилась. Мамед схватил за рукав шубёнки и потянул за собой. - Идём, идём.
  
   При той безалаберной жизни, которую вёл Мамед, женщин он знал от случая к случаю. Ему и Новосёлов говорил: "Ты бы, Коля, бабёнку какую-нибудь себе нашёл. Живёшь, как пёс бездомный, хоть бы угол свой имел. Не кормленный, не стиранный". "Зато пьяный, - смеялся тот в ответ. - Квартиру надо. Обещали. А бабы паскуды, батрачить на них!" Но женщину ему хотелось, хоть и паскуды они.
  
   Людка руки не отобрала, даже встала совсем вплотную. Дыхание их, напоенное алкоголем, перемешалось, но они не чувствовали его. Людку совсем разобрало, Мамедово лицо колыхалось, как изображение в ненастроенном телевизоре. Она игриво улыбнулась, но вместо улыбки, лицо исказилось в оскале. Мамеду было не до таких тонкостей, он видел перед собой охочую самку.
  
   - Идём, - согласилась она, - прямо сейчас?
  
   - Сейчас, сейчас, - в нетерпении пробормотал Мамед, увлекая её в темень прохода к душевой. Она споткнулась о каменноугольную глыбу, которую он отбрасывал в сторону, и ему пришлось подхватить женщину на руки и прижать к себе. Людка хихикнула, почувствовав сквозь одежду жаждущее её мужское тело.
   В раздевалке он развернул одну секцию железных шкафчиков, загородив угол. Обезьяной вскарабкался с лавки на вторую секцию к пучку труб, идущих в бойлерную, на которых Генка Казанцев соорудил себе лежбище для спокойного отдыха. Скинув оттуда истрёпанные, разодранные телогрейки, бросил их в отгороженное пространство и позвал Людку:
  
   - Жди здесь.
  
   Людка села на груду тряпья и привалилась к стене.
  
   - Ох, хоть полежу.
  
   Мамед метнулся к выходу. "Начнут ещё шариться спьяну по всей котельной", - думал он про оставленных друзей. Больше всего его интересовал Людкин пьяненький мужичок.
  
   Барышев спал, положив руки локтями на стол и устроив на них голову. Слюна тонкой струйкой вытекала из уголка губ и клейкой лужицей растекалась по руке. Кудлатый оседлал лавку, и навалился на него спиной. Утомлённый алкоголем и собственной болтовнёй, он подрёмывал, свесив голову на грудь. Только братья бодрствовали и уныло переругивались между собой. На стук двери Кудлатый поднял голову, и оторопело посмотрел на вошедшего. Под его взглядом Мамед схватил чайник и жадно напился прямо из носика.
  
   - Ух, жарко.
  
   - Что, пришли уже? - спросил Генка.
  
   - Ну, куда там, среди ночи, да в долг, не сразу и найдёшь.
  
  
   В раздевалке он щёлкнул выключателем и на всякий случай вывернул лампочку, открыв дверь в освещённую душевую, чтобы не грохнуться с лавки. Людка неожиданно заупрямилась.
  
   - Ты чего это удумал, чёрт усатый? - причитала она, мешая стаскивать с себя шубёнку. - Смотри, на пол не кидай, сам чистить будешь, - предупредила она и откинулась на спину, когда шуба оказалась в руках Мамеда.
  
   Полуснятые одежды мешали им, и они боролись с ними, добиваясь своего. Для изголодавшегося Мамеда, подхлёстнутого алкоголем всё кончилось быстро. Кое-как приведя себя в порядок, он выскользнул в коридор и, озираясь о сторонам, столкнулся с Генкой Голиковым, вглядывавшимся в полутьму.
  
   - Ты чего там делал? - появившийся так неожиданно Мамед вызвал у него подозрение. - Пьёте там, что ли?
  
   Генка разговаривал во весь голос и Мамед опасливо остановил его.
  
   - Тише ты, чего орёшь? Людка там, за шкафчиками, будешь, так иди.
  
   Голиков непонятливо похлопал глазами и, сообразив, резво шмыгнул в раздевалку. В темноте он налетел на железный шкафчик и остановился, потирая ушиб. Внизу под ногами что-то копошилось.
  
   - Ты куда делся? - раздался Людкин голос, она ждала, и он овладел ею сразу же. - Да ты кто? - вскрикнула она. - Я тебе не дам!
  
   - Молчи, дала уже, - пробормотал скороговоркой Генка, придавливая барахтающееся под ним тело.
  
   Людка узнала его.
  
   - А ты наглы-ый, Геночка, ух, какой наглый, - проговорила она выгибаясь.
  
   Пока он занимался любовными утехами, топки прогорели и, взбадривая пламя, Мамед наскоро накидал в них угля и как ни в чем, ни бывало, вошёл в бытовку. Хотелось пить, теперь уже по-настоящему. Он налил в кружку, но из неё противно несло сивухой, ему пришлось несколько раз сполоснуть её, пока исчез запах.
  
   Кудлатого окончательно сморило, и он улёгся на свободный топчан. От бетонного пола тянуло холодом, из окна дуло и бедняга лежал, подтянув к подбородку колени, обхватив себя руками. Новосёлов поднял голову, но Мамед успокоил его.
  
   - Поспи, Боря, ещё малёк, только что подкинул.
  
   Он закурил и присел осторожно рядом с Барышевым. Олег оторвался от своих тяжёлых дум, похожих больше на тягучую дрёму и попросил сигарету.
  
   - Покурим, - ответил Мамед, - у меня мало, - оставив чинарик побольше, протянул Олегу, тот затянулся так, что плохо раздробленный табак в сигарете, вспыхнув, затрещал, и, окутавшись дымом, спросил:
  
   - А где Генка, ушёл куда?
  
   Мамед воровато оглянулся на спящего соседа и тихо ответил:
  
   - Тут он, кури. Потом покажу.
  
   Младший Голиков выбросил обжигавший пальцы окурок, и они вышли из бытовки.
  
   - В раздевалке он, - вполголоса сказал Мамед. - Людку дерёт. Хочешь, иди, она пьяная, всем даёт.
  
   Сонная одурь слетела с Олега, и он отправился по стопам брата. Мамед постоял в раздумье, теребя ус и глядя вслед уходящему Олегу. Зря он братишек к Людке отправил. Что-то больно долго Генка возится. Сейчас ходоки вернутся, а туда ещё и Олег ушёл. Он подбросил в четвёртый и третий, направился к первому, но подкидывать не стал, а прошёл к раздевалке. Оттуда доносился неясный шум. Он приоткрыл дверь и услышал злой Людкин голос.
  
   - Вот я сейчас заору!
  
   "Н-ну, сука, не даёт Олегу!" Рискуя расшибиться в темноте, Мамед вдоль стенки пробрался в отгороженный закуток. Он подоспел вовремя. Людка удовлетворилась Генкой и не давалась Олегу, стиснув изо всех сил ноги. Братья действовали нахрапом. Старший валил навзничь, младший разжимал ноги. Прелестница материлась и готовилась завизжать. Черноусый красавец отстранил братьев и присел перед ней на корточки. Людка тут же села. В темноте смутно белело лицо и заголённые ноги.
  
   - Тебе чё, жалко? - проговорил по-свойски, будто кусок хлеба просил. - Дай ему, видишь, кончится сейчас мужик.
  
