Коляскин Максим : другие произведения.

Тонкая чёрная линия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть и сборник стихов в новой редакции под одной обложкой

Тонкая чёрная линия

[]

Annotation

     В книгу под общим названием 'Тонкая чёрная линия' вошла одноимённая повесть и стихотворные произведения автора, написанные в разные годы его жизни.

Тонкая чёрная линия. Повесть. Стихи. Максим Коляскин

     Моим любимым родителям
     и любимым родителям родителей
     посвящается
     No Максим Коляскин, 2018

     ISBN 978-5-4493-0770-5
     Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тонкая чёрная линия
Короткая повесть

     'Кто-то влез на табуретку
     На мгновенье вспыхнул свет
     И снова темно...'
     И.Ф. (Егор) Летов
     Решительные перемены давались ему с трудом. Люди подобного склада, начиная с определённого возраста, медленно, но верно привыкают к однажды заведённому образу жизни, размеренности, стабильности, комфорту. Интересно, что степень комфорта при этом не имеет решающего значения. Комфортные условия такой человек создаёт себе сам. Для одного необходим особняк вдали от любопытных глаз или, по крайней мере, просторная, со вкусом обставленная квартира с домовитой женой или опрятной служанкой. Для другого достаточно тщательно охраняемой от посторонних ушей и глаз комнаты, а лучше, скромной, но комфортабельной квартирки, где каждый предмет интерьера, не говоря уже о мебели, имеет свою историю, своё значение и смысл в жизни хозяина.
     Владельцем подобного уютного логова может оказаться крайне неряшливый тип, регулярно позволяющий своим сокровищам покрываться толстым слоем пыли. Встречаются и отчаянные чистюли, для которых каждое пятнышко на полировке стола, на благородно поскрипывающем паркете и даже на сверкающем утренней свежестью унитазе - повод для серьёзного расстройства.
     Наш герой возлюбил комфорт, уют, стабильность и размеренность жизни с раннего детства. В возрасте мальчишеской безалаберности он, конечно, мог позволить себе безоглядные шалости в уличных играх на открытом пространстве, но только не дома. Приятели, норовящие скинуть со стола конфетный фантик или, паче чаяния, разбить блюдце в родительской квартире, вызывали в нём тревогу и недоверие. В последующей жизни он старался тщательно выбирать спутников на своём пути, отстраняясь от сомнительных друзей и легкомысленных женщин. Впрочем, подобная избирательность в людях, как и в предметах обихода, не уберегла его от ошибок и удручающих неприятностей.
     Следует предположить, что в характере нашего героя присутствовала некая противоестественность. Излишне скромный и рассудительный в детстве, в зрелом возрасте он начал позволять себе чрезмерные вольности, чтобы на склоне лет прийти к удивительному выводу: к неустроенности общественной и личной жизни, как и к пугающим на первый взгляд переменам следует относиться спокойно, как к данности. Подобные мысли принесли гармонию, жизнелюбие, даже человеколюбие, пожалуй. Жаль только, что на часах нашего героя шёл уже не четвёртый, а седьмой десяток лет. Строить новую, прекрасную жизнь, без оглядки на прошлое и на досужих доброжелателей, оказалось поздновато. Косвенным, но важным, доказательством подобному утверждению стали проблемы со здоровьем. Маленькие, большие, а затем и очень большие болячки навалились на пожилого мужчину тяжёлой ношей, ограничивающей свободу и радости жизни.
     Люди имеют привычку рассуждать о справедливости и часто приходят к выводу о том, что её в нашем мире не существует. Возможно, нам не следует вспоминать о ней вовсе? Откуда нам знать о высшей справедливости, если такое слово присутствует в лексиконе небесных сфер? Отчего к главному делу короткого человеческого века нас часто ведёт долгий, извилистый и тернистый путь? Как бы то ни было, наш герой нашёл себя, свою стезю и отдушину, лишь во второй половине жизни.
     Способность излагать мысли в письменном виде открылась ему в детстве и использовалась по мере необходимости, но найти ей достойную точку приложения удалось лишь после сорока лет. Жизненный опыт ли помог появлению идей, просившихся на бумагу, или то самое ощущение свободы от железобетонных законов обыденности? Да так ли это важно? Замыслы рождались налету, он обдумывал, анализировал и писал, писал, писал, прекрасно понимая, что за него это не сможет сделать никто на целом свете. Времени на реализацию идей, как водится, постоянно не хватало. Приходилось сосредотачиваться на главном, отсекая второстепенные цели, как в творчестве, так и в жизни. Однако новый жизненный этап вскоре стал напоминать ещё и гонку со стремительно нагоняющими человека болезнями. Они настигали, он пытался сопротивляться. Иногда удавалось оторваться от недугов, но чаще мужчина осознавал превосходящую его возможности силу противника и принимал новые правила игры. Болезнь заставляла соблюдать постельный режим, он продолжал писать книги, лежа на кровати в своей уютной квартире. Врачи требовали заключения больного в стационар, он продолжал писать в палате, раскрыв ноутбук или блокнот на своём животе, укрытом больничным одеялом.
     Скажите, кому может помешать стареющий человек, который не досаждает людям своим существованием, а тихо занимается личным творчеством, без претензий на всемирную славу и фантастические гонорары? Тем не менее, жизнь нашего героя, которого из уважения к его творчеству в дальнейшем повествовании мы станем называть Писателем, припасла для него новые, тягостные препятствия, казавшиеся чрезмерными с точки зрения человеческого понятия справедливости. Болезнь накинулась на Писателя с новой силой и окончательно приговорила его к больничной койке и, что самое страшное, к полнейшей слепоте.

     Ему явилась новая и весьма неприятная реальность, новые жёсткие ограничения в очередном медицинском учреждении, куда мужчину привезли слабым и беспомощным. Через некоторое время он начал приходить в себя, но смириться с жизнью в темноте, на кровати в больничной палате казалось невозможным. Писатель впал в депрессию, потерял аппетит, срывался на персонале клиники, а посетителей не желал принимать вовсе. Излишне многословный лечащий врач услышал о себе много нового от не владеющего собой пациента и с трудом сдерживался от ответных выпадов. Квалифицированные и внимательные медицинские сёстры только вздыхали, не желая вступать в ненужные дебаты с острым на язык нервным пациентом. Лишь через неделю Писателю удалось более-менее успокоиться и осознать, что 'тёмная реальность' - это всерьёз и надолго. 'Как теперь жить? Не мне судить, - размышлял он, - но кто-то решил меня помучить. Найти бы хоть какую-то светлую сторону у такого существования, но где её искать-то?' Нельзя сказать, что наш герой окончательно смирился. Скорее он решил, насколько возможно, не изменять принципам жизни, точно сформулированным за последние полтора десятка лет. Звучали они следующим образом: не отравлять жизнь окружающим людям; не ввязываться в бесполезные споры с ними, с собой, с Богом; находить хотя бы малую толику радости в каждом новом дне. Для начала Писатель решил извиниться перед медицинским персоналом за своё неподобающее поведение, но утром наступивших суток его ожидал сюрприз.
     В палате появилась новая, незнакомая ему сиделка. И она-то начала общение с больным удивительным образом, не пришедшим в голову кому-либо другому.
     - Здравствуйте! - произнёс негромкий женский голос, поразивший Писателя своей особенной бархатистой тональностью. - Что бы Вам хотелось прямо сейчас?
     - Бутылку водки и пачку сигарет! - моментально отреагировал он.
     - Рюмку и одну сигарету, - женская реакция не уступила мужской, - но только после водных процедур и нескольких ложек йогурта.
     Писатель не нашёлся, что ответить, и молчаливо снёс вежливые прикосновения женских рук, вооружённых сначала влажным, а затем мягким сухим полотенцем. И лишь проглотив без сопротивления настойчиво предложенный ему кисломолочный продукт, произнёс с сомнением в голосе:
     - С водкой и сигаретой Вы меня обдурили, конечно, чтобы не выслушивать претензии и спокойно накормить?
     - Вы ошибаетесь, - ответила сиделка и предложила: - Давайте договоримся о нюансах нашего общения. Я не стану обманывать Вас, ни при каких обстоятельствах. Для меня крайне желательно, чтобы Вы ответили мне взаимностью. А теперь обещанная водка... или виски, например?
     - Виски, - автоматически ответил Писатель и погрузился в мир звуков, доставлявших ему нескрываемое наслаждение. Сначала открылся холодильник, глухо звякнула бутылка, затем с её горлышка с характерными щелчками свинтили пробку, и в стеклянный сосуд полилась жидкость. Говорят, что отсутствие зрения обостряет другие органы чувств. Писатель готов был поклясться, что сразу почувствовал аромат напитка, и спросил: - 'Red Label'?
     - О, да Вы - знаток подобных напитков? - тихо засмеялась сиделка и поднесла рюмку к лицу пациента.
     - Позвольте, я сам, - он улыбнулся, медленно поднял правую руку, мимоходом коснулся ткани женской одежды (вероятно, медицинского халата) и достиг прохладной стеклянной поверхности сосуда. Сиделка помогла ему осторожно перехватить рюмку с угаданным сортом виски. Медленный и проникновенный процесс употребления продукта доставил Писателю невероятное удовольствие.
     - Вы пили виски с таким наслаждением, будто это божественный нектар! - таинственно прошептала сиделка и снова рассмеялась тихими бархатистыми руладами. - Курить Вы тоже предпочитаете самостоятельно? Что же, давайте попробуем. Я поставлю на Вашу грудь баночку, которая послужит пепельницей, и буду следить, чтобы не случилось пожара...
     Первые, неглубокие затяжки Писатель делал, будто прислушиваясь к реакции собственного организма. Организм блаженствовал. Какое, оказывается, удовольствие можно получить от одной рюмки спиртного и одной сигареты!
     - Спасибо, добрый ангел! По-моему, нам пора познакомиться, - проговорил Писатель, поддерживая левой рукой импровизированную пепельницу, в недрах которой он тушил окурок. - Подозреваю, что моё имя Вам известно. А как мне величать Вас?
     - Меня зовут Юлия, - произнесла сиделка, перехватывая баночку и немедленно закрывая её крышкой...
     В день знакомства она провела со своим подопечным не менее двенадцати часов. Юля не лезла в душу больного и не приставала к нему с расспросами, он вёл себя аналогично. Неторопливый разговор на нейтральные темы многократно прерывался. Приходил с визитом лечащий врач, немедленно получивший от пациента солидную порцию горячих извинений и, кажется, ушедший растроганным. Кроме того, больному ставили капельницы, он принимал пищу с внезапно появившимся аппетитом. Но после каждого перерыва разговор возобновлялся, доставляя Писателю радость не особенным смыслом, а светлой и радужной атмосферой.

     Следующим утром, в ожидании общения со своим добрым ангелом, Писатель проснулся рано. Пожалуй, даже слишком рано, ночная сиделка ещё не сменилась. Но он не расстроился, спокойно пережил необходимые для лежачего больного манипуляции и порадовал медичку словами благодарности. Юлию Писатель встретил с улыбкой, огорчаясь лишь тому, что не в состоянии увидеть чудесного ангела воочию.
     - Здравствуйте! - как и накануне произнесла она. - Что бы Вам хотелось прямо сейчас?
     - Здравствуйте, Юля! - засмеялся больной и выпалил: - Я хотел бы прогуляться с Вами под ручку!
     - Прогуляться? Отличная идея! - откликнулась дневная сиделка. - Под ручку не обещаю, но если Вы с моей помощью пересядете в кресло-каталку, мы сможем прогуляться. Доктор возражать не станет. Согласны?
     Процесс облачения в халат и перемещения с кровати в кресло оказался длительным и трудоёмким для обоих, а моментами и болезненным для Писателя. Ноги слушались плохо, координация в пространстве оставляла желать лучшего. Но результат стоил таких мучений! Юля вывезла своего подопечного в больничный сквер навстречу свежему воздуху, чирикающим на деревьях птицам и ласковому июньскому солнышку. 'Здравствуй, солнце!' - прошептал Писатель, тьма в глазах которого чуть просветлела при взгляде на светило. Рука Юлии легла на его плечо, и он прижался к ней щекой. Они гуляли по скверу, говорили о пустяках, дурачились, смеялись. В голове Писателя повторялась одна и та же незатейливая мысль: как мало нужно человеку для счастья!
     Часом позднее сиделка привезла больного обратно в палату. На удивление, он нисколько не утомился. Напротив, чувствовал себя превосходно и даже решился на небольшое хулиганство. С усилием поднимаясь с кресла-каталки, Писатель покачнулся, делая вид, что может упасть. Юля подхватила его, и мужчина немедленно заключил женщину в объятья. Лукавый эксперимент позволил ему получить новую информацию о своём ангеле. Судя по всему, сиделка была одного с ним роста и хорошо сложена. Впрочем, Писатель не стал испытывать судьбу, быстро выпустил Юлию из рук и попросил у неё прощения.
     - Вам не следует извиняться! Вы не совершили ничего криминального, - заговорила она, подавая больному руку. Писатель немедленно ухватился за неё, не для страховки, а для удовольствия ласкового пожатия длинных и прохладных женских пальчиков. Юля не обращала никакого внимания на вольности пациента и продолжала свою мысль: - Кстати, я думаю, что Вам не следует называть меня на 'Вы'. По крайней мере, для меня обращение на 'ты' с Вашей стороны представляется более естественным, уютным и приятным.
     - Без брудершафта? - не удержался от очередной лукавой шутки Писатель.
     - Думаю, повод выпить ещё найдётся, а сегодня нам хорошо и без спиртного, не правда ли? - парировала Юлия и, громко улыбнувшись, добавила: - А поцелую я Вас ближе к ночи, если не передумаете!
     - Ни за что и никогда!
     - Вот как? Приятно слышать! - весело откликнулась сиделка и, в свою очередь, не удержалась от шутки: - А сейчас, раз уж Вы так твёрдо стоите на ногах, не надеть ли заранее ночной памперс?
     - Фу, какая ты гадкая, Юля! - нахмурился Писатель, но через мгновение разгладил лоб и произнёс с вызовом: - Нехорошо укорять взрослого мужчину его немощью! Лучше помоги мне добраться до туалета. Кое-что я ещё в состоянии сделать самостоятельно, а ты контролируй, если это необходимо...
     Тихо и беззлобно посмеиваясь, но и не забывая страховать незрячего подопечного, Юлия довела его до туалета, расположенного у выхода из палаты, и помогла присесть на унитаз. 'Не стесняйтесь, пожалуйста!' - прошептала она на ухо Писателю. Тот лишь глубоко вздохнул. А Юля, убедившись, что силы у больного не иссякли, предложила ему зайти под душ. Он не возражал. Более того, мысли о том, как сиделка станет мыть его тело своими ласковыми руками, вызвали в нём тёплую волну предчувствия. Но стоило Юлии прикоснуться к нему, Писатель выхватил у неё намыленную мочалку и принялся мыться самостоятельно...
     - Могла бы и отвернуться, - нарочито строго бурчал он. - Что высматривать-то?
     - Да вот высмотрела, - захихикала сиделка, - что не так-то Вы и больны, как говорят врачи!
     - А тебе не пришло в голову, что меня волнует твоё присутствие? - даже и не думал смущаться Писатель...

     - Вы меня удивляете, - тихо произнесла Юля, вытирая своего подопечного. Она закутала мужчину в простыню и проводила до постели.
     - Спасибо, мой ангел чудесный! - с улыбкой воскликнул он, с удовольствием принимая горизонтальное положение на удобной кровати, и задал седелке её фирменный 'утренний' вопрос: - А что бы тебе хотелось прямо сейчас?
     - Мне? - изумилась она. - О, у меня есть одно большое желание! Но я озвучу его после того, как Вы отдохнёте и подкрепитесь...
     Писатель не возражал. Первая половина дня принесла ему приятное утомление и массу положительных эмоций. Он быстро и легко уснул, сжимая в руке прохладные пальцы Юлии. Больной улыбался во сне на радость сиделке. Ему впервые за долгое время снился сон. Он не запомнил его содержания, но ощущение радости, многоцветности, свободы осталось. Проспав больше двух часов, Писатель вынырнул яркого сновидения в темноту реальности, вздохнул, улыбнулся и произнёс: 'Юлия, ангел мой, ты здесь?' Сиделка моментально откликнулась и следующие полчаса умывала, кормила и развлекала своего подопечного шутками, пока он не прервал её повторным вопросом:
     - Так что бы тебе хотелось прямо сейчас, Юля? Поведай мне о своём большом желании.
     - А Вы не рассердитесь? - таинственным шёпотом произнесла она. Больной отрицательно покачал головой на подушке, и сиделка решительно выпалила: - Здесь и сейчас я больше всего хочу, чтобы Вы продолжили писать свои книги!
     - Книги... Думаешь мне самому этого не хочется? - пробормотал Писатель, и на его высоком лбу собрались морщины. Впрочем, лоб мужчины быстро разгладился, а в морщинках у незрячих глаз заиграла хитрая улыбка: - Для сиделки ты слишком хорошо осведомлена обо мне, Юленька! Не иначе, как ко мне заслали шпионку!
     - Разведчицу! - звонко рассмеялась она. - Я сама себя заслала и, если Вы помните наш уговор, могу рассказать о себе. Если, конечно, Вас интересует моя жизнь...
     - Ещё бы! - искренне воскликнул он. - Итак, мы не обманываем друг друга, что бы не происходило? Куда это нас приведёт, чудный ангел?
     - К истине. Вы узнаете меня, и я Вас узнаю гораздо быстрее, чем это происходит обычно. Людям свойственно лукавить, скрывать свои недостатки, да и просто ходить вокруг, да около. Даже если два человека искренне интересуются друг другом, они сомневаются, не доверяют своему порыву, скрывают эмоции и сближаются медленно, словно на ощупь.
     - На ощупь? - изумился Писатель, и в голосе его появилась мягкая, кошачья интонация: - По-моему, это очень романтично, медленно, проникновенно. И слово мне очень нравится, и его прямой смысл...
     - Но этот смысл не единственный, - прыснула Юлия и с шутливым упрёком заметила: - А Вы - хулиган! Впрочем, для любителей Ваших книг - это не секрет. А я прочитала всё, что Вами написано...
     - Так уже прямо и всё?!
     - Ну, всё что нашла: прозу, пьесы, миниатюры, стихи...
     - Понятно. Но ты обещала говорить о себе.
     - Я и рассказываю! Моя семья близка к литературе. Мама писала стихи... Она умерла три года назад. А я закончила обучение на факультете журналистики, но по специальности не работала. Критические статьи для издательства, анализ современной литературы, эссе о литературе прежних лет - вот чем я занимаюсь. Как Вы понимаете, читаю много, и в один чудесный день наткнулась на Вашу книгу.
     - Чудесный? Тебе до такой степени понравилась моя писанина?
     - Понравилась - не вполне точное слово в данном случае. Ваша книга показалась мне далёкой от совершенства. Она раздражала, но так, как могут раздражать шалости любимого ребёнка, чудачества любимого мужчины. Мне хотелось искать общий язык с Вашими героями, разговаривать с автором. До той поры у меня не возникало стремления к интимной близости с текстами даже самых талантливых, гениальных писателей. Здесь же возникла острая необходимость связаться с Вами, чтобы обсуждать текст, спорить о судьбах героев, заниматься осторожным редактированием, быть может...
     - Так почему же ты не списалась со мной, Юля? - вкрадчиво спросил Писатель, сжимая руку сиделки. Невозможность заглянуть сейчас в её глаза доводила его до исступления.
     - Я стеснялась! - тихо, словно извиняясь, ответила она и обняла мужскую руку обеими ладонями: - Мною владело удивительное ощущение прикосновения к чему-то, прямо как наша жизнь, несовершенному, но близкому и родному. Чудесное состояние, похожее на первую любовь. Я, конечно, нашла адрес Вашей электронной почты, но написать не решалась. Не могла толково сформулировать текст письма, да и руки начинали трястись от волнения. Нет, я знакомилась с автором по его творчеству, получала информацию о Вас из социальных сетей. Однако промелькнувшие слухи о Вашей болезни изменили всё. До отчаяния мне стало понятно, что колебаться и выжидать больше нельзя! Я взяла отпуск и, пользуясь тем, что закончила в своё время курсы медицинских сестёр, оказалась здесь, рядом с Вами...
     - Невероятная история, - задумчиво произнёс Писатель. Пауза длилась не более минуты, показавшейся Юлии вечностью. Больной неожиданно освободил руку из ладоней сиделки, приподнялся от подушки и расчётливым движением, словно зрячий, положил руки на плечи женщины и заговорил твёрдо и энергично: - Что мне сказать, Юленька? Не могу обещать, что сверну горы, но пока силы меня не оставили, я готов работать. С тобой работать, Юля! Не будем терять время. С чего начнём?
     - Вы не шутите?! - ахнула она. Писатель отрицательно покачал головой, и, распахнув свои руки, Юлия прижалась к его обнажившемуся торсу. Восстановив дыхание после наплыва эмоций, она прошептала: - Я уверена, что у Вас имеются ещё нереализованные идеи...
     - И ты права! - больной поцеловал свою сиделку в растрепавшиеся на голове волосы и откинулся на подушку: - К завтрашнему утру я озвучу тебе свою задумку. Буду диктовать текст, а ты записывать или фиксировать на диктофон, а лучше и то, и другое. Но у меня есть и ещё одна мысль. Что ты там говорила о редактуре?
     - Вы хотите отредактировать свою 'большую книгу'?
     - Я хотел бы там кое-что подправить, но эта работа может подождать. Мне хочется с твоей помощью вычитать и окончательно отредактировать продолжение, точнее, окончание 'большой книги', как ты её назвала...
     - Продолжение? Существует продолжение?! - изумилась Юлия.

     Разговор затянулся, но сиделка и её подопечный забыли о существовании времени. Писатель рассказывал о тексте второй части своего масштабного труда, практически готового к печати. Новая книга нуждалась только в чистовой редактуре и оформлении. Автор сам не мог объяснить, почему до сих пор не опубликовал хотя бы часть текста. Всё время что-то мешало. То стремление напечатать свой труд сразу в полном объёме; то маниакальное ощущение недосказанности, незаконченности, неидеальности взлелеянного им произведения; то глупое желание самому иллюстрировать книгу, несмотря на отсутствие таланта художника; то жизненная суета; то болезнь, плохое настроение и прочий вздор.
     - Вероятно, окончание 'большой книги' ожидало своего 'окончательного редактора'. Не исключено, что им станешь ты, Юля...
     - Я не решаюсь поверить Вашим словам, но сделаю всё, что смогу! - произнесла сиделка ломающимся голосом. - Мне немного страшно почему-то, но под Вашим руководством я справлюсь, наверное. К тому же у меня есть некоторый опыт работы над первой половиной книги...
     - Ты редактировала её без моего согласия? - нарочито грозно воскликнул Писатель и рассмеялся вслед словам.
     - Нет-нет, как бы я посмела? У меня есть блокнот с пометками к страницам книги, - пояснила Юлия, - и если Вам будет интересно...
     - Мне очень интересно, - не дал договорить сиделке больной, - но сейчас нам не следует хвататься за всё и сразу. Видишь на моей груди, рядом с нательным крестиком серебряный медальон? Сними его с цепочки своими руками...
     Сиделка наклонилась к своему подопечному. Она с предельной осторожностью, будто великую драгоценность, тонкими пальчиками отсоединила медальон и зажала его в ладони. Юлия уже догадалась, какое сокровище попало к ней в руки, но всё-таки спросила:
     - Что это?
     - Это всё, что у меня есть, не считая спрятанного за душой, - улыбнулся Писатель. - Возможно, с моей стороны легкомысленно доверить всю свою жизнь почти незнакомой молодой женщине, но раз мы договорились о честности взаимоотношений...
     - Даже не сомневайтесь!
     - Я и не сомневаюсь. В памяти медальона ты найдёшь мою писанину, разную... Есть там и материалы, не относящиеся к литературе. Если интересно, можешь ознакомиться и с ними. Впрочем, это имеет смысл лишь в случае, если тебе важен полный портрет больного, без изъянов! - немного натужно рассмеялся он. - Только прошу тебя не торопиться с чтением. Мы же решили начать завтра новый труд, правда? Более того, моё больное сознание рисует новую жизнь: островок в океане, она и он, жизнь и творчество на ощупь... На этом невероятном острове я буду называть тебя Евой, хорошо?
     - Прекрасно! В таком случае Вы станете моим Адамом...

     После того, как Юлю сменила ночная сиделка, Писателю захотелось немедленно уснуть, чтобы встретить новый день отдохнувшим, открытым радости и манящей неизвестности творчества. Но быстро отключить своё сознание, перебирающие обрывки нереализованных ранее задумок и сюжетов, не получилось. Поздней ночью в смятенную душу Писателя постучалась редкая гостья - дочь вдохновения, долгожданная Идея. Он счастливо улыбнулся, и ещё некоторое время обсуждал с гостьей принципы взаимопонимания. Уснул Писатель только после того, как подписал с Идеей Декларацию о намерениях.
     Несмотря на недолгий сон, он проснулся бодрым и радостным за несколько минут до появления Юли. Она же показалась ему сегодня непривычно молчаливой и несколько заторможенной.
     - Что случилось, Юленька? - встревожено спросил он.
     - Я - Ева! - неожиданно заявила она и удручённо проговорила: - Я не выспалась, но не обращайте на это внимания. Простите, пожалуйста, но мне не удалось удержаться. Прочитала окончание Вашей 'большой книги'...
     - Полностью? - охнул он. - По-моему, это невозможно. Когда же ты успела?!
     - Вы правы, прочитать за ночь такой объёмный текст невозможно, поэтому я его... проглотила...
     - Ты - несносная девчонка, Ева! Зачем так торопиться? Скоро, завтра, наверное, у тебя появится достаточно времени для чтения. И потом, мы же договаривались!
     - О, простите, мой Адам! - с надрывом провинциальной актрисы воскликнула Юлия и чмокнула Писателя в щёку. - Я хотела прочесть всего несколько страничек, но не смогла остановиться. Окончание Вашей книги повергло меня в ступор. Что там редактировать?! Не понимаю, как Вам это удалось, но прочитанный мною текст - прыжок вверх, на новый уровень!
     - Так и должно быть, - с удовольствием усмехнулся Писатель и пояснил: - Автор растёт вместе с героями книги. Но скажи мне на милость, ты совершенно не в состоянии работать? Я настроился, а завтра... Завтра всё будет сложнее.
     - Да? Что за странные разговоры о завтрашнем дне? Почему всё станет сложнее, и у меня появится время на чтение? Вы что-то не договариваете!
     - Извини, Юленька, но я чувствую, что завтра меня ожидает новый приступ болезни, - неожиданно признался он, - но пусть это останется между нами.
     - Я - Ева! - снова повторила Юля, но теперь её слова прозвучали задумчиво и печально. - Не знаю, откуда у Вас подобные предчувствия, но готова просто поверить. Короче говоря, сейчас я пью кофе, и мы занимаемся работой по плану. Затем Вы берёте короткий отпуск на борьбу с болезнью, после которого мы продолжаем работать. Я правильно поняла Вас?
     - Абсолютно точно! Пей свой кофе, Ева...
     Сиделка заварила себе крепчайший кофе. Писатель сначала с удовольствием принюхивался, затем постарался занять максимально удобное положение на своей больничной койке, и через несколько минут оба были готовы к работе. Ева открыла ноутбук и включила диктофон, её новоиспечённый Адам начал диктовать. Говорил он негромко, но внятно, сначала медленно, с паузами, а затем, поймав ритм и мелодию, всё живее и ярче.

     'Решительные перемены в жизни давались Адаму с трудом'.

     - Адам? Почему Адам? - удивилась Ева. - Вы решили писать о себе?
     - В каждой книги есть частица автора, но это не значит, что он всё время пишет о себе. Имя главного героя пришло мне в голову только сейчас... Откуда оно взялось, ты не знаешь? Почему бы ему не быть Адамом? В конце концов, я - не Адам, точнее - не совсем Адам. Да, пусть даже я и Адам, но лишь рядом с тобой, моей Евой! Так почему бы нашему герою не называться Адамом? - эффектно жестикулируя, со смехом проговорил Писатель и продолжил диктовать текст.

