Аннотация: Третья книга. Отредактированная рукопись. Не издана.
Рукопись третьей книги с правкой, прологом и эпилогом
дополненный
Жернова истории
Пролог
Я машинально тянусь к дверной ручке правой рукой и только сейчас замечаю, что она все ещё сжимает пистолет. Заученным движением ставлю его на предохранитель, и сую в наплечную кобуру, что удается не с первой попытки - обнаруживаю, что руки меня неважно слушаются. Тут же ощущаю, как насквозь пропиталась потом рубашка на спине под пиджаком. Знатно в крови адреналин погулял! Угнездив, наконец, оружие в положенном месте, открываю дверь, прохожу вестибюль и ступаю на лестницу. В глаза бросаются свежие выщербины на мраморных ступенях. 'Да, если бы не эта ступенька, досталось бы мне...' - проносится в голове мысль.
Но от любых посторонних мыслей приходится отрешиться, чтобы целиком сосредоточиться на подъеме на следующий этаж: ноги стали как будто ватными, и каждый шаг наверх требует немалой концентрации воли, чтобы заставить конечности двигаться, не цепляясь за ступеньки. Наконец, подъем закончен. Иду на плохо гнущихся ногах по коридору и возвращаюсь в зал, где всего лишь четверть часа назад должна была начаться лекция.
Из разбитых окон тянет ветерком, но кисловатый запах порохового дыма до конца ещё не выветрился. Стонет кто-то из раненых, которому помогают подняться и ведут к выходу. Вокруг толпятся люди, возбужденно обсуждают случившееся, кто-то обращается ко мне с вопросами, я автоматически что-то отвечаю, почти не вдумываясь в слова.
Среди тускло поблескивающих пистолетных гильз, рассыпанных близ стола президиума, мой рассеянный взгляд цепляется за пустой магазин от 'Зауэра', брошенный тут в горячке. Наклоняюсь, поднимаю, непослушными пальцами кое-как пристраиваю в кармашек на кобуре. Действую, почти не задумываясь, мысли как-то вяло ворочаются в глубине сознания. Но одна вдруг вспыхивает с яркостью молнии, полностью затмевая любые другие:
'Лида! Как только узнает, перепугается же за меня! А ей волноваться никак нельзя - вот-вот рожать...'. Всё, случившееся только что, мигом вылетает из головы. Надо позвонить в Москву и предупредить Лиду, что со мной всё в порядке. Не дай бог, она разнервничается в такой неподходящий момент.
Как же нелегко она шла к этому дню! Это было... Точно, как раз незадолго до XIV съезда Лидуся мне рассказала, что у нее не будет детей. События тогда понеслись вскачь, заботы валились со всех сторон, но эта заноза прочно сидела у меня в сознании. Однако сделать что-нибудь удалось не сразу. Слишком уж напряженной была ситуация.
Мне сразу вспомнилось то время, 1925 год. Что же меня тогда больше всего занимало?..
Глава 1. Lithogaea
Почти весь июнь 1925 года я насиловал свою память. Именно свою, а не Осецкого. Малейшие детали относительно поисков алмазов, которые всплывали в сознании, тут же заносились в блокнот. Особой секретности соблюдать не стоило - что уж такого особенного, например, скажут человеку середины 20-х годов такие пометки, как: 'Красновишерский район', 'Далдын' и тому подобные географические наименования?
Далеко не сразу вспомнилось мне, и к кому можно обратиться с этим делом. Лишь недели через две всплыла в памяти фамилия Федоровский - кажется, он ездил в 1931 году в Южную Африку и после этой поездки высказал гипотезу о сходстве ее геологического строения и строения Сибирской платформы. Когда, наконец, число припомнившихся опорных точек показалось мне достаточным, чтобы с их помощью заинтересовать геологов, я обратился к уже испытанному приему.
Устроившись теплым июньским вечером на диване рядом с Лидой и обняв ее за плечи, спрашиваю:
- Как ты, дорогая, относишься к бриллиантам?
- Пф! - немедленно фыркает в ответ жена. - Барская забава! Что я тебе, нэпачка какая-нибудь, чтобы бриллиантами увлекаться?
- А к алмазам? - продолжаю свои расспросы.
- Какая же разница... - начинает было Лида, но тут она останавливается, задумывается на минуту, потом неуверенно отвечает:
- Кажется, делают какой-то алмазный инструмент... Да, и очень дорогой. За валюту покупают за границей.
- А почему за границей? - не перестаю допытываться.
- Так нет у нас алмазов, - пожимая плечом, как будто я спрашиваю о чем-то само собой разумеющемся, бросает она.
- А если есть?
Реакция Лиды была моментальной:
- Ты что-то знаешь? - развернувшись ко мне лицом и воткнув в меня пристальный взгляд своих карих глаз, громко прошептала она.
- Беда в том, что знаю только я, - вздыхаю по своей дурной привычке. - А все геологические светила уверены, что алмазов на территории СССР быть не может. Разве что академик Вернадский питает некие неопределенные надежды, что алмазы все же могут найтись. Но для геологов он - чистый теоретик, и уж во всяком случае, никакими поисками на основе таких неопределенных надежд заниматься никто не будет. Да и где искать?
- А ты знаешь, где? - Лида уже загорелась азартом поиска неведомого.
- Кое-что знаю. Но чтобы это 'кое-что' вызвало к жизни работу геологических поисковых партий, мне потребуется твоя помощь, - с этими словами сильнее притягиваю ее к себе за плечи и прижимаюсь щекой к ее щеке.
- Моя? - она предпринимает не слишком уверенную попытку отстраниться и снова заглянуть мне в глаза.
- Да, - ослабляю свои объятия и киваю в ответ. - Мы с тобой прямо сейчас займемся изготовлением очень убедительного повода приступить-таки к изысканиям.
Предложенная мною мистификация, вопреки опасениям, не вызвала у моей чекистки никакого протеста. Напротив, она весьма ретиво принялась за дело. Уже на следующий день, положив перед собой изготовленный, после нескольких попыток, образец почерка, она стала писать под мою диктовку. Первый черновик оказался неудачным - слишком уж часто Лида сбивалась на привычные ей начертания букв, на характерные для нее связки при письме, иногда забывала про 'яти' и 'ижицы'. Да и моя диктовка тоже подчас спотыкалась. Однако я заметил:
- Пусть в письме останется несколько исправлений и зачеркиваний. Правдоподобнее будет. Ты как зачеркиваешь неправильно написанное слово?
- Прямой чертой, - отозвалась Лида.
- А тут зачеркивай наклонным зигзагом.
Пришлось испортить немало листов бумаги, перенести работу на следующий день, но, в конце концов, на стол лег экземпляр, который, как мне показалось, можно было показывать кому угодно без боязни, что автор письма может быть установлен по почерку. Я вчитался в крупные, нарочито старательно, 'по-гимназически', исполненные буквы:
'Дорогой Даниил Сергеевич!
Пишу тебе не своей рукой - я едва выкарабкался из сыпняка, как тут же подхватил испанку. Я не в силах уже держать перо. Боюсь, дни мои - если не часы - сочтены. Посему ничего не остается, как хотя бы через тебя уведомить мир о той работе, которую я вел в глубокой тайне последние двенадцать лет. Не осмеливаюсь писать о том в открытую, но ты человек грамотный, и должен догадаться, о чем веду речь.
Наверное, я умру неисправимым романтиком. Когда в начале века до меня дошли слухи о находках на территории России, первым делом я начал собирать слухи сии из чистого любопытства. Затем, когда некоторые свидетельства показались мне заслуживающими доверия, загорелся мыслью перепроверить их. И - началось!
Двенадцать лет жизни и все немалые сбережения истрачены мною в экспедициях, полных лишений и опасностей. Жена моя от меня отвернулась, родные и близкие дружно сочли опасным чудаком. Но хватит лирики. Результаты, полученные мною, смею надеяться, заслуживают внимания, и от них может произойти немалая польза Отечеству. Буду краток.
