Кокоулин А. А. : другие произведения.

Почти

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   После обхода палат оказалось, что в приёмном отделении доктора Сельянова дожидается пациент.
   Человек кутался в просторное пальто и был бледен. На вид ему было около тридцати. Широкий рот. Скошенные скулы. Серые мешки под глазами оттеняли цвет лица.
  - Мы принимаем только по направлениям, поликлиника, психоневрологический диспансер, - сказал доктор Сельянов. - Редко - в экстренном порядке.
  - У меня - экстренное, - сипло сказал человек.
   Сельянов вздохнул.
  - Хорошо, пройдёмте в смотровую.
   В узкой смотровой человек сел на кушетку, брезгливо подвинув на поручне фиксирующий ремень.
  - Так что у вас? - спросил Сельянов, доставая бланк.
  - Мне кажется, что я рыба, - значительно посмотрел человек.
   Сельянов почесал висок.
  - Это интересно. И почему вы так думаете?
  - У меня растет чешуя, - наклонившись, доверительным тоном произнес человек. - По всему телу. Возможно, я неизвестный вид.
  - Можете показать?
  - Конечно.
   Человек нервными пальцами расстегнул пальто.
  Сельянов сначала принял то, что увидели его глаза, за доспех, сложенный из ловко пригнанных друг к другу закругленных пластинок, но потом обнаружил, что "доспех" у горла, мельчая, переходит в обычную кожу.
   С минуту Сельянов молчал. Такого у него ещё не было. Ему подумалось: это вшито? А затем: пластическая операция? Мало ли сумасшедших на свете? Посчитал индивид себя ихтиандром и давай тело портить...
  - А жабры? - спросил он.
  - Нет, - испуганно качнул головой человек, - пока нет.
  - Можете снять пальто целиком?
   Пациент разоблачился.
  Здесь выяснилось, что серебристая чешуя ползет у него и по рукам, доходя отдельными чешуйками до запястий.
   Сельянов покашлял.
  - И давно у вас так? Повернитесь.
  - Неделю, - сказал человек, поворачиваясь спиной. По позвоночнику у него ожидаемо прорастал плавник. - Мне Верка, соседка, сказала, что я не человек, а рыба, снулая и холодная, потому что я всё сам по себе и никого не замечаю. Ну, я и подумал, может она права? Вы знаете, я очень сильно испугался. Ведь если она это заметила, значит, и остальные скоро заметят. А утром на животе появилась первая чешуйка.
  - Вот как? Повернитесь.
   Человек переступил ногами, и глазам доктора вновь предстали бронированные чешуёй грудь и живот. Сельянов встал, подумав: стигматы?
  - Я могу потрогать?
  - Вы же доктор.
  - Ну да. Вытяните руку.
  - Левую? Правую?
  - Любую.
   Пациент кивнул и протянул к лицу доктора дрожащие пальцы. Сельянов сдвинулся, подобрал со стола карандаш.
  - Я подцеплю одну.
  - Как угодно.
   Сельянов просунул карандаш между чешуек, отклонил одну вверх. От человека шёл слабый рыбный запах.
  - Больно?
  - На грани. То есть, ещё чуть-чуть, и станет больно.
  - Угу.
   Сельянов приблизил лицо, взялся за чешуйку двумя пальцами. Он не увидел ни стежков, ни шрамов, "доспех" рос прямо из кожи.
  - Это как это? - не понял доктор, порылся в ящике стола, вооружился окуляром.
  - Ну что? - спросил рыбочеловек.
   Сельянов приподнял ещё одну чешуйку.
  - Так что вы там говорили про соседку?
  - Да, - оживился пациент, - я подумал, что она права. Я взял выходной на работе, лежал, лежал. Как же, думаю, так? Я должен тогда воду любить. Принял ванну. Смотрю, а чешуек уже три. Потом руки стали чесаться, плечи. А на следующее утро как по заказу, доктор, все бока и подмышки уже в чешуе.
  - Угу.
   Сельянов проверил чешуйки у человека на животе - они были толще и крупнее, держались плотно, и у него не получилось высвободить хотя бы одну.
  - А внизу? - спросил он. - Ноги тоже обросли?
  - Да, - человек с готовностью закатал штанину.
   Над синим носком засеребрилось.
  - Извините, а пах?
   Пациент вздрогнул.
  - Нет, там все в порядке. Но вы думаете...
  - Нет-нет, - поспешил погасить испуг Сельянов, - я думаю о причинах вашей метаморфозы. То есть, Верка сказала...
   Человек посмотрел на него честными глазами.
  - Я очень внушаемый.
  - А до Верки вам никто ничего не внушал?
  - Я жил с мамой. Она внушила мне, что я никого не должен слушать и оставаться самим собой.
   Сельянов легонько стукнул карандашом по чешуйкам.
  - Что же изменилось?
  - Мама умерла, - пациент скривил рот и сделался бледнее обычного.
   Несколько секунд - и он зарыдал, скрючившись, но не забывая держать руку на весу. Чешуя отражала свет лампы под потолком.
  - Успокойтесь, - сказал Сельянов. - И руку уже можно опустить.
   Человек всхлипнул.
  - Так я рыба? - он потянулся и забрал пальто.
  - А если вам кто-то скажет, что нет? - спросил Сельянов.
  - Кто? Я не всякому могу верить.
  - А мне?
   Человек с надеждой кивнул.
  - Да, вы кажетесь мне заслуживающим доверия. Тем более, вы доктор. Если не верить докторам, то кому вообще?
   Сельянов хмыкнул.
  - Я положу вас в палату, - сказал он. - Здание у нас старой постройки, и палаты шестиместные. Увы, не люкс. Будете четвёртым в восьмой. Народ спокойный, двое алкоголиков, один с провалами в памяти. Но мне, как вы понимаете, для оформления нужны документы.
  - Конечно.
   Человек покопался в пальто и вывалил перед доктором паспорт и зачем-то конфету и трамвайный билет.
  - Это не нужно, - отодвинул конфету и билет Сельянов.
  - Как скажете, - легко согласился человек.
   Сельянов раскрыл паспорт.
  - Верёвкин Игнатий Федорович. Чудное имечко. Хорошо, - он захлопнул документ, - пойдёмте поселим вас, а бумажками я займусь позже.
  - Вы меня вылечите? - с надеждой спросил пациент.
  - Конечно, - Сельянов поднялся, - если вы мне верите, то, думаю, завтра большая часть вашей чешуи отпадёт.
  - Почему?
  - Потому что вы - не рыба.
  - А кто?
  - Человек. Но уникальный в своём роде.
  - Вы уверены?
  - Абсолютно.
   Сельянов выпустил повеселевшего Верёвкина из смотровой. По коридору с плакатами, призывающими к тишине и внимательности, они дошли до перекрывающей проход решётки. За решёткой на стульчике дремал внушительного вида санитар.
  - Степан, - Сельянов ногтем постучал по металлическому пруту.
   Санитар немедленно очнулся и живо сдвинул засов.
  - Знакомьтесь, - сказал Сельянов, придвигая Вёревкина ближе, - это Игнатий, а это Степан Андреевич. Степан, Игнатий разместится в восьмой.
   Санитар был большой, плотный, близко посаженные к переносице глаза уставились на Верёвкинскую чешую.
  - Вижу.
  - Распорядись насчёт пижамы и обеда для Игнатия.
  - Скажу Анне Евгеньевне, - кивнул Степан.
   Решётка стукнула у Верёвкина за спиной. Уже втроём они углубились в коридорные сумерки. Степан, сутулясь, тихо покачивался впереди. Сине-зелёные стены то и дело прерывались белыми железными дверями. Линолеум под ногами казался липким.
  - Здесь, - сказал Степан, остановившись у двери с номером "8", и зазвенел ключами.
  - Завтра всё отпадёт, - повторил Сельянов.
   Дверь распахнулась, и Верёвкина завели в небольшую комнату с забранным решёткой окном. Серый свет пробивался сквозь пыльное стекло, придавая помещению несколько туманный, зыбкий вид. Здесь стояли шесть кроватей, заправленных тонкими коричневыми одеялами, - по три слева и справа, и узкий проход между ними делил палату надвое. Обе кровати у окна были заняты, там лежали. На средней слева сидел взъерошенный мужчина неопределенного возраста. Он несмело помахал Верёвкину рукой.
  - Это Рома, - указал на него пальцем Степан, - за ним - Виктор Сергеевич, а справа - Миша. Мишу лучше не трогать. Прогулки, умывание, туалет - по расписанию. "Утка", если что - под кроватью.
  - Знакомьтесь, - сказал Сельянов Верёвкину и вышел из палаты вслед за санитаром. - Я навещу вас к ужину.
   Дверь захлопнулась.
  Верёвкин постоял и под внимательным взглядом Ромы выбрал себе кровать, чтобы ни с кем не быть рядом - угловую, через одну от Миши и наискосок от Ромы. Сетка скрипнула. Верёвкин положил пальто на колени.
