Кокоулин А. А. : другие произведения.

Комитет по встрече

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Мо прикрыл дверь, шаркнул о драный коврик подошвами, стянул, кособочась, пальто.
  Правый рукав у пальто был заметно темнее левого. А чуть ниже спины расплывалось округлое пятно, очертаниями напоминающее Антарктиду. С загогулинкой такой.
   Готлибу сделалось грустно. Пальто было одно на двоих.
  -Вы что, падали? - спросил он.
   Мо нагнулся, раздергал на ботинках шнурки, с хлюпом выдрал ноги.
  -Падал? - с сомнением произнес он, разглядывая сбившееся мокрое нечто, совсем недавно бывшее носками. - Нет. Я скорее летал. Мох подмерз, потом подтаял, потом опять подмерз... Каток...
   Оставляя влажные следы, он прошлепал в комнату. Подтянул табурет к печке. Прислонился спиной к бугристому белому боку. Уперся затылком.
  -Хорошо как.
  -Извините, - Готлиб привстал с лежанки, - я надеюсь, что замеры...
   Мо вяло отмахнулся.
  Готлиб подождал, пожевал губами. От нечего делать выглянул в окно. Стояли внаклон елки. Плавал, обнимал елки туман. В хмуром небе висела тусклая горошина непойми чего. Луна, Солнце - они так и не разобрались. Может, ни то, ни другое.
   От накатившего вдруг отчаяния свело скулы.
  Нет уж, подумал Готлиб, лучше смотреть на Мо. Не в пример лучше.
   Вот Мо. Мозес Рэндалл. Не желтый и не кирпично-красный, в отличие от елок. И не сизый, с переливами, как мох. Обычный.
   В прежней своей жизни Готлиб не раз и не два начинал писать мемуары. Первая попытка имела место в сорок семь лет, последняя - полгода назад, в пятьдесят три. Он даже как-то взял отпуск в колледже, рассчитывая в один присест разобраться с детством, юностью и учебой в университете. К тому же хотелось, вторым, так сказать, пластом, ввести в повествование авантюрную жилку, финикийского царя Хирама и почти детективную историю с черепками, обнаруженными на раскопах в Джемеле.
   Он сидел в арендованном домике на берегу озера, зашторившись от манящих бликов, и мысленно уже представлял себе толщину перенесенных на бумагу воспоминаний. Видимо, это и сыграло с ним злую шутку. День за днем электрическая пишущая машинка стрекотала вхолостую, редкие фразы плавали в пустоте словно одинокие острова, листы комкались и бомбардировали пол, раздражение заливалось пивом, пиво отдавало в мозг и в мочевой пузырь.
   В результате он вернулся в колледж раньше собой же намеченного срока. Полторы страницы текста - это было все, что он смог родить. Шестьдесят строчек. Начиная с "Моя сознательная жизнь брала начало с эпизода, в котором соседский эрдель Гектор слизывал с моего лица фруктовое пюре" и заканчивая "Мой отец был...".
   В дальнейшем, перечитывая написанное, он все больше убеждался, что в полной мере обделен писательским талантом. В пугающе полной мере. И это знание отравленной занозой засело в сердце.
   А здесь у него вдруг пошло.
  Готлиб смотрел на блаженно сопящего Мо и слова у него в голове складывались в предложения, а предложения намертво застревали в ячейках памяти. Словно насекомые в янтарной смоле.
   "Глава семнадцатая (по числу дней). Вид у Мо усталый. Мокрые волосы облепили покатый лоб. На носу расцветает шальная царапина. Под глазами гнездятся желтоватые с фиолетовым оттенком тени. А еще он очень плохо выбрит. Какими-то неровными, перемежающимися площадями. Все-таки надо быть маньяком, чтобы скрестись вконец затупившимся лезвием. Слава богу, я это вовремя понял и теперь хожу с благопристойной, шкиперской какой-то бородкой. В осколке зеркала я кажусь себе если не помолодевшим, то уж точно обновленным. Готлиб модернизированный.
   Мо, кстати, здорово похудел. Мы тут все на мшаниках, конечно, не поправляемся, но Мо приходится особенно тяжело. Он был плотный такой толстячок. Сейчас уже толстячок рыхлый. Щеки обвисли. Живот подспал. Опять же - нервы... Могу представить, что он чувствует. Впрочем, это несложно. Мы все - заложники ситуации.
   Свитер на Мо весь в грязных складках, в катышках и колечках растянутых петель. Еще неделя и, наверное, расползется на ошметки. Думаю, что очень скоро нам придется подобно египетским рабам ходить в одних набедренных повязках-схенти. Одежда просто-таки горит".
  -Ну что вы все смотрите? - приоткрыл глаз Мо.
  -Да так, - пожал плечами Готлиб.
  -Так, сяк. - Мо с трудом отлепился от печи, задрав штанины, по очереди стянул носки и, не глядя, отправил их в направлении стоящего у дверей таза. Разумеется, не попал.
   Готлиб вздохнул.
  "Где ты, где моя немецкая чистоплотность? Ушла, вся ушла в мох. Раньше я непременно отчитал бы Мозеса как какого-нибудь своего ученика. Несмотря на возраст. Мозес, сказал бы я, стоит ли превращаться в свинью? Когда вы разбрасываете где попало носки, все человеческое в вас..."
   Мо завозился, нащупывая лопатками участок потеплее.
  -Вы, Готлиб, меня иногда пугаете.
  -Это почему? - удивился Готлиб.
  -У вас взгляд стеклянеет.
  -А вы пальто не повесили...
  -Прекрасный ответ.
  -Алекс вас взгреет за пальто.
  -А что мне Алекс ваш? - возмутился Мо. - Он сегодня что, в елку мордой с размаху втыкался? Если нет, могу просветить. Покажу склончик...
  -Я просто подумал, что злить его не надо лишний раз.
  -А меня? А меня злить можно? Алекс, видите ли, взгреет...
   В печи вдруг оглушительно треснуло прогоревшее полено. Мо, вздрогнув, замолк.
  -Вот помяни черта... - шепнул Готлиб.
  Несколько секунд они прислушивались.
   "Смешно, вроде бы два взрослых человека, одному - за пятьдесят, другому - почти пятьдесят, у обоих университетское образование, а будто маленькие, туда же, сердце в пятках..."
   Беззвучно тыкались в стекло трехлитровой, подвешенной под потолком банки губастые рыбы-люминофоры. Тусклые, почти прозрачные при дневном свете.
  -А вообще, - понизив голос, сказал Мо, - взгреть меня должны вы. Пальто-то изначально ваше.
  -Вы лучше его все же повесьте... - Готлиб откинул одеяло, спустил голые ноги на зябкий пол. - А я сейчас оденусь... - Он сдернул рубашку со спинки приставленного к лежанке стула. - Затоплю по-новой...
   Пальцы дрожали. Руки не попадали в рукава.
  "Все-таки меня еще познабливает. Вирусная инфекция, не иначе. Двигаюсь как разваренный. Ползаю, можно сказать. Пока, потея, вбиваю пуговицы в узкие прорези на манжетах, на животе, у горла, Мо успевает разобраться и с пальто, и с носками своими и даже находит время, чтобы поприветствовать вчерашнюю кашу в стоящей на печи кастрюле.
   Картину застаю уже идиллическую.
  Пальто висит, являя мне свой постепенно подсыхающий материк. Носки определены в таз к прочему белью, а таз накрыт обрезком доски. Ну и Мо - ложка в одной руке, крышка от кастрюли - в другой, в общем, в образе рыцаря от кулинарии.
   Взгляд только - как у обеспокоенного родителя. Лучше бы - немого родителя. Честно. Но это вряд ли".
  -Что-то вы, Готлиб...
  -Договаривайте, Мо, договаривайте...
  -Рубашку вы как-то...
  -Да? А что с рубашкой? - Готлиб посмотрел на указующую ложку, потом туда, куда ложка указывала. Почувствовал, как жаром обожгло щеки. - Э... Извините, Мо, - он рванул неловко заправленные в трусы концы фланели, освободил. Резинка от трусов выстрелила в поясницу. - Извините. Чисто механически заправил. Совсем я... Знобит, знаете... А еще брюк своих я что-то нигде не вижу.
  -И не увидите.
  -Как это?
  -Ну... Если позволите, я вчерашнее доем, - сказал Мо, опрокидывая кастрюлю над алюминиевой миской. Каша потекла густо, комьями. Уже сереющая, подкисшая. Прилипшие ко дну остатки Мо выскреб ложкой. - Алекс ваши брюки корейцу отдал. Сказал, что вам они пока не понадобятся. Болеете вы...
  -И что же мне... - развел руками Готлиб.
  -А так и ходите. - Мо определил миску на стол, сам сел на лавку. Понюхал. - А лучше - лежите. И потом, - он качнул головой в сторону окна, - вас же от работы освободили. Высочайшим повелением. Чего, спрашивается, дергаетесь?
  -А того и дергаюсь... - Готлиб сгреб одеяло и сердито закутался в него. - Высочайшим, как вы говорите, повелением назначен дежурным по хозяйству.
  -Тем более... - Мо зачерпнул из миски. Сбил обратно лишнее. Проглотил. Зачерпнул снова. Ложка - цеппелином - на мгновение зависла в воздухе. - Ну что вы стоите как я не знаю! Хотите каши?
  -Кислая же!
  -Это если разогревать. А слежавшаяся - очень даже ничего.
   Готлиб посмотрел, как при участии Мо сизый холм разваренного мха теряет в размерах и очертаниях. Сглотнул слюну. Помялся. Сходил к печи за инструментом. Потом сел рядом, подобрав одеяло за волочащийся край.
