Наутро удивительное произошло – будто на изнанку Ярина вывернуло, проснулся другим человеком. Перестал с компанией своей злые озорства озоровать, да во дурном хмелю по деревне колобродить. За околицу на игрища стал часто ходить. По первому времени косились на него парни, девки десятой стороной обходили, но немного времени понадобилось, чтоб заприметили все – никого он не видит кроме Алёны и никто ему не надобен кроме неё. И привыкли скоро, что наравне со всеми он в горелки да в «Месяц ясный» играет, шутит славно, а то и песню заведет несильным своим, но столь приятным голосом. Алёне же в рот глядит, словечко каждое ловит.
В деревне перемена эта чудесная так же людского внимания не миновала. И если по-первости тоже не верили, что Ярин и впрямь, за ум взялся, то очень скоро говорить стали, что «Ярин-то, поди-ка ты, перебесился. Да и то правда, что срок уж, пора – однолетки его сынков да дочек пестуют. Время и ему мужем стать, детей народить».
Поверили все в удивительную перемену. Одна Алёна верить не хотела. Была она с Ярином холодна, насмешлива. Шли дни, и недели, и месяцы, но не приблизили они Ярина к ней ни на капельку. Была Алёна всё так же далека от него, как в тот день, в избушке Велининой. И сельчане – кто осуждал уже Алёнину неприступность, кто в толк взять не мог, чего ей надо ещё, когда такой парень за ней телком покорным ходит.
Как-то раз встретил Ярин её далеко за деревней. Знал, Алёну в соседнюю деревню к хворой бабе позвали, и ждал терпеливо у тропинки, по которой ей возвращаться не миновать. До сумерек ждал. Заслыша шелест лёгких шагов, быстро из травы встал.
– Ярин? – насмешливо удивилась Алёна. – Ты никак меня поджидаешь?
– Кого же ещё? Темнеет уж, а тебя нету всё, что долго так?
– Да я тебе ни рано, ни поздно не обещалась, – на миг приостановившись, Алёна дальше пошла.
– Постой, – едва тронул её за руку Ярин. – Постой, Алёна, поговори со мной.
Остановилась Алёна, голову чуть назад повернула.
– Скажи, сколь ещё мне собачонкой за тобою бегать?
– Почему меня об том спрашиваешь? – приподняла бровь Алёна. – Как надоест, так и перестанешь.
– Не шути так, – несмело положил он ей руки на плечи, к себе повернул. – Не шути так, Алёна. Мне день без тебя не мил, свет клином на тебе сошёлся. А ты к собаке добрее, чем ко мне – её погладишь, а мне завидно. Хошь, перед всей деревней на колени встану, повинюсь перед тобой?
– На што мне? Гордыню свою потешить хочешь.
– Гордыню?! Алёна! Где она, гордыня моя? Спалила ты её в избушке старухиной… Теперь одна ты, всюду ты! Жизнь мне без тебя не мила! Выходи за меня! На руках носить буду, вместо иконы посажу и ветру дохнуть не дам. Только словечко скажи, – завтра же сватов зашлю.
Ёкнуло сердце Алёнино от напоминания про встречу в избушке, про то, что она тогда с Ярином сотворила… Но в лице ни одна жилочка не дрогнула.
– Ох, Ярин, Ярин, – покачала она головой. – Вижу, сам веришь словам своим. Только они всё ложь.
– Нет!
– Да.
– Как же ложь, Алёна, если меня то в холод бросает, то словно в огне адовом горю?! Ты насмешку мимоходом кинешь, а мне в глазах темно!
– Вот то – правда. Не привык ты, чтоб в тебя – насмешкой, не привык с отказом мириться. До сих пор брал всё, что приглянулось, не принимая в расчёт, твоё оно или чьё. Хочешь и впредь чтоб так было, этого добиваешься, а не любви моей.
– Алёна!.. – сокрушённо мотает Ярин головой.
– Понимаю про тебя всё, Ярин, вижу. Не любишь ты меня, не обманывайся. Ведома тебе одна только любовь, к самому себе. Всё остальное – ей в угоду.
– Ох, Алёна… Неужто понимаешь ты про меня больше, чем я сам знаю? Так не может быть. Не твоя душа стонет – моя, и не твоё сердце болит. Испытай чем хочешь, всё стерплю. Всё равно хуже да больней, чем сейчас, быть не может. Только скажи, что потом моей будешь. И я через что хочешь пройду.
– Нет.
Ярин коленями на траву опустился.
– Посмотри на меня. И теперь гордыню видишь? Посмотри в глаза мои – лгут ли? Мне жизни без тебя нет, Алёна, как не видишь ты? – Он опустил голову, глянул на свои руки, усмехнулся. – Руки мои не знают, что такое - ласкать. Научи. Правда твоя, никогда ничего и никому не давал, брал только. А тебе хочу всё отдать, и жизнь саму, и душу. Хочешь, до самого дому тебя понесу, и не отпущу боле, так вот через всю жизнь и буду нести в радости безмерной.
Близко глаза Ярина, он на коленях, лицом к лицу с Алёной. Смотрит она в его больные глаза, но в голосе тот же холод.
– Теперь меня послушай, в какой безмерной радости пребывала бы я, стань женою твоей. Не простил ты, что тебе, Ярину, пришлось девке покориться. И сладко тебе сейчас ломать гордость свою, на коленях молить. Потому, что знаешь – едва добьёшься своего, спросишь за каждый миг, всё назад вернёшь. Теперь всё, Ярин, довольно, меня матушка заждалась. Живи как знаешь, как хочешь. А разговор наш тот, старый, крепко помни.
Повернулась Алёна спиной к Ярину, да прочь пошла.
– От судьбы не убежишь, Алёна, как бы ты от меня ни бежала, – проговорил ей вслед Ярин, но она больше не обернулась.