  - Я - Игнатий, - сказал он.
   Названный Виктором Сергеевичем повернулся на его голос, голова у него оказалась косматая, нос маленьким, а глаза голубыми. Лет ему, наверное, было к пятидесяти. Приподнявшись на локте, он посмотрел на Верёвкина так, что тот застеснялся своей чешуи и скрестил руки на груди.
  - Псих что ли?
  - Н-нет.
  - А кто ты?
  - Человек, - неуверенно ответил Верёвкин.
  - Братуха! - Рома ловко перебрался со своей кровати на соседнюю. - А ты чего, в кольчуге что ли?
  - Я думал, что я рыба.
  - Пыф-ф! - издал саркастический звук Виктор Сергеевич и отвернулся.
  - Рыба Игнатий! - крикнул Рома и заржал.
  - На самом деле я просто уникальный человек, - объяснился Верёвкин. - И смех здесь совершенно не уместен.
  - Ну, не знаю.
   Рома оказался напротив Верёвкина и бесцеремонно ткнул его пальцем в живот.
  - Ух ты! Твёрдое.
  - Это чешуя.
  - Так ты что, русал что ли? Откуда чешуя?
  - Выросла, - Верёвкин отвёл руку соседа по палате в сторону.
  - Господи, сумасшедший на сумасшедшем! - выдохнул в стену Виктор Сергеевич и повернулся снова.
   Подложив ладонь под щеку, он принялся смотреть на Верёвкина.
  - Не обращай на него внимания, - сказал Рома. - Он на экспертизе. Но, знаешь, он прав в том, что просто так чешуя ни на ком не растёт. Не колосится, знаешь!
   Он снова заржал, узя глаза.
  - Это Верка, - тихо произнёс Верёвкин.
  - Что, чешуи наставила?
  - Нет, другое...
  - А потрогать можно? - Рома потёр ладони о голубые пижамные брюки. - Я - во! - чистый!
   Он растопырил пальцы.
  Верёвкин посмотрел ему в золотисто-рыжие глаза и осторожно кивнул, даже повернулся, подставляя бок. Рома оскалился, и на мгновение рот его растянулся чуть ли не до ушей, комкая лицо в хищную гримасу.
  - Чешуя.
   Др-рын-дык-тык.
  Пальцы его сыграли на боку Верёвкина как на стиральной доске.
  - Вить, - повернулся Рома, - реально, чешуя. Чтоб я сдох. Натуральная. Форменный русал наш Игнатий.
  - Что ты трындишь?
   Виктор Сергеевич поднялся в скрипе пружин. Высокий, крупный, он прошел между кроватями, схватился рукой за изгиб стальной спинки.
  - Смотри, - показал на Верёвкина Рома.
   С минуту Виктор Сергеевич стоял молча.
  - Это всё пройдёт, я человек, - смущаясь, сказал Верёвкин. - Мне внушили, что я рыба...
  - Пьёшь? - сдвинул брови Виктор Сергеевич.
  - Нет.
  - Странно, - вынес вердикт Виктор Сергеевич.
  - Чешуя, Витя, - сказал Рома.
  - Вижу я твою чешую, кожная болезнь, может быть, излишки этого... кальция. Всё это от головы идёт, только от неё.
   Виктор Сергеевич вернулся на своё место. В руках его появилась бутылка с водой. Он шумно, в несколько глотков, осушил её до дна.
  - Ты, Рома, слишком падкий на сенсации, - сказал Виктор Сергеевич, подбирая ноги и накрываясь одеялом. - В жизни такого до хрена.
  - Может быть, - отозвался Рома, - помнил бы - знал бы.
   Он слетал на свою кровать, но только чтобы достать из-под подушки разлохмаченную карточную колоду.
  - Эй, русал, играешь?
   Он уселся напротив Верёвкина и тут же принялся тасовать карты. В его руках они казались живыми и перепархивали из пальцев в пальцы по воздуху растрёпанными птицами.
  - А во что? - спросил Верёвкин.
  - В дурака, само собой!
  - На интерес?
  - На анализы! - заржал Рома.
  - Я вам не верю, Роман.
  - Ясное дело! Что я, чужих анализов не видел? На желание, а? - заглянул Роман в глаза Вёревкину. - На любое.
  - Как на любое?
  - Ну, в пределах разумного.
  - Не играй с ним, - произнёс, приоткрыв одеяло, Виктор Сергеевич, - памяти у него как бы нет, но шулерские приёмы помнит, как "Отче наш".
  - Вить, ты это, закисни, - раздражился Рома, - сам не играешь, другим не мешай.
  - Но вы же, Роман, не пожелаете от меня неисполнимого? - спросил Верёвкин. - Желания должны ограничиваться человеческими возможностями.
  - Не боись! - Рома подставил колоду, чтобы Верёвкин подснял. - Мы с понятием. Мы, может, на обед играть будем.
   Он ловко размешал и раздал карты.
  - О, крести!
   Семёрка крестей легла козырем, колода накрыла её.
  - У меня шесть, - сказал Верёвкин, заглядывая в свои карты.
  - Играй, русал. Верю.
   Рома скрестил босые ноги. Лицо его сделалось невозмутимо-сосредоточенным, гладким, будто юношеским.
  - А сколько вам лет, Роман? - спросил Верёвкин.
  - Если б я помнил, Игнатий! Ты ходишь?
  - Да-да.
   Верёвкин бросил карту к сопернику.
  - Не, ты у себя клади, - сказал Рома, - я нагнусь, не рассядусь.
  - Восемь, - сказал Верёвкин.
  - Это ты, значит, с бубей... - раздумчиво протянул Рома. - Что ж, валет.
   Он передал карту, и Верёвкин накрыл ею свою.
  - Отбой.
  - Не отбой, а бито. Чита-дритта - карта бита. Ну-ка, прикупим... Ты бери первый, я за тобой. Не тормози, русал.
   Верёвкин полез в колоду.
  Через пять минут он, оставшись с россыпью мелочи и двумя дамами, получил козырного короля, пару тузов и козырную семёрку в придачу.
  - Партия! - провозгласил Рома и вскинул руки. - Да-да-да-да-да! Бой между человеком и русалом завершился победой человека!
   Верёвкин вздохнул и с убитым видом принялся собирать карты.
  - Значит, обед ваш.
  - Почему обед? - удивился Рома. - Я ещё желание не сказал. Это я помню, не надо мне...
   Он скинул ноги с кровати и заходил в проходе, хитро поглядывая на Игнатия. Виктор Сергеевич вынырнул из кокона одеяла.
  - Что ты шлёпаешь, шулер? - проворчал он. - Туда-сюда, туда-сюда.
  - Думаю.
  - Это называется: дурная голова ногам спокою не даёт.
   Рома остановился.
  - Слушай, русал, - сказал он Верёвкину, - а дай-ка ты неугомонному нашему Виктору Сергеевичу в глаз.
  - Чего? - Виктор Сергеевич, выпутываясь из одеяла, походил на упитанную бабочку, расправляющую руки-крылья.
  - Это желание? - спросил Верёвкин.
  - Это я шучу, - Рома плюхнулся на свою кровать. - Я ещё думать буду.
   Он уставился в потолок. Виктор Сергеевич пофыркал и, передумав вылезать из-под одеяла совсем, сдёрнул с тумбочки газету. Верёвкин, зачем-то перетасовав колоду, аккуратно положил её на край соседней кровати, потом достал из кармана пальто конфету, развернул фантик и откусил чуть-чуть от оказавшегося внутри батончика. Взгляд его сделался меланхолическим.
   Под потолком вспыхнула лампочка, затмевая жёлтым светом оконную синеву.
  - О, четыре часа! - сказал Рома.
  - Четыре?
   Лежащий до этого беззвучно человек, прозванный санитаром Мишей, тяжело сел на кровати.
  Это был невысокий, с залысинами, с каким-то измученным лицом мужчина. Он тоскливо поглядел на Игнатия, дёрнул небритым горлом и спросил:
  - Откуда?
  - Что? - спросил Верёвкин.
  - Плыви обратно, - махнул рукой Миша и стал нащупывать тапки.
  - Миша, это настоящий русал, - сказал ему Рома. - Не мерещится он.
  - Да? - удивился тот.
   Он вынул из-под кровати эмалированную посудину и пошел с ней к двери. Несколько секунд Верёвкин боялся, что содержимое "утки" выплеснется на него.
   У двери Миша принялся цокать языком.
  - Что-то не идут, - сказал он, сделав паузу, - что-то задерживаются.
  - Ну, пока ту сторону обслужат, пока эту... - протянул Рома. - Мы ж восьмая, последняя на этаже.
  - Ну да, ну да, - покивал Миша и развернул тоскливый взгляд на Верёвкина. - Чешуя настоящая?
  - Завтра спадёт, - сказал Верёвкин.