Самые первые, и, как потом оказалось, самые легкие находки сделаны мною на Среднем Урале в районе мелких притоков Вишеры, в междуречье Вишеры и Чусовой. Несомненное рассыпное месторождение обнаружено на речке Большой Колчим от ее среднего течения до горы Колчимский Камень. Оно, прямо скажу, не слишком богато, но там получены образцы отменного качества, едва ли не превосходящие лучшие из известных. Место сей находки может быть отыскано по следующим приметам: следуя вверх по Вишере от поселка Вижаиха, известного своим металлургическим заводом, можно достичь сельца Колчим, стоящего близ устья названной реки. А далее надо лишь подняться на два десятка верст по сей реке. Не сомневаюсь, что дальнейшие поиски в окрестностях Вижаихи могут принести и новые открытия.
Другое заманчивое место лежит примерно в 110-120 верстах к северо-востоку от Архангельска, вблизи Белого моря, по течению реки Золотица, верстах в 50-60 от побережья. Хотя усилий моих оказалось недостаточно для отыскания коренного месторождения, но отдельные находки в речных отложениях и характер геологического строения местности, наличие там соответствующих пород, заставляют думать, что я был на верном пути.
Более всего, однако, меня занимают перспективы самого, пожалуй, глухого угла нашего Отечества - а именно, Иркутской губернии в той ее области, что населена якутами. Я решился предпринять туда три экспедиции, стоившие наибольших страданий и лишений, так же после сообщений о занимательных находках, опубликованных местным краеведом. Но проделанная работа стоила тех жертв, коих она потребовала. Левый приток реки Вилюй в среднем ее течении - река Марха и ее собственный приток Далдын, и правый приток Вилюя, расположенный выше по течению - Малая Ботуобия, - настолько многообещающи, что у меня нет ни малейших сомнений, куда должны быть направлены дальнейшие усилия.
Дело, впрочем, осложняется не только неустроенностью края и донельзя суровой природой. Налицо настороженность, отчужденность и даже чуть ли не враждебность туземного населения. Настроение якутов сразу менялось, когда они узнавали о цели наших поисков. Над ними довлеют, по всему видно, какие-то местные суеверия. Однако же - вот парадокс! - именно якут-проводник нашел великолепный экземпляр карбонадо, очевидно, никак не соотнося этот темный камушек с обычным обликом сего минерала.
Дело даже не в отдельных находках, хотя они с несомненностью подтверждают мои слова. Там едва ли не повсюду встречались мне свидетельства сходства геологического строения сих мест с известнейшими в мире месторождениями. Судя по результатам геологической съемки местности, стоило бы продолжить поиски и значительно севернее реки Далдын, в бассейне реки Оленёк.
К сожалению, не зря у нас говорится, что нет пророка в своем Отечестве. Когда со своими находками показался я в Горном департаменте, геологические светила высмеяли самое намерение искать в обследованных мною местах, объявив найденные мною пиропы обыкновенными гранатами, а кимберлит - столь же банальным энтрузивным туфом. Мои же собственные сравнения найденных образцов с теми, что хранятся в минералогической коллекции, заставляли упорствовать в своем мнении. Однако меня встречала лишь глухая стена непонимания. И даже два отличнейших образца кристаллов из бассейна Вишеры нимало не поколебали скептицизм ученых мужей! Они готовы были, в угоду своим замшелым теориям, отрицать очевидное!
Теперь же дело моей жизни и вовсе грозит сгинуть безо всякой пользы. Вернувшись в прошлом году на Урал, я подхватил сыпняк. Пока валялся в бреду, кровавая усобица, охватившая землю нашу, сделала свое черное дело. Нанятые мною рабочие разбежались, запасы экспедиции разграблены, коллекция образцов и взятые пробы расточены неведомо куда. Сам же я изнурен новою болезнью, и уповаю теперь единственно на то, что мое письмо тебя достигнет, и труды мои не пропадут втуне. Коли Господь не попустит мне выжить, заклинаю...'
Ни даты, ни подписи на письме не было - текст обрывался на полуслове. Кстати, немало времени было убито как раз на то, чтобы последнее слово пришлось аккурат на конец последней строки, уместившейся на листе бумаги. И бумага была взята не простая - для окончательного варианта был использован пожелтевший листок с перечеркнутым штампом Союза земств и городов, завалявшийся среди черновиков у меня в Управлении.
Теперь мне предстояло найти Федоровского. Смутно припоминалось, что он, вроде бы, являлся профессором Горной академии. Зайдя на работе в Научно-технический отдел, чтобы узнать, где эта самая Горная академия располагается, я выяснил, что профессор Николай Михайлович Федоровский не только преподает в Московской горной академии по адресу Большая Калужская, 14, но является членом коллегии Научно-технического отдела ВСНХ СССР. Но, поскольку заседания коллегии в ближайшее время не предполагалось, пришлось тащиться на Большую Калужскую. Не ближний конец от Варварки!
Однако же и там меня ждала неудача. Мне сообщили, что занятий у профессора Федоровского сегодня нет. Однако некоторая надежда все-таки осталась:
- Скорее всего, он сейчас у себя, - пояснил мне сотрудник учебной части.
- У себя? - не понял я.
- Ну да, он же теперь директор 'Lithogaea'.
В результате моих расспросов словоохотливый сотрудник поведал, что два года назад Н.М.Федоровский оставил кафедру в Московской горной академии и стал директором Института прикладной минералогии. Этот институт как раз и был создан на базе первого в России частного научно-исследовательского института со столь удивившим меня названием 'Lithogaea' ('каменная земля' по-гречески). В 1918 году основатель института купец В.Ф.Аршинов передал его Советскому государству, а с февраля этого года он получил название Институт прикладной минералогии и металлургии.
- Для него новое здание начали строить в Старомонетном переулке, - рассказывал мой собеседник, - но пока Николай Михайлович располагается в старом здании 'Lithogaea' неподалеку, на Большой Ордынке.
Да, знать бы, где упасть... От ВСНХ до Большой Ордынки было гораздо ближе, чем до Большой Калужской. А теперь надо тащиться примерно полпути обратно.
Однако мои мытарства все же были вознаграждены, и в довольно симпатичном особнячке в стиле 'модерн' я-таки встретил Федоровского. Узнав, что я представляю ГЭУ ВСНХ, он тут же завел разговор о недостаточности финансирования своего института.
- Погодите, Николай Михайлович! - остановил я его. - Дойдем и до финансовых вопросов. Тем более, то дело, с которым я к вам пришел, так или иначе так же может упереться в финансы.
- А что за дело? - наконец поинтересовался директор. Тут внезапно проклюнулась память - на этот раз не собственно моя, а Осецкого, - и я вспомнил, что мой собеседник не только крупный специалист в минералогии, ученик В.И.Вернадского, а еще и один из организаторов Свеаборгского восстания 1906 года, делегат партийных съездов, видный большевик, пользовавшийся доверием В.И.Ленина и состоявший с ним в переписке.
- Разбирая на днях свои бумаги, я натолкнулся на любопытный документ, - начинаю забрасывать удочку. - История его такова. В 1920 году мне довелось служить в охране тылов Западного фронта, и при разгроме одной из банд нам досталось в качестве трофея некое письмо. Никакого военного значения оно не имело, и потому было отложено в сторону, а потом завалялось среди моих бумаг. И вот теперь, случайно наткнувшись на него и бегло просмотрев, я решил показать письмо вам, ибо там речь идет явно о каких-то геологических поисках.
После этого монолога достаю сложенный вчетверо и достаточно потертый на сгибах пожелтевший листок бумаги, несколько дней пролежавший под прямыми лучами солнца, чтобы и чернила успели немного выцвести.