     'Люди подобного склада, начиная с определённого возраста, медленно, но верно привыкают к однажды заведённому образу жизни, размеренности, стабильности, комфорту. Интересно, что степень комфорта при этом не имеет решающего значения. Комфортные условия такой человек создаёт себе сам. Для одного необходим особняк вдали от любопытных глаз или, по крайней мере, просторная, со вкусом обставленная квартира с домовитой женой или опрятной служанкой. Для другого достаточно тщательно охраняемой от посторонних ушей и глаз комнаты, а лучше, скромной, но комфортабельной квартирки, где каждый предмет интерьера, не говоря уже о мебели, имеет свою историю, своё значение и смысл в жизни хозяина.
     Владельцем подобного уютного логова может оказаться крайне неряшливый человек, регулярно позволяющий своим сокровищам покрываться толстым слоем пыли. Встречаются и отчаянные чистюли, для которых каждое пятнышко на полировке стола, на благородно поскрипывающем паркете и даже на сверкающем утренней свежестью унитазе - повод для серьёзного расстройства.
     Наш герой возлюбил комфорт, уют, стабильность и размеренность жизни с раннего детства. В возрасте мальчишеской безалаберности он, конечно, мог позволить себе безоглядные шалости в уличных играх на открытом пространстве, но только не дома. Приятели, норовящие скинуть со стола конфетный фантик или, паче чаяния, разбить блюдце в родительской квартире, вызывали в нём тревогу и недоверие. В последующей жизни Адам старался тщательно выбирать спутников на своём пути, отстраняясь от сомнительных друзей и легкомысленных женщин. Впрочем, подобная избирательность в людях, как и в предметах обихода, не уберегла его от ошибок и удручающих неприятностей.

     Надо сказать, что и профессию Адам выбрал в соответствии со своим характером. Он получил экономическое образование и работал бухгалтером. В лихие годы многие его коллеги, оказавшись заложниками ситуации, норовили выловить жирную рыбу в мутной воде хаоса и беззакония. Их судьба в те времена напоминала русские горки, а иногда и русскую рулетку. Они сказочно богатели, но часто теряли всё: материальные блага, семьи, свободу, а порою, и жизнь. Благоразумный Адам ловко преодолел соблазны смутного времени, не вляпался ни в одну криминальную историю и, разумеется, не приобрёл ни высокого положения в обществе, ни великих материальных благ. Он жил в своей скромной однокомнатной квартире в спальном районе и нисколько не переживал по этому поводу. Адам сам создал неповторимый уют своего жилища, которое не променял бы на замки и дворцы.
     Однако и затворником в собственном логове он не стал. Упрекать Адама в закрытости и нелюдимости было бы несправедливо. Время от времени он выбирался в театр, кино или на выставки и концерты, отправлялся в гости к родственникам и друзьям. Впрочем, в своё логово Адам пускал только избранных. С самыми близкими друзьями ему случалось засиживаться дома до утра, углубившись в обсуждения, воспоминания и даже мечтания. Увы, с каждым годом такие встречи происходили всё реже и реже. Друзья становились старше, серьёзнее, трезвее и скучнее. Как любил с улыбкой повторять Адам: 'Не жизнь такая, мы такие!'
     Появлялись в квартире Адама и женщины. Отношения с противоположным полом складывались у него сложно. Вероятной причиной тому было его отношение к подругам, как к проблеме, как к чрезвычайно серьёзному, прямо таки фундаментальному делу. Ошибочно считая себя малопривлекательным в женских глазах субъектом, лет до тридцати пяти Адам откровенно побаивался милых дам, что не могло ни сказаться на образе его жизни. Ближе к сорока он неожиданно обнаружил, что пользуется успехом у женщин. 'Самостоятельные и холостые мужчины в моём возрасте - редкость, вызывающая повышенный интерес', - удивляясь своему открытию, размышлял Адам. Отчасти он был прав, но лишь отчасти. За несколько лет зрелости скромный бухгалтер пережил такие романтические истории, какие в молодые годы ему и не снились. Казалось бы, он не совершил никаких героических поступков, не слетал на Марс, не стал ни биткойновым миллиардером, ни личным другом дяди Вовы, даже пластическую операцию себе не сделал, а женщины принялись осаждать его с настойчивостью, достойной лучшего применения. Словно сговорившись, они поджидали Адама за каждым углом.
     В качестве характерного примера можно привести его 'театральный роман'. Стоило Адаму однажды выбраться в театр на спектакль любимого актёра, как к нему приклеилась одинокая театралка средних лет, весьма привлекательной наружности. За бурным обсуждением совместно просмотренной драмы она довела его до дверей своей квартиры, напоила кофе с коньяком, а через несколько часов накормила завтраком. У Адама сложилось впечатление, что поток театральной информации, гипертрофированных эмоций и высоких чувств прелестной женщины продолжал изливаться на него без перерыва, чем бы они ни занимались. Нашему герою стало казаться, что экзальтированная дама перепутала его с широко известным в узких кругах актёром третьего плана, провинциальным режиссёром или исписавшимся критиком. Но он не был завзятым театралом, и отношения с неожиданной поклонницей медленно угасли, несмотря на её сексуальную внешность и далеко идущие намерения. В свой милый дом театралку Адам, разумеется, не допустил.

     Не имела возможности попасть туда сразу и молоденькая, близорукая девушка, после окончания института взятая на работу в бухгалтерию коммерческой фирмы, в качестве помощницы Адама. Очарованная умным, уверенным в себе шефом, она присохла к нему с первых же дней совместной работы, но он долго не замечал этого, пока не почувствовал на себе любопытствующие взгляды сотрудников и шушуканье за спиной. Оказалось, что за несмелыми потугами девушки обратить на себя внимание начальника давно наблюдают и тихо посмеиваются. Никто не верил, что она сможет перевоспитать старого холостяка, но вечно краснеющая в присутствие шефа помощница не отступалась. Убедившись в правоте сослуживцев, обескураженный Адам начал присматриваться и обнаружил незамеченные им ранее достоинства подчинённой: стройную фигурку и симпатичное личико под очками. Умудрённый жизнью бухгалтер желал годившейся ему в дочери помощнице только добра и решительно не собирался пользоваться служебным положением. Однако время шло, а поведение девушки не менялось. Адам замечал, с какой непреклонностью его помощница отказывается от сближения с молодыми сотрудниками фирмы, несомненно, положившими на неё глаз, и однажды решил поговорить с ней начистоту.
     Он не придумал ничего лучшего, чем остаться на работе в пятницу сверхурочно. Наш бухгалтер неторопливо приводил в порядок необязательные, неделями копившиеся дела, пока около восьми часов вечера в закрытую дверь его кабинета не постучали. 'Может быть, сварить Вам кофе, Адам Христофорович?' - словно извиняясь, тонким голоском поинтересовалась помощница, даже не приоткрыв двери. Через четверть часа они пили кофе вдвоём. Ещё через несколько минут Адам начал произносить заранее заготовленный монолог. Не исключено, что он взялся за дело излишне круто, сразу заговорив о том, что не давал указаний помощнице оставаться с ним в бухгалтерии после окончания рабочего дня. Вполне спокойно и доброжелательно, по собственному мнению, Адам настаивал на том, что у молодой, привлекательной женщины наверняка имеются занятия, гораздо более интересные и полезные, чем высиживание на рабочем месте без особой надобности. Вероятно, тон начальника оказался слишком строг. Одним словом, он добился того, чего не ожидал вовсе. Подобного слёзопада видеть Адаму прежде не доводилось. Остановить поток девичьих слёз не удалось ни в кабинете, ни в вызванной к офису машине такси. Помощница успокоилась только в своей маленькой уютной квартирке, покрывая поцелуями лицо и тело своего возлюбленного Адама Христофоровича...
     Пробудившись утром, бухгалтер с удивлением обнаружил, что обитель его помощницы весьма напоминает логово самого Адама, с поправкой на возраст и половую принадлежность хозяйки. Абсолютно счастливая барышня буквально запеленала своего шефа заботой и лаской, наотрез отказавшись отпускать его из нежданного и нежного плена. Впрочем, он и не возражал.
     Положа руку на сердце, Адам признавал, что никогда не встречал подобной женщины. Она не досаждала ему мелкими проблемами, рассудительно поддерживала разговоры почти на все интересующие его темы, разделяла вкусы мужчины во многих областях жизни от еды и развлечений, до искусства и прочих высоких материй. К тому же, при ближайшем рассмотрении и тактильном контакте, помощница оказалась без преувеличения очаровательной девушкой и неопытной, но изумительно нежной любовницей. Ко всему прочему, она ничего не требовала у своего шефа, не рвалась познакомиться с его роднёй, друзьями и, что произвело на Адама большое впечатление, не стремилась попасть в его квартиру. Помощница предпочитала встречи у себя дома в те часы, когда у любимого начальника, а теперь и обожаемого любовника, появлялось время и желание. Впрочем, редкая возможность не расставаться с ним несколько дней подряд, вызывала у помощницы бухгалтера нескрываемую радость.
     Их безоблачный роман длился более года, пока Адам серьёзно не задумался о будущем. Он понимал, что готов до бесконечности продолжать отношения с помощницей именно в том виде, в котором они существовали на данный момент времени. Однако такой подход к доброй и нежной, любящей девушке казался Адаму вопиющей несправедливостью. Он знал, что она мечтает родить и вырастить их общего ребёнка. Пусть помощница ни разу не заговаривала с ним об этом, Адам точно знал, чувствовал, но не мог сделать шаг навстречу прекрасному существу, которое объединило бы мужчину и женщину в одну семью. Почему? У него имелась тысяча отговорок по выводившей из равновесия теме: неготовность к обязанностям отца, недостаточно высокое материальное положение, сложившийся образ жизни, наконец. Наш герой долго не решался признаться в уже осознанном им факте, прямо сказать себе: 'Я не люблю её так, как любит меня она!' Но однажды засевшая в голове мысль терзала его, и Адам решил, что продолжать пользоваться любовью девушки - значит, со временем превратить её жизнь в убогое существование. Он принял крайне неприятное для себя решение - сменить работу, но прежде убедить начальство в необходимости утвердить помощницу на занимаемую им должность. Адама услышали, с ним согласилось руководство, но не помощница. Однако именно в этот момент он почувствовал себя настоящим мужчиной: решительным и ответственным за свои слова и поступки человеком. На прямо высказанное ему горячее желание женщины сопровождать своего мужчину повсюду, куда бы ни забросила его судьба, Адам не стал придумывать несуществующие отговорки. Он приехал к ней в выходной день, посадил женщину на колени и мягко, искренне поделился с ней своими мыслями, не давая усомниться в серьёзности выстраданного им решения. К удивлению и радости Адама, в этот раз выяснение отношений обошлось без слёз. Неведомо, что творилось в душе его помощницы, но она приняла позицию мужчины и попросила только о том, чтобы он не пропадал из её жизни насовсем. Адам согласился, но порог столь похожей на хозяйку, милой квартирки он более не переступал, ни разу.

     Наш герой устроился на работу в солидное государственное учреждение на должность заместителя главного бухгалтера, своего давнего знакомого. Редкий случай, когда перемена далась Адаму без особого напряжения. Хорошо знакомые ему профессиональные обязанности, спокойная обстановка, приличная заработная плата, что ещё нужно для того, чтобы достойно встретить старость? Спутница жизни? Женщины продолжали расточать на него свои чары, некоторые даже появлялись в его логове на день-другой, но не более. Адам не искал в них изъяны, просто короткого знакомства оказывалось достаточно, чтобы понять: 'Барышня, Вы прекрасны, но мне с Вами не по пути'.
     Лишь однажды за долгие годы его укололо в сердце острейшее чувство влюблённости, но 'дама сердца' боялась перемен больше самого Адама, и отношения закончились, едва начавшись. Несбывшиеся надежды он переживал остро, но недолго. Жизненный опыт позволяет контролировать безвыходные эмоции.
     А жизнь продолжалась, дробясь на отрезки вынужденного и необходимого, и ускоряя бег времени. С возрастом начинает казаться, что в сутках осталось по восемнадцать часов, в неделе - не более четырёх дней, в месяце около трёх недель, а в году - от силы девять месяцев. Не доставлявшая былого удовлетворения, работа стала вынужденной частью жизни, наравне со сном и прочими потребностями человеческого организма. Но имелась и необходимая часть, без которой жизнь Адама потеряла бы смысл. Помимо общения с дорогими и милыми его сердцу людьми, в этой части присутствовало творчество, с каждым годом приобретавшее для нашего героя всё большее и большее значение.
     Возможно, кому-то покажется удивительным тот факт, что у бухгалтера имелось серьёзное увлечение, а может быть, полнокровная вторая жизнь, в которой он был художником'.

     - На сегодня, пожалуй, достаточно, - устало проговорил Писатель. Несмотря на паузы, необходимые для отдыха, еды и медицинских процедур, к вечеру он утомился.
     - Да-да, конечно! - воскликнула его сиделка. - Но, быть может, Вы ответите на накопившиеся у меня вопросы?
     - Конечно. Особенно, если ты позволишь мне выпить немного чая с лимоном, - улыбнулся он...

     - Во-первых, хочу сразу сказать, что весьма удивлена темой Вашего рассказа. Жизнеописание бухгалтера? Как это на Вас не похоже! Но я заинтригована и жду продолжения работы, - заговорила Юлия, когда её подопечный утолил жажду чаем, а она влила в себя очередную порцию крепкого кофе. - Во-вторых, если Вам захотелось назвать главного героя Адамом, то почему бы не дать имя 'Ева' его помощнице, которой Вы уделили повышенное внимание? Иначе получается, что у Вас есть только Адам, да ещё и Христофорович, а вокруг него сплошь безымянные люди. Ну и, наконец...
     - Подожди-подожди, Юленька! Дай мне ответить на первые вопросы, - хмыкнул Писатель. - По-моему, ты торопишься судить о рассказе целиком, услышав лишь начало повествования. Если обсуждение моего замысла и имеет смысл, то ближе к завершению его реализации. То же и с Евой нашего Адама. Откуда ты знаешь, что её появление не ждёт нас впереди? А безымянные люди... Когда идёшь по улице или спускаешься в метро, например, вокруг тебя оказывается множество людей, имён которых ты не знаешь. Но это не мешает с интересом наблюдать за ними, подмечать любопытные детали их поведения, да и просто улыбаться людям, делясь с ними теплом, хорошим настроением...
     - Как Вы это вкусно рассказываете, мой Адам! Вы правы, а я не увидела Вашу задумку в таком ракурсе, - вздохнула Юлия и дотронулась тонкими пальчиками до руки больного: - Но почему Вы так уверены в приближении приступа болезни? Начало нашей работы воодушевляет, и завтра можно было бы...
     - Praemonitus praemunitus*1, - пожав плечами, произнёс Писатель и добавил: - Как любой человек, я могу ошибаться...

     Он не ошибся. Ночью болезнь навалилась на Писателя слепой, нарастающей, безжалостной силой. Больше суток его сознание металось от мучительной боли к полному забытью и обратно. Ещё двое суток он медленно приходил в себя после приступа, не понимая, что и кто находится рядом. Однако первым человеком, присутствие которого Писатель ощутил, когда сознание стало постепенно возвращаться к нему, оказалась Юлия.
     - Здравствуй, Ева! - прошептал он, преодолевая сопротивление пересохшей гортани. - Сейчас утро?
     - Раннее утро, мой Адам! Здравствуй! - тихо ответила сиделка. В её голосе удивительным образом сочетались радость от 'пробуждения' больного с тревожными переживаниями последних дней: - Вы напугали меня...
     - Прости. Что тут у нас... нового?..
     Юлия осторожно умывала своего подопечного, поила его через трубочку и рассказывала. Оказалось, что её почти не пускали к Писателю в период обострения болезни. Ева прорывалась в палату всеми правдами и неправдами, чтобы дотронуться до руки своего Адама или прикоснуться губами к его горячему лбу. Памятуя о договорённости с Писателем, она перечитывала попавший в её руки черновик окончания его 'большой книги', делая пометки, касающиеся последующей редактуры.
     - И много пометок получилось? - улыбнулся он.
     - Сущие пустяки! - улыбнулась в ответ Юля. - Если у Вас будут силы и желание, закроем все вопросы за несколько дней. Сейчас текст вычитывает корректор в издательстве.
     - Какой корректор? Какое издательство? - ахнул Писатель.
     - Не ругайтесь за мою инициативу, пожалуйста! Всё происходит под моим контролем, и без Вашего разрешение исправлять и копировать книгу никто не станет. Но, если у Вас не будет возражений, через неделю после окончательного согласования текста мы получим пилотные экземпляры из типографии...
     Не скрывая своего изумления, Писатель выяснял, что его рукопись готовится к печати в издательстве, которое является основным местом работы Юлии и собственностью её отца. Сиделка горячо доказывала своему подопечному, что книгу нужно срочно издавать, и она готова сделать для этого всё возможное и невозможное. Юля рассказывала о шрифте и формате; о том, как будет выглядеть обложка; о способах продвижения и распространения; даже о тираже печатного издания. Когда она заговорила о договоре с издательством, Писатель прервал поток нахлынувшей на него информации.

     - Постой, Юленька, я сейчас не в силах воспринять и переработать столько новостей одновременно. Разумеется, мне и в голову не приходит отказываться от твоего предложения, хотя оно для меня - полнейшая неожиданность. Диктовать продолжение нашего с тобой нового рассказа я пока не в состоянии, поэтому завтра мы пройдёмся по тексту книги, готовящейся к печати, обсудим детали, а сейчас позволь мне отдохнуть немного. Здесь имеется возможность послушать музыку, негромко?
     - Конечно! - столь радостно откликнулась Юлия, что Писателю ничего не оставалась, как снова поверить в искренность удивительной сиделки, помощницы и поклонницы его таланта.
     Через пару десятков минут в больничной палате появился компактный музыкальный центр, Юля присела на край кровати у подушки больного, положила руку на его плечо и нажала на кнопку пульта дистанционного управления. Услышав первые, негромкие звуки музыки, Писатель сильно вздрогнул и пробормотал: 'Воистину, ты - мой чудный ангел!' Из колонок звучал 'Pink Floyd', 'Wish you were here'*2. Радуясь, угаданному ей репертуару, Юлия поцеловала больного в щёку и ласково провела ладонью по его голове. Писатель прислонился к женскому плечу и затих...
     Вечером сиделка сообщила своему подопечному о телефонных звонках, звучавших во время его 'отсутствия'. Он внимательно выслушал Юлю и спокойно ответил: 'Думаю, у меня хватит сил кратко переговорить по телефону с друзьями и родственниками. Так ты говоришь, что дочь и жена интересовались, когда меня можно навестить? Сомневаюсь, что выгляжу презентабельно, но лучше я теперь буду выглядеть только в... В общем, буду! А встретиться надо. Пусть приезжают, но только не завтра. Через день, наверное. Короче, я с ними созвонюсь и договорюсь о встрече'.

     Следующие сутки пролетели молниеносно. Писатель выглядел и чувствовал себя гораздо лучше, и большую часть дня они с Юлией работали над подготовкой к печати второй части 'большой книги'.
     Наступил день, который он обозначил, как 'присутственный'. Правда, в первой половине дня Писатель со своей добровольной помощницей продолжил заниматься редактурой, но около четырёх часов пополудни к нему пришла первая посетительница. Свежеумытый и причёсанный больной дал своей сиделке несколько ценных указаний, удобно откинулся на приподнятую в изголовье кровать и сообщил о готовности к встрече.

     - Здравствуй, папа! - немного неестественным голосом произнесла вошедшая к нему посетительница. - Как ты себя чувствуешь?
     - Здравствуй, дочка! - воскликнул Писатель, отвечая на поцелуй дочери, предложил ей присесть рядом и со смехом произнёс: - Чувствую себя лучше всех, как видишь!
     - Папа! - укоризненно воскликнула дочь. - Ты можешь хотя бы иногда обходиться без шуточек?
     - Ну, нет. Если я перестал шутить, значит - я умер! - не унимался он, но почувствовав, что дочка начинает закипать, сменил тон разговора: - Всё-всё, бесить тебя не входит в мои планы. С другой стороны, шутки подтверждают хорошее настроение твоего отца, а значит, служат ответом на твой вопрос о самочувствии. Но хватит об этом. Как ты понимаешь, в моей жизни не происходит ничего интересного, лучше расскажи о себе.
     Дочь Писателя не стала настаивать на беседе о здоровье отца и принялась говорить о своих делах. Он внимательно слушал, кивал, изредка вставляя краткие доброжелательные комментарии. Однако у Юлии, присутствовавшей в палате по просьбе больного, появились сомнения, так ли интересен её подопечному монолог о состоявшихся и запланированных заграничных поездках дочери, о её работе и жизни с мужем, о новых западных фильмах, которые отец не мог посмотреть при всём желании. Кажется, и дочь почувствовала неуместность тематики, перевела разговор на музыку и даже пообещала папе привезти карту памяти с подборкой интересных новинок и любимых старых композиций. К сожалению, вскоре её снова потянуло на тематику превосходства англо-саксонской цивилизации во всех сферах, а именно: в уровне жизни, образовательных программах, здравоохранении, кинематографе, музыке и даже в литературе. Последнее заявление едва не довело Писателя до бешенства, но он сдержался и лишь посоветовал дочери переменить тему.
     - Конечно, - легко согласилась она и неожиданно произнесла: - А знаешь, мама хочет забрать тебя отсюда, говорит, что в домашней обстановке тебе будет лучше.
     - Мама хочет забрать меня к себе домой? - изумился Писатель. - Понятия не имею, где мне лучше. Это вопрос спорный, но жить в одной квартире с больным человеком несладко. Зачем ей это надо?
     - Не знаю, папа. Вероятно, вам лучше поговорить об этом наедине. Мама в коридоре ждёт возможности увидеться с тобой.
     - Увидеться? Ну, что же... Минут через десять Юлия пригласит её, - медленно и тихо, словно размышляя, проговорил Писатель, и тут его неожиданно понесло: - Очень жаль, что ты не привезла с собой моих внучек! Разумеется, я понимаю, что медицинское учреждение - не слишком подходящее место для маленьких девочек. Но иногда так хочется обнять их, прижать к себе, погладить по головкам. Старому, больному деду страшно не хватает тепла этих чудесных, ангельских созданий. Нет-нет, конечно, ты права, детей не следует травмировать несовершенством бытия. Прости моё старческое брюзжание...
     - Папа, что ты такое говоришь?! - после длительной паузы, тяжёлым тёмным облаком повисшей в больничной палате, ошарашено произнесла дочь Писателя, ещё не успевшая обзавестись потомством, да и не стремившаяся к этому. Едва не опрокинув стул, она вскочила с места, неуклюже поцеловала отца в свежевыбритую щёку и ринулась на выход, произнося на ходу: - Ты держись, пожалуйста. Я буду тебе звонить...

     - Что это было, мой невозможный Адам? Я не ожидала от Вас подобной выходки! - горячим шёпотом произнесла Юлия, ласково ткнулась губами в нос Писателя и принялась поправлять постель. - Чувствую, что Вам страшно хочется курить, но сейчас нельзя. Жена зайдёт, ощутит запах табака и... нам обоим не поздоровится...
     - Знаю-знаю! Скорее всего, она не осудит, но может совершенно случайно произнести что-нибудь лишнее при враче. А дочь... - заговорил больной и запнулся, задумался и продолжил только после паузы: - Видишь ли, мой добрый ангел, есть вещи, которые ей могу сказать только я. Не следует думать, что мною движет недовольство, природная грубость или, упаси Господи, злость. Я очень люблю свою дочку, и она чувствует это, поверь! Но существуют некоторые человеческие недостатки, которые люди пытаются объяснить сложно и многословно, как философскую концепцию, не замечая, что смысл проще пареной репы. Возьмем, к примеру, эгоизм. Я сам - эгоист, и меньше всего хотел бы, чтобы дети мои были эгоистами, но... буду любить их любыми. Баста очень хорошо написал и спел:
'Когда меня не станет, я буду петь голосами
Моих детей и голосами их детей.
Нас просто меняют местами.
Таков закон сансары: круговорот людей'. *3

     Юлия снова чмокнула Писателя в нос и вышла в коридор за его женой, точно зная, что впереди ожидается ещё одно представление.

     Оно и началось сразу, без раскачки, стоило женщинам переступить порог палаты, а двери захлопнуться за их спинами. Писатель повернул голову в сторону вошедшей жены, широко улыбнулся и с чувством произнёс:
     - Ты восхитительно выглядишь, дорогая! Я всегда говорил, что короткие стрижки тебе к лицу. Твой нынешний имидж - прекрасное тому подтверждение!
     - Здравствуй, дорогой! - глухо произнесла она, застыв на полпути к больничной койке мужа. - Но я не понимаю! К тебе вернулось зрение?!
     - А кто тебе сказал, что оно от меня уходило? Врачи?! Но ты же прекрасно знаешь, что они ничегошеньки не понимают в болезнях! К тому же, наши доктора - безобразные перестраховщики. Сильно сомневаюсь, а болен ли я вообще? Моё самочувствие улучшается день ото дня, восстановление оптимального состояния и работоспособности идут полным ходом благодаря усилиям моей несравненной сиделки Юлии. Я с удовольствием работаю и почти не устаю. Юля может подтвердить, что мне удаётся совмещать редакторские правки ранее написанного текста с реализацией новой задумки.
     - Это правда? - недоверчиво спросила у сиделки жена Писателя.
     - Да, так оно и есть, мой подопечный рвётся работать, - честно ответила Юлия.
     - Кстати, Юленька, покажи жене договор с издательством, - Писателю надоело крутить головой по сторонам, он откинулся на подушки и уставился в потолок...

     - Что это такое? - удивлённо поинтересовалась жена, ознакомившись с документом. - Я вижу здесь перечень твоих книг для переиздания, а также соглашение о публикации недавно законченных и даже ещё не написанных. Да и суммы здесь обозначены совсем не скромные!
     - Видишь ли, дорогая, слава и гонорары приходят ко мне слишком поздно. Я уже не нуждаюсь в них. Для меня имеет ценность лишь ухваченная за хвост мысль, подслушанное у Бога и перенесённое на бумагу слово, красота и стройность текста, словно музыка, гармонизирующая хаос. Деньги? Ну да, их ещё никто не отменял. Но пока я жив, значительную часть своих гонораров буду перечислять тебе. Этого нет в договоре, но в денежных вопросах я никогда тебя не обманывал, не правда ли? А после моей смерти половина доходов от использования моих книг будет выплачиваться тебе и детям официально.
     - А вторая половина? - чисто автоматически поинтересовалась жена Писателя, ставя свою подпись на Договоре, как наследник автора.
     - Вторая половина достанется Юлии.
     - Юле? - ахнула гостья, с недоумением глядя на сиделку. - Почему ей?!
     - Потому, что Юлия - официальный и полномочный представитель издательства, хранитель моего авторского права и помощник в написании и редактировании моих текстов, - официально заявил Писатель и продолжил говорить, незаметно переменив тему и тщательно скрывая рвущуюся наружу улыбку: - Да и вообще, ты совершенно меня не слушаешь! Говорю же, что практически здоров и плодотворно работаю. Зачем ты хочешь забрать меня из этого райского места? Надеюсь, тебе удалось познакомиться с местным персоналом? Ты видишь, какие здесь работают девушки? Одной внешностью своей они могут поднять на ноги тяжелобольных мужчин! Например, я слышал от врачей историю о парализованном пациенте. Доктора считали, что остаток жизни все его конечности будут неподвижны, но на поверку-то оказалось, что не все! Вот какой персонал работает в нашем медицинском учреждении! Но лучшая из лучших - моя рыжая толстуха!
     - Кого это ты назвал рыжей толстухой? - не поняла жена Писателя.
     - Что значит 'кого'? - грозно произнёс больной и повёл рукой в сторону сиделки: - Моя несравненная Юлия, разумеется! Она, несомненно, прекраснее, толще и рыжее всех на свете!..
     - Так-так. А я-то не поняла нашу дочь, которая утверждает, что её папа сошёл с ума, - набирая темп и громкость голоса, заговорила жена. Она уставилась на давящуюся от беззвучного смеха сиделку, затем перевела взгляд на улыбающегося во весь рот мужа и возмутилась: - Я тебе почти поверила, а ты, оказывается, всё это время потешаешься надо мной вместе со своей рыжей толстухой! Как не стыдно вводить в заблуждение пожилую женщину...
     Через секунду все трое смеялись в голос, до слёз. Продолжая фыркать от накатывающих волн веселящего газа шуточек Писателя, Юлия соорудила по чашке кофе посетительнице и себе. Больной ограничился несколькими глотками чая, после чего снова заговорил, обращаясь к жене:
     - Ты не совсем права, дорогая! К сожалению, неспроста я здесь лежу, расходуя добытые потом и кровью налоговой службы деньги налогоплательщиков. Слепота? Имеется такое недоразумение. Впрочем, как я теперь понимаю, это естественное состояние доброй половины человечества. Но продолжающаяся работа, договор с издательством, и даже Юлия - всё настоящее.
     - Невероятно! - хихикнула жена, и он почувствовал тёплое прикосновение её прохладной руки к своей груди. - Но как ты умудрился лично подписать договор? На ощупь?
     - Именно так! - заулыбался Писатель. - Конечно, пришлось немного потренироваться... Юля, будь добра, принеси лист бумаги и ручку, пожалуйста!
     Необходимые для демонстрации предметы нашлись здесь же, в ящике небольшого письменного стола, стоящего в больничной палате. Писатель с удовольствием показывал, как правильно оставлять на бумаге автограф. Он придерживал нижний уголок стандартного листа пальцами левой руки, тем самым, контролируя расстояние между руками, а значит, точно попадал шариковой ручкой в то место, где требовалась именная подпись автора. Женщины улыбались. А нездоровый, но бодрящийся мужчина снова обратился к жене:
     - Надеюсь, теперь ты видишь, дорогая, что обо мне беспокоиться не следует. Выбрось из головы мысли о том, насколько благотворно может сказаться на моём здоровье домашняя обстановка. Конечно, в твоей квартире есть уют и особая аура, зато здесь - всё необходимое для выживания и, как оказалось, для работы тоже. Я искренне ценю твою заботу, но, ей Богу, у тебя есть, кому адресовать её - нашим детям. Кстати, а как поживает наш сын?
     - А он сам тебе всё расскажет! Наш сынок дожидается в коридоре своей очереди.
     - Вот как? - сумрачно произнёс Писатель, но почти сразу разгладил перечеркнувшие лоб морщины: - Навалились на больного всей семьёй? Что же, доступ к телу открыт всем людям доброй воли! Мне требуется четверть часа передышки, после чего я буду готов приветствовать нашего мальчика...