  - Это всё меняет, - загадочно произнёс Миша. - Чему удивляться в этом мире? Есть чешуя, но завтра спадёт. Есть люди, но их никто не видит. Есть лошади и бобры, ожидающие конца света, но никто не верит в их заговор.
  - А что за заговор? - спросил Верёвкин.
   Миша утвердил "утку" в подмышке.
  - Бобры - это вода. Лошади - это земля и лошадиные "яблоки". Копыта и зубы. Ты не видишь в этом взаимосвязи?
   Верёвкин нахмурился.
  - Нет, - сказал он, подумав.
  - И что тебе тогда объяснять? - вздохнул Миша. - Возможно, ты завербован. Или тебя используют втёмную. Этого нельзя исключать. Я могу думать, что они прислали тебя следить за мной? Да, определённо могу.
   Он стукнул в дверь костяшками пальцев.
  - То есть, бобры... - сказал Верёвкин.
  - Или лошади, - кивнул Миша.
   Лицо его было серьёзно.
  - Кого ты слушаешь? - подал голос Рома. - Вчера Миша наловил целый пакет бабочек и объявил, что они поднимут его к звёздам.
  - Нет, этого не было! - заявил Миша, и содержимое "утки" колыхнулось от энергичного мотка головой.
   На всякий случай Верёвкин отодвинулся к изголовью.
  В это время замок в двери клацнул, и она распахнулась, являя санитара Степана.
  - Время малой и большой нужды, выходим, - сказал он.
  - Давно бы так! - протиснулся мимо него Миша.
  - Я знаю, это заговор, - опередил его мысли Степан.
  - Именно!
   Миша исчез в коридоре, следом поднялся Виктор Сергеевич, обмотанный одеялом, как древнегреческим хитоном.
  - Это... русал, - сказал он, - ты тоже можешь, а то следующий сеанс в девять.
  - Я не хочу, - сказал Верёвкин.
  - Смотри.
   Косматый, бородатый как бог или как цыган он степенно вышел в дверь. Одеяло, правда, оставил.
  - О! - подскочил на кровати Рома. - Придумал! Игнатий, ихтиандр мой, а ты можешь себе рога вырастить?
  - Не знаю, - честно ответил Верёвкин. - Это желание?
  - Нет, это так, вопрос. Я подумал, где чешуя, там, возможно, что-то и посерьёзней. Рога, копыта, хвост.
   Санитар фыркнул. Где-то в коридоре или в уборной звонко упала "утка".
  - Я буду не я, - сказал, прислушавшись, Рома, - если там не произошёл разлив фекалий.
  - Я этому Мише его фекалии...
   Степан исчез, не договорив.
  - Нет, - принялся рассуждать Рома, - рога - это банально. Крылья - ещё банальней. Ты вообще, русал, пробовал там... не знаю... пальцы отращивать, ногти?
  - Ногти у меня и так растут, - сказал Верёвкин. - И волосы. Мама каждый месяц водила меня в парикмахерскую.
  - Да я не об этом!
  - А о чём?
  - О необычном! - Рома сел, рыжие глаза его сверкнули. - Ты делал что-нибудь этакое?
   Верёвкин улыбнулся.
  - Однажды я поймал муху и кормил её крупинками сахара.
  - Тьфу! - в сердцах сказал Рома. - Вы с Мишей просто два сапога... Тебе сколько лет, русал?
  - Двадцать восемь.
   Из коридора в это время донёсся рык Степана: "Тряпку взял! Я сейчас пну! Давай, Миша, давай!", потом тяжелой трусцой в палату забежал Виктор Сергеевич и остановился у кровати Верёвкина, навалившись грудью на спинку.
  - Ф-фу!
   Брючины пижамных штанов его были темны от влаги.
  - Что там? - спросил Рома.
   Виктор Сергеевич повернул мокрое лицо.
  - Мише привиделся за окном бобёр, и он бросил в него "уткой".
  - Не лошадь?
  - От лошадей, как я понял, был Степан.
  - Кстати, русал, - оживился Рома, - ты, может быть, умеешь лечить делирий наложением рук? Мише это бы не помешало.
  - Я не пробовал, - сказал Верёвкин.
  - Попробуй, а?
  - Это желание?
  - Ну а что? Есть, конечно, более радикальные способы. Например, подушку на лицо и держать, пока не задохнётся. Но, я думаю, это станет актуально, когда Миша вдруг решит истребить всех бобров в палате.
  - Кого? - не понял Верёвкин.
  - Бобров. Кастор фиберов, если на латыни. То есть, нас.
  - Эх, Роман, - сказал, возвращаясь к своей кровати, Виктор Сергеевич, - ты, оказывается, много чего знаешь.
  - Ага, только не помню, откуда.
   Виктор Сергеевич, сев на койку, стянул штаны.
  - Вроде не моча, - сказал он, понюхав мокрую ткань. - Я там ведро опрокинул, отскакивая, но там-то точно вода была.
  - Игнатий, выбирай, - потребовал Рома, - рога или Миша? Но с ловцом бабочек, смотри, всё серьёзно - подходишь и реально ладонь ему на голову кладёшь. И лечишь тоже реально. Силой мысли, да? Как чешую свою выдумал, так и с ним.
  - Я не уверен, что смогу, - сказал Верёвкин.
  - Это же желание, - развёл руками Рома. - Ну, не сможешь, я у тебя ещё одно выиграю. Или лучше рог?
  - Лучше третий глаз, - сказал Виктор Сергеевич, приглаживая пятернёй свои лохмы. - Я слышал, третий глаз видит тайное и даже вероятное будущее. Ничего не страшно с глазом-то, всё прозреваешь.
  - Русал, может Виктору третий глаз забацаешь?
  - Ты что? - испуганно вскинулся Виктор Сергеевич. - Мне-то оно зачем? Я в общем смысле, ну, в перспективе полезности.
  - Я тогда попробую Мишу вылечить, - сказал Верёвкин. - Но это если вы верите, что я могу.
  - Сто пудов! - сказал Рома.
  - У меня, конечно, есть сомнения, - вздохнул Виктор Сергеевич. - Но кто человек без веры? Животное в темноте.
  - Только, наверное, - сказал Верёвкин, - мне лучше сделать это, когда он уснёт.
   Рома фыркнул.
  - А вот это, ребята, и есть настоящий заговор!
   Через минуту Степан загнал растрёпанного Мишу в палату. Миша кричал о справедливости и о бобрах за стенами больницы, которые наверняка не проводят время в праздности, а подтачивают, грызут фундамент.
  - Вы поймите, поймите, - говорил он, отступая с пустой "уткой" по проходу спиной вперёд, - они знают, где я нахожусь. Они придут за мной. А вы, вы все станете нежелательными свидетелями.
   Степан кивал, не прекращая напирать.
  - Что ж тебя всё не отпускает-то? - вытесняя страдальца вглубь палаты, он дошёл до кровати, на которой лежал Рома. - Диазепам тебе вроде бы кололи, в чувство привели, витамины ты жрёшь как не в себя...
  - Его бобры подпаивают, - сказал Рома.
  - Врёшь! - подскочил к нему, моментально взвинчиваясь, Миша. - Никогда и ничего я не брал из лап бобра! И не возьму!
  - Ладно, - сказал Степан, - с этим, давайте к доктору. В шесть обход, приём лекарств. В шесть тридцать - ужин. В девять - туалет. В девять тридцать - гашу свет. Да, - он вышел и вернулся с пижамной рубашкой и штанами салатного цвета, - это, ихтиандр, тебе.
  - Спасибо, - благодарно сказал Верёвкин.
  - Медикаментозного курса тебе пока не выписали, так что у тебя курорт. Лежи, отдыхай. Хотя с головой у тебя явно не всё в порядке.
  - Я уникальный, - сказал Верёвкин.
  - Угу.
   Степан вышел из палаты, дверь грохнула, скрежетнул ключ в замке.
  Верёвкин натянул рубашку и застегнул её на три больших чёрных пуговицы. Миша посмотрел на него с подозрительностью.
  - Простите, вас утром не было, - сказал он, вытягивая шею, но опасаясь подходить ближе. - Вы кем посланы?
  - Я сам пришёл, - сказал Верёвкин.
  - Это невозможно. Мы находимся в осаде, - уверенно заявил он. - Нас спасают только решётки и крепкие стены. Вы - парламентёр?
  - Нет, - ответил Верёвкин, - я уникальный, но больной человек, у меня чешуя.
  - То есть, вы от рыб?
  - Я сам по себе.
  - Интересный случай.
   Миша сел на свою кровать и, наклонившись, отправил "утку" в темноту подкроватного пространства. Затем он лёг, не отрывая от Верёвкина взгляда.
  - Что там, снаружи? - спросил он. - Выжило ли человечество? В моде ли бобровые шапки?
  - Этого я не знаю, - сказал Верёвкин. - У моей мамы была шапка из лисы.
  - Лисы? Нет, лисы не имеют к нашим делам никакого отношения.