   - Ага, сейчас прямо. Ишь, чего удумали. Вы чё, всей капеллой меня драть собрались? Чё я вам, подзаборная? - Несколько минут прошли в молчании, Олег в нетерпении зашевелился. - Выпить есть? - голос Людки утратил визгливые нотки. - Пусть притащит, тогда дам, - она захихикала. - Бартер устроим. Он мне пойло, а я с ним вот этим рассчитаюсь, - и она бесстыдно раскинув ноги, похлопала по мету, предназначенному для бартера.
  
   - Сиди здесь, сейчас будет, - сказал скороговоркой Генка и потащил за собой брата, - я паточную в углу за топчаном поставил, там ещё больше полбутылки. Тащи, всё равно пить никто не будет, только тихо.
  
   "Вот чем кружка воняла, - догадался Мамед, - втихаря потягивали".
  
   Они втроём покинули раздевалку.
  
   - Тихо, - прошептал он, останавливая братьев. - Кто-то ходит.
  
   Возле бытовки, озираясь по сторонам, топтался Кудлатый. Дождавшись, когда он повернётся к ним спиной, они вышли из-за котла и заговорили.
  
   - Вы где были? - обрадовался он их появлению. - Думал, все разбежались. Смотрю, нет никого, хотел искать идти.
  
   - Да ходоков выглядывали, - ответил Генка и подтолкнул брата. - Ушли и с концами, - дождавшись появления Олега, потащил за собой Кудлатого. - Кого тут чадом дышать. Идём в кандейку. Теперь уж скоро придти должны.
  
   Когда дверь за ними закрылась, Олег устремился в раздевалку. В первый момент ему показалось, что Людка спит, но она притаилась, прислушиваясь.
  
   - Кого там? - спросила, нашаривая в темноте бутылку.
  
   - Кудлатый шарашился где не надо.
  
   - А Витёк?
  
   - Спит твой Витёк. Давай скорей, - и он в нетерпении подтолкнул её на спину.
  
   - Успеешь, - Людка хихикнула, - здесь она, никуда не делась. - Запрокинув голову, она присосалась к бутылке. Тошнотворная жидкость заполнила рот, пролилась мимо и потекла по подбородку. - Хоть бы корку какую принёс, - она оторвалась от бутылки и икнула.
  
   "Ещё блевать начнёт", - с испугом подумал Олег и, больше не обращая внимания на протесты, повалил Людку на спину. Она покорилась, любовно сжимая горлышко бутылки.
  
   Не в силах держать в руках лопату, бодрствующий кочегар покрутился возле котлов и зашёл в бытовку. Кудлатый опять расписывал свою удалую сержантскую жизнь. Новосёлов уже поднялся и курил, ёжась спросонья. Мамед потолкался и вышел. Помогая братьям получить удовольствие, он опять распалился, и готов был стащить Олега прямо с Людки. Он зашёл в насосную и заходил вдоль обратки, нервно поглядывая на манометр с дрожащей стрелкой, и точащий из гнезда градусник. Вот-вот должны появиться добытчики и тогда всё сорвётся, а ещё Людку, от греха подальше, надо вывести из котельной. Невидящим взглядом, изнемогающий от нетерпения ловелас уставился на прыгающую стрелку манометра, но вот за спиной послышался скрип шагов. Мамед выглянул из насосной и позвал проходившего мимо Олега:
  
   - Ну, чего она? Там ещё?
  
   - Там, допивает, - гадливо ответил тот.
  
   Икая, Людка полулежала на боку. Мамед опустился рядом на колени.
  
   - Это ты, Мамедка? Ну, ты и наглый, и сам не слазишь, и дружков водишь.
  
   Его мучило желание, требовавшее удовлетворения, и одновременно предмет вожделения, только что пользованный другими, вызывал отвращение. Чтобы побороть его, он отобрал у Людки бутылку и, приложив мокрое горлышко ко рту, пил, пока не задохнулся. Самогонка оглушила и вызвала тошнотный спазм в пищеводе. Пока он втягивал в себя широко открытым ртом воздух, Людка вернула себе честно заработанную драгоценность.
  
   - Всё высосал, змей, - пробормотала она и, допив остатки, швырнула бутылку через голову соблазнителя. Бутылка ударилась о стену и со звоном разлетелась вдребезги.
  
   Вперемежку с икотой она что-то мычала, то ли от наслаждения, то ли протестуя. Когда Мамед насытился и сел рядом, сказала обиженно:
  
   - Я тебе одному давала, зачем братьев притащил? Теперь не дам никогда, больше и не проси.
  
   Она была уже совсем пьяная. Не обращая внимания на её бормотание, Мамед велел её одеться и ждать его. Выбрался он вовремя. Новосёлов кидал в дальний, четвёртый, Мамед встал бочком у первого и, только распахнул лопатой дверки топок, появился Бульдозер и Ванюшин. Судя по их довольным физиономиям, поход завершился удачей. Так и не бросив ни лопаты угля, он пошёл вслед за ними.
  
   - Всю деревню обежали, - говорил, восторгаясь собственными успехами, толстяк, выставляя на стол три бутылки самогонки. - Никто в долг не даёт.
  
   Мамед дождался возвращения Новосёлова и потихоньку выскользнул из бытовки. Людка спала, и стоило трудов растолкать её. Он даже засомневался, помнит ли она, что здесь с ней происходило. В общем-то, это было даже к лучшему. Он включил свет в душевой и оставил открытой дверь. Вид у неверной супруги был самый растерзанный. Мамед кое-как напялил на неё шубёнку и выпроводил за дверь, велев идти домой, и ложиться спать.
  
   Когда заканчивали вторую бутылку, Людка вернулась. Она опять не совладала с приступкой и еле-еле рассталась с дверью. Но, судя по голосу, на воздухе немного протрезвела. Увидев свою невенчанную, потрёпанную супругу, Барышев, до сей поры, как бы и забывший о её существовании, встрепенулся.
  
   - Ты где была? - воскликнул неожиданно резко.
  
   - Где была! Дома была, тебя ждала. Лежала, лежала, думала сейчас придёшь, а ты здесь дрыхнешь, называется, - и Людка назвала супруга словом, обозначающем в богатом российском просторечии функционального мужика.
  
   Услышав такие речи, все довольно захохотали. Не обращая ни на кого внимания, Людка выпила из первой попавшейся посудины, и велела Барышеву собираться.
  
   - Зачем? - заморгал тот глазами.
  
   - Заче-ем! - передразнила Людка и закончила под общее ржанье: - Трахаться будем, вот зачем.
  

Глава 4

  

- 1 -

  
  
   Василий проснулся за пять минут до будильника. Потянувшись, сел, выпростав худые, мосластые ноги из-под стеганого одеяла в цветастом пододеяльнике. Взял в руки будильник, передвинул рычажок вперёд, чтобы не звенел. Просыпаться лучше самому, а не под этот трезвон, который только портит настроение. Жена сегодня в ночь дежурила, и вся утренняя круговерть со скотиной выпала на его долю. Вообще-то, корм скотине Василий всегда задавал сам, но когда жена работала, приходилось вдобавок доить корову. Дёрганье за коровьи соски действовало на нервы. Во-первых, это бабская работа, а, во-вторых, корова, несмотря на то, что кормил её хозяин, почему-то не считала нужным вести себя с ним, как подобает солидной животине.
  