Развернув листок, Федоровский бегло пробежал его глазами, затем еще раз, уже внимательнее.
- Ну, что там? - не скрывая своего нетерпения, спрашиваю профессора.
- Судя по всему, речь идет о поиске алмазов, - чуть помедлив, откликнулся Николай Михайлович, вынырнув из напавшей на него задумчивости. - Вот видите, тут упоминается кимберлит. А вот тут еще - карбонадо.
- Я человек, несколько далекий от геологии, и в этой терминологии не разбираюсь, - не надо показывать себя слишком осведомленным. - Но, насколько мне приходилось слышать, наша страна не имеет месторождений алмазов?
- Это верно, хотя в прошлом веке в районе города Кушвы, на Крестовоздвиженском прииске, отмечались единичные находки. А мой учитель, Владимир Иванович Вернадский, перед самой империалистической войной что-то говорил о сходстве геологического строения Сибирской и Южноафриканской платформ, и выражал надежду на алмазоносность Сибири.
- Но можно ли доверять сведениям из этого письма? - выражаю умеренный скептицизм.
- Разумеется, я не стал бы верить всему безоговорочно, - подтвердил высказанные сомнения профессор Московской горной академии. - Но проверку организовать стоило бы. Если тут хотя бы на десять процентов правды...
- ...То мы можем получить собственный алмазный инструмент и великолепный экспортный товар, - подхватываю недосказанную мысль. - А алмазный инструмент - это точное машиностроение и сверхглубокое бурение в твердых породах.
- Но экспедиции, что в Архангельскую губернию, что в Якутию, да даже и на Урал, обойдутся очень недешево, - покачал головой Федоровский.
- Это понятно. Надо готовить обоснование. Я же, со своей стороны, поддержу вас во всех инстанциях, где только смогу.
Вернувшись после работы домой, на Большой Гнездниковский, с порога заявляю Лиде:
- Получилось! Директор Института прикладной минералогии и металлургии заинтересовался нашим письмом. Будем пробивать экспедиции через Гелоком и НТО ВСНХ.
- Ура-а! - негромко крикнула моя жена, несколько раз хлопнув в ладоши.
- А тебе за отлично выполненную работу полагается премия...
- Какая? - тут же интересуется Лида.
- В отпуск в августе поедем вместе с тобой. Отправимся в Крым, в Саки.
- Это что за место такое? - моя любимая на мгновение сморщила носик. - Никогда не слышала.
- Там знаменитая грязелечебница. Еще Пироговым основана. Говорят, дает поразительные результаты при лечении бесплодия.
При упоминании об этом лицо Лиды потускнело, но она выразила твердое согласие:
- Хорошо. Поедем!
Молодец она у меня. Правильно держится. А вот я, шляпа, чуть не упустил важный момент: был же в Московской горной академии - так надо было к ректору, к Губкину, заглянуть, еще одну удочку забросить. Стоит еще раз поднять вопрос насчет разведки на нефть в Башкирии и Татарии. Бурили там уже недавно, но неглубоко, и ничего не нашли. А он, кажется, как раз это дело и пробивал...
Тогда же, сразу после первой встречи с Федоровским, мы с ним вдвоем принялись прокручивать колесики бюрократической машины. Конечно, ссылаться на анонимное письмо, и кричать - 'мы будем искать алмазы!' - мы не собирались. Впрочем, не совсем так. Проверку наличия месторождений на Урале пробивали, что называется, в лоб - все-таки тамошние находки были достаточно широко известны, и тут можно было не скрывать своих намерений.
Не забыл я заглянуть и к Губкину. Иван Михайлович произвел на меня впечатление очень увлеченного, горячего человека. Когда зашел разговор о неудачном бурении на нефть в Поволжье, он буквально вскипел:
- Эти недоумки в Геолкоме прямо-таки смотрят в рот Калицкому! И Тихонович, и даже Голубятников! А еще старый друг называется! Видите ли, следы нефти на поверхности - это остатки незначительных, старых, уже исчезнувших месторождений. Дурачье! Никто не хочет сообразить - это ведь выходы нефти из глубинных пластов по рукавам. И чтобы вскрыть эти месторождения в куполах осадочных пород, надо бурить, по меньшей мере, глубже шестисот метров, а то и глубже километра. А бурили-то едва на триста! - Да, крут профессор. Вот дай такому власть, небось, стопчет своих оппонентов - и не заметит даже.
- Погодите, Иван Михайлович! - останавливаю фонтан эмоций. - Меня переубеждать не надо. Я в геологии почти ничего не понимаю, но уверен, что ради поиска новых месторождений стоит рискнуть, и положиться на ваши выкладки. Без новых источников нефти нам очень скоро придется туго. Но предложение Богдановского о едином центре геологоразведки Геолком завернул, а Госплан дал отрицательное заключение на проект создания специального треста для поисков нефти в Урало-Поволжье. Президиум ВСНХ тоже в довольно резких выражениях высказался против...
- Я и говорю - недоумки! - снова вспыхнул Губкин.
- Погодите! - снова останавливаю его, поднимая руку ладонью вперед. - Против решения Президиума ВСНХ я, как вы понимаете, пойти не могу. Раз уж они записали в протоколе, что 'волжская нефть Губкина такая же авантюра, как курское железо'...
- Это вранье! - почти кричит профессор. - Хотя, конечно, академик Лазарев допустил ошибки...
- Я покопался в этом вопросе. Хотя первоначальные расчеты и не подтвердились, но все-таки железной руды под Курском полно, и есть надежда получить руду хорошего качества. Тут правда целиком на вашей стороне, - пытаюсь одобрительными словами притушить страсти Ивана Михайловича. - Другое дело, что сейчас нам чисто экономически не поднять освоение этого месторождения - нужны колоссальные единовременные капитальные затраты. Но мы отвлеклись. Раз нам не удается переупрямить Геолком и Президиум ВСНХ, то, может быть, стоит пойти обходным путем? - вижу, как профессор блеснул круглыми стеклами очков, уставившись прямо на меня. - Обратиться прямо в 'Азнефть', к Серебровскому. Он недавно закупил в Америке новое буровое оборудование...
Не дав мне договорить, мой собеседник воскликнул:
- Точно! Александр Павлович - умница человек. Он поймет, не может не понять. Я немедленно напишу ему письмо...
Вот так и сложилась моя командировка в Баку. Выхлопотать ее оказалось несложно: постоянные конфликты нефтяных трестов ('Азнефть', 'Грознефть', 'Майкопнефть') с могущественным Нефтесиндикатом из-за политики цен и регулярных задержек платежей за поставленную нефть и нефтепродукты давали для этого достаточный предлог.
Поезд, под ставший уже привычным перестук колес и паровозные гудки (память о 'бархатном' бесстыковом пути и электровозах постепенно подергивалась дымкой забвения...), принес меня в столицу Азербайджанской Советской республики. Александра Павловича в конторе не оказалось - после недолгих расспросов я разыскал его в Черном городе. Город действительно черный - копоть от старых нефтеперегонных заводов наложила отпечаток на все вокруг - на дома, здания мастерских, складов, заводских контор. Копоть лежала и на вытянутых ввысь дощатых пирамидках нефтяных вышек, так непохожих на знакомые мне сборные решетчатые металлические конструкции.
Серебровский на берегу Бакинской бухты наблюдал за работами по засыпке участка бухты, примыкавшего к промыслам Биби-Эйбат, - с этой насыпной площадки предполагалось провести бурение большого числа скважин, обещавших стать высокодебитными. Поздоровавшись с Серебровским (уже знакомы были по делам в ВСНХ), спрашиваю:
- Что, расширяетесь?