     Жена с сиделкой вышли в коридор, оставив больного наслаждаться несколькими минутами тишины в одиночестве. 'Что я на них бурчу? Одной ногой в могиле, а всё мне неймётся, - размышлял он. - Видимо, так устроен человек: всегда ему что-то надо, всегда что-нибудь не так, как должно быть по его мнению. Но если хорошенько задуматься, ничего мне от них не нужно, кроме малой толики внимания, доброты и любви'.
     Вернулась Юлия и заявила, что они с женой Писателя немного посекретничали.
     - Пусть вы и не вместе, но жена у Вас замечательно душевная, а Вы на неё дуетесь. Почему? - поинтересовалась сиделка. - Она так разговаривала со мной, будто я - Ваша женщина и, вместе с тем, её близкая подруга.
     - Тебе это не понравилось?
     - Честно? Очень понравилось! Только я такого не ожидала и, по-моему, краснела от смущения...

     Вошедшему в палату сыну Писатель сразу протянул руку, но тот не ограничился рукопожатием. Сын обнял отца как-то по-особенному, словно боялся причинить ему боль, но стремился тесно прижаться к его телу и передать свою энергию, своё тепло.
     - Здравствуй, папа! Я виноват перед тобой, - хрипло произнёс он и замолк.
     - Шутишь? Это я перед тобой в долгу, - выдержав короткую паузу, откликнулся Писатель и, несмотря на попытки молодого человека протестовать, пояснил свою мысль: - Да, я всегда старался помогать морально и материально, по мере возможностей. Но когда ты был малышом, твой отец редко бывал дома. Когда мой мальчик становился пацаном, подростком, юношей, меня не было рядом. И в те важные моменты твоей жизни, когда столь необходимо папино плечо, папина рука, я заезжал в гости на несколько часов раз в месяц. Как можно общаться с отцом, говорить по душам, если его приходится вечно ждать, а дождавшись, делить с сестрой и мамой? Ты даже не представляешь, до какой степени тебе повезло с мамой, сынок! Но случаются моменты, когда рядом нужен мужчина, отец...
     - Я не предполагал услышать от тебя такие слова, папа, - тихо проговорил сын, и отцу показалось, что в его глазах стоят слёзы. - Удивительно, но я обвиняю себя ровно в тех же несовершённых поступках, о которых говоришь ты. Не буду вспоминать о детстве. Но я вырос, отслужил в армии. У меня появилась потребность общаться с тобой, как мужчина с мужчиной, на равных. Да и не в равенстве дело. Я не мог знать многого из того, что знаешь ты, и мне хотелось спрашивать, и выслушивать твои ответы, но...
     - Знаешь, с того печального дня, когда не стало твоего деда, моего отца, и до сих пор меня мучает недосказанность, невозможность говорить с ним, - произнёс Писатель в повисшей над комнатой тишине. - У меня осталась тысяча вопросов, которые с тех пор я не могу задать папе при всём желании.
     - Но я-то могу! - воскликнул сын и покосился на сидящую в уголке Юлию. Она опустила взгляд в стоящий на столике ноутбук и старательно делала вид, что не слышит мужского разговора. Молодой человек заговорил эмоционально и откровенно: - Я мог искренне общаться с тобой долгие годы, но сначала меня останавливали детские обиды, а затем мне показалось, что тебе этого не нужно. Сейчас-то понимаю, что был не прав, но тогда мне казалось, что наши поколения так далеки друг от друга, как современный человек от неандертальца.
     - Забавно! - с неподдельным радушием рассмеялся отец. - И, всё-таки, тебе сейчас немного легче со мной, чем мне с твоим дедом. Мало того, что он покинул нас, но и не оставил записок, дневников, мемуаров. Есть только его фотографии, фотографии близких родственников и друзей с короткими комментариями твоего деда. А ты пока ещё можешь говорить со мной, да ещё и почитать кое-что...
     - Я так и делаю, папа! - воскликнул сын. - Собственно, мне давно следовало прочитать твои книги...
     - Труды неандертальца? - хохотнул отец.
     - Вот именно, - засмеялся его повзрослевший потомок, - о чём-то подобном я и думал, но медлил, пока мне не дали пинка, причём, весьма неожиданно!
     - Кто посмел?
     В ответ сын начал неторопливый и подробный рассказ. Оказалось, что около полугода назад он познакомился с девушкой, понравившейся ему чрезвычайно, то есть до такой степени, что расставания казались невыносимыми. Для Писателя, хорошо знавшего о склонности сына к домоседству, история казалась неправдоподобной, но она, как ни странно, соответствовала действительности. Влюблённые сближались и узнавали друг друга со скоростью взаимного притяжения. И вот однажды, впервые услышав фамилию своего кавалера, девушка заинтересовалась: а не состоит ли он в родстве с писателем, чья литература не оставляла её равнодушной? Категорически не желавшему начинать отношения со лжи, молодому человеку пришлось сознаться в том, что упомянутый возлюбленной подругой писатель - его отец, а сам он, к нескрываемому стыду, не прочитал и сотни страниц папиной литературы. Девушка встретила его признания с непониманием и смехом, а ему срочно потребовалось прочитать книги отца, чтобы понять, что же особенного она в них нашла.
     - Признаюсь тебе честно, что на первых порах чтение давалось мне с трудом, - вздохнул сын, - но вскоре я, как-то незаметно для себя, зачитался, а результат превзошёл все мои ожидания. Жизнь предстала в новом, неизвестном мне свете и ракурсе. Моё отношение к тебе, моему отцу, претерпело значительные изменения, стало глубже, тоньше. И, благодаря тебе, я гораздо лучше узнал свою девушку...
     - Надеюсь, после прочтения моих книг, ты с ней не расстался? - с видимым удовольствием пошутил Писатель.
     - Ты хорошо лежишь, папа? - сын ответил не только вопросом на вопрос, но и шуткой на шутку, и только после этого воодушевлённо произнёс: - Позавчера мы подали заявление. Жить будем отдельно от родителей, справимся сами. Мама об этом ещё не знает.
     - Знаешь, сынок, - воодушевлённо воскликнул больной, - она обрадуется! Конечно, ей непросто будет перестраивать свою жизнь, но твоя замечательная мама от всего сердца желает тебе счастья, так же, как и я.
     - Спасибо! - растроганно и смущённо произнёс новоявленный жених. - Но у меня есть ещё кое-что для вас с мамой. Моя невеста беременна...
     - Что?! - охнул и подскочил на постели Писатель.
     - Через три с половиной месяца у нас родится девочка, и вы с мамой станете дедушкой и бабушкой...

     Прежде, чем покинуть медицинское учреждение, самые близкие родственники Писателя зашли в его палату втроём. А он сначала подозвал дочь, извинился за свою выходку. И она обнимала его, целовала родное отцовское лицо, незрячие глаза, оставляя за собой капельки солёной росы...
     'Конечно, мы нередко расходимся во мнениях, и дело не в разнице в возрасте, а в том, что каждый из нас - личность с собственным мировоззрением, своими жизненными приоритетами, личным опытом и уникальной памятью, - говорил Писатель. - В моей памяти, например, живёт маленькая девочка - моя дочка, которую до сих пор безумно хочется усадить себе на колени и нежно гладить по головке. Есть там и совсем маленький мальчик с непостижимым, вопросительным взглядом - сынок, которого хочется обнять, прижать к себе и не отпускать ни на шаг. В памяти сохранено многое, у каждого - своё, и это не может быть причиной разногласий, если люди любят друг друга. Я люблю вас! Остальное не имеет значения...'

     - Теперь можно и сигарету, - тихо и вкрадчиво произнесла Юлия, оставшись наедине со своим подопечным. На его лице сейчас отражалась внутренняя борьба, сути которой молодая женщина понять не могла. Она поняла бы неестественную, театральную улыбку или хмурую отстранённость. Она приняла бы сейчас даже мужские слёзы, но лицо Писателя отражало бурю человеческих чувств, где радость соседствовала с болью. Юля не выдержала и почти выкрикнула: - Ну, хочешь, я принесу водки? Что мне сделать, чтобы успокоить тебя хотя бы чуть-чуть?!
     - А ты уже сделала! - шумно выдохнул Писатель и лицо его разгладилось.
     - Что сделала? - не поняла сиделка.
     - Ты начала обращаться ко мне на 'ты'.
     - И только-то? И ни в чём другом нет необходимости?
     - Необходимости нет, - улыбнулся он, - но сто граммов виски и сигарета, нет, всё-таки две сигареты не помешают. Есть и ещё кое-что, но это не сегодня...
     Через четверть часа Писатель с удовольствием затягивался сигаретой и крошечными глотками пил 'Red Label'. Жаль только, льда у сиделки он не допросился, но подобная мелочь не могла принести серьёзного огорчения. Юля не мешала его наслаждению. Она следила, чтобы сигаретный пепел не упал на постель, но в большей степени просто наблюдала за мужчиной и понимала, что он перестал быть для неё только удивительным Писателем. Перед ней находился непостижимый мужчина, сущность которого сегодня лишь немного приоткрылась для неё.
     - Ты устал, Адам, - прошептала Юлия, когда виски и первая сигарета у него закончились, а вторую он так и не попросил.
     - Это правда, Ева, - негромко ответил он. - Не сочти за дерзость, но больше всего на свете я сейчас хочу...
     - Уснуть на моём плече, - неожиданно воскликнула она и сама поразилась, что её Адам утвердительно кивнул, ничуть не удивившись прозорливости и смелости сиделки.
     Юлия осторожно забралась на больничную кровать слева от своего подопечного и положила голову на краешек его подушки. Писатель уютно пристроился на её плече, вытянул левую руку вдоль женского тела, а правой... даже не попытался дотронуться до груди своей Евы, а мягко опустил ладонь на пару сантиметров ниже. Через пять минут больной крепко спал. Юлия выждала ещё несколько минут, осторожно высвободилась из объятий спящего мужчины, поцеловала его в губы, поднялась с кровати и уселась за ноутбук, чтобы поработать над текстами Писателя до прихода ночной сиделки.

     Наутро, войдя в палату своего, уже бодрствующего подопечного, Юля сразу же повторила вчерашний поцелуй, спровоцировав мужчину на весёлое восклицание: 'О! Моей женщине (по версии жены) можно всё!' Сиделка не ответила, а лишь уверенно кивнула и небрежно пожала плечами. При этом она ощутила кожей своей, что Писатель непостижимым образом уловил её жесты, подтверждением чему послужил его радостный смех.
     Сегодня, по плану, предстояла работа над новым рассказом Писателя. 'На чём мы остановились, Ева?' - поинтересовался он. Она продекламировала с выражением:

     'Возможно, кому-то покажется удивительным тот факт, что у бухгалтера имелось серьёзное увлечение, а может быть, полнокровная вторая жизнь, в которой он был художником'.

     Писатель кивнул: 'Ну, что же, продолжим наше повествование'. Он глубоко выдохнул и принялся диктовать с воодушевлением:

     'С детских лет Адам мучился комплексом отсутствия талантов. Практически каждый из его сверстников отличался какой-либо выдающейся способностью. Один успешно занимался музыкой, играл на скрипке и фортепиано. Другой прослыл талантливым шахматистом, новым Михаилом Талем*4. Третий бегал на длинные дистанции, как Лассе Вирен*5. Четвёртый обыгрывал в карты всех подряд, в том числе и дворовых парней на три года старше себя, за что они время от времени награждали его тумаками. Пятый был красив до такой степени, что когда хватал девчонок за ягодицы, они отвечали ему улыбками вместо пощёчин. Ничем подобным Адам похвастаться не мог. Он неплохо играл в футбол и хоккей, разбирался во многих видах спорта, но это не считалось признаком гениальности.
     Нашему бухгалтеру было уже за тридцать, когда ему приснился странный и очень яркий сон. Во сне он рисовал натюрморт! Учитывая, что у Адама отродясь не бывало подобных талантов, он удивился и никак не отреагировал на сновидение. Однако через неделю оно повторилось, с той лишь разницей, что на холсте золотился осенний пейзаж. Решив не выжидать ещё неделю, Адам схватил чистый лист бумаги, первый попавший под руку карандаш и принялся, не задумываясь, наносить на бумагу линии. Результат получасового бумагомарания привёл его в изумление: изображение на листе в точности повторяло рисунок из первого сна, не хватало лишь многоцветия красок. Ничтоже сумняшеся, Адам зачем-то купил набор фломастеров и попробовал рисовать ими. На следующий день он выбросил фломастеры и купил цветные карандаши, но результат снова не удовлетворил новоявленного художника. Покупка мольберта, холста, кисточек и масляных красок пробила солидную брешь в его бюджете и выглядела сущим сумасшествием, учитывая, что Адам понятия не имел о технике работы маслом. Но он смешивал краски и рисовал по наитию, и у него таки получился пейзаж из второго сна.
     С замиранием сердца бухгалтер ждал третьего еженедельного сновидения, и оно пришло к нему. Во сне Адам рисовал целых три портрета. На каждом было одно и то же женское лицо, выполненное графикой, маслом и пастелью. Подобные сновидения никогда более не повторялись, но он уже поверил в чудо свалившегося на него дара. Впоследствии знающие люди говорили Адаму, что у него чудесно получаются натюрморты, но они ему быстро наскучили. Правда, в логове Адама висела вершина его творчества в этом жанре - полотно с изображением срезанной острым ножом половинки апельсина на фиолетовом блюдце. Картина приводила знатоков в замешательство. А наш бухгалтер сосредоточился на пейзажах и портретах. Однако для пейзажа ему требовалась натура, поражающая воображение, а вот портреты он с лёгкостью рисовал и по памяти. Замечательная особенность восприятия Адамом человеческих лиц заключалась в том, что он почти никогда не помнил их деталей. Его память хранила размытый образ, ассоциативный ряд, но на портрете единожды виденный автором, но заинтересовавший его человек выглядел, как живой. Подобными фокусами Адам приводил некоторых своих знакомых в священный трепет'.

     В послеобеденное время Юлия снова уговорила своего подопечного отправиться на прогулку. Тёплое солнце заливало больничный скверик, и закутанный в плед Писатель поднимал к нему лицо и улыбался. Он точно знал, что улыбается и облачённая в короткий медицинский халатик сиделка, везущая больного на кресле-каталке, и что отдыхающие в скверике больные со своими родственниками оборачиваются на них. Юля воочию видела то, что чувствовал Писатель и думала: 'Видимо, в невесёлых условиях медицинского учреждения людям непривычно видеть улыбающиеся лица'. А ещё она неожиданно осознала, что счастлива. Скажи кто-то пару месяцев назад, что ей захочется попробовать себя в роли сиделки больного, ослепшего мужчины, а затем испытывать солнечные ощущения не только от работы с ним, но и просто от его присутствия рядом, она бы многозначительно покрутила пальцем у виска. Но в реальности именно так и происходило, и эта реальность казалась прекрасной, несмотря ни на что. Юлия-Ева отвезла своего Адама в дальний уголок сквера, присела на скамейку, удобно расположила кресло рядом с собой и позволила Писателю выкурить сигарету на свежем воздухе. Был ли в эту минуту счастлив он? Несомненно. Нынче Писатель радовался каждому дню, прожитому без боли, а такому погожему дню тем более. Он испытывал полное умиротворение от того, что сложные семейные отношения чудесным образом наладились и вызывали не тревогу и сомнение, а тепло и радость. Но ещё, благодаря ангелу, посланному Провидением, он мог работать и надеяться вовремя завершить старые задумки и написать что-то новое, ещё неизвестное и вызывающее приятное, будоражащее ощущение полноты жизни. Его переполняла благодарность к чуткой и внимательной сиделке, нежность и особое влечение к женщине, которую Писатель не видел ни разу в жизни, но неведомым образом ощущал шестым, седьмым и всеми другими своими чувствами.
     Немного некстати в тишине скверика раздался резкий звук звонка мобильника Писателя, давно перешедшего под неусыпный контроль Юлии. Звонил друг, разговор с которым можно было отложить на потом, но Писатель был так благодушно настроен, что позволил себе некоторое время выслушивать свежие спортивные новости и даже согласился принять старого друга с визитом на следующий день. Юля наблюдала за своим подопечным, слушала легкомысленный телефонный разговор и снова поражалась, что между произносимыми словами, в мимике лица Писателя и в жестах его рук она читает нечто большее, что могут понять другие люди.
     - Тебе же не особенно желателен визит приятеля, мой Адам? - склонившись к лицу мужчины и целуя его щёку, тихо произнесла она.
     - И ты снова права, моя Ева! - улыбнулся он, передавая сиделке телефон. - Мне жаль терять наше с тобой время, но нельзя обижать людей, идущих к тебе навстречу с открытым сердцем.
     После благотворно действующего на больного свежего воздуха и солнечных лучей, как и после прогулки недельной давности, Юлия поставила Писателя на ноги и упросила принять душ. Только в прошлый раз она относилась к нему иначе, а сейчас не смогла сдержать свои эмоции. После мытья, выключив поток воды, сиделка накинула полотенце на голову мужчины, обняла его мокрое тело и прижала свои губы к его губам. Писатель замер от неожиданности всего на одно мгновение. Он не ждал этого поцелуя, но постарался продлить его, как можно дольше...

     - Ты сошла с ума, моя Ева! - негромко воскликнул Писатель, уже лёжа на своей больничной кровати.
     - Да, мой Адам! - подтвердила она. - Ну и пусть!
     - Послушай, Ева, я сам люблю пошутить, но иногда шутки неуместны. Мне очень приятно ощущать присутствие СВОЕЙ женщины рядом, но ты отдаёшь себе отчёт в том, что перед тобой, пусть и заинтересовавший тебя, но больной старик?
     - Очень прошу, не неси вздор, пожалуйста! - возмутилась Юлия и принялась резать по живому: - Да, ты не здоров, но не настолько стар, насколько пытаешь убедить меня в этом. Да, твоя болезнь съедает тебя, и её почти невозможно победить. Но я клянусь, что всеми правдами и неправдами буду продлевать твою жизнь, пока это возможно! Не овощную жизнь, мой Адам, а человеческую, позволяющую думать, творить, общаться с людьми и обнимать твою Еву, если она мила тебе. Последнее, если верить врачу, может принести только пользу.
     - Ты обсуждала с врачом подобные нюансы?! - фыркнул Писатель и, не удержавшись, рассмеялся: - Представляю его физиономию!
     - Да, - хмыкнула Юля и звонко засмеялась в ответ: - Он посмотрел на меня, как на полоумную кошку! Но чрезвычайно серьёзно и важно заявил, что в период ремиссии моему подопечному рекомендованы любые мероприятия, повышающие бодрость и тонус организма, но не ведущие к переутомлению. Кстати, врач разрешил мне находиться с тобой круглосуточно!
     - Не вздумай, милая! - ахнул Писатель. - Я бесконечно благодарен тебе за всё, что ты для меня делаешь, но у тебя есть собственная жизнь, да и отдыхать моему чудесному ангелу необходимо...
     - Как тебе не совестно всё понимать и при этом говорить мне такие глупости, дорогой мой Адам! Сейчас моя жизнь - это ты и наша с тобой работа, сотворчество. Поэтому сегодня меня, как обычно, сменит ночная сиделка, а завтра в твоей палате поставят дополнительную кушетку для постоянной дежурной, и я останусь...
     - У меня нет слов, Ева! Возражать с моей стороны просто глупо. А работать сегодня мы будем?..

     'Открывшийся дар захватил бухгалтера, и он уделял живописи и рисованию большую часть свободного времени, включая выходные и отпускные дни. По прошествии недель и месяцев Адам Христофорович упорядочил своё творчество и занимался им только тогда, когда чувствовал необходимость выразить на бумаге или холсте свои чувства и нахлынувшие эмоции. Такой подход выглядел естественным, поскольку бухгалтер не мнил себя гением и, уж тем более, не рвался стать профессионалом, занимающимся искусством ради заработка. Поклонниками его таланта по большей части становились друзья, родственники и некоторые знакомые, допущенные в логово Адама, где копились его работы. Часть из них он раздаривал, но важные для себя рисунки и полотна бережно хранил.
     Именно они стали новой связующей нитью между бухгалтером и оставленной им бывшей помощницей. Адам, как уже было сказано, не переступал порога её жилища, но не запрещал ей изредка звонить себе по телефону. Ещё реже, раз в несколько месяцев, они встречались в каком-нибудь уютном кафе или ресторанчике, а в хорошую погоду прогуливались по паркам или улицам города. Адам не скрывал, что, несмотря на расставание, он не стал относиться к своей недавней подруге, как к чужой женщине. Она же не скрывала от него вообще ничего, кроме своих чувств. Однажды их встречи прервались почти на год, да и звонки почти прекратились по уважительной причине. Бывшая помощница бухгалтера познакомилась с молодым человеком и вышла за него замуж. Адам желал ей только счастья и предполагал, что семейная жизнь женщины окончательно уведёт её в сторону от его собственного пути. Он ошибся. Она появилась снова и во время первой после перерыва прогулки завела разговор об увлечении своего бывшего шефа. Удивлению Адама не было предела: прежде он никогда не заговаривал с ней об изобразительном искусстве. Однако неожиданная ситуация быстро прояснилась. Оказалось, что женщина наткнулась на его работы, знакомясь с фотографиями на сайте виртуальной галереи, которой владел и занимался старый знакомый Адама'.

     - Дорогой мой Писатель, - не выдержала Юлия, - ну дай же ты, наконец, имя помощнице бухгалтера. Во-первых, это облегчит текст. Но, самое главное, неужели она до сих пор не заслужила собственного имени?!
     - Заслужила, - легко согласился он и улыбнулся: - Назовём её Тильдой.
     - Тильда? Что за странность? - всплеснула руками Юля. - Насколько мне известно, существует красивое женское имя - Матильда. Но, по-моему, оно совершенно не подходит твоей помощнице бухгалтера.
     - Разумеется, не подходит! Потому, что Матильда - мать Тильды, а значит, не может быть самой Тильдой!
     - Ах, так! Ты издеваешься надо мной? - вскричала сиделка и кинулась к своему подопечному. Она 'колотила' кулачками, едва касаясь груди больного, затем целовала его лицо и, только после этого, неожиданно заявила: - Ты - безобразник, мой Адам! Но если подруге твоего тёзки не подходит имя 'Матильда', то почему ей не быть Тильдой или Ильдой? О, Господи, что я несу?!
     Писатель мелко завибрировал от смеха и удовольствия, обнял свою Еву и принялся поглаживать её по голове, а затем и 'рассматривать' её лицо ощупью. Обстановка категорически потеряла рабочий статус, что совсем не расстроило смешливую пару. Продолжение рассказа отложили до завтрашнего дня.
     Впрочем, и на утро они продолжили спорить об имени героини рассказа.
     - Так значит - Тильда? - осторожно поинтересовался Писатель.
     - Нет, Ильда! - воскликнула его помощница.
     - Ильда - мягче и прямее?
     - О, своими шуточками ты решил довести свою рыжую толстуху до истерики?!
     - Юленька, это не шуточки, а манера работать, - неожиданно серьёзно заявил он. - Порою неведомым образом ко мне в голову залетают странные мысли и подробности. В данном случае, такой деталью стало женское имя. Вчера оно прилетело, сегодня я его обдумываю, полагаясь на цепочки ассоциаций. Так вот, Тильда ассоциируется у меня с чем-то достаточно жёстким, но колеблющимся, как волнистая линия. Ильда кажется мне более прямой, целенаправленной, но, как ни странно, мягкой. Учитывая, что тебе нравится это имя, а именно от тебя исходила идея наградить именем вовсе не чужую для нашего героя женщину, мы принимаем решение, в спорах нами рождённое. Итак...

     'Адам понял, что не сможет отказать Ильде в возможности познакомиться со своими работами. Для этого, разумеется, ему следовало пойти на серьёзный и решительный шаг, а именно: допустить бывшую помощницу в свою квартиру, своё логово. Холодный рассудок подсказывал: 'Будь последователен. Твой счастливый роман с Ильдой позади. Она - замужняя женщина. У неё своя, новая жизнь, и посещение ею твоего дома выглядит противоестественным'. Адам взял неделю на размышления, но и семь дней спустя не захотел слушать голос рассудка. Вскоре Ильда впервые вошла в логово Адама, окунулась в его атмосферу и погрузилась в глубины неожиданного для неё увлечения бывшего шефа и любовника. Он поил её кофе, показывал свои картины, сопровождая показ краткими комментариями, и очень внимательно наблюдал за реакцией женщины. Она чувствовала себя в его логове, как рыба в воде. Творчество Адама вызвало в ней странное, незнакомое чувство, близкое к мистическому восторгу. Он же понимал, что не ошибся в своём прежнем решении, потому что Ильда оставалась чудесной и нежной фиалкой, которая могла бы легко и естественно прижиться рядом с ним. Однако Адам искренне надеялся, что однажды в его жизни появится прекрасная белая роза, рядом с которой померкнут все цветы на земле. Но сейчас, на глазах Адама, Ильда становилась главным почитателем его искусства, и он понимал, что её первый визит - лишь звено в длинной цепочке. Она решительно не желала портить жизнь человеку, который когда-то понял и принял её, как личность; освободил для неё серьёзную, хорошо оплачиваемую, должность в солидной фирме, а самое главное - из глупой, невзрачной девчушки превратил её в настоящую женщину, знающую себе цену. Но понимала Ильда и то, что не сможет теперь не стремиться в этот дом, к этим картинам. И если их автор позволит, будет возвращаться к ним вновь и вновь, наслаждаться ими. В тайне ото всех Ильда по-прежнему желала заботиться и оберегать своего бывшего шефа, а теперь и результаты его творчества.
     Гостье пора уже было уезжать, когда Адам с тяжёлым вздохом поставил на мольберт перед сидящей в кресле женщиной ещё одну картину. Глаза бывшей помощницы бухгалтера расширились и вспыхнули. Не отрываясь, она смотрела на портрет, как в зеркало смотрела, как в чудесное отражение чувств автора к ней. 'Вы... Я...' - Ильда попыталась выдавить через пересохшее горло особенные слова, но так и не смогла закончить предложение. Зато, забыв обо всём на свете, она вылетела из кресла и повисла на шее Адама, а он не смог, не решился её остановить...'