  - В картишки? - предложил Рома, но его слова были всеми проигнорированы.
   Миша отвернулся к стене, а Виктор Сергеевич, достав из-под подушки толстую книгу, углубился в её чтение. Верёвкину играть тоже не хотелось, и он прилёг, подобрал под себя ноги и погрузился в размышления о природе жизни и её превратностях.
   Ему думалось, что все люди живут не просто так, а исполняют какую-то функцию, которую, наверное, даже не замечают в себе. Мише, например, предназначено видеть заговор бобров и лошадей. Санитару Степану - следить за порядком в палатах. А доктору, встретившему Игнатия в приёмном отделении, - проявлять участие к появлению новых пациентов.
   Казалось бы, всё просто.
  Но люди знакомятся, встречаются, и их функции переплетаются между собой, вызывая ряд возмущений и напряжений, зачастую входя в противоречие друг с другом. Отсюда - конфликты, ссоры, непонимание. Часть функций отмирает, иногда вместе с людьми, часть находит новое воплощение или нового носителя, выражающего её сущность.
   Возможно, думал Верёвкин, со смертью мамы кончилась функция моего воспитания, и я вышел в мир, чтобы познать его. Верка несла в себе функцию испытания, которое, наверное, должно закончиться здесь, в больнице.
   И Рома, и Миша, и Виктор Сергеевич приданы мне, чтобы сформировать моё предназначение, чтобы проявить его ясно и чётко.
   Предназначение представлялось Верёвкину чем-то ослепительным, и он в предвкушении этого воодушевлённо заснул, не обращая внимание ни на скрип пружин под собой, ни на Рому, который, разложив пасьянс, комментировал, какая карта что означает. Например, что валет бубен с шестёркой треф означают скорую встречу с королём.
   Проснулся Верёвкин от скрежета ключа.
  За окном потемнело. Свет от лампочки был жёлто-оранжев. Где-то на высоте трёх метров проходила граница, отделяющая свет от зыбких теней на потолке.
  - Поднимаемся!
   В проходе между кроватями появился Степан, тронул Верёвкина за ногу, прошёл к окну и разбудил Виктора Сергеевича и Мишу.
  - Готовимся к осмотру.
   Верёвкин сел, потянулся и смутился оттого, как буднично это произошло. Чувство обретённого места, в котором также хорошо, как дома, наполнило его трепетом, который не хотелось ни объяснять, ни показывать.
   Степан вернулся по проходу за дверь и выкатил тележку, уставленную стаканчиками и пластиковыми баночками. Следом за ним в палату шагнул Сельянов и устало поинтересовался:
  - Как самочувствие, друзья?
  - Заговор! - поделился с ним Миша.
  - Нечего читать, - сказал Виктор Сергеевич.
  - Без изменений, - сказал Рома.
   Верёвкин промолчал.
  - Понятно, - кивнул Сельянов и подсел к Роме.
   Степан с тележкой застыл у спинки кровати.
  Верёвкин почти не слышал, о чём говорил доктор с Ромой, потому что тот спрашивал невнятно и тихо, словно нарочно не желая, чтобы его услышали другие пациенты. Он померил пульс, посветил фонариком в зрачки, попросил, чтобы взгляд Ромы следовал движению пальца. Рома отвечал односложно, глаза его бегали.
   В конце короткой беседы Сельянов сказал:
  - Глицин, витамины.
   И Степан подал баночку с мягко стукнувшими внутри таблетками.
  Все они в десять глаз проследили, как Рома проглотил витамины, запивая их из поданного стаканчика, и как крохотный кружок глицина отправился под язык.
   Сельянов удовлетворённо кивнул и перебрался на край кровати к Виктору Сергеевичу.
  - Ну-с.
   Далее последовала такой же невнятный обмен репликами, что и с Ромой. Доктор посветил фонариком и здесь, потом, склонив голову, выслушал больного, который, как показалось Верёвкину, изображал из себя готовый лопнуть самовар - надувался, округлял живот и пыхтел. Почему-то про самовар Игнатию более всего подумалось.
  - Степан, - сказал Сельянов.
   И Виктор Сергеевич получил от санитара свою порцию лекарств.
  - Что ж, Михаил Александрович, - доктор шагнул к Мишиной койке, - говорят, вы сегодня отличились.
  - Я претерпел, - осторожно покосился на Сельянова Миша.
  - Значит, видели бобра?
  - Прямо за решёткой!
  - И какой он был? - Сельянов заговорил громко, вовлекая всех жителей палаты в присутствие. - Это был бобр как бобр или всё-таки бобр-гигант?
   Миша сморщился, припоминая.
  - Нет, он не был большим. Скорее, рост его был средним.
  - То есть, он был виден в окно? Я хочу сказать, что в нашей уборной оно находится довольно высоко.
   Миша потеребил пальцами край пижамной рубашки.
  - Возможно, его подсадили.
  - Кто?
  - Лошадь могла бы...
  - Пожалуй, - раздумчиво сказал Сельянов. - Полагаю, мне стоит дать тебе противобобровую сыворотку. Но только если ты уверен, что она тебе необходима.
   Миша энергично кивнул.
  - Тогда заголяйся, - сказал доктор.
   Его собеседник лёг на кровать и приспустил штаны, открыв бледную ягодицу.
  - Степан, - снова обратился Сельянов к санитару.
   Степан извлёк из кармана халата приготовленный шприц, сорвал колпачок. Брызнула вверх тонкая струйка. Миша счастливо зажмурился.
  - Сульпирид, двести, - прокомментировал Степан.
   Сельянов подвинулся. Степан обработал место укола ваткой, склонился, ввел иглу шприца, нажал на поршень.
  - Готово.
   Сельянов подал Мише баночку.
  - И витамины.
  - А насколько действует сыворотка? - спросил Миша, вытряхивая таблетки в рот.
   Доктор подал ему стаканчик с водой.
  - Это индивидуально, мы оценим в течение недели. И, кстати, Михаил Александрович, рекомендую вам поспать.
  - А ужин?
  - Хорошо, но после ужина сразу ложитесь.
   Верёвкин почему-то испугался, когда Сельянов повернулся к нему.
  - У меня всё хорошо, - сказал он.
  - А у меня пока для вас ничего и нет, - сказал Сельянов. - Заверните-ка рукав.
   Верёвкин скрутил ткань к локтю, открывая охватившую предплечье чешую. Некоторые чешуйки, как ему показалось, потемнели.
  - Что ж, - поднялся доктор, - значит, мы ждём до завтра и завтра уже что-то будем решать. Вы ведь никуда не торопитесь, Игнатий?
  - Н-нет.
   Верёвкин мотнул головой в подтверждение своих слов.
  - В крайнем случае, - сказал Сельянов, направляясь за Степаном, толкающим тележку, к выходу, - возьмём анализы, сделаем рентген, соберём специалистов. - Он остановился напротив Игнатия. - Но я верю, что завтра мы увидим вас в совсем другом свете.
   Стукнули, преодолевая порог, тележные колёсики.
  - Я тоже, - сказал Верёвкин.
  - Ну и чудно, - подытожил доктор и потёр ладони. - На этом прощаюсь. Анна Евгеньевна сейчас принесёт ужин.
  - А что у нас сегодня? - спросил Рома.
  - Пюре с рыбой, - сказал Степан, пропадая в коридорном пространстве.
  - Ну-у, рыба у нас и своя есть. Вот у нас - целый рыбочеловек, прошу любить и жаловать. Килограмм шестьдесят, а то и шестьдесят пять.
   Верёвкин посмотрел испуганно.
  - Но из меня нельзя делать еду!
  - Я к слову! - махнул рукой Рома. - Я вообще эту рыбу жуть как не люблю! Запах от неё...
   Изображая непереносимость, он зажал себе нос пальцами.
  - Я могу съесть вашу порцию, - сказал, покачиваясь на кровати, Миша. - На полный желудок лучше спится.
  - Утренний обход - в восемь, - предупредил Сельянов.
   Дверь за ним закрылась, но не плотно.
  Верёвкин украдкой от всех подёргал чешуйку у запястья, и она показалась ему ослабленной и неплотно сидящей. Верёвкин улыбнулся.
  - Игнатий! - позвал Рома. - А давай ещё раз сыграем? Я свою рыбу поставлю. А ты - желание, поскольку мне твоя рыба не нужна.
  - Оставь ты его в покое, - сказал Виктор Сергеевич.
   Миша тем временем раскачивался всё сильнее, голова его наподобие перевёрнутого маятника ходила от изголовья к изножью, едва не касаясь одеяла. Небольшой рост хранил его от железных прутьев как передней, так и задней спинок, хотя Верёвкину виделось, какое малое расстояние отделяет того от черепно-мозговой травмы.
  - Игнатий!
   Верёвкин перевёл взгляд на Рому и пропустил, когда в особенно громком скрежете пружин Миша рухнул на кровать, ткнулся лбом в подушку и больше не поднялся.