   Позёвывая и почёсывая костистую грудь, срытую голубой бязевой рубашкой, Василий прошёл на кухню, сполоснулся под раковиной, налил в стакан холодной воды из-под крана, положил туда ложку чёрносмородинового варенья из стоявшей на столе вазочки и, размешав, выпил. Рот приятно освежился кислинкой, и Василий от удовольствия облизнулся. Перед тем, как идти к скотине, сделал первый заход по побудке своих охламонов, старшего на работу, младшего в школу. Захватив подойник и ведро с тёплой водой и тряпкой, отправился к коровам.
  
   Натеребленного с вечера сена показалось мало и он, стараясь не обрушить козырёк снега, свисавший со стожка, выворотил ещё. "Или много будет? Ладно, отдам всё", - подытожил Василий свои размышления. При разумной экономии сена должно хватить до середины января. Может, сына посадят-таки на машину, сам и вывезет. Тоже, пентюх, работает в совхозе и никак сена не привезёт. Над дверью в коровник намёрз порядочный куржак, дверь скребанула по нему и кристаллики смёрзшейся влаги посыпались за шиворот. Василий, ёжась, зябко передёрнул плечами. Накидав сена в кормушку корове и тёлке, снял пристроенную у матицы скамеечку и подсел к коровьему вымени. Корова размашисто задёргала сверху вниз головой, выбирая сено со дна кормушки, где оно всегда вкуснее. Не зря вчера соломы на подстилку не пожалел, вымя было чистое, только прилипло несколько соломинок. Он обтёр его мокрой тряпкой и потянул за упруго податливые соски. В дно подойника тотчас же ударили звонко весёлые струйки молока. Но эта зараза выводила из себя, без конца переступая с ноги на ногу, и так и норовя опрокинуть подойник. Василий не выдержал коровьего издевательства и, обругав, ткнул кулаком в мягкий тёплый живот. Кормилица обиженно посмотрела, поворотя лобастую рогатую голову, хлестнула хвостом и отошла в сторону. Василий в сердцах сплюнул и переместился за ней на карачках, держа в одной руке подойник, в другой скамеечку. Закончив с коровами, добавил в запаренный с вечера комбикорм горячей воды и, отдав пойло оставленной в живых до Нового года свинье, вернулся в дом.
  
   Сыновья только встали и метались по квартире, одеваясь и завтракая одновременно. Не переодеваясь, процедил молоко в приготовленные парням кружки и, отставив их, наполнил трёхлитровые банки. Бросив цедок в подойник и, налив туда воды, он переоделся и сел к столу. Сыновья к этому времени, выпив залпом парное молоко, улетучились. Отец не успел даже толком слова сказать.
  
   Завтракал в одиночестве. До котельной было рукой подать, минут десять ходьбы и Василий не торопился. С расстановкой жевал свиное жаркое и размышлял. Со сменой ему, в общем-то, повезло. Мужички попались работящие, не сачкуют. Хотя поначалу, как узнал, что Тарасов в городе в инженерах ходил, думал - ну, этот наработает. Тут не пальцем показывать надо, а самому на лопату налегать. Оказалось, зря так думал. Инженер не только не отлынивал, а и то делал, от чего другие отвертеться пытались. Хотя бы эти зольники взять, ни одна смена их так не чистит, как они. Главное, не пьют оба. Ну, её на хрен эту пьянку, как он давеча не удержался. Больше в рот не возьмёт. Оно и правда, выпрут сейчас с работы, и сиди дома. Баба причитаниями со света сживёт. Если рассудить, она и права. Сын последний раз деньги полгода назад получал, когда в следующий раз дадут, никто не знает. И во что эти деньги к тому времени превратятся! В совхозе скоро совсем платить перестанут. Раньше в комхозе кочегарам более, менее вовремя платили, а нынче и здесь что-то тянут. Но хоть вразнобой получают, как-то жить пока можно, а с работы выгонят, на одну её зарплату тяжко придётся. Надо держаться, не ходили бы эти оглоеды, душу не травили.
  
   В половину девятого оделся и вышел на крыльцо. Перед уходом оглядел двор, в стайке горел свет. Пришлось открывать только что запертую дверь и возвращаться. Не повезёт сегодня, ну, да ладно. Не успел Василий сойти с крыльца, как к нему бросился, радостно взвизгивая, Мишка. Утопив руку в рыжеватой, тёмной на концах, шерсти, почесал загривок. Пёс, взвизгивая от удовольствия, встал на задние лапы и, уперев передние в хозяйский живот, умильно заглянул Василию в глаза.
  
   - Эх ты, псина, - он ласково отпихнул пса и вышел на улицу. Мишка, продолжая играть, бросился за ним, но хозяин перед самым носом, клацнув щеколдой, захлопнул калитку. - Сиди дома! - приказал он, понарошку строжась, и пёс жалобно заскулил, провожая глазами удаляющуюся фигуру.
  
  

- 2 -

  
  
   Ночная смена дочищала котёл и Василий, чтобы не мешать, увязая ногами в угле, пошёл через наготовленную кучу вдоль стенки. Новосёлов не изменил своему амплуа и задержал сменщика, потянув за рукав, одновременно показывая другой рукой в раскрытую топку.
  
   - Гляди, как чистить надо, - сказал нравоучительно, - а у вас в прошлый раз по углам пооставалось и породу вы не вывезли.
  
   - Да подь ты! - огрызнулся Василий и выдернул руку. - Подметать его ещё, что ли?
  
   Он повесил чистую телогрейку на подозрительно шатавшийся в штукатурке гвоздь и взялся за лопату. Пришедшего через пять минут Тарасова, Василий встретил улыбкой и, поздоровавшись с ним за руку, начал рассказывать, какой занудный мужик этот Новосёлов.
  
   - Да пош-шёл он, - ответил безразлично напарник.
  
   Но Василий разговорился, и длинно, и с подробностями принялся описывать, в какого противного человека превращается Новосёлов.
  
   - Я ведь его давно знаю, нормальный мужик был.
  
   В одиннадцать пришли чувствительно поддатенькие Бульдозер с Мамедом. Мамед, по-деловому потирая руки, тут же стрельнул закурить и, привстав на цыпочки, исследовал содержимое настенного шкафчика. Бульдозер цвёл, как майская роза и смахивал на Иванушку-дурачка. Из обширного кармана полушубка выудил бутылку "Русской" и, причмокивая от удовольствия, поставил на стол. Ничего подходящего, кроме пустых пакетов, пачек из-под чая, Мамед не обнаружил и спросил:
  
   - Мужики, есть чего закусить?
  
   Тарасов развёл руками.
  
   - Мы когда в день работаем, обедать домой ходим, ничего с собой не берём, - и, чтобы не заподозрили в скупости, добавил: - Что мне куска хлеба жалко, Коля, но нету, - он покосился на Марусенкова, глядевшего на красующуюся на столе бутылку, как кролик на удава, и вышел вместе с Генкой.
  
   Василий уже наспех надевал телогрейку и говорил услужливой скороговоркой:
  
   - Пять минут, мужики, посидите. Сала принесу. Я мигом, я быстро, мухой слетаю. Бутылку только со стола приберите, вдруг начальство заявится.
  
   Пробегая рысью мимо работавших товарищей, пробормотал, испрашивая извинения:
  
   - Надо мужиков выручить, я быстро, мигарём.
  
