Сухопаров развернул лампу, согнул кронштейн. Его носатая тень, подперев щеку, накрыла кассеты и замерла на краю стола.
Кассет было пять. Каждая подписана его корявым (что поделать, не любил он чистописание в школе) почерком. Листочки на кассетах крохотные. Для лилипутов. Загибаем пальцы. "Мальцев И.В. Мамаши". Это раз. "Супруги Галеевы. Мальчик Вова. Брызга С.К.". Два. "Янин. Лапина Е.А.". Три. "Ст. серж. Малеев. Кутузов В. Пащук С.Т.". Четыре.
А на той, что в диктофоне, было накорябано всего одно слово. Слово это: "Смирновы".
Она, кстати, по времени значилась самой поздней. Сухопаров записывал ее, когда, собственно, и записывать было уже незачем. Человек нашелся. Дело закрыли.
И зачем записывал?
Сухопаров задумчиво побарабанил пальцами по столешнице, дождался конца перемотки и утопил кнопку воспроизведения.
Несколько секунд пленка шуршала в тишине. Потом прорезался голос.
Сухопаров: Антонина Васильевна, извините, мне бы хотелось еще раз записать ваши показания, только уже на пленку. Не возражаете?
Смирнова: Пишите... Зачем только... (неразборчиво). Юра же вернулся.
Сухопаров: Я понять хочу.
Опять зашуршала пленка, затем раздались шаги, клекот воды, бряканье ложечки на грани слышимости - Смирнова вышла наливать чай.
Она была полная сорокалетняя женщина с круглым лицом. Рот с безвольно опущенными углами губ. Жирные от крема щеки. Светлые, пустые глаза.
Все в ней было, начиная от стоптанных тапочек и кончая нелепо сидящим в волосах гребнем, каким-то невзрачным, затертым, серым.
Женщина-тень крупных форм.
Такие стоят в очередях, бессменно заполняют кабинеты собеса, умирают тихо и без следа.
А комнаты, в которой они тогда сидели, Сухопаров почему-то не помнил. Видимо, обычная была комната, если совсем не задержалась в памяти. Стол вот, кажется, в большой комнате был покрыт яркой желтой скатертью с цветами. Пятно желтое четко видится. А так, наверное, как везде - обои, ковер, диван, телевизор.
Сухопаров склонил голову, прислушиваясь.
Смирнова: Вот и чай.
Сухопаров: А муж?
Смирнова: Извините, он еще не совсем оправился. Доктора просили его не волновать, а вы его обязательно разволнуете.
Голос у нее был спокойный и тихий.
Он был уверен, что она приняла что-то от нервов, что-то сильнодействующее, чуть ли не железобетонное.
Сухопаров: Вы позволите на него взглянуть? Потом?
В диктофоне щелкнуло, скрипнул стул, и он, зная, что будет дальше, все равно вздрогнул. Жалобный вой на пленке пронзил и оборвался.
Смирнова: Гулять просится.
Сухопаров: Извините, он же сейчас...
Смирнова: Вы пейте. Чай хороший, с шиповником, по случаю достала.
Сухопаров остановил запись.
Встал, подошел к окну. Вой еще зудел между лопаток. Словно тонкую нить, растянутую под кожей, зацепили пальцем.
Воу-ау-у-у.
В окно был виден угол двора, асфальт, как воронками утыканный круглыми клумбами с тонкими палочками осин. Из-под арки выглядывал капот служебной "волги".
Откуда-то со стороны глухой стены под арку пробежала лохматая псина, и Сухопаров отпрянул от окна. Потер лицо.
Нет, тот пес рыжий, а это черно-серая.
А ты веришь? - тут же спросил себя Сухопаров. Веришь?
Он скривился и вернулся к столу.
В кармане пальто, повешенного рядом, у двери, зазвонил, забулькал телефон. Сухопаров торопливо поймал его через ткань, вынул.
-Да, Ирочка.
Голос жены был привычно-скрипуч.
-Ты опять не поел, Алик. Пол-кастрюли супа. Тарелки сухие. Мне что, выливать?
-Аппетита нет, Ир.
Жена вздохнула.
У нее это получалось так, что сразу становилось стыдно. А у Смирновой - нет, у Смирновой, когда она вздыхала, никакого подтекста не было. Просто объем воздуха перемещался из точки "а" в точку "б".
