Колюжняк Виктор Владимирович : другие произведения.

Солдатская вьюга

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Всё заметает солдатская вьюга. Лишь двое бредут по ней, не зная, куда она выведет и какие смыслы подарит для жизни и смерти...

    Рассказ был опубликован в журналах "Реальность Фантастики" и "Меридиан"


  Всё заметает солдатская вьюга из взмерзших капелек крови, крупинок махорки и пороховой пыли. Приправлена ветром перемен, с четким запахом спирта и дуновением надежды. Заволакивает поля сражений, закрывает глаза мертвым, хоронит их, унося с собою души, средь которых уже начались братания. Подхватывает последний вздох, доносит слова, слетевшие с губ, до родных и близких, чтобы знали. Чтобы помнили.
  Лишь два человека, кутаясь в промокшую, пропахшую гарью одежду, ползут от мертвого к мертвому, собирая патроны. Один - почти старик - чуть подволакивает ногу и морщится каждый раз, когда неудачно задевает об разбросанное оружие или упавшие тела. Другой - более молодой и сильный - беспрестанно оглядывается по сторонам. В глазах его застыл страх, а губы дрожат и шепчут бессвязно.
  Оба ранены. Один - в тело, другой - в душу.
  - Хватит, Михалыч. Хорош. Набрали больше, чем расстрелять успеем. Уходить надо, - молодой говорит тихо, голос его дрожит, а руки дергаются.
  - Тебя бы расстрелять, - беззлобно ругается Михалыч. Задевает ногой о чью-то винтовку, чертыхается, замирает. - И куда уходить будем, Гришка?
  - Назад. К своим.
  - Те свои тебя положат как чужого. Ты ж дезертир.
  - А ты сдать меня вздумал? - на миг в глазах Гришки появляется страх вперемешку со злостью. Рука неосознанно тянется к винтовке. Михалыч ухмыляется и отворачивается.
  - Сам себя сдашь. Нервный больно.
  - Прорвемся.
  - Ты б так при атаке думал.
  - Да хватит уже! - молодой сам пугается своего вскрика. Вьюга разносит его далеко-далеко по округе, но лишь мертвые слышат.
  - Ну пойдем, Гришка, - Михалыч встает в полный рост и идет назад. Туда, где свои.
  - Сдурел?! - вновь кричит тот, но уже тише. - Совсем сдурел, старый? А ну ляг! Ляг и ползи, говорю!
  - Отвали, - отмахивается Михалыч. - Вьюга спрячет. Стрелять некому. Паникер.
  Он уходит всё дальше и вот уже силуэт начинает расплываться и пропадать.
  - Подожди! - Гришка вскакивает, спотыкается, падает, едва не напоровшись на торчащий из руки мертвого штык, и тут же, забыв об этом, бежит догонять Михалыча.
  
  Бушует солдатская вьюга. Воспоминания покрываются ледяной коркой, страх вымораживается, отвага не горячит кровь. Лишь спокойствие и равнодушное оцепенение. Двое бредут среди мертвых, да и сами от них недалече. Михалыч, несмотря на боль в ноге, шагает быстрее своего спутника. Тот мысленно не здесь, а потому бредет еле-еле, и старшему приходится подстраиваться под его шаг, останавливаться, чтобы догнал.
  - Я что первый, кто струсил? - спрашивает Гришка внезапно. Голос глух, но чувствуется в нем затаенное несогласие.
  - Не первый, - Михалыч не оборачивается. - Да и не последний. От этого легче чтоль?
  - Нет, - говорит Гришка, хотя на самом деле да.
  - Ну а что тогда?
  - Я о матери вспомнил. Я у неё один остался.
  - И что? Побежал искать?
  Гришка молчит, насупившись. Затаил обиду и злобу, хотя чувствуется, как она волнами разбегается от него, теряясь среди вечной вьюги. Разбивается о скалу спокойствия Михалыча. А тот рассуждает дальше. Извлекает слова и складывает их в соответствии с мыслью.
  - То не беда, что ты о матери вспомнил. Обычное дело о родных вспоминать, перед смертью. То беда, что ты ею трусость свою прикрываешь. Кабы была у тебя храбрость, то жизнь готов был бы отдать, лишь бы враг до матери не добрался. А ты бежать удумал. Смалодушничал. Слишком себя любишь, не привык за счастье драться. Один в семье был?
  - Один, - отзывается Гришка.
  - Вот то-то и оно.
  - И что теперь, клеймить меня всю жизнь будут?
  - Да кому ты нужен. Расстреляют и всё, - смеется Михалыч. - И матери твоей придет письмо, не о том, что погиб героем, а что смалодушничал. Что, дескать, не воспитала она достойного сына отечества, - он кашляет, останавливается, сплевывает и стоит с открытым ртом, вдыхая прогорклый морозный воздух. Снежинки залетают в рот и тают. Хочется пить.
  - А у тебя семья есть, Михалыч?
  - Да кто ж его знает.
  - Это как?
  - А так. Эвакуировали всех, а я на фронте. Писем никаких не доходило. Может - живы, а может - уже и того, - вновь сплёвывает и заканчивает жестко, с оттенком горечи. - Не важно сейчас это. Смирился я уже, что нет их. И всё. Воевать легче. Похоронил заранее, и душа не болит. И не страшно. А коль закончится всё хорошо, домой вернусь, и живы они окажутся, то это ж ещё больше счастья.
  - Странный ты, Михалыч.
  - Страннее видали. Глянь-ка, а то у меня зрение не очень, чего там вдалеке светит?
  - Не знаю, - Гришка прищурился. - Свет какой-то.
  - Ровный?
  - Ровный.
  - Значит фонари. В ту сторону заворачивай.
  - А вдруг фашисты?
  - Тебе не все одно сейчас? Люди же.
  - Какие люди? Звери.
  - Не наговаривай. Звери токмо ради еды убивают. Пошли.
  
