К дыму и удушливому чаду, наполнявшим котельную и ватным облаком закрывавшим перекрытия дырявой крыши, добавились серо-грязные тучи мелкой, как пыль золы, вздымавшейся кверху из топки, как только из нё начали выгребать шлак. Горячий свет, струившийся из раскрытого чрева, обливал трёх чертей. Два из них шуровали тяжёлыми железными клюками, а третий, переминаясь с ноги на ногу, стоял в стороне с эбонитовой коробочкой управления в руках. По покрытым серым налётом физиономиям струился пот, черти смахивали его рукавами, и он, смешавшись с золой, превращал лица в злобно-отупелые маски. Накалившийся металл жалил ладони сквозь рваные рукавицы, и тогда черти вскрикивали человеческими голосами, бросали оземь свои орудия и, тряся руками, громко матерились.
На улице завывал, бесновался ветер, громыхая железными воротами. Несмотря на удушливую атмосферу преисподней, их не открывали, тянули до последнего, когда надо будет вывозить бадью со шлаком. Правая створка неожиданно заскрипела, с натугой приоткрылась и, подхваченная шквальным порывом ветра, распахнулась настежь. Колючий злой вихрь закруговертил золу, запорошил ею сощуренные глаза, набил оскаленные, сипло дышащие рты. Троица, как по команде, повернула головы. От ворот донёсся испуганный женский визг, и в открывшемся проёме показалась высокая и худая, как жердь, старуха, одетая в драное пальто, сшитое когда-то на более полнотелую особу. Появившаяся из черноты ночи, старуха выглядела ведьмой, пожаловавшей в пекло с утренним приветом.
Ввалившиеся щёки, острый нос, неопрятные космы, торчавшие из-под платка, длинная обтрёпанная юбка, прикрывавшая посиневшие от холода ноги, всунутые в стоптанные мужские ботинки с оборванными шнурками и ничем более не защищённые, волосы и кожа нездорового землистого цвета, казались до того ветхими, что сделай старуха резкое движение, они посыпятся с неё клочьями, обнажая сухие ломкие кости, превращали её в злобную карикатуру на женское естество.
Несмотря на плачевный вид, старуха пребывала в весёлом расположении духа. Увидев, что на неё обратили внимание, она выпростала из рукавов пальто озябшие кисти рук, со скрюченными от холода пальцами, и расцвела радостной улыбкой, будто находившиеся перед ней черти, в самом деле приходились дорогими родственниками. Взмахнув рукой, словно полуобнажённая эстрадная дива, в лучах прожекторов выскочившая на подмостки к ревущим от нетерпения поклонникам, она бодро воскликнула:
- Здравствуйте, мальчики, давно не видались! Как живёте? - нерешительно остановившись рядом с застывшей троицей, она робко протянула дрожащие руки над пышущей жаром бадьёй. - Ох, хоть погреюсь.
--
--
Иди, бабка, не мешай. Надоела, - ответил худой и остроносый.
- Здорово, бабуля! Чего не спится? - спросил, сплёвывая чёрную слюну бугаеподобный, с расхристанной грудью.
Третий, усатый, стоявший в стороне, сердито промолчал.
- Курить охота, мальчики, - заискивающе улыбаясь, старуха приниженно заглядывала в лица кочегарам.
Старуха мелко и часто закивала головой и, поднявшись на высокую приступку, вошла в бытовку. На правом топчане, закутав голову в пыльные лохмотья и раскидав по лежаку ноги, обутые в испачканные углём сапоги, спал человек. Старуха боязливо съёжилась и, стараясь не шуметь, сделала несколько неуверенных шагов по грязному, заплёванному полу. Окурки валялись везде, но рядом с дверью лежали кучей. Старуха радостно взвизгнула и присела на корточки. Когда ей попадался окурок подлиннее, она довольно хихикала и приговаривала:
- Добрый человек курил. Сам покурил и мне оставил.
Но такие окурки встречались редко, в основном попадались маленькие, только пальцами ухватить.
- Каво? Каво надо? - человек, почивавший на топчане, вскочил, как ужаленный, и вперил в старуху мечущийся взгляд из-под заплывших век. - А-а, это ты, старая! - прохрипел и рухнул назад.
- Спи, касатик, отдыхай. Умаялся, сердешный, - проворковала утренняя визитёрша, не прекращая своего занятия.
