Вскоре после этого разговора и появился в селе Лебяжьем пришлый человек Иван. В первый же день все увидали его – стадо через всю деревню гнал, ни один двор, почитай, не миновал. Приглянулся он сельчанам простотой да весёлостью, открытым лицом, улыбкой белозубой. Глядя на него, человек и сам невольно улыбкой отвечал, а улыбнулся – и печаль-забота отлетела. Иван дальше шёл упругим, лёгким шагом – словно и не пас стадо целый день, а селянин невольно вслед смотрел, глазами провожал: «Хороший человек», – думал.
И Ярин эдак же смотрел, только с другими мыслями. Да вроде и мыслей никаких таких особых не пришло, только не понравился Ярину новый пастух. Были Ярин и Иван совсем разные, как день и ночь, тепло и холод. И непонятно отчего, но помрачнело на душе у Ярина.
А вот когда свечерело, и пастух заявился на игрища – перетукнуло Яриново сердце по-недоброму. И ничего не значило то, что привела Ивана Любица. Если дурочка эта виды на приблудного имела, то зря, ой зря! Не пара они. А вот Алёна… Ох, как ждал Ярин Алёну сегодня. Надо было увидеть ему, как посмотрят друг на друга эти двое, боле и не надо, чтоб понять Ярину, опасный ему этот человек, аль можно плюнуть, да забыть.
Ярин глаз не спускал с той стороны, откуда Алёна должна прийти. Едва проступил из фиолетовой глубины сумерек её силуэт, он в момент углядел, сорвался ей встречь.
– Алёна! Думал уж не придёшь.
Удивлённо Алёна бровью повела – что-то было не так с Ярином. И в словах, которыми раньше он её не встречал, и в голосе смелом, уверенном. И тут же глаза недобро сощурила – ах, вон что! Иван на гулянье пожаловал. Обернулся на голос Ярина… на слова Ярина… О, да он с тенью-Любицей! Ну-ну… поглядим. И поглядела…
Обернулся Иван, имя её заслыша, с неё быстрый взгляд на Ярина метнул. И будто неслышный порыв осеннего студёного ветра прошёл, погасил живость в глазах Ивана. Алёну досада на нелюбого взяла, – что за комедь он затеял? Хотя, чего тут гадать? Понятно всё. И хоть с доверчивым людом у Ярина не богато, но ему и нужен-то всего один зритель, который бы поверил. Вскипело раздражение, и, видно, плеснуло из глаз её – бледность проступила на смуглом лице Ярина, но не отступил он, не потупил взора, избегая Алёниных глаз, которых он боялся. Нет, вопреки жути, холодом сковавшей его сердце, смотрел Ярин твёрдо. И Алёна одёрнула себя, потому что крепко помнила теперь – на страсти свои должна она уметь крепкую узду вовремя накинуть.
И возликовал же Ярин, увидав в Алёниной сдержанности покорную уступку ему, осмелел.
Всё в тот вечер наперекосяк шло. Иван шутил да смеялся с нерадостными глазами. Алёна, кроме гнева и досады не чувствуя ничего, все ж воли им не давала, тоже улыбалась да песни пела. Ярин в радости прибывал, сердцем угадывая тот прохладный сквознячок, что промеж этих двух сквозил, и то смелости да уверенности ему придавало. В тот вечер на игрище одного Ярина и несла волна радости. Другие же будто очередь отводили – без огонька плясали, без задора игры играли. Спроси – почему? – не знали бы, что и сказать, просто вечер такой неловкий выдался.
Ухватил Ярин вмиг, что Алёна знобко локти ладонями обхватила. Одним движением сбросил к плеч широких добротную одёжку свою.
– Озябла, люба моя? Укройся.
Повела Алёна надменно глазами – замерли руки Ярина. Всего на миг короткий, неприметный – и укрыл плечи Алёнины.
– Ярин… не испытывай меня.
– На что гневаешься, Алёна? – Не утишает Ярин голоса, потому как ни ей слова эти назначено слышать. А Иван и впрямь – видит Алёна – весь здесь, с ними. Головы, опущенной к Любице, не подымает, но взгляд не на Любицу – к ним. – В чём обиду увидала? Но коль гневаться хочешь, вот чупрыня моя – рви, сколь пожелаешь, – в шутку, вроде, склонился перед Алёной, руки её себе на голову положил.
Пальцы – так бы и стиснули в кулаке густые чёрные кудри, от запретного желания оцепенели руки на крутых завитках. Отстранилась Алёна.
– Не желаешь? – скоморошничает Ярин. – Тогда знаю я, как обиды твои прогнать!
Вдруг сжал Алёну в объятии, губы её нецелованные вмиг своими губами отыскал. Что есть силы отпихнула его Алёна, увидала, как приподнялся Иван с травы, гнев в глазах его увидала. Но на руку Ивану Любицына ладонь легла:
– Не надо, Иван, не мешайся. Третий всегда лишний. Не нашенский ты, оглядись сперва.
Сник Иван. И то правда, чужой он тут. Ежели что ему и не нравится – что с того? Свои не вмешиваются, знать так и надо, и не ему, чужаку пришлому, порядки новые с первого дня заводить. Только не видит Иван, что хоть молчат свои, да нехорошо молчат – опасливо, насторожённо.
– А мне теперь уж ничто не страшно, – так же тихо молвит Ярин, смотрит в упор, не опускает глаз под жгучим взглядом в прищур. – Выпускай волков, коль хочешь.
Если кто и слышит их, непонятен им этот разговор. Только Алёна да Ярин знают, о чём речь ведут.
– Да ты страшного ещё не видал, поверь мне. Боле терпение моё не испытывай. Сейчас уйдёшь прочь единого слова больше не молвя. И помни – я не прощаю тебя.
Смотрит Ярин в Алёнины глаза, а по спине – колючие мурашки. Не оттого, что в рубахе одной стоит, а от холодного злого пламени, что разливается в глазах её. Помнит он это зелёное пламя. Во рту так сухо стало, наместо языка как лист пожухлый, осенний. Повела Алёна плечом, душейгрейка на траву свалилась. Нагнулся Ярин, поднял её молча. Алёна больше на него не глядела, глаза опустила, гнев свой утишая. Подняла их, когда спина Ярина уже с темнотой смешалась.
Против воли глянула она недовольно на Любицу и отшатнулась та, будто с ходу в колючий терновник уткнулась. Досада взяла Алёну – опять не сумела она совладать с тем тёмным, что будил в ней Ярин.