     В послеобеденное время в больничной палате появился друг Писателя. Он начал многословную, нарочито радушную беседу о нём самом, но, то ли вопросительно, то ли осуждающе посматривал на старого друга и с недоумением на присутствующую в комнате сиделку. Юлия изящно сгладила неловкость, переведя разговор на тему, представляющую для многих мужчин ценность, превышающую даже важнейшие по своей значимости беседы о погоде - на футбол. Её Адам заулыбался и дальше регулировал тематику беседы лично...
     - О нашей футбольной сборной можно говорить бесконечно и бесполезно, - вскоре закруглил он поднадоевшую ему тематику и перевёл стрелку разговора: - Как у тебя-то дела?
     - Да, всё, как обычно. Воюю с таджиками, - уклончиво ответил друг Писателя.
     - Объявил войну Таджикистану?
     - Ну, не то, чтобы всему Таджикистану, но группе его представителей. Они третий месяц не могут доделать пристройку к дому. Безрукие бездельники! Полгода назад у моей жены родилась интересная идея: нанять целую бригаду работников, чтобы задействовать их на строительстве и ремонте не только построек на нашем участке, но и во всём посёлке.
     - Да ещё и подзаработать на работничках, ничего не делая, - с усмешкой кивнул Писатель.
     - Скажешь тоже: ничего не делая! - оскорбился его друг: - А реклама, а поиск заказчиков, а контроль?
     - Контроль над финансовыми потоками?.. Да, шучу я, шучу. Как жена поживает?
     - Проблемы с таджиками и её коснулись. Ты же помнишь, какая она чувствительная и ранимая? Болеет сейчас, и вообще, болеть стала часто, но продолжает работать... Да что это я всё о себе и о себе? Ты о достижениях нашего общего друга не слышал? Нет?! Вот он-то выдал, так выдал!
     - Ну-ка, ну-ка...
     - Год назад надоело нашему другу сердечному работать по специальности, решил он в общественные деятели податься! Собрал коллег по прежней работе, институтских знакомых, заинтересованных друзей и создал общественно-политическую организацию ПБОС, что означает - 'Партия бурения открытым стволом'.
     - Как-как?! Ну, красавец! - Писатель рассмеялся в голос. - С такой фантазией моя помощь ему точно не нужна! Да и возраст ещё позволяет ему идти на эксперименты.
     - Эксперименты? Он уже местные выборы выиграл!
     - Да ну?! Где? В Дзержинске?
     - В одиннадцатом микрорайоне Дзержинска.
     - О, надо позвонить другу, чтобы поздравить его с высоким постом мэра одиннадцатого микрорайона!
     - Тебе бы всё шутки шутить, - пробурчал гость, неодобрительно взглянув на потешавшегося Писателя, - а по слухам наш друг получает хорошую прессу, поддержку населения и чиновников по всей Верхнегородской области.
     - Если он что-то выиграл, то к нему сразу и пришли, - отсмеявшись, заметил Писатель.
     - Кто?
     - Представители родственной организации под названием 'Контора глубокого бурения'. Знаешь такую партию, дружище?
     - Нет, - недоумённо ответил он.
     - Знаешь-знаешь! Головной офис у них в Москве, на Лубянке.
     - А-а-а, - оживился гость, - эти к нему приходили, он сам мне рассказывал, когда в Москву приезжал. Говорит, сначала выражали недовольство названием его партии, да и вообще. Но в результате всё закончилось миром, стороны подписали взаимовыгодный договор. А 'Партия бурения открытым стволом' во главе с нашим другом сердечным в ближайшее время поборется за места в муниципальных собраниях по всей области, в том числе и в областной Думе Верхнего Старгорода. Кстати, у ПБОС, действительно, очень высокий рейтинг. Народ любит своих, местных...
     - Лихо наш друг развернулся! - уважительно отозвался Писатель, но не удержался от очередного смелого заявления: - Теперь я знаю имя приемника дяди Вовы!..

     Утром, ещё до прихода Юлии, в больничную палату на удивление тихо вошли рабочие. Судя по звукам, они произвели небольшую перестановку мебели и поставили что-то довольно тяжёлое у стены, в паре метров от кровати Писателя. 'Кушетка круглосуточной сиделки', - подумал он, хмыкнул, покачал головой и улыбнулся...
     - Переезжаешь? - встречал Адам свою Еву.
     - Уже переехала, мой дорогой! - хихикнула она, целуя Писателя. - Вещей у меня немного, разом всё и привезла.
     - Так я и знал - бесприданница! - негромко, но весело рассмеялся он.
     - Зато у меня есть масса других достоинств! - со смехом отозвалась Юля. - Но довольно потешаться и бездельничать. Водные процедуры, завтрак и работать...
     - Как скажете, мэм! Я готов! - отрапортовал Писатель, но не обошёлся без того, чтобы не устроить сиделке подвох: - Однако ты даже не поинтересуешься моим самочувствием, милая?
     - Что-то не так? Тебе не по себе? - моментально напряглась она. - Ну, не молчи, ответь: как ты себя чувствуешь?
     - Не пугайся, Ева моя, сегодня и завтра моё состояние не будет вызывать опасений, а вот послезавтра...
     - Ох, не будем забегать вперёд так далеко... Вообще, не понимаю, откуда тебе известны точные даты приступов... Видишь ли, я верю тебе и... верю в тебя, в лучшее!
     - I want to believe...*6 - прошептал он.
     - Вот именно: хочу и буду верить!..

     'Бухгалтер и художник Адам пребывал в сомнениях. Впрочем, это было его нормальное состояние, когда речь шла о философских вопросах и личной жизни. Нет, он не выбирал один путь из нескольких вариантов или меньшее зло из двух возможных. Но его мучило как несовершенное устройство мира, так и собственное несовершенство. Убеждая, что человек поступает логично и правильно, разум человека твердил прописные истины: 'Что Бог не делает, всё к лучшему', 'Делай, что должен, и будь, что будет' и так далее. Чувства робко протестовали. У Адама имелся проверенный рецепт для мужчины, утратившего спокойствие: упорядочить в своей жизни всё, что только можно. Рецепту он и последовал. На некоторое время Адам отказался от занятий живописью, выбивавшей его из жёсткой колеи. Он привёл в полный порядок домашнее хозяйство, совершил давно просроченные визиты вежливости, ужесточил дисциплину на работе, в основном свою собственную. Каждый будний день, собираясь утром в бухгалтерию своего государственного учреждения, Адам выходил из дома в одно и то же время, шёл десять минут пешком с фиксированной скоростью и садился в голову одного и того же вагона поезда метро, подъезжавшего к перрону девственно пустым в точно известную бухгалтеру минуту. Так происходило ежедневно, кроме выходных и праздников, на протяжении месяцев. Подчинение строгому графику дисциплинировало, разгоняло глупые эмоции, успокаивало. Утренняя поездка в метро занимала у Адама около тридцати минут, чаще всего в сидячем положении. В эти минуты он либо прикрывал глаза и компенсировал недостаток ночного сна, либо смотрел по сторонам и размышлял. Читать в транспорте он запрещал себе категорически, руководствуясь, тем, что человек, проводящий рабочий день и часть свободного времени за компьютером, и без того рискует ухудшением собственного зрения. В соблюдении этого правила имелись и другие преимущества. Оказалось, что и во время короткой поездки в подземке художник может черпать вдохновение из окружающей его действительности, всматриваясь в утренние лица попутчиков. Сонные, помятые, сосредоточенные, встревоженные, мрачные; реже бодрые, весёлые и довольные - разные лица разных людей. Они вызывали интерес Адама, когда в них присутствовали, пусть ещё и не вполне проснувшиеся, но выраженные эмоции, работа мысли, жизнь. Вы замечали, как редко улыбаются люди в московском метро? Адам улыбаться не стеснялся. Нет, он не выглядел дурачком, улыбающимся всем и всегда. Он умел улыбнуться в нужный момент и каждый раз по-разному: иногда свободным взмахом кисти - широко и открыто, иногда лёгким карандашным росчерком - уголками глаз. И попутчики реагировали на Адама неодинаково: кто-то улыбался в ответ, кто-то прятал глаза или отворачивался. В этом не было ничего удивительного или обидного - в вагоне, как и в жизни, едут по своим делам самые разные люди.
     С течением времени Адам обнаружил, что ни он один ежедневно отправляется на работу в одно и то же время, в определённом вагоне конкретного поезда. 'Знакомые лица незнакомых людей' - так он назвал новую галерею зарисовок и портретов, рисуя их вечером, после работы, по памяти. Изображая попутчиков, художник пытался угадать их характеры, склонности, жизненные коллизии.
     Первым в череде рисунков оказался портрет крепкого, но немного потрёпанного, вечно хмурого мужчины. Встречая его в вагоне метро три-четыре раза в неделю, Адам не рассматривал мужчину в упор, а лишь периодически бросал на него доброжелательные взгляды. Не прошло и месяца, как они кивали друг другу при встрече, как старые знакомые. Адаму не составляло большого труда замечать признаки дурного настроения или недомогания незнакомца, например, от простуды или похмелья. Ободряющая улыбка - естественное проявление сочувствия, которым он мог поддержать попутчика. Полученная им впоследствии ответная улыбка стала лучшим откликом на радушие, сигналом доверия.
     Привлекла внимание художника и женщина средних лет, не выпускавшая из рук и не сводившая глаз со своего смартфона. Уткнувшись в него, она стояла на перроне в ожидании поезда, с опущенной головой заходила в вагон, усаживалась на свободное место. Заглянув через её плечо, можно было понять, что женщина увлечена чтением, но толком рассмотреть лицо читательницы Адаму не удавалось. Погружённая в литературные глубины, она не поднимала глаз на банальных попутчиков. На рисунке художника читательница так и застыла, склонившись над экраном смартфона в поезде, несущемся по тоннелям.
     Нередко в одном вагоне с Адамом появлялись две женщины - сорокапятилетняя мать и весьма похожая на неё двадцатипятилетняя дочь. Оказываясь на противоположной от них скамейке вагона, он с интересом наблюдал за общением пары. Чаще всего мать в шуме поезда что-то втолковывала дочери, а та кивала, хмурила брови, соглашаясь, а может быть, делая вид, что соглашается. Иногда, наоборот, дочь что-то объясняла матери, а та спешила высказать ей своё мнение. Интуитивно, чисто по-женски, старшей женщине не раз удавалось перехватить взгляд Адама, и тогда она поглядывала на него заинтересованно. Заметив взгляд матери, дочка смотрела на мужчину неодобрительно. Но стоило ей оказаться в вагоне без сопровождения, а такое происходило время от времени, как выражение лица молодой женщины разительно изменялось. Теперь создавалось впечатление, что не художник изучает попутчицу, а она его. Адам внутренне усмехался и отводил взгляд. На его набросках, а затем и на законченных рисунках две женщины непременно изображались вдвоём.
     Следует заметить, что метрополитенную галерею Адам пополнял исключительно карандашными рисунками. Чёрно-белые изображения точно соответствовали его задумкам, но однажды на перроне появилась ОНА. Художник обмер, уткнувшись в удивительные сиреневые глаза с пронзившими Адама зрачками. Аналогов этому взгляду он не смог найти в памяти о своей долгой жизни. Адам не знал объяснения их феномену. Позднее он понял, что дивные глаза принадлежат высокой и стройной, молодой русоволосой женщине с мягкими линиями лица. Она не выглядела писаной красавицей, но её лицо произвело на художника неизгладимое впечатление. Точные линии почти идеально прямого, изящного носа. Мягко выступающие скулы и чуть впалые щёки. Уютный подбородок, а над ним нежные губы: красиво прорисованная верхняя слегка выступала над чуть припухшей нижней губой. Под красивым гладким лбом ровные светлые брови, а ниже мягкие впадины глаз. И в довершении этого гимна нежной и мягкой женственности - три бледных родинки: на левой щеке, на правой стороне подбородка и, не сразу замеченная Адамом, родинка у маленького изящного правого ушка. Чтобы изучить детали и особенности этого лица художнику понадобились недели, но сиреневые глаза, в которые он рвался и одновременно боялся заглянуть, убивали его. Парадоксальным образом они прошивали насквозь, диссонируя с мягкостью женского облика, и, в то же время, гармонизировали этот облик. Адам был сражён в самое сердце и вскоре нашёл для попутчицы единственно возможное, собственное имя - Ева'.

     - Нет, я отказываюсь это понимать! - вскричала Юлия. - Дотрагиваясь до моего лица, ты мог изучить его детали. Но цвет волос и глаз? Каким образом ты досконально описал мой портрет? Ты давно и хорошо знаешь меня?!
     - Ну что же ты так волнуешься, милая моя девочка? - тепло улыбнулся Писатель. - Я всего лишь описал лицо Адамовой Евы. А тебя я, конечно, знаю. Хорошо ли? Долго ли? В моём понимании, довольно долго - с того самого момента, как ты впервые вошла в мою больничную палату.
     - То есть, это - не зрение, а ясновидение? - поразилась Юля. - Не знание, а тонкие чувства? Ты пугаешь меня, мой Адам! Ты погружаешь меня в какое-то особенное, неизведанное пространство...
     - Пространство моей души, быть может? - задумчиво проговорил он. - Если ты на самом деле хочешь попасть туда, не сопротивляйся...

     День давно уже склонился к закату, но сегодня Писателю не требовалось прощаться со своей дневной сиделкой и расставаться с ней до утра. Он не забывал об этом, она же, по всей видимости, собиралась превратить наступление ночного отдыха в завораживающий спектакль. Юлия стала непривычно молчаливой, быстро и аккуратно закончила все необходимые её подопечному процедуры и закрылась в душевой комнате. Она провоцировала Писателя на мысли о себе, нескромные мысли. Слушая раздающиеся из-за неплотно прикрытой двери звуки ниспадающей воды, мужчина невольно представлял себе нагое и мокрое женское тело. Болезнь, разумеется, не добавляла ему сил, но, как и говорил врач, в период ремиссии больной мог ощущать себя, как полноценный мужчина. Несмотря на возраст, а Писатель давно шагнул в свой седьмой десяток лет, сейчас он чувствовал, что доктор не обманывает. Шум воды в душевой стих, больной услышал шлёпанье босых ног и лёгкое кряхтенье кушетки Юлии. Женщина по-прежнему предпочитала молчать.
     - Ты не хочешь пожелать мне спокойной ночи, Юля? - не выдержал больной.
     - Я - Ева! - таинственно произнесла она. - И мне кажется, что мой Адам хотел задать другой вопрос.
     - Возможно. Мне приятно и понятно, ради чего ты приходишь сюда утром, но зачем ты здесь ночью?
     - Не ради чего, а ради кого! И днём, и ночью. В конце концов, я не только сиделка и помощница Писателя. Ты ещё не знаешь этого, потому что нам не хватает дня. Впрочем, если тебе достаточно...
     - Не достаточно! - тихо, но убеждённо заявил он.
     - Приятно слышать! Скажи, а твоя кровать не слишком просторна для одного человека? В таком случае, сиделка просто обязана согреть больного, но при условии, что он откроет ей свою тайну...
     В полной тишине больничной палаты даже самый слабый звук слышался отчётливо, особенно для незрячего больного. Чувствуя себя мальчишкой, которому взрослая женщина категорически запретила подсматривать, но позволила подслушивать, с подзабытым трепетом он вслушивался в каждую мелочь. Закряхтела и скрипнула кушетка сиделки, раздался шелест ткани, затем, легко расшаркиваясь с полом, к кровати больного приблизились тапочки...
     Женское тело скользнуло под одеяло и прижалось к мужчине, Писатель вздрогнул:
     - Ты... Ты предпочитаешь спать нагишом, Ева?
     - Я могу походить на тебя хотя бы в этом? - вопросом на вопрос ответила она. - К тому же так тебе будет легче продолжить изучение своей Евы. Лицо мягкой и беззащитной сиделки ты уже знаешь, как оказалось...
     - Похоже, что это тебя требуется согреть, а не наоборот, - тихо проговорил он, обнимая Юлию.
     Изучение своей помощницы на ощупь Писатель начал с повторения пройденного. Волосы, цвет которых он определил более по наитию, нежели по структуре. Гладкая, бархатистая кожа лица, чьи мягкие линии, подчиняясь движениям ласковых мужских пальцев, рисовало воображение Писателя. Милые родинки, подчёркивающие индивидуальность и особую прелесть этого лица. Губки... Названный ею Адамом, мужчина не смог удержаться от того, чтобы лёгкими прикосновениями не поцеловать уголки рта своей Евы. Женщина не отвечала, она замерла и только сильнее прижималась к своему мужчине. А он скользнул рукой по её шее и плечу, улавливая обострившимся слухом учащённое дыхание Юлии-Евы. Ниже... Очутившись ниже, Писатель не удержал собственного шумного и восхищённого выдоха от чуда тактильного контакта, а затем и бешенного ритма женского сердца, стучавшегося в его руку...

     'У слепоты есть свои преимущества, - размышлял он после утреннего пробуждения, - не будь я слеп, не знал бы: куда глаза девать?' Проснувшаяся на час раньше своего подопечного, сиделка, не мешкая, аккуратно выполняла всю обязательную работу. Заканчивая её, она пригвоздила мужскую руку дежурной капельницей, поцеловала больного и только после этого заговорила.
     - Здравствуй, мой Адам! Если ты и дальше будешь столь молчалив и неприветлив, я снова стану обращаться к тебе на 'Вы'.
     - Не надо на 'Вы'! - ахнул он и понял, что до сих пор не поздоровался с сиделкой: - Доброе утро, мой ангел!
     - Вот так - гораздо лучше! - шумно выдохнула она и продолжила: - А ещё обещай мне больше никогда не прятать глаза. Ты стыдишься меня?
     - Себя! Мне кажется, что сегодня ночью я позволил себе слишком многое. Юленька, Ева моя - ты чудесная женщина, которая мне не принадлежит...
     - Определись, наконец: твоя или не твоя, чужая или родная! - воскликнула она.
     - Моя родная! - не раздумывая, произнёс он и только после этого задумался и дал точное определение: - Ты - моя нечаянная радость, нежданно родная женщина, вдвое моложе меня.
     - Последние слова мог бы и не произносить, но если тебе так необходимо расставить точки над 'i' раз и навсегда, изволь! Ещё неделю назад мне и в голову не могло прийти то, что происходило прошедшей ночью. Даже вчера я сомневалась, хотя ужасно хотела заснуть и проснуться рядом с тобой. Но то, что случилось в реальности, не укладывается в мой слабый разум и превосходит все, самые смелые мечты...
     - Никогда бы не подумал, что здесь, в больничной палате, найдётся женщина, которая сделает меня счастливым! Но, девочка моя, если эта ночь...
     - Молчи, глупый мужчина! - возмутилась Юлия. - И, вообще, нам пора работать...

     'Считанные дни потребовались бухгалтеру, вечерами превращавшемуся в художника, чтобы нарисовать первый, карандашный портрет Евы. Вслед за ним он сделал набросок акварелью, но результат не удовлетворил автора. Писать Еву маслом ему решительно не хотелось. Адам желал, чтобы к портрету можно было подойти вплотную и не испортить впечатления. Он решил использовать пастельную технику, но работа прервалась в самом начале. Теоретически, художник мог продолжать работать над портретом, но душа его была не на месте. Его Ева пропала!
     Очаровавшая Адама попутчица и ранее позволяла себе отлынивать от поездки в заветном вагоне. 'Эх, опаздывает Ева на работу!' - с неудовольствием отмечал про себя бухгалтер, не обнаруживая женщину на перроне. 'Не заболела ли?' - тревожился он, когда она отсутствовала два-три дня. 'Вроде бы, для отпуска время не самое подходящее, но мало ли?' - успокаивал себя Адам в этот раз, но Ева не появилась, ни через неделю, ни через месяц. Её портрет пастелью он дописывал по памяти и назвал его 'Ева потерянная'. Жизнь Адама продолжилась без утренней, трогательно-мягкой нотки радости'.

     - Это - безобразие, мой дорогой! - возмутилась Юлия. - Зачем ты мною пожертвовал?!
     - Во-первых, не тобой, а попутчицей нашего бухгалтера-художника, - засмеялся Писатель.
     - Но внешне мы с ней похожи, как две капли воды, а имена...
     - Юленька, не запутывай меня схожестью имён и не смешивай вымысел и реальность, пожалуйста! Я ещё не знаю, чем закончится наш рассказ...
     - Не знаешь?! - ахнула сиделка.
     - Разумеется, не знаю, - кивнул её подопечный и пояснил: - Ты же сама видишь, как герои изменяются, знакомясь друг с другом, переживая, размышляя, просто проживая тот отрезок времени, о котором мы с тобой пишем. Откуда же мне заранее знать, что они ещё вытворят?
     - Тогда, давай продолжим скорее...

     'Человеку несвойственно долго горевать над утратой, если её цена - не сама жизнь. Написав 'Еву потерянную', Адам повесил портрет на стену своего логова, в ряд самых удачных, дорогих его сердцу работ и со вздохом двинулся дальше. Кстати, следует упомянуть, что первым и самым восторженным ценителем портрета Евы оказалась Ильда, продолжавшая еженедельно общаться с бывшим шефом по телефону, а теперь, и приезжавшая раз в месяц с визитом в его логово. С течением времени эти, дозволенные Адамом, визиты приобрели стройность, системность, полностью устраивающую и гостью, и хозяина квартиры. Ильда старалась выбираться к Адаму либо в выходной день, либо под выходные дни, чтобы иметь достаточно времени на созерцание картин и разговор с их автором. Почти всегда она привозила с собой что-нибудь вкусное, и они с Адамом неторопливо ужинали, не прерывая доверительного разговора двух давних и приятных друг другу собеседников. О себе Ильда рассказывала немного, зато с удовольствием слушала Адама. Скрывать что-либо от бывшей помощницы он не видел смысла, а потому искренне рассказывал ей о перипетиях собственной жизни и творчества, о новых идеях и задумках.
     Однажды Ильда неожиданно попросилась переночевать в его квартире, и Адам не нашёл причины для отказа. Он положил её на свой диван в комнате, а сам отправился спать на кухню. Мысли об особенностях отношений с Ильдой в прошлом непрошено лезли в голову Адама. Он безрезультатно гнал их и ворочался на узком кухонном диванчике до тех пор, пока не отворилась дверь, и на кухню не зашла сама Ильда. Падающий из окна рассеянный лунный свет таинственно освещал её наготу. Адаму показалось, что женщина не подготовила подходящей фразы для своего эффектного появления. Ильда подтвердила догадку мужчины, трогательно и доверчиво прошептав: 'Мне страшно... одиноко там без Вас, Адам Христофорович!'
     Если он и предполагал, что их близость с Ильдой давно не актуальна и не принесёт прежних эмоций и удовольствия, то жизнь опровергла подобные предположения категорически. Проснувшись утром излишне рано для выходного дня, Адам моментально почувствовал нежное прикосновение женских губ к своему плечу, а вслед за этим увидел затуманенный взгляд припухших после сна, близоруких глаз Ильды, заставивший его сердце сжаться. Не позволяя себе стать лёгкой добычей милой и трогательно-беззащитной женщины, он чмокнул её в розовую щёчку, вскочил с постели и отправился на кухню, варить кофе. Через минуту Ильда прибежала помогать ему...
     Войдя в новый виток чувственности, их отношения не изменились коренным образом и сохранили стройность и периодичность. Разумеется, иногда случались исключения из правил. Как-то раз бухгалтер сильно простудился. На всём белом свете не было ни одного человека, с которым он хотел бы общаться в таком состоянии даже по телефону. Ни одного, кроме Ильды. На вторые сутки болезни Адам не выдержал и сам позвонил ей на работу. Вечером бывшая помощница уже отпаивала его чаем с малиновым вареньем, накладывала влажную салфетку на горячий лоб Адама, пичкала его лекарствами и заставляла мерить температуру. Она пробыла у него целую неделю, отлучаясь только в магазин за медикаментами и продуктами. Причём последние три дня из этой недели Ильда носилась с полностью выздоровевшим мужчиной и прекрасно сознавала это. 'Я должна убедиться, что Вы в надлежащем порядке', - уклончиво поясняла она и не стеснялась убеждаться в его здоровье при любом подходящем случае.
     С другой стороны, однажды случился и длительный перерыв в визитах Ильды. Ограничиваясь лишь нерегулярными телефонными звонками, она отсутствовала немногим менее года, объясняя это семейными сложностями непреодолимого характера. Но эта история произошла гораздо позже, а сейчас Ильда радовала Адама своей неизменной нежностью и участием, не лезла к нему с пустыми расспросами и стала первым зрителем и свидетелем появления нового персонажа в галерее 'Знакомые лица незнакомых людей'.
     В сущности, этот ряд рисунков пополнялся с завидным постоянством. Желание Адама рисовать попутчиков не иссякало, а люди, появлявшиеся в 'его выгоне' метро несколько раз подряд, а порой и единожды мелькнувшие, но оставившие след в воображении художника, не переводились. Но появления важного, несущего серьёзную смысловую нагрузку, персонажа со времён Евы не наблюдалось. Впрочем, Адам признавался, что этот новый человек, на самом деле, попал в поле его зрения приблизительно в одно время с Евой, но оставался в тени вплоть до её исчезновения.
     Скромно державшейся маленькой женщине вряд ли исполнилось более двадцати пяти лет, а на первый, поверхностный взгляд она смотрелась ещё моложе. Потеряв Еву, Адам обратил на неё внимание не потому, что глазам художника потребовался новый источник вдохновения. Совершенно неожиданно он стал подмечать в лице девушки собственные черты! Перенося их карандашом на бумагу, Адам всматривался внимательнейшим образом и восклицал: 'Ну, конечно же, это мой лоб, скулы и подбородок! Так, может быть, передо мной моя взрослая дочь?!'
     Не исключено, что годами отгоняемая в сторону, детская тема нашла момент, чтобы наброситься на бездетного Адама. Он на полном серьёзе начал строить предположения о том, кто бы мог быть матерью девушки, отцом которой мнил себя Адам. Память услужливо предложила ему подходящую кандидатуру на роль мамы молодой попутчицы, названной Адамом Анастасией, Настенькой. Убеждая самого себя в том, что его подозрения не беспочвенны, художник снова вглядывался в плодящиеся рисунки: 'Линия носа, безусловно, материнская. И разрез глаз Настя унаследовала по женской линии, но цвет глаз - мой, и брови - мои!' Выслушивая 'откровения' Адама, Ильда не спорила с ним, не пыталась скептическими улыбками внести сомнения в стройную цепочку умозаключений. Из разговоров на тему когда-то тайно рождённой, а теперь нашедшейся дочери, она вынесла важнейшее понимание проблемы, а оглашение своих выводов оставила на будущее. Впрочем, и в планах бухгалтера не значились решительные действия. Адам надеялся, что проблема решится сама собой, что невероятная дочка самостоятельно, без подсказок узнает своего папу. Бесполезное ожидание приводило к мрачным раздумьям: 'Неужели мать ничего не рассказывала нашей дочери о её настоящем отце? Пусть я не банкир или нефтяной магнат, но ведь и не бомж, и не алкаш подзаборный. Что-то здесь не так. Остаётся снова надеяться на завтрашний день'. И однажды столь желанное завтра наступило...