- Да, ищем возможности освоить новые нефтяные поля. Здесь, на старых пластах, перспективы нового бурения невелики. Значительный прирост, и даже весьма немалый, мы сможем получить только за счет недавно разведанных новых нефтеносных участков. Надо идти за нефтью в море. А это очень сложно и дорого. Однако, вот, выкручиваемся, - он показался рукой на развернувшиеся вовсю земляные работы. - У нас часто к старым спецам относятся с недоверием, а зря. Тут инженер Потоцкий командует. Старик, ослеп совсем, но дело знает великолепно и я за этот участок спокоен.
- А я к вам как раз по этому поводу, - начинаю свой разговор.
- Что, по поводу спецов? - Александр Павлович, не отрываясь, смотрит на то, как кипит работа.
- Нет, насчет перспектив расширения нефтедобычи, - после этих слов мой собеседник круто разворачивается и я встречаюсь с пристальным взглядом. - Раз уж тут у вас горизонты ограниченные, не попытать ли счастья в другом месте?
- В каком? - сразу же интересуется Серебровский.
- В Поволжье.
- Э-э, бросьте, - он машет рукой. - Геолком против и ВСНХ этот проект зарубил.
- Что же вы думаете, я не в курсе решений собственного ведомства? Потому и обращаюсь к вам. Разве вам не хочется заполучить большое перспективное месторождение? - Черт, неужели не решится?
- Перспективное? - Александр Павлович качает головой. - Это журавль в небе. Даже если там есть нефть, то одних только разведочных работ на много лет требуется.
- Нефть есть. И даже известно, где.
Серебровский смотрит явно скептически:
- Вы же, насколько я знаю, не нефтяник. И вообще не геолог...
- А авторитет Ивана Михайловича для вас что-нибудь значит? - с этими словами достаю из портфеля и протягиваю ему письмо Губкина.
Начальник 'Азнефти' разворачивает листки, пробегает их глазами... С волнением жду его реакции. Наконец, он снова поднимает взгляд:
- Это слишком серьезное дело, чтобы решать его на ходу, - промолвил он. - Давайте, проедем ко мне, и там обстоятельно все обсудим.
Как оказалось, Серебровский подразумевал не контору, а собственный домик из четырех комнат, располагавшийся на окраине Баку. Там как раз началась сборка первых коттеджей, прибывших из США в виде комплектов деталей. С ними прибыли в Баку доселе практически невиданные тут вещи - газовые плиты, стиральные машины, пылесосы. И теперь по подряду со Стройкомитетом приступили к возведению большого поселка для рабочих из домов, изготовленных по американскому образцу.
Александр Павлович очень гордился этим своим начинанием:
- ...А еще мы закупили в САСШ футбольные мячи, и теперь у нас будет своя футбольная команда! - с увлечением рассказывал он. Но, когда я мягко вернул его к поднятой проблеме, он заметно поскучнел:
- Положим, буровые станки, трубы и насосы у нас найдутся. Иван Семенович Плескачевский - тоже, кстати, старый специалист, - нашей конторой 'Техснаб' заведует. Такие закрома отгрохал на побережье... У него там черт с рогами только не сыщется, а коли чего нет - он из-под земли добудет. Но поймите и вы меня. От меня требуют увеличения добычи. Значит - бурить, бурить, и бурить! Мы едва обеспечиваем оборудованием запланированную программу расширения добычи нефти. Всего в обрез - и буровых станков, и насосов, и труб. Валюты на американскую технику мне больше не дадут. А станки ломаются, и насосы тоже. Куда же мне их еще-то отвлекать! - Серебровский уставился на меня и замолчал.
- Понимаю... - протянул я. И в самом деле, председателя правления 'Азнефти' понять было можно. Нефть нужна стране сейчас. Здесь, на Апшероне, нефть есть. Снимать оборудование для разведочного бурения отсюда - значит, сокращать прирост разведанных запасов. - Но поймите и вы меня. В том положении, в каком сейчас находится СССР, иметь только один источник снабжения нефтью - опасно. А вдруг военные действия захватят Баку? Вспомните, что тут было во время гражданской. Поэтому резервные месторождения, менее уязвимые для врага, нам жизненно необходимы.
Александр Павлович молчит, отведя взгляд, а затем и вовсе опустив голову. Долго молчит. Затем, не поднимая головы, начинает говорить, как будто ни к кому не обращаясь, время от времени делая паузы:
- Вот, предположим, наскребу я кое-какое оборудование. С кровью оторву, но наскребу. Предположим... Но вот финансы... Финансы поют романсы, - эта шутка, однако, самого Серебровского к веселью вовсе не располагала. - Нефтесиндикат обдирает нас, как липку. Денег на такие масштабные проекты у нас просто нет. Все, что только удалось собрать, мы уже вложили в местные заводы, которые должны обеспечить нас собственными буровыми станками и насосами по образцу американских.
- Так у вас же золотые россыпи в руках! - восклицаю в нетерпении. Жарко... И даже слабые ветерок, веющий с Каспия, не помогает. Вытираю платком вспотевшее лицо и продолжаю: - Газовые плиты, стиральные машины... Неужто на них не будет спроса?
- Это же опять валюта! - отзывается мой собеседник. - Кто позволит? Один раз выгорело, но больше... - он машет рукой.
- А самим производить? Или религиозные убеждения не позволяют? - чего это меня за язык потянуло?
- При чем тут религиозные убеждения? - недоумевает Серебровский.
- Что же вам еще может помешать?
- Такое производство с нуля не создашь! - кипятится Александр Павлович. - Вы сами инженер, в одном политехническом учились, должны ведь соображать!
И вправду, Серебровский, как и Осецкий, оба учились в Брюсселе, и даже могли там встречаться. Однако, тогда не довелось. Прав нефтяник, прав. Наладить такое производство можно, но это дело дорогое и небыстрое. Тем не менее, чую, мы еще вернемся к этому разговору. А сейчас...
- Ну, Москва тоже не сразу строилась. Что же касается денег на нефтеразведку, тут одно решение я вижу. Все равно нам этой инстанции не миновать.
- Какой инстанции?
- Партийной! - объясняю своему собеседнику. - Если 'Азнефть' захочет вести разведку на территории Башкирии, значит, надо идти к Сергею Мироновичу. Пусть связывается с ответственным секретарем Башкирского областного комитета РКП(б). Кто там сейчас? Кажется, Разумов? Если договорятся, то Михаил Осипович запряжет свой Башкирский Совнархоз, Киров - Азербайджанский, и пусть совместно подсобят нашему общему партийному делу. Или дать стране новое месторождение нефти - дело не партийное?
- Эк ты завернул, - прямо-таки умиляется Серебровский, - словно на митинге вещаешь. Но, если подать под таким углом зрения, может и пройти. В самом деле, под лежачий камень вода не течет. Пойдем к Миронычу! Завтра же!
Авторитет руководителя 'Азнефти' в республике был достаточно высок для того, чтобы Киров немедленно дал свое согласие встретиться с нами. В беседе я не скрывал определенной щекотливости ситуации:
- Поскольку мы намереваемся действовать в обход ВСНХ, никакого бюджета на изыскания мы получить не можем. Риск, разумеется, есть, и не малый. А ну, как Губкин ошибается, и нефти там нет, или залегает слишком глубоко? Но что же делать, если Геолком ничего слышать не хочет, а вторая база нефтедобычи стране крайне необходима?
Серебровский добавил:
- Я хорошо знаю Губкина, он много помог с геологоразведкой здесь, на Апшероне. Поэтому готов ему довериться, напрячь усилия 'Азнефти', выделить оборудование и специалистов. Но денег на организацию разведочного бурения аж за Волгой у меня нет.
- О каких суммах идет речь? - задал вопрос секретарь ЦК КП Азербайджана.
Александр Павлович тут же положил перед ним листок с примерной сметой, которую набросал накануне вечером.
- Ничего не выйдет, - произнес Киров, пробежав глазами листок. До конца года такую сумму найти негде. Нет, нереально, - повторил он свое отрицательное заключение.
- А в следующем? - ухватился за его последние слова Серебровский.