  Метет в лицо солдатская вьюга. Застилает взгляд, закрывая проблеск света. Бьет в глаза ледяной крошкой, заставляя наклоняться вперед. Ничего нет, кроме неё, и кажется, что так целую вечность будет, пока не упадут Гришка и Михалыч. Да и когда упадут - всё одно. Разве что никто этого не увидит.
  А в какой-то момент, будто сдавшись, расступается, и вываливаются солдаты в спокойствие и тишину морозной ночи. Будто бы и не вьюга то вовсе, а лишь стена отделяющая благополучие мира от безнадеги войны.
  - Гляди, Михалыч, деревня.
  - Сам вижу.
  - Чудная только.
  - Вот то-то и оно.
  Дома выстроились аккуратными рядами. Поблескивают стекла. Повсюду чистота и уют, словно нет рядом войны, а Михалыч с Гришкой вывалились из совсем другого мира.
  И тишина. И улицы пустынны. Лишь где-то вдали, спрятавшись в теплом хлеву, мычит корова.
  - Не наша деревня, Гришка.
  - Я - городской.
  - Да не. Совсем не наша.
  Михалыч показывает пальцем на табличку с номером дома. Номер обычный. Две цифры - три и четыре. А название улицы вычерчено никак не кириллицей.
  - Фашисткая, - говорит Гришка.
  - Откель знаешь?
  - Немецкий учил.
  - Грамотный значит. Что написано?
  - Яблочная улица.
  - Понятно.
  А Гришке не понятно. Он уже и позабыл о своём проступке в прошлом. Сейчас мысли его стукаются друг об друга и путаются, скатываясь в клубок. Только неясно за какую потянуть, чтобы распутать.
  - Откуда ж фашисткая? Мы ж под Тулой были. Откуда там фашисткая деревня?
  - Не знаю. Да только вот она, - Михалыч хмурится. Щурится, вглядываясь в чужие буквы, а затем снимает с плеча винтовку. - Держись настороже.
  Гришка, путаясь в ремне, торопливо вооружается и поглядывает по сторонам. Всё тихо.
  - Куда? - спрашивает шепотом Михалыча.
  - Туда, - кажет тот пальцем. - Не слышишь чтоль?
  Молодой напрягает слух и различает где-то вдали голос. Ровный, четкий, привыкший руководить и подчинять.
  - А зачем нам туда? - Гришка сглатывает. - Еду найти и дальше, к своим.
  - К своим успеется, - Михалыч вновь кашляет и сплевывает на снег. Слюна буро-желтая с комочками слизи. - А пока к чужим сходим.
  Он поворачивается и идет, не оглядываясь на спутника. Тот поначалу крадется к дому, намереваясь разжиться чем-нибудь, а потом, тихо выругавшись, бросается за удаляющимся Михалычем. С ним спокойней.
  