  -Я чуть-чуть.
   Ложки вонзили синхронно.
  "Дома, в своем тихом Шмеллинге я был жутким консерватором в еде. Каждое утро мой завтрак неизменно состоял из хлебца с сыром и стакана молока. Обедал я в кафе на углу Эбельштрассе и Цюрих-аллее у Отто Капнера. Не скажу, что сам Отто выходил меня поприветствовать, но вкус мой там знали до тонкостей: гусиный паштет оттеняли овощным рагу из моркови и патиссонов, в озерцо кисло-сладкого соуса запускали горошины, ломтики душистой чесночной колбасы перекладывали лимонными дольками. В шутку или нет, блюдо даже называли моей фамилией - Онеманн. Вам, как всегда, один "Онеманн", господин Онеманн?
   А ужин мне приносил посыльный из ресторана "Базилик". После развода с Фрудой интерьеры "Базилика" приводили меня в мрачное присутствие духа. Последние месяцы нашей семейной жизни она словно специально подгадывала свои психические приступы к совместным вечерним выходам. Но к ресторанной кухне охлаждения у меня не произошло. В "Базилике" готовили превосходный салат с оливками и замечательное мясное ассорти на шпажках.
   Сейчас, торопливо заталкивая в себя кашу, я жалею, что мой гастрономический опыт оказался так скуден. Мал до обидного. Ведь есть же китайская кухня. Или вот корейская. И русская вроде бы тоже есть. А еще есть страны Африки. Глупость - ограничиваться одним "Онеманном".
  -Ну и как вам? - спросил Мо.
  -Сносно...
   Мо назидательно поднял палец. Потом вдруг фыркнул.
  -Вы, когда с одеялом стояли, знаете, кого мне напомнили? - он подмял неравномерно выбритую щеку ладонью, улыбка загнулась, уползла вверх.
   Готлиб пожал плечами.
  -Родители мои... - начал Мо и запнулся. - А это вы кому оставили? - Он кивнул на сиротливо оплывающую в миске глыбину. - Я же вижу, так глазом на нее и косите...
  -Доесть?
  -А как же!
  -А я действительно смотрю, смотрю... - Готлиб взялся за отложенную было ложку. - Потом думаю, Мо, наверное, тоже нацелился...
  -Ай, бросьте! Так вот, родители мои были люди недалекие. Что есть, то есть. Никуда не выезжали, копались в земле, у отца было стадо в четыреста голов. Представляете мое детство, Готлиб? Разогнул спину - солнце, опустил голову - навоз. М-да... А вечером мы молились. Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое... Ну и так далее. Я и читать-то выучился по Библии. Отец, помню, водил по буквам желтоватым ногтем - "Ну, что написано? Хо-ли Байбл". А второй рукой обнимал меня за шею... Ему доставляло удовольствие, если я медлил с ответом. Тогда он улыбался и сдавливал мне горло. Я чувствовал, что он улыбается. Давит и улыбается. У него щека дышала улыбкой мне в затылок...
   Говорил Мо до странного легко. В словах не было ни обиды, ни боли.
  Готлиб вдруг подумал, что сам бы он так не смог. Просто не получилось бы.
   "В записной книжке моей памяти, конечно, нет отца с садистскими наклонностями. Родитель мой, Дитрих-Мария Онеманн, всегда, насколько я помню, держался со мной ровно, даже несколько отстраненно, вынуждая и меня относиться к нему соответственно. Наше совместное времяпровождение было окружено молчанием. Мои робкие попытки сблизиться с ним постоянно натыкались на пустой взгляд поверх серебристой оправы, на изогнутую губу, на вертикальную складку на лбу, на почти физическое ощущение безразличия, и поэтому быстро прекратились. Я играл один, я гулял один, я жил - один. Мы были словно две планеты, орбиты которых скользят рядом, но никогда не пересекаются. Ни в пределах дома, ни вне его. В конце концов, мне стало казаться это естественным. Наверное, поэтому вместо отца в моей записной книжке фигурирует рано умершая мать.
   Я понимаю, что список своих претензий люди обычно предъявляют Богу. В том числе (и особенно) винят Его в смерти близких. Но в моем случае это не так. Всем своим бедам и горестям и тогда, и в какой-то мере сейчас я вижу одну причину - Эрику Онеманн, урожденную Тагенляйт. А вернее, ее отсутствие рядом.
   Как ни удивительно, даже развод с Фрудой я ставлю в вину именно ей.
  А еще моя память хранит Рудольфа Галле, который перед выпускным выбил мне ключицу, и вальс со смешливой Элли Рутенбог из категории нервного ожидания "в пятницу", перемахнув "гипотетически возможно", нашел себя в категории "не в этой жизни". Элли носила брэкеты, но улыбка у нее была настолько светлая и заразительная, что мой рот сам растягивался до ушей. Бог мой! Сколько минуло лет! Все тридцать семь. А Рудольф Галле и по сей день стоит у меня перед глазами. Ему не приходится стареть. Он вечно молод. Пушистые ресницы. Глаза цвета сливочной тянучки. Девичий румянец щек. Бачки под Элвиса.
   Когда он врезался в меня на своем роллере, что-то сделалось с его лицом записного херувима. Оно растрескалось, скомкалось, оно на миг наполнилось уродливым торжеством.
   Я поймал это мгновение. Я наблюдал за обратной трансформацией. Поднимаясь с асфальта, я даже принял поданную мерзавцем руку.
   Нет, он не вычеркнут из моей книжки, не погребен под ворохом годами скапливающихся фамилий. Он обведен в рамочку из слов "я помню". Я помню тебя, Рудольф Галле! Как помню Вига-Парашютиста, проколовшего мне велосипедную шину, как помню Ямпольски, попавшего мне снежком в ухо, как помню Риту Эппе и ее обидный смех, когда Тоби Хуберт, подкравшись, стянул с меня трусы вместе с шортами.
   Наверное, это потому, что я до сих пор не простил никого из вас.
  Мо простил. Примирился. Ушел из детства свободным. А у меня все еще болезненно сжимается душа. Для пятидесятитрехлетного, конечно, клиника".
  -Собственно, - вплыл в сознание голос Мо, - это была не единственная книга в нашем доме. Скажу так: у нас их было две.
  -О! - сказал Готлиб.
  -Именно! Причем вторая книга - удивительная. То есть, я совершенно не понимаю, что за затмение нашло на моего папашу, когда он ее приобретал. Мало того, затмение, видимо, с покупкой никуда не исчезло, поскольку книгу не сожгли или, скажем, не утопили в компостной яме.
   В общем, это был "Сталинград". Популярная историческая серия. Глянцевая бумага. Мелкий, курсивом, текст. Масса фотографий. Название "Сталинград" ничего не говорит вашему немецкому сердцу?
  -Моему - нет. - Готлиб размял остатки каши. Затем черенком ложки оформил волокна в рыбий силуэт, проковырял рыбе глаз, наметил плавник и чешую. - Мой прадед переждал войну в Швейцарии. И деда, который грезил тогда о гитлерюгенде, к счастью, увез. Иначе меня, полагаю, не было бы.
  -Но Алекса вы все равно боитесь.
  -А вы?
  -И я! - кивнул Мо. - Я вообще боюсь агрессии и напора. - Он осторожно потрогал расцарапанный нос. - Но раз Сталинград... Я надеюсь, вы простите мне некоторые параллели...
  -И аллюзии, и аберрации...
   Планомерное уничтожение импровизированной рыбы Готлиб начал с хвоста. На языке все же кислило как от витамина це.
  -Тогда я продолжу? Просто там, в книжке, было одно фото. Не знаю, почему оно мне запомнилось, запомнилось и все. Снимок был черно-белый, зимний. По-моему, сорок третьего года. Стоит, значит, немец в сугробе. Без винтовки. Да, винтовки не было. Пленный, скорее всего. В пилоточке. В коротенькой такой шинели. А поверх шинели платок клетчатый, шерстяной - крест-накрест подвязан. И вокруг шеи тоже чего-то такого накручено. Руки в рукава утянул. Щеки черные, запавшие. Глаза стылые, пустые...
  -И что?
  -Очень вы мне этого немца напомнили. В одеяле-то.
  -Да? Странно. Гитлер - капут!
   Сказано было так, что Мо не понял, то ли это ему, то ли последнему куску каши, притворившемуся рыбьей головой.
  -В общем, мне смешно показалось...
   Мо увял.
  -Показалось и показалось, - Готлиб сыто выдохнул. - У нас вода есть?
  -На дне.
  -Ага. Мозес, сходите, а?
  -Фашист, - поднимаясь, беззлобно сказал Мо.
   Готлиб кивнул.
  Озноб измельчал, сполз вниз мурашками, покусывая бедра и икры. То ли каша помогла, то ли одеяло. То ли болезнь сдавалась-таки. А что, ударная доза мха...
   Готлиб фыркнул.
  -Что? - обернулся Мо.
  -Нет-нет, я так, - вяло махнул рукой Готлиб.
  -А я подумал, может, и я вам кого напоминаю...
   Мо потоптался (пальто темнело так и не подсохшим пятном), потом вышел, чавкая голыми ногами в ботинках. В сенях звякнуло ведро.
   Так, подумал Готлиб, печка.
  Тело, пригревшись, запротестовало, но он встал, вернул одеяло на место и, поеживаясь, побрел в пристройку за дровами.
   Через сени, через боковую дверь.
  В пристройке было темно, поленница угадывалась смутно. Свет бесполезным холодным лучиком сочился через воротную щель.
   И швец, и жнец, подумал о себе Готлиб, по одному выдергивая поленья, и истопник.