- 2 -
Без пятнадцати восемь, как по расписанию, в котельной появился повелитель кочегаров. Скинув рукавицу, он стряхнул изморозь с меха шапки, и обтёр ладонью заиндевевшие усы и бороду. Едва поздоровавшись, коротко сжимая протягиваемые ладони, он, хрустя рассыпанным по полу углём, сходил в насосную. Вернулся оттуда скорым шагом с явными признаками ярости на бородатом лице.
- В чём дело, мужики? Тридцати пяти градусов нет. Это что такое, что случилось? - он переводил сердитые глаза с одного на другого, с подозрением вглядываясь в хмурые лица. - В чём дело, Боря? - взгляд его остановился на худощавом. - Три котла топите...
- Да ты, Константин Иванович, подожди минуту. Дай хоть слово сказать, - разозлился в свою очередь худощавый. - Света больше полсмены не было, хоть четыре котла топи.
- Ну-у, - прогудел толстяк, - два раза отключали.
- Ты бадью вывози, кого стоишь, дожидаешься? - окликнул Борис третьего, застывшего с кнопками управления в руках и готовящегося в свою очередь вступить в перебранку с мастером. - В первый раз отключили в пол двенадцатого, около часа дали. Всё запустили, котлы раскочегарили, опять отключили. В шесть только включили, - он привирал, но не на много, всего на час. - На улице, что, метёт здорово? - он кивнул на шапку с опущенными наушниками на голове Константина.
- Да прилично задувает, - ответил тот, - вас кто меняет, Тарасов?
- Тарасов, Марусенков и этот, молодой, как его? Генка.
- Передай, чтоб кочегарили вовсю, - сказал Константин, несколько смягчившись.
- Да уж они натопят, - с показной иронией ответил Борис и скривил в ухмылке тонкие губы.
- В кандейке опять кто ночует? - голос Константина вновь стал сердитым. - Сколько раз говорил, чтоб выгоняли.
- Ну, кто там, Балабан. Я его куда дену? Выгоняй, ты мастер.
К Константину окончательно вернулась злость и тоном, которым только что выговаривал за температуру, пообещал:
- Я вот грожусь, грожусь да начну с вас по десять процентов премии снимать за каждого ночлежника, тогда перестанете стесняться, - он круто повернулся и с угрожающим видом вошёл в бытовку. Лежавшего на топчане и продолжавшего безмятежно спать пришельца, он грубо схватил за колено и рванул на себя. Разбуженный столь бесцеремонным образом, тот вскинулся, готовый дать отпор, но, увидев перед собой начальство, сник в смиреной позе.
- Коля, я тебе говорил, или устраивайся на работу, или чтоб духу твоего здесь больше не было. Нашёл гостиницу! - приветствовал его пробуждение Константин.
- Костя, ну ты чего такой? - с укором в серых глазах посмотрел на него Коля. - Выйду я на работу, выйду, сказал же. Дай отойду маленько. Ну, - он посмотрел просительно на Константина. - Не могу я сейчас - корёжит всего. Не понимаешь, что ли, мужик же ты. Слово даю, через неделю буду работать. Не могу я сейчас, - Коля потряс головой и передёрнул плечами. - Дай закурить. Сейчас покурю, и пойду с глаз. Чё я, не понимаю?
Константин сунул руку за пазуху и вытащил пачку сигарет. Закурил сам и угостил Балабана.
- Вот в последний раз, Коля. Через неделю ментов вызывать буду, чтоб забрали.
- Нет-нет! - Балабан протестующе поднял руки и засмеялся. - Чего хочешь делай, а ментов не надо, ну их на хрен.
Тарасов пришёл без десяти девять, Новосёлов стоял у крайнего, четвёртого котла и, согнувшись, заглядывал в топку. "Сейчас что-нибудь скажет", - с неприязнью подумал Тарасов и, поздоровавшись, хотел пройти мимо, но Борис задержал его.
- Глянь, - показал рукой в топку, Тарасов перевёл взгляд с неумытого лица Новосёлова, посмотрел на горящий уголь - ничего интересного там не было.
- Ну и что? - заранее готовясь к какой-нибудь каверзе и поэтому, приняв полунасмешливый тон, спросил у своего сварливого сменщика.
- Ты вдоль стенок глянь. Видишь, как мы выгребаем, - и Новосёлов с серьёзным видом пустился в пространные объяснения об отрицательном влиянии оставленной у труб золы на их обогрев.
- Ну, уж ты тоже скажешь. Всё мы выгребли, это из-за труб опять, наверное, насыпалось. Делов-то! Посмотрел бы, что нам та смена сдаёт!
