Солнце скрылось за горизонтом. Темнело. Но вечер не приносил долгожданную прохладу, жара в Черноземье била все рекорды. Мы с Вовкой сидели на скамейке у крыльца, курили. Откуда-то сверху донеслось шуршание, а затем тихое мяуканье. Я поднял глаза и присмотрелся. Ну да, действительно, кошка. Она двигалась по широкой газовой трубе, проходившей вдоль улицы, почти над нашей скамейкой, и выглядела какой-то потерянной. Кошка мяукнула раз, другой, разглядывая нас сверху. "Откуда такое чудо? Что хотела? Ну, иди, иди сюда!" Казалось, что она и сама не понимала, как забралась на эту трубу и что делать дальше. Словно размышляя об этом, кошка прошла в одну сторону, в другую над нашими головами, вопросительно мяукая. Впрочем, куда именно ей надо, она явно не сомневалась. Поэтому, отойдя по трубе в сторону, где в просвете между домами стояла "девятка" с московскими номерами, немного поколебавшись, спрыгнула на капот... (Интересно, почему не на крышу, вроде бы удобнее?!) И бегом в палисадник, на скамейку к нам.
Кошка оказалась очень симпатичной. "Дворянка" трёхцветная. Уже почти стемнело, но широкие полосы белого, чёрного и песочно-жёлтого цвета смотрелись удивительно чистыми и яркими. Прибежав, она тут же принялась ласкаться, тереться об наши ноги. В общем, требовать внимания к себе и общения... Мордочка такая забавная, с немного близко посаженными глазами, и оттого, наверное, трогательно беззащитная... "Ну, давай тебя поглажу. Ты откуда?" Промолчала, потом начала урчать от удовольствия, а затем опять мяукнула... "Понял, понял!" Я зашёл в дом и принёс ей пару кусков колбасы. Ела кошка с потрясающим аппетитом, кое-как прожёвывая и яростно глотая пищу. Будто месяцами голодала. И ела она как-то... не по-кошачьи. Странная нескладность присутствовала в её движениях. А когда после еды кошка принялась умываться, возникло ощущение, что она не вполне понимает, как управляться с этими четырьмя лапами и хвостом. Если бы не её абсолютная, неуличная чистота, можно было подумать, что она моется в первый раз... "Да откуда же ты такая, а?"
Странно, но местные старожилы на мои расспросы лишь удивлённо пожимали плечами, хотя знали всю окрестную живность наперечёт. Да, непонятно откуда... Понятно когда. Заканчивалась последняя суббота августа, и суббота была чёрная...
Мы приехали накануне, в 3 утра. Планировали к вечеру, но Борис Петрович торопил, он знал зачем... Даже сердился, что долго пришлось ждать. В последние месяцы он тяжело и мучительно болел, почти ничего не ел. И будучи в приличном здравии, Борис Петрович отличался худобой, а сейчас... Зрелище не для слабонервных. Нынче по нему можно было анатомию изучать! Он пытался улыбаться по этому поводу, но только пытался... Лицевых мышц не осталось, не говоря уже о мышцах на теле... И всё равно, мы по традиции уселись за стол перекусить с дороги (в четвёртом часу утра!), а он сидел в кресле напротив. Выпили рюмочку за встречу... ("Мать, ты что, не нальёшь?!") Конечно, выпил только я, но он честно подставил свой выдающийся во всех смыслах нос, чтобы мы с ним чокнулись...
Потом пришёл день, собрались все дети и внуки, и Борис Петрович радовался этому особенно. Опираясь на палочку, он переходил от кресла в столовой до дивана в большой комнате и обратно, общался со всеми и с каждым. Расспрашивал о новостях, о родственниках и знакомых, слушал, говорил, радовался. За весь день ни разу не заснул... Ближе к ночи болезнь навалилась на него с новой силой... А утром его не стало. В последнюю субботу августа, без пятнадцати девять утра Борис Петрович умер на руках младшей, самой любимой дочери.
Так суббота стала чёрным днём, очень длинным чёрным днём... Если вы знаете, как это происходит в деревне, то поймете, какая гора тягостных забот сваливается на самых близких, самых любимых и любящих, самых безутешных. А если всё это происходит в дикую, а для конца августа просто неправдоподобную тридцатисемиградусную жару? И здесь Борис Петрович подгадал. Ну не любил он холод, и всё тут. Человеком Борис Петрович был замечательным, обаятельным и заразительно весёлым. Знал, ценил, любил многих людей. И каждого по-своему, индивидуально, искренне и радостно. А люди любили его... И многие пришли помочь в этот день. Кто чем мог. А ещё кошка пришла...
В день похорон людей было ещё больше. Много, очень много... И хорошо, что много. И снова длинный-длинный день. В доме стояла страшная духота. Воздух будто сгущался, превращался в желе с приторно сладким запахом, запахом смерти. На столе в большой комнате стоял гроб. Люди родные и близкие, знакомые и соседи стояли и смотрели на него. Молчали, плакали, крестились. А душа... Душа была где-то рядом. Мне показалось, что если ещё совсем немного напрячься, её можно увидеть...
А кошка... И кошка всё время находилась где-то рядом. Сначала чаще около крыльца. Потом, когда всё уже закончилось, несколько раз пыталась прорваться внутрь дома, в комнаты. Хозяйка, жена Бориса Петровича, несмотря на всю свою доброту, такому вторжению воспротивилась. Кошка спала у крыльца. Забиралась на колени к взрослым и детям, вызывая у них неподдельный восторг своей ласковостью. Ела всё подряд, что не принесут и, никак не могла наесться. Снова спала у крыльца или гуляла в саду. Угловатость и нескладность её движений почти исчезли. И чувствовала она себя как дома. Меня крайне заинтересовало, а если её пустить в дом, куда она пойдёт, что станет делать?
"Не гоните её, вспомните, как она появилась, и когда", сказал я хозяйке. Мои слова были услышаны позже, когда вечером она обнаружила нашу кошку на заборе внутреннего двора. Что в этом удивительного, спросите вы. Да почти ничего... Только во дворе живёт Ника, цепная собака, которая очень громко лает на всех чужих людей, не говоря о кошках. Так вот... Ника молчала. "Я должен видеть это!" В тот момент, когда я открыл дверь во двор, кошка разгуливала по нему совершенно по-хозяйски, а собака... забилась в будку и смотрела на это глазами, полными изумления и подобострастия. Загнать Нику в будку одним словом, одним жестом мог только он. Борис Петрович, вы догадались.
"Пусть живёт, - решила хозяйка, - только в дом ей ходить не надо". Так я кошке и передал... После девятого дня, перед возвращением в Москву, я сидел на крыльце. На улице резко похолодало. Кошка запрыгнула мне на колени, стало тепло и уютно. Я её гладил, она довольно мурлыкала. "И её полная доверчивость удивительна", подумал я, когда кошка подставила животик для моих ласк... И ещё почудилось мне, что она беременна... Впрочем, это будет совсем другая история.
P.S. 15 сентября Борису Петровичу исполнилось бы 69. Я купил бутылку водки. Точно такую же мы пили с ним в последний раз.
Село Доброе, Липецкой области - Москва
25.08. - 21.09. 2007
P.P.S. Люди и животные, время и место, как и сами события - реальны.