  Вьюга не ушла безвозвратно. Она где-то рядом воет, не способная проникнуть внутрь деревни, но никто не слышит её плача-угрозы. Все внимают человеку в черном.
  Он стоит посреди площади внутри квадрата таких же "черных" людей. Вокруг толпятся, судя по одежде и позам, жители деревни. Они внимательно слушают и, кажется, мысленно находятся не здесь, а там, куда их ведет человек в черном.
  - О чём говорит? - спрашивает Михалыч.
  Гришка морщит лоб, вслушивается в чужую речь, тщась различить смысл.
  - О Солнце.
  - Так ночь же.
  - У них крест, свастика который, это древний символ Солнца.
  - Про свастику чтоль рассказывает?
  - Нет. Про то, что немцы избранный богом народ и Солнце им принесет удачу.
  - То-то я гляжу, они тогда с утра пораньше напали, - Михалыч сплевывает. Красноты, кажется, уже больше. - Только про это говорит?
  - Нет, про то, что Солнце вскоре будет вечно светить.
  Михалычу сейчас хорошо. Они сидят на лавке, за углом дома и слушают человека в черном. Просто сидят и слушают. И даже нога не болит - удалось её удачно пристроить.
  - Говорит: взорвут Луну с помощью ракет, и она солнце закрывать перестанет. Вроде так, хотя я не уверен, - Гришка тревожно смотрит на Михалыча. Тот, запрокинув голову, в звездное небо.
  - Вона как удумали. Слушай, Гришка, а ты случаем не шпион?
  - Чего?!
  - Не кричи. По-ихнему разумеешь, про свастику знаешь, вот и завел меня сюда.
  - Да ты ж сам впереди шёл, Михалыч.
  - Но к своим-то ты меня звал, али нет?
  Гришка молчит, не зная, что сказать. С тем, что он трус и дезертир - худо-бедно свыкся, а вот что его ещё и к шпионам причисляют - это уже другое дело. Это уж точно несправедливо.
  - Я к тому, - продолжает Михалыч, - Что ежели ты шпион, то давай сейчас пойдем, ты меня сдашь, в лагерь отправят, но так хоть выживу. А то ведь неизвестно как иначе повернется.
  - Да не шпион я. Студент. Филолог.
  Пауза, во время которой Михалыч искоса поглядывает на Гришку. Затем вздыхает и отворачивается. Только тут студент замечает, что винтовка товарища направлена на него.
  - Ты чего? Ты меня? Ты...
  - Тихо, - обрывает Михалыч. - Обознался, с кем не бывает. Ну коли ты не шпион, студент, то пошли, значит, Луну спасать. Мне парторг говорил, что бога нет. А раз нет, никто этих, - кивок за стену. - Не выбирал.
  - Их там человек двадцать охраны только. Да и может я чего не так перевел?
  - Опять трусишь?
  - Да не трушу я. Но как мы вдвоем? Зря только ляжем. Надо к своим пробиться и доложить.
  - Складно говоришь. А всё одно, пошли. Свои далече, а мы тут. Рядышком.
  
  Все заметает солдатская вьюга. Страх и сомнения укрыты решимостью, а холодное дыхание смерти не различить средь морозного воздуха. Оттого и не страшно. Твердая корка спокойствия покрывает Михалыча, а Гришка, глядя на него, спрятал подальше свой стыд. Все можно исправить.
  - Ты, Гришка с той стороны заходи, а я с этой останусь. Нога болит далеко ходить. Гранаты есть у тебя?
  - Да, - связка оттягивает руку.
  - Возьми себе парочку, а мне остальные оставь.
  Гришка не спрашивает зачем. Догадывается, гонит эту мысль от себя, но не спрашивает, чтобы удостовериться. Надеется, что ошибся.
  - И деревенских не трогай, - напутствует Михалыч. - Ни к чему.
  - Хорошо, - Гришка кивает, затем, вытянувшись по струнке, отдает честь и идет в обход дома.
  - Студент, - плюётся Михалыч. Но беззлобно. Скорее даже весело.
  Винтовка выцеливает человека в черном, да только выстроились рядом с ним защитники. На себя удар оттягивают.
  - Ну и принимайте, - бормочет Михалыч, выстреливая.
  И тут же, с другой стороны дома доносится второй выстрел. У старшего - убитый, у младшего - раненый.
  - Молодо-зелено, - охотничий азарт охватывает Михалыча, который выискивает черную фигуру среди упавшей на землю, но враз вскочившей и заколыхавшейся толпы. Стреляет ещё раз, но мажет. Приговаривает наставительно. - Луну они взорвать удумали, ишь чего. А спать когда? А с девками кувыркаться? А яблоки у соседей воровать? Нет, брат-фашист, так дело не пойдет.
  Гришка, тем временем, пристреливается. Ещё двоих кладет - раненными или убитыми, не разобрать. Но и немцы не сидят спокойно. Командира прячут в ближайший дом, охрану выставляют, а сами рассыпаются по кустам-канавам и крадутся к стреляющим. А вперед себя, словно стадо, гонят огромную толпу деревенских. Те боязливо жмутся друг к другу, оглядываются по сторонам, то один, то другой падает и отказывается идти.
  - Заварили, кашу, студент! - кричит Михалыч.
  - Целый котел! - отзывается Гришка.
  - Вот то-то и оно, - и отцепляет гранату.
  