- А ты заставляй дочищать. Смену не принимай, - не уставал поучать его Новосёлов.
- Не принимай! - передразнил Тарасов. - Да у них хоть принимай, хоть не принимай, если они на ногах не стоят. Ты чего не умытый ещё? - свернул он с неприятной темы.
- Я сейчас баньку затоплю, - Новосёлов излил скопившуюся желчь и, сменив настроение, довольно потёр руки. - Вчера вечерком всего наготовил, сегодня осталось только спичку поднести.
Марусенков пришёл раньше, как обычно, и о чём-то толковал с Мамедом.
- То газетку ей дай цигарку завернуть, - говорил Мамед, огрузнув на лавке и выпуская вверх дым.
- Да надоела эта бабка, - поддакнул сзади Тарасова Новосёлов, - вот как привяжется, курить ей край охота.
- Чем она вас допекла, бабка эта? Ходит и пусть себе ходит, окурков, что ли, жалко? - засмеялся Тарасов. - Мне так она нисколько не мешает, - он протянул поочерёдно руку Мамеду и трудившемуся над изготовлением самокрутки и неизвестно кому кивавшему головой Марусенкову.
Из душевой доносился плеск воды вперемежку с взвизгиванием и матерками. Тарасов достал из раскачивавшегося железного шкафчика задубевшую робу, пропахшую потом рубашку с почерневшим воротником и манжетами. Скинув чистое, поёживаясь и вздрагивая всем телом от прикосновений волглой ткани, принялся натягивать на себя рабочее. Шум в душевой стих, и оттуда вышел озябший Бульдозер. При виде покрытого грязными потёками мощного тела, по которому волнами пробегала дрожь, сотрясая основательный слой подкожного жира, Тарасову стало смешно, и он спросил:
- Ты чего там пищал?
- В-вад-да х-хал-лод-д-дная, - ответил, постукивая зубами, Бульдозер, - и мыться не стал, м-мор-рду кое-как с-спол-л-лосс-нул.
- Вот вы натопили! - посмеиваясь, сказал Тарасов. Новые сапоги были с низковатым подъёмом и, заталкивая в них ноги в шерстяных носках, он затопал по мокрому полу.
Бульдозер, пачкая полотенце, растирался до красноты, пробурчал обиженно:
- Света полсмены не было. Вам Константин велел кочегарить до упора.
По пути к котлам Тарасов заглянул в насосную. Тонкая чёрная стрелка манометра конвульсивно трепыхалась посередине между двойкой и тройкой, торопливо позванивая сцеплением, работал подкачивающий насос. Он присел над обраткой и, вынув из гнезда, и не удовлетворившись мутным освещением запылённой лампочки, повернул его к падавшему из окна свету. Верх красного столбика упирался во второе деление над тридцатью. Тарасов присвистнул. Не мудрено, что Бульдозер дрожал, как мокрый цуцик. Какой-то деятель из доморощенных знатоков человеческих душ, изобретя дополнительный стимул кочегарам, велел врезать горячую воду в душевую в обратную магистраль, после подпитки.
Марусенков уже подкидывал в третий котёл, в четвёртом из-под дверок вырывалось рыжее пламя с клубами чёрного дыма. Тарасов открыл топку первого и взялся за стоявшую у стены лопату. Набросав угля, он выпрямился, опираясь о черенок, и смахнул со лба пот.
- Давай уголь к котлам возить? - предложил подошедший вразвалку Марусенков.
- Покурим. Чего зря перекидывать. Трактор есть, натолкает, тогда навозим и к первому, и к четвёртому сразу.
- Давай покурим, - согласился Марусенков и придирчиво оглядел пространство перед котлами с подъеденными кучами угля. - Пока хватит.
Они зашли в бытовку, и Марусенков взял с окна недокуренную самокрутку, но Тарасов протянул сигарету.
- На, держи, - презентуемые сигареты способствовали сближению, и он на них не скупился. - Чего это у них температура такая низкая? Вроде трезвые все. Бульдозер про свет что-то толковал, да я не расспросил.
- Отключение два раза было, - объяснил Марусенков, он затянулся несколько раз и добавил: - Новосёлов и не пьёт второй год. Мамед с Бульдозером закладывают, особенно Мамед. А Новосёлов нет, этот завязал. Пока пил, вроде нормальный мужик был, а бросил, злой стал, кого-то строит из себя. Тьфу! - Марусенков даже сплюнул от одного воспоминания о трезвом Новосёлове. - Погоди, ещё узнаешь.