- В следующем... - Сергей Миронович задумался. - А вы точно уверены, что нужно идти на эту авантюру?
- Убежден, что мы не можем в снабжении Советского Союза нефтью полагаться только на Баку. Это делает нас слишком уязвимыми, - решительно отвечаю ему.
- Так, так... - Киров задумался. - Но как нам заложить эти расходы в смету совнархоза республики на следующий хозяйственный год? Ведь нефтяное хозяйство совнархозу не подчиняется - все в руках ВСНХ.
- А если создать акционерное общество с участием Азербайджанского СНХ, Башкирского СНХ и 'Азнефти'? - предлагаю свое решение. - Если с Разумовым удастся договориться...
- Точно! - подхватывает Александр Павлович. - И на следующий финансовый год заложить взносы в уставной капитал...
- Короче! - прерывает Сергей Миронович наш 'мозговой штурм'. - Как можно скорее кладите мне на стол записку с проектом создания такого акционерного общества. Посмотрим, что можно сделать.
Глава 2. Крым
Чего мне стоило, при всех моих возможностях, как ответственного работника ВСНХ, приобрести в летний сезон билеты на юг - рассказывать не буду. Не меньших хлопот потребовалось и на то, чтобы выдрать путевку в Сакскую грязелечебницу для Лиды. Одно хорошо: шел обычным путем, через Санаторно-курортное управление Наркомздрава, в систему которого эта лечебница входит, и профсоюз советских работников. Не пришлось толкаться ни в Санупр Кремля, ни в Хозяйственное управление ЦИК. Вот не люблю я в таких высокопоставленных конторах одалживаться. Правда, этот самый обычный путь обивания порогов наших учреждений вымотал немало нервов. Но, раз уж дал обещание - надо было идти до конца.
Еще задолго до приезда на Курский вокзал память ехидно подсказывала мне, что значит ехать поездом без кондиционера на юг по августовской жаре. Самолеты до Симферополя еще лет десять летать не будут, поэтому выбора не было. Конечно, классный вагон давал кое-какие преимущества (хотя бы не было такого столпотворения, как в общем), но от жары он спасал ничуть не лучше - солнце раскаляло их все одинаково.
Лиду явно обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, она была откровенно рада вырваться из московской деловой суеты и поехать вдвоем со мной в отпуск. С другой стороны, жена время от времени задумывалась о цели этой поездки, и тогда на лицо ее наползала тень. Отвертеться от постоянно лезущих в голову мыслей о том, поможет лечение или не поможет, ей было никак невозможно. Однако она держалась стоически и даже ни разу не заговорила со мной на эту тему. И правильно - начать еще и разговоры, значит, вконец себя растравить.
Южно-провинциальный Симферополь мы почти не разглядели: так, промелькнуло что-то за окном вагона. Потом я бегал узнавать насчет автобуса на Евпаторию - железнодорожная ветка Сарабуз-Евпатория, спешно построенная в 1915 году по временной схеме, за годы гражданской войны пришла в негодность, и движение по ней до сих пор не было восстановлено. Пока ждали автобуса, прикупили у торговцев на привокзальной площади немного винограда, большую белую лепешку, и не спеша все это уговорили. Наесться чем-нибудь поплотнее по местной жаре не возникало никакого желания.
Поездку на автобусе по местной дороге приятной никак назвать было нельзя. Жара, пылища, ухабы... Как-то вытерпев почти два часа, затраченных на дорогу, мы, наконец, прибыли в Саки. В этом году восстановление крымских курортов практически завершилось. Открылся санаторий для крестьян в принадлежавшем царю Ливадийском дворце, принял первых ребятишек пионерский лагерь 'Артек'... В Саках тоже был наведен относительный порядок - все довоенные грязелечебницы и гостиницы для санаторных больных были восстановлены. Тем не менее, как и до революции, курортные учреждения не могли предоставить ни лечение, ни проживание для всех желающих, и поэтому многие устраивались здесь жить и пользоваться лечебными грязями 'диким' способом.
Жена, имея на руках путевку, получила место в лечебнице, а мне пришлось искать пристанища в частном секторе. Через некоторое время удалось снять комнатку в довольно чистой хате у рыбацкой семьи, переселившейся сюда с низовьев Дона еще в прошлом веке. Вообще Саки производили впечатление большой деревни, и лишь здания лечебниц, диагностического института, поликлиники, нескольких особняков - все дореволюционной постройки, - да еще красивый парк, посаженный более тридцати лет назад, придавали этому местечку курортный облик.
Татарского населения, вопреки моим представлениям, в Саках оказалось очень мало. На весь поселок, насчитывающий примерно две с половиной тысячи жителей, татар набиралось, пожалуй, вряд ли многим больше двух десятков семей. Явно преобладали русские уроженцы, хотя и малороссийский говор можно было услышать нередко.
На следующий день решался вопрос с назначением лечения. Лида не стала слишком распространяться о том, что сказал ей врач, а поведала довольно скупо:
- Назначили грязевые аппликации гальваническим методом. Десять раз через день. Записали меня на сеанс в одиннадцать тридцать. Так, дай прикину, - и она забормотала под нос, - полчаса отдыха до начала процедуры, еще полчаса сама процедура, полчаса отдыха в грязелечебнице и еще полчаса полежать у себя... Так все время до обеда и пройдет.
- Нормально, - отозвался я, - после обеда сделаем перерыв, а потом - на пляж.
- Не выйдет, - охладила мой пыл жена. - В день процедур на солнце вылезать не рекомендуют, и даже от длительных прогулок советуют воздержаться.
- Ладно, - отвечаю со всей покладистостью, - значит, в день процедур погуляем немножко в парке, да посидим в теньке.
Так мы, собственно, и поступали. А в свободный от процедур день мы выбирались на пляж даже дважды - пораньше с утра, пока было еще не слишком жарко, и ближе к вечеру, когда солнце повисало низко над горизонтом, и его лучи уже не были столь безжалостно палящими, как среди дня. Добираться туда было не слишком удобно - пешком, по дамбе через рукав Сакского озера и затем по открытой местности, где негде укрыться от солнца, до села Федоровка на берегу. И эта не слишком приятная прогулка занимала не меньше часа в один конец.
Вечером мы засиживались на пляже до сумерек, потихоньку уходя от прочих отдыхающих далеко влево, к пустынной песчаной косе, отделявшей от моря озеро Кизил-Яр. Когда на небе высыпали первые звезды, на Сакском пляже уже не оставалось почти никого, а на песчаной косе, где уединялись мы с Лидой, не видно было ни души на добрых две версты в обе стороны. Можно было преспокойно купаться без созерцания вокруг этих дурацких купальных костюмов, к виду которых я так и не мог притерпеться. Да и самим было гораздо приятнее плавать, загорать и смотреть друг на друга, не обременяя себя всякими тряпками. К тому же пустынная коса под звездным небом вполне позволяла компенсировать неудобства раздельного проживания...
А в разгар дня единственным местом в Саках, где можно было приятно провести время, был курортный парк, располагавшийся у самой грязелечебницы, рядом с берегом озера. Парк поражал разнообразием высаженных там пород деревьев. Положим, вяз, ясень, березу, сосну, дуб, клен, акацию, можжевельник и кедр я еще мог распознать. Но вот с уверенностью отличить, скажем, кипарис от туи, мне было уже не под силу. А перед многими растениями, происходившими явно не из средней полосы, и, пожалуй, даже не из Европы, я и вовсе вставал в тупик. Лида потешалась над моими попытками сообразить, что это такое и откуда попала в парк очередная диковина:
- Неужели ты глицинию от тамариска отличить не можешь?
- Так это глициния или тамариск? - допытываюсь у нее.
- А я и сама не знаю! - со смехом признается она.
- Где же ты тогда слов таких нахваталась?