  Два, три, пять на сгибе локтя. Хватит. Готлиб прижал поленья к груди и, коротко вздрогнув, поспешил вернуться в дом. Холодно все-таки в одних трусах. Не курорт.
   Теперь растопка.
  Свалив поленья на жестяной язык перед печью, Готлиб по примеру Алекса надрал немного пакли из бревенчатых стен, а из спрессованной газетной кипы в углу выдрал полосу.
   Рыбы-люминофоры безучастно смотрели из банки.
  -Пяльтесь-пяльтесь, - сказал им Готлиб. - Я вас потом сварю...
   За поленьями пришлось сходить еще раз.
  Затем он выгреб в совок золу, сложил в печи "домик" - два полена внизу, на них, перпендикуляром, еще три и сверху - еще два. В щели накидал щепок и пакли.
   С полочки взял коробок спичек. Совсем как Алекс потряс ее возле уха.
  "Наверное, я обезьяничаю. Я ведь ничего в тряске коробка не понимаю. Мне кажется, если надо убедиться в наличии спичек, достаточно просто выщелкнуть донце. Открыть и посмотреть. Зачем же трясти? Но Алекс так делает, а, значит, и я..."
   Готлиб качнул лысеющей головой. Вытянул спичку из коробка.
  "А если копнуть глубже? Есть же примитивные понятия, когда считается, что съевший сердце льва, становится таким же сильным, как царь зверей. А выпивший кровь врага становится таким же ловким и неуязвимым. А высосавший его мозг - таким же умным. А тряхнувший коробком..."
  -Увы, - признался самому себе Готлиб.
   Он скомкал газету, подсунул ее к пакле, чиркнул спичкой. Огонек побежал по бумаге. Дымок потянул в глаза.
  -Ах, черт!
   Готлиб обежал печь и дернул задвижку, открывающую дымоход. Забыл, растяпа! Ведь забыл!
  Вернувшись, подставил табурет. Уселся.
   Бумага в горниле кукожилась, будто живая. Чернела. Чуть слышно гудело в трубе. Язычки пламени тянулись вверх. Вот занялась щепка. Вот еще одна. Вот зашипела, сжимаясь, пакля. Вот уже и кора на нижнем полене задымилась, пустила робкий оранжевый побег.
   Готлиб очнулся, когда огонь затрещал, разросся, а в лицо дохнуло жаром.
  -Мозес! Мо!
   Мозеса не было. Ни с водой, ни без воды.
  -Мозес!
   Готлиб вышел в сени, морщась, напялил на себя рваную, холодную брезентовую робу и толкнул дверь наружу.
   Елки, мох, влажный сладковатый воздух. Босым ногам сразу сделалось мокро. Готлиб заозирался, прошел до угла дома.
  -Мозес! - крикнул он.
   Ведро тускло поблескивало жестяным боком у колодезного сруба. Полное. Ворот с цепью. Лавочка. Свежая, еще темная тропинка зигзагом уходила в лес, в туман.
  -Мозес!
   Готлиб закашлялся. Добрел до ведра. Заглянул на всякий случай в колодец - чернота, масляные блики. Нет Мозеса. Не лежит, не торчит ногами, не белеет смутно лицом утопленника.
  -Мозес!
   Готлиб подождал, потом с водой отступил по фиолетовому обратно. Что ж, хочет прятаться, пусть прячется. До посинения. До осизения.
   От раздражения закололо сердце.
  Нет, это уже никуда не годится. Он встал на крыльце, взнуздывая дыхание, смиряя некстати укусившую боль. Один-два-три-ом-м...
   Горошина солнца-луны насмешливо висела в небе. Мол, давай-давай. Дым из трубы был слишком жидок, чтобы ее закрыть.
  -Дура, - сказал горошине Готлиб.
   В печь, раздевшись, он сначала поставил чайник и кастрюлю, закрыл заслонкой. Пусть греются. Чугунок, сполоснув, забил мхом, полил, чтобы размяк. Как же без этого? Варка потом, позже. А пока пусть впитывает...
   Деревянная лежанка с плоским матрасом заскрипела и даже вроде как поехала задними ножками. Готлиб достал из-под подушки тетрадь с замерами, повернулся на бок. Раскрыл. Поймал покатившийся карандаш.
   Итак... Он повел пальцем по аккуратным столбикам чисел.
  "Я помню, кто и когда решил, что нам надо заняться этой псевдонаучной, да-да, псевдонаучной деятельностью. Алекс. Опять Алекс. Чистая эмпирика - вот, что ему по душе. Отсчитай шаги, вернись на исходную, отсчитай снова, только в другую сторону...
   Зачем, думать не полагается. То есть, Алексу это и не нужно. Наверное, ему важно, чтобы мы были хоть чем-то заняты. Но есть ли смысл в попытках разглядеть, зафиксировать бесполезную закономерность? Никакого. Даже не сомневаюсь. По крайней мере от двух человек с академическим образованием, двух докторов философии, одного по литературе (Мо), другого по истории (я) этот смысл ускользает.
   Выборка, небольшая, непрезентабельная, в пятнадцать дней всего, и единственное, что можно определенно по ней сказать: место, куда мы попали, имеет плавающие границы. Все.
   Первые замеры показательно делал Алекс, а я только записывал.
  Вот, семнадцатое марта. Обозначено: на восток от крыльца - шестьсот семьдесят два шага, на юг - девятьсот сорок, на запад - шестьсот двадцать четыре, на север - тысяча три.
   Помню, Алекс диктовал это, стоя лицом к окну, заложив руки за спину. Отражение его чернело спутанной бородой.
   Конечно, север был гипотетическим севером, а запад - гипотетическим западом, для легкости мы назначили сторонами света стороны дома, чтобы была хоть какая-то определенность.
   А потом уже ходил Мо, утром и вечером. Девятнадцатого - я. Затем снова Алекс. Результаты у нас разнились на сорок-пятьдесят шагов. Но по затесам на елках..."
   Готлиб поднял голову.
  В сенях (сквозь треск прогорающих поленьев) скрипнули доски.
  -Мо?
   Доски скрипнули снова.
  Готлиб отложил тетрадь и осторожно прокрался к двери. За ней кто-то шумно дышал и фыркал. И перхал. Что-то шлепалось там на пол. Шлеп, шлеп. Готлибу почему-то захотелось забаррикадироваться.
   А я в трусах, мелькнула шальная мысль.
  -Готлиб! - В неожиданно очертившемся проеме возник мокрый, весь во мху Мо. - А я, знаете, опять упал. Там, в холмиках.
   Он ввалился в комнату нелепым печальным чучелом. Пальто было мрак, кошмар и ужас.
  -Как же вас так... - Готлиб бросился освобождать страдальца от верхней одежды.
  -А-а... - Мо, поворачиваясь, чтоб Готлибу было удобнее, махнул рукой.
   Пальто отлипало от него с всхлипами и чмоками.
  -Купались вы что ли?
  -И это, - кивнул Мо. - На юге - ручей, зараза такая.
  -Алекса видели?
   Готлиб вынес тяжелое пальто в сени - пусть сохнет. Вернувшись, застал Мозеса сдергивающим штаны.
  -И Алекса видел, и корейца.
  -Вы к печке давайте, - предложил Готлиб.
  -Сейчас.
   Освобожденные ноги Мозеса были толстые и бледные, с просинью.
  Готлиб проследил, как штаны влажным комом шлепаются на верх печи.
  -Вы знаете, что в русской печи можно париться? - спросил он.
  -Это как?
  -Залезаете внутрь и паритесь...
  -Это вам Алекс сказал? - поднял бровь Мо. - Может, варитесь?
   Усевшись на стул, он стянул с себя свитер, стал виден дряблый, в складках живот. Звякнула, распахиваясь заслонка. Отсветы огня заплясали у Мозеса на лице.
  -Не злитесь, - Готлиб подал полотенце. - Вытритесь вот.
  -Спасибо.
   Отправив свитер к штанам, Мо обтер плечи и шею. Взбил редкие волосы на голове.
  -Пишите уж... - сказал он устало. - Вы ведь еще записываете? Шестьсот двадцать два.
  -Это откуда куда?
  -Это от дома на запад. - Мо задумался. - Да, на запад.
  -Ага, - Готлиб подобрал с лежанки тетрадь, раскрыл. - Значит, шестьсот двадцать два.
   Химический карандаш пришлось острием повертеть на языке, зато число вышло четким, с изящно загнутыми головками двоек. Готлиб подчеркнул его, поставил дату, поставил буквочку "з". Поверху надписал: "Мозес".
  -А на восток?
  -Шестьсот пятьдесят... О, печет как.
   Мо повернулся, подставляя печному жару спину.
  На мгновение Готлибу показалось, что они находятся где-то в деревне. У Алекса в гостях, например. Бог знает, как они все у него собрались, не важно, но выйдешь из дому, а там - поле, и ряд соседских домиков, и коровы. И пчелы жужжат...
   И елки - обычные.
  -А на юг вы ходили? - спросил Готлиб, мельком проверяя окно.
   Увы, пейзаж был все тот же, желто-красный. В тумане покачивались лапы.
  -Ходил. Девятьсот пятьдесят восемь. Нет, семь. Семь с половиной.
  -И на север...
  -Тысяча. Ровно.
  -Ну вот. - Готлиб записал числа.
  -И что выходит?
  -Если считать шаг за метр в среднем, то в пределах погрешности. Мы находимся на участке размером где-то полтора на два километра.
   Мо хмыкнул.
  -Это я и так знал.
  -Пока все, - развел руками Готлиб.
  -А сакраментальные вопросы продолжают копиться, - сказал Мо. - Кстати, чайник закипает. Мне бы как раз чайку...
  -Это пожалуйста.