  - Игнатий! - привстал Рома. - Так ты как?
   В этот раз Верёвкин не отреагировал, всё с большей тревогой всматриваясь в неподвижного обитателя палаты.
   Виктор Сергеевич уловил его тревогу и повернулся всем телом.
  - Миша?
  - Что вы со своим Мишей? - Рома соскочил на пол и, кривясь, пересёк проход. - Нашли себе развлечение! Блин! Давай, Миша, дурку не валяй.
   Он несколько раз качнул лежащего, потом наклонился и вдруг повернул к Верёвкину внезапно побелевшее лицо.
  - Ихтиандр, а Миша-то того...
  - Что? - здесь уже поднялся Виктор Сергеевич. - Чушь-то не городи.
   Они склонились над Мишей уже вдвоём.
  - Миша...
   В палате сделалось холодно и тревожно, словно она каким-то чудом вобрала в себя эмоции пациентов. Чувствовались озноб и звонкая пустота, почти отчаяние. В неровную щель между Ромой и Виктором Сергеевичем Верёвкину было видно, как один щупает пульс на руке, а другой тормошит сопалатника.
  - Игнатий, - обернулся Рома, - иди-ка сюда.
  - Я ничего не понимаю в мертвецах, - сказал Верёвкин.
  - Иди сюда! - прошипел Рома сквозь зубы.
   Лицо его сделалось злым, морщинистым и обвисшим. Рыжие глаза полыхнули каким-то жгучим, внутренним огнём.
   Верёвкин подчинился. Перешагивая через пустую кровать, он видел себя человеком на радиоуправлении, который, повинуясь командам, делает что-то даже против своего желания. Как в фильме "Через тернии к звёздам".
  - Руку клади!
  - Что?
   Верёвкин выдернул запястье из Роминых пальцев, но тот схватил его снова.
  - Давай!
   Рома притянул его ладонь к голове Миши. Сквозь редкие волосы лежащего Верёвкин явственно почувствовал теплоту чужой кожи.
  - Роман, что ты хочешь от него? - спросил Виктор Сергеевич, отстраняясь. - Здесь надо уже Степана звать.
  - Никого не надо! - сказал Рома. - Сменилось желание. Давай, русал!
  - Что давай? - не понял Верёвкин.
  - Оживляй!
   Виктор Степанович сел, почти свалился на пустую койку.
  - Что-то ты, Роман, многого требуешь. Это, знаешь... - он не сразу нашёлся. - У нас не сумасшедший дом, а всего лишь психиатрическая больница.
  - Не важно.
   Рома плюхнулся рядом с ним, приобретая вид зрителя в ожидании представления. Верёвкин оглянулся.
  - Вы серьёзно?
  - Чешую смог, а оживить не сможешь? Там чешуйка к чешуйке, сплошным слоем, а здесь всего мёртвый человек. Ну!
   Верёвкин вздохнул.
  - Я, конечно, попробую...
  - Пробуй быстрее, сейчас Анна Евгеньевна с ужином приползёт! - поторопил Рома.
   Виктор Сергеевич склонил голову, рассматривая свои тапки.
  - Я на это смотреть не буду.
  - А я посмотрю, - сказал Рома.
   Верёвкин напрягся.
  - Простите, но мне нужна тишина.
   Он плотнее прижал ладонь к голове Миши. На мгновение ему показалось, что он участвует в какой-то сюрреалистической любительской постановке, потому что невозможно требовать от случайного человека, пациента кого-то оживить. Цирк! Абсурд! Тем более, что совершенно не имеется понимания, что и как делать. Скорее, необходим не он, а дефибриллятор...
   Но мгновение минуло, и Верёвкин сосредоточился, щупая пальцами неровности черепа. Он вдруг подумал, что, возможно, это и является тем ослепительным предназначением, что виделось ему во сне.
   Чешуя ведь действительно отросла.
  Верёвкин набрал в грудь воздуха и прижал ладонь плотнее. Миша лежал, не двигаясь. Лицо его частично зарылось в подушку. Оттопыренная нижняя губа влажно блестела.
   Зачем же ты раскачивался? - подумалось Верёвкину.
  Он наблюдал замершую жилку на небритой Мишиной щеке, седеющие у уха волосы, морщинки, поры на носу, часть шеи с натертой от ворота красной полосой.
   Бедный, бедный Миша.
  Как его оживить? Что его способно оживить? Не скажешь же: "Встань и иди!"? Какие-нибудь животворящие токи...
   Верёвкин поднял глаза к широкому подоконнику и выше, к окну. Сквозь решётку виделись чахлые деревца неухоженной больничной территории и часть забора. Деревья тоже вроде бы были мёртвые, без листвы, но под корой, в глубине их бежал сок.
   Верёвкин улыбнулся.
  А Миша и не умирал, сообразил он. Кратковременная потеря сознания. Да. Я верю в это. Совершенно не умирал. Отключился. Его даже не надо оживлять.
   Паникёры несчастные! - сердито подумал Верёвкин.
  Да Миша жив, жив. Это уж как пить дать. Ему надо просто помочь, надавить на затылок, потом ниже...
   Верёвкин переместил ладонь и произвёл необходимые манипуляции. Ресницы Мишиного глаза, кажется, дрогнули.
   Сзади скрипнула кровать. В неплотно прикрытую дверь просочились голоса - незнакомый женский и мужской санитара Степанова.
   А ведь надо поторопиться! - сообразил Верёвкин.
  Он взялся за Мишины плечи и рывком придал его телу сидячее положение. У того, определённо, скривились губы, но он всё ещё подавал вид, что мёртв.
   За спиной у Верёвкина возникло шевеление, потом Виктор Сергеевич сдавленно и с испугом произнёс:
  - Я не смотрю.
   Отпустив Мишу, Игнатий сел между ним и Ромой, заставив потесниться.
  - Всё, - сказал он.
  - Что - всё? - почему-то шепнул Рома.
   Миша сидел на своей кровати и не падал, словно Верёвкин нашёл ему равновесную точку. Лицо его было бледно, глаза закрыты. Одна рука мирно лежала на колене, другая, отставленная, цепляла пальцем одеяльную складку.
   Виктор Сергеевич приподнял голову.
  - Он жив?
  - Я бы не поручился, - сказал Рома.
   Они втроём вздрогнули, когда с Мишиной ступни - хлоп! - упал тапок.
  - А вот и ужин! - раздалось за их спинами. - Разбирайте порции.
   И Миша вдруг, качнувшись, открыл глаза.
  Виктор Сергеевич больно стиснул Верёвкину предплечье, а Рома выматерился так экспрессивно и витиевато, что в пору было подозревать в нём высокообразованное и интеллигентное существо.
  - Что сидите-то? - уставился на них Миша. - Чего смотрите?
   Виктор Сергеевич покашлял.
  - Да вот...
  - Ты нам про бобров рассказывал, - нашёлся Рома. - Целую лекцию прочитал про их коварные замыслы. Что они всюду и кишат.
  - Я? - удивился Миша.
  - Ты.
  - Я люблю бобров.
   У Ромы вытянулось лицо.
  - Всё, я пошёл, - поднялся Виктор Сергеевич и на деревянных ногах прошаркал к своей кровати. - Лучше бы я не видел.
  - Чего?
   Верёвкин, улыбаясь, смотрел на Мишу.
  - Мальчики, - нетерпеливо раздалось снова, - вы есть-то будете?
   Что-то стукнуло, и в палате словно взорвался килограмм вареной рыбы.
  - Ах, рыбка, замечательная рыбка! Треска.
  - Я буду, - сказал Миша.
   Верёвкин, наполняясь запахами, но больше - тихим, сладостным удовлетворением, переполз обратно на своё место.
   За кроватной спинкой в проходе обнаружилась полная женщина в халате и шапочке, которая обиженно озирала пространство. Она была круглолица, и над верхней губой у неё пробивались усики. В руке она держала большую крышку. Перед ней стояла передвижная, на колёсиках, железная тумба с тремя слегка парящими кастрюлями.
  - Рыбку? - спросила женщина Верёвкина, и тот кивнул, хотя есть не хотел совершенно.
   Укрепив крышку сбоку, из нижнего отделения тумбы женщина достала алюминиевую миску, вооружилась ложкой и - хлоп! хлоп! - плюхнула в миску сначала ком желтоватого пюре, а за ним - темно-серый кусок, пахнущий рыбой.
  - Кушайте, пожалуйста.
   Она воткнула в пюре пластиковую ложку и подала миску Верёвкину. Затем из третьей кастрюли зачерпнула и перелила в стакан компот, мутный от взвеси.
  - Приятного аппетита.
  - Спасибо, - сказал Верёвкин, принимая стакан и отставляя его на прикроватную тумбочку.
   Женщина прокатила кастрюли ко второму ряду кроватей. Миша встал перед ней. Рома, протянув руку, недоверчиво пощупал его бок.
