Коленченко Сергей Николаевич : другие произведения.

Романов Александр Львович

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Посвящается памяти моего друга умершего в 2005 г. (инсульт) Вместо буквы у краткое пришлось написать у. Редактор не все читает
  Александр Львович Романов
  (на фото - справа)
  
  
  ИЗБРАННОЕ
  
  
  (посмертный сборник)
  2006 год
  
  
  Под редакцией С.Н.Коленченко
  (на фото - слева)
   []
  На фото конец1954 года.
  Мы конечно несколько постарели с тех пор
  
  
  
  
  А Раманау
  
  ШТО?
  
  Што застанецца
   пасля нас?
  Манбланы
  выцвiлых паперак,
  Таемны росчарк
  на шпалерах,
  Неясны змест
  бясконцых фраз?
  
  Што застанецца
  пасля нас?
  Жаданне падначалiць
  мары,
  Вятры,
  лугi,
  надзеi,
  хмары,
  I нават зорак
  стылы бляск?
  
  Што застанецца
  пасля нас?
  Паток
  надзьмутых дэкларацый,
  Бясконцы шквал
  пустых навацый,
  Бязглузна
  выкiнуты час?
  
  Што застанецца
  пасля нас?
  Адны
  няздзейсныя намеры,
  Без чыстай годнасцi
  i веры -
  Вось што пачуецца
   у адказ.
  
  
  2005 г. Последнее опубликованное стихотворение А. Романова
  (в Гродненской районной газете 'Перспектива')
  
  
  ОГЛАВЛЕНИЕ
  
  ОТ РЕДАКТОРА 3
  ГЛАВА 1. НАШ СТИЛЬ ЖИЗНИ В ТЕ ВРЕМЕНА 4
  'ЖЕНЩИНА БЕЗ ИМЕНИ' 4
  УТРЕННЯЯ ИДИЛЛИЯ 8
  'ПРОЛЕТАРИИ ДУХА' 9
  ГЛАВА 2. КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ, ПУБЛИЦИСТИКА. 11
  КРИК В КАМЫШАХ 12
  ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ. 13
  КАК ИМЕНОВАТЬ НАШУ ЭПОХУ? 14
  ГЛАВА 3. СКАЗКИ 15
  ЯК ПАЙШЛО НА ЗЯМЛIЦЫ КАХАННЕ 15
  ДАВАЙ ПАСМЯЕМСЯ РАЗАМ 16
  'КАК ГЕНЕРАЛИССИМУС СУВОРОВ ОТ БЕЛОРУСОВ БЕЖАЛ'. 17
  ГЛАВА 4. ПРОЗА. 18
  СТАРЫЙ АБРАМ 18
  СТУДЕНЧЕСКОЕ ЭССЕ 20
  ЛАГЕРНОЕ ЭССЕ. 20
  ГЛАВА 5. СТИХИ И ПЕРЕВОДЫ. 21
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТИХИ. 22
  Что будет памятью поэта? 22
  ОДА ЖЕНЩИНЕ 22
  Радость утра. Вечера покой. 23
  ЖАБКА 23
  ОСЕННЕЕ СКЕРЦО 23
  ЖИТЕЙСКАЯ ОПТИКА 23
  ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ 24
  СДЕРЖАННЫЙ СТОН 24
  АРХЕОЛАГ 25
  ПОЭТЫ 27
  КАСТРЫЧНIК 28
  ЗОРКI ЛЁСУ 28
  АДЗIНАЕ, ШТО НЕМАГЧЫМА 28
  ДА ЗАКАХАНЫХ 29
  РАСТАВАННЕ 29
  БЕЛАЯ ЧАЙКА 29
  НАША МОВА 30
  ПРАЦIБОРСТВА 31
  РУБЦЫ ПАМЯЦI 32
  ВОСЕНЬ 32
  РАЗВIТАЛЬНАЕ ПАВIТАННЕ 33
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПЕРАКЛАДЫ ЗАМЕЖНАЙ ПАЭЗII 33
  ДА НЁМАНА 33
  Уiльям Шэкспiр САНЕТ 91 34
  Уiльям Шэкспiр САНЕТ 12 34
  Джон Мэйофiлд ГРУЗЫ 34
  Т.С.Элiот СПРЫТНЫ КОТ МАКАВIЦI 35
  Рэд'ярд Кiплiнг БАЛАДА АБ УСХОДЗЕ I ЗАХАДЗЕ 36
  Генрых Гейнэ БАЛТАЗАР ( ВАЛТАСАР) 37
  ГАЙ ВАЛЕРЫЙ КАТУЛ XLIII 39
  ГАЙ ВАЛЕРЫЙ КАТУЛ III 39
  
  
  ОТ РЕДАКТОРА
  
  Александр Львович Романов родился в городе Гродно (БССР) 12 сентября 1949 года в семье военнослужащего. Мать - Надежда Викторовна Романова была специалистом сельского хозяйства, агрономом, проработала всю жизнь в сельском хозяйстве. Отец погиб в 1951 году в Австрии и в воспитании сына участвовать не мог.
  Большое влияние на воспитание и формирование личности Александра Львовича оказала бабка - Анастасия Николаевна, в молодости принимавшая активное участие в революционном движении России на стороне большевиков, ярый коммунист, руководившая в свое время отделом кадров обкома партии, имевшая прекрасную память и знавшая все про всех. Анастасия Николаевна - человек очень жестокий, жесткий и властный, вмешивавшийся в жизнь и старавшийся сломить волю и подчинить всех, кто был рядом. Своего сына она назвала Львом (якобы в честь Льва Николаевича Толстого). Но, зная Анастасию Николаевну, можно смело сказать, что идеалом для имени сына послужил совсем другой Лев (из колена Иудина) - Лев Давыдович Троцкий. Она установила в доме почти армейский порядок и жестко его поддерживала. В такой обстановке Саша рос до 1969 года, когда попал за антисоветскую пропаганду с другом в тюрьму, где отсидел 4 года. После выхода из тюрьмы жил постоянно с матерью. Работал на разных работах: был поверяльщиком разводок прядильных машин, грузчиком, наладчиком, репортером, журналистом, главным редактором газеты 'Перспектива'. Последнее время зарабатывал на жизнь литературным трудом - писал статьи и сочинял кроссворды в газеты, правил и корректировал тексты трудов по теории музыкосложения и публицистику известному в музыкальных кругах Гродненщины композитору Виталию Константиновичу Родионову, с которым был очень дружен в последнее время. Умер от инсульта 15 октября 2005 года.
  Александр Львович был ярким представителем совершенно вымирающего ныне социального слоя - богемы. Неприхотливый к бытовым условиям, абсолютно безразличный к одежде и неразборчивый в вине и женщинах, он, вместе с тем, был человеком крайне честным, порядочным, высокообразованным, чрезвычайно эрудированным, с прекрасной памятью, в которой хранилось множество разнородной и детальной информации, литературных и научных данных. Общаться с ним было чрезвычайным удовольствием.
  Глубоко эрудированный, с критическим и аналитическим умом, с прекрасным чувством юмора и притом флегматичного темперамента, всегда спокойный и сильный духом, он производил неизгладимое впечатление на всех, кто его знал. У него собирались творческие, но очень разные люди, которые вряд ли встретились бы в каком-либо ином месте. Фактически это был своеобразный клуб во главе с Александром Львовичем - неизменным председателям, которого никто не выбирал, но которого все сразу признавали таковым. Ему на суд и правку все давали разные продукты своего творчества. Его 'экспертиза' и оценка всегда была очень точной и честной. Он был моим единственным другом, и после его смерти могу сказать, что потерял самого близкого человека из живших на тот момент. Но вернемся к теме.
  Так вот, хотя такие люди, как Александр Львович, составляют ничтожно малую часть общества, именно их наличие меняет общество в целом. Это как щепотка перца в супе, без которой он попросту является смесью разных ингредиентов.
  Когда я начал заниматься собиранием текстов для издания посмертного сборника, то неожиданно оказалось, что самым большим препятствием явилась утеря таковых. Он часто писал на каких-то кусках бумаги, обертках и лишь иногда заносил текст в компьютер или в печать, в основном, когда кому-либо писал. Но и эта часть оказалась невелика. Среди напечатанного материала часто невозможно понять, чьё это? Или свой текст, или правка чужого, или перевод, или вообще перепечатка. Некоторые сильные тексты и стихи утеряны безвозвратно, некоторые из уцелевших не были пригодны для печати. Увы...
  В его рассказах и дневниках я проходил как Серж.
  
  Из прошлых записей (70-е, 80-е годы)
  
  ГЛАВА 1. НАШ СТИЛЬ ЖИЗНИ В ТЕ ВРЕМЕНА
  
  Рассказ А.Романова
  
  'ЖЕНЩИНА БЕЗ ИМЕНИ'
  
  В этот день - как и всегда - у меня были гости. Впрочем, сегодня их было особенно много.
  Первым прибежал Серж и сразу же схватился за скрэббл - дурацкую игру, которую в нашей стране какой-то ретивый чиновник обозвал 'Эрудитом'. Смысл этой игры - по кроссвордным правилам побыстрее выставить свои магнитные буковки на игровое поле. Задача сложная, но вполне разрешимая. Серж и я - настоящие маэстро в этом виде спорта, и между нами давно и безуспешно идет борьба за звание 'Великого Маэстро'. Спор этот, впрочем, безнадежен, но Серж уже полгода не может смириться с дележом первого и второго места. Мне кажется, что даже проигрыш его успокоит, но я не могу заставить себя играть ниже своих возможностей.
  Вторым гостем был Саша. Это совершенно другой экземпляр. Скрэббл ему глубоко противен, ибо он крадет интеллектуальную энергию, а этой энергии ему вечно не хватает. Сашка пишет рассказы. Вероятно именно для того, чтобы поднять свой интеллектуальный тонус, он и принес две бутылки гадкого дешёвого вина.
  Третьим был Женька, суперинтеллектуал с супернаклонностями - философ по образованию и гомосексуалист по привязанностям. Я терпеть не могу 'голубых' ребят, но перед философами робею: они ведь читали Гегеля, которого я могу только почитать.
  Впрочем 'голубые' наклонности Женьки у меня на квартире не проявляются. Он достаточно умён, чтобы понять: ни я, ни мои друзья в эти игры не играют.
  Я - бабник. Увы, приходится применять именно это слово, ибо я люблю всех женщин, с которыми хочу переспать. Люблю ли я их после того, как поднимаюсь с постели - это вопрос другой... И я на него отвечать не стану.
  Четвертым в гости явился Колумба. Он презрительно посмотрел на наши бутылки и сразу же меня огорошил.
  - Небось ждешь в гости прыщавую? Напрасно. Видел её на улице, сказал, что ты сексуально озабочен, и она испугалась. Поведала, что в этой беде она не помощница.
  Прыщавая - это та дама, которую я люблю уже два года. Сегодня она приехала из Новогрудка и обещала зайти. В постели с ней я не был, поэтому моё чувство довольно сильное. Колумба же, уставший смотреть на мои любовные муки, решил помочь. Его помощь, как всегда выражалась в том, что он прямым текстом сказывает то, что я предпочитаю держать под флёром недосказанности.
  - Флёр, - вслух сказал я и выставил это слово на доске скрэббла. 'Флёр' принес мне 72 очка и Серж возмущенно заревел:
  - Знать не знаю, что это за флёр такой. Нету такого слова в русском языке и быть не может.
  -Флёр д'Оранж, - меланхолично с французским прононсом откликнулся Женька. Он сидел на диване и читал по-немецки дебютную монографию Кереса.
  - Может ещё и флёр серо-буро-малин притащите? - не сдавался Серж.
  Пришлось взять словарь, отыскать в нём несчастный 'флёр' и показать Сержу. Тот мигом успокоился, потому что авторитету словаря верил безоговорочно. Воцарилось молчание. Серж сопел, морщил лоб и перебирал свои буковки. На мой 'флёр' он хотел ответить достойно.
  Колумба ненавидит пьянки и вино на столе его бесит. Зато о бабах он может говорить не уставая. Поэтому он возвратился к прыщавой.
  - Цветницкий мне рассказывал, а я ему в таких делах верю, как прыщавая сделала ему минет.
  Серж оторвался от скрэббла Он обожает, когда ему делают минет, и умеет обставить это дело со вкусом.
  - И как? - заинтересованно спросил Серж, откладывая буковки в сторону.
  - Очень просто. Напоил её в усмерть, а потом предложил сыграть на флейте. Всё получилось очень мило: кантата си-бемоль на розовом инструменте.
  Меня всегда бесит, когда о моих любимых говорят гадости, тем более, что эти гадости делал не я. Поэтому я вновь наполнил фужеры. Женька, услышав характерный булькающий звук, тут же перестал читать.
  - Миленькую партию сыграл Керес на турнире наций в Праге в 1944 году. Кто-то мне говорил - по-моему, Болеславский - что Гитлер дал ему аудиенцию и сыграл с ним одну партию. Керес великодушно предложил ничью на 11-м ходу.
  Женька - мастер спорта по шахматам, но остальным этот вид спорта до лампочки. Поэтому его слова повисли в воздухе. Зато фужеры опорожнили дружно. Лишь Колумба презрительно отставил свой бокал и произнес: 'К вину 'Жок' предлагаю пирожок'. При этом он отмерил руку до локтя и показал характерный жест. Мы промолчали, но в воздухе появилась и повисла какая-то напряженность.
  - Скучно у тебя Львович, - зевнул Колумба и стал собираться.
  Я сам понимал, что у меня скучно. Наша компания - это что-то вроде телеги, в которую впряжены лебедь, трепетная лань, краб и еще кто-то из Ноева ковчега. Телега скрипела, но с места не двигалась. Тем не менее все мы делали вид, что куда-то мчимся, предположительно, к творческим успехам. Лишь Колумба был реалистом. Под творческими успехами он подразумевал победы над женщинами и преуспевал в этом.
  Я не стал удерживать Колумбу, мавр сделал свое дело, мавр может уйти.
  Итак, Танька (сиречь прыщавая) продолжает свою игру. Она по-прежнему не замечает, что я мужчина. Почему-то я всю жизнь выступаю в амплуа доброго друга. Все дамы без исключения поверяют мне страшные интимные тайны. Они рассказывают о своих любовниках, о своих сердечных привязанностях, просят достать лекарства от триппера или интересуются, у кого бы сделать криминальный аборт. И я, вместо того, чтобы обидеться, выслушиваю эти признания, лечу французские болезни и даю бесплатные юридические консультации. Никакой платы, кроме сердечного 'спасибо' я не получаю. Точно такие же отношения и у нас с Танькой. Когда год назад я признался ей, что влюбился, она была ошарашена.
  - Не говори глупостей, - безапелляционно сказала она. - Ты мой друг, и поэтому любовниками мы не будем.
  Странная логика. Значит, отдаваться надо врагам, а друзья пусть любуются эдакой идиллией. И я любуюсь! Смех сказать. Я посмотрел на себя в зеркало. В чем причина? зеркало отражает нормального человека: с руками, ногами, головой и прочими частями тела. Нет горба, других изъянов тоже не наблюдается, - но женщины меня не любят. Что им надо?
  Мои размышления прервал Серж.
  - А я поставлю кабанское слово 'Хрю'. И обломил на нем 51 очко.
  Возмутился Женька. - Неужели в словарях есть такое? Проверили. Слово 'хрю' в словаре было, и Серж на радостях изобразил это междометие, издав звук вепря, нашедшего гнилой желудь в голодный год. Вышло очень похоже, и рассмеялся даже Сашка, который почему-то был грустен и задумчив. Он был единственным в нашей компании, кто спал с Танькой, но предпочитал о подробностях помалкивать. Похоже, что связь эта была в свое время не случайной и не мимолетной.
  Колумба ушел, а мы стали сбрасываться 'по рублю'. За вином побежал Женька: денег у него не бывает даже тогда, когда он работает, а в данный момент он опять был клиентом биржи труда.
  Не успели мы поднять бокалы с кроваво-красным молдавским 'Жоком', как за окном я увидел Таньку. Она стремительно отворила калитку и спортивной походкой шла к двери. Что-то горячее обдало меня изнутри: я все-таки любил и хотел её до безумия.
  - Привет честной компании, - весело воскликнула она и по-мужски пожала мне руку. Рука была теплая, сухая и сильная. Ничего обещающего в этом рукопожатии не было.
  Серж сразу начал хамить. У него удивительная манера говорить гадости, невинно глядя в глаза своей жертве.
  - Какая женщина! Неплохо бы познакомиться с ней в постели.
  - В последнее время я воздерживаюсь от таких знакомств, - ответила Танька. Было заметно, что мои гости ей не нравятся, но хозяином был я. Приходилось терпеть.
  Я принес еще один фужер, налил вина. Танька скривилась, но все же пригубила.
  Санька сидел насупясь. Его лицо ничего не выражало, но я знал, какая буря страстей и мыслей кипела в нем. Впрочем, мне было не до него. Роль хлебосольного хозяина утомительна, а я хотел женщину. Я мысленно раздевал Таньку, и от этого кружилась голова.
  К счастью вино быстро кончилось. вероятно все поняли мое состояние и стали незаметно исчезать. Первым ушел Серж, сказав на прощание очередную гадость. Следом стал одеваться Сашка.
  - Уже уходишь? - спросил я. Вопрос прозвучал фальшиво и Сашка заторопился. Поднялся и Женька. Мы остались с Татьяной наедине.
  - Что-то устаю я от людей, - сказала она.
  Я промолчал. Говорить о своей любви было бессмысленно, а поддерживать светский разговор не хотелось. Все же я сделал над собой усилие, и началась долгая неторопливая беседа. Я читал свои новые рассказы, бранил Таньку за творческую импотенцию, но в глубине души решал лишь одну проблему: как добиться того, чтобы Танька ответила мне взаимностью. Я видел в ней не друга, а женщину и мне хотелось говорить не проблемах русского верлибра, а молча ласкать её обнаженную грудь, гладить её волосы и целовать, целовать, целовать...
  - Слушай, мы заболтались, - вдруг спохватилась она. - Как же быть с ночлегом? Троллейбусы уже не ходят.
  - Оставайся здесь, - сказал я. Мне стоило неимоверного труда произнести эти слова.
  ................
  Утром, сквозь тяжелую, опиумную одурь сна я услышал, что Танька одевается и уходит. Я даже не раскрыл глаз. Это уходили два года моей жизни - и у этих двух лет не было уже ни имени, ни названия.
  19 - 21 июля 1984 года
  