-Алик!
-Что? - очнулся Сухопаров от сопоставления вздохов.
-Купи булки, пожалуйста. Наша кончается уже.
-Булки? Куплю.
-Ты уже выходишь?
Сухопаров посмотрел на блик фонарного света на оконном стекле.
-Нет, еще часик посижу. Дело тут сложное. Сдаю в архив.
Жена снова вздохнула.
Несколько секунд Сухопаров прижимал телефон к уху, пока не понял, что слушает печальные гудки отбоя.
Он положил телефон на столешницу.
На полу, в углу, образованном шкафом и стеной с календарем за текущий год, стоял невидимый для посетителей чайник. Сухопаров, наклонившись, придавил пальцем язычок, включающий разогрев. Воды было до половины.
Зашипело.
Пока шипело, он приготовил чашку. Из тумбы под столом выудил два куска сахара и чайный пакетик. Кофе был, конечно, предпочтительней, но где он, этот кофе? Кончился. Да и к ночи оно вредно. Сидишь потом дома, как филин, пялишься в экран, и чтоб какое-нибудь сновидение хоть в одном глазу...
Язычок со звоном отщелкнулся.
Сухопаров поднял еще клокочущий чайник, наполнил чашку, размешал ложечкой. Звяканье ее о фарфоровые стенки напомнило ему о чаепитии у Смирновых.
Собственно, он там почти не пил. Давняя привычка не пить и не есть в незнакомом месте, приобретенная с увлечением шпионскими романами.
Ах, отравят!
Детство, казалось бы, ребячество, а прилипло, прикипело, не отодрать уже. Да и зачем?
Сухопаров сел на стул, сделал глоток и снова включил диктофон. Сквозь шелест магнитной ленты, сквозь время даже, словно составляя нынешнему ему кампанию, тот, полугодичной давности Сухопаров тоже, для приличия, отхлебнул.
Сухопаров: Может, его стоит выпустить?
Смирнова: Потерпит. Рулет будете?
Сухопаров: Нет, спасибо. Антонина Васильевна, вы не могли бы снова вспомнить, с чего все началось?
Шелест, стук ложки о блюдце.
Смирнова: Ох, это же когда было? Февраль этого года. Нет! Март. Кажись, март. Перед самым восьмым.
Сухопаров: Перед праздником?
Смирнова: Да.
Сухопаров: Можете поподробнее?
Смирнова (вздохнув): Юра тогда... Вывел он меня из себя тогда. Тумба у нас была - лак полопался, а сверху от кипятка и вовсе облез. Куда ее такую? Только выкинуть. Юра и разобрал, а досточки сложил в коридоре, на вынос. Так они и перезимовали. Уж елку выволок, а это оставил. При случае, говорит, вынесу, тяжелая больно.
Дальше она заговорила невнятно, заедая слова рулетом и запивая чаем.
Смирнова: ...у вот, у ия алка ес, я по шпыне Юочкиной и ударила.
Она шумно жевала, шумно дышала, и, сколько помнил Сухопаров, то и дело упиралась пустым взглядом в стену, за которой ожидал прогулки муж.
Он ни тогда, ни сейчас не понимал ее. Если ей хотелось пойти к супругу, почему не шла? Если не хотелось рассказывать, почему все же рассказывала?
Сухопаров: Сильно ударили?
Смирнова: Разве дело здесь в силе? Дело в обиде.
Сухопаров: То есть, вы считаете...
Смирнова: Да дуркует он. Убежал-то на полгода почти. А как вернуться, если уже все, накобелялся? Вот и изображает... песика.
Сухопаров: А как же доктора?
Он усмехнулся, вспомнив свое собственное удивление от такой версии. Вот же у тебя муж второй месяц на четвереньках ходит. А ты - дуркует.
Но Антонина Васильевна не верила и докторам. Она обстоятельно запила рулет и только потом ответила.
Смирнова: А что доктора? Чай не люди, чай не мужики? Разве ж мужик мужика не выручит? Юра ведь и подговорить мог. Он у меня, знаете, языкастый.
Сухопаров: Но вы уж, наверное, давно его простили?