  - Чего? - спросил Миша.
  - Ничего.
  - Ах, рыбка! - повторила женщина.
   Она споро наскребла в кастрюлях вторую порцию. Миша, получив миску и стакан с компотом, каким-то новым взглядом оглядел палату.
  - Где это я? - спросил он.
  - Ох, бедный, - вздохнула женщина.
  - Вообще-то, провалами в памяти страдаю я, - странным голосом произнёс Рома.
   Свою порцию получил и он, но так и остался сидеть на прежнем месте. Женщина, подвинув тумбу, облагодетельствовала пюре с рыбой и Виктора Сергеевича.
  - Странные вы какие-то, - сказала она напоследок.
   Ей никто не ответил.
  - Я в больнице, - через несколько секунд сказал Миша, словно только что это понял.
  - Поздравляю, - сказал Виктор Сергеевич.
   Дверь стукнула, в её недрах звонко затрепыхался ключ. Щёлк! Щёлк!
  - Нас запирают в палате? - поочерёдно оглядывая соседей, выкрутил шею Миша. - Я ничего не понимаю.
   Рома хмыкнул.
  - Для мертвеца не удивительно.
  - Что-то я уже сомневаюсь, что он был мёртв, - сказал Виктор Сергеевич.
  - Пульса не было.
  - Почему я был мёртв? - спросил Миша. - Я чувствую себя живым и голодным.
  - Я положил тебе ладонь на голову, - сказал Верёвкин. - У нас был спор на желание. А ты упал. Но я бы не сказал, что ты был мёртв, ты просто не шевелился.
  - Я понял.
   Вид у Миши сделался потерянным. Он обвёл глазами стены, пристально вгляделся в окно и мелким шагом прошёл к своей кровати.
  - Мне совершенно ясно, что я в "психушке", - печально сказал он. - Это наследственное? Или я пил?
  - Ты верил в заговоры, - отозвался Верёвкин, которому было грустно смотреть на соседа.
  - Я пил, - решил Миша.
  - Это уже не важно, - сказал Рома.
   Пахло рыбой. Верёвкин колупнул ложкой пюре, и оно показалось ему сносным. Через мгновение ели уже все.
   Задумчиво шевелил челюстями Миша. Брезгливо отделял рыбу от костей Рома. Осторожно поглядывая на Верёвкина, запивал пюре компотом Виктор Сергеевич.
   Молчание тянулось, обрастая ничего не значащими стуками, глотками, шмыганьем и скрежетом пружин. Возможно, в нём крылась бездна смысла. Но Игнатию виделась лишь неловкость между людьми.
  - Всё будет хорошо, - сказал он.
  - В каком смысле? - спросил Рома.
  - Во всеобщем, - улыбнулся Верёвкин.
   Виктор Сергеевич, потянувшись, достал из тумбочки газету, шариковую ручку и что-то быстро записал. Словно вспомнил слово из кроссворда.
  - А ведь я хорошо пил, - сказал Миша, остановив руку с куском рыбы у подбородка. - Верите, сам себя вижу. Лежу, блевотина засохла на тренировочных штанах, а в глазах - ничего, космическая пустота.
  - Это пройдёт, - сказал Верёвкин.
   Виктор Сергеевич снова что-то записал.
  - А бобры? - спросил Рома.
  - Что бобры? - повернул к нему голову Миша.
  - Ну, ты был убеждён, что бобры и лошади хотят извести людской род. И что мы - единственный оплот человечества.
  - Я?
   Миша посмотрел на Виктора Сергеевича, и тот кивнул.
  - Я... возможно... - растерянно проговорил Миша. - Но сейчас я даже не знаю... Это бред какой-то.
  - Алилуйя, - сказал Рома и занялся своей порцией.
  - Возможно, ты вылечился, - сказал Верёвкин.
   Виктор Сергеевич опять схватился за ручку.
  - Извините, - сказал Верёвкин, - а что вы записываете?
  - Слова, - ответил Виктор Сергеевич, не поднимая головы.
  - Просто слова?
  - Кто-то должен записывать за тобой.
  - Он себя твоим апостолом назначил, русал, - объяснил Рома.
  - Зачем? - удивился Верёвкин.
   Рома фыркнул.
  - Я видел, - торжественно сказал Виктор Сергеевич. - Всё это не просто так. Чудо произошло в нашей палате, и я ему свидетель.
   Он посмотрел на всех со значением. Со взлохмаченными волосами, бородой и вытаращенными глазами вид у него действительно был если не апостольский, то подвижнический и в чём-то даже ветхозаветный. Одеяло на плечах, миска на коленях.
  - Ой, знаю я эту историю! - сказал Рома. - Чудеса, чудеса, а потом, извините, копьём в бочину и виси на потеху публике.
  - Вы ж не помните ничего, Роман, - наставил на него только что обглоданный рыбий хребет Виктор Сергеевич.
  - А я не помню, Витя, что я помню!
  - Пожалуйста, - сказал Верёвкин, - всё это глупо.
   Виктор Сергеевич тут же это записал.
  - Кошмар, - произнёс Миша, отставляя миску. - Знаете, что я вижу? Я вижу трёх взрослых, половозрелых мужчин, которые заперты в четырёх стенах и обсуждают каких-то бобров, какие-то заговоры и какие-то чудеса.
  - А ты - труп! - сказал Рома и показал Мише язык.
  - Надо дождаться утра, - сказал Верёвкин.
   Мысль была не глубока, но Виктор Сергеевич не сделал исключения и для неё - записал и, возможно, обвёл в рамочку.
   В девять вечера палату вновь отперли для посещения туалета.
  Степан указал Верёвкину, куда идти, и тот, чувствуя напряжение в мочевом пузыре, торопливо проследовал в небольшое, резко пахнущее "хлоркой" помещение, до потолка облицованное голубыми и белыми кафельными плитками.
   Пол влажно блестел. На одном из двух узких окошек темнели потеки, и Верёвкин, застыв над писсуаром, подумал, что именно в это окно бросал "утку" Михаил.
   Ш-ш-ш - ударила в фаянс струйка.
  - Привет! - толкнул его локтем Рома, пристраиваясь к соседнему писсуару. Взгляд его скользнул вниз. - Я смотрю, здесь пока обходится без чудес.
  - В каком смысле? - напрягся Верёвкин.
  - В смысле, что никакой экзотики. Мог бы себе и побольше орудие отрастить.
  - Зачем?
   Рома разочарованно присвистнул.
  - Я смотрю, ты не зря здесь оказался. Ты с женщинами вообще дело имел? Знаешь, как и что с ними делать?
  - Это вы про любовь?
  - Да, про плотскую, тело в тело, любовь, русал. Про что же ещё?
   Верёвкин прекратил мочиться.
  - Извините, я думаю, это личное, - сказал он, поддёрнул штаны и, торопливо промокнув руки, вышел из уборной.
  - Зато я знаю, что попросить в следующий раз, - цыкнув, сказал Рома.
   Он почесался, попинал кафель между раковиной и писсуаром и вслед за Верёвкиным вернулся в палату.
   Через полчаса выключили свет.
  В карты они больше не играли и не разговаривали. Верёвкин, раздевшись, завернулся в одеяло и закрыл глаза.
   Ему подумалось: а если я действительно оживил Мишу? Я тогда кто? И всё ли я могу? Нет-нет, будем верить доктору. Сначала - чешуя.
  - Игнатий! Игнатий, - позвал его Виктор Степанович.
  - Я сплю, - сказал Верёвкин.
   И действительно уснул.
  Ближе к утру спать ему стало колко, сквозь сон к скрипу пружин примешивался странный хруст, у Верёвкина даже возникло ощущение, что он лежит на тараканах, и это заставило его в испуге открыть глаза.
   Что-то осыпалось с руки.
  Верёвкин резко сел, и теперь посыпалось и с плечей, и с груди. Он вдруг подумал, что распадается, и вскрикнул.
   От окна поднял голову Виктор Сергеевич.
  - Игнатий?
  - Чешуя, - выдохнул Верёвкин, разглядев на отвороте одеяла несколько мутно-серых, словно слюдяных чешуек.
  - Что чешуя?
  - Сходит.
   Виктор Сергеевич встал и, белея животом и лицом в темно-сером пространстве палаты, перебрался через проход и опустился на соседнюю койку.
  - Это же хорошо, - прошептал он.
   Нерасчёсанные волосы его сбились в колтун набок.
  - Я знаю, - сказал Верёвкин.
  - Разрешите?
   Виктор Сергеевич протянул руку, благоговейно снял с Верёвкина одну из чешуек и спрятал её в кулак.
  - Зачем вам?
  - На память. Меня спросят, я и предъявлю.
  - А сколько времени? - спросил Верёвкин.
   Виктор Сергеевич оглянулся на окно. Солнце неохотно подпускало багрянца в тёмное небо. Чуть-чуть справа, чуть-чуть снизу.
  - Рано ещё, спите. Я посторожу.