- Это мой врач рассказывал, - продолжая улыбаться, объясняет она. - Старожил он тут, еще до революции у Налбандова в институте работал. Большинство деревьев тогда было не выше, чем в два человеческих роста. Садовник, что за ними ходил, все ему и поведал - что за деревья, да откуда привезены.
Какая она у меня красивая, когда улыбается... Когда грустит, впрочем, тоже - но мне больше нравится, когда на лице у нее играет улыбка. Поэтому я стараюсь сделать все, чтобы у нее стало больше поводов улыбаться. Строго слежу за санаторным режимом, стараюсь регулярно подкармливать фруктами, местным виноградом, свежей рыбой - благо, мои хозяева предоставляют такую возможность. Денег не жалко, лишь бы на пользу пошло. Да и семейке, меня приютившей, лишний приработок совсем не помешает.
Бедно здесь живут. Есть места и победнее, но и здешних зажиточными не назовешь. Вообще на всем курорте лежит печать скудости, которую не могут преодолеть пока еще поневоле скромные усилия Советской республики по налаживанию санаторно-курортного дела для трудящихся. Лечебницы с закрытыми процедурными отделениями, которые позволяли бы использовать грязелечение независимо от погоды и в любой сезон - нет. Мест для размещения прибывающих лечиться всего пять сотен и еще около трехсот человек могут получать процедуры амбулаторно. Комфорт... Тут, пожалуй, вообще забудешь, что есть такое слово. Поселок не электрифицирован - одно это создает уже массу проблем. Водопровод и канализация есть только в грязелечебницах. Вот так живешь в Москве и начинаешь потихоньку забывать, в каких условиях существует большинство твоих сограждан. А ведь Саки не просто деревня, а все-таки курортное место.
В те часы, когда Лида на процедурах, гуляю по поселку, стараюсь приглядеться к тому, как живет глубинка. Первое впечатление о скудости здешней жизни не меняется, но к нему прибавляется новое ощущение - жизнь потихоньку налаживается. Не такими темпами, и не в таких масштабах, как это кажется из Москвы по статистическим сводкам, и не так, как это можно увидеть в крупнейших промышленных центрах, но все-таки глубинка оживает.
Признаки оживления можно увидеть, даже не отходя от грязелечебницы: прокладывается новый рельсовый путь для вагонеток, которыми доставляют целебный ил со дна Сакского озера, несколько новых вагонеток уже дожидаются открытия этого рельсового пути, заканчивается бетонирование бассейна-накопителя для лечебной грязи. На окраине поселка у берега видна суета на территории небольшого предприятия. Заканчивается строительством... склад? Или новый цех? Нет, несмотря на сходство этого строения с кирпичным сараем, это все-таки не склад - вон, тянут какие-то трубопроводы и затаскивают в большой проем ворот нечто, очень похожее на химическое оборудование. Подхожу поближе и вижу свежую вывеску 'Сакский химический завод'. Однако в большинстве имеющиеся строения совсем не новые.
Погуляв еще немного, натыкаюсь на натуральный соляной промысел, где вовсю кипит работа. Вот уж не знал, что соль еще и тут добывают. Через несколько дней прогулок вокруг поселка набрел еще на одно предприятие. Штабеля готовой продукции достаточно красноречиво говорили о его профиле: кирпич и черепица. Так Саки, получается, не только курорт и деревушка, населенная рыбаками да садоводами-огородниками, но еще и промышленный поселок? Впрочем, промышленность эта производит весьма хиленькое впечатление по сравнению с заводами крупных городов, где и техника, и условия труда тоже далеко не самые передовые.
Да, в таких местах весьма наглядно убеждаешься, какого масштаба рывок нам надо совершить, чтобы жизнь в стране хоть отдаленно стала походить на желанное социалистическое будущее. А сколько крови и пота этот рывок будет стоить?
Мои мысли по странной прихоти скакнули к строящемуся цеху местного химзавода. Беспорядок на этой стройке был истинно российский. А что будет, когда вся страна превратится в большую стройку? Я довольно хорошо себе представлял - что. Хотя сам к строительному делу отношения не имею, но работы специалистов как раз об этих временах приходилось читать. Ведь есть же у нас превосходные инженеры - организаторы строительного производства. Шухов - руководивший возведением спроектированной им башни для радиостанции имени Коминтерна на Шаболовке, Винтер - в моем времени строивший Днепрогэс. Других я не припомню... А, нет, вспомнил еще одного - Весник, ныне заместитель директора Амторга в США, которому предстоит возводить комбинат 'Криворожсталь'. Но этот - из молодой поросли, не из старых спецов, образование получил аккурат перед революцией.
Так вот надо срочно засадить таких людей за подготовку правил организации строительного производства. Технические 'Строительные нормы и правила' у нас какие-то есть, а вот с организацией и планированием строительного производства - разброд. Чтобы не рвались возводить корпуса в чистом поле, а обеспечили сначала подъездные пути, складирование строительных материалов и оборудования, протянули коммуникации, обеспечили жилье и бытовые удобства для рабочих. Впрочем, строители лучше меня разберутся, что и как в этом деле следует зарегламентировать. Руководства-то наверняка есть, еще дореволюционные. Нужно их подновить и превратить в строгие правила, которым неукоснительно будут следовать подготовленные по этим правилам специалисты - и начать их подготовку надо уже сейчас, до начала строительного бума. Зря, что ли, столько копий было сломано вокруг Комитета по стандартам? Забить все это жестко в государственные стандарты - и нещадно драть за отступления от них.
Это - одно из средств, которые позволят поднять эффективность строительства, и избежать того разбазаривания капиталовложений, которое случилось в моем прошлом. Значит, планы можно будет сверстать менее напряженные...
Мои мысли не переставали крутиться вокруг этих проблем даже тогда, когда я вышел с женой на прогулку по парку. Лида некоторое время была задумчивой и молчаливой, а потом внезапно спросила:
- Ты, часом, не забыл, что мне втолковывал насчет индустриализации? У меня голова кругом идет - я все никак не могу сообразить, как нам связать концы с концами. Получается, не хватит нам средств, чтобы и новые отрасли создать, и сельское хозяйство поднять, и повысить уровень жизни рабочих.
Невольно вздрагиваю. Мысли она мои, что ли, читает? Ведь почти об этом же самом сейчас думал! А она между тем продолжает:
- Боюсь, не миновать нам тех проблем, о которых ты рассказывал, и придется крепко залезть в карман и крестьянину, и рабочему. А иначе где средства наскрести на скачок в будущее?
- Есть, есть способы обойтись без того перенапряжения сил, на которое пришлось пойти там, в моей истории, - медленно, не переставая раздумывать, отвечаю на ее слова. - Некоторые проблемы из неопытности и ошибок вытекали, а не из объективного стечения обстоятельств. Вот здесь можно дела поправить, и серьезно.
- Ты о чем? - немедленно уточняет жена.
- Два главных просчета были допущены, - объясняю свой взгляд на случившееся. - Первый: кинулись обобществлять сельское хозяйство внезапно, очертя голову, наломали дров - и в результате крепко подорвали сырьевую и продовольственную базу промышленности, особенно по части производства потребительских товаров. Второй: попытались ускорить темпы создания новых отраслей, нерасчетливо расширили фронт капитальных работ. А это повлекло за собой рост незавершенного строительства, необходимость занять на предприятиях и стройках больше работников, чем предполагалось, за счет массового притока неквалифицированной рабочей силы из деревни. В результате себестоимость производства не сокращалась, а росла. С производительностью труда было ровно наоборот: расти-то она росла, но очень медленно. Итог: пришлось финансировать промышленность за счет печатного станка, обесценения рубля и падения реальной зарплаты.
- Но как же так? - возмущается Лида. - Неужели не нашлось специалистов, которые объяснили бы, что к чему?
- Как не найтись? Нашлись, - говорю со вздохом. - Но если с трибуны партийного съезда бросают лозунг - 'те, кто болтает о снижении темпов нашего строительства, являются агентами наших классовых врагов!' - что ты на это ответишь?