   Готлиб взял со стола матерчатую прихватку и полез ей в печь. Чайник стукнул о шесток. Кипяток плеснул на пол.
  -Осторожнее! - Мо отскочил вместе со стулом в сторону.
  -Я стараюсь.
   Готлиб повел чайник по воздуху. Рассержено бурлила вода, из носика густо валил пар. Бум! - стальная закопченая подставка приняла на себя жар и тяжесть.
  -Чуть не обварили меня, - обиженно сказал Мо, придвигаясь к столу.
  -Извините, - приложил прихватку к груди Готлиб.
   Он протер алюминиевые кружки. Из плетеной корзинки достал хвойные кисточки, две Мозесу, две себе, плюхнул в кружки, залил кипятком.
   Потянуло ванилью.
  Мо шевельнул носом, но ничего не сказал. Готлиб добавил в печь еще полено, сдвинул горячую кастрюлю к краю, поставил чугунок с кашей к огню.
   Уфф! Даже вспотел.
  -Ну, давайте попьем. - Он подсел к столу, лицом к окну и Мо, спиной к двери.
  -Давайте. - Мозес ухватился за кружку.
   Сквозь парок казалось, что у него дрожат губы, а глаза...
  -Мозес. Мо...
   Готлиб растерялся. Он не умел успокаивать. Он пасовал перед чужими слабостями. А от истерик Фруды когда-то запирался в кабинете.
  -Мозес, вы это...
   Готлибу стало страшно.
  Страшнее, чем только что у двери. Страшнее, чем когда он попал сюда.
   Он подумал, если Мозес, язвительный и неунывающий Мозес, сейчас завоет, через секунду они будут выть вдвоем. И ничего человеческого, разумного в них уже не останется. Только животное. Или растительное. И вернуться назад не поможет даже Алекс.
   Хотя, если Алекс будет бить...
  Готлиб передернул плечами. Вспомнились тяжелые кирзовые сапоги, в которых все время ходил русский.
   С носка, допустим, в живот...
  -Надо держаться, Мо, - сказал он, сглотнув. - Надо держаться.
  -Да, - Мо с шумом втянул воздух.
  -А то Алекс... он не любит...
  -И сапоги...
   Иногда они как-то умудрялись мыслить синхронно.
  -Давайте пить, - сказал Готлиб.
   Мо кивнул.
  Хвойный чай слегка горчил. Пах ванилью и горчил. А сахара не было. От брошенных кисточек по поверхности воды расплывались радужные пятна.
   Глоток, другой, третий...
  -Ага! Пьете!
   Алекс!
  Мо закашлялся, а Готлиб подпрыгнул на лавке и брызнул горячим чаем себе на руку.
  -Ай!
   И ведь ни одна половица не скрипнула!
  -Да вы пейте, пейте... - Алекс протопал к столу - бум! бум! бум! сапогами, высокий, кряжистый, скалящийся, хлопнул широкой ладонью Мозеса по загривку. - Ну как?
   Мо сдавленно кхекнул.
  -Это тебе не в то горло попало, - объяснил Алекс.
   Он щелкнул ногтем по банке с люминофорами, пошлепал губами вместе с рыбинами, словно общаясь, прошел к печи, заглянул, сказал: "Ага", потом, попутно снимая ватник, сгреб оставленную на лежанке тетрадь, листнул туда-сюда страницы.
  -Ну, что могу сказать, - обернулся к застывшим докторам, - молодцы. На сегодня - молодцы! И хозяйство, и замеры...
  -Чай вскипел, - сказал, отмирая, Готлиб.
  -Вижу.
   Мо шумно отхлебнул из кружки.
  Готлиб посмотрел на свою руку и увидел, что пальцы у него скрещены. От сглаза. От порчи. От Алекса.
   "Алекс - страшный.
  Я прекрасно понимаю всю глупость утверждения, всю иррациональность этого чувства, но ничего с собой поделать не могу. Любое его появление рядом где-то внутри меня рождает противный трепет зайца перед охотником.
   Судя по всему, Мозес испытывает тоже самое.
  Наверное, это нечто генетическое, угнездившееся в подкорке. У меня - как у представителя проигравшей во Второй мировой стороны. А у Мозеса, как он рассказывал, в роду есть участник давней Крымской кампании против русских. Какой-то там пра-пра-пра...
   Ведь если отвлечься, не обращать внимания на протест души, ничего пугающего в Алексе нет. Широкоскулое лицо, с мощным лбом и массивными надбровными дугами, коричневые глаза из-за этого кажутся запавшими, утопленными в черепе, небольшими и цепкими, неандертальскими; волосы свисают черно-пегими космами; усы, борода срослись, губы - толстые, красные. Физиономия и физиономия. Ничего страшного.
   И все же чувствуется внутри его какая-то дикость, неуправляемость, пренебрежение цивилизационными нормами. Грубость, наконец.
   Да, здесь он появился первым, и никто это не оспаривает.
  С другой стороны, разве такое вот первородство дает ему право изображать из себя больше всех понимающего и устанавливать свои тоталитарные порядки? Нисколько. Но как раз это-то его и не волнует.
   Алекс твердо уверен в своих действиях. Мало того, он твердо уверен в том, что должны делать мы. Он давит этой своей фанатичной уверенностью, подминает. И все наши возражения разбиваются о колючий взгляд. Надо, надо, надо...
   Алекс как-то умеет так посмотреть, что мне, взрослому, пожившему уже человеку, становится не по себе. Животный какой-то, парализующий магнетизм. И сразу возникают мысли о насилии, о наказании, о кирзовых сапогах. И дрожишь, как... Хотя, вот штука, Алекс за все время нашего совместного проживания никого не бил, даже не ударил.
   Нет, Алекс - страшный".
  -Ну что ж, давайте пить, - Алекс шумно уселся. Протянул кружку. - Готлиб, нацедите и мне, раз дежурите.
   Готлиб разлепил пальцы.
  -А кореец?
  -Чой! - гаркнул Алекс в сторону двери. - Где ты там?
   Готлиб заметил, как снова вздрогнул Мо.
  Раскричался, подумал он. И чего он так кричит? Чтобы мы боялись?
   Кисточка плюхнулась в кружку.
  -Три, - поднял глаза Алекс. - Три давай, что одну-то, как бедному родственнику.
  -Пожалуйста.
   Готлиб добавил еще две кисточки. Наклонил чайник. Не обварить ли, стукнула в голову сумасшедшая мысль и тут же испуганно прыснула вон.
  -Чой! - Алекс повернул голову. Ожидая, выложил руки на стол, по-медвежьи сгорбился над кружкой, вдохнул поплывший ванильный аромат.
  -Я здесь, - тощий кореец возник в проеме, аккуратно прикрыл дверь.
   Готлиб ревниво отметил, что его брюки пришлись корейцу в пору. В заду только провисают, на более крупные ягодицы рассчитаны.
  -Садись. Посовещаемся, - сказал Алекс.
   Чой поклонился.
  У Алекса была манера совещаться, у корейца - кланяться. Обе Готлибу не нравились. Выпады Мозеса сносились почему-то легче.
  -Сколько кисточек класть? - спросил он.
  -Одна. - Скромный Чой занял свободную сторону стола.
  -Пожалуйста.
   Готлиб плеснул из чайника, сел.
  Некоторое время все молча прихлебывали из кружек кипяток, превращенный в некое подобие хвойного чая. Алекс покачивался, потел и цыкал. Мо катал глотки во рту. Кореец блаженно жмурился. Готлиб смотрел, как радужное пятно в кружке распадается на пятнышки помельче.
   "О чем я думаю? Ни о чем. Какое-то напряженное, ждущее состояние. При этом я совершенно точно знаю, что случится в следующий момент.
   Никаких неожиданностей: мы попьем, а Алекс подведет промежуточные итоги, которые изо дня в день одни и те же, и надо будет морщить лоб, изображая активную работу мысли. Но думать мне в сотый раз не о чем, и придется мучаться, забивая паузы пустыми словами, спросят - отвечу, не спросят - промолчу, соглашусь, пожму плечами.
   И напряжение будет расти, потому что невозможно..."
  -Итак, - отставил кружку Алекс.
   Готлиб переглянулся с Мо: начинается.
  -Тезисно...
   Мо приложил ладонь к груди:
  -Мы уже наизусть...
  -И что? - Алекс откинулся на спинку. - Вы ж без нагоняя и замера не сделаете. - Он нахмурился и продолжил, повысив голос: - Тезисно...
   Хорошо, Готлиб сидел боком - не надо было почтительно заглядывать в рот. А слушать - что ж, можно слушать и не слыша.
   Знай думай о своем.
  -Судя по всему, - сказал Алекс, - место, где мы оказались, с Землей имеет мало общего...
   Мо хмыкнул.
  -Скорее всего, мы помещены в некую искусственную среду. Мы с Чоем копнули тут у реки, через полтора метра - опять плита каменная. По длине, ширине - сами знаете, границы хоть и невидимые, но пускать - не пускают. Это раз.
   Готлиб покосился на Алекса - о как брови свел. Соображает поди, формулирует.
  Мысленно Готлиб даже восхитился: и не играет ведь, действительно тужится, силится объять, определить, выявить...
   Страшный, дремучий Алекс. Где ему. Где вообще всем.
   "Я давно уже понял, что попытки найти смысл в нашем здесь местонахождении, мягко говоря, бесплодны. То есть, я говорю о попытках найти тайный смысл. Догадаться о чем-то раньше времени. Или как-то трактовать местные наши условия. Собственно, никто, ни Алекс, ни Мо, ни кореец, ни я, не скрываем, что при появлении здесь (черт-те где, на самом деле) каждый получил недвусмысленный посыл, что выбран для встречи. Для контакта, если хотите, с высшим существом. Наверное, надо даже выделить - для Контакта. С большой "К".