   Тарасов проворчал нечленораздельно вдогонку, что мужики и сами к себе могли бы сбегать, но слова его прозвучали втуне.
  
   Дома никого не было. Жена, очевидно, ушла в магазин, и задавать надоедливые, никому не нужные вопросы было некому. Василий с ходу заскочил в кладовку, схватил шмат сала, резать было некогда, нашёл в кухне пару луковиц и полбуханки хлеба. Сорвал со стены свою кочегарскую сумку и, набросав в неё всё вперемежку, опрометью бросился из дома, отбиваясь во дворе от обрадованного появлением хозяина Мишки.
  
   Бутылку прикончили быстро, глаза у Василия разгорелись, ему захотелось сказать что-нибудь хорошее и Бульдозеру, и Мамеду, похлопать по плечу угрюмого Тарасова, и ему сказать тепло и задушевно, чтобы оставил он свою гордыню и жил просто, как все вокруг живут.
  
   Проснувшегося беса обуяла жажда, и он заставлял Василия искательно заглядывать в глаза собутыльникам. Толстяку уже стало жаль выпитой неимущим собратом водки, он ответил колючим взглядом, и сказал сердито:
  
   - Ты давай за бутылкой беги.
  
   Василий огорчённо развёл руками. Маленькая робкая надежда, что мужики извлекут откуда-нибудь бутылку, или найдут где-нибудь деньги, пискнула придавленным мышонком и испустила дух.
  
   Бульдозер гудел нетерпеливо:
   - Ты руками не маши, а в контору давай беги. Там "молочные" дают. Как раз на пузырь, по семь с половиной. Мы с Мамедом уже получили.
  
   - Не успеть мне, - чуть ли не жалобно ответил Василий, глянув на часы.
  
   - Бегом успеешь, - сказал марширующий взад-вперёд Мамед, - ещё почти полчаса.
  
   Он молча, виновато отводя взгляд, обошёл Тарасова с Генкой, грузивших углём бадью и пулей вылетел из котельной. Кассирша уже оделась и закрывала кассу, навешивая многочисленные замки, когда гонец, запыхавшись, взлетел на второй этаж. Она отрицательно замотала головой, ответив, что сейчас ей некогда, и Василий чуть ли не на колени падал, умоляя выдать деньги. Матерясь сквозь зубы, она вернулась в кассу.
  
   Марусенковская бутылка, как-то вдруг, сразу, доконала отстоявших ночную смену Бульдозера и Мамеда. В бутылке ещё оставалось около ста грамм, а их уже окончательно развезло. Бывший вояка, засунув руки в карманы, сидел сгорбившись на топчане, мотал головой и протяжно говорил: "У-у!" Черты лица огрубели и придали ему угрюмо-мрачное выражение, но вёл он себя мирно. Друг и собутыльник его, ни с того, ни с сего, то ли вспомнив что-то, а скорей всего, спутав Генку с кем-то другим, начал на все лады материть добродушного парня. Всё порывался встать и вломить, но ноги не держали забияку, и он опять плюхался на скамейку. Домой его увела жена с помощью того же Генки, а Мамед объявил, что будет спать, и зачем-то перешёл с одного топчана на другой.
  
   Дождавшись, когда все разойдутся, и помещение опустеет, Василий торопливо, словно опасался, что отнимут, выпил остатки водки. Тело налилось силой, мысли успокоились, и нарушитель обета поймал кейф. Одна мыслишка всё же ёрзала и не давала покоя, она никак не могла прорезаться и только мешала ему блаженствовать. Наконец, егоза остановилась, перестав биться о череп, и Василий смог её прочитать. Он два часа не подходил к топкам. Нет, Марусенков не сачок. Он пьёт, но он работает. И работает ещё лучше, с вдохновением. Василий так и сказал об этом сердитому Тарасову, но тот почему-то ещё больше разозлился.
  
   - Давай, давай, работай!
  
  
   Уверенно, чуть ли не строевым, Василий подошёл к ближнему третьему котлу и, распахнув топку, начал размашисто кидать уголь. Уголь почему-то летел не по всей топке, а, ударяясь о рамку, сыпался вниз, частью внутрь, частью наружу. Не обращая на эту безделицу внимания, разошедшийся кочегар кидал и кидал, пока за дверкой не почернело, и перешёл к другим котлам.
  
   Злая насмешливость Тарасова, круто изменила настроение.
  
   Ишь, инженер хренов. Гляди-кось. Не нравится ему. Выпил я. Да твое, какое дело, на твои, что ли, пил? Ещё тот гусь, видать. В начальниках ходил, работягам жизни, наверное, не давал. Знаю таких. Я выпил, но я работаю. Ещё веселей работаю. А ты, как сыч сидишь там, сам себе не рад.
  
   Василий швырял и швырял уголь, а злая обида всё больше и больше овладевала им. Мысли появлялись и тут же исчезали, на их месте появлялись новые и переплетались в клубок. Здесь соседствовали и жена, и Тарасов, и мастер, и работа...
  
   Всю жизнь горбатишься, а в результате доброго слова не услышишь. Жена только и знает, что про деньги ноет. Всё ей мало и мало. Всю квартиру мебелью заставила, пройти негде, и ещё давай. А кто этот дом сделал? В нём же жить нельзя было. Всё он, своими руками. Ходил и он когда-то в начальниках, хоть и не шибко больших, но всё же. А из-за чего в работяги попал? Из-за доброты своей. Потому что рабочего человека понимал, с начальством дружбу не водил. Почему с простым человеком не выпить? Пил бы с начальством, сам в начальники выбился. С работягами пил - начальству не понравилось. Коммунисты хреновы. Этот, наверное, тоже коммунист.
  
   Василий примостился на перевёрнутой бадье и хотел перекурить здесь, чтобы не видеть противного Тарасова, но уж слишком едкой была атмосфера возле котлов, и он вернулся в бытовку. С подчёркнутой независимостью сел на топчан, потеснив неспокойно всхрапывающего во сне ночного работника и, оторвав клочок газеты, занялся самокруткой.
  
   - Ты, Вася, когда на обед пойдёшь? - спросил инженер неожиданно миролюбиво, словно и не происходило между ними никакой размолвки.
  
   - Ты иди, я потом сбегаю, мне близко, - ответил Василий, наполняя пространство вокруг себя саднящим дымом. - Ты иди, всё нормально. Вернёшься, я схожу или Генка.
  
   - Ну, ладно, пойду я, - Тарасову не хотелось оставлять Марусенкова одного, но ведь, в конце концов, тот не ребёнок, чтобы нянькой за ним ходить.
  
   Молодой собрат уже вернулся от работодателя, с которого выколачивал деньги и, увёртываясь от вылетавших из топки языков пламени, шуровал в них клюкой.
  
   - Ты что делаешь? - удивился Тарасов.
  
   - Что я делаю? Ты глянь, что в топках делается.
  
   Тарасов открыл дверку и сплюнул, вся поверхность горения подёрнулась серым шлаком, а против дверки чадил чёрный могильный холмик неразгоревшегося угля.
  
   - Вася накочегарил, - сообразил он. - Ты, погоди, не ходи на обед, пока я не вернусь, а то он нам натопит. Он пусть идёт, если хочет, а ты меня дождись. Я уж пойду, раз собрался.
  
   - Ладно, ладно. Иди, какой разговор.
  