- Все равно, вопреки всему, надо разъяснять, что допустимо экономически, а что - нет! - горячится моя жена.
- Надо, - соглашаюсь с ней. - Только вот в те времена родилась невеселая фраза: 'Лучше стоять за высокие темпы, чем сидеть за низкие'. И никакой шутки в этой фразе не было, уверяю тебя. Специалистов, отстаивавших обоснованные плановые расчеты, просто обвинили во вредительстве и дали немалые сроки.
- Так ты думаешь, и у нас... - она недоговорила фразу, но смысл вопроса и так был ясен.
- Я не пророк. Но вот предотвратить подобный поворот событий постараюсь всеми силами! - спокойнее, не кипятись. Без запальчивости, не повышая голос, а то на нас оглядываться начнут. - Надо за оставшиеся три-четыре года как-то ухитриться приучить ЦК и Политбюро к такому порядку, при котором любое хозяйственное решение может приниматься только после совета с экспертами... со специалистами, - возвращаюсь к более привычной ныне терминологии. - Да и в самом деле планирования надо будет кое-что подправить так, чтобы любой шапкозакидательский проект выходил боком его инициаторам, а не тем, кто против него возражает. Есть уже кое-какие задумки... - на этом мой голос стихает.
- Какие задумки? - теребит меня Лида.
- Слушай, у меня мозги на этой жаре буквально плавятся, а ты хочешь, чтобы я тебе тут детальный план реорганизации нашего планового хозяйства развернул - который и мне самому еще не во всем ясен! - взмолился я, стараясь придать голосу возможно более шутливые интонации.
- Ладно, страдалец, - смеется красивая молодая женщина, идущая со мной под руку, - пошли, присядем вон на ту лавочку в тенек, чтобы ты у меня совсем на солнце не растекся!
На море, озеро Кизыл-Яр и разделяющую их совершенно безлюдную песчаную косу падали лучи закатного солнца. Чудесное зрелище - фигура моей любимой, вся будто изваянная из светлой бронзы, подсвеченная нежным, уже не горячим, а ласковым розовым светом. Но любоваться этой красотой удается недолго. Солнце садится, и на черноморское побережье Крыма набегают стремительные вечерние сумерки. Небо, слегка озаренное догорающим закатом, темнеет на глазах и, не успело еще оно превратиться в черный ночной бархат, как на нем уже начали проступать искорки звезд. А потом, когда на западе осталась лишь едва рдеющая тонкая багровая полоска, над нашей головой раскинулась звездная сеть, где глаз легко различал очертания созвездий, знакомых еще по школьному курсу астрономии, и Млечный Путь пролегал сквозь бездонное пространство своей загадочной и манящей россыпью звезд.
Вечер, на глазах превращавшийся в ночь, еще не остудил горячий песок, да и нагретое за день море не спешило отдавать тепло. Можно было лежать на пляже, не боясь замерзнуть. Облизнув горько-соленые от черноморской воды губы, я опустился на уже остывающую, но еще не успевшую стать холодной полосу прибрежного песка, а Лида, отжав свою шикарную косу, которую никакими усилиями не удавалось целиком запихнуть под купальную шапочку, пристроилась рядом со мной. Вот интересно: стоило нам оказаться вместе, как она тут же рассталась со своей короткой стрижкой и начала отращивать косу. До пояса, правда, еще не отрастила. И как она почуяла, что мне нравятся длинные волосы? Ведь ни разу себе не позволил об этом заикнуться.
Вечерний бриз был почти не ощутим, и море лишь тихонько шуршало у кромки берега...
- Ну, что, мозги у тебя больше не плавятся? - вдруг тихонько поинтересовалась жена.
О чем это она? Не сразу и сообразишь. А, это насчет нашего разговора сегодня в парке! - все-таки вспомнил я. Вот настырная...
- Не плавятся, - отзываюсь. - Зато они другим заняты.
В самом деле, рассуждать о плановом хозяйстве совершенно не хотелось. Хотелось лежать, смотреть в бархат неба над головой, и целовать жену. Но когда я так и попытался сделать, Лида строго произнесла, отворачивая лицо в сторону:
- Вот пока не расскажешь все по порядку, о 'другом' можешь и не думать! - жена выносит свой приговор не без скрытого ехидства в голосе.
- Всего мне и за неделю не рассказать! - пытаюсь воззвать к ее милосердию.
- Не увиливай! И прекрати меня соблазнять, - (убирая мою руку со своей груди), - успеешь уложиться в час-полтора, тогда я и сама охотно соблазнюсь!
Самый тяжкий вздох, какой я только смог изобразить, нисколько не повлиял на непреклонную волю жестокосердной красавицы. Еще раз вздохнув, уже вполне искренне, пытаюсь собраться с мыслями.
- Если вкратце, то главную ставку сделаем не на количественное наращивание фронта работ - хотя и без этого никак не обойтись. И все же главное вижу в том, чтобы не гнаться только за объемом производства, а обеспечить рост производительности труда, снижение себестоимости продукции, на этой основе - рост внутрипромышленных накоплений, что позволит увеличить возможности финансирования капиталовложений. Опережающая подготовка кадров, на которой мне удалось настоять - один из кирпичиков в фундамент такой политики. Надо будет еще постараться как можно шире протащить в практику результаты разработок Гастева и Керженцева по научной организации труда.
Одновременно надо ослабить нашу зависимость от хлебозаготовок. С развитием кооперации на селе и с механизацией сельского хозяйства уже кое-что предпринимается. Думаю, на съезде будут приняты решения на этот счет. Кроме того, надо всеми силами пытаться разнообразить наш экспорт, сделать его более эффективным. Скажем, вместо круглого леса экспортировать пиломатериалы и столярные изделия. К сожалению, чтобы перейти на экспорт целлюлозы, бумаги, картона нужны весьма крупные капиталовложения. А еще надо обеспечить прекращение или значительное сокращение импорта сырья для легкой промышленности - кож, хлопка, шерсти, шелка. Большую часть из этого мы можем производить сами.
Следующий пункт - нужен грамотный подход к плановой работе. Не переносить бездумно фабрично-заводское планирование на уровень всего народного хозяйства. Обязательные задания должны существовать только в пределах государственного заказа, ограниченного нашими бюджетными возможностями. Остальное - контрольные цифры. И в достижении этих контрольных цифр нашу промышленность и сельское хозяйство надо заинтересовать.
- Как заинтересовать? - вклинивается с вопросом Лида. - Премии давать за достижение контрольных цифр?
Пользуюсь моментом, чтобы немного перевести дух после длинного монолога, затем отвечаю:
- Это самый примитивный подход. Нет, лучше сделать немного сложнее. Контрольные цифры - это должен быть не просто набор показателей, которых надо достигнуть. Это должны быть ориентиры, определяющие цели нескольких важнейших государственных программ. И тем, кто будет работать в соответствии с заданиями этих программ, надо будет предоставлять всякого рода льготы - налоговые скидки, кредиты по сниженным ставкам, может быть, и прямые субсидии, валютные квоты на импорт, таможенные преференции и т.д. Примерно так. Это даст возможность соединить реальный хозрасчет трестов с плановым управлением народным хозяйством, а не загонять предприятия под плановые задания из-под палки. Вот, вроде, в основном и все.
- А как ты заставишь принять свои предложения? - да, жена поставила передо мной самый болезненный вопрос. Похоже, в мудрости того, что я предлагаю, она не сомневается, но вот в мудрости наших чиновников - очень даже.