   Поэтому мне видится, что самое разумное, смирно ожидать, когда это существо решит появиться перед нами. И не строить предположений, монстр это или не монстр, и сколько у него рук, глаз, зубов. Бесперспективное заня..."
  -Готлиб...
   Мысль запнулась.
  -Я слушаю, слушаю, - Готлиб повернул голову.
   Алекс посверлил взглядом, запустил пятерню в бороду и вдруг улыбнулся.
  -Ух, смотрит! - погрозил грязным пальцем. И посерьезнел. - Второе: что мы знаем о том, кто нас сюда поместил?
   Готлиб фыркнул.
  -Ничего.
  -Спасибо, доктор. У кого-нибудь есть что добавить?
  -Я согласен с господином Онеманном, - с вызовом сказал Мо.
   Алекс хохотнул. Глаза его весело блеснули.
  -О, зреет заговор! А ты, Чой?
   Кореец поклонился.
  -Моя сложно рассуждать. Моя лучше слушать. Моя глупый.
   Готлиб так и не решил, специально коверкает слова кореец или нет. Может, это азиатская хитрость такая. С другой стороны - зачем?
  -Хорошо, Чой, - сказал Алекс. - Так вот... - Он пошевелил мясистым носом. - Готлиб, у нас там каша не сгорит?
  -Черт!
   Готлиб вскочил, метнулся, вооружившись прихваткой, к печи, дернул заслонку. В лицо ему дохнуло паром, варево в чугунке разъяренно клокотало и пузырилось, норовя выплеснуться наружу.
  -Ну что там? - привстал Алекс. - Подгорела?
  -Почти, - Готлиб кое-как, одной рукой в прихватке отодвинул чугунок от огня.
  -Раззява, - отозвался Алекс. - Ухват возьми.
  -Ничего.
  -Хорошо пахнет, - сказал, улыбаясь, кореец.
  -Прикрой там, - мотнул головой русский. - Пусть поостынет.
  -Сейчас.
   Готлиб поискал крышку глазами. Нашел. Накрыл.
  Короткая волна слабости накатила и сгинула. Переволновался за кашу все-таки.
  -Так вот, - повторил Алекс, подождав, пока Готлиб сядет обратно, - кое-что по контактеру мы можем предположить с большой долей вероятности.
  -Предположить, - поднял палец Мо.
   Алекс скривился.
  -И все же... Например, имеются большие сомнения в его так называемой разумности.
   Готлиб вздохнул. Старо. Глупо. Но Мо, как вчера и позавчера, кинулся в спор, словно его пра-пра-пра-кто там - на Севастопольские равелины.
  -Позвольте!
  -Что?
  -Аргументы! Где аргументы? Бездоказательно!
   Алекс усмехнулся, сощурился.
  -Вот как раз дальше будут аргументы. Мы имеем дом и мы имеем окрестности с какой-никакой природой. Так?
   Мо кивнул. Готлиб подумал: и не лень им. Он стал исподтишка смотреть на корейца, потому что тот, с оттопыренными ушами, приоткрытым от вникания в смысл спора ртом, выглядел уморительно. Еще бы понимал что.
  -То есть, - продолжил Алекс, - какие-то соображения у нашего существа по поводу того, кто мы и как мы живем, есть. Согласны, господин Рэндалл?
  -О, здесь да. Только скажу, что оно просто могло вытащить эти знания из вашей головы. Дом же русский?
  -Прекрасно. Пусть вытащило. Но тогда вопрос: почему это существо не позаботилось о сколько-нибудь нормальной еде? Логично было бы предположить, что вряд ли это составляет для существа проблему. Тогда что? Два варианта: либо оно не посчитало это важным, либо решило, что мох - это все, чего мы достойны.
  -Либо это был начальный тест, - сказал Мо.
  -Зачем? - развел руки Алекс. - Оно не знало, в чем мы нуждаемся? Или знало выборочно? Тогда к чему поленница? Елок вон - завались. Пилу в руки - и пили.
  -Оно думало, сможем ли мы прокормить себя в заданных условиях.
  -И сунуло мох под ноги?
  -Вы ни к чему не придете так, - сказал Готлиб.
  -Нет, почему же? - удивился Алекс. - По-моему, я побеждаю.
  -Вам кажется, - буркнул Мо.
   Алекс покачался на стуле.
  -Хорошо, пойдем дальше. Я здесь двадцать два дня. Вы с Готлибом - семнадцать. Чой - одиннадцать. По какому признаку нас отбирали, я просто теряюсь. Но это ладно. Видимо, что-то есть. Открытость там, коммуникабельность, предрасположенность к спокойному восприятию необычного. Елок вот, например. Но, мать, контакт-то где?
  -Вы забываете про Сеансы, - сказал Мо.
  -Да, - поддержал его Готлиб. - Есть же Сеансы...
  -Ага! - Алекс навалился на столешницу, приблизил заросшее лицо. - Раз уж вы первые о них заговорили - что это?
  -Как - что?
   Господи, подумал Готлиб, ведь не хотел же ввязываться.
  -Ну, что - контакт или его прелюдия? Или вообще телевидение такое? Вы поймите, если вам хочется как-то общаться с, допустим, женщиной, вы какие шаги делаете? Понятные вы делаете шаги. Цветы, конфеты... А тут? Четвертая неделя непойми чего. И еще в мозг пытаются забраться. Я чувствую.
  -А я не чувствую, - сказал Мо. - Про Сеансы я думаю, что это подготовка. Синхронизация. Выравнивание уровней понимания.
  -И много вы навыравнивали? - мрачно спросил Алекс.
   Мо смолчал.
  Да, подумал Готлиб, успехов нет. Яркий цветовой хаос есть, а всего остального... И все же русский не прав, придавая всяким мелочам такое значение. Другой разум, у него свои резоны. Вот произойдет встреча...
   В изначальном посыле в случае успешного контакта человечество ждала новая ступень. Готлибу, по крайней мере, передалось именно так: ослепительное, величественное будущее.
   А русский - в штыки. Дурак.
  Предпочитает в будущее своими ногами. Подачки ему, видите ли, не нужны.
  -Вы представьте, - распалился Алекс, - что вам нужно кого-то подготовить к контакту. Именно вам. С чего вы начнете?
  -Бросьте, Алекс, - тихо сказал Готлиб, - вы все на человеческую логику переводите...
  -Да, да, а на какую еще?
  -На нечеловеческую, - фыркнул Мо. - Надо просто пытаться понять...
  -А не наоборот? - привстал Алекс. - Кто, в конце концов, высшее существо? Кому понять легче-то?
  -Можно я сказать, - вытянул вверх руку кореец.
   Алекс блеснул глазами, выдохнул, опустился на место.
  -Ну, давай, Чой, слушаем. Скажи что-нибудь умное.
   Кореец поклонился.
  -Умное, да. Каша киснет.
  -Что? - не понял Алекс.
   Готлиб прыснул в кулак.
  -И, правда, что мы все о высоком да о высоком. Молодец, Чой.
  -Ну ладно, - согласился, ухмыльнувшись, и Алекс, - каша - тоже хорошо. Кстати, с речки иногда спиртом несет. Никто не чуял?
  -Я - нет, - Готлиб шагнул к печи.
  -Я тоже, - сказал Мо.
  -Ясно, - протянул Алекс. - Чой? - Кореец отрицательно покачал головой. Глаза Алекса погрустнели. - Но ведь пахнет. Не кажется же мне...
  -Это у вас обонятельные галлюцинации. - Готлиб, повозившись с коротким ухватом, выволок из печи чугунок. - Такое бывает.
  -Может быть...
   Мо убрал чайник, Чой поправил подставку. Чугунок опустился, звякнула, поползла крышка.
  -Жутко не хватает соли, - пожаловался Алекс.
   Они разобрали грязные миски.
  Снаружи вдруг гулко дрогнула земля. Елки в глазах Готлиба раздвоились, заколебались в прыгающем вверх-вниз окне. Левее вытянулось бледное лицо Мо. Затем подскочил, ожив и взбесившись, стол.
  -Черт!
   На пол полетела посуда. Упал, тонко вскрикнув, кореец. Алекс, вцепившийся в столешницу, щерился страшным, злым ртом.
  -Сеанс!
   Готлиб удивился своему голосу. Удивился, что это вообще он орет. Тут бы русскому...
  Туман рассыпался, раздался в стороны, тень поднялась над елками. Неясная, округлая. Загнулась, словно уперлась в купол неба.
   Спотыкаясь, сталкиваясь, они поплюхались на свои лежанки.
  -Пропала каша! - выдохнул, сбивая сапоги, Алекс.
  -Почему сегодня? - простонал Мо. - Разве сегодня?
  -Вообще-то должно быть завтра... - Алекс сцепил пальцы на груди. - Но тут же заранее не скажешь... Приятных сновидений всем от нащего существа.
  -Вам также, - Готлиб закрыл глаза.
   На веках осталось световое пятно - от корейца, потирающего локоть.
  Дышать, дышать, медленно, размеренно, погружаясь... Сначала должен быть толчок в голову, мягкий, словно пуховой подушкой.
   Нет, пока нет.
  Готлиб ждал. На соседней лежанке ворочался Мо.
  -Ну и когда уже? - спросил он непонятно кого.
   Снаружи гудело.
  Готлиб натянул одеяло до подбородка - его опять познабливало.
   "Видимо, только в пограничном состоянии пока возможно наше с контактером общение. Неготовность нашей психики тому виной или же устройство его психики - я не знаю. Мне кажется, таким образом существо ищет точки соприкосновения. И даже если Алекс не врет насчет попыток проникнуть в его сознание, я способен это принять и простить.