     Обычным утром Адам стоял на перроне в ожидании поезда, в двух шагах от него стояла 'его маленькая взрослая дочь'. Он занял свободное место в вагоне, Настя присела на скамью напротив. Привычно взглянув на лицо девушки, художник заметил лёгкую припухлость под её грустными глазами и улыбнулся, вспоминая собственные утренние 'мешки', появляющиеся от усталости и недосыпания. Анастасия прикрыла глаза, Адам снова улыбнулся, легко вздохнул и тоже решил немного вздремнуть. Он мог ощущать вагонную жизнь, не открывая глаз: вот, на очередной остановке, вошёл пожилой коренастый мужчина с большим рюкзаком и заслонил собой половину противоположных сидений; вот освободилось место слева от Адама, но его немедленно кто-то занял; вот тихий женский голос проговорил: 'Вы - мой отец?'
     Бухгалтер долго осознавал смысл этих слов, затем до него дошло, что голос обращается к нему лично. Сердце мужчины упало в пятки, Адам с трудом повернул голову влево и попытался разжать веки. Получалось плохо, перед глазами плыло, и единственное что ему удалось рассмотреть сразу - огромные, ясные глаза. И это были карие глаза Анастасии.
     - Да, Настя, я - твой отец, - наконец выдавил он из себя хрипящим шёпотом. - Я и раньше предполагал, а теперь...
     - Здравствуй, папа! - прошептала девушка, сжимая руку Адама своими ладонями.
     - Здравствуй, дочка!
     Не обращая никакого внимание на шум метро и многочисленных попутчиков, они погрузились в разговор, касающийся только их двоих и никого более. Настя говорила о том, что давно мечтала познакомиться со своим отцом и долго не могла поверить, что пассажир поезда метро, с которым она почти каждый день встречается по дороге на работу, и есть её папа. В свою очередь, Адам рассказывал, как догадался, что милая девушка в вагоне - его дочь, как сомневался и не решался заговорить с ней. Им так много хотелось сказать друг другу. Кажется, они даже проехали свои остановки, не замечая ничего вокруг. Адам вообще плохо соображал в эти минуты, но запомнил главное: его ребёнок нашёлся, и они договорились встретиться на своей станции вечером, после работы.
     Впрочем, нормально работать в этот день бухгалтер не смог. В обед он отпросился с работы домой, наводил порядок в квартире, носился по магазинам, чтобы угостить дочку чем-нибудь вкусным. В назначенный час Адам стоял на платформе станции метрополитена. С приближением каждого поезда из центра города сердце его замирало в предвкушении новой встречи с жизненно необходимым человеком, его дочерью. Насти всё не было, и счастливый отец изнемогал от мысли, что она может не появиться вовсе. Как стремительно летит время двух обретших единение, дышащих друг другом людей, так нестерпимо медленно ползёт оно в минуты ожидания. Настя появилась на станции, когда Адам почти отчаялся её дождаться. Дочка извинялась за вынужденное опоздание, но отец не слушал оправданий. Его сознание заполнили её огромные, добрые и родные глаза.
     Вскоре дочь сидела в квартире отца, и он испытывал неведомое прежде чувство - перед ним открывалась вечность. Еда сегодня казалась необыкновенно вкусной, а вино, которое они пили маленькими глоточками - самым чудесным на белом свете. Неожиданные и удивительные картины отца Анастасия рассматривала с удовольствием и гордостью. 'Портреты дочери', кажется, смутили её и привели в полный восторг. Да, что там, сегодня Адам и сам чувствовал себя гением! Отец говорил с дочерью и не мог наговориться, они не отрывали взгляда друг от друга и не могли наглядеться. Настя не спешила к себе домой, и глубокой ночью Адам уложил её спать в комнате, а сам пытался уснуть на кухне...

     Пробуждение повергло художника в шок. Он проснулся в своей комнате, залитой солнечным светом, вскочил с постели, пробежал по квартире. Никого! Проспал? Дочка ушла, не дождавшись пробуждения отца? Когда рассудок медленно вернулся к нему, Адам осознал, что его встречает погожий субботний день. Будильник звонить и не собирался. А долгожданная дочь приходила к нему... во сне! Весь чудесный день обретения отцом ребёнка приснился Адаму ночью!!! Верить в правду мучительно не хотелось...

     Два выходных дня бухгалтер страдал от разочарования и одиночества. Звонить кому-то, приглашать или самому ехать в гости, да просто выходить на улицу казалось выше его человеческих сил. Субботним вечером Адам достал из холодильника литровую бутылку бурбона и напился, что случалось с ним крайне редко. Алкоголь и старые советские фильмы, которые он принялся просматривать, помогали мужчине успокоиться и отвлечься, но лишь в процессе употребления. Стоило закончиться очередному фильму, как с новой силой к художнику подкатывала тоска. В воскресенье Адам кое-как привёл себя в чувство, а в понедельник снова стоял на перроне в ожидании поезда и чуда. Сидя в вагоне напротив 'Анастасии' он, как видно, взглянул на девушку с такой тоской и надеждой, что та уставилась на него глазами, полными удивления и непонимания. Адам неслышно застонал и отвёл взгляд в сторону...'

     'Бедный художник, - прошептала Юлия в тишине больничной палаты, - он до отчаяния мечтает о ребёнке, пусть даже случайно свалившемся ему на голову!' Писатель громко промолчал...
     Наутро сиделка умывала своего подопечного, кормила его завтраком, уговаривала без ропота принимать лекарства, ставила капельницу и радостно щебетала: 'Вот видишь, мой милый, наступил новый день, и ты чувствуешь себя так же хорошо, как и вчера! Несмотря на твои прогнозы, ухудшения самочувствия не происходит. Может быть, твоя круглосуточная сиделка, твоя женщина, твоя Ева действует на тебя благотворно?' Писатель не возражал и не спорил. Ему тоже хотелось думать о том, что присутствие рядом чудесного ангела Юлии приостановит его болезнь. Но отсрочка приступа оказалась недолгой. К вечеру боль вернулась с нарастающей силой, но до этого часа Адаму и Еве удалось написать ещё один кусочек рассказа.

     'Утренние поездки бухгалтера в метро продолжались. Он избегал встреч взглядами с Настей, но продолжал наблюдать за ней, радуясь приподнятому настроению и цветущей внешности девушки, а порою переживая дурное расположение духа 'дочери', моментально отражавшееся на её лице. Отсутствие Анастасии в вагоне в течение двух недель Адам объяснял отпуском на работе. И действительно, после перерыва девушка вернулась посвежевшей. Взгляд художника уловил особенные перемены в выражении её лица и отыскал на безымянном пальце правой руки колечко, похожее на обручальное. 'Влюбилась? И сразу замуж?' - абсолютно по-отцовски размышлял он. Адаму казалось, что девушка слишком молода для замужества и материнства. Но кто нынче спрашивает отцов, тем более виртуальных? Через месяц бухгалтеру показалось, что Настя помрачнела, позднее с её руки исчезло кольцо. Девушка выглядела замкнутой и хмурой более обычного.
     В определённый период жизни утренние поездки на работу перестали вдохновлять художника. Появлялись попутчики, которые ни столько радовали глаз, сколько вызывали раздражение. Характерным примером была пара приезжих молодых людей, вряд ли женатых, но явно снимавших жильё в городе совместно. Девушка не выглядела красавицей, но старалась ярко одеваться и краситься для работодателя или сослуживцев. Её вечно бледный парень с перекошенным лицом вызывал отторжение манерой общения. Громко обсуждая насущные проблемы со своей подругой, выслушивая её рассказы, целуя девушку на прощание, мимикой и жестикуляцией он вычерчивал на редкость неестественные узоры и фигуры. Бухгалтеру показалось, что женская половина этой пары нашла в столице устраивающую её работу, а парень находится в состоянии вялого и безрезультатного поиска возможности заработать много и легко. Художник нарисовал их парный портрет, но он оказался похож на не слишком дружеский шарж, был изорван и отправлен в мусорную корзину. Пара раздражала Адама ещё и тем, что умудрялась издавать много шума, и, несмотря на худобу, занимала слишком много пространства. Это мешало художнику наблюдать за гораздо более приятными персонажами, в том числе за так и не обретённой 'дочерью'.

     Однако, отбирая у человека что-то важное, жизнь порою делает ему подарки, словно компенсируя утрату. После долгого перерыва в гости к Адаму приехала Ильда. Они соскучились друг по другу во всех смыслах слова и не скрывали этого. Субботний день в логове Адама выдался радостным, ярким и насыщенным. Несмотря на то, что женщина не осталась на ночь в квартире бывшего шефа, они расстались более, чем удовлетворёнными встречей. Однако в прощальном взгляде Ильды читалась какая-то тайна, недосказанность. Адам обратил на это внимание, но женщина только улыбнулась и напросилась на короткий визит с сюрпризом через неделю. Он немедленно согласился.
     А в ближайший понедельник, утром его поджидала другая радость, настоящее чудо - на перроне, в ожидании поезда, стояла Ева...'

     Приступ свалил Писателя резко и безжалостно. Разумеется, у больного не было сил для того, чтобы анализировать и сравнивать, но казалось, что нынешнее обострение тяжелее предыдущего. Как не старалась Юлия и врачебный персонал учреждения, преодолеть кризис долго не удавалось. Не менее полутора суток Писатель корчился от боли, раздирающей всё его тело, забывался, снова метался и рвался на части, и снова проваливался в небытие...
     Восстановление после приступа заняло трое суток. В минуту сумеречного, полусонного бодрствования больной позвал сиделку, отходившую от него только по приказу врача.
     - Юля, найди в моём телефоне номер Отца Владимира и позвони ему, - облизав пересохшие губы, хрипло прошептал Писатель.
     - Зачем?! - автоматически вырвалось у Юлии.
     - Хочу поговорить с ним, - с трудом ответил больной и слабо улыбнулся своей женщине...

     Отношения с религией у Писателя сложились непростые и неоднозначные. Он не симпатизировал атеистам, поскольку считал безверие не знаком высокого интеллекта, а признаком душевной скупости. С другой стороны, Писатель не был и ортодоксальным христианином. Ещё сложнее он относился к служителям культа, о чём и заговорил с Юлией за пару часов до визита батюшки.
     - Я знаю, как тебе было больно во время приступа, как долго пришлось приходить в себя, - со вздохом проговорила сиделка, - но попросив о звонке священнослужителю, ты меня напугал. Мне пришло в голову, что тебе необходим какой-то ритуал. Соборование, так, кажется, называется таинство над... умирающими?
     - Ах, Юленька, - заулыбался он, - во многие знания - многие печали. Но в малые знания - большие предрассудки! Соборование или елеосвящение совершается даже над здоровыми людьми, чаще над страдающими телесными и душевными недугами. И для этого вовсе не нужно находиться при смерти!
     - Правда? А я и не знала, - с облегчением выдохнула Юля и поцеловала мужчину в щёку. - Возможно, тебя укрепит такой обряд?
     - Не исключено, - пожал плечами Писатель, - но, как я и говорил ранее, встреча с Отцом Владимиром нужна мне для беседы, прежде всего.
     - Именно с ним?
     - Да, Юля. В своей жизни мне пришлось общаться со многими священнослужителями разных чинов, и далеко не все они мне по душе. Как говорила бабушка моего хорошего, старого друга: 'В Бога верую, а попам нет'. По моему мнению, многие из них не имеют морального права говорить от имени Господа, в том числе и Олигарх Московский и Всея Руси.
     - Патриарх, ты хотел сказать?
     - Как хотел, так и сказал, - строго ответил Писатель. - А вот высшие иерархи в должностях и наименованиях что-то напутали, ей Богу. Но мой скепсис не означает, что среди священников нет истинно верующих Отцов, прекрасных проповедников, чутких и добрых наставников, хороших людей, в конце концов.
     - Отец Владимир - один из них? - спросила сиделка и мягко дотронулась до руки своего подопечного. - Вот и хорошо...

     Высокий, статный священник тихо вошёл в больничную палату и сразу посмотрел на больного. В его взгляде соседствовали интерес и сомнения. Они давно не виделись и оба не предполагали встречи в подобной обстановке. Ситуацию разрядил Писатель.
     - Помолимся, миряне! - вспомнив старую шутку, густым басом воскликнул он.
     - Помолимся! - в тон ему ответил батюшка и засмеялся с искренней радостью: - Здравствуй, сын мой! А ты не столь плох, как можно было подумать.
     - Здравствуй, Отец Владимир! 'Слухи о моей смерти сильно преувеличены'. *7
     Мужчины веселились, вспоминая прежнюю жизнь и общих знакомых, пока Юля максимально корректно не заметила, что ни одними воспоминаниями жив человек.
     - Вы правы, - уважительно кивнул ей священник и обратился к Писателю: - У тебя очень вежливая, внимательная и умная жена...
     - Я - не жена, - попыталась протестовать Юлия.
     - В данном случае, формальный статус не имеет значения. Даже незрячий увидит, как Вы относитесь к своему мужчине, - парировал Отец Владимир и неожиданно задал своему давнему знакомому хорошо известный тому вопрос: - Что бы тебе хотелось делать сейчас более всего?
     - Работать, - пожал плечами Писатель, - полагаясь на помощь моей умной и прекрасной женщины.
     - Так веруй и работай с Божьей помощью! - радостно воскликнул священник. - Я же, со своей стороны, помогу тебе всем, что в моих силах. Что мне сделать для тебя?
     Совершенно неожиданно для сиделки, больной с предельной искренностью заговорил о боли, которую испытывает во время приступов. Он находил такие точные определения, что Юлия внутренне сжалась от сопереживания. Писатель рассказывал, что в самые трудные минуты интуитивно обращается к Богу, а чаще к Божьей Матери. Он уверял, что в моменты приближения сознания к распаду более всего ему помогают именно они и его ангел-хранитель по имени Юля. Сиделка не выдержала, по её щекам потекли слёзы. А речь Писателя незаметно перешла в Исповедь. Он говорил о грехах и долгах своих, а Отец Владимир помогал и укреплял сына Божьего в его стремлении очистить душу. Юлия понимала, что не должна присутствовать в комнате во время таинства, но никто не гнал её, да и сама она не чувствовала себя здесь чужой и лишней...

     - Почему ты плачешь, девочка моя? - тихо и тревожно воскликнул больной, оставшись наедине с сиделкой и удерживая её руки в своих ладонях.
     - Не знаю. Ты начал говорить о переживаниях, о Богородице, и я заплакала. Так и проплакала твою Исповедь, Причастие и Соборование, и до сих пор не могу остановиться.
     - Не плачь, маленькая! Вот и тебя елеем помазали вместе со мной, и как-то легче на душе стало, - произнёс Писатель, в тоне голоса которого царило необыкновенное спокойствие и уверенность.
     - Да и слёзы мои от очищения и облегчения, - в тон ему проговорила Юлия и неожиданно воскликнула вслед: - Но твоё доверие меня поражает! Позволить присутствовать на Исповеди женщине, которую знаешь без году неделю!
     - Юленька, однажды мы с тобой договорись доверять друг другу. Не хочу, чтобы у нашего доверия существовали границы! К сожалению, для того, чтобы пересчитать людей, которым я верю безгранично, достаточно пальцев одной руки. Но ты из их числа. Так случилось, и я рад этому! Не зря же Отец Владимир предложил обвенчать меня с тобой?
     - И ты одобряешь его идею?! - ахнула Юля.
     Его ответ потряс женщину и заставил её глубоко задуматься...

     'Возвращение Евы вернуло полноцветие в жизнь Адама и вдохновенную нотку в его творчество. Возвращённая художнику радость созерцания чудесной попутчицы, почти совпала во времени с появлением Ильды после долгого перерыва. Адам никогда не был суеверным, но увидел в этом совпадении добрый знак. Но такого сюрприза, какой припасла ему Ильда, он не ожидал никак. В назначенное время она сидела в кресле, в комнате своего бывшего шефа, а на её коленях расположился маленький розовощёкий карапуз и улыбался Адаму! Оторопевший от неожиданности хозяин квартиры не мог толком связать двух слов, он всё время порывался то сварить Ильде кофе, то найти малышу игрушку в своём холостяцком логове, то начать рисовать портрет мадонны с младенцем. Мальчишка улыбался, издавал забавные звуки, его мать краснела от смущения и удовольствия и тоже улыбалась. От портрета она отказалась, мотивируя свой отказ тем, что малышу прежде следует немного подрасти.

     Жизнь Адама вступила в новую, как никогда бурную фазу. Автоматически выполняя рутинную работу и совершая привычные визиты вежливости, он думал о тех встречах, которые доставляли ему истинную радость. Два-три раза в неделю Адам ехал на работу в одном вагоне с Евой, а Ильда теперь приезжала к нему домой дважды в месяц. Один раз она появлялась в одиночестве, почти всегда оставаясь на ночь; и ещё один раз днём, на несколько часов - вдвоём со своим розовощёким сыном. Адам не мог бы определить в точности, какой из её визитов доставляет ему большее удовольствие. Он чувствовал наступление ренессанса. Никогда его отношения с Ильдой не были столь пронзительно близки, нежны и эмоциональны. Каждые сутки наедине друг с другом они превращали в праздник, искренне радуясь возможности разговаривать, делиться радостями и сомнениями, эмоциями и чувствами, теплом и нежностью. Когда же Ильда приезжала со своим малышом, Адам снова преображался, превращаясь в невероятное сказочное существо: усатого няня, летнего деда Мороза, доброго волшебника. Он был готов ухаживать за ребёнком и его мамой, не переставая, одаривать их комплиментами и подарками. Как-то Адам с порога схватил улыбчивого карапуза на руки и, к радости малыша, носил его, прижимал к себе и целовал, не отпуская. Ильде пришлось урезонивать мужчину и читать ему лекцию о недисциплинированных взрослых и избалованных детях, но глаза женщины светились счастьем.
     Художник не был бы художником, если бы втайне от Ильды не рисовал портреты матери и ребёнка, вместе и порознь. Рисуя и вспоминая мальчишку, его тепло, Адам медленно приоткрывал завесу тайны карапуза, вызывавшего в нём родственные, отцовские чувства. Наш бухгалтер не торопился делать выводы, слишком велико было его разочарование в исходе истории с Настей.
     Кроме того, Адама сбивали с толку частые, яркие и запоминающиеся сновидения, ранее посещавшие его крайне редко. Они накладывались на реальность, превращая жизнь в нескончаемый ребус, фантасмагорию. В особенности это проявилось в 'общении' художника с его чудесной попутчицей Евой. Случалось, что она оказывалась сидящей в вагоне метро рядом, вплотную к Адаму. Быть может, воображение шутило с ним, или вправду от Евы исходила особенная аура. Адам готов был поклясться, что и через одежду, кожей чувствует её волшебное тепло. Когда же бухгалтер видел, что его чудесная попутчица бледна и расстроена, он мысленно посылал ей свои жизненные силы, свою энергию.

     Однажды произошло непредвиденное, из ряда вон выходящее событие. Сидящая рядом с Адамом Ева уснула и положила голову ему на плечо. Он замер и боялся пошевелиться, даже когда поезд остановился на его станции. А чудесная попутчица проснулась точно на своей остановке, подняла голову с плеча мужчины, благодарно взглянула на Адама своими пронзительно-сиреневыми глазами и упорхнула из вагона. Бухгалтер же впал в состояние прелести. Он чувствовал себя соблазнённым, покинутым и... счастливым!
     В таком состоянии Адам и проснулся в собственной постели. Сон Евы на мужском плече оказался сновидением Адама. Если он и расстроился, то самую малость. Трепетное состояние ускользающего счастья осталось при нём. Однако с того самого случая граница между жизнью в реальности и во сне начала стремительно стираться в сознании художника. Иногда он пытался разобраться: где явь, где сон? Получалось не всякий раз. Например, история, когда Адам в свою очередь уснул на плече у Евы, показалась ему нереальной ещё до пробуждения. А когда чудесная попутчица вложила свои длинные нежные пальчики в ладонь Адама, и так они ехали в вагоне, не замечая никого вокруг? Невероятный случай так и не поддался строгому бухгалтерскому анализу, возможно потому, что Адама разбудил контролёр на конечной станции его линии метрополитена'.

     В погожий августовский день Писателю неожиданно позвонил его сын и предложил встретиться. За окном было облачно, но тепло. Больной посоветовался с сиделкой, и общение отца с сыном перенесли из больничной палаты в уютный скверик медицинского учреждения. Показалось, что молодой человек очень обрадовался перемене декораций.
     - Ты напоминаешь мне отца, твоего деда, сынок! - рассмеялся Писатель, обнявшись с гостем, и пояснил: - Он не любил больничную обстановку и не понимал, как общаться с больными людьми. Лицезрение боли другого, пусть и родного, человека ввергало его в ступор. По-моему, твой дед стремился быстро навестить болящего родственника, передать ему гостинцы и... убежать.
     - Да, пап, - усмехнулся и досадливо поморщился сын, - ты прав. Не люблю я эти заведения, поэтому мне комфортнее общаться за их пределами. Давай поговорим о приятном? Сестра передала тебе обещанную карту памяти с музыкой. Послушаешь на досуге? Вот и отлично! Теперь о моей свадьбе. Мне искренне жаль, что ты не сможешь на ней побывать, но я буду чувствовать твоё присутствие рядом...
     - Будешь, сынок! - весело проговорил больной и неожиданно спросил: - Она здесь?
     - Кто? Моя невеста? Да, сидит на соседней скамейке, ждёт меня и тайно желает с тобой познакомиться. Но откуда ты знаешь?!
     - Не знаю, а чувствую. И почему она желает тайно? Зови её немедленно!
     Девушка сына подбежала к будущему свёкру, представилась, наговорила ему кучу милых и добрых слов, обнялась с ним и расцеловалась. Разговор мужчин продолжился в присутствии невесты сына и сиделки отца. Вскоре Писатель получил возможность порадоваться открытости своего парня и степени его доверия к близким людям. Сегодня сын интересовался деталями отношений родителей с момента их знакомства до настоящего времени.
     - В этом нет тайны, - на всякий случай уточнил отец, - но в моей истории прозвучат некоторые нюансы, которые полезно знать твоей будущей жене и моей рыжей толстухе.
     - Кому-кому? - прыснула от смеха невеста.
     - Это юмор из местного фольклора, - хмыкнула Юлия. - Не обращайте внимания!
     Писатель начал рассказ о первой и последующих встречах со своей бывшей женой, матерью его детей. Лаконично, но сочно он описывал их страстную любовь друг к другу, первые месяцы знакомства, забавные детали встреч, подготовку свадьбы.
     - Так случилось, что мы поженились вопреки всему и вопреки всему развелись, - прервал своё повествование отец и задумался.
     - Как это? - озадаченно спросил сын.
     - Видишь ли, когда мы решили жить вместе, а во времена нашей молодости для этого было необходимо зарегистрировать брак, большинство родственников и часть друзей выступили с критикой нашей затеи. Многие считали, что мы не пара друг другу. Когда же, спустя много лет, перед нами встала необходимость развода, все считали нас лучшей парой всея Руси. Некоторые на полном серьёзе обиделись, узнав о нашем поступке. Честно говоря, весьма спорное общественное мнение никогда не было для нас решающим доводом, но раздражало. А страстно любить и жить вместе - разные вещи. Твоя мама и я всегда были хороши и интересны, каждый сам по себе. Единым целым, семьёй мы становились только в трудные минуты. В таких случаях она и я превращались в 'мы', начинали думать и действовать в унисон, умножая свои силы и возможности. Но недели, месяцы, целые годы, прожитые без серьёзных проблем, только разъединяли нас. Вот такой парадокс.
     - Но сейчас у тебя не самый простой период в жизни, папа! - воскликнул сын.
     - Верно, - кивнул Писатель, - но мы с твоей мамой давно живём врозь, и, главное, мне не хотелось бы её беспокоить. Скажу тебе честно, она - прекрасная и очень привлекательная, насколько я могу судить, женщина. Я благодарен ей за рождение, воспитание и поддержку тебя и твоей сестры, за прежние чувства и за тёплые отношения сегодня. Искренне рад, что она не бедствует, не страдает от одиночества и живёт полной жизнью. А у меня, к счастью, есть любимое творчество и моя прекрасная рыжая толстуха!
     - Ох, да, - весело воскликнул молодой человек, - она у тебя просто очаровательна!
     - Но-но, сынок, постыдился бы при живой невесте!
     - Ох, и правда! Ну, а если серьёзно, неужели тебе не нужна наша помощь?
     - Конечно, нужна! - моментально откликнулся Писатель. - Каждому живому человеку дорого внимание, особенно внимание близких и любимых людей!
     Прощаясь с будущим свёкром, невеста сына наклонилась к нему и прошептала: 'Свадьба свадьбой, но рождение ребёнка важнее! И когда родится Ваша внучка, мы сразу пришлём Вам фото. Юля покажет, а Вы непременно её увидите, я верю!'

     Оставшись наедине со своим подопечным, сиделка обсуждала с ним визит сына и невестки, хвалила их обоих. Писатель больше отшучивался, но Юлия попросила его быть серьёзнее в отношении свадьбы сына.
     - Неужели ты не понимаешь, как ему сейчас важна каждая деталь, любой твой совет и доброе слово? Он и приезжал за этим, - говорила она.
     - Сын приехал, чтобы познакомить отца с невестой, прежде всего. И правильно сделал! - отреагировал Писатель. - Славная девушка, правда?
     - Очень симпатичная, общительная, добрая. Мне очень понравилось, как они смотрятся и ведут себя вдвоём, и, по-моему, тебе пора задуматься о подарке молодым.
     - А что думать-то? Молодым сейчас вечно не хватает денег. Конечно, за последнее время я не разбогател...
     - Кто тебе такое сказал? - хихикнула Юлия. - На твой счёт пришёл аванс за новый рассказ, так что завтра - с новыми силами за работу!

     'Галерея художника росла, пополняясь новыми рисунками. Портреты Евы, Ильды и её малыша выглядели шедеврами, отличаясь от прочих не только качеством работы, но и особым теплом, одухотворённостью. Вместе с тем, Адам понимал, что долго жить на зыбкой грани между реальностью и сном он не сможет. Бухгалтер взял очередной отпуск на своём государственном предприятии, но не поехал к морю. Первые отпускные дни он продолжал просыпаться по будильнику, умывался, завтракал и отправлялся в метро к своему заветному вагону поезда. Неведомо, сколько дней могло потребоваться Адаму для реализации его задумки, но ему должно было повезти и повезло. В первой же отпускной поездке он встретил девушку, наречённую им Анастасией. Ева в этот день, вероятно, прогуливала работу. Во всяком случае, в вагоне она отсутствовала, и это подтолкнуло Адама к решительным действиям. Он подсел к Насте и наблюдал за ней, то в отражении от стекла вагона, то искоса. На последнем перегоне поезда перед давно известной ему конечной станцией попутчицы Адам повернулся к ней и заговорил негромко, но отчётливо: 'Вы - прекрасная, добрая девушка! Я был бы счастлив, окажись Вы моей дочерью. И уж конечно, ничто и никто не может помешать мне пожелать Вам удачи, любви и счастья!' Попутчица несказанно удивилась речи Адама, но не испугалась и не отстранилась от него, а задумалась на минуту. Прежде чем выйти из вагона, она солнечно улыбнулась странному мужчине и прошептала: 'Спасибо Вам!' Адам вышел на следующей остановке, вернулся домой, удостоверился, что не спит и принялся рисовать портрет. Художник редко оставался доволен своими работами, но сегодняшний труд, названный им 'Настя обретённая', порадовал автора. Всё в лице на портрете казалось Адаму прекрасным: линия носа с лёгкой горбинкой, утренние тени под карими глазами, и сами глаза - удивлённо распахнутые, добрые, с удивительно красивым, знакомым разрезом...
     На следующий день второй задумке Адама не суждено было сбыться. Он прятался за колоннадой на перроне станции и видел ожидавшую поезд Еву и Настю, посматривающую по сторонам, будто ищущую кого-то среди окружающих людей. Адам не хотел попадаться ей на глаза. Поезд уехал, увозя попутчиков. Художник вернулся домой. Но через день Адаму повезло. Настя на станции отсутствовала, зато Ева появилась на перроне за минуту до прибытия поезда и присела в голове вагона. Пассажиры оставили место рядом с ней незанятым, словно предлагая Адаму занять его. Он не отказался, хотя сердце художника готово было вырваться из груди. Сидя вплотную к Еве и чувствуя её тепло, Адам рассматривал свою чудесную попутчицу, как недавно глядел на Настю. Он отдавал себе отчёт в том, что боится заговорить с Евой, заглянуть в её дивные глаза. Но когда время начало отсчитывать последние секунды перед расставанием, Адам решился. 'Простите меня за недозволенную речь, но никогда прежде я не встречал девушку такой дивной красоты, утончённой мягкости, женственности!' - тихо заговорил он на ухо Еве. Она недоумённо открыла прикрытые на протяжении большей части поездки глаза и, чуть нахмурившись, посмотрела на попутчика. Адам немедленно оказался в плену мистического взгляда и был готов сгореть от стыда, прочувствовать всю силу гнева своей Евы, раствориться в её глазах без остатка, но нашёл в себе силы договорить: 'Возможно, покажусь странным, устаревшим романтиком, но я искренне желаю, чтобы жизнь приносила Вам радость и счастье! И жалею только о том, что не высказал Вам своё пожелание раньше'. Выражение лица попутчицы изменилось. Раздирающий душу художника, взгляд сиреневых глаз-льдинок растаял, стал добрее и теплее. Неожиданно Ева чудесными пальчиками взяла Адама за руку и проговорила мелодичным, бархатистым голосом: 'Пусть я давно не юная девушка, и не настолько красива, как утверждаете Вы, но Ваши слова согревают и дарят надежду. И мне в свою очередь крайне жаль, что до сегодняшнего дня не нашёлся мужчина, повторяющий для меня подобные слова каждый день'. Ева обворожительно улыбнулась и, прежде чем подняться с места и покинуть вагон, поцеловала Адама в щёку...
     Потрясённый художник проехал ещё несколько станций, прежде чем смог подняться на ноги и выйти из поезда. Уже сидя дома, Адам не мог поверить в реальность произошедшего чуда, щипал себя за ноги и радовался собственной боли. В памяти художника запечатлелся облик Евы, оглядывающейся на странного попутчика в дверях вагона метро, её улыбающиеся глаза. Такой она и предстала на новом портрете, названном автором незатейливо 'Моя Ева'.
     За два дня закончив работу над портретом своей возлюбленной попутчицы, Адам устроил себе моновечеринку с любимыми вкусностями и дополняющими их спиртными напитками. Предаваясь наслаждению чревоугодия, он не чувствовал себя прожжённым гедонистом. В голове художника жил важнейший замысел, и душа Адама требовала немедленно начать новую, этапную работу. Он приступил к ней утром...