   - Ты температуру не глядел?
  
   - Глядел. Сорок девять.
  
  

- 3 -

  
  
   Предчувствие не обмануло Тарасова. Через четверть часа после его ухода, Василий уговорил молодого коллегу идти обедать, но самому дойти до котлов так и не удалось. Едва Генка успел покинуть пределы котельной, пришли двое сантехников. Старый волк Бизон и его молодой напарник, имени которого Марусенков так и не смог вспомнить, сколько не пытался. По-настоящему Бизона звали Серёга Куряков, но когда-то, ещё в молодости, с чьей-то лёгкой руки, прозвали Бизоном, так эта кличка и осталась за ним на всю жизнь. Вообще-то, она объяснялась просто, в драках, которые Серёга любил с малолетства, он наклонял по-бычьи голову и пёр, как танк, молотя пространство своими увесистыми кувалдами. На всякие приёмчики был не мастак. Выручала сила.
  
   В добрых традициях сантехников, Куряков считал оскорбительным поделать чего-нибудь с трубами или батареями, и покинуть облагодетельствованную квартиру пустым.
  
   - В новом доме выторговал? - захихикал Василий, увидев в его руках бутылку.
  
   Бизон самодовольно усмехнулся, основательно усаживаясь за стол. Был он мужчина крупногабаритный и очень себя уважал.
  
   - Ну, давай закусь, - небрежно ответил на заигрывания кочегара.
  
   Тот торопливо нарезал на промасленном обрывке газеты остатки сала и услужливо пододвинул щедрому гостю. Канителиться Бизон не любил и разлил бутылку в один приём. У молодого дёрнулся кадык, когда, морщась, ставил пустую кружку на стол.
  
   - Чего, не пошла? - спросил старший товарищ насмешливо. - Привыкай, мы стопочками не пьём, - сам он жадно жевал сало, мало заботясь о сотрапезниках. - У тебя есть чего? - спросил Василия, но тот с огорчённым лицом развёл руками.
  
   - Откуда, Серёга?
  
   - У тебя десять штук есть, - Бизон повернулся к напарнику и посмотрел так, словно тот сделал что-то нехорошее и пытался скрыть это. - Я видел.
  
   Желторотый сопротивлялся недолго, и скоро деньги оказались у торопливо одевавшегося Марусенкова.
  
   - Я мухой, туда и обратно, - бормотал он. - Вы сидите, отдыхайте. Мне всё равно делать нечего.
  
   - Пожрать захвати! - крикнул вдогонку молодой, которому пара ломтиков сала только раздразнили аппетит.
  
  
  
   Едва войдя в котельную, Тарасов заподозрил неладное. Куча угля перед четвёртым котлом не уменьшилась, а главное, воздух был на удивление чистым. Подхватив прислоненную к стене лопату, открыл дверку, от нетерпения не сразу попав в щель. Взору предстала погасшая топка, лишь кое-где из-под серого шлака рдел жар. "Случилось что? - мелькнуло в первый момент. - Топки углём бы закидали, да и вентиляторы работают. Н-ну, всё ясно". Не переодеваясь, как был в полушубке, принялся торопливо, как попало забрасывать уголь. Скоро пот катил градом, падал с носа крупными каплями, взмокшая рубашка противно липла к телу. У последнего котла его застал Генка.
  
   - Ты где был? - сходу набросился на него Тарасов.
  
   Генка удивился окрику, они в сене не орали друг на друга, но добродушно ответил:
  
   - Переодевался.
  
   - Так ты домой ходил? Я же тебя предупреждал, - гнев распирал Тарасова.
  
   - Ну, сходил, пообедал. А что случилось?
  
   - Топки-то погасли!
  
   Генка потянулся к дверке, но он остановил его.
  
   - Да я накидал.
  
   Казанцев сходил в насосную и вернулся с вытаращенными глазами.
  
   - Сорок три.
  
   - Ну вот. Сейчас чистить начнём, ещё упадёт. Где этот раздолбай?
  
   - Я пришёл, сразу переодеваться начал, - Генка молчаливо признавал за Тарасовым старшинство и говорил оправдываясь: - Он мне сам сказал, иди пообедай, часок я и один потоплю. Всегда же так делали.
  
   Тарасов с шумом втянул в себя воздух и, не глядя на Казанцева, опять сердито проговорил:
  
   - Я же предупреждал. Да где этот раздолбай есть-то?
  
   Оставив Генку размышлять, он ушёл переодеваться. В гневе Тарасов выпустил из виду, что если Марусенков топить бросил, то скорей всего обретается в бытовке.
  
   Так оно и было. Раздолбай вальяжно лежал на топчане и, наподобие какого-нибудь бая, блаженствующего с кальяном, меланхолично дымил самокруткой. Вытирая лыжной шапочкой непросохший пот, Тарасов смерил его долгим, внимательным взглядом и процедил сквозь зубы:
  
   - Как дела, Вася?
  
   Вася поймал очередной кейф и благодушно ответил:
  
   - Всё нормально, Юра, всё нормально.
  
   - А почему же тогда температура упала, если всё нормально?
  
   Упоминание о температуре и ехидный голос ненавистного инженера разом оборвали кейф, и обозлённый жуир вскочил, как ужаленный.
  
   - А мне по хрену твоя температура. Понял? Ты про температуру с начальником говори, а со мной не надо, - в Васькиных глазах появился зловещий блеск, лицо изменилось: губы запеклись, щёки покрыла бледность и синё обозначились глазницы. - Мне главное, чтобы люди не обижались. Вот что главное! Про температуру вы с Новосёловым толкуйте, он тоже любитель на градусник смотреть.
  
   - Ну, поня-атно, - разговаривать сейчас с Марусенковым было бесполезно. Тарасов повернулся к выходу и столкнулся в дверях с мастером.
  
   - Юра, у вас, почему температура низкая? - роли поменялись, теперь уже с Тарасовым разговаривали зло и раздражённо.
  
   Чувствуя себя без вины виноватым и, испытывая унижение от необходимости оправдываться, он готов был сцепиться с мастером. Втянув носом воздух, быстро глянул на него и, обходя стороной, буркнул:
  
   - Сейчас подымем.
  
   Но Константин остановил его и, как какому-то пришей-пристебаю, начал выговаривать:
  
   - Слушай, Юра, мне в принципе всё равно, кто работает: Вася, Федя, Лёня, мне нужно, чтобы котельная тепло давала. Пришли на работу, работайте, а вы бегаете взад, вперёд. Не хотите работать, не надо. У меня десять человек на работу просится. Безработица кругом. Усёк?
  
   - Усёк! - повышенным тоном ответил распекаемый кочегар, будто не он, а Константин был виноват в недосмотре. - Я сказал - сейчас подымем.
  
   - Ну, глядите, мужики, я предупредил, а там дело ваше. А с тем другом, - мастер кивнул на Марусенкова, - я ещё разберусь.
  
   Проводив мастера и инженера презрительным взглядом, Василий лёг на прежнее место, и отгородился от всего мира, прикрыв глаза рукой.
  
   Ишь ты, сами ходят по два часа, а он тут один упираться должен. Покурить спокойно нельзя. С этой температурой, как с цепи все сорвались. Надо же - упала! А он что, плечом её подпирать должен? Всё про инженерство своё забыть не может, ну и сидел бы в городе, а то в деревню принесло. Крестьянином хотел стать! А поцелуй-ка пожилого зайца! Не получилось? Таких только так и учат. Покидаешь с нами уголёк, сам забухаешь, никуда не денешься, таким же, как мы будешь. Хозяйство он разводит, а хрена ты не хотел?
  