  Примечание редактора:
  Автор несколько лукавит. По числу побед у женщин, а их у него было под тысячу, он превосходил Колумбу примерно в два раза, Сержа и Сашу - раз в десять-двадцать. Женя, естественно, не в счет. Хотя Татьяну он действительно очень любил, чего она, увы, не смогла или не захотела понять. От обиды, после расставания, он написал очень злое стихотворение, которое не приводится по цензурным соображеням (Ода женщине)
  Первым умер Женя, потом - Александр Львович - автор рассказа, судьба Колумбы неизвестна, так как он вскоре выехал в Израиль, там вроде бы первое время работал грузчиком, потом его следы исчезают. Саша и Серж пока живы. Мы все вместе шутили, писали смешные стихотворения друг на друга и просто так.
  Некоторые заметки (утрированные и весьма преувеличенные в смешную сторону) о том образе жизни, который иногда (крайне редко) вел А.Л., и некоторые из его знакомых, можно обнаружить в сборнике А.Л.Романова о Стахе и Грине: 'Пролетарии духа'.
  Сборник состоит из новелл. Два друга, живущие в Минске полуинтеллектуальные бомжики, Стах и Гриня, попадают в разные смешные ситуации. Кроме того, они являются отцами-основателями новой партии - эсеров.
  Интересно, что, в основном, черты характеров как Стаха, так и Грини, несмотря на их непохожесть, списаны автором с себя (он умел и любил посмеяться над собой) и частично придуманы. Причем, по характеру и внутренним качествам он ближе к Стаху. Зато свою внешность и привычки он от щедрого сердца подарил Грине.
   Также следует помнить, что написан сборник в догорбачевкий период, когда о перестройке и крушении СССР никто и не помышлял. (Прим. ред.)
  
  'У час парадку i прагрэса,
  Калi нястомна крочым мы,
  I перад намi шлях прамы -
  Аб чым вяшчае наша прэса.
  Анегiн што? - Мiнулы век,
  А Стах - сучасны чалавек'
  1988
  
  А Романов
  
  УТРЕННЯЯ ИДИЛЛИЯ
  
  (киносценарий)
  
  Действующие лица:
  Стах - 25-35 лет, волевое лицо с остатками былой красоты. Желательно усы а ля Лех Валенса.
  Гриня - 25-35 лет, невысокое существо меланхоличного типа. Желательны борода и усы а ля Николай II.
  Фильм немой. Музыкальное сопровождение Э.Григ Песня Сольвейг, Л.Бетховен Ода к радости.
  
  1. Камера снимает сквозь закрытую форточку раннее утро: ветку дерева, лучи солнца. Затем она отъезжает, и становится видна сама форточка, забитая гвоздем, кое-как оклеенная рваной бумагой. Затем камера медленно скользит по стене и наплывает на лицо Грини. Крупный план: Вздрагивают веки, открываются. Бессмысленный отрешенный взгляд. Гриня хлопает ресницами, медленно выковыривает грязь из уголка глаза, вытирает палец о воротник собственной рубашка. Чешет бороду. Начало песни Сольвейг.
  2. Общий план. Кровать, заваленная тряпьем, голая стена. Гриня дрожащей рукой ощупывает предметы на столе, вплотную придвинутому к кровати.
  3. Крупным планом: пепельница из консервной банки, горелые спички, пустые пачки сигарет 'Прима' и 'Памир'. Руки Грини по очереди ощупывают каждую пачку, но бесполезно. Затем он роется в консервной банке, извлекает миниатюрный окурок.
  4. Гриня прикуривает, еле уберегая бороду от огня. Окурка хватает на две-три скупых затяжки, и он разочарованно бросает останки сигареты назад в консервную банку.
  5. Общий план. Кровать. Гриня выползает из-под кучи тряпья, садится, с мучительным выражением лица трет виски. Заглядывает под кровать, ищет тапочки, не находит.
  6. Крупным планом тощие ноги Грини. Он в рубашке и трусах. На полу мусор. Гриня чешет ступней одной ноги другую, поджимает пальцы.
  7. Общий план. Гриня медленно подходит к другому столу, стоящему у окна.
  8. Крупным планом стол. Две-три бутылки дешевого вина, несколько бутылок из-под пива, остатки скромной закуски. Все это в беспорядке громоздится на обрывке газеты. Явственно читается какой-то патриотический заголовок.
  9 Крупный план. Пивная лужица на столе, опрокинутый стакан. В лужице плавает пивная пробка и сигарета с фильтром, скуренная на одну треть. Рука Грини извлекает мокрый окурок.
  10. Лицо Грини. Он несколько раз пытается прикурить намокшую сигарету: разминает ее, укорачивает, но все безуспешно. Разочарованно отшвыривает ее.
  11. Вся карикатурная фигура Грини в полный рост. Опять почесывание одной ноги другой. Гриня проверяет, осталось ли что-нибудь в бутылках. Увы, всюду вакуум. Гриня медленно поворачивается, толкает дверь и выходит из комнаты.
  12 Кран и раковина на кухне. Гриня откручивает вентиль, долго и жадно пьет воду. Камера наплывает: лицо Грини с полузакрытыми глазами, дергающийся кадык, вода, которая струится по бороде.
  13. Опять вся фигура Грини в кадре. Он отрывается от крана, утирается рукавом, смотрится в осколок зеркала. Опять чешется ногой. Потом выходит из кухни. Движения его несколько заторможенные. Он никуда не спешит.
  14. Гриня садится на кровать. Он отрешенно смотрит в пространство, помаргивает. Руки бессильно сложены на коленях. Камера смещается на кровать. Такое впечатление, что там под кучей тряпья еще кто-то спит. 'Песня Сольвейг' на фонограмме умирает. Тишина до 24 кадра.
  15 Куча тряпья на кровати медленно шевелится. Там действительно кто-то есть. Наконец резким движением Стах сбрасывает с лица полу старого пальто.
  16 Крупным планом лицо Стаха. Жесткий, почти осмысленный взгляд, кривящиеся в злой полуусмешке губы. Он недоволен, что его потревожили. Резко бросает:
  17. Титр 'В РЫЛО ХОЧЕШЬ, ПЬЯНЬ БОЛОТНАЯ? ЧЕГО СПАТЬ МЕШАЕШЬ?'
  18. Несколько виноватое лицо Грини. Он говорит:
  19. Титр 'Я ДУМАЛ, ТЫ В ВЫРУБОНЕ'.
  20 Лицо Стаха. Жестокость еще не стерлась с лица, но уже проступает предвкушение удачной реплики. Со смаком он произносит:
  21.Титр 'ТЕБЕ ВРЕДНО ДУМАТЬ'.
  22. Удовлетворенный Стах вновь ложится. Ехидная улыбка еще кривит его губы. Он приподнимается и ставит точку:
  23 Титр 'ЗАДНИЦА'.
  24 Лицо сидящего на кровати Грини. На фонограмме начинает звучать 9-я Симфония Бетховена - те такты, которые предшествуют взрыву, знаменитой 'Оды к радости'. Камера направлена на отрешенное лицо Грини, его безвольно опущенные на кровать руки. Надо ждать, когда друг достанет курева и начнет думать, как опохмелиться. Камера с лица Грини скользит по прежнему пути: вот стена, вот драная бумага форточки. Она распахивается и мы видим зеленую ветку дерева за окном Звук доходит до полной мощности и 'Ода к радости'. продолжает звучать даже тогда, когда мелькает и пропадает последний титр: 'КОНЕЦ' (15.07.1984 г.)
  
  Несколько глав из книги
  
  'ПРОЛЕТАРИИ ДУХА'
  
  (1980-1984 г.).
  
  ***
  
  Как-то осенью, к почтенному даосу Стаху заглянул Гриня, неся в руках доу самодельного рябинового вина. Велико же было их изумление, когда после трехчасовой беседы о китайской поэзии Таньского периода, обнаружилось, что канистра пуста.
  
  (доу - мера объема, равная приблизительно 10,3 л.)
  Александр Львович занимался любительским виноделием и добивался весьма неплохого качества своих вин, которые он с друзьями (в основном со мной) регулярно употреблял. Особенно хорошо ему удавались вишневое и рябиновое вина. Китайскую поэзию мы оба знали и ценили. Я в ту пору немного увлекался китайской философией, в частности даосизмом. Конечно, количество выпитого нами вина несколько преувеличено, так как он добивался где-то 16-ти градусной крепости. (Прим. ред.)
  
  
  ***
  
  Стах, слывший в узких кругах поэтом-импровизатором и знатоком древней поэзии, однажды зашел в цветочный магазин. Дама, торговавшая пышной геранью и усохшими хризантемами. так взволновала его целомудренное сердце, что Стах тут же выдал известную эпиграмму Дионисия Софиста:
  Девушка с розами, роза сама ты. Скажи чем торгуешь:
  Розами или собой? Или и тем и другим?
  Дама не знавшая по-древнегречески попросила перевести, но когда услышала русский текст, то разразилась такой тирадой, которую мы по цензурным соображениям опускаем.
  
  ***
  
  Вернувшись домой, Гриня увидел жуткое зрелище. Стах, вооружившись топором сокрушал в неистовстве единственную ценную вещь в квартире - резной столик в стиле то ли ампир а ля рюсс, то ли в стиле нерусского барокко.
  - Что делаешь ты, о муж достославный?! - рек в изумлении Гриня.
  Стах же довершив многотрудный свой подвиг, так объяснил:
  - За круглым столом сидят только круглые дураки.
  Столом стал служить прямоугольный ящик, чему Гриня со Стахом радовались несказанно.
  
  Круглый стол огромного размера действительно был, стоял на кухне, где занимал половину свободной площади, но сокрушён не был, и даже пережил своего хозяина, хотя, видимо, не надолго. (Прим. ред.)
  
  ***
  
  В один прекрасный день многие знакомые Стаха получили по почте таинственные письма, в которые была вложена записка следующего содержания:
  'Товарищи! Организационный комитет Российской партии эсеров приглашает Вас на конспиративную сходку, которая состоится в субботу в 20 часов. Просьба соблюдать сугубую осторожность, а также принести с собой по бутылке портвейна.
  Временный председатель Российской партии с-р. - Стах
  Временный товарищ председателя Российской партии с-р. - Гриня'
  В назначенный день из десяти приглашенных явилась одна лишь Верочка (конспиративная кличка Пончик). Вместо портвейна она принесла бутылку шампанского. Убедившись, что остальные уже не придут, Стах постучал вилкой по пустой бутылке.
  _ Итак, товарищи, конспиративную сходку Российской партии сексуальных революционеров считаю открытой. Верочка, раздевайся, начнем заседание.
  
  Если говорить честно, то А.Л. вполне мог претендовать на пост председателя Гродненского отделения данной партии, с чем никто не спорил.
  
  ***
  
  Стах люто ненавидел своего соседа по подъезду университетского доцента Розенблюма. Ненавидел не за то, что тот считал себя философом, и не за то, что тот был евреем. Все это, считал Стах, простительные недостатки. Непростительным было то, что Розенблюм не пил. Когда доцент задумчиво с книгой в руке прогуливался в скверике, Стах скрежетал от злости зубами, мечтая напоить его до полусмерти и тем низвести в разряд простых смертных. Но Розенблюм упорно не замечал Стаха и лишь мечтательно поблескивал стеклами золотых очков.
  В один прекрасный день Стах позвонил из телефона-автомата в КГБ и, прикрыв носовым платком микрофон, сообщил, что доцент Розенблюм пишет вредную книгу под название 'Русская антропологическая философия'.
  Вскоре за Розенблюмом приехали. Вернулся он только вечером, бледный и растерянный. Стах, сидевший с Гриней на лавочке ехидно осведомился у Розенблюма, где тот пропадал. Доцент робко присел на край лавочки, помолчал и вдруг предложил выпить коньяку. Стах переглянулся с Гриней и тут же согласился.
  Лишь через два часа жалкий и пьяный Розенблюм рассказал о своей беде. оказывается, его долго и требовательно расспрашивали, как пишется слово 'антропологический' через 'д' или через 'т', а потом предложили заменить это слово другим во избежание крупных неприятностей.
  Розенблюм тихо зарыдал на груди у Стаха, а Гриня соболезнующим тоном ругнулся:
  - Ну андропоиды, мать вашу так!
  
  Эта новелла придумана только для игры слов по фамилии всесильного тогда шефа КГБ, а впоследствии Генерального секретаря ЦК КПСС, Ю.В.Андропова (прим. ред.)
  
  
  ***
  
  Люся, первая и единственная жена Стаха, была ревнивой и неумной женщиной. Она никак не могла понять, что любвеобильной натуре Стаха моногамия была глубоко чужда и противна, что свадебный марш Мендельсона для него звучал также печально, как и небезызвестный марш Бетховена.
  Но все же, когда упомянутый марш Мендельсона грянул над его головой, как серебряный дождь, пролетарий духа горько покорился судьбе.
  На свадебной церемонии, улучив момент, Стах скорбно шепнул своему свидетелю Грине:
  - Сексуальная контрреволюция восторжествовала...
  
  
  ***
  
  Саша Элькин, работавший почтальоном на местном отделении связи, мог сознаться в чем угодно, даже в том, что он агент китайской разведки. Не сознавался он только в том, что был евреем. Стах, потративший уйму времени на разоблачение затаившегося сиониста, наконец в сердцах воскликнул:
  - Так почему же у тебя нос своими очертаниями напоминает Синайский полуостров?!
  
  Тут Саша немного пародирует себя. Он слегка картавил и у него был не совсем славянский нос, хотя примеси еврейской крови в его роду вроде бы не было.
  ***
  
  Любимым философом Грини был Гегель. Не то, чтобы он читал его - до этого, Слава Богу. дело не доходило. Но названия книг Гегеля всегда пробуждали в Грине благоговейный трепет.
  - Вы не читали 'Феноменологию духа'?! - ужасался он, сидя с друзьями в скверике.
  - А 'Философию духа'? Тоже нет? Так вы же темные люди.
  Франек, обожавший умных людей, как-то предложил Грине:
  - Так ты возьми и напиши книгу, про своего Гегеля. А гонорар пропьем вместе.
  Мысль эта Грине нравилась. Он целый месяц вынашивал творческие планы и прикидывал, сколько дадут денег за книгу.
  В одно прекрасное утро, похмелившись портвейном. Гриня приступил к работе.
  'К КРИТИКЕ ГЕГЕЛЕВСКОЙ ФИЛОСОФИИ ДУХА' - написал он заглавие своей монографии, затем долго думал, почесывался и зевал.
  'ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КРИТИЧЕСКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ГЕГЕЛЕВСКОЙ ФИЛОСОФИИ ДУХА'. Дальше работа застопорилась. Чтобы прояснилось в мозгах, Гриня сбегал в пивной ларек и выпил два бокала 'Жигулевкого'.
  'ФИЛОСОФИЯ ГЕГЕЛЯ - ОДНА ИЗ САМЫХ ТЕМНЫХ СТРАНИЦ МИРОВОЙ ФИЛОСОФИИ'.
  Фраза эта понравилась Грине своей лаконичностью, простотой и завершенностью. 'Краткость - сестра таланта', - вспомнил он и в течение минуты завершил книгу: 'КОНЕЦ КРИТИКИ ГЕГЕЛЕВСКОЙ ФИЛОСОФИИ ДУХА'.
  Май 1983 г.
  
  Александр Львович видимо подтрунивает над собой. У него с Виталием Родионовым в 1980 году был написан совместный труд 'Гегель и русское сознание'. Труд объёмен, специфичен и обычному читателю не интересен. В нем собран обширный фактологический материал, имеется масса ссылок на первоисточники, хотя мне кажется, что в части посылок и идей здесь уверенно можно предположить влияние (торчат уши) большого умницы и философа, покойного Жени Рубана, о котором шла речь в рассказе А.Романова 'Женщина без имени'. И вообще к авторским правам мы относились весьма легковесно. Каждый знал талант, сильные и слабые стороны каждого, а гонорары, если таковые и бывали, попадали на общий стол. (Прим. ред.)
  
  
  ГЛАВА 2. КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ, ПУБЛИЦИСТИКА.
  
  У А. Л. Романова был критический склад ума, поэтому, естественно, он написал много критических заметок и статей, часть из которых публиковалась в прессе. Причем писал он их очень легко, на лету, на полях, на чем придется, экспромтом. То же можно сказать и о публицистике. Не хочется слишком останавливаться на этой стороне деятельности Александра Львовича, потому что она не представляет интереса для большинства читателей, ввиду того, что то время прошло и никто не в состоянии оценить дар предвидения и смелость говорить и писать тогда, когда о чем-то подобном и по кухням шептались с опаской. Это теперь все смелые. Об этой стороне его деятельности можно судить по одной из статей и паре заметок. (Прим. ред.)
  
  А.Романов
  
  КРИК В КАМЫШАХ
  (иронические заметки о словоблудии гродненских литераторов)
  
  Слово - не воробей. Тем более, печатное, которое даже топором из строки не вырубишь, хоть тресни.
  Вспоминается мне давний миф про фригийского царя Мидаса, у которого, несмотря на его благородное происхождение, в один прекрасный день выросли ослиные уши. Изобретательный царь, дабы скрыть этот недостаток, стал появляться в публичных местах в пикантном фригийском колпаке, опередив тем самым на две с половиной тысячи лет парижских санкюлотов, которые тоже почему-то предпочитали слоняться по улицам в колпаках, а не в шляпах или, скажем, в пролетарских картузах.
  Но, как известно, шила в мешке не утаишь... Цирюльник, который по утрам ухаживал за бородой и патлами августейшей особы, не мог не видеть длинных ушей своего патрона. Тайна эта, разумеется, на давала покоя бедному парикмахеру. Ему страшно хотелось поведать о виденном всему свету, но благоразумие брало верх - царь кротким нравом не отличался...
   Так и я грешный, - знаю про ослиные уши некоторых гродненских литераторов, да во всеуслышание сказать боязно. Как бы чего не вышло. Так вот, цирюльник-таки не выдержал этой пытки. Ранним утром он вышел на пустынный берег, где лишь камыш качался на ветру, и прокричал во всю глотку, изнывая от наслаждения 'У царя Мидаса ослиные уши!'
  Не выдержал и я. Вот мой крик в камышах.
  ---
  Стихи В.Чекина часто публикуются на страницах 'Гродненской правды', они известны и более широкому кругу читателей - минские издательства и республиканская периодика не отказывают поэту во внимании. Недавно Чекин выступил на страницах областной газеты с концертной рецензией 'Мастерство Елены Козловской' (? 40 от 26 февраля 1981 г.). Рецензия была задумана как своего рода снисходительный урок зрелого маэстро: смотрите, дескать, как надо владеть родным словом, как насыщать сухой отчет метафорами, образами, поэтическими пируэтами. Да вот одна беда: когда он стал распространяться о 'бриллиантных россыпях виртуозных пассажей' пианистки, он забыл свериться со словарем, в котором бы нашел совершенно другое прилагательное от слова 'бриллиант' - бриллиантовый. Чуть ниже он с восторгом говорит о 'высокой технической оснащенности' Е.Кисловской. Надо полагать, пианистка была оснащена самой обычной исполнительской техникой - роялем на трех ножках. Автор явно хотел сказать о высокой, виртуозной технике исполнения, ан вот что получилось... Вот уж поистине: слово не воробей.
  ---
  А вот 'перл' Н.Шулятьева, инженера-охотоведа Гродненского лесхоза: 'Охотничья промысловая фауна млекопитающихся за истекшие 60 лет приобрела значительные изменения' (Сельская новь, ? 104 30 августа 1977 г.)
  Помимо грамматической ошибки ('млекопитающиеся' вместо 'млекопитающие'), непростительной для охотоведа с дипломом, есть безграмотный оборот 'фауна пробрела изменения'. Фауна скорее претерпевает изменения, или в ней происходят изменения. Приобрести можно лишь экземпляр газеты с россыпями премудрости гродненских стилистов.
  ---
  В.Каяло, секретарь Гродненского райкома комсомола пишет в том же номере 'Сельской нови' следующее: 'В этом году подобран хороший, грамотный состав старших вожатых, способных решить все вопросы воспитания пионеров и комсомольцев. Мы ждем от вас еще более плодотворной работы. Будьте настоящими ребячьими комиссарами'. Поскольку вся статья обращена к читателям газеты, а не к старшим вожатым, возникает неизбежный вопрос: а с какой стати уважаемый товарищ секретарь ждет от нас, людей некомсомольского возраста, 'плодотворной работы' и стремления быть 'комиссарами? Ждать этого следует от старших вожатых, а писать хотя бы так: 'Мы ждем от вожатых плодотворной работы и т.д.'.
  ---
  'Гродненская правда' очень любит публиковать псевдонаучные материалы на сельскохозяйственные темы - о дефолиантах, о минеральных подкормках, о всевозможных микроэлементах и прочих чудесах технического прогресса. Казалось бы тогда в редакции должен быть человек компетентный в сих вопросах и способный отличить гербициды от, скажем, гибридов. Ан нет. Открываем 'Гродненскую правду' ? 127 от 3 июля 1980 г. и читаем на второй полосе, под рубрикой 'Рекомендуют ученые' следующее словоизвержение М.Чернодедова и П Веселухи, кандидатов сельскохозяйственных наук: '... Силос сохраняется в результате образования молочной кислоты, которая синтезируется с молочнокислыми бактериями из сахаров сока растений...'.
  Вряд ли в данном случае уместен термин 'синтез', ибо в биохимии под оным понимается образование химически более сложных веществ из простых. При молочнокислом брожении происходит обратный процесс - переработка сложных сахаристых веществ в более простую молочную кислоту. Но не это главное. Молочная кислота вырабатывается самими молочнокислыми бактериями, а не с ними, как о том вещают высокоученые авторы. Расщепляя молекулы сахаристых веществ, эти бактерии выделяют молочную кислоту в виде отходов. Самопроизвольно же сахара не разлагаются.
  ---
  И т.д. и т.п.
  ---
  Осталось лишь досказать легенду о фригийском царе Мидасе. (Ибо говорить о просчетах и промахах гродненских литераторов можно до бесконечности).
  Так вот, вскоре после того, как цирюльник кричал в камышах, на этот же пустынный берег пришел пастушок, вооруженный перочинным ножиком. Пришел не для того, чтобы отомстить цирюльнику за оскорбление его величества, нет. Ему понадобился камыш, чтобы вырезать из его стебля дудочку. Свирель удалась на славу. Но вот когда мальчик дунул в нее, вместо пастушьей мелодии раздался хрипловатый баритон придворного парикмахера: 'У царя Мидаса ослиные уши!'
  Так камыш выдал доверенную ему тайну...
  А вдруг и мой крик в камышах будет услышан?
  1980г.
  Вот через 26 лет и услышали (прим. ред.)
  
  А.Романов
  
  ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ.
  
  (название ред.)
  
  В романе В.Максимова 'Семь дней творения' есть один точный, бьющий в цель эпизод. Молодой Петька Лашков, застигнутый врасплох расправой над бузящими деповскими мастеровыми, когда пули вызванной по тревоге роты солдат согнали с провинциальной площади всю толпу с ее красными флагами, решается на отчаянный поступок. В разбитой витрине купца Туркова он замечает соблазнительный копченый окорок, истекающий янтарным жиром. соблазн берет верх над рассудком. Под градом пуль, ползком, Петька преодолевает несколько саженей, запускает руку в разбитую витрину и... 'рука его ощутила шероховатость чуть-чуть подкрашенного картона'. Муляж! Соблазнительная купеческая снедь оказалась на поверку несъедобным раскрашенным муляжом. И Петька 'не заплакал - завыл от обиды:
  - Братцы, что же это, братцы-ы, а?'
  Экспроприаторы экспроприаторов, грабители награбленного, все эти петьки лашковы, опьяненные алчностью и смертельным риском, как взвыли они тогда, когда обещанные большевиками богатства 'пауков-кровососов' оказались ничего не стоящей мишурой? Как передать словами их разочарование и поздний холодок ужаса, когда вспышка отчаянного геройства миновала и трезвый проблеск сознания осветил всю нелепость и ненужность содеянного?
  17.10.1990 г.
  
  Читаю в любимой мною рижской газете 'Советская молодежь' (? 170 от 19.10.1990г.) такое вот сообщение: 'В Москве состоялась встреча главы монархического союза 'Россия' графа Александра Голицина и т.д.' - и не могу сдержать гнева и раздражения. сколько ошибок и несообразностей в нескольких словах! Все Голицыны (в отличие от 'Ельциных') писались через 'ы', не нами это придумано, не нам и отменять. И второе. Голицыны - старинный княжеский, (а не графский) род, ведущий свое родословие от легендарного Гедемина, посему вся заметка вызывает недоверие: или ее автор сморозил чушь, или самозваный 'граф' Голицин поленился взглянуть в популярные исторические издания до своей исторической встречи с организацией 'Белый город'. Как ни крути, 'монархический союз' от такого ляпа краше не стал.
  21.10.1990 г.
  
  И один пример публицистики А. Романова (с сокращениями).
  Обратите внимание на дату написания (1988 г. - 'начало' перестройки, о распаде Союза никто даже и не помышлял).
  
  КАК ИМЕНОВАТЬ НАШУ ЭПОХУ?
  
  Эпоха перестройки... Можно конечно оспорить: 'эпоха' ли это, или очередная кратковременная оттепель в стране вечной мерзлоты, на этом исполинском материке белого (прошу прощения, красного!) безмолвия. Тем не менее факт остается фактом: мы стали очевидцами и участниками процесса гласности. Не слышно более унтер-офицерского рыканья: 'Осади назад!', не слыхать и командирского фальцета: 'Ма-а-алчать!'. Сейчас, если и предлагают 'осадить назад', то как-то шепотом и с реверансами, а уж молчать по-старому не дают в приказном порядке: все должны говорить и 'критиковать', создавая, так сказать эффект тотальной демократизации, гласности снизу доверху. Доходило порой до смешного: не подписывали в печать отдельные номера районных и областных газет лишь потому, что в них не было положенных 10 или 20 % критического материала. Редакционные работники рвали на груди рубаху, клялись, что в районе пока все хорошо, а их и слушать не хотели: 'Вынь да положь! Быть такого не может, что все и везде хорошо'.Вспотевшие корреспонденты метались из хозяйства в хозяйство в поисках критического материала, а поднаторевшие в политике руководители всеми правдами и неправдами отбивались от некогда желанных гостей.
  Итак, гласность. 'Не должно быть зон, закрытых для критики!' - юродствуют в азарте самооскопления высокопоставленные партийные чиновники (молчаливо подразумевая, что их 'зона' за Кремлевской стеной критике не подлежит).
  'Расширять демократизацию нашего общества!' - вторят им функционеры меньших рангов (хотя прекрасно знают, что демократизация в тоталитарном климате не приживается, этим-то она и отличается от либерализации).
  'Выборность снизу доверху!' - надсадно вещают партийные, административные и профсоюзные бонзы (хотя их никто и никогда не выбирал, и они очень надеются, что такие черные времена не настанут).
  'Мы все приветствуем перестройку!' - азартно бьют себя в грудь широкие трудящиеся массы (хотя перестройка представляется им в образе пресловутого нового барина, который вот-вот приедет и всех рассудит).
  'Вперед!' - кричит комбат из блиндажа. 'Вперед!' - орут лейтенанты из траншей. 'Вперед!' - захлебывается от крика масса серых шинелей, залегших под разрывами. Крик слышен - атаки не видно.
  И в этот-то критический момент раздается вкрадчивый, иезуитский призыв: 'Начни перестройку с себя!' Гнусность этого трюка заключается в том, что каждый, кто его бросает в массы (а это разумеется командиры высшего ранга) утверждают тем самым, что уж кто-кто, а они давным-давно перестроились.
  ..............................
  В официальной советской периодике вовсю заливаются соловьи-златоусты, недобрым словом поминая покойного Генералиссимуса и Отца всех народов, славят невинно убиенных и матом кроют палачей. А останки Вождя и Учителя тем временем мирно покоятся у Кремлевской стены, неподалеку замурован прах его соратника Вышинского, а палачи рангом поменьше (вроде отставного полковника с выразительной фамилией Хват - того самого, который пытал Вавилова) преспокойно доживают свой век в славе и почете, делятся на пионерских сборах воспоминаниями о своем героическом прошлом.
  ... И закрадывается в голову крамольная мысль: да полно, перестройка ли это? Какое же это 'наступление по всему фронту', если нигде, ни на одном участке мы не перешли в атаку, не отвоевали и двух пядей пространства, утерянного прежними бездарными командирами? И не останется ли в памяти грядущих поколений наша эпоха р-революционных преобразований в экономике - эпохой великого, но бесплодного говорения?
  12 апреля 1988 г.
  
  
  
  ГЛАВА 3. СКАЗКИ
  
  Еще одна небольшая грань обширной деятельности А.Л.Романова - сказки, но эта сторона проявилась после увлечения белорусским языком, поэтому они и представлены на нём. (Прим. ред.)
  
  ***
  
  Аляксандр Раманау.
  
  ЯК ПАЙШЛО НА ЗЯМЛIЦЫ КАХАННЕ
  
   Неяк наш найвышэйшы гаспадар, мацнейшы нават за самога круля Сцяпана Батуру, сiвы дзядок па прозвiшчу Саваоф, вырашыу стварыць у сваiм маёнтку Эдэм паказальную гаспадарку. Хай сабе жывуць людзi, добра харчуюцца, а вечарамi спяваюць прыпеукi у гонар Гаспадара.
   Сказау - зрабiу. К ночы, добра папацеушы, выляпiу з глiны Адамку. Такога, як сам, толькi трохi маладзейшага. I быу вельмi рады, бо Адамка, пад'еушы эдэмскай ежы, заспявау на увесь голас i нават патанчыу.
   Мiнуу дзень. Адвячоркам паклiкау Адамку да сябе гаспадар, а той нейкi пахмурны. 'Смуткую я, паночку. Дзень-дзяньскi грэуся на сонейку - i каб з якiм сабакам словам перакiнууся!'
   'Не турбуйся, Адамка, зраблю я табе дзеуку! I гаманлiвую, калi ты так хочаш'.
   Сказау - зрабiу. Выняу у Адамкi костку з падрабер'я, калi той спау, i зрабiу кабетку, якую назвау Еукай. I тая пайшла да Адамкi у ягоны будан i легла побач.
   На золку прачнулiся яны, паглядзелi адзiн на аднаго, i зрабiлася iм весела. Еука сама з сабе прыгожая, валасы да пояса, жопка кругленькая, што яблык. I гаманлiвая! Толькi працерла вочы, i пайшла, i пайшла:
   'Адамка, сонейка ты маё! Ты паглядзi навокал, як усё добра! Ветрык вее, птушачкi песенькi спяваюць, а вось архангел Гаурылка, панскi слугач, ежу нам нясе. А у мiсцы зацiркi - што таму бораву, хiба i за гадзiну не пахлёбаеш'.
   I вось такiя размовы з ранку аж да самага вечара.
   Трохi засмуцiуся Адамка. Яно, канечне, не кепска, калi нехта гаворыць ласкавыя словы, але ж не як тое радзiва, без перапынку!
   I пачау пазбягаць Еукi: то у лес пойдзе, то на сажалку, жабак ганяць.
   Еука пабегла да панскага палаца, паскардзiлася.
   'Нiчога не магу зрабiць, - адказау Саваоф. - У Адамкi свая галава на плячах, у цябе свая. Неяк прыстасуйцеся, каб ён цябе не пазбягау, прыдумай нешта вясёлае'.
   Пайшла Еука з панскага двара i мармыча: 'Ну якi з цябе, стары хрэн, вяльможны пан? Ты што, загадаць не можаш, каб Адамка быу заусёды побач са мной? А калi той не хоча ласкай, дык што, нельга на стайнi пасекчы яго бiзунамi?'
   I пасунулася да раскiдзiстага дрэва, дзе, як неяк прыкмецiла, жыу Змей - вялiзны такi вужака. 'Што мне рабiць?' - запыталася яна у вужакi.
   'Што рабiць? Ды ты дурная, альбо як? Хiба не зауважыла, што вы з Адамкай розныя? У яго спераду член мо на пауметры, а у цябе дзiрка. I вось што самае саладзейшае на свеце для хлапца - дык гэта твая дзiрка. Ён, Адамка, пра тое яшчэ не ведае, таму i пазбягае. Спакусi яго - i ён больш нiкуды не дзенецца'.
   Прыйшла Еука да будана, прыгатавала посцiлку, сама падмылася панскiм шампунём i стала чакаць. З'явiуся Адамка, буркнуу нешта на прывiтанне i пачау есцi зацiрку.
   А далей адбылося усё, як той вужака казау. Падлегла Еука да Адамкi, пачала яго цалаваць, пальцамi схапiла за член i направiла у сваю дзiрку. Адамка паторкауся туды-сюды, i зрабiлася яму хораша. Вось так яны i пачалi забауляцца штодзень.
   Вяльможны пан Саваоф прыкмецiу, што Адамка з Еукай перасталi хадзiць да ягонага палаца, лянуюцца пець прыпеукi. Чаму ж такая няудзячнасць?
   I накiравауся да будана, дзе у той час забаулялiся Адамка з Еукай. Паглядзеу адзiн раз, другi, працер вочы i пытаецца:
   'Дык вы што, паганцы, ябецеся?'
   А Еука, ганарыстая такая кабетка, i кажа Саваофу: 'Ябемся! А ты, стары пень, чаму не стукаеш у дзьверы, калi людзi занятыя?'
   Раззлавауся Саваоф. 'Каб на маiм падворку, ды такое блядства рабiць, ды яшчэ лаяцца на старога чалавека? Прэч з будана, i каб вашай нагi тут не было. Жывiце дзе хочаце, а у маiм эдэмскiм маёнтку блядства не будзе!'
   Прыкусiла Еука свой паганы язык, ды ужо позна. Паклiкау Саваоф свайго служку Гаурылку, i той пагнау Адамку з Еукай з падворка, добра, што не пiнкамi.
   I пайшлi Адамка з Еукай куды вочы глядзяць. Праз нейкiя тры вярсты, ужо па-за межамi панскага маёнтка, збудавалi яны такi-сякi шалашык, пачалi працаваць на сваёй зямлiцы ды раджаць дзетак. А той Адамка, як i казау хiтры вужака, так i не разыйшоуся з Еукай. I жылi яны разам аж да самай сваёй смерцi.
  1995 г.
  
  *****
  А.Романау (сумесна з Захарэвiчам?)
  
  ДАВАЙ ПАСМЯЕМСЯ РАЗАМ
  
  (около 1987)
  
  На скрыжаваннi дарог панад вялiкай ракой узвышауся каменны замак. I тыя, хто праязджалi мiма: цi то купец, цi то рыцар, цi проста валацуга, - спяшалiся зайсцi у госцi Там iх ветлiва сустракала гаспадыня, частавала вiном i снеданнем. Яна была маладая i прыгажая. Але не толькi хараством гаспадынi i разнастайным пачастункамславiуся гэты замак. Тут жыу малады рыцар, якi умеу так заразлiва смяяцца, што у кожнага на душы рабiлася лёкка i прыемна.
  Аднойчы у замку з'явiлася дзiуная iстота i не узрадавалася смеху рыцара. Яна бразгала зброей i сама смяялася гучным басам. З таго часу зажурыуся вясёлы рыцар i пачау збiрацца у паход.
  - Не ад'яжджай, - прасiла маладзiца.
  - Немагчыма, - адказау рыцар. - Мне парэбны подзьвiгi. Я павiнен зрабiць хаця б адзiн гераiчны учынак.
  - Я цябе i так кахаю, ты вясёлы. Не ад'яжджай!
  - Ты меня яшчэ больш пакахаеш, калi я вярнусь пакрыты шрамамi i славай.
  - Калi ласка, не ад'яжджай, - зноу папрасiла маладзiца.
  Але ужо нiшто не магло затрымаць маладога рыцара. Ён ускочыу на каня i знiкнуу з вачэй. А з замку доуга даносiуся сумны плач маладзiцы.
  Багата подзьвiгау зрабiу рыцар, шмат зямель аб'ехау, пакуль не дабрауся да самага лальняга каралеуства. Сам кароль выйшау яму насустрач.
  - Вiтай рыцар! Я шмат чуу аб тваiх подзьвiгах i рады бачыць цябе у сваiм каралеустве.
  - Шчырае дзякуй! - адказау рыцар.
  Яны пайшлi у пакоi караля i тады кароль запытау:
  - Людзi кажуць, што ты здольны заразлiва смяяцца?
  - Так, магу, - адказау рыцар.
  - Давай пасмяяемся разам, - папрасiу кароль.
  I яны пасмяялiся. Кароль ледзь не плакау з радосцi!.
  Ён частавау рыцара чырвоным моцным вiном i, калi той трохi захмялеу, шчыльна пасунууся да яго i змоунiцкi зашаптау:
  Слухай маёй каралеве, дурнiце бязглуздай, раптам захацелася стаць разумнай. i я нiчога не магу зрабiць. Сiдзiць i крычаць ад ранку: 'Хачу быць разумнай!'. Во, чуеш?
  - Чую.
  - Я зацiскаю вушы, але не дапамагае.
  - А чым я магу дапамагчы?
  - Магчыма.
  - Чым?
  - Для гэтага патрэбна дабыць усеведны куфэрак. У гэтага куфэрка ёсць гузiк, яго трэба нацiснуць, i тады куфэрак праудзiва адкажа на кожнае пытанне.
  - Я да вашых паслуг. Аднак, неужо iснуе такi куфэрак?
  - У тым вось i лiха, што iснуе! Чаго толькi людзi не прыдумаюць!...
  - Я дастану гэты куфэрак!
  - Я ведау што ты адважны рыцар. Давай пасмяемся разам.
  I яны зноу пасмяялiся. Кароль ледзь не плакау з радосцi.
  А потым кароль пачау даваць парады:
  - Куфэрак знаходзiцца у пячоры. Пячору ахоувае дракон. Але ты яго занадта не пужайся, - н толькi з выгляду жудасны, а на самай справе наслухауся мудрасцi i цепер весь час адпачывае, нават халопау на снеданне есць перастау. Слова гонару, я зайздрошчу гэтым мудрацам. Нiчога iм у жыццi больш не патрэбна.
  - Я заб'ю дракона i дастану кфэрак!
  - Добра, добра. Але я усё ж ткаi хачу цябе папярэдзiць, што меу права адмовiцца, i я нiчога не буду мець супраць цябе. Тытак хораша смяешся. А я не маю намеру згубiць нагоду пасмяяца разам сз табой. Паментай, ты управе адмовiцца.
  - Не, кароль, гэта справа гонару.
  - Ну, як знаеш. Але, калi ласка, не абудзi дракона.
  - Я спячых не забiваю! - паважна адказау рыцар.
  - Калi так давай пэуна у апошнi раз пасмяемся разам.
  I яны пасмяялiсь. Кароль ледзь не плакау з радосцi.
  На другi дзень, на досвiтку, малады i вясёлы рыцар выяхау на чарговы подзьвiг. Ён адшукау пячору, убачыу спячага дракона, разбудзiу яго, i пакуль уражаны дракон прадзiрау вочы, адсёк яму галаву. Потым рыцар узяу куфэрак. I раптам яго трапiла думка. Ён нацiснуу гузiк i спытау:
  - Што зараз робiць мая каханая прыгажуня?
  - Яна здраджае цябе, - зусiм, да болю, абыякава, адказау куфэрак.
  Рыцар аддау усеведны куфэрак каралеве. Але цяпер ужо нi кароль i нiхто iншы не прасiу рыцара: 'Давай пасмяемся разам'.
  А каралева, кажуць, завалодаушы куфэркам, стала разумнай- разумнай. Аднак нiхто з таго часу не чуу ад ёй анi воднага слова. (1985?)
  
  ***
  
  И ещё одну сказку на русском языке с вкраплениями белорусского редактор данного издания написал при участии Александра Львовича
  
  'КАК ГЕНЕРАЛИССИМУС СУВОРОВ ОТ БЕЛОРУСОВ БЕЖАЛ'.
  
  Дело было так. Царица Екатерина подарила графу Суворову за заслуги имение в Кобринском уезде (40 км от Бреста). Это исторический факт. Суворов был там один раз (после смерти Екатерины) и после никогда не приезжал. Это тоже исторический факт.
  Рассказывают, что когда граф приехал, его обуяла жажда деятельности. Он собрал мужиков и грозно сказал:
  'Завтра все идём косить'.
  -Касiць, касiць, iдзем касiць. Пан казау касiць, - загомонили мужики.
  Назавтра косить никто не пошёл.
  Суворов заревел: 'Почему не косят?'
  -Так косау нямае, паночку. Нямае кос, няма кос, - заныли мужики.
  -Отправить в город за косами человека, - приказал граф.
  Назавтра результат тот же. Суворов опять кричит, угрожает.
  -Так косавiц немае, вяльможны пане, няма касавiшч, трэба у лес ехаць, касавiшчы рабiць,
  -Езжайте тотчас в лес и делайте ваши косовища, - приказал граф.
  Назавтра результат тот же, плюс все мужики пьяные.
  -Поубиваю сволочь, - ревёт граф.
  -Так дзень сёння такi, свята. Свята, паночку. Вялiкае свята. Памiнальны дзень, трэба усiх памянуць. Грэх, паночку не памянуць. Нашае свята, праваслаунае, i матачку вашу памянулi. Трэба пане!, - ответили крестьяне.
  -Скоро поминать будут вас, - пригрозил Суворов, но никого не напугал. Крестьяне пана поняли.
  Назавтра опять никто не пошёл.
  А сегодня что? - спросил разъярённый Суворов.
  -Так косы пакралi. Пакралi, паночку, учора косы, i с касавiцамi разам, - загомонiлi крестьяне.
  -Убью, - взревел граф.
  -Убей паночку, а косау нямае, пакралi косы, - тянули своё мужички. Их толстые лунообразные морды изображали показную скорбь.
  На завтра результат был тот же.
  .............................................................................................
  .............................................................................................
  Граф зашёл в свой 'палац', у него появились дурные мысли пострелять крестьян, потом промелькнула мысль застрелиться самому, потом он принял решение, и ему сразу стало легко и весело. Он решил немедленно вернуться в Россию и никогда больше не смотреть в туповато-хитроватые морды белорусских крестьян. Тут же заложили карету и граф не медля ни минуты покинул поле битвы за урожай. А мужики потом ещё долго о нём хорошо отзывались...2004 (совместно С.Коленченко и А.Романов прим. ред.)
  
  ГЛАВА 4. ПРОЗА.
  
  В нашей компании лучше всех проза давалась Саше Захаревичу. Множество диалогов, простой сюжет и эффектная концовка. Естественно, что он стал мастером короткого рассказа.
  Александр Львович, как правило, не писал прозу. (Кроме 'Пролетариев Духа'). Обычно он описывал случаи реально произошедшие с ним. Например:
  
  Александр Романов.
  
   СТАРЫЙ АБРАМ
  
   Вспоминается эпизод из моей жизни. Я учился тогда на биолого-химическом факультете Гродненского пединститута. На дворе стоял солнечный май, а я, как и подобает 18-летнему юноше, был влюблен. Предметом моих пылких воздыханий являлась хрупкая смуглянка Лариса, которую прозвали 'Джамилёй' из-за раскосых озорных глазок. С нею я сидел рядом на занятиях и семинарах.
   Тот день был тяжелым. Предстояло поприсутствовать на двух лекциях, сделать лабораторную работу по зоологии, а потом протирать штаны на семинаре по истмату, то есть в общей сложности восемь академических часов. Считай, полная рабочая смена, будто где-нибудь у станка.
   Лекции пролетели незаметно, однако в лаборатории нам поручили препарировать млекопитающее. В качестве подопытных животных студентам принесли корзину маленьких мяукающих котят.
   Наша группа состояла из 24 человек, и в целях экономии одно живое существо нужно было резать вдвоем. Лариса, вечная моя напарница, наотрез отказалась мучить котенка, и мне пришлось всю процедуру делать самому: сначала усыпить ласкового зверька эфиром под стеклянным колпаком, затем распять его булавками в кювете, залитой парафином, потом вскрыть ему брюшную полость и грудную клетку. Сердце котенка еще билось, и было невыразимо жалко оборвать ради учебных целей его жизнь. Тем не менее я сделал это, напустив на себя суровый и непреклонный вид. Лариса всплакнула и в сердцах назвала меня вивисектором.
   Мы шли из биологического корпуса института, который располагался на улице Социалистической, в главное здание напротив православного собора. Предстоял семинар по философии, где явка обязательна. В нашем распоряжении было всего 15 минут.
   Я ухватил свою подружку под локоток, но она застроптивилась: 'Не хочу твоих нежностей, живодер'. Пройдя метров сто, как раз на углу, где в то время находились пивные автоматы, моя любимая угодила острым каблучком в паз между тротуарными плитами, покачнулась и рухнула бы наземь, не будь рядом меня, ее воздыхающего рыцаря.
   - Ну вот, каблук отломался!
   Я осмотрел туфельку, нежно поддерживая девушку. Беда случилась 'по полной программе', как выражаются ныне в молодежной среде. Починить обувь не было никакой возможности: я, разумеется, в портфеле не носил ни молотка, ни гвоздей.
   Лариса захныкала:
   - Как мне теперь жить? Пропущу семинар, и тогда на экзамене схлопочу стопроцентный 'неуд'.
   - Хочешь, я занесу тебя в аудиторию на руках?
   - Да ты что, желаешь меня навек опозорить?
   И тут меня осенило.
   - Слушай, ведь напротив аптеки есть сапожный киоск. Это как раз по пути.
   Ковыляя с упрямой девчонкой, которая так и не согласилась, чтобы я нес ее на руках, мы добрались до стеклянной будки сапожника.
   Тот уже стоял на пороге.
   - Вы знаете, я сразу, еще когда с вами на углу случилось несчастье, понял, что вам нужна моя помощь.
   Он вынес скамеечку для моей подруги, та присела, опустив босую ногу на мой конспект, который я услужливо постелил на асфальт.
   Осмотрев туфельку, пожилой еврей сказал:
   - Не волнуйтесь, через пять минут я приведу ее в божий вид.
   И, продолжая работу, заговорил:
   - Вы, ребята, меня не знаете, а старый Абрам подмечает все, что делается на этой улице. Я знаю, что вы студенты, что вот этот милый молодой человек ухаживает вот за этой красивой барышней. Вы сто раз равнодушно проходили мимо моей будки и вот сейчас, наконец, зашли. Именно для этого я и дежурю здесь, чтобы помогать людям. Все, я прибил четыре нужных гвоздика, и вы, девушка, можете надеть свой штиблет.
   Я спросил, сколько стоят его труды.
   - Вы знаете, по прейскуранту - он висит у меня здесь, на стенке - с вас требуется ровно половина рубля. Но я не возьму с вас таких больших денег, пусть будет 15 копеек.
   Я попытался всучить старому Абраму полтинник, благо, что такая монета лежала у меня в кармане. Тот упрямо отсчитал мне 35 копеек и посоветовал:
   - Купите вашей девушке на сдачу цветы. - И, помолчав минуту, добавил: - Мне было приятно общаться с вами, молодые люди.
   На семинар мы поспели вовремя, сели рядом за стол, слушали скучнейшие рассуждения преподавателя, а меня грызла одна мысль: почему мне, идеологически выверенному антисемиту, стал симпатичен и дорог старый Абрам, случайно встретившийся по дороге, искусный сапожник и добрый человек? Я, конечно, заметил, что он и не подумал выписывать нам квитанцию, следовательно, сделал 'левую' работу и малость обокрал наше народное государство. Он являлся одним из тех врагов истинно нордического социализма, кого, по моей доктрине, следовало выжигать каленым железом, чтобы построить общество процветания.
   Но мне было жалко его. Еще пару дней назад я доказывал в студенческом кружке, что жиды - извечные недруги России, и самое лучшее место для этих скользких существ - Палестина. А теперь стал сомневаться. Появился какой-то изъян в моем красно-коричневом, как ныне говорят, мировоззрении.
   После семинара, буквально напротив главного входа в институт, я купил своей возлюбленной малюсенький букет ландышей и мороженое. Наградой была улыбка и легкий поцелуй в щеку.
   Да, старый Абрам знал жизнь и понимал людскую психологию. А мне еще предстояло научиться всему этому...
  
  А.Романов
  
  СТУДЕНЧЕСКОЕ ЭССЕ
  
  Я никогда не был прилежным студентом. Прилежание, как известно. это способность (или привычка) выполнять предписания преподавателей. Прилежный студент аккуратно посещает лекции, старательно отрабатывает лабораторные занятия, благоговейно готовится к семинарам. А сдача зачетов и экзаменов - это лишь кульминационный момент прилежания.
  Я справедливо полагал, что на размере стипендии сказываются лишь успехи на экзаменах, потому не слишком обременял себя такими пустяками, как лекции, тем паче, что большинство преподавателей читали их бездарно и невнятно. Зато во время сессии все силы были направлены на то, чтобы получить на экзаменах сплошные 'пятерки' (это давало право на повышенную стипендию). Методика подготовки была изнурительной. Я работал с утра до поздней ночи по 16 часов в сутки. К каждому экзаменационному вопросу я по стопке учебников готовил полноценный ответ, и тезисы этого ответа заносил на клочок бумаги размером с игральную карту, который в случае необходимости можно было использовать в качестве шпаргалки. Впрочем такая необходимость обычно не возникала: тезисы прочно запоминались и на экзаменах без труда восстанавливались по памяти.
  При подготовке я обязательно учитывал т.н. 'изюминки', т.е. что-то дополнительное, сверх программы. Так к экзамену по зоологии позвоночных мне пришлось перерыть массу книг и журналов, чтобы на 'отлично' удовлетворить въедливость Франца Викторовича Гинтовта, который был фанатично предан своему предмету и требовал того же от студентов. Его лекции были достаточно интересными, т.к. Гинтовт готовил их по нескольким вузовским учебникам, привлекая массу дополнительных материалов от Брэма до Пришвина. В конце лекции он минут 10-15 уделял обзору периодики, главным образом газет, в которых выискивал и настойчиво рекомендовал десятки статей, причем не обязательно биологических. Чувствовалось, что Гинтовт незаурядный эрудит (хотя и не был доцентом), и считает эрудицию обязательной для каждого, кто желает получать повышенную стипендию. Не помню всех своих домашних заготовок, но когда на экзамене мне попался 'отряд черепах', сам по себе не слишком сложный, я учитывая польское происхождение Гинтовта, привлек на помощь журнал 'Вшехсвят', в котором обнаружил фотографию единственной черепахи, водящейся в Польше, черепахи болотной. Щегольнув знанием польского языка (жулв блотны), я высказал предположение, что этот вид водится и в Белоруссии. Гинтовт был умилен и, подтвердив мою догадку, поставил в зачетную книжку желаемые пять баллов. При этом я удостоился комплимента, что из меня выйдет хороший учитель, коль скоро я регулярно слежу за периодикой. Комплимента этого я, естественно, не заслуживал, просто сработала нехитрая домашняя заготовка.
  
  А.Романов
  
  ЛАГЕРНОЕ ЭССЕ.
  
  Чуть ли не единственным достойным человеком Оршанской 'восьмерки' (п/я УЖ 15/8) был майор Канин, занимавший очень важную лагерную должность начальника режимной части. По воспоминаниям лагерников, да и из повести 'Один день Ивана Денисовича' явствует, что 'начальники режима' вместе с 'операми' были злейшими врагами заключенных. Канин не был таким. При нем внутренний режим 'восьмерки' был либеральным, позволялось немало вольностей, кретинские ограничения, вводившиеся тогда по всем лагерям Белоруссии, смягчались благодаря его здравому смыслу. Канин отличался редкой выдержанностью, был неизменно ровным в общении с заключенными, в нем чувствовался немалый ум, что, в общем-то, не свойственно работникам лагерных служб.
  Помню, в лагере стали вводиться нагрудные знаки - 'новинка', изобретенная кем-то в Минске. На лоскуте материи писалась твоя фамилия, инициалы, номер отряда. Этот лоскут надо было носить на груди, дабы при нарушении режима содержания надзиратели без труда могли опознать виновников. Конечно, такая табличка не так унижает человеческое достоинство, как бессмысленное 'Щ-654', ноя воспротивился. Мне оставалось до конца срока чуть более трех месяцев, я мог и поупрямиться. Начальник отряда недели две терпел мои вольности, потом рассвирепел, особенно когда я прямым текстом отказался носить бирку. '15 суток', - закричал он и повел меня 'крестить'. Дело в том, что карцер дается лишь начальником лагеря или его заместителем, начальник отряда может лишь ходатайствовать об этом. Эту процедуру утверждения приговора острые на язык зэки и прозвали 'крещением'.
  Начальника лагеря в тот день замещал Канин. он спокойно выслушал возбужденного, пышущего злобой начальника отряда, потом повернулся ко мне 'Что вы упрямитесь, Романов?' Я высказал свою точку зрения. 'Понимаете, это ведь не моя прихоть. Я знаю в лицо почти всех осужденных, а надзиратель, можете не сомневаться, абсолютно всех. Это профессиональное. Так что и нам эти этикетки не нужны. Но приказ есть приказ. Его не обсуждают. Так как, Романов? Слово за вами'. Я упрямо подернул плечами. 'Ну что ж, - все так же спокойно и незло подвел итог, - Наказывать надо. Но 15 суток - это много. Достаточно и пяти'. Разъяренный начальник отряда тут же повел меня в карцер. Суньте его в самую холодную камеру', - мстительно приказал он. 'Сделаем', - меланхолично ответил надзиратель, дождался ухода взбешенного 'микромайора', и 'сунул' меня в самую теплую, самую 'уютную' камеру. Оказывается, он прекрасно знал меня (Канин был прав, у надзирателей это действительно профессиональное), относился ко мне вполне дружелюбно, нарушителем режима меня не считал и сделал все от него зависящее, чтобы смягчить мой 'приговор', даже предложил сигарету. но я тогда не курил, так что это высшее проявление благосклонности пропало даром. В камере я все-таки жутко страдал от холода (стоял все-таки декабрь), хоть обитатели этого узилища и убедили меня в том, что это действительно самая теплая камера. Самая холодная, 6-я камера, была вся разрисована инеем по стенам и потолку, а в нашей, 2-ой, даже пар не шел изо рта. Но ночью, на голых нарах, в хлопчатобумажной куртке поверх майки и трусов, было прохладно и неуютно. 'Микромайор', прекрасно знавший, что я имею право надеть в карцер теплое белье, специально прямо из кабинета Канина заволок меня на кичу, чтобы не дать мне собраться. Мое счастье, что надзиратель оказался добродушным, иначе воспаления легких мне не миновать.
  Кстати сказать, позднее Владимир Ильич (!) Канин сделал большую карьеру: некоторое время работал начальником лагеря, а потом, уже в чине полковника, возглавил Управление исправительно-трудовых учреждений МВД БССР. Стал, так сказать, начальником белорусского ГУЛАГА. Если власть за эти годы не испортила его, то можно только порадоваться: не сомневаюсь, что количество нелепых инструкций из Минска резко сократилось.
  .......
  Одной из самых мерзких и антипатичных фигур лагерного начальства был полковник Гурский - замполит Минской 'семерки' (п/я УЖ 15/7). К слову сказать, все замполиты - личности малоприятные. Вероятно вечная раздвоенность их натур (говорить красивые словеса, делая мерзкие дела), тому причиной. Полковник Гурский был высоким, представительным, внешне обаятельным старым джентльменом. Зэки прозвали его 'дедушкой Гурским', и я так и не понял, ироническим или любовным было это прозвище. Дело в том, что к рядовым зэкам он поворачивался только одной, хорошей стороной. Гурский очень любил произносить речи перед началом воскресных киносеансов, всегда говорил без бумажки, очень связно, насыщал свои выступления незамысловатыми добродушными шуточками: 'Глядя на вас, я думаю: ну какие же вы преступники? Один курицу украл, другой жену пихнул по пьяному делу. Вас бы не в лагерь сажать, а высечь розгами по мягкому месту принародно - и вам бы польза, и лагерю облегчение, не надо голову ломать, где вас разместить, какую работу дать'. Гурский, под одобрительный смех зала, лукаво улыбается и делает свой любимый жест: грозит мизинцем правой руки. У этого храброго тылового вояки в полковничьей папахе, с четырьмя рядами орденских планок, начисто отсутствует указательный палец, который в молодости он отхватил перед вызовом в военкомат и отправкой на фронт. И, странное дело, его не стали судить за членовредительство. а пихнули в один из северных лагерей рядовым конвоиром. По окончании войны он быстро рос в чинах, пока не оказался в столице Белоруссии на непыльной и высокооплачиваемой должности. По числу звезд на погонах он переплюнул даже начальника лагеря, что всегда изумляло зэков-новичков. А удивляться было нечему. Гурский был самым настоящим замполитом, т.е. человеком, абсолютно ничего не знающим и не умеющим, кроме как болтать языком, изредка уснащая речь немногочисленными цитатами из передовиц 'Правды', которые он с превеликой неохотой иногда читал.
  
  ГЛАВА 5. СТИХИ И ПЕРЕВОДЫ.
  
  Стихи Александр Львович писал очень легко и быстро, для себя, но потом, как правило, долго правил, шлифовал, вырезал и крайне редко печатал.
  А вот переводы его поражали тщательностью отделки, передачи смысла, такта и размерности. Отличные переводы, и опубликованы в ряде изданий (Прим. ред.)
  
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТИХИ.
  
  ***
  
  Что будет памятью поэта?
  Мундир? Не может быть. Грехи?
  Они - оброк другого света,
  Стихи, друзья мои, стихи!
  
  ***
  
  (Из письма в Новогрудок Татьяне, о которой шла речь в рассказе 'Женщина без имени')
  
  МОЛЬБА
  Не о себе молю, о Боже!
  Кто я таков- песчинка, моль...
  Развей кровавый мрак, позволь,
  Чтоб ночи негр стал белокожим.
  Пролей свой свет неугасимый,
  Позолоти ту ночь зарей -
  Чтоб над моей родной страной
  Крыла простерли херувимы.
  Перечитав это восьмистишие, я остался им очень недоволен: единственный свежий поэтический оборот 'ночи негр' выпадал их стихотворения, был единственным легкомыслием на фоне общей трагичности сюжета. И я тут же написал пародию на самого себя:
  Уж ночи негр становится мулатом;
  Кромешный мрак бледнееет от зари.
  И гений мой на ишаке крылатом
  Летит, хвостом сшибая фонари.
  Конечно написать пародию легче всего. Труднее так доработать неудачный опус, чтобы оставить пародистов без хлеба.
  1984, А.Р.
  
  ***
  
  
  Радость утра. Вечера покой.
  Как они привычны и банальны.
  Но мои отсутствия скандальны,
  Оттого,что я такой-сякой.
  
  Чтоб себя пустым не огорчать.
  Не дробить апрель на ледяное,
  Беллетристов перестал читать -
  Две недели горького запоя
  
  (май 1987 г.)
  
  ***
  
  ЖАБКА
  
  Не люблю я холодного марта,
  Ненавижу промозглый апрель,
  Но на счастье в манто леопарда
  Ты мне встретилась в майскую прель.
  Моя жабка такая красивая,
  Только жить со мной не хочет.
  Не завистливая, не крикливая,
  Уходящая в стылые ночи.
  
  ***
  
   ОСЕННЕЕ СКЕРЦО
  
  За окошком скорбно плачет осень
  Неба цвет болезнен, нездоров.
  Мокрые охапки бурых сосен
  Брошены в неистовство ветров.
  
  Хлябью сизой до смерти измучен,
  Лес истосковался по теплу.
  Стонет он. Но стон его беззвучен.
  Слезы осени струятся по стеклу...
  
  ***
  
   ЖИТЕЙСКАЯ ОПТИКА
  
  Люблю смотреть сквозь розовую призму
  На жизнь вокруг да на свою отчизну.
  Пройдя сквозь грани толстого стекла,
  Мой взор косит куда-то вбок нежданно:
  И тьма покажется светлым-светла,
  И я, ликуя, гряну ей осанну.
  Еще нежданный поворот - и колдовская штука
  Нацелена на солнце в небесах,
  Но я его не вижу! И в слезах
  Кляну, чем свет стоит, науку лженаукой.
  
   ***
  
  ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ
  
  Самозабвенные лгуны!
  Уж сколько лет не уставая
  Они народ моей страны
  Кружат барханами Синая.
  
  Пред ними Моисей - дитя
  Он сорок лет в песках скитался,
  Но под водительством его
  Израиль всё же отыскался.
  
  У нас совсем другой исход,
  У нас совсем другой Израиль.
  Взамен обещанных свобод -
  Нам цепи рабства даровали.
  
  Израиль - блажь, пустой мираж,
  Но ты иди, не пререкайся.
  Как страшно знать, что компас наш -
  Безумный взгляд еврея Маркса.
  1989
  
  
  При этом А.Л.Романов был горячим сторонником первого Президента Республики Беларусь и всегда отдавал свой голос именно за него. Он раньше нас сумел разглядеть его организаторский и политический талант, когда тот был ещё простым кандидатом на выборах. К тому же он встречался с ним один раз в годы молодости в ресторане г. Шклова, когда Александр Григорьевич был еще заместителем председателя колхоза 'Ударник' Шкловского района, и встреча эта ему запомнилась тем, что они чуть не подрались из-за какой-то девки легкого поведения.
  Когда А.Г. избрали на второй (тогда думалось последний) срок и никто не предполагал внесения изменений в Конституцию по возможности избрания на третий срок, то Саша написал слегка юмористическое стихотворение по поводу предстоящего через пять лет ухода с политической арены своего любимца.
  
  СДЕРЖАННЫЙ СТОН
  
  Вы слышите сдавленный, сдержанный стон -
  Такой что трясутся коленки?
  Покинул, покинул, державный свой трон
  Народный трибун Л
  Он светел был ликом и ясен лицом,
  Он матерью был нам, а также отцом.
  
  Сквозь бури и штормы, туманы и мглу
  Он вел наш корабль белорусский
  И люди сердечно тянулись к нему
  Свой брат славянин и нерусский
  И всех принимал он, как царь Соломон:
  Славянин - привет, а татарину - вон.
  
  Любил он порядок, как юноша ром,
  Чуть что багровел он как свекла,
  Зато позняки и не смели при нем
  Плевать в президетские стекла.
  ......
  ......
  
  Послов ли своих снаряжает в Царь-град,
  Следит ли за сеяньем рожи,
  Враги из-под всех подворотен следят
  И строят противные рожи.
  Наветы его разозлили слегка,
  Он топнул ногою - и нет позняка.
  
  (Стихотворение приведено по памяти, окончания не помню, смысл его в том, что такого батьки больше уже не будет)
  
  А вот когда объявили референдум о возможности избрания на третий срок действующего президента, Саша категорически возражал против такой поправки, считая это недопустимым, хотя отношение к действующему президенту продолжало оставаться вполне лояльным. (Прим. ред.)
  
  
  Записка А.Романова
  
  АБ БЕЛАРУСКАЙ МОВЕ.
  
   Мае адносiны да беларускай мовы з юнацтва былi скептычныя. Мне здавалася, што яна не можа перадаць усе адценнi думкi. У лепшым выпадку - толькi самую думку. Я старанна вывучау нямецкую, англiйскую, французскую, польскую мову, нават латынь i кiтайскiя iероглiфы, але беларускiя словы, мова маёй мацi, заставалiся дзесьцi збоку, як нешта фальклорнае i не сур'ёзнае.
   I калi пятнаццаць гадоу таму назад адзiн з маiх сяброу за бутэльку водкi прапанавау мне напiсаць верш па-беларуску, я згадзiуся, хаця вельмi сумлявауся, што атрымаецца нешта каштоунае.
   Сказау - i зрабiу. Я напiсау верш 'Археолаг', прысвечаны Мiколе Ткачову. Калi на паседжаннi клуба 'Паходня' мой сябра прачытау мае радкi у прысутнасцi самога Ткачова, чалавека даволi стрыманага i не схiльнага да сантыментау, той быу узрушаны. Ён прапанавау пiсаць i далей.
   (Данное стихотворение было найдено в черновиках и восстановлено по ним. Вот оно:
  
  АРХЕОЛАГ
  Прысвячаецца М. Ткачову - кiраунiку раскопак на Замкавай гары. (памёр)
  
  Ён адчувау сябе, як дома
  За iм я ледзьве паспявау,
  I бераг Нёмана знаёмы
  Я сёння раптам не пазнау.
  
  Ён быу рыдлёукамi парыты,
  Як край пярэднi акурат.
  Там дзiуны скарб, у вяках забыты,
  Шукау студэнцкi будатрад.
  
  Там узнiкалi з тоушчы глебы,
  Як з векавога забыцця,
  Ушчэнт зламаны чорны цэбар,
  Ядро чугуннага лiцця.
  
  Цвiкi, манеты i падковы,
  Усялякiх процьма чарапкоу,
  I косткi жыушых без аховы
  Ласёу, казуляу i зуброу.
  
  То раптам з-пад сырога скату -
  Святло калiшнiх таямнiц:
  Кусочак шкельца сiняваты
  Ад старадаунiх завушнiц.
  
  Ён усмiхнууся хiтравата,
  Зiрнуушы праз кавалак шкла:
  - Здаецца, тут стаяла хата,
  Дзе, пэуна, моднiца жыла!
  
  I ён паказвае рукою
  На даунi той нябачны вал
  Над зацiхаючай ракою.
  Ён гаварыу, як чаравау...
  
  I у тайнай глыбiнi правала
  Знiкала быццам бы iмгла,
  Старая крэпасць пауставала
  I у дымцы ранiшняй плыла.
  
  I ценi на вачах застылi,
  Змянiлi раптам выгляд свой,
  I церамоу вiтыя шпiлi
  Як сон паусталi над вадой...
  
  Шыракаплечы i высокi -
  Ён усё тут зведау навакол:
  Сыры i цёмны роу глыбокi,
  I сонцам спырснуты касцёл.
  
  Ён знау углыб зямные нетры
  I нават Нёмана вiры,
  Бо вёу ужо каторым летам
  Раскопкi Замкавай гары.
  лето 1986 г.)
  
  На жаль, так здарылася, што мой дэбют адбыуся пад другiм прозвiшчам, па ласцы майго сябра. Ткачоу прапусцiу памiж вуха словы дэкламатара, што верш не належыць таму, хто яго прачытау.
   Я заусёды быу схiльны да 'хохмы' i мiстыфiкацыi, i таму з лёгкасцю пагадзiуся з такiм станам рэчау. Хай мой сябра будзе 'азвучваць' мае вершы, а я буду iх пiсаць! I пачалося! За два гады - амаль 50 публiкацый, нават у такiх сур'ёзных выданнях, як 'Лiтаратура i мастацтва' i 'Маладосць'. Ганарарныя грошы мы дзялiлi па-сяброуску, 'фiфты - фiфты', не шкадуючы iх для рэстаранау i спагадлiвых дзяучат.
  (Тут Александр Львович немного лукавит. Дело в том, что на самом деле стихи они все-таки писали вместе, Юрий больше думал о направленности текста и жестко контролировал, чтобы не было перехлестов и явного брака (подпись-то его). Формальную часть стихосложения конечно делал Александр Львович, но и ОТК в лице Юрия не дремало. Поэтому, после распада их творческого союза, у него уже не было стихотворений такого уровня, хотя переводы постоянно улучшались...)
   Хохма хохмай, але я пачау адчуваць, што беларуская мова быццам самiм Тварцом прызначана для паэзii! Нешта аднолькавае мы бачым у праваслаунай царкве: славянская мова, якой мы у жыццi не карыстаемся, гучыць у храме узнёсла i урачыста, яна рве нашыя сувязi з мiтуслiвым будзённым жыццём, настройвае на нейкi узвышаны лад.
   Тое, што па-русску гучыць смешна або наiуна, атрымлiвае на 'матчынай мове' статус узнёслай оды. I наадварот - сур'ёзныя думкi у 'нацыянальнай афарбоуцы' занадта часта робяцца камiчнымi. Я не бяруся рабiць нейкiя фiлалагiчныя вывядзеннi, але як практык-палiглот магу урачыста абвясцiць - беларуская мова iснуе! Не бяруся сцвярджаць, што за ёю будычыня, але сёння яна квiтнее, на ёй пiшуць неумiручыя творы.
  
   (2 июня 2001 года)
  
  
  ПОЭТЫ
  
   '...Так тяжкий млат
   Дробя стекло, кует булат'.
   А. Пушкин. 'Полтава'
  
  Сей мир -
  факториал миров.
  Они никак не сопрягаются.
  Гляди-ка,
  зайцы разбегаются!
  Не так ли, друг мой суеслов?
  Многоязыкий Вавилон,
  где монолог не адаптирован,
  листы из перевода вырваны,
  балкон надстроен на балкон.
  Расселены по чердакам,
  Скрип журавлиный над колодцами
  доносится,
  и лбом колотится
  поэт, скрывая стыд и срам.
  Пока по кельям стар и млад
  сидят,
  слезливые и пегие, -
  напропалую зайцы бегают
  и - тяжкий млат кует булат. Наш дзiуны свет -
  фактарыял чужых сусветау.
  Ды што ж! Яны не спалучаюцца.
  Бач, бач,
  зайцамi разбягаюцца!
  Цi ж бы не так, мой сябра, i паэты?
  Шматмоуны людны Вавiлон,
  дзе маналог спрасцiць няможна,
  дзе пераклад грашыць бязбожна,
  i дзе балкон масцiцца на балкон.
  Панурыя гарышчау жыхары!
  Сюды рыпенне жураулёу над студняй
  даносiцца,
  i тут мiнаюць буднi -
  бязбарвныя, няздарныя дары.
  Сядзяць па келлях, гвалцяць гукалад,
  ад зайздрасцi слязамi залiваюцца.
  Тым часам -
  свет ператвараецца.
  I - 'цяжкi млат куе булат'.
  
  ***
  
  НЕБА
  
  У маiм акне - яго акраец.
  Скнарлiвы горад, што рабiць!
  То воблак ткнецца, як той заяц,
  То дождж журботна зажурчыць,
  То снег заложыць белай ватай
  Да неба выйсце - вось бяда!
  ...А там iмчацца апараты,
  Таучэцца зорак грамада!...
  У маiм акне цямно i слепа,
  Снег нават гукi прыглушыу...
  I я блакiт ствараю неба
  У прасторы уласнае душы!
  
  ***
  
  КАСТРЫЧНIК
  
  Кастрычнiк радасна малюе краевiды:
  Палеткi бурыя i рыжыя сады,
  I дымам вогнiшчау далёкiх перавiты
  Грабеньчык на гары - сасоннiк малады.
  
  Абмаквае, мастак, старанна i руплiва
  Ён дрэвы цэлыя у блакiтныя стаукi,
  Выводзiць пэндзлямi адценi, пералiвы
  I воблак залацiць бялюткi, трапяткi.
  
  Паклоннiк чыстых фарбау, класiк прававерны,
  З палiтраю карпiць нястомна з году у год,
  Не зменiць нiзашто ён творчае манеры,
  Не спынiць нiзашто стваральны светлы узлёт.
  
  Такая цiшыня на гэтым вернiсажы!
  I аж да той пары, пакуль яшчэ вiдно,
  Спыняюць бег свой людзi, i глядзяць уважна
  На бессмяротны твор, жывое палатно.
  
  ***
  
  ЗОРКI ЛЁСУ
  
  Калi зорка знiкае з небёс,
  Што так доуга i ярка гарэла, -
  Пэуна недзе скалечаны лёс,
  Або смерцi крыло прашумела.
  
  Пэуна дзесьцi на ускрайцы зямлi,
  На акрайцы бязмежнага свету,
  Кветкi выбухау зноу расцвiлi
  I ляцяць каршунамi ракеты.
  
  З аскамiту начной чысцiнi
  Нi адна з гэтых зорак - бурштынау
  Не пакiне сваёй вышынi,
  Не пагасне яна без прычыны.
  
  ***
  
  АДЗIНАЕ, ШТО НЕМАГЧЫМА
  
  Паспрабуй затрымаць вецер
  I пасадзiць яго у кватэру на пяты паверх.
  Што нецяжка?
  Тады паспрабуй у пазаучарашней газеце
  Надрукаваць свой заутрашнi верш!
  ... I гэта, кажаш, не страшна?
  Тады паспрабуй затрымаць зямны шар,
  Каб заусёды полымнеу золак,
  Паспрабуй пераадолець адвечны цяжыр
  I сарваць з нябёс тры жменi зорак!
  ... I гэта, кажаш, магчыма?
  Тады паспрабуй зразумець малiтву лiста,
  Якога бура iмкне на чужыну.
  ... I гэта ты здольны зрабiць?
  Ну што ж калi так -
  Тады зразумей жанчыну.
  
  ***
  
  ДА ЗАКАХАНЫХ
  
  Да вас належыць сёння чарадзейны свет,
  Клянуся месяцам i небам неаднойчы!
  Стракочуць конiкi, i тае неупрыкмет
  Дыханне вашае у павевах зорнай ночы.
  
  Таемна ззяе над ракою Млечны Шлях,
  У лазняку схавауся лiпень цiхiм гномам.
  Лунае над зямлёй цягучы п'яны пах
  Перастаялых трау i кветак невядомых.
  
  Арган прыроды пiянiссiма гучыць,
  Мелодыя пяшчоты у цемры праплывае.
  Так кiньце ж кветку ёй, той ночы, хай звiнiць!
  Для вас аднiх яна так хораша спявае.
  
  ***
  
  РАСТАВАННЕ
  
  Што дзень, што ноч - цяпер мне усё адно.
  Не сплю - i бачу сон: вось ты чакаеш.
  Хоць цёмна на двары - ты у цёмнае акно,
  Як на святло з надзеей пазiраеш.
  А я - лiхтар. I згас ужо дауно.
  
  Дык дзе ж святло? Дзе проблiскi агню?
  I у чым мая адвага? У цёплым слове,
  Якое паляцела упершыню,
  Як плач, як змучаная споведзь,
  У апусцелую нямую цiшыню?
  
  Анёл праплыу каметай уначы,
  Трава лягла, спачыла задуменна.
  Мне не дано то слова зберагчы,
  Як не дано анёлу узяць Селену
  I з ёй да раю разам уцячы.
  
  Няспцерпна катаванне адчужэннем!
  I вось ужо - здаецца, незнарок -
  Адбiтак месячны аднесенны цячэннем,
  Усё наукол завесiу стылы змрок -
  I прысяганне стала адрачэннем.
  
  ***
  
  БЕЛАЯ ЧАЙКА
  Прысвячаю Алесю Мiхальчуку, перакладчыку аповесьцi-прытчы Рычарда Баха 'Чайка па iменi Джонатан Лiвiнгстон'
  
  Калi Чорны Горад, чорны мiраж, чорны прадвеснiк бяды,
  Што адбiваецца у люстры чорнай няветлай вады,
  Пачне прымаць занадта рэальнае аблiчча,
  I зробiцца свет ягонай здабычай,
  Нейкiм невыразным стварэннем
  Шэрай сiметрыi
  I геаметрыi, -
  Пераадолей сваё аняменне
  I прыгадай старадаунюю байку
  Пра белую чайку,
  Што завецца Джонатан Лiвiнгстон.
  
  Падымi вышэй галаву -
  I ты убачыш белую птушку,
  Што мае дзiуную гэту мянушку.
  Падзiвiся яе хараству,
  Паглядзi, як у промнях святла
  Тчэ яна вiражы,
  I прыгадай, што гэта чайка калiсьцi жыла
  У клетцы тваёй душы.
  
  Дык разбуры гэту клетку!
  Хай хлынуць сюды
  Фарбы, гукi i кветкi,
  Палеткi,
  Лясы i сады,
  Пахi вясны i жытняга хлеба.
  Хай уварвецца блакiтнае неба,
  А чорны няветлы Горад
  Знiкне як гора,
  Як змора!
  Хай згiнуць чорныя люстры вады -
  Як плямы бяды
  I нуды -
  Назаужды!
  Хай свет заблiшчыць, як пярэсты лубок,
  Хай парушыцца шэрая геаметрыя,
  Хай растане, як лёд, нерухомы i жудасны змрок
  I знiкне няветлы мiраж небыцця,
  Хай шчаслiвыя, добрыя людзi
  уздыхнуць на поуныя грудзi
  I заспяваюць вясёлую Песню Жыцця!
  
  Iдзi да нiх, i з нiмi жывi,
  Ды памятай, памятай байку!
  Прага палёту у тваёй крывi.
  Ты - белая чайка.
  
  ***
  
  НАША МОВА
  
   'Цi зазелянеюць зноу нашы моуныя палеткi?'
   Уладзiмiр Малашкевiч
  
  
   А на моуных палетках - разор i знiшчэнне,
   А на моуных барознах - засушлiвы жар.
   Безнадзейна марнее у пачатку цвiцення
   Моунай рунi нядаунi зялёны абшар.
  
   Не расцвiу, ды згарэу моуны колас народа.
   Не чакайце вясёлага жнiуня, сябры.
   Чорны попел, смурод да куродым
   Разнясуць па зямлi мiтуслiва вятры.
  
   Мове нашай спачыць назаужды давядецца
   У запыленных сховiшчах страчаных кнiг.
   Нашы праунукi скажуць: 'Навошта нам смецце?', -
   I з агiдай пiхнуць стосы кнiжак старых.
  
   I не устаць з-пад зямлi, не завыць, не усхапiцца,
   Не паклiкаць ратунку з вiльготных магiл.
   Так! Знiкае вадзiца у бацькоускiх крынiцах.
   Моуны пыл. Мяккi пыл. Мёртвы пыл.
  
  ***
  
  ПРАЦIБОРСТВА
  
  
  Груган цыбаты,
  Што каркае гучна
  Пра скарацечнасць жыцця,
  Прарочыць рашуча
  Хуткi прыход небыцця
  I абвяшчае нам немiнучасць смерцi, -
  Груган пракляты
  Пасялiуся у маiм сэрцы.
  
  Сава сiвая,
  Сляпое стварэнне,
  Што нам варожыць аб марнасцi нашых iмкненняу
  I будзiць плачам глухую шыр, -
  Сава старая
  Шукае
  Прытулку
  У закавулку
  Маёй душы.
  
  Слiмак цынiчны,
  Якi бярэ пад сумненне
  I шэпт крынiчны,
  I зор мiгценне,
  I ганьбiць прывычна
  Лiтую непахiснасць маралi,
  Што марна стваралi багi i людзi, -
  Слiмак нiкчэмны бянтэжыць мае пачуццi.
  
  Нячысцiк-Змей,
  Што адамкнуу мне, як маг-чарадзей,
  Бяздонны калодзеж пазнання, -
  I той, без уселякага спачування,
  I нават без лiшняга роздуму,
  Закiнуу мяне у засценкi журбы
  I нiшчыць у цемры агеньчык слабы
  Майго мiзэрнага розуму.
  
  Спрачаюся з нiмi аж да знемогi,
  Хоць ведаю - можа не быць перамогi.
  Няужо у гэтай спрэчцы, пустой i дарэмнай,
  Што цягнецца часам аж да свiтання,
  Хаваецца сэнс патаемны
  Пазнання
  I мэта майго iснавання
  На гэтай зялёнай планеце,
  У гэтым цудоуным i жудасным свеце?
  
  ***
  
  РУБЦЫ ПАМЯЦI
  
  Нiчога не вярнуць i не направiць.
  Што зроблена - таго не адштурхнуць.
  Не пагадзiць каханне i нянавiсць,
  Не пахаваць бяду i каламуць.
  
  Усё са мной: дабро, адчай, трывога.
  Надыдзе час - раптоуна ажыве
  Забыты боль, i бледны цень былога
  Мелодыяй шчымлiвай праплыве...
  
  Надыдзе мiг - святло былога шчасця,
  Нiбыта спеу, пральецца з небыцця.
  Цi ж мне дано яго вясёлку упрасцi
  У шэры кужаль сумнага жыцця?
  
  ***
  
  ВОСЕНЬ
  
  Раней мне здавалася, што Восень -
  Гэта дзяучына дзiвоснай красы,
  Што задуменна глядзiць у застылую просiнь
  I старанна расчэсвае залатакудрыя валасы
  Хрустальным грэбенем
  Пралiунога дажджу,
  А дзёрзкi гарэза-ветрык,
  Прарваушы сырую iмжу,
  Уплятае у нiх жоута-чырвоны агонь сухацвету,
  Аскомiсты пах пазабытага лета,
  Далонi барвяной кляновай лiстаты,
  Грыбоу ланцужкi,
  Iльноу рушнiкi
  I цiхага спеву пяшчотныя ноты.
  
  А учора яна мне здалася дзяучынкай,
  Што бегла знаёмай садовай сцяжынкай,
  Якая, гуляючы, трохi празябла.
  Дзяучынка смяялася, гучна спявала,
  Галiнкi на дрэвах свавольна хiстала,
  А потым мне кiнула сонечны яблык.
  Ён з неба скацiуся i ткнууся бокам,
  I пырснуу салодкiм дурманлiвым сокам.
  
  А сёння яна мне здалася бабулькай,
  Старэнькай бабулькай у латаным кажушку,
  Што грэлася ля вогнiшча, i была ёй няутульна
  Пад дробным дажджом, на сырым сквазняку.
  I рукi яе, што лавiлi струменьчык цяпла,
  Былi падобнымi на рукi пiянiста.
  Нягучная музыка у паветры плыла -
  Прыцiшана i урачыста.
  Бабулькiн твар быу цёмны i цвёрды,
  Бы з медзi, цi бронзы адлiты...
  
  ...Так цiха згасалi скупыя акорды
  Апошняй асенней сюiты.
  
  ***
  
  РАЗВIТАЛЬНАЕ ПАВIТАННЕ
  
  Жаурук спявау,
  I яблыня цвiла.
  Ты дачакауся красавання трау!
  Ужо не первы раз
  Вясновага цяпла
  Па-над зямлёю хваля праплыла -
  I ты адвечны атрымау адказ
  На усе свае адвечныя пытаннi.
  
  I колькi ты яшчэ разоу
  Пауторыш прагна заклiнанне,
  Каб ён прыходзiу зноу i зноу:
  I цёплы подух веснавых вятроу,
  I жаурука бясконцы спеу,
  I пацалунак памiж дрэу,
  I ябланевы сад у пору адцвiтання!
  
  I кожны раз ты даш нямую згоду
  На лепшую з усiх узнагароду:
  Падняцца у неба, павiтаць сусвет,
  А потым легчы на зямлю, бы ябланевы цвет,
  I развiтацца з ёю - раз i назаусёды.
  
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПЕРАКЛАДЫ ЗАМЕЖНАЙ ПАЭЗII
  
  на беларускую мову, зробленыя Аляксандрам Львовiчам Раманавым.
  
   ***
   ДА НЁМАНА
   (восьмы любоуны санет)
  
   О Нёман, родная рака! Дзе ж тыя воды,
   Якiя чэрпау я у дзiцячыя далонi,
   Якiмi плыу пазней, блукаючы у сутоннi,
   Шукаючы для сэрца цiхай асалоды?
  
   Устае Лауры вобраз, мiлы назаусёды:
   Глядзiць яна у ваду, уплятае кветкi у скронi.
   Адбiтак дарагi у сярэбраным прадоннi
   Слязамi я крапiу любоунае нягоды.
  
   О Нёман мой! Куды падзелiся крынiцы,
   У якiх звiнела столькi шчасця, маладосцi?
   Куды гадоу дзiцячых знiклi весялосцi?
  
   Дзе ж дзён юнацкiх i трывожных навальнiцы?
   Лаура дзе мая? З маiх сяброу хоць хтосьцi?
   Усё прайшло... Слязам не суджана спынiцца.
   (Пераклау з польскай мовы Аляксандр Раманау)
  
  ***
  
  Уiльям Шэкспiр САНЕТ 91
  
  Хто ганарыцца тытулам, хто - славай,
  Хто - спрытнасцю сваёй цi тоустым кашалём,
  Хто - модным строем, вышытым цярплiва,
  Хто - сокалам цi рэзвым жарабком.
  
  I кожны ганарлiва паглядае,
  Сябе шчаслiвым лiчыць, на другiх,
  Я ж нi на што свой скарб не праменяю,
  Бо для мяне - ён самы дарагi.
  
  Мiлей кароны мне тваё каханне
  I даражэй за грошы цi парчу,
  Уцешней сокалау для палявання, -
  Сябе найбагатейшым я лiчу.
  
  Адыме хто маёнтак мой адзiны -
  Я жабраком зраблюся у ту ж хвiлiну.
  
  ***
  
  Уiльям Шэкспiр САНЕТ 12
  
  Калi пагодны дзень у цемры тоне
  I б'е гадзiннiк мерна часу услед,
  I сiвiзна упарта мецiць скронi,
  I блякне ураз фiялкi свежы цвет;
  
  Калi з вяршынау лiсце аблетае,
  Дзе у спёку быу прытулак для звяроу,
  Цi з пахавальных дрогау мне кiвае
  Густая барада сiвых снапоу, -
  
  Я аб тваёй смуткую прыгажосцi,
  Бо ей не век прысуджана цвiсцi,
  Краса з зямлi уходзiць, быццам госця,
  Каб давялося новай прарасцi.
  
  Не умолiш часу вострую касу, -
  Дык дзецям перадай сваю красу!
  
  ***
  
  Джон Мэйофiлд ГРУЗЫ
  
  Нiневiйская галера ад далёкiх берагоу,
  Ад Афiра у Палесцiну, у родны кут плыве дамоу, -
  З грузам малп, слановай косцi i салодкага вiна;
  Ёсць паулiны, дрэвы кедру i сандала - дапауна.
  
  Галеон iспанскi горда з перашыйка удаль плыве,
  Ад зялёных пальм дадому, по трапiчнай сiняве, -
  З грузам важкiм i багатым: iзумруды i алмазы,
  Злiткi золата, карыца, аметысты i тапазы.
  
  Вось брытанская бляшанка, воблак сажы над трубой,
  Акунаецца у Ла-Маншы сакавiцкаю парой.
  З грузам вугалю i чушак, рэеек, дроу, жалезных плiт,
  Скабяных таварау, балек i капеешных карыт.
  (дальше утеряно)
  
  ***
  
  Т.С.Элiот СПРЫТНЫ КОТ МАКАВIЦI
  
  Спрытнюга кот Макавiцi, бо навучыуся ён
  Штодня рабунак учыняць i абмiнаць закон.
  Яго шукае Iнтэрпол i Скотланд-Ярд дарма:
  Прыедуць злодзея лавiць - нахабнiка няма!
  
  Макавiцi, Макавiцi адзiн такi Макавiцi!
  Яго законы шанаваць нiколi не заставiце.
  Факiр здзiвiуся бы таму, як ён лятаць умее:
  Прыедуць злодзея лавiць - а ён тым часам звее.
  Дарэмна лазiць будзеце па склепах, на гары -
  Ён знiк, прапау Макавiцi, чума яго бяры!
  
  Ён рыжы, кот Макавiцi, высокi i худы,
  I вочы зыркiя яго глядзяць туды-сюды.
  Заусёды твар насуплены ад думак i турбот.
  Кажух яго папэцканы, з крывой усмешкай рот.
  Ён так i уецца на хаду змяёй сярод кустоу.
  Зацiх, ляжыць - аднак не спiць, ён да скачка гатоу!
  
  Макавiцi, Макавiцi адзiн такi Макавiцi!
  Ён д'ябал нейкi, а не кот, яго вы не паправiце!
  Яго сустрэць вы можаце у завулку ля застау,
  Калi ж злачынства зроблена - Макавiцi прапау!
  Паважны выгляд мае ён, як зух з калодай карт.
  Адбiтку лапы на дасье не мае Скотланд-Ярд.
  
  Калi ж дзе шынка знiкла ураз, цi хто да шафы улез,
  Злаумысна Попку прыдушыу, цi пакамячыу бэз, -
  Клянуся самым дарагiм, што гэта нездарма,
  Там быу Макавiцi уначы, аднак яго няма!
  
  Калi мiнiстр саб'ецца з ног, шукаючы журнал,
  Сакрэтных карт знайсцi нiяк не можа адмiрал -
  Я добра ведаю каму за то гразiць турма:
  Там быу Макавiцi уначы, аднак яго няма!
  I усе майстры сакрэтных спрау са мною заадно:
  'Там быу Макавiцi уначы!' - ды знiк хiтрун дауно!
  
  Макавiцi, Макавiцi адзiн такi Макавiцi!
  Вы шанца злодзея злавiць нi воднаго не маеце!
  Заусёды знойдзе гэты кот два алiбi у судзе:
  Што у гэты час далёка быу i што не быу нiдзе!
  
  Такiх спрытнюг, як гэты кот, я ведаю зашмат,
  Мянушкi ведаю, аднак, гатоу iсцi у заклад:
  Хоць сто катоу любых масцей наловiць Скотланд-Ярд -
  Дык гэта толькi драбяза, а ён - iх Банапарт!
  
  ***
  
  Рэд'ярд Кiплiнг БАЛАДА АБ УСХОДЗЕ I ЗАХАДЗЕ
  
  О, Захад ёсць Захад, Усход ёсць Усход, не зблiзiцца iм анiдзе,
  Як там i тады, калi Неба з Зямлёй стыкнуцца на Страшным Судзе.
  Ды што там Захад, ды што там Усход, i звычаяу розных цяжар, -
  Як мужныя два на краi зямлi сыходзяцца тварам у твар!
  
  Камал уцякау з двадцаццю людзьмi на землi бунтоуных плямён;
  Кабылу палкоунiка, гордасць яго, украу у палкоунiка ён.
  З варотау стайнi вывеу яе, як толькi зацеплiуся дзень,
  Капыты анучамi ёй абматау, ускочыу - i знiк, нiбы цень.
  Разведчыкау клiкнуу палкоунiцкi сын, сваiх падначальных людзей:
  'Цi ведае хто, дзе Камала шукаць, куды ён знiк, лiхадзей?'
  Махамед Хан, расалдарау сын, наперад ступiу i сказау:
  'Начнога тумана хто ведае шлях - Камалау бы след паказау!
  Прамчауся ён прыцкмкам праз Абазай, на золку праскача Банэр,
  Ды форт Бакло абмiнуць анiяк - там ускорасцi будзе ён, сэр!
  Калi ж паляцець да форта Бакло спалоханай птушеi хутчэй,
  То, ласкаю Божай, нагонiш яго ля самай цяснiны Джагэй.
  Калi ж у цяснiне знiкне Камал - трэба вяртаць назад,
  Бо у гэтым праклятым месцы, угары, ягоных людзей зашмат.
  Там злева скала, i справа скала, цярноунiк калючы расце.
  Пачуеш, як зблiзку пстрыкне затвор, стралка ж не убачыш нiдзе'.
  Палкоунiцкi сын асядлау скакуна, каня гнядого свайго:
  Сэрца - як пекла, як звон - яго рот, як вiсельня - шыя яго!
  Да форта палкоунiцкi сын даскакау, там клiчуць яго на абед.
  Ды цяжкай пагоняй захоплены ён, яму частавацца не след!
  Ён з форта Бакло паляцеу стрымгалоу, як птушка, а мо i хутчэй, -
  I угледзеу кабылу бацькi свойго у праходзе цяснiны Джагэй.
  Пазнау ён кабылу бацькi свойго, у сядле калыхауся яздок;
  I толькi вачэй бялкi разглядзеу - нацiснуу пальцам курок.
  Грымнулi стрэлы, адзiн i другi, - ды кулi вiскнулi убок.
  Сапраудны салдат, - засмяяуся Камал, - цi добры з цябе яздок?'
  Як пыльная бура з канца у канец ляцелi цяснiнай Джагэй
  Кабыла палкоунiка, следам гняды - аленя i ланi хутчэй!
  Iрвауся з цугляу спацелы скакун, i цяжка хадзiлi бакi;
  Забаукай была для кабылы аброць, як даме - пальчатка з рукi.
  Вось злева скала, i справа скала, цярноунiк калючы расце,
  I тройчы затворы пстрыкнулi тут, - стралкоу не вiдаць анiдзе!
  Вось цокатам месяц сагналi з нябёс, збудзiлi падковамi рань;
  Iмчауся скакун, як паранены бык, кабыла - як дзiкая лань.
  Але зачапiуся гняды аб скалу i грымнууся у горны паток.
  Камал затрымау кабылу сваю, устаць ездаку дапамог.
  Ён выбiу з ягонай рукi рэвальвер: зацесна на гэтакi бой.
  'Таму, што жывы, - раззлавауся Камал, - падзякуй ласцы маёй!
  На гэтым абшары за кожнай скалой, за кожным пнём цi кустом
  Схавалiся людзi, адданыя мне, i кожны з набiтым ружжом.
  Каб левай рукой я узняу павады, а потым яе апусцiу -
  Шакалы бы тут пачастунак знайшлi, i ветрык выццё б разнасiу.
  Каб я галаву да грудзей нахiлiу, а потым узняу, - дальбог,
  Каршун галодны нажэрся бы так, што тыдзень лятаць не змог'.
  'Так, добрая справа - звяроу падкармiць! - дау рады палкоунiцкi сын. -
  Аднак цi не будзе ён каштаваць, такi пачастунак адзiн?
  Калi за маiмi касцямi прышлюць аж тысячу шабель услед -
  Цi здолее злодзей тады заплацiць за гэты шыкоуны абед?
  Канямi палеткi патопчуць яны, са свiрнау зярно звалакуць,
  I урэшце стрэхi падпаляць ураз, як толькi скацiну заб'юць.
  Калi не баiшся расплаты такой за смачны абед - тады
  Шакалау, сабака, пад'есцi паклiч, бо вы, здаецца, браты!
  Калi ж табе не пад сiлу цана: рабунак, пажарв, набат, -
  Звярнi мне кабылу бацькi майго, i я павярну назад'.
  Камал схапiу яго за руку, як толькi працiунiк замоук:
  'На што сабаку ты прыгадау? З вауком тут спрачаецца воук!
  Хай буду есцi тухлiну штодня, калi зраблю табе зло.
  Адкуль са смерцю цябе кпiнкаваць да нас сюды прынясло?'
  Яму адказау палкоунiцкi сын: 'Я гонар радзiнны збярог.
  Бяры кабылу ад бацькi, як дар. Ты варты яе, далiбог!'
  Кабыла цягнулася мордай туды, дзе быу палкоунiцкi сын.
  'Нас мужныя два, - зауважыу Камал, - ды любы ёй толькi адзiн.
  Так хай да пасагу ёй будзе сядло ды iншага трохi дабра:
  Муштук i аброць, павады з бiрузой, страмёны мае з серабра'.
  Палкоунiцкi сын дастау пiсталет, за рулю узяушы яго:
  'Ад ворага маеш адзiн, а другi - ад сябры бяры свайго!'
  'Дар за дар, як i кроу за кроу, залiшняга я не вазьму.
  Твой бацька сына за мною паслау - дык сына аддам яму'.
  Ён свiснуу гучна, i сын з гары па верасу збег стрымгалоу,
  Высокi i зграбны, як дзiкi алень, да бацькi свайго падышоу.
  'Вось гаспадар твой, - сказау Камал, - ад гэтага дня назаужды.
  Так стань надзейным шчытом для яго ад стрэлу цi iншай бяды.
  Усюды - у паходзе, у спачынку, у баi, - нясi той пачэсны груз.
  I толькi смерць альбо слова маё развяжа гэты саюз.
  Ты хлеб каралевы есцi пачнеш, упарта ворага бiць, -
  I бацькаву хату спалiш тады, бо трэба яе спалiць!
  Трывалым салдатам у войску будзь i добра служы, мой сын.
  Мяне у Пешавары чакае пятля, цябе ж - расалдарскi чын!'
  I глянулi у вочы адзiн аднаму народау варожых сыны,
  I кроунага брацтва далi зарок на хлебе i солi яны.
  Хайберскiм нажом раскапалi дзiрван, лязо уваткнулi у пясок,
  Ды iменем Божым, зямлёй i агнём засведчылi брацкi зарок.
  Каня асядлау для сына Камал, кабылу - палкоунiйкi сын,
  I удвух паскакалi да форта Бакло, адкуль ён прыехау адзiн.
  З вартоунi насустрач памчауся да iх у дваццаць шабель атрад.
  I кожны iмкнууся горца забiць, скрывавiць блiскучы булат.
  'Адставiць! - iм крыкнуу палкоунiцкi сын. - Да ножнау схавайце клiнкi.
  Ён учора бандзiтам i злодззем быу, а сёння мы з iм дружбакi'.
  
  
  О, Захад ёсць Захад, Усход ёсць Усход, не зблiзiцца iм анiдзе,
  Як там i тады, калi Неба з Зямлёй стыкнуцца на Страшным Судзе.
  Ды што там Захад, ды што там Усход, i звычаяу розных цяжар, -
  Як мужныя два на краi зямлi сыходзяцца тварам у твар!
   (Пераклау з ангельскай мовы Аляксандр Раманау)
  
  ***
  
  Генрых Гейнэ БАЛТАЗАР ( ВАЛТАСАР)
  
  Пауночны час дауно прабiу,
  Весь Вавiлон у цiшы спачыу.
  
  Адзiн палац шумеу, як днём,
  I вокны блiскалi агнём.
  
  Людзьмi кiшэу яго абшар:
  Там баль давау цар Балтазар.
  
  Баяры у строях дарагiх
  Шлi, цара славiлi услых,
  
  Лiслiва пелi з-за стала:
  'Цару пашана i хвала!'
  
  У вiне знайшоу адвагу цар,
  Пачырванеу ягоны твар.
  
  Каб моц усеуладнасцi зазнаць,
  Пачау ён Бога праклiнаць,
  
  I перад радаснай гурбой
  Хвалiуся дзёрзкасцю сваёй.
  
  Вось цар пазвау слугу свайго,
  У храм Еговы шле яго.
  
  I той прынёс да ног цара
  Каштоуны посуд з алтара.
  
  I цар блюзнерскаю рукой
  Вiном запоунiу посуд той.
  
  Да дна ён кубак асушыу
  I уголас дзерзка абвясцiу:
  
  'Егова! Твой алтар - ля ног.
  Я у Вавiлоне цар i бог!'
  
  Ледзь толькi скончыу свой праклён,
  Спалох адчуу раптоуна ён.
  
  Зацiхлi смех i мiтусня,
  Настала у зале цiшыня.
  
  О цуд! На бледнасцi сцяны
  Руку зауважылi яны.
  
  I на сцяне ад той рукi -
  Агнiстых лiтарау радкi.
  
  Аслупянеу цар Балтасар,
  Дрыжаць каленi, бледны твар.
  
  Апанавау баярствам жах,
  Глядзяць маучком, жуда у вачах.
  
  Прызвалi магау паглядзець -
  Ды не, тых слоу не зразумець!
  
  Калi ж змянiла ноч зара -
  Рабы зарэзалi цара.
  
  ***
  
  ГАЙ ВАЛЕРЫЙ КАТУЛ XLIII
  
  Добры дзень, даугавалосая дзяучына, -
  Хоць прыгожых не маеш анi глазак,
  Анi ног, анi пальцау, анi вуснау.
  Нават мова твая гучыць няскладна,
  Ты, сяброука фармiйскага транжыры!
  Хто ж цябе прыгажуняй клiча, дурань,
  З нашай Лесбiяй параунаць прыдумау?
  О, наш век - неразумны, недасцiпны!
  
  ***
  
  ГАЙ ВАЛЕРЫЙ КАТУЛ III
  
  Плач Венера, i ты рыдай Купiдоне!
  Плачце усе, хто не страцiу сэрца i жалю!
  Верабейка памёр у дзеучыны любай,
  Верабейка, уцеха дзеучыны мiлай.
  Даглядала яго, як уласныя вочы;
  Саладзейшым за мёд здавауся ён мiлай.
  Так любiу яе, як дачушка матулю!
  На каленях скакау у сваёй гаспадынi,
  Пырхау радасна ён, гуляючы з любай,
  Цвыркау весела, забауляючы спевам.
  А цяпер ён iдзе дарогаю цёмнай,
  Краем смутку, адкуль звароту не будзе.
  Нiшчыш ты прыгажосць - цябе праклiнаю,
  Цемра злая, краiна жосткага Орка:
  Верабейку ты назаужды праглынула.
  О злачынства! О верабейка няшчасны!
  Ты вiною таму, што у дзеучыны любай
  Вачаняты ад слёз апухлi, змакрэлi!
  
  
  финиш []
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"