  - Чего сторожить? - прошептал Верёвкин.
  - Вас.
   Виктор Сергеевич преданно приблизил лицо.
  - Вы это... - сказал Верёвкин. - Не стоит. - И, чтобы Виктор Сергеевич не огорчился, добавил: - Я вас потом позову.
   Он лёг поверх одеяла.
  - Идите.
  - Хорошо.
   Виктор Сергеевич коснулся его плеча и поплыл к себе.
  - Я вот чего не понимаю, - раздался голос Ромы, - как ты к нам-то попал, русал?
  - Очень просто, - сказал Верёвкин. - Мне мужчина посоветовал. Я тогда выбежал во двор, страшно, а спросить не у кого. Потом на улице первый мужчина сказал, что мне нужно в кожно-венерологический диспансер. Я показал ему руку, и он сказал. Но он не был сильно в этом уверен. А вот второй, кому я показал, сказал, что с такими делами обычно разбираются в психбольнице. Вот. Эта была ближе всех.
  - М-да, - прокомментировал Рома. - Витя, ты запоминаешь? Это ж какое откровение для жаждущих и адептов!
   Верёвкину показалось, что он лишь сомкнул глаза, но в следующий миг в палате уже было светло, в проходе разминался Рома, а в двери скрежетал ключ.
   Появившийся в сопровождении Степана доктор потянулся, сбрасывая остатки сна.
  - Ну-с, как мы себя чувствуем?
  - Сумасшедший дом, - сказал Рома, усаживаясь на кровать.
  - Замечательно, - Сельянов, повернув голову, посмотрел на Верёвкина. - Ох, мать моя!
   Он увидел брызги чешуи на полу и чистую грудь Игнатия.
  - Ну-ка, ну-ка, - доктор сел напротив Верёвкина. - Неужели всё сошло?
  - Возможно, плохой клей, - подал голос Рома.
   Степан погрозил ему пальцем.
  - Кажется, да, - скромно сказал Верёвкин. - Кажется, я не рыба.
  - Очень интересно.
   Сельянов заставил Верёвкина показать ему спину, бока и ноги. Пощупал, помял, заглянул в зрачки.
  - Удивительно, - сказал он. - Если бы я сам не изучил вас вчера, я бы ни за что не поверил в такую метаморфозу.
   Ладонью он сбросил несколько чешуек на пол.
  - Может это линька, - сказал Рома.
  - Думаю, это похоже на чудо, - сказал Сельянов.
  - Я тоже так думаю, - сказал Верёвкин.
  - Вот как? - Доктор двинул бровью. - Раз у нас случаются такие вещи, то, возможно, вы... - он наклонился к Игнатию и шепнул ему в ухо несколько слов. - Как бы в плане версии.
  - Не исключено, - сказал Верёвкин. - Я и сам начинаю чувствовать что-то такое.
  - Да?
   Сельянов, который сказанные на ухо слова полагал, похоже, всего лишь шуткой, несколько изменился в лице.
  - Мы вас всё же понаблюдаем некоторое время, хорошо? - сказал он.
   Верёвкин кивнул.
  - Да, мне надо набраться сил.
  - Замечательно, набирайтесь. - Сельянов поднялся. - Роман, как ваше самочувствие?
  - Спасибо, паршиво, - отозвался Рома.
  - А почему?
  - А вы не видите? - Рома сел перед доктором. - У нас тут чудотворцы и их приспешники! Это уже не больница, а какое-то шапито.
   Он возмущённо, по-лошадиному шлёпнул губами.
  - И кто же приспешник? - улыбнулся Сельянов.
  - Я, - поднял руку Виктор Сергеевич.
  - Очень интересно. Я смотрю, у нас разворачивается библейский сюжет, правда, ограниченный в пространстве палатой и серьёзно усечённый в составе.
  - Уже развернулся! - сказал Рома.
  - Тогда надо попросить нашего Игнатия, чтобы он явил нам... ну, хотя бы левитацию, - предложил Сельянов.
  - Кровь в вино, - подсказал Степан.
   Впрочем, выражение лица его было скептическим.
  - Я мог бы попробовать, - сказал Верёвкин.
  - Блин! - воскликнул Рома. - Я один здесь нормальный? Что вы все как с ума посходили? Русал то, русал сё.
  - Вы, Роман, потише, - успокаивающе выставил руку Сельянов. - Миша, а вы что скажете?
   Миша, до того сидевший с отсутствующим видом, выпрямил спину.
  - Это всё какая-то фантасмагория. Я и правда нахожусь в психиатрической больнице?
  - Да.
   Сельянов оставил Рому и перешёл к Мише.
  - Вы хорошо разбираетесь в людях? - спросил его тот.
  - В силу профессии.
  - Понимаю. Возможно, я попал сюда заслуженно. Об этом определённо говорит моё местонахождение здесь. Но сейчас вы можете видеть, что я совершенно выздоровел. Находясь в этих стенах, я, наверное, скорее заболею снова, чем смогу вернуться к нормальной жизни. Поэтому очень прошу меня выпустить.
   Сельянов наклонил голову.
  - А бобры?
   Миша дал посветить себе фонариком в глаза.
  - Возможно, это была игра воспалённого ума. Мне могли видеться бобры. Я даже мог придавать бобрам негативный оттенок. Отрицать это было бы глупо. Но сейчас они перестали мне мерещиться.
  - Неужели сульпирид так подействовал? - сам себя спросил Сельянов.
  - Ихтиандр это, - сказал Рома.
  - Да?
  - Он. Руку возложил.
  - Было? - обернулся к Игнатию Сельянов.
  - Он мёртвый был, - тихо произнёс Верёвкин. - Я... Так получилось.
  - Ну, в воскрешение я не поверю пока, - доктор встал. - Но насчёт вашей просьбы, Михаил, подумаю. Пока же давайте ещё денёк-другой полежим здесь. Чтобы не было рецидивов. Согласны?
   Миша кивнул.
  - Степан, раздай нашим товарищам витамины, - распорядился Сельянов.
   Он вышел. Через пять минут, раздав таблетки, вышел и санитар. Затем Анна Евгеньевна привезла завтрак. Но ни к манной каше, ни к булочке Верёвкин не притронулся. Он думал о левитации, о лёгкости человеческого тела и тяжести души. Чешуя раздражающе похрустывала под задницей.
  - Эй, русал голый! - крикнул Рома. - Кого ты нам тут изображаешь? Возомнил себя этим... сущностью?
  - Я совершенно не злюсь на вас, Роман, - улыбнулся Верёвкин.
  - А за что на меня злиться?
  - За будущее.
  - Ты это... - Рома кинул в Игнатия куском булочки. - Ты не вешай на меня... Сюжет разыгрываешь, да?
  - Просто вижу.
   Верёвкин закрыл глаза и, сидя, поднялся в воздух над кроватью где-то на десять сантиметров.
  - О, боже.
   Виктор Сергеевич сполз на пол и встал на колени, протянув к нему руки. Миша съёжился, натянув на себя одеяло.
  - Я так и думал, - чуть не плача проговорил он, - мне нельзя здесь находиться!
  - Это не страшно, - сказал Верёвкин. - Я, видимо, очень не вовремя случился. Это скоро исправится.
  - Нет! - Виктор Сергеевич на коленях пополз к нему. Вид его был страшен. - Не бросай нас! Как мы без тебя?
  - Да-да, Витя, - сказал Рома, - как же ты жил без него сорок с лишним лет и вдруг не можешь? Эта пьеса пахнет рыбой. В смысле, тухлая.
  - Нет! - закричал Виктор Сергеевич, приближаясь к Верёвкину, поднявшемуся над одеялом уже на добрых полметра. - Мы должны обновиться! Раскрой нам глаза, излечи наши души! Прости человечество!
   По его щекам потекли слёзы, мутными алмазами заблестели в бороде. Зажатая в кулаке, дрожала исписанная каракулями газета.
  - Бобров прости! - крикнул Рома.
  - Заткнись!
  - Ты в дурдоме, Витя! Съел витаминку?
  - Ты - дьявол!
  - Ха-ха-ха!
  - Сдохните все! - заорал Миша, тряся спинку кровати. - Я нормальный! Что вы делаете из меня неизвестно кого?
  - Тише.
   Верёвкин сказал это едва слышным шёпотом, но слово звоном, светом отозвалось в каждом. Замер Миша, замер Виктор Сергеевич. Рома нахмурился, и взгляд его опустел, отстраняясь от реальности.
   Верёвкин повёл рукой, и опавшая, лежащая у кровати льдистой полосой чешуя на глазах обитателей палаты принялась таять, будто действительно была изо льда.
  - Всему своё время, - сказал Верёвкин. - Я многое понял сейчас. Да, наверное, я должен выйти в мир и проповедовать. Мне бы хотелось этого. Возможно, я даже смогу заронить в некоторые сердца то, что когда-то пытались заронить мои предшественники. Но также я знаю, что желания мои - ничто против того, что должно произойти. Странно ощущать собственную предопределённость. Я прощаю тебя, Роман.