   Мысли Марусенкова перепрыгивали с товарища по смене на мастера, и он сам не понимал, о ком в данный момент думает. Начальничек, туда же. Видел я вас кое-где. Меня всю жизнь пугают, да не больно-то я вас боялся.
  
  
  
   Потом наступил провал и очнулся Василий на куче угля рядом с бадьёй, наполненной горячим шлаком с кнопками от тельфера в руках. Сбоку стоял Генка и уговаривал оставить бадью в покое. Дальше происходило что-то несуразное. Бадья, которую требовалось вывозить, двигалась к котлу, взлетала вверх, шлёпалась на уголь, из неё сыпался раскалённый шлак и оба кочегара, и трезвый, и пьяный еле успевали отскакивать в сторону. Конец представлению положил Тарасов. Обложив многоэтажно разъярившегося Василия, он едва не тычками прогнал его прочь.
  
   - За козла ты мне ещё ответишь! - Марусенков стоял ниже Тарасова и смотрел на него снизу вверх. Инженер даже не глянул в его сторону и прошёл мимо.
  
   Василий постоял, соображая, чтобы такое сделать, но ничего не сообразил и демонстративно ушёл на топчан. Ему хотелось пожаловаться Мамеду на свою судьбу, но тот исчез, даже не попрощавшись.
  
   На следующий день, в ночную, Вася ни словом не обмолвился о совершённых чудесах, но работой старался искупить грехи. Первым хватался за лопату, когда приходило время грузить бадью, отстоял лишний час у котлов вместо придремавшего ночью Казанцева. Гнев Тарасова постепенно улёгся. Придя на работу, он первым делом хотел выговорить Марусенкову всё, что о нём думает, но, встретив виноватый взгляд, отложил беседу по душам на потом.
  
   - 4 -
  
  
   На выходной Тарасов наметил обширные планы. Освобождался он в пятницу утром, и вся суббота оказывалась свободной. В пятницу вечером приезжал на побывку из города сын-студент, Роман, и добавлялась лишняя пара рабочих рук. В субботу с соседом Митей условились навозить соломы. Хорошим был Дмитрий парнем, но слишком тяжёлым на подъём. Дольше тянуть было нельзя - выпадет настоящий снег и к стогам для его газона дорога закроется, только это его и убедило. В пятницу, после небольшого отдыха, Тарасов решил заколоть свинью. Первую, после летнего поста, он зарезал месяц назад. Хрюшка оказалась небольшой - килограмм на семьдесят, и разошлась довольно быстро - городскому жителю на погашение долгов, и вторую неделю в доме мясо употреблялось в пищу для запаха. С наступлением морозов подошла пора сокращения свинопоголовья и мясоеда. Правда, от сегодняшней тоже мало что останется. Сыну пришло время пополнить запас, и сослуживицы жены хотели купить килограмм пятьдесят, и стоило воспользоваться случаем.
  
   Роман жил на квартире и расплачивался не столько деньгами, сколько продуктами - картошкой и мясом. Первый год, после переезда семьи в село, он, уже будучи второкурсником, пару месяцев прожил в общежитии. В декабре материнское сердце жены не выдержало и, переставив дни занятий, она высвободила пару дней, и съездила в город посмотреть на сыновью жизнь. Вернулась в тихом ужасе.
  
   - Это дедовщина какая-то! Самая настоящая дедовщина! Какие-то пьяные парни ходят по комнатам, отбирают деньги, бьют. Двери в комнате без замка, говорит, два раза ставили - всё равно выламывают. Сидит сейчас без гроша, есть нечего, ещё и тёплая куртка исчезла, которую в прошлом году купили. Говорит, украли. Товарищ его весь избитый, у Ромки синяк под глазом. Что за парни ходят, не рассказывают, вроде старшекурсники. Да это что ж такое! У нас ребята тоже тихонями не были, но такого?! - жена всплеснула руками. - В общем, я заняла у Одинцовых двести тысяч, купила ему куртку и договорилась пожить у них, пока квартиру не подыщем. А иначе я не знаю...
  
   - А у них что, рук нету? - возмутился супруг, с округлившимися глазами выслушав жену. - Сдачи дать не могут? Не знаю, у нас такого не было, чтобы кто-то ходил деньги отбирал! Да это вообще! Пусть на квартире живёт, как её найти только?
  
   - Я Наташку попросила, она поищет, и звонить буду.
  
   Через неделю объединённых усилий, квартиру нашли у матери одной учительницы, жившей на окраине в собственном домике. Она сдала комнату, и Роман поселился в ней со своим другом. Бабке надо было таскать воду, колоть дрова, топить печь, копать огород, но всё же это был лучший вариант, чем общежитие. Летом, во время отпуска, жена съездила в город, выбелила весь дом и бабка прекратила разговоры о маленькой пенсии, по полночи горящем свете и окончательно прониклась чувством симпатии к своим жильцам.
  
  
  
   Первый год свиней лишали жизни соседи, потом приловчился сам. Приподняв хавронье левую ногу, приставлял нож и быстро, и резко втыкал в сердце. Главное было не упустить момент собственной решимости. Беда только, никак не мог приобрести паяльную лампу, и приходилось одалживаться у соседей. Как назло, в этот раз сосед за стенкой кому-то отдал взаймы, а у Мити сломалась, о чём он сокрушённо сообщил, заехав домой пообедать. Намеченное мероприятие грозило сорваться. Тарасов вспомнил, как Марусенков нахвали свою лампу, и решил сходить к нему.
  
   Поглядев с опаской на бесновавшегося на короткой цепи у калитки рослого рыжеватого пса, Тарасов поскорей взошёл на крыльцо, и нырнул в полутёмные сени. На стук ответил бодрый женский голос, и он вошёл в кухню-прихожую. Жена Василия месила тесто в эмалированном ведре и, поздоровавшись с гостем, громким голосом позвала мужа.
  
   - Спит ещё, - объяснила она. - А вы вместе с ним работаете?
  
   Тарасов ответил утвердительно, и словоохотливая женщина начала расспрашивать о жизни. Он не имел склонности откровенничать с малознакомыми людьми, отвечал вежливо и неопределённо.
  
   - А мы видите, как живём, - продолжала стряпуха, - до ручки дошли. Хлеба купить не на что, сама пеку. Да и хлеб-то, - махнула она испачканной в тесте рукой. - Моим мужикам буханки пообедать не хватает. Срамота одна, а не хлеб, пока порежешь, половину раскрошишь. А ваша жена не печёт?
  
   Вопрос её остался без ответа. В кухню вошёл хозяин дома, приглаживавший на ходу свисавшие на лоб волосы, делавшими его похожим на подростка.
  
   - Я лампу хотел попросить, - приветствовал его нежданный гость. - Ты как-то говорил, твоя хорошо работает. Дашь на денёк?
  
   - А-а! - протянул Василий. - Сейчас оденусь. Где ключи? - спросил у жены.
  
   Поспешно надев вытертый, лопнувший по шву полушубок, хозяин взял связку ключей, и они вышли во двор. Подойдя к сараю, Василий отомкнул амбарный замок, скрылся в полумраке. Тарасов огляделся. Подворье у напарника по смене отличалось порядком и старательным уходом. Нигде не болталась скособоченная дверь, не валялся брошенный за ненадобностью огородный инвентарь. Длинный ряд построек радовал глаз аккуратностью. И на каждой двери висел замок. Незамкнутой оставалась только собачья конура. Василий вышел, держа в руках лампу, поставил её на землю, и усиленно заработал насосом.
  
   - Сейчас проверим на всякий случай, - сказал не подымая головы.
  
   - Что это у тебя, и волкодав у калитки, и замки везде висят? - спросил Тарасов с шутливой насмешливостью.
  
   - И не говори, замаялись с этими замками. Да, вон, у соседа через два дома, на прошлой неделе сарай обчистили. Двадцать кроликов взяли. Их чего не брать, за уши и в мешок. Не визжат, не мычат. И собаку - хозяйскими же вилами припороли.
  
   Василий говорил без умолку о том, что это свои, местные, по стайкам шарятся, и где это видано, чтобы в деревне всё под замками держать. Он сыпал и сыпал словами, будто предугадывая намерение гостя, старался не дать тому и рта раскрыть. У Тарасова на языке вертелись пара вопросов, он всё-таки выбрал момент и вставил слово:
  
   - Ты что это, Вася, фестивалить начал?
  
   Василий, разжигая лампу, склонился над ней, и не подымал головы.
  
   - Да так вот, - пробормотал виновато себе под нос.
  
   Тарасов, разглядывая вылезший из прорехи на плече мех, прокашлялся.
  
   - Ты вот что, друг, брось это дело. Ни к чему.
  
   - Да я что, не понимаю, - Василий зажёг лампу и, поднявшись, встал рядом, бросив на товарища короткий взгляд. - Бес попутал, одним словом.
  
   Тарасову неудобно было выговаривать, и он взял шутливый тон.
  
   - Сам подумай, тебя за пьянки выгонят, мы с Генкой с кем останемся? Какого-нибудь шарамыгу дадут, и будем с ним маяться. Так что, бросай это дело.
  
   Набирая силу, лампа загудела, и они не слышали шагов подошедшей сзади хозяйки.
  
   - Правильно, правильно, так его, - поддала она жару. - Хоть вы за него возьмитесь. Денег на хлеб нету, а он опять за пьянку принялся. Полгода продержался, снова начинается. Что за мужики пошли! На том конце деревни бутылку покажут, ночь-полночь, про всё забудут, и про семью, и про работу, лишь бы шары залить.
  
   - Да перестань ты, - огрызнулся муж.
  
   Присев на корточки, он подрегулировал форсунку, и из лампы вырывалось ровное голубоватое пламя.
  
   - Понял, пять минут, и палить можно. Цены ей нет.
  
   - Добро! Пойду я, - заторопился Тарасов, ему не хотелось слушать перебранку супругов и, заглушив лампу, он поскорей направился с ней к калитке.
  
   - Бензин-то есть? - поинтересовался заботливо Василий. - Могу дать литра два.
  
   - Спасибо, не надо, - обернулся Тарасов. - Я у соседа взял.
  
  
  
   С утра в субботу он распределил работу сыновьям. Мать поворчала, что мальчику надо бы отоспаться, но отец был другого мнения. Не отоспавшегося мальчика отправил чистить коровник, а среднего - Игоря, оставил в помощь женщинам, крутить мясо для пельменей. В нагрузку обоим велел вытопить баню. В девять Митя уже сигналил у ворот, и сам глава семьи отправился возить солому. С Митей затраты поделили поровну - Митя рулил, а Тарасов дал денег на бензин. Из села выехали со стороны кладбища.
  
   - Считай десять километров ехать, как ни больше, - ворчал сосед, сворачивая с большака на просёлок.
  
   - А ближе нету? - удивился Тарасов. - В прошлом году рядом брали.
  
   - Тут кукуруза росла, а на следующей клетке вообще не сеяли, - объяснил Митя.
  
   - Что ж так? Семенной фонд сдали?
  
   - Семенной фонд, - проворчал водитель, - денег на солярку не было, даже не пахали. Не помнишь, что ли?
  
   - Ну-ну, - про весеннее безденежье он хорошо помнил, но во что оно выльется, как-то прошло мимо сознания.
  
   Лёгкий ветерок сдувал с вил солому, порошил глаза половой. Сосед, как младший, лазил в кузов утаптывать, и покрикивал с верхотуры, куда скидывать навильники, приговаривая:
  
   - Это не сено. Сено как ухватишь пластик, аж кости трещат, а солому что, по горсточке кидаешь. Следующим рейсом нетронутый стог найдём. Сразу с верхушки навалим, а так мы до вечера не навозимся.
  
   Мало-помалу подавальщик перестал дотягиваться вилами до верха и, перекликаясь между собой, заготовители притянули шевелящийся груз крест-накрест верёвками. Вытряхивая насыпавшуюся за ворот и в сапоги колючую мелочь, Тарасов сел на подножку. В поле ветер сорвал неглубокий снег, и между стернёй чернела земля, усыпанная зёрнами пшеницы.
  
   - А это что, сразу сеяли? - спросил у подошедшего Мити.
  
   - Кого сеяли? В октябре убирали. Что посеяли, то и собрали.
  
   - Что, опять денег на солярку не хватило?
  
   - Хрен их знает, чего у них не хватило, может ума, может денег. Комбайны стояли. С одного снимут, на другой поставят. Как в сорок первом, тогда, говорят, одна винтовка на десять солдат была, а у нас одна запчастина на десять комбайнов, - говорил Митя с ядовитым смехом.
  
   Роман, вытирая пот, заканчивал укладывать навоз. Вернувшегося отца встретил шпильками насчёт "чугуна и люминия". Отец ответил в том же духе и, похлопав по плечу, велел позвать Игоря и перетаскать на сеновал вываленную из кузова самосвала солому. В дом Тарасов заходить не стал - пришли покупательницы, в присутствии которых он чувствовал себя не в своей тарелке.
  
   В машине, для разговора, поспрашивал соседа о совхозных делах, от которых отошёл, перейдя на работу в котельную. Сосед, перекидывая во рту изжёванную папиросу, крутил баранку, отвечал зло и угрюмо.
  
   - Сейчас всяк за себя, - рассуждал он. - Главное, смотри где, что и как урвать. Меня с мешком отходов поймают - лет пять дадут. Управ со второго отделения в Кемеровскую область съездил, на карман положил, сколько положил, знать никто не знает, и знать не хочет. Это кто в такое поверит - ребятишки только. Чуть не за тыщу вёрст поехал мясо продавать по той цене, которую в городе взять можно. Справки привёз, комар носа не подточит. Ёжику ясно, что шахер-махер. Директору с главбухом на лапу сунул, и спроса никакого нет.
  
   - Быков, что ли? - припомнил Тарасов фамилию управляющего. - Про мясо, откуда знаешь? - спросил насмешливо.
  
   - Откуда. Разведка донесла. Не такие уж мы простодырые, чтобы всему верить. Одни квартиры в городе покупают, другим хлеба не на что купить. И вроде так и должно быть.
  