- Да уж какой-то он чересчур привередливый, - согласился Тарасов. - Опять учил котлы чистить.
- Подь он!
Тарасов, закрученный ветрами перестройки, приехал из города и жил в райселе третий год. Люди, окружавшие его, принадлежали совершенно иному кругу, и сходился он с ними тяжело и трудно. Словоохотливый Марусенков выполнял на добровольных началах роль живого справочника "Кто есть кто?". Но, как Тарасов отмечал про себя, скрывая иронию, персонажи райсельской комедии воспринимались Марусенковым несколько однобоко.
Снаружи послышался лязг открываемых дверок и скрежет лопаты об уголь. Марусенков взглянул на дверь.
- Генка пришёл. Подбрасывает.
Генка Казанцев был самым молодым в их смене. Ему ещё не исполнилось и тридцати. Пять лет он водил совхозный самосвал, но, несмотря на все выгоды, которая даёт машина в сельской жизни, оставил полтора года назад свой самосвал, предпочтя живые деньги на калыме призрачной совхозной зарплате. Но жизнь менялась с каждым днём. То, что вчера сулило выгоду, сегодня оборачивалось прорухой. Этим летом все стройки, как обрезало. Строили те, кто ворочал такими деньгами, которые Генке и не снились, но работу у них перехватывали армяне и прочие лица кавказской национальности. Генка пробовал сойтись с ними, но они брали только своих. Он уже подумывал вернуться на старое место, но совхозная шоферня сама сидела без дела и, потолкавшись в гараже, Генка ушёл восвояси, к начальству даже заходить не стал. Так он и перебивался всё лето случайными заработками, хватая на лету то, что оставалось от солидных строителей, то тротуар подремонтировать, то фундамент долить в неудобном месте, то доштукатурить. Осенью ушёл в котельную, прошлую зиму кочегарил два месяца и дело было знакомое. Пока сезон не кончился, продолжал подрабатывать то тут, то там, благо сила была не меряна и позволяла ворочать с утра до ночи. Да и выглядел он парнем, ничего себе. Тарасов с Марусенковым, глядя на его виноватую улыбку, отпускали со смены, но зато он и вкалывал за двоих.
К десяти пришёл погрузчик и натолкал угля под самые дверки третьего котла. Они начали грузить бадью, но втроём только мешали друг другу, и Тарасов ушёл подбрасывать. Поначалу, когда он только сделался кочегаром, эта несложная операция никак не давалась ему. Уголь с лопаты падал кучками или, ударившись о дверную рамку, падал тут же, возле дверки, и его приходилось потом разравнивать тяпкой. Постепенно движения у него стали выверенными, и уголь с лопаты летел веером по всей топке. Тарасову даже нравилось смотреть, как малиновый жар постепенно прятался под чёрным покрывалом. Над форсунками сквозь него прорывались струйки дыма и пламени. Вначале они бывали робкими и тонкими, на глазах набирали силу и рвались вверх, освещая адское чрево. Задняя стенка, не закрытая трубами, представлялась стеной гибнущей в пламени крепости, а трубы, установленные по бокам, выглядели сатанинским органом, исполнявшим мессы по заказам грешников.
Чтобы не сидеть без дела, Тарасов кидал уголь с запасом, сбивая пламя. Котёл рассердился и жахнул в лицо тугим зарядом раскалённого дыма и искр. Он прикрыл вертушку дутья, но дым всё равно не помещался в дымоход и устремился через дверки в котельную.
- Крематорий, - сказал Марусенков, пробираясь боком мимо бадьи по свеженатолканной куче угля к первому котлу. - Куда ты столько кидаешь?
- Ничего, реже подбрасывать будем, а то бегай каждые десять минут.
Управившись возле котлов, все трое сошлись в бытовке на перекур. Генка, не присаживаясь, переминался с ноги на ногу, смущённо поглядывая на выжидающе смотревших на него товарищей.
- Я схожу, - сказал он полувопросительно, обращаясь сразу к обоим. - К двум вернусь.
- Ну, иди, иди, - разрешил Тарасов. Генка ему нравился своей незлобивостью и добродушием.
- Да мне чё, иди, если надо, - Марусенков пожал безразлично плечами. - Ты где калымишь-то? Морозы уже трещат.
- Да магазин крашу, - Генка махнул куда-то в сторону рукой, с зажатой между пальцами сигаретой, и сказал, оправдываясь: - Всё, последний калым. Сегодня бы панели докрасить, а завтра целый день свободен, полы бы заделал.
- Заколебали сегодня, жители эти, не успел на работу придти, телефон аж подпрыгивает, - говорил Леонид Дмитриевич Гаврышев, главный инженер комхоза, Константину Ивановичу, когда они, срезая угол по хрусткому ломкому ледку, сковавшим широкую лужу, свернули в переулок, ведущий к водонапорной башне. - Что у тебя стряслось? Не топили ночью?
- Свет же отключали, полночи не топили, а трассы завоздушены, пока прокачает...
По мостовой ехал неопрятный легковой УАЗик, покрытый брызгами и потёками примёрзшей грязи и, замолчав, они отошли на обочину.
В здании водонапорной башни было тепло и людно. Пятеро человек, сидевших и толкавшихся в тесной комнатушке, создавали сутолоку.
- Здорово, мужики! - зычно произнёс Леонид Дмитриевич, распахнув дверь и впуская в помещение поток свежего воздуха, колыхнувшего пласты сизого дыма.
Ему ответили вразнобой и замолчали, ожидая указаний.
- Что, обогрелись? Давайте, ноги в руки, и марш по многоэтажкам, - голос главного инженера звучал уверенно и слегка насмешливо.
- Кого делать-то, Дмитрич? Подмотки и той нету! - ответил пожилой с самокруткой во рту. - Ходим, ключами брякаем, и вся работа, - он поёрзал на лишённом спинки и почерневшем от длительного употребления стуле и опустил глаза.
- А у меня так и ключей нету, - поддакнул молодой в коричневой болоньевой куртке с прорехой на рукаве и шапочке с несерьёзным помпончиком.
- Ладно, ладно, знаю я всё, и про обмотку, и про ключи, сейчас наговорите мне две бочки арестантов. Давайте, вначале воздух спускайте, и потом по подвалам...
- Конечно, по подвалам! - перебил молодой с помпончиком, - там воды по колено, а у меня сапог нету, - и, выставляя на всеобщее обозрение, он поднял ногу, обутую в лопнувший по шву ботинок. - В этих, что ли, по воде шлёпать?
- Ну, у тебя уж что, сапог дома нету?
- А вот нету! - с вызовом отвечал молодой. - Зарплату не платите, спецодежду не выдаёте. За бесплатно по грязи лазить, тоже, нашли дурачков.
- Ну, знаешь, не нравится работа, - ищи другую, - возмутился Леонид Дмитриевич, - я тоже не получаю, а работаю, не ною.
В благодушный вначале тон вплелись командные нотки, и, окаменев лицом, он выпроводил сантехников на улицу, распределив по многоэтажкам. Дверь в противоположной стене комнаты открылась, и через неё вошёл невысокий, с несколько оплывшей фигурой мужичок в промасленной телогрейке, вытиравший ветошью руки.
- Что, Дмитрич, всех разогнал? Так они тебя и послушались, отседа ушли, где-нибудь на чердаке соберутся. За ними с палкой ходить надо. Какая работа, зарплату который месяц не получаем, - проговорил он писклявым голосом.
- Ладно, - отмахнулся Леонид Дмитриевич. - Проверил дизель, Григорьич?
- Проверил, проверил. В порядке он, заправлен, масло в норме, вода залита, сейчас заведу, всё до конца проверю, как договаривались.
- Так ты не передумал? Может, возьмёшься всё-таки?
- Я же сказал, - гладко выбритое, блинообразное лицо Григорьича сморщилось в елейной улыбке не вязавшейся со смыслом разговора, но дополнявшей тон его голоса и взгляды, которые он бросал на главного инженера. - Сто пятьдесят будете платить - берусь, а на меньшее я не согласный. Сам подумай, охота мне по ночам за спасибо к этому дизелю шарашиться?
- Да я не против и на сто пятьдесят, Стебельцов не соглашается.
- Знаю я, Дмитрич, знаю, - Григорьич доверительно похлопал главного инженера по плечу. - Мы ж с тобой друзья. Уговаривай начальника, пусть платит, а нет - так сам пускай бегает. За сотню не найдёт он никого. Сто пятьдесят и то мало. А без дизеля никак не обойтись, сейчас морозы начнутся и отключают каждый день. Сегодня переполох был, а дальше, что будет? Ну, а ты что стоишь, как сиротинушка? - спросил он у Константина, подпиравшего стенку.
- Стаканы давай, разболтался старый, никакого порядка нет, - ответил Константин, извлекая из внутреннего кармана куртки бутылку.
Григорьич хихикнул и, присев, достал из шкафчика два мутных граненых стакана.