Смирнова: Может простила, а может нет. Пусть он в неопределенности-то...
Сухопаров: Извините, я уточню: вы ударили, и он ушел?
Смирнова: Ну да, шубу на майку натянул, коричневую такую, косматую, искусственного меха, половину от тумбы взял - и пропал.
Сухопаров: Вы видели, как он выходил из подъезда?
Смирнова (устало): Не хватало мне высматривать. Он же в чем вышел? В тапочках, в штанах тренировочных. Шубу вот жалко. Не нашли ее?
Сухопаров: Нет. Извините, Антонина Васильевна, а когда вы забеспокоились?
Полминуты пленка шуршала вхолостую.
Там, в этом шуршании, в памяти по поджатым губам, по дрогнувшей щеке он видел, что Смирновой очень хотелось соврать. Он зафиксировал это четко.
Но лакуна кончилась, и Антонина Васильевна не решилась.
Смирнова (стесненно): В конце дня.
Сухопаров: Почему?
Смирнова: Думала, заскочил к соседу. Ниже этажом.
Сухопаров остановил запись.
Пил чай, смотрел в окно, размышляя и почесывая висок. А ведь она его не любит, решил он. Присвоила, приспособила, вписала в свою жизнь. Тихую, размеренную, никакую. Выдрессировала.
Но оставила отдушину. Соседа.
Мог ли он в таком случае уйти сам? Сколько они прожили вместе - пятнадцать? двадцать лет? Могло взыграть? Могло.
Но надолго ли? Он ведь тоже притерся.
День, два, ну, хорошо, неделя - и вернулся бы. А тут - полгода. Как она там сказала? Кобелялся.
Нет, качнул головой Сухопаров, не верю.
Он выловил из чашки пакетик, отжал пальцами и бросил в урну под столом.
Вообще, надо признать, пустой какой-то вышел разговор. Все, что рассказывала Смирнова, он уже знал и так, из рапортов и отчетов, из предыдущих показаний. На что надеялся? А вот ни на что!
Сухопаров дернул щекой и нажал кнопку диктофона.
Сухопаров: Раньше такое случалось?
Смирнова: Что?
Сухопаров: Что он задерживался у соседа?
Скрипнул стул. Он вспомнил, как Антонина Васильевна отклонилась, и свет из окна выжелтил ее лицо.
Смирнова: Редко. Юра не любитель этого дела.
Сухопаров: А затем?
Смирнова: Затем я спустилась вниз. А там было заперто, у соседа-то. И тихо. Я что? Я - на улицу. И тоже никого.
Сухопаров: Вы раньше говорили, что увидели детали тумбы...
Смирнова: Ну да, да, это было. Он их до бака-то и не донес. Во дворе бросил. Я тогда подумала, никак перехватил его кто.
Сухопаров: И не забеспокоились?
Смирнова: Так я же палкой... Думала, какая-нибудь компания подвернулась, ну, он с ними и ушел с обиды.
Сухопаров: К соседу больше не стучали?
Смирнова: Стучала. Со двора вернулась, разбудила его. Он опухший со сна-то, лицом зеленый. Праздник у него раньше начался. Я уж поняла, что не у него.
Сухопаров: То есть, больше вы мужа не видели?
Смирнова: Не видела, нет. А через два дня заявление к вам-то и подала. Что пропал. Думала, не замерз бы где. Заморозки.
Сухопаров: А собак вы, когда во двор выходили, не видели?
Смирнова: Собак? Каких собак?
Сухопаров: Стаю. Пять-шесть особей. Среди них рыжий такой пес, крупный, лобастый.
Смирнова: К чему это?
Две, три секунды тишины.
Затем она повторила, раздраженно, повышая голос, впервые за весь их разговор не совладав с нервами.
Смирнова: К чему вы это? К этим слухам? К тому что Юра мой... (она шумно сглотнула) Не верю я! Не было никаких собак!
Муж ее, словно почувствовав, что разговор о нем, завыл за стенкой. Заскребся - пленка уловила звук.
Смирнова: Все. Извините. Мы гулять пойдем.
На скрипе отодвигаемого стула Сухопаров остановил запись. Посмотрел в пустую чашку.
Как быстро свернула беседу. Верит она сама-то или не верит? Или боится верить? Доктора не те, но муж-то тот. Что ж он все дурочку валяет...
Вернется ли к себе прежнему, вот в чем вопрос.
Сухопаров выщелкнул кассету, поставил ее перед лампой на "попа", взял следующую - "Мальцев И.В. Мамаши", зарядил.
Включать пока не стал.
Покрутил затекшей шеей, подумал: нашелся или был отпущен? Юра нашелся... Все бы так находились, всего за квартал от дома, смирно сидящие на скамеечке.
Правда, в чужих штанах и без шубы.
Как помнил Сухопаров, обнаружили его мальчишки, возвращавшиеся из школы. Хотели отвести в больницу, так он жалобно, не открывая рта, скулил. Сидел, смотрел в одну точку и скулил. А затем уже, когда он их вдруг облаял, вызвали "скорую". Подумали, сумасшедший.
Его приняла городская "психиатричка", и оттуда известили о потерявшем память человеке нас.
Фото, сличение в полицейской базе данных.
Гражданка Смирнова? Антонина Васильевна? Похоже, мы нашли вашего мужа. Какой-нибудь дежурный лейтенант...
Сухопаров качнулся на стуле, подтянул телефон, высвечивая время на экранчике. Семь двадцать две.
Еще часок? - спросил он себя.
И самому себе в ответ запустил диктофонную запись.
Шипение.
Сухопаров: Представьтесь, пожалуйста.
Мальцев: Кхм... Иг... кхм... Это обязательно? Игорь Мальцев я.
Сухопаров: Отчество?
Мальцев: Валентинович.
У Игоря Валентиновича Мальцева было маленькое, подвижное, пожившее уже лицо. По краям лица - растрепанные бачки. Нос - уточкой. Узловатые рабочие пальцы все время пытались этот нос колупнуть, подтереть, царапнуть, но присутствие Сухопарова их стесняло.
И в глазах у Мальцева, небольших, близко расположенных, зеленоватых, тоже жила опаска. Словно он все время ожидал, что его подловят на какой-нибудь мало-мальской, бездумно сказанной мелочи. Потому и кашлял, и сопел, и экал, выторговывая себе секунды на соображение, чем может грозить ответ.
Может и зря Сухопаров, надеясь на неформальное общение, подстерег его с работы на скамейке у подъезда. Может и зря.
Насторожил. То ли водились за Игорем Валентиновичем неясные грешки, то ли...
Сухопаров: Вы не могли бы вновь рассказать о происшествии, что случилось с вами в апреле?
Мальцев: Кхм... ну, я... Это как бы и не происшествие.
Сухопаров: И все же.
Мальцев: Вы... кхм... Вы про собак, да? Про стаю?
Сухопаров: Да. Вы еще написали жалобу в жилищно-коммунальной отдел. Что у них отстрела нет.
Мальцев (посопев): Я? Кхм... Да, я писал. Это не запрещено. Я в детстве пострадал...
Игорь Валентинович, закатав рукав рубашки, показал ему тогда бледные следы давних укусов на худом предплечье.
Сухопаров: Да, вижу.
Мальцев: Я их, знаете... кхм... сам бы...
Сухопаров: Так все-таки, Игорь Валентинович, почему вы писали?
Мальцев: Кхм... У меня через пустырь - гараж. Кооперативный. Еще э-э... советский. Мы с Таткой там картошку... Там холодно, в яме-то...
Сухопаров: Стая была у гаражей?
Мальцев: Не-ет! Это уже потом. У меня - тележка. Картошка дома... кхм... закончилась, и я за мешком - в гараж. Нагрузился, повез. Это к вечеру уже ближе. Разве это противозаконно?
Сухопаров: Конечно же, нет, Игорь Валентинович.
Послышался шорох, затем чирканье спички о бок коробка, долгий затяг. Прикурив, Мальцев успокоился, заговорил даже с какой-то злостью.
Мальцев: Раньше-то не пустырь был, домики были, чуть ли не первые городские. Сравняли все к чертям, раскатали грейдерами, как хозяева умерли... Кто-то, может, и продал. Кусты, заборы - все к х...
Мальцев матюкнулся.
Пленка секунд пять шелестела впустую. Сухопаров не мешал.