   Здесь - Контакт.
  В жертву ему, ради будущего, ради человечества, можно принести многое. Я готов. Всецело. Я, Готлиб Онеманн, готов.
   Жалко только..."
  Додумать, пожалеть не получилось. Некая сила стиснула Готлибу затылок, да так ловко, что его душа резвым воробышком выпорхнула из тела наружу.
   Фьють! Бесплотный Готлиб повис в обступившем его мраке.
  Теперь необходимо было потерпеть. Пока переливы пойдут, потом отдушка фиолетовая...
   В первый сеанс он к своему стыду запаниковал. Как Алекс не объяснял ему: "В начале не двигайся, не мечись, жди, когда протает", как не готовил, учение пошло прахом.
   Я умер, подумалось, я умер!
  Вспомить стыдно. Безобразная истерика. Совершенно жуткое, невменяемое состояние. Мысль - единственная: а-а-а!
   Его носило во тьме, как сдувающийся воздушный шарик - по безумной траектории. Петлял, кружил. Было бы во что колотиться - колотился бы.
   Поэтому когда тонкая вертикальная линия золотым росчерком распорола черноту, он рванул туда, чтобы то ли вознестись, то ли потребовать справедливости, и был тут же опрокинут в зыбкое серое забытье.
   Безумие существу было чуждо.
  Впрочем, что уж сейчас! Готлиб закачался во тьме, словно на воздушных волнах. Его приподняло, опустило, приподняло снова. Быстрые искры пролетели сквозь. Фиолетовая тень мелькнула сполохом, заставляя пространство вокруг слегка светиться.
   Может быть, подумалось Готлибу, так и в христианском чистилище. Виси, жди решения. А потом, определенный - лети вверх или вниз.
   Ему стало интересно, куда его пошлют после смерти. Если уж взвешивать... Мене, мене, текел, упарсин...
   Большая часть жизни прожита, и пресно. Жизнь в черепках и свитках. Финникия и Греция. Египет. Фруду не удержал. Отца похоронили дальние родственники, которые вдруг оказались ближе, чем родной сын. Мелкие радости, мелкие горести. Злопамятность.
   Рудольф Галле. Тоби Хуберт. Эрика Тагенляйт. Как незаживающие язвы. Теперь вот еще деспот Алекс...
   Плохих мыслей, наверное, накопилось...
  Ну и что, подумалось тут же, это свойственно любому человеку. Каждый в голове не одну сотню на тот свет отправил.
   Вот случится Контакт, перевернет человечество...
  Задумавшись, Готлиб пропустил момент, когда сверху донизу протянулась первая световая ниточка. Словно черную бумагу взрезали блестящим канцелярским ножом. Пока он медленно плыл в ее направлении, слева и справа появились новые разрезы. Свет поплескивал из них - медовый, теплый, манящий.
   То, что находилось там, Мозес как-то назвал тестовыми областями.
  Готлиб склонялся к тому же мнению, только, честно говоря, так и не понимал, что в них делать.
   Хотя - кто бы что в них понимал!
  Алекс вон только и может, что плеваться после каждого Сеанса. Жуть, говорит. Скотство. Какой, к черту, контакт!
   И Готлиб был отчасти согласен. Намудрило существо.
  Он поменял направление, выбрав крайнюю левую линию. Хватит уже в центр да в центр.
   Разрез, приближаясь, ширился. Не разрез уже, широкая прореха. Готлиб нащупал то ли течение, то ли ток воздуха, и поплыл с удвоенной скоростью. Зашумел, обтекая, фантомный ветер. Тьма, захлопав крыльями, отступила за. Мягкий свет вспыхнул у Готлиба в сознании, а через мгновение и вобрал его в себя.
   Ну-ка, что здесь?
  В этой тестовой области ему дана была плоскость. Невидимый, Готлиб повис над ней. Ровная поверхность. Чуть лоснящаяся. Слегка пористая. Светло-розовая, как кожа.
   В порах, стоит снизиться, можно разобрать волоски. Короткие, светлые, с зазубренными кончиками.
   Может, действительно кожа? А кто тогда он, Готлиб? Муха? И почему же он не жужжит? Или он не муха?
   Готлиб попытался рассмотреть себя и не смог.
  Ну, ладно, пусть он муха-призрак. А делать что? Он пролетел вперед. Рельеф не менялся. Волоски покачивались. Готлиб попробовал подняться выше и уткнулся в мягкий серый свод. Ага, ограничение. Он спланировал вниз, прошел над волосками на бреющем. Может это требуется? Нет? Продолжаем.
   Приземлиться ему не дали. Мягко отшвырнули вверх - знай, муха, свой эшелон. Учтем, подумал Готлиб.
   Покружив на предельной высоте, он решил, что волоски, наверное, должны подчиняться мысленным командам. Логично же. Если это тест на возможный контакт, то общение, скорее всего, подразумевается телепатическое. А значит, мысли должны быть строгие, четкие, не расплываться размазней. Волоски, например, реагируют только на узкий, направленный мыслеимпульс. Допустим, стоит подумать...
   Готлиб напрягся.
  "Лечь", - приказал он ближайшим волоскам. Потом: "Встать". Потом: "Вращаться". Волоски не слушались.
   Я - придурок, сказал Готлиб себе.
  Он опробовал еще несколько команд ("Вниз!", "Сломаться!", "Гори!"), но также безрезультатно. Тогда он решил сначала воздействовать хотя бы на один волос.
   И вообще, наверное, надо верить, подумалось ему. Или же нет, надо чувствовать. Надо проникнуться. Надо вообразить, что мы заодно.
   Готлиб выбрал волос и постарался его загипнотизировать. "Ко мне, наклонись ко мне, я - это ты, мы вместе, наклонись..."
   Затем он честно попытался слиться с волосом в единении. Ничего не вышло.
  Может, закралась мысль, и не нужно никакого воздействия? Может, это визуальное послание, какой-нибудь узор, надо только подняться повыше и разглядеть картину.
   Купол опять выступил барьером. Готлиб растекся по нему, вбирая в себя открывшуюся панораму с чуть выпуклым горизонтом.
   Значит, куда они тут колосятся?
  Увы, и на первый, и на второй взгляд волоски колосились беспорядочно. Бессмысленно. Бессистемно. Изредка зарождались какие-то подобия волн, но быстро затухали.
   Готлиб неслышно застонал: снова неверное предположение.
  Эй, существо, взмолился он, ну помоги, намекни хоть как-то! Что делать-то? Волосками шевелить или что?
   Ну, хорошо, подумал он, не дождавшись ответа, оно - высшее, мы - низшие, какие у нас могут быть точки соприкосновения? Мне о чем думать надо, о неземном, о космическом? При чем здесь равнина эта?
   Он покружил, пролетел вперед, наблюдая загибающийся кверху, врастающий в серое небо край области. Вернулся к полоске входа-выхода.
   Приблизиться, впрочем, не получилось, ток воздуха гнал обратно на плоскость, словно говоря: и не думай, вон у тебя фронт работ, разгадывай.
   А как тут разгадывать? И что?
  Готлиб завис, размышляя. Может, руки отрастить надо? А потом, выдергивая проклятую растительность, очистить участок? Или подсказка изнутри должна?..
   Он прислушался к ощущениям. Ничего. Пусто.
  Интересно, подумалось, как там Мозес, Чой? Они, интересно, далеко продвинулись? Забавно, если тоже с волосками воюют...
   Алекс-то наверняка даже не пытается. По нему: высший разум не должен пичкать нас головоломками. Пичкает - значит, не высший.
   Ну, на то и Алекс...
  Волоски под Готлибом вдруг легли. Раз! - и вповалку.
   Черт! С чего? Подождите, подождите... Готлиб в замешательстве приопустился, наблюдая, как растительность медленно, будто нехотя распрямляется.
   Мысль заработала лихорадочно.
  О чем я думал? О чем думал? Об ощущениях, нет, о Мозесе и о корейце. Что они могут заниматься тем же самым. Мозес...
   Волоски замерли.
  Нет, не Мозес. Алекс... Об Алексе...
   Ф-фух! - невидимый ветер прошелся по плоскости, от эпицентра под Готлибом во все стороны. Будто бутон раскрылся.
   Полегла, полегла трава волосатая!
  Готлиб чуть ли не затанцевал. Значит, Алекс. Алекс! Волны шли, отзываясь на имя каждый раз. Магическое имя! Алекс...
   Но почему?
  Готлиб растерялся. Такой простой вопрос. Мозес, повторил он про себя, Мозес, Мозес. Чой. Готлиб, в конце концов!
   Нет, волоски реагировали только на Алекса.
  И чем же он так хорош? - хотел крикнуть Готлиб, но мир вдруг скрутился в жгут, загудел, треснул золотым светом и выплюнул Готлиба на лежанку.
   Сеанс окончился.
  Вполнакала мерцали, не раскочегарившись еще, люминофоры. Окна облепила вечерняя густая синь. По соседству шевелился Мозес.
  -Чем же он так хорош? - прошептал Готлиб.
   Тело покалывало, особенно под коленками и в паху.
  Не вставая, Готлиб принялся потихоньку разминать конечности. Пальцы, запястья, локти. Ступни, бедра. Шею.
   Вызванная Сеансом одревенелось потихоньку сходила на нет.
  Подсвеченная рыбами, качнулась метрах в трех плотная фигура. Это Алекс сел, одернул свитер, завозился, нагнувшись, с сапогами.
  -Скотина этот наш контактер, - донеслось оттуда.
  -О, как я согласен, - прохрипел Мо.
   Он повернулся к Готлибу. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Клочковатые небритости на морщинистых щеках Мо и тени делали его поразительно похожим на обезьяну.
  -Как вы, Готлиб?
  -Паршиво.
   Чтобы не видеть глупое лицо приятеля, Готлиб уставился в потолок.
  В паху росло давление. Надо бы встать, сходить по зову естества. Но давайте Алекса пропустим. Алекса - первым...
   Он закрыл глаза.
  "Пятый мой Сеанс - и наконец-то результат. Впрочем, еще надо разобраться, результат ли. Но то, что определенные подвижки есть, несомненно. Это, знаете, бодрит. Даже гордость какая-то охватывает. Никто не смог, а некто Готлиб...
   Конечно, я немного красуюсь, пыжусь перед тобой, будущий мой читатель, но, думаю, неординарное событие меня извиняет.
   В начале было слово, и слово было - Алекс...
  Странно, что Алекс. Непонятно. Но волоски ложились. А может быть, они просто реагировали на первую букву алфавита. И в следующий раз подчинятся какому-нибудь Бартоломью. А потом - Вольфгангу. А потом - мне..."
   А к Алексу, да, подумал Готлиб, к Алексу надо присмотреться.
  Лежанка скрипнула под ним. Он сморщился от звука - слишком резкий. Еще Мозес, понимаете, обезьяноликий...
   За вышедшим в сени русским наконец хлопнула дверь.
  Долго он собирался. Ну, теперь и мы... Чуть выждав, Готлиб спустил ноги на пол. Кореец поклонился ему, сидя на своей лежанке.
  -Добрый вечера!
  -Ну что ты язык коверкаешь! - Готлиб, встав, прошаркал к столу. - Уж будь добр, как все, четко, по-русски.
  -Моя тупой! - сообщил Чой.
  -Ошиблось с тобой существо, видимо, - буркнул Готлиб.
   Каша в остывшем чугунке напомнила ему о разваренной цветной капусте. Нет, если б это была капуста... Или овсяные хлопья... Готлиб воткнул ложку, провернул.
  -Остыла, - из-под руки констатировал Мозес.
  -Разогревать?
  -Не, - Мо сморщился и стал совсем уже походить на примата.
   На постаревшего, издерганного пегого орангутана.
  -Ну что ж, давайте так, - вздохнул Готлиб.
   Он распределил кашу по мискам - шмяк-плюх, шмяк-плюх. Четыре глыбины.
  Рыбы прибавили яркости. В сенях стукнуло, через секунду, потирая ладони, ввалился Алекс.
  -Ну, что тут у нас?
  -Каша, - сказал Готлиб.
   Русского почему-то сразу по появлению становилось много. Вроде бы не такой уж большой, но - шумный, сопящий, мелькающий. А эта ухмылка сквозь бороду, подумал Готлиб, совсем как у Чеширского кота; помнится, когда уже и хозяина ее перед тобой нет.
  -Каша - это хорошо! - сказал, усаживаясь, Алекс.
   Банальщина, подумал Готлиб с неприязнью.
  Разумеется, каша - хорошо. А без каши - плохо. А Земля - круглая. А здесь - неизвестно что размером полтора на два.
  -Вы куда, Готлиб? - спросил Мо.
  -Пройдусь.
   Сдернув брезентуху, из-за лопнувших швов по бокам больше похожую на пончо, Готлиб напялил ее через голову и под уверенные ложечные скребки вышел.
  -Там те... - успел бросить вслед Алекс.
   Окончание отсекла дверь.
  Те так те. Кого пугаться-то? Готлиб ступил на мох. Тропка, пробитая русским к будке сортира, вилась черной змейкой.
   Небо было чернильное, с редкими завитками глубоководной какой-то синевы. Горошина, едва посвечивая, не впечатляла. Зато елки, слава Богу, превратились во вполне обычные разлапистые силуэты, тритухла и желтизна, и краснота.
   Готлиб стукнул хлипкой сортирной доской. Задрал робу.
  Струйка брызнула наугад, он слегка поправил траекторию: где тут, куда тут, ага. А по-большому уже три дня никак.
   Но не запор, нет, не запор.
  Он подумал, не у всех ли так? Наверняка у всех. Даже вот у Алекса. Потому что мох пусть и волокнистый, но, похоже, одна вода.
   А с воды что? Ничего.
  И все же - почему Алекс? Кто он такой, чтобы на него, значит, волоски?..
   Готлиб задумался, также задумчиво опустил робу и побрел обратно.
  -О! С возвращением! - воплем встретил его Алекс. - Кашу вашу не трогали. Так что, милости прошу!
   Все повторяется, морщась, подумал Готлиб. Что вчера, что позавчера. С возвращением! С облегчением! А теперь побеседуем. А кто у нас по хозяйственной части сегодня? А завтра? А вот мы сейчас с корейцем на речку пойдем...
   Я дурею, вдруг понял он. Схожу с ума. Бегаю по кругу.
  Неужели семнадцати дней недостаточно понять, что я же готов к контакту? Я - готов! Я всей душой этого хочу.
   Готлиб, вздохнув, сел.
  Ему подвинули миску. Водрузили в кашу ложку.
  -Ах, кашка! - сказал Алекс. - Ешьте!
  -Пока не кислый, - поддержал его Чой. - Скоро кислый.
  -Готлиб, ау! - приблизил лицо Мо.
  -Как вы все предсказуемы, - уныло сказал Готлиб.
   Он подумал, его тут же вырвет с каши. Но обошлось. Незаметно для себя он как-то умял половину порции. Видимо, легко шло.
  -Ну что, - сказал Алекс, - как у кого с Сеансом?
  -Моя не понять, - улыбаясь, заявил Чой.
   Придурок, подумал Готлиб.
  -У меня были цветовые волны, - сощурился, вспоминая, Мо, - вокруг, каскадом таким, снизу черные, наверху красные...
  -А, помню, - кивнул Алекс. - И что?
  -Ничего, волны и волны, никаких подсказок, - Мо повернулся к Готлибу. - А у вас, Готлиб?
  -У меня?
   Брякнула об алюминиевое дно ложка.
  Рыбы-люминофоры над столом встревоженно колыхнулись, брюшки их на миг стали ослепительно яркими.
   А вот ни черта я вам не скажу, жмурясь, подумал Готлиб. Чтоб вы все с Алексовым именем - на контакт? Ага, сами уж, сами...
  -Ничего, - пожал он плечами, согнул рот. - Ничего.
   Получилось вполне натурально. Чуть ли не актер пропал. Глубокий, драматический. Если уж
  Алекс - классический злодей, Мозес - толстый комедиант, де Фюнес доморощенный, а Чой - вообще второплановый даун, то он, Готлиб, тянет на героя всей истории. Не Джон Уэйн, не Джон Харт из "1984", не Энтони Хопкинс.
   Но нечто среднее.
  -Ничего, - снова повторил Готлиб, изображая смущение перед тремя парами уставившихся на него глаз.
  -А что было? - дернул бородой Алекс.
  -Равнина и волосы.
  -Тоже знаю.
  -У меня на прошлом Сеансе такое было, - сказал Мо. - Летишь над равниной, а внизу - будто травинки, и покачиваются...
  -Кстати, - оживился русский, - раз у нас опять по нулям... Ну, я-то, положим, принципиально в балагане с Сеансами не участвую - повисел, конца дождался, и свободен...
  -Протестуете? - улыбнулся Готлиб.
  -Протестую, - кивнул Алекс. - Не хочу быть подопытным.
  -И тем самым его злите.
  -По-моему, вы тоже приписываете нашему контактеру человеческие качества. Ха, вот я вас, Готлиб, и поймал! - Алекс хлопнул ладонями по столешнице. - Злю! А вообще я хочу, чтобы общение происходило на равных, на желании обоюдного понимания, а не черт-те как, через Сеансы, равнины, кубики или бананы там.
  -Бананы? - уточнил Мо.
  -Ну, что там обезьянам дают, чтобы они прыгали? Бананы, конечно. Или чтобы через обручи скакали...
  -Он не хочет бананов, - громким шепотом сказал Готлиб Мозесу.
   Мо похлопал глазами, потом, выставив локти на стол, подпер расцарапанное лицо кулаками.
  -Вы знаете, Готлиб, - пробубнил он, - Алекс может быть прав...
   Готлиб опешил. Иуда!
  -Вот! - наставил палец русский.
  -Мо! - вскрикнул Готлиб. - Вы же только что были за меня!
  -Был, - кивнул Мо. - Но повисел в Сеансе и понял, как-то не так оно должно происходить.
  -Что оно, Мо? - Готлиб с трудом подавил в себе желание схватить иуду за грудки.
  -Сближение.
   Мо примагнитился взглядом к пустой миске.
  -Ясно, - скривился Готлиб. Дьявол с ним! - А ты Чой?
   Кореец поклонился.
  -Летать интересно. Непонятно. Небо. Ночь. Летишь...
  -Два на два, Алекс, - развел руками Готлиб.
  -Я еще ничего не предлагал, - Алекс снял с подставки остывший чайник и глотнул прямо из носика.
   Урод, подумал Готлиб.
  А Чой - молодец! А Мозес - предатель!
   Кореец протянул руку и получил чайник следующим.
  -Я, конечно, не профессура, - сказал Алекс, собирая пустые миски. Мо при этом лишился точки приложения взгляда и просто закрыл глаза. - Но у меня стойкое убеждение: контакт возможен, когда его хотят две стороны.
  -Снова! Так их две! - сорвался Готлиб. - И изначальный посыл, и перемещение вот сюда, и Сеансы говорят как раз об этом!