- Положим, в Госплане и Наркомфине, да и среди кадров ВСНХ, найдется немалое число специалистов, которые могут меня поддержать. Но вопрос и в самом деле непростой, потому что слишком много развелось у нас руководителей, которые, кроме командных методов, ничего не освоили. Вот этих переупрямить будет трудно, - признаю стоящее передо мной препятствие. - Эх, ведь если даже в армии проводить наступление в стиле - 'Шашки наголо, вперед, марш!' - то очень просто в результате лоб себе разбить. Наступление готовить надо: подвезти боеприпасы, снаряжение, наладить вещевое снабжение, доставить продовольствие. Для этого нужно рассчитать потребность во всем этом, обеспечить транспорт, складирование, хранение, распределение по частям и соединениям. Нужно определить направления ударов, маршруты выдвижения войск, рассчитать скорость выдвижения, провести разведку местности и ее инженерную подготовку... Да еще черта с рогами надо сделать, а не ограничиваться криками 'ура, вперед!'. Тем более в экономике без трезвого расчета - никуда. А многие норовят одними окриками управлять! - почувствовав, что меня заносит на эмоции, останавливаюсь и подвожу черту. - В общем, буду сколачивать коалицию из разумных руководителей и спецов, и драться за то, что считаю правильным. Но...
- Но? - Лида тут же реагирует на заминку в голосе.
- Больше всего меня беспокоит, как бы споры с оппозицией не обернулись политической травлей всех, кто проявил несогласие по тому или иному вопросу. В такой обстановке будет невозможно вести нормальную дискуссию по хозяйственной политике, сопоставляя различные подходы.
- Оппозиция только мешает! - запальчиво восклицает жена. - Гнать бы таких в три шеи! Если они не понимают, что такое партийная дисциплина - скатертью дорога!
- Скатертью... Это еще ничего. А вот как ты посмотришь, если несогласных с генеральной линией станут объявлять контрреволюционными заговорщиками, убийцами и шпионами? - не без горечи спрашиваю ее.
- Как? Ты хочешь сказать, что там, у вас... Не может такого быть! - в запальчивости выкрикивает Лида.
- Было. Было, к сожалению. И я постараюсь сделать все, чтобы здесь такое не повторилось! - произношу последнюю фразу, невольно стискивая кулаки.
- Справишься? - голос молодой женщины, которая лежит рядом, касаясь моего плеча, полон тревоги.
- Гарантий никто не даст. И в одиночку, конечно, такое дело не поднять. Но, если ты будешь рядом, непременно справлюсь! - с последними словами широко улыбаюсь. И, хотя я смотрю в звездное небо, какое-то чутье придает мне уверенность, что и жена тоже улыбается. Приподнимаюсь на локте и осторожно тянусь к ней губами. Лида тоже приподнимается, медленно оплетает меня руками, - чувствуется, что они у нее полны скрытой силы, - и наши губы встречаются...
Потом мы снова лежим на песке, плечо к плечу, и смотрим на сверкающие драгоценности, прихотливо разбросанные в глубокой бездне пространства.
- Я люблю тебя... - произношу шепотом, но в почти полной тишине мой шепот слышен не хуже, чем крик. Она в ответ не произносит ни слова, а только трется щекой о мое плечо. Но мне и этого достаточно...
Глава 3. Суета политическая и хозяйственная
После возвращения из отпуска решил проштудировать газеты, которые в Крыму видел лишь от случая к случаю. Читая международные новости, обратил внимание на комментарии по поводу июньской ноты Великобритании Густаву Штреземану, и тут вдруг вспомнил: Локарно! После первого озарения на меня снизошел скептицизм: ну да, будут в конце года Локарнские соглашения, но мне-то что с того? Хотя... Если подверстать сюда еще кое-какие прогнозы и соображения, то можно сотворить небольшую сладкую плюшку. Только вот для кого?
Так, подумаем. Дипломатов среди круга моих знакомых нет, разве что Красин. Но он сейчас за границей. Тогда Коминтерн? Но среди руководящих деятелей у меня тоже контактов не имеется. Тогда... Тогда... Остается только Трилиссер. Не все из моей информации ему будет интересно, но кое-что - наверняка. Что же, закрепить хорошие отношения невредно.
Через два дня передаю записку о перспективах соглашения между Германией, Францией и Великобританией о гарантиях западных границ (при отсутствии аналогичных гарантий относительно границ восточных); о возможном свержении Пилсудским власти восстановивших против себя общественное мнение Польши эндеков; о необходимости предотвратить обострение конфликта между КПК и Гоминьданом в Китае.
Записка короткая, всего две странички. Заместитель председателя ОГПУ быстро просматривает ее.
- Возможно, возможно... - бубнит он себе под нос по ходу чтения. Потом отрывает глаза от записки и спрашивает меня:
- Вы уверены, что Пилсудский пойдет на переворот?
- Я не пророк, - развожу руками. - Но обстановка в Польше обостряется, уже были стычки между боевиками ППС и эндеков. Если события будут и дальше развиваться в том же направлении, то для Пилсудского как раз появится подходящая возможность, чтобы использовать свое влияние в легионерском движении и отыграть то, что он потерял два года назад. Бывший революционер, боевик, он вполне может решить дело силой. Думаю, и многие политические силы его поддержат, лишь бы не допустить развития народного возмущения снизу.
Трилиссер кивнул, и заметил:
- А вот дела Компартии Китая - это не наша компетенция. С этим надо идти в Коминтерн.
- Вот и сходите! - твердо отвечаю на это заявление. - У меня в руководстве Коминтерна знакомых нет. Кроме того, думаю, и Наркомат по иностранным делам эта бумага может заинтересовать. Знаю, что между Дзержинским и Чичериным не самые лучшие отношения. Но в интересах дела лучше переправить записку именно Чичерину.
Трилиссер грустно посмотрел на меня и промолвил:
- Передам. Дело нехитрое.
- Авторство залегендировать сумеете? - этот вопрос меня интересует, потому что не хочется светить свою слишком уж разностороннюю информированность.
Трилиссер еще раз смотрит на мою записку и замечает:
- А, так вы ее специально не подписали. Отчего же так?
- Думаю, что ни НКИД, ни Коминтерн не отнесутся с восторгом к пророчествам хозяйственника из ВСНХ, - пытаюсь оправдать анонимность своего документа.
- Ладно, сообразим что-нибудь. - И с этими словами заместитель председателя ОГПУ убирает два моих листочка в сейф.
Следующий замысел, на долгосрочные последствия которого у меня были большие виды, после недолгого размышления решаю реализовать через Николая Ивановича Бухарина. Узнав расписание его лекций в Комакадемии, ловлю его в перерыве, представляюсь, и вручаю ему конверт с просьбой посмотреть и высказать свое мнение. Бухарин взял, пообещал не откладывать надолго, и на том мы расстались. А через несколько дней меня на работе застал телефонный звонок из секретариата Бухарина.
Николай Иванович пригласил меня в свой кабинет в редакции 'Правды', на Тверской, 48 (на моей памяти этот дом имел номер 18б и стоял он немного в другом месте - передвинули в 1978 году при расширении комбината 'Известия') - то есть совсем недалеко от дома Нирнзее, где теперь квартировал и я вместе с Лидой и Михаилом Евграфовичем. Довольно симпатичное здание в стиле модерн - бывший Дом Сытина, где размещалось его издательство 'Русское Слово'. Кстати, Иван Дмитриевич и сейчас здесь проживает.
Вхожу в подъезд, над которым закреплены буквы 'ПРАВДА', повторяющие шрифт, каким печатают название газеты. Невольно бросаю взгляд направо, где помимо желания бросается в глаза здоровенная, раза в три больше, чем у 'Правды', вывеска 'ПОХОРОННОЕ БЮРО' и ниже, мелкими буквами - 'Краснопресненского районного Совета', а еще ниже вертикальные вывески, обрамляющие витрину, предлагают 'гроба, венки' и прочие похоронные принадлежности, а также 'прием заказов на похоронные процессии'. Веселенькое соседство...
Николай Иванович встречает меня радушно, но разговор сразу начинает с укоризны: