- Как!? - тряхнул ее растрепанную, босую, появившуюся в доме отец. - Ты в своем уме?
- В своем.
Далька видел с печи, как сестра кусает губы.
Отец, высокий, плечистый, побледнел и с размаху залепил Квейе ладонью по щеке так, что она качнулась, будто дерево под ветром.
- Живо! Обратно! К нему!
- Нет, - тихо ответила Квейя.
- Что ж делается-то! - запричитала, падая на лавку, мать. - Ты же всех нас в могилу сведешь! Пожалей! Раз уж он выбрал...
- Никогда.
Слово упало могильной плитой. Сделалось очень тихо. Сквозь эту тишину проросло жужжание сонной мухи, бьющейся о мутное оконное стекло. Скрипнула половица.
- Значит, я сам пойду и просить буду, - сказал отец, сжимая пальцы в кулаки. - Может, простит по миролюбию своему.
- По миролюбию? - выдохнула Квейя. - Смотри, что он сделал по миролюбию своему!
Она спустила просторную рубаху с плеча, обнажая левую грудь.
И отец, и Далька, и поднявшаяся мать увидели, что вся грудь - фиолетовая, в темных пятнах, с желтоватым полукружьем прокусов.
Мать охнула.
- Как тебе, батюшка? - крикнула Квейя.
Отец дрогнул лицом и отвел взгляд.
- Брысь! - сказал он, заметив таращащегося Дальку. - Не след тебе. Иди деда разбуди.
Далька спрыгнул на пол.
- Деда!
Полный странных предчувствий, он взлетел по узкой лестнице на чердак, пыльный, темный, пахнущий травами и закваской, нырнул под ситцевый полог, поймавший свет узкого бокового оконца.
- Деда, вставай! Батя зовет, - Далька потянул сшитое из козьих шкур одеяло, прислушиваясь к голосам внизу.
Дед повернулся.
- Что там?
- Квейя рыймару отказала!
Дед сел, будто его ожгло. Седой, остриженный кружком, он схватил Дальку за плечо.
- Что?
- Отказала! - повторил Далька.
Мутные дедовы глаза остановились.
- Значит, мы все умрем, - судорожно выдохнул дед. Он спустил ноги, качнулся и закинул полог на провисшую веревку. - Плохо. Порты подай.
- А почему умрем? - спросил Далька, поднимая дедовы штаны.
- Потому что, - мрачно ответил дед.
- Рыймар же нас защищает!
- Это пока ему отказа нет. А тут считай, что все, открыты Большому Злу.
Далька вздрогнул.
- Деда, ты серьезно?
Старший Юханнен подвязал бечевой штаны, отпустил рубаху и неловко мазнул ладонью по макушке внука.
- Пошли.
Отец в горнице что-то мохнатое, большое уминал в узел цветастого платка. Квейи не было, мать копалась в припасах на печном подъеме.
- Оленина вяленая? - тряхнула она серым мешочком.
- Давай, - кивнул отец.
- А малину? Сушеная.
- И малину давай.
Далька тихо забрался на лавку в углу, а дед, согнувшись, выглянул в низкое окно, мимоходом раздавил дурную муху и подсел к столу.
- Что там, Мирой, шуба новая? - кивнул он на узел.
- Две, - глухо сказал отец.
- Железа еще возьми, те три полосы, что я выменял на торжище в Кимме. - Дед вздохнул. - Только не поможет все равно.
- Предлагаешь сидеть и ждать? - повернулся отец.
Дед сцепил пальцы.
- А какой у нас выход, Мирой?
- Не знаю. Но не попытаться не могу.
- Квейя-то где?
- В своей комнате, - мрачно ответил отец, сдергивая с крючка цветастый рушник и утрамбовывая его в меховое нутро откупа.
- Что он сделал-то с ней?
- Пил.
Дед провел ладонью по доскам стола. Взгляд его поблуждал по углам горницы и остановился на Дальке.
- Приодеться надо в чистое, - сухо произнес он. - И вчерашние пироги доесть. Не стоит пирогам пропадать.
- Может, поговорите с внучкой-то, Кериг-тэль? - сказала мать, ступая с подъема на пол. - На вот еще.
Она передала мужу замотанный в тряпицу брусок воска. Мирой задержал ее пальцы в своих:
- Монеты неси.
- Все?
- Все. И медь, и серебро. Все, что откладывали. Не понадобятся, если что.
- Мирой!
- Неси, - упрямо сказал отец.
- Ох, свет небесный!
Мать со стоном пропала в дверном проеме.
- Цыть! - вдогон ей хлопнул ладонью дед. - Лейса-тулле! Что твой рев Большому Злу? Не спасет, не напугает. Далька!
Он узловатым пальцем поманил внука.
- Да, деда, - навалился на столешницу узкой грудью Далька.
- Снеси сестре пирога. И воды. Если пил ее рыймар... Все легче будет.
Дед замолчал, зачем-то снова склонился к окну.
- Уже и ленты на ограду вяжут, - нехорошо ухмыльнулся он. - Как на кол могильный.
- Кто? - подступил Мирой, твердея желваками.
- Младший Эрхин вроде бы. А с другой стороны, кажется, Тиурсо, из Либаров. Волосы светлые. Он.
- Пусть.
Мирой подхватил округлившийся, громадный узел.
- Лейса! - крикнул он. - Где ты там?
И подмигнул Дальке. Мол, держись, младший Юханнен. Вроде бы и губы в улыбке раздвинул, а глаза так и остались стылые.
- Несу!
Мать выбежала, прижимая к животу накопленное. Лицо опухшее, глаза красные, волосы выбились из-под платка.
- Это все? - спросил отец.
В руке его звякнуло. Мать кивнула, и Мирой спрятал деньги за пазуху.
- Возвращайся, - мать губами клюнула его в щетинистую щеку.
- К утру буду, - сказал отец. - Вы тут запритесь и это... Не поминайте, если что. Найдет Зло, не вернусь.
- Железо у хлева под потолком, - сказал дед.
- Да, я понял. Далька...
Мирой взъерошил челку подбежавшему, обнявшему его сыну.
- Запритесь, - повторил он вновь и тяжелым шагом, закинув узел на спину, вышел.
Дед протопал следом за ним, стукнул, звякнул засовом, отрезая дом от улицы.
- Может, и пройдет стороной, - задумчиво сказал старший Юханнен, вернувшись в горницу. - Всяко может быть.
Далька, подсев к окну, смотрел, как плывут над оградой, удаляются собранные на откуп шубы, деньги и прочее. Ленточки на тонких жердях трепыхались на ветру - и парень из Эрхинов, и Тиурсо навязали их множество.
- К вечеру еще прибавится, - сощурился, опустившись рядом, дед. - Потом до заката печеного нанесут и отпевать будут.
- Зачем? - спросил Далька.
- Затем, что мы вроде как мертвые уже.
- Но мы же живые!
- Ненадолго, парень. Ночью рыймар откроет дом для Большого Зла.
- А если сбежать? - спросил Далька.
Дед хмыкнул.
- Не выпустят. Тут как - или мы, или вся деревня. Вот и будут нас охранять. Да и сбежать - на нас теперь защиты рыймаровой нет, далеко ли уйдешь?
- Ох, Далечка мой!
Мать надвинулась, обхватила Дальку, окружила запахом сдобы и теплом тела, прижалась к лицу мокрой щекой.
- Мам...
- Далечка! Хочешь пирожка сладкого, с медом? - В голосе матери слышалась тоскливая, заискивающая забота. - Больше ведь и не поешь никогда. Уж и не увижу я тебя, родненького, и не приголублю больше!
Она завыла, оглаживая Далькины волосы, руки и живот.
- Цыть, невестка!
Дед вырвал внука из объятий.
- К сестре дуй, Далька. Сказано же тебе!
- Да, деда.
Далька схватил миску, сложил в нее кусок рассыпчатого пирога, набулькал в кружку воды из кувшина.
- Ох, дура Квица-то наша! - запричитала мать за спиной.
Далька выбрался в короткий коридор, чуть освещенный дальним оконцем. Дорожка серого полотна зазыбилась под ногами, низкая травяная вязанка мазнула по лбу сухим соцветием, из двери в кладовую коснулся ноздрей кислый огуречный дух.
- Квейя! - Далька толкнулся плечом в дверь сестринской комнаты.
С той стороны было чем-то подперто.
- Иди вон, Далька! - сказала сестра высоким голосом.
- Я с пирогом.
- Не нужны мне ваши пироги!
Далька услышал, как она зарыдала, сначала громко, а потом глухо, в подушку. В носу у него засвербело, и он всхлипнул сам.
- Квичка, батя-то ушел.
- Что?
- Материну и твою шубы забрал и ушел.
- К рыймару?
- Ага.
- Убьет он его!
Послышался стук, и сестра распахнула дверь, прислоняя служивший подпором ухват к стене. Далька шмыгнул носом.
- Дед сказал, тебе поесть надо, - сказал он, протягивая миску с пирогами и одновременно пытаясь плечом вытереть щеку.
- Ох, Далька!
Квейя, подурневшая, сопливая, прижала его к себе.
Потом они сидели на широкой кровати, на пухлом тюфяке, и сестра, отщипывая кусочки от пирога, жаловалась младшему брату:
- Я думала, жить с ним буду. Ну, старый, ну, кривой... Все ж таки рыймар. Куда мы все против такой его воли, что он меня хочет? Он Большое Зло сторожит. Пусть сам он - Зло Малое, так ведь бережет. Мы ему всем, чем можем, кланяемся, он принесенным от Большого Зла откупается. Уговор такой у них.
Квейя мотнула головой, словно что-то вспомнив, и крепче прижала Дальку к себе.
- Я думала, хоть нужна ему. А он мне... он мне... - она потянулась за кружкой, но рыдания прорвались, и Дальке пришлось долго, успокаивая, гладить сестру по плечу.
- Ну, Квейя, ну, не надо.
Не за дедом же бежать?
- Я знаю, знаю, - Квейя судорожно втянула воздух, глотнула воды, поперхнулась, закашлялась. - Он мне говорит: пришла? Я говорю: пришла. Он улыбается, огоньки под потолок развесил, тени пляшут. Раздевайся, говорит. А сам - раз! - зубами за грудь... У него зубы острые, Далька, словно не человеческие. А может не человеческие и есть. Он же сам от Зла. Боль такая...
Она, замолчав, посмотрела на брата.
- Ты ешь, - сказал Далька.
- Ты прости меня, братик, - сказала Квейя, касаясь лбом его виска. - Через меня всем нам смерть выходит.
- А если бы он тебя убил, думаешь, лучше было бы?
- Не знаю. Лучше.
- Я бы его тогда сам убил! - выкрикнул Далька.
- Разве Зло просто так убьешь? - Квейя вздохнула. - С Малым еще как-то жить можно, а придет Большое? Ему в глаза не заглянешь.
- Почему?
- Потому что страшно. Потому что оно завсегда сильнее, хитрее, огромней. Люди против него не выстоят, боятся.
- А мне Килька из Йоргенов сказал, что далеко на севере ни Большого, ни Малого Зла нет. Прогнали.
- Как прогнали?
- Напугали!
Далька для значимости своих слов округлил глаза.
- Выдумщик твой Килька, - улыбнулась Квейя. - Ладно, ты иди, - сказала она, - мне в чистое одеться надо.
- Но ты выйдешь?
- Выйду. Не одной же помирать.
- А еще может батя откупится, - сказал Далька, выскакивая за дверь. - Все, подпирай.
- Иди уже, - махнула на него пирогом Квейя. Прижалась к двери, выдохнула: - Не откупится. Ох, не откупится.
Но Далька этого уже не слышал.
Мать в горнице застелила лавки красным, приоделась сама, юбка синяя, рубашка с вышивкой, один раз надеванная, на ногах - вязаные носки. Волосы из под красного платка выбиваются темными кольцами.
- Иди сюда, - позвала она Дальку.
- Что?
- Вот, - мать выдала ему стиранные портки и рубаху, - надень.
- Мы умрем? - спросил Далька.
- Помнишь, видели телегу с костями на окраине деревни? Говорят, что это была семья, и до нее добралось Большое Зло. Умрем, конечно.
- Я не хочу, - сказал Далька тихо.
- А как же? - прошептала мать. - Что мы можем? Отпоют нас, отвяжут от деревни, Зло и войдет. Оно же не разбирает, хочешь ты или не хочешь. Можно только глаза подвязать.
- Зачем? - спросил Далька, снимая рубаху через голову.
- Затем, чтобы страшно не было, - сказала мать. - Чего страхом-то себя терзать? Это ж крик на всю деревню. А так тихо уйдем.
- А если больно? Если оно голодное? - Далька забросил рубаху в кадку, словно мать ее еще когда-нибудь выстирает.
- Тогда уж чего? Тогда кричи.
- А если драться с ним?
- Ох, Даль мой, - мать поцеловала Дальку в лоб. - Придумаешь же. Переодевайся и давай скатерть постелим.
Она ушла в комнату, где спала с отцом. Там стукнула крышка сундука, зашуршало полотно.
Далька скинул портки и быстро натянул чистые, боясь, что в этот момент его кто-нибудь увидит. Хотя кому интересно, что у него там червячком болтается между ног?
Наверху топал дед, перетаскивая что-то из одного конца чердака в другой.
Далька поежился, потому что ему вдруг стало холодно. В голове вертелось: как же меня не будет завтра? Ведь я есть!
- Ну вот.
Мать на ходу развернула дорогущую, купленную в Кимме ткань. По краям ее взмахивали крыльями вышитые петухи, а в центре сияло золотое солнце. Далька подхватил перекинутый конец, и они накрыли тканью стол, делая его необычно-праздничным.
- Теперь выставляй все из печи, - сказала мать, - а я пока в погреб за капустой и грибами спущусь. Тебе ягоды достать?
Она засеменила из горницы.
Далька постоял, задрал голову - дед, передохнув, опять чем-то скреб над головой. Потом принялся вытаскивать из печи теплые пироги, хлеб, мясные щи в чугунке.
- Тебе помочь?
Далька обернулся. У дверей в горницу застыла сестра. На ней было расшитое бисером платье из приданого, красное, с белой тесьмой, перехваченное пояском. На ногах - туфли с пряжками, на голове - праздничный плат. Далька поставил щи на стол и бросился к ней.
- Квейя!
Он уткнулся лицом сестре в живот.
- Что ты? - наклонилась, потрепала его по плечам Квейя.
- Я не хочу, чтобы ты умирала! - глухо проговорил Далька. - И чтобы батя с мамкой умирали! Даже дед. Пусть рыймар умрет!
- Ну как он умрет? - вздохнула сестра.
- Стукнуть его чем-нибудь!
- Как стукнуть-то? Страшно. За ним Зло. И сам он - Зло.
Квейя подвела Дальку к столу, они сели, брат и сестра, рядышком. Спустился нарядный, в цветастых штанах, в шапке набекрень, дед, старший Юханнен, провел ладонью по виску, подравнивая волосы, и умостился через стол, расправил складку на скатерти, поводил носом, сморщился на солнце, желтящее край окна.
- Вечереет.
- Ну-ка, Далька, помоги.
Мать принесла с собой мерзлое дыхание погреба. Далька, вскочив, принял горшок с грибами и поставил его перед дедом.
- Там еще.
Далька последовал за матерью к черному зеву в укромном закутке, взял миску с ягодами, усыпанными колотым льдом, и связку нарезанной на полоски белорыбицы.
- Квица! - крикнула мать. - Кваса из бочки достань.
- Да, матушка.
Наконец, убегались, все расставили, расселись.
Мать с умиротворением посмотрела на стол, вроде вышло, как надо. Квейя сидела, опустив глаза. Проголодавшийся Далька выбирал кусок пирога.
За окном потемнело, и дед от печных углей поджег две высоких и толстых свечи.
- Простите меня, - сказала мать, - за все, если было что не так. И ты, Квица, и ты, Далька, и ты, Кериг-тэль.
- Мамочка!
Квейя заревела, сдвинувшись, уронила голову ей на плечо. Далька всхлипнул. Дед подвигал седыми бровями.
- Давайте уже... - сказал он. - Умирать лучше сытыми.
И потянулся за ложкой.
Ну и успокоились. Разлили квас. Далька зачерпнул, захрустел твердыми, обжигающе-льдистыми ягодами, небо от них немело.
- Ешь, ешь, - коснулась его головы мать, едва он замер.
- Слышите?
Дед, а за ним и Квейя повернулись к окну. Из ложки у деда, словно испугавшись, обратно в горшок прыгнул склизкий гриб.
- Ну, все, отпевать начали, - сказал старший Юханнен спокойно. - Так оно и должно быть. Сначала отпоют, потом хлеба на дорожку всем нам накрошат.
- Не смотрите, - сказала мать. - Пусть их.
Далька уткнулся в миску, но глаза нет-нет и поднимались к окну - там плескал огонь и качались фигуры в белых рубахах, но больше ничего видно не было.
Голоса бились о стекло.
Они были монотонные, глухие. Но скоро набрали силу, и в такт им задрожала земля и словно бы заходили полы.
- Рыймар, рыймар...
Мать выпрямилась, глядя перед собой. Сестра спиной привалилась к стене. Дед, усмехаясь, ел. С его седой бороды капало на скатерть.
- Откупаемся... от Большого Зла...
Далька напряженно прислушивался, но разбирал со второго слова на третье. Пламя свечей металось, загоняя тени на потолок.
- Наказание... от Большого Зла...
В окно полетели какие-то комки.
- Что это? - прошептал Далька.
- Хлеб, - сказал дед.
- Зачем?
- Помнишь, как мы бабушку провожали? - спросила мать. - Также хлеб крошили, чтобы посмертие ее было сытным, и она не вернулась назад.
- Рыймар, рыймар...
Снаружи, казалось, запели еще громче. Холодом дохнуло в окно. Одна свеча на столе погасла, и тьма, проскользнув, собралась за печью.
- О! Откуп Большому Злу!
- А если батя все же договорится? - спросила Квейя, обхватив себя за плечи.
- Увидим, - сказал дед.
- Рыйма-ар!
За окном выдохнули последнее слово.
Стало тихо-тихо. Далька даже услышал, как сестра царапает ногтем ткань платья, пытаясь сковырнуть бисеринку.
- Ну, что, - шевельнулась мать, - давайте стол в угол, лавку - в центр горницы.
- Зачем? - спросил Далька.
- Сядем так, - сказала мать, - на виду. Не прятаться же. Все равно Зло найдет и умертвит. Оно чувствует, Зло-то.
- Ай! - вскрикнул Далька.
Пугая, к стеклу на мгновение прижалась рожа с выпученными глазами.
- Что? - наклонился дед, проследил за Далькиным взглядом. - Это ничего, - сказал он, погодя. - Сейчас сажей замажут. Ну!
Тычок его кулака заставил Дальку встать.
Мимо безучастной Квейи вместе они сдвинули стол к стене. Мать вышла из горницы и вернулась с длинными полосками темной ткани.
- Каждый пусть на глаза повяжет.
- Я просто зажмурюсь, - сказал Далька.
- И много ты выдержишь? Зло терпеливее будет. На! - мать сунула ткань ему в руки. - Квица!
Квейя повернула голову, губы ее задрожали.
- Зря я, наверное, отказала... Я не хотела, только он как закусил... Я ему по лысине...
Далька с дедом вынесли лавку в центр, одним концом уткнув в печной бок. В оконное стекло стукнули ладонью, принялись размазывать черное.
- Садимся, - сказала мать.
Сели.
Рядком, прямо напротив входной двери. Мать с дедом по краям, Далька с сестрой в центре. Далька поймал сестру за руку. Пальцы ее были холодные и неживые. Он чуть сжал их. Квейя покосилась на него и попыталась улыбнуться. Вышло плохо.