  Солдатская вьюга бьет по разбитым окнам, задувая внутрь дома. Наметает на головы снежно-стекольную крошку. Доносит звуки выстрелов и немецкую речь. Иногда, наперекор вьюге, влетают и пули. Впиваются в противоположную стенку и застывают навеки в спокойствии.
  - Чего брешет? - спрашивает Михалыч.
  - Предлагает сдаться. Жизнь обещает.
  - Добрый какой, - дыхание перехватывает, но спустя секунду отпускает. - Ну что, студент, спасли мы Луну?
  - Не знаю, - Гришка пожимает плечами, быстро вскидывает винтовку и стреляет в ночную темень. - Может и не они взрывать собирались. Может просто рассказывали людям, чтобы не пугались, когда случится. А может, вообще просто так сказали. Для пропаганды.
  - А я всё-таки думаю, что спасли, - Михалыч кивает своим мыслям. - Вот ты, Гришка, молодой. Тебе ведь мечтать положено. Мечтаешь?
  - Мечтаю, - помедлив, соглашается тот.
  - О девках поди? - слово это - "девки" - звучит у него по-доброму. Почти ласково. Гришка же не отвечает. Делает вид, что не расслышал, но Михалычу не нужен ответ, он продолжает свою мысль. - О девках тоже хорошо мечтать. Чему бы нет? Дело-то молодое. А я вот думаю: победим мы фашистов и отстроим страну заново. И мои все живы окажутся. Настроим своих ракет, но только чтобы не взрывать, а чтобы на эту самую Луну полететь или ещё куда дальше. И будут они стоить ну три копейки. Как на трамвае скататься. И вот, правнук мой или праправнук отправится на Луну. Прилетает, выходит, смотрит как там всё и думает - "А вот если бы не дедушка, не было бы ничего". Красиво, а?
  - Красиво, - соглашается Гришка.
  Они разом вскакивают, стреляют, а затем падают на дощатый пол, вжимаясь. Пули проносятся мимо, засыпают товарищей щепками, свистят пронзительно.
  - Ты вот что, студент, ты главное запомни: Воронов Василий Михалыч. Если что, разыщи моих, скажи, отец Луну спасал, - смех Михалыча переходит в кашель.
  - Чего удумал? - спрашивает Гришка. - Куда я денусь? Да и дом окружили.
  - Сейчас разокружат. А ты побежишь. Я всё одно не жилец уже, - сплевывает и становится видно, что слюна ярко-алая.
  - Сам дезертиром обзывал, а теперь бежать принуждает. Я останусь.
  - Дурак ты, студент. Хоть и умный, а дурак. Когда вместе со всеми воюешь - тогда и погибнуть не жалко. А когда один остался - главное выжить.
  - Я не один.
  - Сейчас будешь.
  Михалыч, подтягивает к себе ближе связку гранат. Прицепляет часть к поясу, а остальные в руках держит.
  - Ползем к выходу. Я выбегаю, кидаю, а тут и ты бежишь, пока прячутся. Ясно?
  - Не брошу я тебя.
  - Дурень. Погибнешь, а семье никто не сообщит.
  Гришка молчит. Он понимает, что Михалыч прав. Что геройство сейчас не нужно и ни к чему. Геройствовать выпало старшему. А ему выпало постараться выжить, что труднее. Свой шанс Гришка сегодня уже упустил, а потому то, что ему надо сделать, ещё больше бьёт по совести.
  - Понял? - переспрашивает Михалыч.
  - Да, - бурчит Гришка.
  - Вот и отлично. Поползли.
  
  Все заметает солдатская вьюга. Заметет она и следы той чудной тропы, что вывела Михалыча и Гришку из-под Тулы, прямо в немецкий тыл. Скроет силуэт, бредущий назад, к своим. Разметает по всей планете слова Михалыча. Луна достанется одним, ракеты по три копейки другим, а правнуки третьим.
  Гришка ковыляет, опираясь на винтовку, как на костыль. Попали всё же в ногу, когда убегал. Не все отвлеклись, на Михалыча с гранатами. Гришка помнит его ухмылку, его рассуждения, желание во что бы то ни стало победить. Видит, словно наяву, прямую спину, и шаг широкий, с отмашкой. Всё останется в памяти, и никакая вьюга не укроет этот образ. Да она и не собирается.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"