     В эти дни о своём бывшем шефе неожиданно забеспокоилась Ильда. По телефону она расспрашивала его о работе, творчестве и даже о снах. Адам отвечал кратко, с улыбкой, предавая разговору шутливый тон, что явно не устроило женщину. Встревоженная Ильда примчалась к нему в будний день, что выглядело явным исключением из правил. Она пыталась выспрашивать Адама о самочувствии, но он лишь пожимал плечами. На вопрос о незапланированном ранее отпуске, художник молча указал на закрытый тканью мольберт. Желание Ильды взглянуть на его работу Адам пресёк, пообещав показать картину, когда она приобретёт законченный вид. Женщина не могла понять причину своей тревоги, но чувствовала какой-то подвох. Чисто интуитивно Ильда решила остаться у Адама, понаблюдать за художником, помочь ему хоть чем-нибудь. Он не возражал. Более того, Адам вручил подруге запасные ключи от своей квартиры. Этот поступок ещё больше встревожил Ильду. Уж кто-кто, а она прекрасно знала, что её бывший шеф не допускал свободного прохода в своё логово никому и никогда. Ильда позвонила своей матери с просьбой подержать внука несколько дней у себя, а также взяла отгулы на работе.
     Впрочем, ничего угрожающего в квартире Адама не происходило. В часы его творчества Ильда ходила по магазинам, занималась хозяйством и собой. Во время отдыха они мирно обедали или ужинали, беседовали, пару раз смотрели старое и прекрасное кино. К тому же, женщина придумала весьма специфический тест состояния здоровья мужчины. Минимум один раз в сутки она приставала к Адаму с непристойными предложениями. Каких только витиеватых изгибов ни изобрела буйная фантазия Ильды в общеизвестном, казалось бы, рисунке чувственных отношений женщины и мужчины. Адам не отказался ни от одного предложения помощницы. Его самочувствие перестало вызывать у Ильды опасения. Как-то утром разгорячённый и удовлетворённый мужчина, сжимая в объятьях свою стройную, ласковую и ненасытную любовницу, задал неожиданный вопрос. То есть, вопрос-то был ожидаемым ещё год тому назад, но раньше Адам никогда им не интересовался.
     - Ильда, - произнёс он, целуя близорукие, в отсутствие очков, светлые глаза женщины, - а где твой муж?
     - Дома, - крайне доходчиво и обстоятельно ответила она, поглаживая лицо мужчины нежными пальчиками, и задала свой, совсем уж нежданный вопрос: - Скажите, Адам Христофорович, а Вы боитесь смерти?
     - Не знаю, - без эмоций ответил он. - Думаешь, её следует опасаться?
     - Это - кто во что верит! - Ильда снова удивила Адама, хотя он и не показывал вида. А женщина дополнила свой ответ: - Некоторые утверждают, что жизнь - всего лишь вспышка света в нескончаемом пространстве тьмы.
     - Вот как? Позволь мне не согласиться с 'некоторыми' и высказать собственную точку зрения, - Адам с улыбкой поправил подушку и уселся, прислонившись к ней спиной. - С некоторых пор я имею твёрдое убеждение: смерть - лишь тонкая чёрная линия.
     - Линия? - изумлённо переспросила Ильда. Она мигом выбралась из-под одеяла, уселась на ноги Адама, упёрлась руками в мужские плечи, а взглядом в его улыбающиеся глаза: - И что же за этой линией?
     - Свет. И обновлённая жизнь...

     В этот же день Ильда покинула квартиру Адама, чтобы заняться накопившимися делами, чего впоследствии так и не смогла себе простить. Через сутки ей позвонили. Ещё через несколько часов она влетела в опустевшее логово своего любимого мужчины. Первым, что женщина увидела в его комнате, оказался лист бумаги, белевший на тёмной поверхности стола. Она схватила письмо и принялась читать взахлёб, всхлипывая и даже не пытаясь утирать слёзы.
     'Милая моя, бесконечно родная Ильда! Немного непривычно писать тебе письмо, но так уж получилось. Я наконец-то понял, что любовь - не окутанное ореолом романтики и нездешним светом стремление к исключительному, богоподобному существу, а самое что ни на есть земное чувство к близким и родным людям, живущим рядом со мной. Вероятно, моё прозрение пришло с опозданием, но самым близким, родным и любимым человеком на этой земле для меня была ты.
     Не кори себя, не досадуй и не унывай. Не думай о том, что я тебя бросил, оставил навсегда. Оглянись вокруг, твой Адам где-то рядом. Не знаю, как ты поступишь с логовом своего бухгалтера, с картинами твоего художника, в том числе и с той, которую обещал показать тебе, и выполняю сейчас своё обещание. Да, эгоистом я был, им и остался. Всё моё добро свалил в твои добрые, нежные, ласковые руки и крепкие ручки нашего прекрасного сына.
     Сейчас я переполнен новым для себя, удивительным чувством, от которого сердце трепещет и бьётся через раз. Ильда, это - счастье? Я буду первым, кто от него... Нет, я не то хотел сказать! Родная моя, помни, что за тьмой непременно найдётся свет...
     Твой странный, недалёкий, даже близкий и любящий Адам'.
     Сквозь пелену слёз Ильда подняла глаза на большой холст с законченной работой художника. На картине поезд метро влетал в ужасно тёмный, но удивительно короткий тоннель, за которым сиял свет. Прорисовка вагонов поезда оказалась столь тонка и совершенна, что Ильде не составило труда рассмотреть фигуры и лица множества пассажиров, и среди них Еву, Настю, себя и Адама с их сыном на коленях'.

     - Как жалко, что всё так быстро... - после долгой паузы прошептала Юлия.
     - Жизнь коротка, - сумрачно проговорил Писатель, - у нашего бухгалтера она получилась такая, какая получилась. Но, чувствую я, свою собственную миссию он выполнил. Ты не согласна?
     - Не знаю. Не мне судить, и даже не тебе, - глубоко вздохнула Юля. - Но и твой, наш с тобой рассказ так быстро закончился...
     - О нет, ты мне это дело брось, Юленька! Его ещё подработать надо, отредактировать. А ты ещё и стихи хотела подобрать для нашей небольшой книги...
     - Всё правильно. Но так не хочется расставаться с героями! Как ты с этим справляешься?
     - Никак, - порывисто ответил Писатель. - Они приходят ко мне и остаются до конца...
     - Знаешь, что я хочу сказать тебе, мой Адам? - неожиданно дерзко произнесла Юлия и уверенно заявила вслед: - У меня было достаточно времени, чтобы прочувствовать свою связь с тобой во время написания рассказа, подумать о тебе и о себе, о нас подумать. По-моему, пора звонить Отцу Владимиру.
     - Ты сошла с ума, Ева моя! Если наш с тобой рассказ будет действовать на читателей подобным образом...
     - Не пытайся свести нашу жизнь, наши с тобой отношения к шутке, Адам! Мне не нужны официальные отношения с тобой и связанные с ними материальные блага. Но Таинство, которое предложил нам Отец Владимир...
     - ...требует одного на двоих, но очень глубокого чувства... - продолжил Писатель.
     - ...которое мы давно испытываем друг к другу! - убеждённо произнесла Юля и спросила: - Разве так необходимо произносить вслух то, чувствуешь?
     - Нет, но в подобном умалчивании есть что-то от страха. Слово произнесённое - есть ложь? Так ли это? А может быть, слово произнесённое - есть бальзам для человека, страдающего от тяжкого недуга? А ещё слово произнесённое - есть флаг, под которым люди, в нашем случае два человека, идут вперёд рука об руку, не страшась ничего на этом свете!
     - Мне тоже нужны наши слова, но не как громкие признания. Мы уже во всём признались друг другу, мой Адам. Ты обнимешь меня, и я буду шептать тебе на ушко самое главное, и обниму тебя, а ты прошепчешь мне в ответ то, что льётся прямо из твоего сердца. Бог слышит тихие слова лучше, чем громкие возгласы.
     - Да, - кивнул Писатель. - Я желаю этого, но зачем тебе нужно Таинство, Ева? Ведь всё так быстро кончается.
     - Затем, чтобы наше чудо не закончилось никогда.
     - Тогда... звони Отцу Владимиру.

     Батюшка появился в больничной палате через неделю, не потому, что был сильно занят, а по причине ухудшения здоровья больного. Как не старались Ева и Адам оттянуть приступ, он снова настиг Писателя. Провал, адская боль, беспамятство, и так по кругу. Восстановление после приступа проходило тяжелее прежнего и затягивалось. Собирая в единое целое своё распадавшееся сознание, Писатель понимал, как дорог ему каждый час жизни, каждая минута пребывания рядом с его удивительной женщиной. Каждый жест давался ему с трудом, но он подзывал к себе Юлию, касался её руки, просил рассказывать о происходящих событиях, негромко включать музыку. Старые, знакомые мелодии успокаивали больного, новые, незнакомые песни заставляли взбодриться, вслушаться, а иногда накрепко впечатывались в его сумеречное сознание...
'Кофе - мой друг,
музыка - мой драг,
и всё что вокруг
я могу сыграть.
Дорога - мой дом,
небо - моя тетрадь.
Пока мы вдвоём,
мы точно не будем спать.

Ночь меня ждёт
за мокрым стеклом,
она всё поймёт.
Молчание слов,
по струнам мой ток
доводит до слёз.
Ты плачешь? Ну что ж,
всё снова всерьёз'. *8

     Мысленно больной называл себя уже не иначе, как Адамом. И Адам сознавал, что в его состояние редактировать тексты, как планировали они с Евой, невозможно. Но Писатель рвался писать! Перемешивая с болезненным бредом свои мысли и чувства, он диктовал, порой, не понимая слов, которые произносит. В нём жила вера, что Юленька, его Ева разберётся в мешанине поэтических и прозаических строк, в набросках идей, портретов, пейзажей и признаний.
     Прейдя в себя, первым делом Писатель принялся благодарить сиделку, помощницу, свою ангельскую подругу и удивлялся запасу её сил и бодрости.
     - Не меня одну нам можно и нужно благодарить, - неожиданно воскликнула Юлия. - Здесь, рядом с тобой меня подменяли близкие люди, я могла поспать, отдохнуть немного...
     - Кто подменял?
     - Твоя дочка, невеста сына, бывшая жена, наконец. Твой сын, пусть и не заходил в палату, зато дежурил в коридоре.
     - Я... У меня нет слов, - задохнулся Писатель. - Как-то неудобно даже...

     Он не мог видеть священнодействия, которое проводил Отец Владимир. Но, в отличие от зрения, слух Писателя, его обоняние и осязание в этот час были обострены до такой степени, что он ощущал Таинство каждой клеточкой своего тела. Запах тела его женщины, тепло её руки, сжатой пальцами мужчины, говорили ему больше, чем взгляд зрячему человеку. А ночью, тесно прижавшись, они шептали друг другу самые важные слова - флаг их настоящего времени и будущего, каким бы оно не оказалось...

     Адам и Ева продолжали работать, словно старатели, намывая часы сотворчества, их общего счастья в череде дней. Увы, всё чаще и чаще эти дни становились временем жестокой борьбы за жизнь Писателя, сопротивления боли и беспамятству. Он уже не интересовался календарными датами. Сознание Адама включалось вспышками, доставлявшими радость и тепло, как лучи солнца. Такими лучами были люди. В первую очередь, конечно, Юлия. Она удивительно тонко ощущала состояние своего мужчины. Когда Писатель жаждал работать, помощница внимательно дублировала диктофонную запись строками на страницах ноутбука, даже если речь больного становилась невнятной и несвязной. Ева точно знала, когда Адаму необходимы её прикосновения. В часы, когда ему было сложно двигаться и говорить, она снова включала музыку или читала стихи...
'...Бывает время,
Когда забот спадает бремя,
Дни вдохновенного труда,
Когда и ум и сердце полны,
И рифмы дружные, как волны,
Журча, одна вослед другой
Несутся вольной чередой.
Восходит чудное светило
В душе проснувшейся едва:
На мысли, дышащие силой,
Как жемчуг нижутся слова...
Тогда с отвагою свободной
Поэт на будущность глядит,
И мир мечтою благородной
Пред ним очищен и обмыт...'*9

     - '...Но эти странные творенья читает дома он один, и ими после без зазренья он затопляет свой камин'*, - закончил за Юлию Писатель и засмеялся.
     - Ты считаешь, что это смешно? - удивилась она.
     - Конечно! - весело подтвердил он и пояснил: - Это очень жизненно и смешно, как мои бредовые строки, которые ты записываешь.

     Чувство юмора не изменяло ему. Однажды к Писателю приехал его высокопоставленный друг, тот самый, без пяти минут мэр Дзержинска. Сиделка опасалась, что подобный визит станет непростым испытанием для её подопечного, но мужчины около получаса смеялись, вспоминая объединяющие их события прошлой жизни. Серьёзно они обсуждали только жизнь своих детей и литературу Адама, а политике посвятили не более пяти минут своего времени.
     - Скажи, дружище, зачем ты ввязался в это сомнительное предприятие? - с улыбкой поинтересовался Писатель.
     - А ты вспомни наши прежние беседы, друг мой! - воскликнул гость. Он, несомненно, ждал этого вопроса: - Мы многое понимали, знали, как сделать наш мир чуточку лучше, но не имели возможностей. Теперь такие возможности появились, и я решил рискнуть...
     - Риск - благородное дело! - хмыкнул больной. - Но ты ступил на зыбкую почву, не дай болоту поглотить тебя...
     Друзья не оставили Писателя и, к удивлению Юли оказалось, что некоторые из них занимают весьма ответственные посты. Появлялся и заместитель министра, и высокий чин из Следственного Комитета. Однако никто из них не устроил из своего визита к больному пафосного мероприятия. Каждый держался уверенно, но скромно, душевно по отношению к своему другу и дружелюбно к его подруге, то есть к самой Юле.
     Скованным Писатель выглядел только однажды - в первые минуты неожиданного визита к нему отца Юлии. Но тот повёл себя исключительно вежливо, уважительно и по-родственному поздравил с выходом в свет полной версии 'большой книги' Писателя, подготовленной его издательством. Удерживая в руках привезённый ему сигнальный экземпляр четырёхтомника, Адам не удержался от шутки, обращённой к Еве, прежде всего: 'Ну, это теперь не просто большая книга, а целая 'Сага о любви во тьме''.
     Самыми трогательными и немногословными были свидания с дочкой. Они даже молчали вдвоём как-то по-особенному. Тёплые родственные объятья оказались для них важнее слов. Ещё дочь любила положить голову на ноги отца и чувствовать ласковые прикосновения отцовской руки к своим волосам. Если же папе совсем нездоровилось, она просто поглаживала его ладони.
     Не забывала о Писателе и его бывшая жена. Только здесь, в печальном медицинском учреждении, они разобрались в своих отношениях, прежних и нынешних, и не только простили друг другу былые обиды. Вспоминая ушедшие счастливые дни, он и она заново почувствовали себя близкими родственниками, благодарными судьбе за самое большое обоюдное счастье - своих детей.
     Сын Писателя перестал страшиться больничных стен, во многом благодаря Юлии, с присущей ей мягкостью и доброжелательностью поддерживавшей молодого человека в его общении с отцом. Сын упорно не желал делиться с папой своими проблемами, зато спешил сообщить ему радостные известия. Однажды он залетел в палату особенно возбуждённый и счастливый. 'Папа, ты стал дедом! - воскликнул сын и вложил в руки отца прямоугольник плотной бумаги: - Посмотри на это чудо, ты обязательно должен её увидеть!' Сердце Писателя громко забилось от восторга. Невероятным напряжением сил и воли он сосредоточился на том органе чувств, которое отказало ему в помощи много дней тому назад...
     - Какая же она маленькая и... прекрасная! - прошептал Писатель и бессильно откинулся на подушку.
     - Ты увидел?! - в унисон вскрикнули сын и Юлия.
     - Да...
     Запредельное напряжение вывело организм из-под контроля. Больной впал в беспамятство...

     Проснулся Писатель удивительно бодрым и отдохнувшим. Давно он не чувствовал себя настолько хорошо. Желая немедленно поделиться радостью со своей Евой, Адам открыл глаза. Мягкий желтоватый свет заливал комнату, струясь из-за прикрытых жалюзи, и он видел это! Не веря глазам своим, Писатель снова прикрыл их, открыл через несколько секунд и принялся вертеть головой по сторонам. Не иначе, как стараниями его дивного ангела комната выглядела не холодной палатой безнадёжного больного, а уютным убежищем путешественника, восстанавливающегося после долгого и тяжёлого похода. Писатель выдохнул полной грудью и позвал: 'Юленька! Ну, где же ты, Ева моя? Я вижу нашу скромную обитель! Но не вижу тебя!!! Скажи ещё, что рыжая толстуха боится предстать перед моими прозревшими глазами в своём истинном обличье! Где же ты жена моя, если не перед людьми, то перед Богом, несомненно?' Писатель потешался, но смех смехом, а лежать в одиночестве ему категорически не хотелось. Он прислушался к своему организму, размял руки и ноги, потянулся и решился на поступок, который отсутствовавшая сиделка вряд ли бы одобрила. Писатель медленно сполз с кровати и встал на ноги. Он прекрасно понимал, что его нижние конечности отвыкли выполнять привычные для здорового человека функции, но не желал отступать. Медленно, шаг за шагом, цепляясь руками за мебель и стены, Писатель продвигался к двери в коридор. Через несколько минут цель была достигнута. Радуясь тому, что организм нормально переносит нагрузку, а ноги с каждым шагом чувствуют себя увереннее, Адам устремился к своей Еве с новой силой и распахнул дверь наружу...
     Писатель потерял дар речи. Перед ним оказался не больничный коридор, а просторная, обшитая деревом гостиная. За окнами зеленели деревья и светило яркое солнце. В шелесте листьев, а, может быть, в ещё не прояснившемся сознании Писателя зазвучало:
'You reached for the secret too soon.
You cried for the moon.
Shine on, you crazy diamond!' *10

     В поисках Евы Адам медленно двинулся на выход. Вскоре он очутился на пороге дома, затем на ступенях открытой веранды и снова замер от оцепенения. Между деревьями, в каких-нибудь ста пятидесяти метрах от него виднелось неправдоподобно синее море. Всё увереннее и увереннее переставляя ноги, изумлённый Писатель двинулся по тропинке к мерно перекатывающим мелкую гальку морским волнам. Шум прибоя в его голове прекрасно дополнял бессилие разума над ощущениями. Впрочем, Писателю было не привыкать к сумбуру, заполнившему его сознание в последние месяцы жизни. Если и способен был он что-то сделать в эту минуту, то лишь приказать своему мозгу напрочь отказаться от анализа происходящего, от размышлений и сомнений. А увидев выходящую из воды на берег, словно Афродита из пены морской, женщину, Писатель забыл обо всём на свете...
     - Как ты красив, мой Адам! - приблизившись, воскликнула она и улыбнулась, сверкнув ровными белыми зубками. Он впервые видел Еву воочию и не мог оторвать взгляда не от стройного нагого тела, не от знакомых по прикосновениям мягких линий её лица, а от магических сиреневых глаз женщины. Они заставили Писателя ахнуть, а затем погрузиться в них без остатка...
     - Ты прекрасна, моя Ева! - проговорил он, когда дар речи пожелал к нему вернуться. И только в этот момент Адам осознал, что стоит перед Евой абсолютно нагим...

     Если судить по большому счёту, образ жизни Писателя не слишком изменился. Да, от него ушла болезнь и увела за собой нестерпимую боль. Да, изменилась обстановка, но неизменным осталось главное - он занимался любимым делом с любимой женщиной. Они творили: писали прозу и стихи, редактировали тексты, обдумывали варианты их оформления. Идеи и задумки лились через край!
     По утрам, после лёгкого завтрака Адам и Ева шли по тропинке на берег моря, купались в его тёплых и ласковых волнах. Поужинав вечером, они гуляли, вдыхая свежий воздух утопавшего в зелени побережья. Прежде Писателю казалось, что найти темы для ежедневных разговоров с человеком, который делит с тобой кров, сиюминутный быт, просто невозможно. Сейчас же он всей душой радовался, убеждаясь в ошибочности своего устаревшего мнения. У Адама всегда было о чём поговорить с Евой. А ночью... Впрочем, не только ночью... Какое всё-таки счастье ощущать присутствие рядом самого близкого человека и дарить ему свою любовь...
     - Мы здесь одни, радость моя?
     - Нет, конечно. Настя вчера заходила, но ты ещё спал. Когда у тебя накопится усталость от уединения, захочется ощутить радость общения с людьми, мы сходим в гости или пригласим кого-нибудь в наш дом.
     - Вероятно, нам не помешает общение с внешним миром, хотя мне необходима и достаточна только ты, - Адам посмотрел на Еву с такой любовью, что она не смогла ни прижаться к нему и ни прошептать на ушко своего мужчины банальную, но такую нежную и необходимую любящим людям фразу. А он прижал женщину к себе, погладил округлившийся за последнее время животик и спросил: - Ты не хочешь поделиться со мной своей тайной?
     - Ты заметил? Ты рад?! - воскликнула Ева, и сиреневые глаза её засветились счастьем.
     Адам утвердительно кивал, обнимал и целовал свою удивительную и прекрасную Еву...
     'Без свободы нет любви, а в любви нет свободы'*11, - звучал голос из выставленных на веранду акустических колонок. Последние сомнения отпали. Теперь-то уже никто и ничто не могло помешать счастью Писателя. С верой и любовью он пришёл к заветной цели, в долгожданный дом тепла и покоя, без страха и сомнений преодолев свою тонкую чёрную линию.
весна 2018 года
Москва - Казань - Москва

*Примечания к повести*

     Стр. 31: Praemonitus praemunitus - Кто предупреждён, тот вооружён (перевод с латыни)
     Стр. 33: 'Wish you were here' - композиция из одноимённого альбома английской группы 'Pink Floyd'
     Стр. 37: В. М. Вакуленко (Баста) 'Сансара'
     Стр. 48: Михаил Таль - советский гроссмейстер, восьмой чемпион мира по шахматам
     Стр. 48: Лассе Вирен - финский стайер, четырёхкратный олимпийский чемпион
     Стр. 59: I want to believe - Я хочу верить (перевод с английского)
     Стр. 79: 'Слухи о моей смерти сильно преувеличены' - знаменитая фраза Марка Твена
     Стр. 95: Текст песни Евгения Мильковского (группа 'Нервы')
     Стр. 97: М. Ю. Лермонтов 'Журналист, читатель и писатель'
     Стр. 100: 'Ты слишком рано раскрыл секреты. Ты плакал под Луной. Сияй же, безумный бриллиант!' - композиция 'Shine On You Crazy Diamond, Part One', альбом 'Wish you were here' группы 'Pink Floyd', авторский перевод с английского
     Стр. 103: А. Б. Градский 'Южная прощальная'

Стихотворные произведения разных лет

     'За какие грехи вам послана?
     За какие огрехи?
     Я живу на далёком острове
     И в другом человеке.
     Как на всю жизнь на коже шрам,
     Как захлопнуты створки ворот.
     Когда больно мне, больно вам.
     А должно быть наоборот...'
     Дарья Максимовна Коляскина

Венец
Венок сонетов

1

Беда, что мы не венчаны с тобой -
Соединиться трудно нашим душам.
Моя летит, твоя кричит: 'Постой!'
Твоя поёт, моя не хочет слушать.

Сердцам так трудно биться в унисон,
Они друг друга аритмии учат,
С отчаянья впадают в тяжкий сон,
Но даже в нём покоя не получат.

Не связанные Божию рукой,
Колотятся устало вразнобой.

Но снова сердце, разбивая в лёд,
К соединению не видим оснований.
Мы всё твердим: 'О, кто же нас поймёт?'
И Бог не слышит наших упований.

2

И Бог не слышит наших упований,
Не на добро направлены они.
Мы жаждем избавленья от страданий,
Мечтаем легче пережить страстные дни.

Надрывно молим о грехов прощенье:
'О, Боже, кару ты не торопи!'
И не под силу выдержать мученье,
Со словом тихим: 'Отче, укрепи!'

Нам слишком много надо, а взамен
Мы в мир приносим смуту, ложь и тлен.

Увы, мы сами не в ладах с собою:
От дум привычней мне уйти в запой,
Ты суетливо борешься с судьбою,
И во кресте мы ищем не покой.

3

И во кресте мы ищем не покой,
А райский сад для наслаждений плотских,
Чтоб и в посмертье снова быть толпой
Пошлейших тел и душ пустых и скотских.

Опять не о спасенье мы радеем -
Материальность мира нас влечёт.
Когда там судный час? Ещё успеем,
Привычный не обманет нас расчёт.

О век земной, ты длин иль короток?
Об этом здесь не ведает никто.

И от боязни голову сложить,
От буйных в хвастовстве соревнований
Мы чувствуем в душе не веру в жизнь,
А страх и смуту предзнаменований.

4

А страх и смуту предзнаменований,
О, как нелепо, видим мы во всём:
В утрате чувств, во лживости признаний,
В беззвёздной ночи и во мраке днем.

В нас нет давно доверия к себе.
В нас нет давно доверия друг к другу.
Мы так живем - в безверье и злобе,
Сжимая в кровь протянутую руку.

И о безлюдье плачемся судьбе,
Но одиноки каждый сам в себе.

Ах, наши близкие - все мелки, все не то...
Все нам обязаны и что-то там должны.
Куда уж им? Нет веры в них! Зато
В приметы верим, верим в дни луны.

5

В приметы верим, верим в дни луны,
Пытаясь угадать предназначенье.
С восторгом тайным вспоминаем сны.
Быть может, в них есть высшее значенье?

Судьба видна на картах, на руке,
На дальних солнцах, на кофейной гуще?
А жизни смысл всё как-то вдалеке,
Но не средь нас, земли поверхность трущих.

И кто сказал, в какой далёкий век,
Что человеку нужен человек?

Что между нами быть должна любовь?
Нет, за мечтой на рынок лезем кучей!
В борьбе за жизнь друг другу портим кровь
И под любовь загадываем случай.

6

И под любовь загадываем случай,
И будем ждать, что случай принесёт.
Потом скрестим любовь с навозной кучей...
А там, куда ещё нас разум занесёт?

Мы и в любви деньгами всех ровняем
И свой кусок пытаемся урвать...
Вердикт суда мирского: невменяем
Тот, кто пытался душу отдавать,

Подняться к небу, к небу воспарить!..
Ах, если бы умели мы любить!

Ах, если бы хотели мы любить,
Как волшебством - теплом наполнены...
Но только врём, что можем лучше быть,
И ждём, мы ждём очередной войны.

7

И ждём, мы ждём очередной войны.
В кровавой бойне разгуляемся на славу!
Равны бойцы пред ликом сатаны.
И кровь - ручьём за дом и за державу!

Да, людям не в новинку убивать,
И этому найдётся оправданье:
За сына и за дочь, сестру и мать.
Да здравствует война за выживанье!

И с гордым криком: 'Я убить не трушу!',
Погубим веру, и любовь, и душу.