  - Что? - взревел Виктор Сергеевич. - Почему ты его прощаешь? Как Иуду прощаешь? Неужели он убьёт тебя?
   Верёвкин промолчал.
  Ему открывалось многое, и гнев Виктора Сергеевича виделся смешным, рожденным внутренней болью, страдания Миши беспокоили больше, поскольку душа его ещё была хрупка, а тьма внутри Ромы казалась похожей на туго свёрнутый, ждущий своего момента клубок.
   Как ни удивительно, вся прошлая жизнь предстала перед Верёвкиным единственно прелюдией к этому краткому пребыванию в палате. И как в прелюдии в ней не было ничего существенного, кроме разве что некоторых особо запомнившихся эпизодов. От них шло живое, пронизывающее тепло.
   Поездка на трамвае и счастливый билет. Коробка конфет, отданная в полное его распоряжение. Мама, перешивающая ему брюки. Свет солнца падал из окна, и смотреть на неё было невозможно - так она светилась.
  - Наверное, надо сходить в туалет, - сказал Верёвкин, опускаясь на кровать.
  - Что?
   Дверь распахнулась, и на пороге возник Степан.
  Верёвкин улыбнулся ему, потому что Степан виделся хорошим, но слегка зачерствевшим человеком, и сказал:
  - Вашу любовь будут звать Ксения. Держитесь её.
  - Обязательно, - кивнул давно уже ничему не удивляющийся санитар. - На выход, нуждотерпимцы. Кто успел сходить в "утку", "утку" - на вынос.
   И Миша, и Виктор Сергеевич тут же почувствовали совершенно определённые позывы. Виктор Сергеевич поднялся с колен.
  - Роман, а вы что?
  - А я с манки никуда не хочу, - заявил Рома, свешиваясь с кровати, - она у меня вся всасывается.
  - Игнатий?
  - Нет, спасибо, - сказал Верёвкин.
  - Я вас не оставлю тут с этим! - воинственно заявил Виктор Сергеевич.
  - Тогда дайте мне! - Миша протиснулся между ним и кроватной спинкой. - Все вы здесь ненормальные!
  - Увы, - сказал Степан.
  - Идите, Виктор, - мягко сказал Верёвкин, - всё, что случается не вовремя, должно вовремя прекратиться.
  - Нет!
   Виктор Сергеевич присел, потом выпрямился, сделал шаг вперёд и назад. Лицо его кривилось, глаза напряжённо выкатились из орбит.
  - Я только туда и обратно, - выдавил он.
   Степан посторонился, пропуская его. Через секунду дверь закрылась, оставляя Верёвкина и Рому одних.
   Верёвкин лёг, выпрямил руки вдоль тела, потом сложил их на груди. Закрыл глаза.
  - Наверное, всё, - сказал он.
   Рома спустил ноги на пол и положил подушку на колени.
  В отсутствии свидетелей его лицо сделалось безбожно старым, глаза запали в глазницах, рот беззубо скомкался.
  - Эх, русал, русал, - прошамкал он.
  - Ты всё равно не дал бы мне, - сказал Верёвкин. - И тем, вторым, что советовал, ведь был ты? Я сейчас вижу это.
  - Я.
  - Странная история.
  - Не готовы ещё люди. Прости.
  - Жаль.
   Когда с улёгшейся наконец резью в животе Виктор Сергеевич вернулся, не через секунду, а минут через пять, всё уже было кончено.
   Верёвкин лежал, открыв рот, и не дышал. Глаза его были ясны. Лицо хранило строгое выражение.
  - Игнатий, - позвал Виктор Сергеевич.
  - Что там? - вошёл в палату Степан.
  - Игнатий!
   Виктор Сергеевич затормошил Верёвкина, и голова того безвольно заходила по подушке.
  - Ах, собака!
   Степан, мгновенно оценив ситуацию, свалил Виктора Сергеевича на соседнюю койку, а сам сел на лежащего, рванул застёгнутую рубашку.
   Смятая подушка под шею, десяток, два десятка нажатий на грудину, вдох. Ещё раз. Ещё раз. Ещё раз, ублюдки вы разэтакие!
   Но всё было напрасно. Мёртвый Верёвкин оживать не хотел, а санитар Степан не имел божественной силы.
  - Ты!
   Виктор Сергеевич рванул к кровати, на которой, съёжившись, лежал Рома. Он развернул его к себе. Пальцы, сжатые в кулак, взлетели вверх.
  - Ты!
   Кулак так и не опустился.
  Лицо у Ромы, гладкое, молодое лицо с пушком над верхней губой, было мокрым. Рома жмурился и беззвучно всхлипывал.
  - Что ты ревёшь? - страшно закричал на него Виктор Сергеевич.
  - Я не помню, - ответил Рома, глотая слёзы.
   Он прижал ладони к глазам.
  - Это ты, ты!
   Виктор Сергеевич навис, но, видимо, чего-то, чтобы ударить, ему не хватало.
  - Виктор Сергеевич, - обнял его сзади Степан, - не надо так, тише.
  - Тише?
   Виктор Сергеевич будто сломался, и рука его безвольно опала.
  - Тише, - повторил он.
   Мимо прошёл Миша, опустился на кровать.
  - Ну и страсти у вас, - с неудовольствием сказал он. - Плачете, обнимаетесь, кормите чёрт-те чем, полчаса из тебя, как из трубы - ды-ды-ды-ды. Секунд десять передышки и снова - ды-ды-ды-ды. Уже и санитар с вами ревёт. Дурдом!
  - Игнатий умер, - сказал Степан.
   Миша посмотрел на неподвижного Верёвкина и сказал:
  - Ещё не лучше.
  - А раньше ты добрее был, - всхлипнул Виктор Сергеевич.
  - Наверное, поправился, - сказал Миша.
  
   Вечером Сельянов сидел в маленьком своём кабинетике и одним пальцем крутил на полированной столешнице медицинскую карточку. Вид его был задумчив, но выражение лица несколько раз складывалось в скорбную гримасу, которую доктор гасил усилием воли.
   Сельянову всё казалось, что он что-то упустил, чего-то не сказал или не понял. Ведь был человек в чешуе, а потом без чешуи...
   А теперь ни анализов, ничего, труп.
  Странный был человек, неуверенный в себе, но не мягкий, скорее, избегающий ненужных конфликтов. Взгляд слегка обиженный...
   Сельянов потёр глаза.
  Верёвкин, Игнатий Фёдорович. Появился ниоткуда, ушёл в никуда. И все мы так. Жалко только...
   На мгновение доктору почудился многоголосый шум толпы, пробивающийся сквозь стены. Сельянову сделалось жарко, словно на палящем солнце, на ум почему-то пришло сравнение с Пилатом, но сходства по сути никакого не было, удивительно, рук он не умывал, казнить не казнил, должность не прокураторская.
   Так почему?
  В дверь, стукнув, вошёл Степан. Постоял, сел в кресло.
  - Увезли? - спросил Сельянов.
  - В первый городской, - сказал Степан.
  - Паспорт отдал?
  - Вещи, паспорт.
  - У него, наверное, никого нет.
  - А ему сейчас и не нужно.
   Сельянов снова покрутил карточку.
  - А знаешь, Степан, мне кажется, он мог бы... Я не понимаю, почему он... Чешуя эта!
  - Вот именно.
  - Что - именно?
  - Ну, не бывает, чтобы сын Божий - и в чешуе.
  - А может это для нас, для меня? Испытание. Чтобы я разглядел, разобрался, посмотрел на себя по другому.
  - Смотри, - сказал Степан, - время у тебя и так есть.
  - Не знаю. Сосёт.
   Сельянов сжал халат в области сердца.
  - Он умер, значит, сам этого захотел, - сказал Степан, забирая карточку из-под пальца доктора. - Иначе не бывает.
  - Ну, да. И всё же...
   Степан сложил карточку пополам.
  - На, убери в стол.
  - Знаешь, - сказал Сельянов, - всё же жалею, что не смог с ним поговорить по душам. Человек чешуёй оброс. Почему? Не от хорошей же жизни. Ведь не важно, сын человеческий или Божий, важно плохо тебе или хорошо.
  - С мёртвыми всегда так, - кивнул санитар. - Смотришь на них и думаешь, что всё было бы по-другому, выслушай их или останови в нужный момент. Но дело всё в том, что время для нас длится непрерывно и не имеет ответвлений. Поэтому нашими запоздалыми желаниями что-либо исправить можно только подтираться. Менять что-то и делать что-то необходимо тогда, когда это возможно, а не когда всё уже прогажено, простите уж, Игорь Вячеславович, меня за грубый слог. Вы лучше другим утешьтесь.
  - Чем? - поднял голову Сельянов.
   Степан зажмурился и улыбнулся.
  - Он ведь может и воскреснуть.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"