История, которую рассказали мне тени одной маленькой свечки
Тени от свечей колеблются на стенах, образуя причудливые узоры. Если достаточно долго вглядываться в них, они могут рассказать множество историй, но знающие люди говорят: слишком усердно разгадывая тайны теней, можно и самому навсегда остаться лишь отблеском яркого огонька на стене. Но сестры не признавали таких новомодных штук, как электричество, считая их еще более опасными: под ярким мертвым светом тени съеживаются, оползают, теряют свое волшебство и замолкают. Как только на город опускается сумерки, сестры садятся за свое вязание. Раньше они дожидались первой звезды, но в последние годы город укрывает такой густой смог заводов и фабрик, что лишь немногие звезды пробиваются сквозь него даже в самые ясные ночи. Город разрастается, и сестрам все чаще приходится менять свои привычки.
Первая сестра вяжет шарф из тяжелой темной пряжи: спицы проворно пляшут в её руках, покрытых паутинкой морщин. Шарф становится все длиннее, пока тьма за окном сгущается и постепенно окутывает город.
- А помните ту старую историю, - произносит задумчиво первая сестра, - о городе, павшем только лишь из-за взгляда...
- Помним, помним, - сварливо прерывает её вторая сестра, и тени от спиц первой, начавшие уже было перемещаться, складываясь в плывущий под парусом корабль, тот час же распустились, как распускаются петли, сброшенные со спиц. - Тебе бы стоило уже забыть, наконец, все эти истории о неприступных замках, бесстрашных рыцарях и прекрасных царевнах - в эти дни от них все равно никакого толку.
Вторая сестра была моложе первой, но напряженная спина, прямая, как доска, колючий взгляд и упрямо сжатые в тонкую нить губы добавляли ей возраста. Она вывязывала крючком светлую шаль. Узоры переплетались и закручивались, образуя сложнейший орнамент. Внезапно женщина закрыла глаза, и лицо её прояснилось:
- Когда-то давно один путешественник привез мне ракушку с берега моря. Того, что на краю земли. Сейчас-то даже маленькому ребенку точно известно, что у земли нет края, и, если он из дому, и будет идти долго-долго, то обязательно вернется обратно, только с другой стороны. Поэтому эта ракушка уже давно молчит. А тогда люди не возомнили еще себе, что знают все о вселенной, поэтому раньше, бывало, если приложить ракушку к уху и хорошенько вслушаться в шум моря, то можно услышать пение русалок, которые жили в его глубинах. Они пели на своем языке, но, если закрыть глаза и открыть сердце (что требует, конечно, известной тренировки), то можно было понять отдельные фразы или даже куплеты. Путешественник также уверял меня, что у каждого человека есть своя волна в том море: это может быть грозный девятый вал, или нежная пена, ласкающая берег, или гребень посреди водной глади, возвещающий приближение таинственного левиафана... Можно было попытаться услышать её в ракушке, - один раз уловив, уже никогда не забудешь этот манящий шепот. Но сейчас тщетно вслушиваться в недра ракушки. Сначала пропали голоса русалок, затем не стало говора рыб, а вскоре в ней и вовсе воцарилась тишина.
В свете оплывших уже свеч тени повторяли на стене узоры на шали, искажали и преображали их, превращая в колышущееся морское дно, в котором, если всмотреться повнимательнее, то и дело мелькали хвосты рыб, а может, и русалок.
Третья сестра, самая младшая из всех, вязала на четырех спицах крохотные детские пинетки. Она ничего не говорила, только напевала вполголоса, и временами рассеянно заправляла за ухо выбившуюся прядку волос, а тени от её вязания сплетались в нечто, напоминающее колыбель.
* * *
Девушка отложила книгу и поплотнее закуталась в уютную старую шаль, которую она недавно нашла на бабушкином чердаке. Дрема незаметно накатила на неё, и явь отступила перед сном, в котором, вполголоса переговариваясь между собой вполголоса, проплывали по морскому дну стаи рыб, из глубин доносился храп морского чудища, а русалки, забравшись в остов затонувшего корабля, пели чудесную песню о забытых царствах, и временах, что были и будут...