Да надо ль снова ожидать войны?
Всегда найдётся подходящий случай.
Ты слышал жуткий, мертвый стон струны
И голос Бога страшный и могучий?

8

И голос Бога страшный и могучий
Достойный отзвук вызовет в сердцах.
Настанет время жалобных созвучий,
Которые рождает в людях страх.

Писклявые, развесистые трели...
Они у кобры выдавят слезу!
А всё о том, как мы старались и хотели,
А нынче на горох согласны и лозу.

Мы - сильные, и жалость - блажь. Но,
Не в тот момент, когда до пяток страшно.

Ах, это чудо - безотчётный страх!
Вовеки в людях ты неистребим:
В мечтаниях, в постели, во гробах...
Как подожгли нас, так мы и горим.

9

Как подожгли нас, так мы и горим,
В мир добавляя не тепла, а чада.
Чудесным светом путь не озарим,
Мы просто отдаляем миг распада.

Тончайшая энергия творца
Для жарки мяса подойдет отлично...
Нам лишь бы не замёрзнуть до конца,
А после в лёд иль в пламя - безразлично.

Дожить своё, а дальше хоть потоп.
И вечность нам... Что по лбу, да что в лоб.

Что проку лезть в пугающие дали?
Нас не зови, крылатый пилигрим!
У нас-то крылья вырастут едва ли -
Над бренностью своей не воспарим.
10

Над бренностью своей не воспарим,
Нас в грязь родную все ведут дороги.
Бездарных дней простор необозрим,
Сады мечтаний жалки и убоги.

Что за толпа из нищих и калек,
К судьбе своей постыдно безучастных,
В канаве сточной доживает век?
Прости нас, Боже, сирых и несчастных!

Мы не привычны к вечной красоте.
Увы, у нас условия не те...

Тупая леность в душах наших вечна.
Мы будем биться в стенку головой
И вешаться. Не вспомнится, конечно:
Подняться к небу - труд. О, Боже мой...

11

Подняться к небу - труд. О, Боже мой,
Как дать обет и клятвы не нарушить?
Где силы взять, чтоб обрели покой
По мелочам растраченные души?

Как нам поверить в торжество добра,
В улыбку, в красоту, во вдохновенье,
Когда сегодня, также как вчера
Нас убивает мира раздвоенье?

Нам с детских лет безверия кликуши
Вползли червями в раненые души.

Но в добрый час гора спадает с плеч,
Когда внутри и чист, и безрассуден -
Огонь души. Так душу нужно сжечь?..
Пылают свечи, выгорают люди!

12

Пылают свечи, выгорают люди!
Светить должны, а не сгорать дотла.
Хвала огню! Он не бывает скуден -
Огонь любви, что вера сберегла.

Пусть искра Божья в нас не угасает.
Пусть тает снег и равнодушья лёд.
Святой огонь любви, гори, спасая
И озаряя дерзкий путь вперёд!

Пусть для людей он будет маяком
И долгой, светлой памятью о ком-

То самом близком, нужном и родном,
В других мирах нашедшем свой покой...
Душа, не гасни, не согрев свой дом
И не отдав любовь любви самой.

13

И не отдав любовь любви самой,
И пожалев тепла для близких самых,
В безлюбье мы уйдём с пустой сумой,
В мир суеты и лжи, стыда и срама.

Не отыскал пути земного суть,
Живую нить меж Богом и тобой?
Любовь способна веру нам вернуть
И к небу путь, к вершине голубой!

Поверь, любовь не может быть темна -
Свет и тепло в себе несёт она!

Ты наделён способностью любить -
Неси добро, тепло и счастье людям!
А если дар священный погубить,
С темнейшей тьмой обручены мы будем.

14

С темнейшей тьмой обручены мы будем,
Тепло души она возьмёт сполна...
Жизнь отравить от скуки близким людям?
Залезть в петлю иль сдохнуть от вина?

Своим для равнодушных оказаться?
Их сладкий быт замешан на крови...
От лишних благ не страшно отказаться,
Когда вся жизнь - на алтаре любви.

Иди без страха на любой порог:
Когда любовь в тебе - с тобою рядом Бог.

Любимая, пусть долгими годами
Один Господь ведёт нас за собой!
И не беда, что грешная земля под нами.
Беда, что мы не венчаны с тобой.

15

Беда, что мы не венчаны с тобой
И Бог не слышит наших упований.
И во кресте мы ищем не покой
А страх и смуту предзнаменований.

В приметы верим, верим в дни луны
И под любовь загадываем случай.
И ждём. Мы ждём очередной войны
И голос Бога страшный и могучий.

Как подожгли нас, так мы и горим -
Над бренностью своей не воспарим.

Подняться к небу - труд. О, Боже мой
Пылают свечи, выгорают люди!
И не отдав любовь любви самой
С темнейшей тьмой обручены мы будем.

август 1993 - январь 199412

Желчное перо
(фрагменты цикла эпиграмм с прологом и эпилогом)

     1. Пролог
Невыносимо - знаю точно,
Жить в заключенье одиночном.

Что ж не создать тогда портреты
Лишь для себя, не для газеты?

Я вдохновенья миллиграммы
Слагаю желчно в эпиграммы.

     3. О. Ш.
Мой милый друг Олег - не грек,
Хотя прекрасный человек.
И маленький невинный грех
Ему полезен, как орех.

Еще он выше нас - без спора...
Только бы в старости нескорой
Не уподобиться забору -
Ищи, мой друг, себе опору!

     5. М. Ч.
Он мил и нежен, как цветок,
И расцветёт, лишь дайте срок.
Не гений, но не бестолков.
Он для себя на всё готов.
Он гладок, сыт, обут, одет,
В нём злости не было и нет...
Похож он чем-то на кисель
И на глухую к стуку дверь.

     6. И. К.
Он, говорят - оригинал,
И это трудно не увидеть!
Но говорят 'оригинал',
Быть может, дабы не обидеть?

Одолевая жизни тракт,
Куда спешит - не знает точно.
Оригинал? Да, это - факт
Для тех, кто с ним знаком заочно.

Того, кто в дружбе - практицист,
Оригинальным вы назвали.
Взгляните в корень - эгоист.
Иным же станет он едва ли.

     7. А. К.
Отвергнув и любовь, и красоту,
Ты приобрёл познанья и уменья.
Оставил ты далёкую мечту,
О ней забыв, почти без сожаленья.

Ты отрастил зарплату и живот,
Стал больше спать, забыв друзей, гитару.
Ты свято верил в новый поворот,
А поворот вдруг оказался старый.

Как водится, и мрачен, и румян,
Ты анекдоты новые расскажешь,
На жизнь свою напустишь мрак-туман,
А о друзьях и не расспросишь даже.

Ты для себя стараешься пожить -
Без суеты, со вкусом и по моде,
Но потерял любви живую нить.
А жизнь, меж тем, безрадостно уходит.

     8. М. К.
Как ты ленив, о мой герой,
Пусть суетишься ты порой,
И многословен, как всегда,
Но - то не главная беда.
К другим ты часто слеп и глух,
Хоть их разносишь в прах и пух.
И в самокритике силён,
Но в самого себя влюблён.
В борьбе за счастье ты - герой,
И за любовь стоишь горой,
Но вспоминаю я... Постой...
Любил одну, а спал с другой!
И после долго ты страдал,
И свой характер проклинал...
Но снова пусто жизнь влачишь.
Иль всё не так? Что ты молчишь?

     10. Посвящение коту
Жизнь домашнего кота
Лишь на первый взгляд проста.
Массу всяческих забот
Преодолевает кот.

То хозяйка забывает
В час урочный накормить.
Да все супу наливает...
Вот бы мясо есть и пить!

Надо вволю отоспаться
И устроить кавардак.
Наиграться, приласкаться,
Осмотреть свой дом (чердак).

Как придет весна, опять
Жизнь волнений прибавляет:
Нужно кошку отыскать,
Тут соперники бывают.

Так что когти поточить -
Неотложная задача.
Угол что ли обмочить?
Это, говорят, к удаче.

Заболеешь, если сдуру
Позабудешь физкультуру!
Облизать забудешь хвост -
Раньше срока на погост!

Надо на ночь час гулять,
Аппетит не потерять.
Лучший труд - здоровый сон!
Мягким быть, ведь кот - не слон...

Кое-кто из нас готов
Век ровняться на котов,
И мурлыкать (сон да лень),
И мяукать каждый день.

Между нами есть родство?!
Вот кошачье торжество!
Утешаюсь мыслью я:
'Кошка, всё же, не свинья'.

30.08. 1987
     11. П. А.
Необычаен твой талант:
Весь день прожектов ты гигант,
А ночью - просто гений!
Ты - гений сновидений!

07.04. 1990
     13. С. К.
Принципиальность - мой девиз.
Мужская гордость - мой каприз.
'Мартини' пью я вместо водки...
Я - бриллиант без обработки.

Мне дорога моя машина,
Мне не приятна матерщина.
Ещё я (кстати!) не курю
И очень гладко говорю.

Во многом я специалист.
Я - либерал и пацифист.
Причём, ни капельки не blue -
Себя по-дружески люблю.

08.12. 1998
     14. И. В. Фёдорову
Явно, он мужского рода,
Не походит на урода,
Дышит смесью кислорода...
Почему ж он - враг народа?!

1983
     9. Эпилог
Я приходил к тебе не раз
С кругами синими у глаз,
Со скукой смертной и тоской.
Я был в тот час самим собой.

И на тебе срывал я зло.
Что ж, мне с тобою повезло:
Уже устану я рычать,
А ты не устаёшь молчать;

Как тигр я голоден и зол,
А ты молчишь: 'Не верю', мол.
Я нежен, ласков, как любовь,
Но ты не веришь вновь и вновь.

Не приласкаешь, не прильнёшь,
С любовью руку не сожмёшь...
И лишь бумагу порвало
Безверья желчное перо.

1983 - 1998

Стихи восьмидесятых13

У последней черты

Предо мною вопрос извечный.
Я представил сегодня вечером,
Что стою у черты конечной.
В жизни делать мне больше нечего.

Всё до капли уже прожито,
И в последнее это мгновение
Вдруг привидится мне, может быть,
Как во сне, дней прошедших течение.

Жизнь бессмысленная и печальная,
И совсем никому ненужная.
Жизнь бесцельная до отчаянья,
Да и просто ужасно скучная.

Видно в том пути, что выбрал я
Есть ошибка незамеченная:
Не нужна никому любовь моя,
Моя верность другу вечная.

Звёздный час не посетил меня,
Счастье тоже куда-то сгинуло...
Но постойте же! Тут очнулся я.
Двадцать лет ведь мне только минуло!

Все дороги открыты передо мной.
Где же та, что ведёт к истине?
Как узнать, где услышу я голос твой?
Как пойму, что отныне вместе мы?

Метаньями годы мои отмечены,
Только жизнь совсем не вечна.
Снова темень и муть,
И неясен мой путь...

Я стою у черты конечной?

сентябрь 198214

Дом

Мы строим дом.
Холодными ночами
Тепло нам будут в нём.
Мы стены кирпичами
Выложим. Пусть долго
Стоит наш дом.
В нём мягкая постель под пологом.
Кусты сирени под окном.

Пусть нашу жизнь недолговечную
Надёжно сохранит наш дом.
Мы в нём нейдём усладу вечную
И не замёрзнем нипочём.

А в лето знойное и жаркое
Дом нас от солнца защитит.
И здесь нам впасть в безделье жалкое
Уже никто не запретит.

Устали мы! Из сил мы выбились
И надоело нам терпеть.
Бойцы в борьбе никчемной вывелись
И некому в огне гореть.

Мы жизнь такую безысходную,
Увы, не в силах изменить.
Нам - работёнку бы доходную
И дом, готовый защитить.

Мы строим дом.
Холодными ночами
Тепло нам будет в нём.
Себя обложим кирпичами,
А в души мы бетон зальём.
Закрасим окна яркими цветами,
Чтоб лица серые, унылые
Не мельтешили пред глазами...
Тогда спокойно мы уснём.

31.03. 1983

'Я тяжко болен. Мне б напиться...'

Я тяжко болен. Мне б напиться
Воды холодной из ручья.
Но только сей мечте не сбыться -
Ручей течёт не для меня.

08.07.1983

Дети плачут от обиды

Дети плачут от обиды,
Не от боли, нет.
И мечтанья не разбиты
Непрожитых лет.

От обид ребёнок плачет:
Шёл, да вдруг упал,
А красивый звонкий мячик
В траву ускакал.

Взрослый плачет не от боли,
Терпит он её.
Тут и гордость, тут и воля -
Каждому своё.

Но обида так терзает...
И не мил весь свет
От обиды, я-то знаю,
Не от боли, нет.

05.04.1985

Стены

Стены, стены, стены, стены...
Не могу!
Я из каменного плена
Убегу.
Пусть останутся застенки
Далеко.
Стены, стенки не согреют
Никого.

В четырёх стенах скитаюсь
Я с утра.
И сегодня снова маюсь,
Как вчера.
Сколько, сколько могут стоить
Эти дни?
Кто придумал стены строить
Меж людьми?

Не могу дышать от пыли
Мелочей.
Не могу молчать от гнили
Трепачей.
Не могу смотреть на море
Суеты.
Не закрыть глаза от боли
Слепоты.

Проглядеть боюсь во встречном
Красоту,
Пропустить в речах беспечных
Немоту.
Сколько музыки прекрасной
В пенье птиц!
Сколько горечи безгласной
Русских лиц!

Холод, холод, адский холод
И метель...
Но я жив ещё и молод -
Пой свирель!
Ледяную душу словом
Подберу.
И стихом огонь раздую
На ветру.

ноябрь 1985

Никакая

Дни наших долгих встреч я вспоминаю,
Но вот какая ты, увы - не знаю.
Ты не хорошая и не плохая -
И не такая, и не такая.
Ты не любимая и не чужая.
Ты - никакая, ты - никакая.

Но что же делать мне? Не понимаю.
Свои сомнения превозмогаю...
А ты не зрячая и не слепая.
И ведь не добрая, но и не злая.
А, может, умная... или тупая?
Нет, ты - не сложная, да не простая.
Ты - никакая, ты - никакая.

Кем мне считать тебя? Опять решаю
И снова битый час себя терзаю.
Что ты опять молчишь, ты ж ни немая?!
Что ты опять глядишь, не понимая?..
И вновь в неведенье я засыпаю
(Судьба сама решит, так полагаю)...
В окно луна глядит, не согревая.
Скажи, какая ты? Скажи, какая?

1986

Зима в середине апреля

Зима в середине апреля:
По улицам ветер шуршит,
За окнами ходят метели,
И снег на газонах лежит.

Быть может, зима изначальна?
С неё начинается год.
И жизнь человечья, случайно,
Не с зим ли начало берёт?

Чтоб краше весна расцветала,
Таинственных красок полна,
Чтоб слов для любви не хватало,
Чтоб пела надежды струна...

А позже случается лето -
Сухие и жаркие дни.
И люди теплом разогреты,
И голые ходят они.

А к морю летят самолёты,
И поезд стучит меж берёз...
Как в детстве, волнуют полёты
В ночное безмолвие звёзд.

Но в осень билеты добыты,
И каждый собрал урожай...
Коль тучами звёзды закрыты,
С седьмого лететь этажа?..

Уже недалёко метели,
Всё в белой лежит пелене...
Зима в середине апреля
Случайно явилась ко мне.

13.04. 1986

'Угрюмое небо промокло...'

     V
Угрюмое небо промокло,
С деревьев листы облетели.
Всё сыро, уныло и блёкло.
Скрипят одиноко качели.

Не слышно ни смеха, ни песен,
Ни птичьих изысканных трелей...
Октябрь, ты был бы прелестен,
Когда бы ни знал я апреля!

И всё же уныние сбросим.
Надежду улыбкой латая,
Я тихо приветствую осень
И день этот, твой день, родная.

03.10.1986

Шаг навстречу

В твоих глазах и вьюга, и метель.
А мне нужна весенняя капель,
Немного солнца, малость чертовщинки...
Меня не греет тусклый свет лучинки,

Что излучает столько дней душа.
Как жизнь была в июле хороша...
Теперь же снова плюшевые речи,
Где нужен взгляд, рука и шаг навстречу.

Упрямым быть велит мне встречный ветер,
Терпенью учит длинный зимний вечер,
Но нестерпимо, всё же, бесконечен
Который день без долгожданной встречи.

И в стихотворстве жалкие потуги
Нужны затем, чтоб вздрогнуть, как в испуге,
Когда любовь придёт в обличье странном,
Чтоб разглядеть желанное в нежданном.

Но я спешу, ведь время ускоряется,
А день минувший вновь не повторяется.
И нет нигде зарубок и отметин
В моём пути к единственной на свете.

22.12. 1986

'И снова ощущаю, что я ещё живой...'

И снова ощущаю, что я ещё живой,
Когда тебя я вижу пред собой...
Возможно, это счастье - я не знаю:
В часы законные с тобой в любовь играю
И снова наслаждаюсь той игрой.

Игра? Любовь? Цинизм или искусство?
Но коль в игре - лишь подлинные чувства,
То чем она плоха, ты объясни?
А лучше снова на меня взгляни
С надеждой, с верой - просто, безыскусно.

Игра - не жизнь, а жизнь ни есть игра.
К нам подошла решения пора,
И я прошу: повременим с игрою.
Мне улыбнись и стань самой собою,
А я сильнее стану, чем вчера.

Душой пойму, что жизнь мне - лишь с тобой,
Свою любовь не подменю игрой...
Твой голос, как руки прикосновенье,
И взгляда бесконечное мгновенье...
И снова ощущаю: я - живой!

28.01.1987

42 часа

Как без тебя мне пусто и тоскливо,
Как тянутся минуты без тебя,
Как небо неуютно и слезливо,
Как холодна и горестна земля.

Как одиноко, мрачно, беспросветно...
И, как в тюрьме, я маюсь, лаюсь, злюсь.
А как с тобой светло мне было, Света...
Как потерять я этот свет боюсь!

Расстроить мне нельзя струну живую,
Нескладно тронуть, дёрнуть, оборвать.
Не время и молчать, и петь вслепую,
И в слове, даже в мысли вдруг соврать.

Хочу я думать, что пред нами вечность,
И далека бесчувствия коса...
Но для меня сегодня - бесконечность:
Тебя не видеть 42 часа.

03.02.1987

Ты - целый мир

     Гимн
Пусть солнца луч сорвётся вмиг с небес,
Пусть небеса оденут голубое.
Сегодня я проснулся, как воскрес,
И потому, что буду вновь с тобою.
Ты - целый мир тепла и доброты,
Ты - целый мир цветения и песен.
Моя судьба и счастье - это ты.
Ты - целый мир! И этот мир чудесен.

Пусть говорят - не вечна, мол, весна.
Пусть говорят: опять задует вьюга.
Но для того ли ты пришла из сна,
Чтоб потеряли снова мы друг друга?
Ты - целый мир тепла и доброты,
Ты - целый мир цветения и песен.
Моя судьба и счастье - это ты.
Ты - целый мир! И этот мир чудесен.

Сегодня нам неведома печаль,
Сегодня будем жизни улыбаться...
Нас завтра ждёт негаданная даль,
Но никогда теперь нам не расстаться.
Так здравствуй, мир тепла и доброты,
Прекрасный мир цветения и песен!
Моя судьба и счастье - это ты.
Ты - целый мир! И этот мир чудесен.

26.04.1987

Элегия для жены

Бывают дни,
                    когда не твой черёд.
Когда с утра,
                    перевернув тормашки,
Тебя куда-то
                    ветрами несёт,
Как будто ты -
                    обрывок промокашки.

Весь в дребезгах
                    сорвавшейся звезды,
Ты видишь дрызг
                    разбившейся надежды,
И в небе прочертив
                    две борозды,
В предсмертной муке
                    закрываешь вежды.

Но в явь вдруг кто-то
                    превращает сны:
Приходит счастье
                    в несколько мгновений...
И слышишь голос
                    ласковый жены:
'Ну вот, опять набрался...
                    впечатлений'.

25.08 - 06.09.1987

Ты улыбаешься

Ты улыбаешься -
Звёздочки в небе зажглись.
Ты улыбаешься,
И продолжается жизнь.
Где одиночество?
Скрылось в далеком краю.
Счастья пророчество
Дарит улыбку твою.
Штука бесславная -
День суетливо прожить.
Самое главное -
Эту улыбку хранить.
Неугасимая,
Пусть она будет жива.
Неповторимая,
Как объясненья слова.
Ты не прощаешься,
Ты остаешься во мне:
Ты улыбаешься,
Я улыбаюсь тебе.
Ты улыбаешься...
Дали рассветом зажглись,
Ты просыпаешься,
И продолжается жизнь.

21.11. 1987

Когда ты придёшь

Когда ты придёшь - будешь в белом,
Как солнцем нетронутый снег.
И вздохом забелишь, как мелом,
Мой Богом забытый ковчег.

Когда ты придёшь - будет утро,
А может быть - темная ночь.
И я буду спящим как будто,
И буду проснуться не прочь.

На ветках распустятся почки,
Восход заиграет огнём.
Я чёрные брошу листочки,
Ведь мы снова будем вдвоём.

В плену у неведаной ласки,
Душой ощущая тепло,
Я буду слагать тебе сказки
О мире, где правит добро.

Ты мне улыбнешься, не веря,
Но взгляду поверишь опять.
И наша дорога на север
Тотчас поворотится вспять.

Растают замерзшие чувства,
В душе пробудится весна...
Высокое это искусство -
Сердца раскалять докрасна!

Когда ты придёшь, не поверю,
Но буду надеяться вновь:
Лишь только откроются двери -
С тобою вернётся любовь.

Пусть даже всего на мгновенье,
Пусть вслед - неизбежный конец,
Я буду внимать в восхищенье
Созвучию душ и сердец.

Когда ты придёшь, отгадаю
Загадку времён и путин.
Когда ты придёшь? Я не знаю.
Я снова, как прежде, один.

24.01.1989

Часы

Часы идут неумолимо.
Куда идут, стучат о чём?
Они сквозь нас проходят мимо,
Им боль и радость нипочём.

Часы усталости не знают,
Для них невзгоды наши - смех.
Хоть времена не выбирают,
Но хватит времени на всех...

Я солнце жду, я дни считаю,
А время замедляет ход.
И словно вовсе замирает,
В заветный мир скрывая вход.

А как летят минуты счастья -
Мелькают сказочные дни.
Остановись!.. Не в нашей власти,
И только память их хранит.

И в будни тягостные снова
Часы размеренно ведут:
'Ну как дела? Ну, будь здорова!'
Прощай, тебя уже не ждут.

Не трепещи, не удивляйся -
Для удивленья нет причин.
Взгляни вокруг: не потеряйся
В потоке женщин и мужчин.

Остановиться невозможно -
Толпа затопчет на ходу...
Жизнь так пуста и так безбожна,
Что лучше, видимо, в аду...

Остановлюсь! Хотя б мгновенье!
Узнаю лес и тишину,
Твои глаза и упоенье,
И нашу нищую страну.

И если жив ещё, то что же,
Пора и дальше двигать в путь.
И снова мраморные рожи,
И снова ночью не уснуть.

И так всю жизнь... Надежды тают...
То чуть дыша, то во всю прыть...
И сил не каждому хватает
Свои часы остановить.

26.01. 1989

Мадонны

     'Это только наши танцы
     на грани весны'
     Б. Б. Гребенщиков
- 1 -

Ночные бабочки,
          ночные странницы -
                    такие нежные,
                              порой, созданьица.
Расправив крылышки,
          по небу сонному
                    летите к свету вы
                              внутриоконному.
Свет человеческий,
          свет электрический
                    рождает в памяти
                              обман оптический:
Забыто гадкое,
          забыто скверное...
                    Да что вы помните?
                              Ничто, наверное.
Свет электрический,
          но обжигающий?
                   Мрак обнажающий
                              и унижающий?
Вы однодневные,
          вы вседоступные,
                    так редко гневные
                              и неприступные.
Вы все оглохшие,
          вы все ослепшие,
                    в ночи умершие,
                              к утру отцветшие.
Помяты крылышки,
          пыльца осыпалась,
                    и вера в лучшее,
                              как соль рассыпалась.

Ночные бабочки,
          ночные странницы...
                    Вот солнце глянуло,
                              и... до свиданьица.

09.08. 1989
- 2 -

И глупо, и странно
В чужой стороне
Спасенья искать беспрестанно.
          Но верится мне...

И в розе колючей
Фиалку искать,
Опять себя сказками мучить
          И снова терять...

Под камень лежачий
Вода не течёт:
Как прежде, надеждой незрячей
          Начат отсчёт.

Немыслимо верить
В весну в сентябре.
Свою безрассудность проверить
          Так хочется мне.

Но власти кармана
Я выступил вспять,
И хоть не боялся обмана -
          Обманут опять.

И горечь привычна,
И, словно во сне:
Мадонна всегда безразлична...
          Но верится мне...

12.08. 1989
- 3 -

Что романтические сказки,
Метафизические сны?
В листве зелёной шелест ласки,
И тайны в отблеске луны.

Есть в штиле музыка покоя,
В порыве ветра сила есть.
Есть в жизни место для изгоя,
Вчера утратившего спесь.

В неуловимое мгновенье,
Дождя черпая чистоту,
Он обретает вдохновенье -
Живого мира красоту...

Но возвращаясь в плен бетонный,
Он натыкается на плеть
И тщетно ждёт свою мадонну,
Чтобы взглянуть и умереть.

Эх, романтические сказки,
Метафизические сны...
Мадонны все не знают ласки,
И оттого они грустны.

12.08. 1989

'И снится мне...'

И снится мне:
          ты плачешь по ночам,
Когда тоска подступит
          к горлу комом.
И рук своих
          мучительным изломом
Ты молишься невидимым очам.

И жизнь твоя
          пройдёт по мелочам,
Опять готовым
          разразиться громом.
И взглядом,
          до безумия знакомым,
Ты молишься неведанным очам.

Но будет жить надежда,
          как свеча...
По телу
          ожидания истома...
И снова вечность...
          Снова слёзы дома.
И вновь мольба невиданным очам.

октябрь - декабрь 1989

Опять плыву

Опять плыву...
          Куда плыву, куда?
Несет меня
          усталая вода.
И надо мной -
          голубизны мазок,
А подо мной -
          то камни, то песок.

На землю встал.
          Куда идти, куда?
В душе всё тоже -
          мутная вода.
Неведом Бог,
          не найден адресат.
В какой толпе
          твой затерялся взгляд?

Лететь, лететь!
          (И важно ли куда?)
Да, я ещё
          летаю иногда.
Мне вольный ветер
          до восторга мил...
А вот огонь
          в душе моей остыл.

Опять плыву...

05.12. 1989

Мотив

Мотив забытый вспомнил я случайно.
Ко мне вернулась давняя печаль,
И как-то неотчётливо и тайно
Во мгле возникла голубая даль...

Не верю я! Забыл, забыл навеки.
Молитвы старой мне мотив постыл.
Да было: я молил о человеке,
Но человека след давно простыл.

И я не тот, я не такой, как прежде.
Во мне уж нет огня и доброты.
Зачем же мне, упрямому невежде,
Живительные звуки красоты?

Хотите, чтоб чесоточные длани
Проверили на ощупь красоту?
Я видел в жизни много всякой дряни.
Я продал всё: надежду и мечту.

Что ж это? Новое наступит потрясенье,
Чтобы вконец свести меня с ума?
А может, совести случится угрызенье
За дивный мир уродства и дерьма?

Ну что с того, что пью я и пьянею.
Ну что за дело: смерти не боюсь.
Живу пока, как есть и как умею...
А вот о чуде больше не молюсь.

Нет! Я не верю! Жизнь переменилась.
Восторги я на рынке покупал...
...Внезапно тьма на горизонт спустилась.
Мотив затих, сорвался и пропал.

05.12. 1989

Молчание

Ко мне приходит дьявол день и ночь.
'Я, - говорит, - хочу тебе помочь.
Будь проще. Если тошно, то кричи,
Ругайся, только не молчи.

Ты всё забудь и пир себе устрой...'
В ответ я лишь мотаю головой:
Всё забывать, увы, я не хочу.
И, закурив, по-прежнему молчу.

Ко мне приходят ангелы в ночи
И стройным хором просят: 'Не молчи!
Взывай, молись! Всевышний наш велик
И на тебя поднимет светлый лик.