   Второй раз загрузились быстро. Митя ткнул кузов самосвала в самую скирду и, обрушив верхушку, они в полчаса соорудили на нём хороший стожок. Тарасов помог Мите перекидать солому и вернулся домой. На крыльце столкнулся с Галей, Митиной женой, торопливо вытиравшей слёзы. Смущённо поздоровавшись и потупя взор, она бочком прошла мимо. На кухне жарко пылала плита, в большой кастрюле с красным цветком громко булькало. Сыновья сидели за столом и с завидным аппетитом уминали пельмени.
  
   - Вымой руки, садись за стол. Сейчас сварятся, - встретила его жена.
  
   - Что это Галина вся в слезах вышла? Двоек сыну наставила?
  
   - Я не учу их сына, он только в седьмом классе. Деньги приходила занимать. Я ей шестьдесят тысяч дала, - жена быстро глянула на мужа, но он не выказал никакой реакции. - От чего женщины плачут, значит, причины есть. Деньги два раза в год дают, и то под запись половину в магазине выбирают. Детей одеть не во что, и за мужем не уследить, что заработает - пропивает.
  
   - Уж прямо всё так и пропивает! Что ж я не знаю, - возразил Тарасов, усаживаясь за стол. - Не видала ты, как пропивают!
  
   Жена поставила перед ним полную тарелку дымящихся пельменей, он обильно посыпал их перцем, и, поддев один на вилку, и, окунув в уксус, отправил в рот, но тут же сморщился и шумно задышал.
  
   - Горячие же! А вы с Ирой, что не садитесь? - спросил жену.
  
   - Ира поела, а я не хочу, из кастрюли надышалась. Тебе бы поговорить с Митей, а ты сам его спаиваешь. Чтоб больше не давал самогонки, - сердито сказала жена, налив чашку чая и примостившись с нею на углу стола.
  
   Тарасов выбирал пельмени с краю тарелки, где похолодней, и препирался беззлобно.
  
   - Это наши мужские дела. Можно подумать - в огороде за шиворот схвачу и насильно в рот заливаю. Если я только "спасибо" буду говорить и руку жать, надо мной смеяться станут, и делать никто ничего не захочет. Сколько наторговала-то, коммерсантка? - спросил прищурившись.
  
   - Всего на триста, сейчас отдали сто шестьдесят.
  
   - Шестьдесят Галине заняла, - продолжил муж с набитым ртом.
  
   - Им дочку одеть не во что, и детских, который месяц не платят, - оправдывалась супруга.
  
   - Да я разве против, - ответил Тарасов. - Десятку на чай, сигареты выдай, остальные - сама смотри. Тебе сколько с собой нужно? - спросил у Романа, решавшего проблему - продолжить поглощение пельменей или перейти к чаю.
  
   - Сколько дадите, - меланхолично ответил сын. - У меня калькулятор сломался, а новый семьдесят тысяч стоит, и курсовой считать надо.
  
   - Я в твои годы на логарифмической линейке считал.
  
   - Тебе никто не запрещает и сейчас на ней считать, - тут же последовало язвительное замечание.
  
   - Ясно. Острослов. Баню-то натопили?
  
   - Перед обедом подложил, а больше мама не велела, - доложил Игорь.
  
   - Это ещё почему? - сурово посмотрел он на жену.
  
   - Вы как накочегарите, мыться невозможно. Мы сейчас с Иринкой сходим, потом топите, хоть до утра.
  
   Со скотиной управились пораньше, к шести часам, и отправились в баню. Первым не выдержал городской сын.
  
   - С вами разве помоешься! - ворчал он на отца и младшего брата, сидя с тазиком на пороге предбанника.
  
   В перерыве между заходами на полок, они пили морс из чёрной смородины и посмеивались над ним. В дом глава семьи вернулся последним, распаренным и ослабевшим. На кухне жена с Романом укладывали в рюкзак мороженое мясо, разложенное в полиэтиленовые пакеты, рядом дожидалась своей очереди объёмистая сумка и банки с вареньями и маринадами. Сын уезжал утренним поездом в восемь часов. Удобней всего было ездить на автобусе, который отходил в обед, но на нём билет стоил на пятнадцать тысяч больше.
  
   - Тебя не дождёшься, - попеняла жена. - Пельмени остывают.
  
   - Опять пельмени? - поморщился Тарасов. - Как мне это мясо надоело, хоть бы картошечки поесть.
  
   - Допросишься, - пообещала жена. - Наварю завтра ведро, и ешь всю неделю.
  
   - Ладно, ладно, с тебя станется, - он открыл крышку супницы и вдохнул подымающийся из неё пар. - Эх, повеселимся! - он потёр руки и сходил в кладовку.
  
   Его возвращение на кухню жена встретила вздохом. В руках супруг держал бутылку с самогонкой. Любил он разок в месяц расслабиться и крепко выпить. Беда только --не имелось хорошего друга для полного счастья. Сосед за стенкой был угрюмым мужиком, к Тарасову, как городскому, относился с плохо скрытой насмешкой и он с ним контактировал слабо. Митя после двухсот грамм поминутно сплёвывал на пол и крикливо матерился. С ним можно было пить в сарае или где-нибудь за углом. Тарасов же любил расслабляться легальным путём, в тёплой комнате за столом, уставленным закусками. Жена была плохой сообщницей в этом деле. Больше, чем на две рюмки её не хватало. От дальнейшего категорически отказывалась и говорила, что от неё потом неделю несёт сивухой и голова болит.
  
   - Меры не знаешь, вот и болит, - объяснял Тарасов. - Голова болит в двух случаях - с недопою или перепою.
  
   - У нас на двоих, как раз мера получается, - парировала жена. - У меня недопой, а ты чуть ни на карачках из-за стола вылазишь.
  
   - Ты уж прямо скажешь - на карачках!
  
   Гнать самогонку научил его всё тот же Митя, растолковав секреты производства, стоя возле кучи свёклы, привезённой новому соседу.
  
   - Свиньям сваришь, свеклу им отдавай, а сироп заквась. Запашок, конечно, останется. Сам бы гнал, - объяснил он, сбив на лоб кепку. - Да боюсь, баба на моём горбу аппарат изломает. Тебе можно гнать, ты не пьёшь.
  
   Аппарат Тарасов изготовил, работая в мехцехе. Очистку продукта производил самым простым и конструктивным на его взгляд способом - перегонял на второй раз, после чего разбавлял кипяченой водой градусов до сорока пяти, разливал в трёхлитровые банки и засыпал давленные кедровые орешки. Через месяц напиток приобретал стойкий коньячный цвет, и притуплялся специфический свёкольный запах. Полностью избавиться от него не удавалось, что Тарасов не перепробовал. Говорили, хорошо помогает зверобой, но это растение в их местности не росло.
  
   При возлияниях с сыном, жена громко протестовала и требовала больше, чем по полрюмки Роману не наливать. У Тарасова на языке вертелись собственные похождения на четвёртом курсе, но в воспитательных целях воздерживался от воспоминаний. В том, что сын ведёт в городе здоровый трезвый образ жизни, он глубоко сомневался, и поэтому говорил:
  
   - Пить всё равно будет, а у меня научится, как это правильно делать.
  
   Но всё же больше одной бутылки они не выпивали, а во время душеспасительных бесед, предостерегал от злоупотреблений, и, боже упаси! - попробовать какой-нибудь наркоты. На что сын вполне разумно отвечал: "Скажешь тоже, что я, дурак?"
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"