Мальцев: Потом еще канав с двух сторон накопали. А с осени бросили. Катишь как в войну - рытвины, штакетник, бревна, воронки. Какие-то умники придумали еще пакеты в канавы скидывать. Кхм... мусорные. Извините, убил бы.
Сухопаров: Игорь Валентинович, я вас о конкретном случае...
Мальцев: Да, я помню.
Мальцев курил быстро, три-четыре полных затяжки - и окурок в урну. А пальцы уже теребят новую сигаретину.
Чирканье спички. Как бы невзначай тронут нос.
Мальцев: Это метров семьсот отсюда. Может, и километр весь. Там через канавы мостки широкие настелили. Хоть это-то... кхм... А я с картошкой. Темнеет, знаете, где там что под колесами и не разглядишь. Катишь осторожно, грязь, млин... Все штанины в... А потом...
Сухопаров видел, как Мальцева передернуло на этих словах.
Сухопаров: Что потом?
Мальцев (шепотом): Они. Стая.
Сухопаров: До канавы или после?
Мальцев: В ней. Среди пакетов.
Сухопаров: Сколько их было?
Мальцев: Где там считать? Не считал я. Шесть, семь, наверное.
Он покашлял, прочищая горло.
Сухопаров: Подробнее, Игорь Валентинович. Это очень важно для следствия.
Мальцев: Остановился я на мостках, руку переменить. Ручка у коляски самодельная, узкая... Ни в жизнь бы в канаву не посмотрел, но взгляд сам нырнул. Шевельнулось там что-то. Сначала и не разобрать... Пакеты (голос у Мальцева вдруг сел, он стал похрипывать) и пакеты. Но у меня уже, знаете, волосы... и мурашки, вдоль позвоночника... Захолодело, знаете. А потом снизу, прямо мне в глаза...
Сухопаров: Кто?
Мальцев (совсем тихо): Пес.
Сухопаров: Рыжий?
Мальцев кивнул и дрожащими пальцами полез за новой сигаретой, не докурив предыдущую. На пленке этого не было. Не воспроизводила пленка кивка. И пальцев дрожащих не воспроизводила. Но в памяти - было.
Мальцев: Хотя темно было. Пригвоздило меня. Понимаете? Двинуться не могу. Что-то во мне кричит: беги, придурок! Беги без оглядки. А как бежать? Стоишь и смотришь. Глаза у него будто подсвеченные, как кружком золотистым... Он потом тихонько так: р-р-р. Вроде мешаю я ему. Я чувствую, что мешаю, он даже будто подталкивает меня изнутри...
Сухопаров: Подталкивает?
Мальцев: Не могу объяснить. Это как от мухи отмахиваешься, мол, надоела, лети уже, не мозоль... Вот и ко мне так. Только ступор-то мой, он глубже оказался. Я ж покусаный. Психологически-травмированный.
Сухопаров: Хорошо. Дальше.
Мальцев: А дальше уже остальные зашевелились.
Сухопаров: Можете их описать?
Мальцев: В темноте-то?
Сухопаров: Хотя бы приблизительно.
Мальцев: Приблизительно?
Он задумался. На пленке - двенадцать секунд пустоты, шорохи, скрипы, шелест рябинки за оградкой, далекие детские голоса.
Мальцев: Одна собака была маленькая... Вторая - овчарка, это точно. Третья была такая лохматая псина, тоже большая. Поменьше овчарки, а может вровень. Еще была коротконогая собака...
Сухопаров: Такса?
Мальцев: Нет, вроде бульдога, хрипло гавкала...
Сухопаров: С рыжим это пять.
Мальцев: Ну, значит, были еще... Не вспомню сейчас.
Сухопаров: Хорошо. Значит, они зашевелились...
Мальцев: Да. Сначала одна морда из пакетов, потом другая. Овчарка, помню, чуть в стороне лежала, как охранник, сразу подумалось...
Бум-бум-бом-бом-буль.
Телефон. Ира. Сухопаров остановил пленку, бросил взгляд на часы. Вроде рано еще от обещанного. Он поднес трубку к уху.
-Да, Ириш.
-Алик, - как-то грустно отозвалась жена, - ты не мог бы еще зайти в аптеку?
Сухопаров прижал пальцы свободной руки к глазам, чуть надавил на глазные яблоки, отпустил. Прижал, отпустил.
Комнатка, вылепившись из секундной тьмы, сделалась ярче, четче.
-Почему нет?
-Тогда запиши - церебролизин, экстракт мелиссы.
-Хорошо.
-Нет, ты запиши. И булку.
-Хорошо, хорошо, - он вытянул листок из пачки на столе, несколько раз черкнул по нему ручкой. - Все, записал. Церебролизин.
-Да, и булку.
-И булку записал, - он провел еще одну черту.
Трубка ответила гудками.
Сухопаров вздохнул, с минуту смотрел на три нелепых линии, одну с зигзагом из-за соскочившей с упора кисти, затем смял лист в кулаке.
Церебролизин.
Несколько секунд он соображал, что, собственно, хотел делать. Да, дослушать Мальцева. Кажется, тогда, на лавочке, от него слегка припахивало винцом, но врать он не врал. Даже не приукрашивал. Сухопаров чувствовал.
От нажатия на клавишу запись возобновила ход.
Мальцев: ...малось, что иерархия. Одна сторожит, другой командует. Как у людей. Кхм... Вот. А я-то стою. Обмер. Тут этот пес...
Сухопаров: Рыжий?
Мальцев: Да, он, морду так задумчиво повернул - и на мостки мужик вылез.
Сухопаров: Из ямы? Или тоже от гаражей пришел?
Мальцев: Из ямы. В трениках, в шубе такой косматой. Зверь зверем, а лицо бледное и пустое, что ли. Никакое. Будто все равно ему, вот что страшно. И запах, стойкий - псины. Он меня обошел, за руку, как ребенка, взял и с мостков метров за двадцать увел. Еще то ли ворчал, то ли рычал свое. Не разобрал я. Полумертвый был.
Сухопаров: А потом?
Мальцев (прикурив): А потом он... кхм... Потом он дал мне такого волшебного пендаля, что я с тележкой своей без лифта на шестой взлетел. Как голубь какой.
Сухопаров: А мужик?
Мальцев: Не знаю. Но думаю, он с ними был, с псами этими. А может и нет. Но пахло от него сильно. Шуба еще... Тепло, а шуба.
Сухопаров: Опознать сможете?
Пленка зафиксировала тихий шорох бумаги - Сухопаров потянул фотографию из внутреннего кармана. В строгом костюме с нее хмурился однажды вышедший из квартиры и пропавший Юрий Смирнов.
Мальцев смотрел долго - секунд пять.
Мальцев: Похож. Кажется, он. Там темно...
Сухопаров: То есть, прямо из ямы...
Мальцев: Я жалобу-то с Таткиных слов накатал. Татка у меня боевая. Если что, я ведь откажусь. Ну там, если кто-то на этого мужика...
Сухопаров: А его собаки не трогали?
Мальцев: В том-то и дело. Я вот сейчас вспоминаю: он у них как свой был. Рыжий показал - он и выполз. И эти сразу притихли.
Сухопаров: А больше, Игорь Валентинович, вы его не видели?
Мальцев: Нет. Мы потом на дачу уехали, я две недели... кхм... взял. Отпросился, в общем. А потом уже ни его, ни рыжего этого... Я еще раза три за картошкой ходил, а там и канаву закопали.
Сухопаров: Понятно.
Мальцев: Так я свободен? Я могу?
Сухопаров: Да, Игорь Ва...
Диктофон щелкнул, выключаясь.
Так, с этой стороной все. Сухопаров вытащил кассету, перевернул, вставил. Усмехнулся, вспомнив, что разговор с мамашами - одна большая, невероятная удача. Гуляли две женщины с колясками в скверике на Трефолева, за квартал от Смирновых, а он по наитию подойди да спроси, не видели ли они необычную стаю собак.
Мамаши были молодые. Та, что посимпатичней, в платьице. Другая - в джинсах и водолазке. А вот коляски у них были одинаковые, бело-голубые.
Начало разговора Сухопаров перемотал.
Там он догонял, дышал, представлялся, отпускал комплименты женщинам и их детям, выслушивая в ответ имена и - ой, он вам улыбается, смотрите, как пальчиками тянется, угу, угу-гу, скажи, зубки у нас режутся...