- А себе? - спросил Леонид Дмитриевич.
- Так я же закодировался, - пропищал Григорьич, - мне теперь без надобности.
- Нам больше достанется! - хмыкнул Константин, срывая зубами белую крышечку.
Не успели докурить сигареты, как снаружи послышался шорох осыпающегося под чьими-то ногами угля, и в бытовку вошли мастер и главный инженер. Кряжистый, с рубленным, красновато-свёкольного оттенка лицом (краснорожий - подумал про себя Тарасов), инженер остановился посреди бытовки и заговорил тем уверенным и одновременно снисходительно-покровительственным тоном, с которым обращаются к простому люду особого рода начальники, непоколебимо уверенные в своём знании и понимании работяги, и нюхом чуящие все его тайные помыслы.
- Здорово, мужики, почему сидим?
- Да как сидим, - ответил внутренне напрягшийся Тарасов, всё ещё не свыкшийся с подобными окриками в свой адрес. - Угля в топки накидали, зашли перекурить, - и он демонстративно выбросил окурок.
- Что-то больно долго курите, мы с Константин Ивановичем двадцать минут по котельной ходим и никого не встретили.
- Ну, не знаю. Я сигарету десяти минут не курю, сейчас только выбросил. Где вы могли двадцать минут ходить и никого не встретить, непонятно. Может, вы за котлами путешествовали, так мы с этой стороны, где топки, были, - он укорял себя за взятый тон, который не принесёт ничего доброго, но слова сами слетали с его кривившихся в вызывающей усмешке губ. Он не опускал глаз перед засопевшим инженером, и боковым зрением наблюдал, как медленно закипает Константин.
- А почему вас двое, где третий?
- Сейчас придёт, домой сбегает. Он у нас отпросился.
- Как это он у вас отпросился? Сколько раз говорить, пришёл на смену, значит, работай и нечего по деревне шастать, - возмущённо воскликнул Константин. - Вот влеплю прогул, он у меня докалымится. Самая разгильдяйская смена у вас!
- Дело ваше, - продолжал свою мысль Леонид Дмитриевич, - отпустили, так и работайте за него. В топки надо кидать, кидать и кидать. На улице мороз, на обратке тридцать пять градусов, а вы посиживаете, - лицо инженера наливалось тёмной кровью, учащённое дыхание долетало до распекаемого кочегара и Тарасов подумал: "Однако на вчерашнее сегодня уже свежачка залил, и порядок решил навести".
- Такую температуру, как вы держите, можно вдвоём на двух котлах лёжа на боку держать, а вас трое. Если один лишний, можно и сократить кого-нибудь, - Константин не отставал от Гаврышева и вносил свою лепту в поднятие духа кочегаров.
- Сокращай, тебе кто не велит? - в тон ответил Тарасов. - Ты же знаешь, что ночью электроэнергию отключали. Как мы температуру сразу подымем? И, вообще, вы, что не видите, насос на подкачке без остановки молотит. Мы же холодную воду греем. Наверное, надо утечку устранить. Или как?
- Топить надо как следует, вот как. Каждому становиться против котла и кидать, и кидать, и кидать, - прервал его Леонид Дмитриевич.
- Ну, ясно теперь. Так мы и будем делать, - ответил заносчивый кочегар, всовывая руки в задубевшие верхонки.
За спиной главного инженера встал Марусенков, и тоже решил высказать своё мнение.
- Уголь-то, Дмитрич, чёрный, а не бурый, ему время прогореть надо давать.
Марусенков говорил, не споря, вполне мирным тоном, вслед за напарником надевая рукавицы и готовясь идти к топкам. Но от его реплики терпение у Леонида Дмитриевича кончилось. Не меньше, чем Тарасова возмущал образ действия начальства, его выводило из себя поведение кочегаров. Разрубая энергичной рукой воздух, он отчеканил, как припечатал:
- Мужики! Всё, хватит! Хватит мне лапшу на уши вешать! Хватит! Начали, одному подкачка мешает, другому уголь не такой. Я таких песен уже наслушался. Становитесь у топок и кидайте, и кидайте. Я сам кочегарил, знаю. Не нравится такая работа, никто не держит. На улице очередь стоит, только свистни. Всё. Идите работайте.
С лязгом и скрежетом Тарасов отшвыривал лопатой дверки топок и свирепо швырял и швырял уголь, пока его толстый слой полностью не заваливал пламя и только голубоватые сполохи испуганно метались по чёрно-дымной поверхности.