Тогда наступит Божья благодать!'
За это стоит жизнь свою отдать?
Взывать? Молиться? Тоже мне - совет.
И я молчу, опять молчу в ответ.

И снова жду... Ко мне приходишь ты.
Твои слова до трепета просты,
Светлы глаза и в них сквозит укор:
'Ну почему молчишь ты до сих пор?'

А я, немой, спешу тебя обнять,
И сердца стук никак мне не унять.
Да, я молчал, судьбу не торопя,
Чтоб тихо так сказать:
                              'Люблю тебя'.

16.12. 1989

Стихи девяностых

Рисунок

Розовые ленты,
Скругленный овал
На бумаге в клетку
Я нарисовал.
...Русское раздолье -
Реки да холмы;
Жаркое приволье
В прелестях зимы;
Свежесть поцелуя
И вина бокал -
Всё, что так люблю я,
Я нарисовал.
...Бирюзой объята
Тайная стезя...
И в конце расплата,
Без неё нельзя.

06.03.1991

Мне скучно, бес!

Дни красно - чёрно - сероваты.
Дотла сгорел огонь небес.
Мадмуазели чешут матом...
Мне скучно, бес.
Мне скучно, бес!

Мой брат родной забрит
                                      в солдаты.
Друг в бизнес по уши залез.
Взять власть не могут
                                      демократы...
Мне скучно, бес.
Мне скучно, бес!

Мы так бедны,
                         мы так горбаты,
И всё скрипит души протез...
Не понимаешь ни черта ты,
Мне тошно, бес!
Мне тошно, бес.

И без страстей,
И без желаний,
И без чудес.
И без страданий...
Как пусто в этом мире без...
Хоть что-нибудь
                         придумай, бес!

25.03. 1991

'Что ты делаешь дома...'

Что ты делаешь дома
                              в такую погоду?
Нынче нужно валяться
                              на мокром песке,
И ещё не обсохнув,
                              в безмерной тоске
С вожделеньем смотреть
                              на прохладную воду.

Или в старом саду,
                              в безупречной тени,
Долг и грех позабыв,
                              предаваться раздумьям.
И в раздумьях этих
                              достигнуть безумья,
Наплевав на тягучие,
                              тошные дни.

Ах, дождаться грозы!
                             Пить небесную воду,
Животворно летящую
                              с буйных дерев.
Красотой упиваться,
                              сполна одурев...
Что ты делаешь дома
                              в такую погоду?!

Дома глупая, грустная
                              русская быль:
Словоблудье, мычанье,
                              икота, зевота...
Лишь надежда твоя
                              ожидает кого-то,
От жары завернувшись
                              в сквознячную пыль.

27.05. 1991

Туфелька Золушки

Золушка однажды потеряла
Туфельку у принца на балу.
Горькое похмелье карнавала?
Слёзы тихо капали в золу.

Тусклый свет хозяйского камина,
На часах уж за полночь давно.
Снова счастье пролетело мимо.
Вот такое старое кино.

За окном, наверное, светает -
Взгляд от тлеющих углей не оторвать.
Тяжело, но в жизни так бывает.
Всё понятно, только как понять?!

Как понять, что сон, увы, не сбылся,
Что в душе порою пустота?
Как понять, что мир не изменился,
Коль его спасает красота?

Как понять, что розы отцветают,
Замерзает в лужицах вода?
Как понять, что люди умирают
И от нас уходят навсегда?

Только жизнь не так уж и уныла.
Не на век земля уходит в тень.
Только утро всё вокруг умыло,
Озаряя солнцем новый день.

И окно, быть может, распахнётся.
Заблестит слезинка, как алмаз.
Золушкина туфелька найдётся.
Я же знаю,
              что она у вас.

18.01. 1992

Ожидание

Солнце неспешно к закату клонится.
К югу лениво плывут облака.
Время замедлилось. Слиплись страницы
Книги, что держит зачем-то рука.

Строки, сливаясь, плывут пред глазами.
Мысль далека от печатной строки.
Время, зачем ты скрипишь тормозами,
Вновь заставляя играть желваки?

Влажным становится ворот рубашки.
Пальцы себе обрывает рука,
Будто они лепестки у ромашки.
Пальцы, терпите! Терпите пока...

Это 'пока' - без конца и начала,
Бьётся в сомненье от смеха до слёз...
Время задергалось и застучало
Где-то на стыках отчаянных грёз...

Мысли язвительно водят усами,
Неутешительный пробуя счёт,
И... рассыпаются под волосами,
шеей, губами, руками, глазами...
Время быстриной хрустальной течёт.

Ночь наступила. Нелепо и пусто.
Волком завыть на луну из окна?
Выплюнуть боли накопленный сгусток?..
Воет басовой струной тишина.

Нет в ней сонаты шагов по ступеням,
Нет серенады ночного такси.
Шорохи, ветер за пьяное пенье,
Плач... или дождик слегка моросит?

Тихо. Надежда лепечет последний
И романтичный, как водится, сказ:
'Чудятся-чудятся звуки в передней.
Сбудется-сбудется в следующий раз'.

07.05. 1993

'Она совсем не знает бессониц...'

     Д.М.К. (младшей)
Она совсем не знает бессониц,
Она не продает чертям душу.
Поёт она, забыв включить 'Sony',
Но знаешь, ведь её надо слушать!

Не чтит она границ и размеров,
А видит всё не то, что ты видишь.
Полифонична в области веры,
Ещё не зная инглиш и идиш.

Она смеётся, если захочет -
Не потому, что это так надо.
Забавно так, ворчливо бормочет,
Когда ей не дают шоколада.

Вот спит она поверх одеяла,
И может, в то же время летает.
Летит, не напрягаясь нимало,
И до утра чуть-чуть вырастает...

Какими мне словами признаться?
Родные мы и плотью, и кровью.
Тебе совсем не надо бояться
Быть в жизни обделённой любовью.

17.05 - 24.12.1993

Суицид

Ночь протянула лиловые тени.
Комом стоит за окном тишина.
Люди бредут на диванов ступени
И погибают в объятиях сна.

Сон поглотит их пустые сомненья
И череду смехотворных невзгод,
Страха чуму и утраты мученье...
Но лишь пока не наступит восход.

Тяжко творенья венцом рисоваться
В смрадном болоте людской маяты.
Глупо от грязи людской отмываться,
Коли источник зловонья и ты.

Люди уснут истерически чутко,
Спрятав в подушки останки лица.
Ночь остановит их жизнь на минутку,
Став репетицией сцены конца.

Люди мертвы, только есть и другие -
Эти живут, умирают всерьёз:
Души изранены, нервы нагие,
Вечная боль за дневное враньё.

Жизнь - это боль, вот они и живые.
Путь им - наверх, хоть толкают их вниз.
Души их зрячи, сердца их - слепые,
Доля - предательски скользкий карниз.

Ночью не спят они. Ночь - их дорога
Внутрь себя и до самых небес.
Пусть - не прямая, но с Верою в Бога.
Пусть тяжело, но огонь не исчез...

Утро. И люди опять розовеют.
Как убивать жизнь свою в этот раз?..
Кто-то живой улыбнуться успеет
Лёгким прищуром невидящих глаз.

16-21.05.1994

Бессонница

Бессонница -
               это когда
                          не приходит вовремя сон;
Это когда
              в голове вода,
                           а сердце просится вон;
Это когда
              сотней трепетных птиц
                           комок нерастраченных сил;
Это когда
              на дворе беда,
                           а не то, о чём Бога просил.

Бессонница -
              это когда
                          не приходит
                                               вовремя
                                                             сон;
Это когда
               в любимой нужда,
                           а в ушах поминальный звон.
И кажется...
               еще чуть-чуть
                           и взорвётся земная твердь...

Бессмертие...
              Это когда
                           не приходит вовремя
                                                              смерть.

23.05. 1994

Нулевой вариант

Всё сходится! И так удобней всем:
Одни нули по всем статьям баланса.
Мы расстаёмся насовсем! -
Удачные слова для реверанса.

Напишем - эго, зачеркнём себя,
И косточки друг другу обглодаем.
И будем жить, лишь идолов любя,
Ведь нас же идеалы не предали!

Безумен мир, где каждый не поёт,
А только пляшет под чужую дудку,
И равнодушно водит хоровод,
И громко плачет на смешную шутку.

Нам кто-то дал, а кто-то заберёт.
И полный ноль останется для Бога.
С бананами в ушах обида всё орёт
Про хлопоты и дальнюю дорогу.

Всё по нулям! Никто не виноват.
Судьба опять красиво блефовала.
И пусть, и пусть... Спокойствию, виват!
И шкура в палец, словно у нарвала.

Мне жаль, что не известно всем -
Себя не убивают насовсем.

08.08.1994

Полёты и паденья

     '...О ты, земля моя родная
     Меня здесь держишь ты певцом
     Меж вороном и мертвецом'
     Д. А. Пригов
Неведомая птица
Кружит над головой.
То ангел светлолицый
Иль ворон чумовой?

Стекают слёзы в землю,
Золою стынет ложь.
Речам я тихим внемлю,
Уняв хмельную дрожь.

На солнце полагаюсь,
И сердцу горячо.
Смотрю, не содрогаясь
За левое плечо.

Но давит односложность.
Так может быть не быть?
Но давит невозможность
Всех разом возлюбить...

Ведёт меня к развязке
Чудесная рука.
Я снова верю в сказки,
Хоть глуповат пока.

Следят за мною строго
Прекрасные глаза.
И в них по воле Бога
Скрывается гроза,

И ливень, что очистит,
А после солнца луч...
К высотам светлых истин
Во мрачной бездне ключ.

И все мои сомненья,
И всё, чем я живу -
Полёты и паденья
Во сне и наяву.

08.08. 1994 г.

Согрею

Тепло дарить,
Не требуя возврата,
Ни награды не ожидая...
Как это трудно.

Не слепит меня солнышко моё,
А я надеюсь на восход грядущий.
И нет покоя.

Но разве жалко радость отдавать
Звезде не яркой, но ласковой,
Чтобы согреть теплом идущего,
Нет, не навстречу,
А рядом?

Вбери в себя мою любовь.
Она пульсирует в биенье сердца.
Покуда бьётся сердце, будет и она.
И всё?!
Да нет же!..

Любовь в душе моей жива.
Так значит,
значит лишь с душою
Я потерять тебя могу.
Я верую,
а значит существую.
Да что там 'существую' -
Я живу!

Не гасни, моё солнышко,
Не исчезай.
Тебя согрею...

11.07. 1995

'Как песню жизнь сложить...'

Как песню жизнь сложить.
Гармонию извлечь из бездны звука.
Над словом снова ворожить,
Чтоб эта удивительная мука

Надеждою наполнила уста,
Глаза - любовью, руки - состраданьем.
И знать, что эта мука неспроста,
И к небу обратиться с покаяньем.

Уныние любовью искупить,
И верою наполнить суть земную.
И вновь страдать, и мучиться, и жить...
О даре неизведанном тоскую:

Сплести хочу в хаосе слов и нот
Из желтых одуванчиков венок.

11.07.1995

Жёлтая роза

     Надюшке
Полжизни бредить жёлтой розой,
Раз в год гвоздики получать.
Терпеть июльские морозы
И, обжигаясь, не кричать.

Уверовать в судьбы бесспорность,
Не требовать, не рассуждать.
Всем существом своим покорность
Являть. Но всё же, всё же ждать...

Дождаться! Светопреставленья,
Крушенья, краха всех надежд.
Не знать, что это избавленье
От ветхих, выцветших одежд...

Ты шаг за шагом разогнёшься,
И сбросишь тяжесть горьких слёз.
Ты к светлым солнцам прикоснёшься
Своих любимых желтых роз.

Ты одинокими ночами
Судьбу лихую не кляни.
Любовь и вера за плечами?..
В рассветный час взойдут они.

ноябрь 1996

'Мела метель...'

Мела метель
уныло. Скучно.
Нелепый, глупый кавардак
Был на душе.
Пестро и душно.
И друг не вдруг,
и враг не так.

Во сне всё те же
и всё то же:
Бездарных мелочей черед,
Где все хотят,
никто не может...
А может быть, наоборот.

И вдруг рассвет.
Без объяснений.
Хрустальной спицей
через грудь.
Вселенья
несколько мгновений
(Сон не спугните кто-нибудь)!

Иль это явь?
Иль ЭТО счастье?
Судьба, стучащая в крови...
Увы, лишь сон...
А я во власти
Душедробительной любви.

06.03.1997

'Не в земле холодной...'

     Памяти Александра Антоновича Оленченко
Не в земле холодной,
Не во тьме сырой.
Не в тюрьме бесплодной,
Что дыра дырой.

Где-то недалёко
В хороводе вьюг,
Будто мотылёк он,
Кружится мой друг.

Без привычной боли
Грудь разорвало.
Всюду лес и поле,
Горько и тепло.

Солнышком румяным
Горечь мне не лей.
Не хочу быть пьяным,
Стать хочу добрей.

Пусть невзгоды - годы,
Друга есть рука.
Не теряет воды
Белая река.

И любовь всё светит,
Там ты или тут.
И Седые дети
На земле живут.

03-16.04. 1997
Санкт-Петербург - Москва

'Я растерян, я потерян...'

Я растерян, я потерян,
Не уверен, что живой.
Где-то сам в себе затерян...
Что мне делать, Боже мой?

Дни, как скользкие лягушки -
Хлоп кирпичик к кирпичу -
И складушки нескладушки:
Что могу, то не хочу.

Эта песня без названья,
Строфы - смертная тоска.
Разум мой без пониманья,
А душа - с гвоздём доска.

Я не верю в благодарность
И пилю, на чём сижу.
Я в любви своей - бездарность.
Только зла я не держу.

И не надо мне прощенья,
Дай мне, Господи, понять,
В чём причина разобщенья
Душ, что другу могут внять?

И спроста ль ночами вою,
Может здесь - моя вина?
Я не ведаю покоя
Ни с вином, ни без вина.

Мне ночами рай не снится.
Мысли - бред и дребедень.
О, мой Боже, даже спиться
Мне мешают ложь и лень...

Только-только гложет-гложет
Что-то больно изнутри.
Может мне любовь поможет,
Боже? Чёрт меня дери!

Что впустую время мерить?
Что понять? Понять кого?
Боже мой! Хочу я верить!
Верить, больше ничего.

31.10. 1998

'Свину'

     Светлой памяти Андрея Панова
Давно забыт портвейн на вкус.
Мы глушим водку под икру.
И вроде ближе Иисус,
Но мы ведём свою игру.

Ах, нет, не мы, ведь мы - немы!
Здесь просто каждый в свой черёд
Несёт свой свет в чужие тьмы,
О дружбе матерно ревёт,

Не слёзы, водку мимо льёт,
И снова пьёт,
И снова жрёт,
И врёт, и врёт... Ну, в общем, классно!

А ты, друг, слушай и молчи.
Не хочешь? - Головой кивай.
Налил? За дружбу! Не ворчи,
А лучше снова наливай,

Чтоб выпить стоя за любовь
(А кто не пьёт - тому в табло),
За быть - не быть, за кровь за кровь,
За то, чтоб пахло и цвело...

Ну что, брат, клёвая игра?!
И есть, что детям рассказать...
И доживут все до утра.
Жаль, разучился я блевать...

За всё ответите, менты!
Плюс каждый, точно, за козла...
...Свин, как же так?
Свин, как же ты?
Ведь здесь же так безмерно зла.

И все мы от бессилья злы,
И от безверия - пусты.
И рубим - вяжем мы узлы...
Зачем же ты? Куда же ты?

Прости, я, верно, не о том...
Так, просто спьяну начудил...
Нам доброты б немного в дом,
Как будешь рядом - заходи.

01.11. 1998

Лежать на плече

Лежать на плече -
Ведь это так много!
Плыть в лунном луче...
Однозначна дорога:

Цепочка наитий,
Как замкнутый круг,
И серость событий,
И мудрость подруг.

Но мелочь желаний
Ведёт к нищете.
Тщета наказаний -
Награды не те.

Грехи невозможны,
Ведь вера не в масть.
Взлететь очень сложно,
Когда не упасть.

И ревность без мыла,
Удавкой скользя...
И даже в могилу
Зарыться нельзя.

Тупая усталость,
И сны всё без снов.
Так, что же осталось?
Поэмы без слов?

Работа без цели
(Монеты не в счет),
Она панацея?..
Ах, где же полёт

Безудержной мысли,
Несчитанных чувств?
На гордость повисли
Цветы безрассудств.

А в лунном луче
Поверх одеяла,
Лежать на плече -
Как этого мало!

05.12. 1998

Усталость

     Павлу Андрееву
Какая странная усталость -
Не боль, не страх и не печаль.
Как будто на глазах вуаль,
И лишь тоска внутри осталась.

И даже ненависти нет.
Ну что за притча, право слово?!
Ведь всё в душе моей готово
К параду этому планет.

Сам виноват? Что ж, это верно!
А кто сказал, что я не рад?..
Но сердце бьётся наугад,
И я живой. И это скверно.

По сторонам текут событья
В какой-то серой пелене,
Всё это надоело мне.
Устал! Ах, как устал уж быть я.

Усталость - этой жизни цель.
Но, видно, замысел творца,
Чтоб боль терпел я до конца -
Любовь сидит занозой в сердце.

Оно болит. Я пью вино.
Не выход это - понимаю.
Зато у жизни отнимаю
Я роль свою, своё кино.

И день ушёл, а ночью - сны.
Я - в их клубке чудесных нитей,
И откровений, и наитий...
И похорон моей весны.

ноябрь 1998 - май 1999

Правда

     Сергею Коноплёву
Хлеб и бутыль вина,
День за окном утих.
Правда была одна,
Светел армейский стих.

Музыка, как алтарь,
И разговоры ввысь...
Громом меня ударь!
Это ль была не жизнь?!

...И закрутила смуть,
Да напоила мгла.
Нас развела чуть-чуть...
В разные два угла.

В каждом углу - весна,
Путы, любовь, долги...
И не достигнешь дна,
Не замочив ноги.

Здравствуй! Не то вино?
Хлеб пополам негож?..
Нынче ты ищешь дно?
Я вижу в этом ложь.

Правда - всегда одна,
Но у тебя - своя...
Чтобы дойти до дна,
Прежде найди края.

В скопище чёрных дыр
Пусто душе одной.
Наш перевёрнут мир!
Там ли ты ищешь дно?

Но подними глаза -
Может быть там ответ...
Может быть нам назад?
Может быть нам на свет?

04.10. 200015

Стихи нового века

Что будет дальше?

Что будет дальше?.. Знать не знаю!
Я не мудрец и не пророк.
Пишу, грешу, стихи читаю
И напиваюсь между строк.

С похмелья тяжко, как учили,
Грехи свои осознавать...
Мечты, которые почили
В движенье с кресла на кровать,

Приносят странные виденья...
Мир, где спасает красота!
Как я забрёл в её владенья?
Что дальше? Дальше - суета...

И суету кляня без меры,
Жизнь превращаю в маяту...
Дай Бог глоток любви и веры
Без лжи, упёртой в правоту.

Что будет завтра - непонятно...
Но станет день, я крикну: 'Да!'
А в небе так невероятно
Ещё горит моя звезда...

11.04.200216

Не стреляйте мне в спину!

Про судьбу бормоча
День отправился к ночи.
То ли хмель, то ли страх,
Что-то холодно очень.
Эта мелкая дрожь
От тепла, что покинул.
Мне дорога - под дождь,
Не стреляйте мне в спину.

Пусть - порыв, но не блажь.
Просто нынче ТАК надо.
Что мне ваш арбитраж
Между раем и адом?
Не хочу сеять ложь
Я в родную трясину.
Пусть бы грудью на нож -
Не стреляйте мне в спину!

До тебя, без тебя -
Разве это так важно?
Лучше дохнуть, любя,
иль упиться от жажды.
Не возьму ни за грош
Я успешности мину.
Ты меня ещё ждёшь?
Не стреляй же мне в спину.

Скоро солнце взойдёт,
Пусть и длинные ночи.
Я уже у ворот,
Только холодно очень...
Вкус любви на губе...
Где я был? Что покинул?..
Я в дороге к себе.
Не стреляйте мне в спину!

13-14.01. 2005

Напролом

Шёл напролом
Сквозь бурелом.
И ветви били по лицу.
И ближний круг взывал к Отцу.
А где-то рядом лай собак,
И ветер лютый, будто враг.

Жёг спину прошлого прицел...
Я вырвался, я уцелел.
Мои тяжёлые шаги -
Тире и точки: 'По-мо-ги!'
Но рвётся криком тишина.
Она молчит. Молчит она!

Безумный, одичавший слон,
Я с болью сглатываю стон.
Хочу окрест вопить трубой,
Из горла - хриплый волчий вой!
Я - напролом, и в горле ком.
А ты - на ощупь за стеклом.

Ну почему ты не готова
Моей души услышать сло...

10.02. 2005

Зима

Да... Зима...
          Москва в сметане.
Жмутся мёрзлые авто...
Томик Блока в чемодане.
Я ничей.
          И я - никто.

Быль, былина, басня -
          скука.
Озаренье, мифы -
          бред.
Чувства, страсти, мысль -
          наука,
Психология.
          Привет!

Злонамеренность цинизма -
Чёрно-белые цветы...
По любви заблудшей тризна -
Ангел светлый,
          где же ты?

Соскоблить с лица улыбку.
Три недели -
          на пропой.
Я... (зачем?!)
          с мечтою зыбкой -
В жизнь
          болотистой
                         тропой.

Да... Зима...

февраль - март 2005

Свобода

Но невозможно быть свободным вообще!
От времени и силы притяженья,
От поугламрассованных вещей,
От властвованья и от униженья,

От этих страшных 'быть или не быть',
От данности и меры притязаний,
От странной невозможности забыть,
От жажды почестей и страха наказаний,

От сладости безудержных страстей,
От связей многоскверных и натужных,
От одиночества, от тягостных гостей,
От мыслей горьких и от чувств недужных.

Как пленник на пиратском корабле,
Молюсь о суше всем ветрам в угоду.
Но тщетно - нет свободы на земле,
И вижу смерть, как выход на свободу.

...Заботы всё о крове и еде.
Который год нелепая погода...
Меня не ждёт никто никак нигде.
И ЭТО - настоящая свобода!

апрель 2007

'Гроб был тяжелее тела...'

     Борису Петровичу Ярцеву,
     с любовью
Гроб был тяжелее тела,

Хоть один неси!

А душа... Душа летела...

Господи, спаси!

А душа скользила рядом,

Где-то возле нас...

Только не хватало взгляда,

Не хватало глаз.

У тебя теперь другое...

А у нас - беда:

Мы прощаемся с тобою...

Но не навсегда...

Нам осталось много ль, мало?

Все пройдём свой путь.

...На крылечке, как бывало,
Встретить не забудь!

25.08 - 17.09. 2007

Доверие

Как нелегко поверить в счастье,
когда вокруг то лжец, то плут,
то проходимцы всякой масти.
Поверишь - в порошок сотрут!

Из мыслей строить баррикады
(В кольчугу - чувства!) поспеши.
Броню создать на сердце надо,
чтоб не добрались до души.

А там, глядишь и, очень кстати,
вполне уверенный в себе,
пожалует доброжелатель.
Он-то не даст пропасть тебе!

И снова жизнь полна покоя,
приличных маленьких забот,
идёт дорогой столбовою
к небытию, за годом - год.

Вот приговор! Но кто же судьи?
Задай вопрос хоть раз... себе.
Вдохни предвестье полной грудью,
доверься сердцу и судьбе.

Так просто радоваться жизни!
Смотри же - солнышко взошло,
от сердца любящего из ни-
чего тебе тепло.

Не для наград. Желая страстно,
чтоб знала ты, как жизнь прекрасна!

24. 09. 2007

Осень

Курить хочу, но дым не лезет в глотку.
Про водку
даже думать не могу.
Бегу
на кухню. Лечь на сковородку
бифштексом с кровью. Шлёп. И ни гу-гу.

Душа катарсис требует некстати,
и я её обмылком веры тру.
Потом она блаженствует в кровати,
а я ломаю кости на полу.

Я не умру сегодня, не надейтесь!
Ещё осталась
малость
со вчера.
Я жгу себя, идите же погрейтесь,
не жарки нынче стали вечера.

Вы говорите, это -
бабье лето?
Нет, это осень ливнем по стеклу.
И доктор холод очень близко где-то
готовит с ядом тонкую иглу.

24-25. 09. 2007

Риторика

Что лучше - маленькие глупости
или навязчивые шалости?
Аттракцион великой скупости
или раздать себя по малости?
Читать журналы или классику?
Булгаков или же Стругацкие?
Семью построить или пасеку?
И мёд тебе, и муки адские...
Работать сторожем иль брокером?
А есть ли рифма к слову менеджер?
Писать попсу, считаясь рокером?
Пусть всё едино, но обидно же.
Купюрами карманы полные
или друзья в беде и в радости?
Плыть по морю, сливаясь с волнами?
Стоять ветлой, но к небесам расти?
Что лучше счастье иль спасение?
Прозрение или пророчество?

Годится ВСЁ для воскресения!
Лишь бы не выть от одиночества.

28.09.2007

Гаврика!

     Старая шотландская песня.
     Исполняется под скрипку и волынку, а можно под сурдинку
Часы исходят в месяцы.
Порой слегка повеситься
Охота, а пока
Мы скачем в поле зайцами,
Безглазыми мерзавцами,
И бьём себя в бока.
Сипим, хрипим, но дЫхаем,
И сигаретой пЫхаем,
А можем по 100 грамм
Закинуть водки с паприкой...
Но не хватает Гаврика.
Гаврика
          не хватает нам!

Слова уходят, в горле ком...
Как хорошо, что музыкой
Увлёкся твой сынок.
Вне мнений и вне времени
Играет вдохновеннее,
Чтоб ты услышать мог.
Пока стучит наш барабан,
С молитвой ходим по гробам,
А тянет в облака.
Но ноша наша не легка,
И не хватает Гаврика.
Гаврика
          не хватает нам!

Ах, лишь бы не отчаяться -
Так быстро всё кончается:
И песни, и века...
Но в ночь начала - свет зачать,
Давно пора отчаливать -
Дорога далека.
Пусть с верой и терпением
Дорога откровения
Ведёт в Небесный Храм.
А в помощь - верная рука,
Рука большая Гаврика.
Гаврика
          не хватает нам!

редакция 12.11.2012

Не опьянённые любовью

     (из романа 'Минус два. Просветление')
Нас жизнь столкнула не напрасно.
Плечо товарища в пути
Неоценимо. И прекрасно,
Что друга повезло найти.

Нас своевременная встреча
От тёмных мук уберегла,
Вернула зренье, слух и речь, а
Сразить любовью не смогла.

Такая явь, судьба такая -
В объятья друга заключать
В чертогах сумрачного края,
Но жаждать страсти и... молчать.

Не опьянённые любовью,
Тоски не ведая разлук,
Долги мы платим малой кровью
За легкомысленность, мой друг!

Однажды, верю, болью острой
Огонь пробудится в крови.
Пусть каждый обретёт свой остров
Всепоглощающей любви!

Благодарю, что каждой ночью
Ты без лукавства мне верна,
А я тебе. Пусть знаю точно:
В свою мечту ты влюблена!

2018
Примечания

1
Кто предупреждён, тот вооружён (перевод с латыни)

2
Композиция из одноимённого альбома английской группы 'Pink Floyd'

3
В. М. Вакуленко (Баста) 'Сансара'

4
Советский гроссмейстер, восьмой чемпион мира по шахматам

5
Финский стайер, четырёхкратный олимпийский чемпион

6
Я хочу верить (перевод с английского)

7
Знаменитая фраза Марка Твена

8
Текст песни Евгения Мильковского (группа 'Нервы')

9
М. Ю. Лермонтов 'Журналист, читатель и писатель'

10
'Ты слишком рано раскрыл секреты. Ты плакал под Луной. Сияй же, безумный бриллиант!' - композиция 'Shine On You Crazy Diamond, Part One', альбом 'Wish you were here' группы 'Pink Floyd', авторский перевод с английского

11
А. Б. Градский 'Южная прощальная'

12
редакция апрель 2018

13
расположены в хронологическом порядке

14
редакция июнь 2018

15
редакция 23.05. 2005

16
редакция 24.05.2005

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"