  -Изначальный посыл - да! - Алекс задрал голову к банке с рыбами. - И то... Если подумать, что в нем заключается? Некая тень, а я видел некую тень, не больше, вложила мне в мозг ощущение, что от меня и моего старания зависит, удостоится ли все человечество прихода этого существа или нет. А там уже и благодать, и новые отношения, и прочее.
  -У меня также, - сказал, не открывая глаз, Мо.
  -И что? - спросил Готлиб.
   Русский поднялся, бросил миски в стоящую у печи жестяную ванну. Залил водой из кастрюли. С кряхтением сел на корточки.
  -И что? - повторил Готлиб.
  -Тряпку со стола дайте, - попросил Алекс.
   Готлибу захотелось швырнуть кусок материи ему прямо в лицо. Хорошо бы в глаз.
  -И все же...
   Тряпка шлепнулась в ванну.
  Алекс наклонился. Заплескала вода. Первая миска, стукнув, вверх дном, вымытая, устроилась на шестке. За ней последовала втрорая.
  -У вас нет ответа, Алекс?
   Сверлить взглядом сутулую спину русского Готлибу было отчего-то сладко. Словно тот был испуган и виноват. Побежден.
  -Есть.
   Алекс обернулся, и Готлибу пришлось спешно комкать, заталкивать торжество внутрь.
  -Я ему не верю, - совсем просто сказал русский.
  -Вопрос веры... - сказал Готлиб.
  -Вопрос веры, - перебил Алекс, - очень важен. От него зависит, готовы ли мы принять существующее положение вещей или нет. Если вы верите в контакт и прочие прелести - флаг вам в руки...
  -Флаг?
  -В руки... - Алекс, не оборачиваясь, шевельнул спиной. - Не обращайте... Я не знаю, из чего возникает ваша вера этому существу. Может, оно вам глубоко симпатично, может, оно, само того не ведая, надавило на тонкие струнки вашей души...
   Мо удивленно приоткрыл один глаз.
  Да, подумал Готлиб, послушай, иудина обезьянка, какую чушь несет твой русский...
   Последняя миска стукнула о шесток.
  Алекс посмотрел через плечо, лицо треснуло кривой ухмылкой.
  -А может ваша вера, Готлиб, зиждется на перспективах. Я не знаю. Но зато про свое неверие рассказать могу. Я не люблю игр втемную. Соответственно, не люблю тех, кто их предлагает. И совсем подозрительно отношусь к тем, кто устраивает цирк-шапито вместо того, чтобы обойтись простенькой афишкой: "Контакт всем, даром и пусть..."
  -И пусть - что? - спросил Готлиб.
  -Просто "И пусть".
  -Вы идиот!
   Лишь спустя секунду Готлиб понял, что сказал это вслух. По тишине, по тому, как Мо смотрел на него, открыв и второй глаз:
  -Готлиб...
   Отступать было некуда.
  Извиниться? Нет уж, решил Готлиб. Хватит с него восточных плясок. И азиатской хитроумной тирании хватит. И вообще...
  -А что это, если не идиотизм? - спросил он у Мо. - Человек, можно сказать, старожил контакта, то есть, по сути, по времени наиболее тесно соприкоснувшийся с существом, говорит нам, что все это, простите, херня!
  -Ругаться, - укоризненно произнес кореец.
  -Ай! - махнул рукой и на Мозеса, и на Чоя Готлиб.
   В наступление!
  Алекс, крякнув, приподнял ванну с грязной водой и понес выливать наружу. Готлиб придержал дверь, увязался в темноту следом.
  -Вы простите, - сказал он под звук опрокидываемой в мох ванны. Вокруг было густо-фиолетово, лишь под окном - желто. - Но это правда.
   Шипела, просачиваясь, вода. Русский медведем темнел на фоне. Стоял, задрав косматую голову. Горошину, что ли, изучал?
  -Вы, Готлиб, почему-то совсем не считаетесь с чужим мнением.
   В голосе русского чудилась странная примирительная грусть.
  -Почему? - удивился Готлиб. - Считаюсь. Только если оно идиотическое...
   Он почему-то не уловил, как Алекс оказался совсем рядом. Сверкнули глаза, оскалился рот.
  -Раньше я за такие слова...
   Вспухла, закрывая горошину, пятерня.
  Готлиб сжался. И никто не спасет, подумалось ему. Никто. Я слабее. А Мо, предатель Мо даже не выбежит на крик.
   Дзонкнула жесть. Ширкнул сапог. Щеку обдало ветерком.
  Разожмурившись, Готлиб обнаружил, что в этой ночи он предоставлен самому себе.
   Окно пригасло - видимо, рыб накрыли тряпкой.
  -Все равно, - сказал негромко Готлиб, - все равно.
   Мысль, что он, оказывается, бунтарь, наполнила его трепетом. В трепете был жгучий страх и одновременно убежденность, что он поступает правильно.
   С Фрудой бы так!
  Это сколько же ему лет понадобилось? Неужели все тридцать? Тридцать лет и дикий моховой участок.
   Готлиб мотнул головой.
  Алекс - идиот. Мо - предатель. А я знаю, что движет волосками. И, наверное, именно это сподвигло меня в открытую выступить против русского национального нытья.
   Готлиб провел ладонью по отвердевшим, растянувшимся щекам.
  Что это? Улыбка? Что ж, очень даже хорошо. Он вздернул шкиперскую бородку к горошине - смотри у меня!
   Банка с люминофорами все равно светилась с донца, поэтому ложиться в темноте не пришлось. Роба, рубашка.
   Бугрился спиной Мо. У дальней стенки уже похрапывал Алекс. Кореец завернулся в одеяло как в кокон.
   Готлиб несколько раз свел-развел руки перед грудью. И-раз. Небольшая зарядка. Снять напряжение. Расслабить члены. И-два.
   Рассохшееся дерево лежанки потрескивало, пока он устраивался на тощем матрасике. Было неудобно и так, и так. Протестовали и спина, и ребра. А еще, если честно, злорадно думалось, что скрипы и стоны конструкции наверняка расстраивают чужие сны.
   Идиотские или предательские.
  Готлиб лег на живот, потом перевернулся на бок. Ну-ка, а если так?
  -Да угомонись ты уже!
   Что-то мелькнуло в воздухе, перелетело серой тенью через голову, мягко влипло сначала в бревенчатую стену, а после шлепнулось на пол.
   Готлиб вывернул шею.
  Бесформенный ком. Носок, похоже. Шерстяной. Расползающийся. Ага, с дыркой во всю пятку.
  -Все, все, сплю, - прошептал он оплывающей в неверном свете, приподнявшейся с подушки рассерженой Алексовой голове. - Сплю.
   Алекс неразборчиво буркнул.
  Готлиб разогнул колени, застыл, сквозь тонкий слой ткани чувствуя лопатками доски лежанки. Руки протянул вдоль тела. Потом, поморщившись, осторожно сложил их на груди. Уже и носком кидаются, надо же...
   Он закрыл глаза.
  В установившейся тишине было слышно, как дышит Мозес, как потрескивает дом, скоро и Алекс заклокотал горлом.
   Сон не шел.
  "Сеанса, случившегося сегодня под вечер, никто из нас не ждал. Мы как-то привыкли уже, что раз в четыре дня приблизительно в полдень, если считать нахождение горошины прямо над домом - полднем, после предупредительного гудения и трясения земли существо махом отделяет наши сознания от тел - летите, контактируйте, пытайтесь. Распахивается тьма, плывут фиолетовые искры, золото чертит прямую...
   На моем счету и счету предателя Мозеса - по четыре таких Сеанса. У Чоя - всего два. У русского - пять.
   Но сегодня...
  Я думаю, может, мы прошли некую промежуточную стадию, и существо решило увеличить частоту Сеансов? Может, мы (не Алекс, конечно, но хотя бы я) движемся в правильном направлении? Может это поощрение?
   Из других причин стоит выделить саботаж. Да, саботаж. Алекс явно против контакта как такового. Поэтому внеурочный Сеанс может быть вызван и его позицией. Допустим, существо предполагает, что сократив время между Сеансами, сподвигнет..."
   Готлиб раскрыл глаза.
  А ведь наверняка Алекс нам и мешает, понял вдруг он.
   Русский вносит дисбаланс. Его неверие, его упорная слепота...
  Немудрено, что мы с существом не можем добиться понимания. Висит себе некий Алекс и принципиально...
   Он же мне открытым текстом про "не хочу"... А от существа, вот она подсказка: Алекс, Алекс и волоски. Это же пожелание нейтрализовать. Это же прямое указание, кто мешает процессу. Не Мо. Не Чой. Алекс.
   Люминофоры, моргнув, потухли.
  Готлиб пошевелился, потом все-таки повернулся набок, родив протяжный скрип, подложил ладонь под щеку. Щека была раздражающе-колючая.
   Значит, нейтрализовать...
  Неожиданно для себя он зевнул. Спать, нейтрализовать...
   Глаза несколько секунд привыкали к темноте, потом развиднелось, проступили очертания предметов, висящих на вешалке робы и ватника, таза у двери, тумбы в углу.
   Встать удалось бесшумно.
  Готлиб отбросил липкую простыню и потянулся к подушке. Синь наглухо залепила окна. Постукивали в баночное стекло рыбы.
   Вон Мо. Вон стол. Вон монолит печи.
  Он осторожно обогнул угол лежанки. Босые ноги холодило. Подушка так и норовила выскользнуть из пальцев.
   Шаг, другой. Главное - не наступать всем весом.
  Что-то коротко простонал во сне Мо. Спи, спи, мысленно сказал ему Готлиб, ты еще...
   Изба проворачивалась, бросая под ноги из темноты табуреты, сапоги, лавки. Несколько раз Готлиб давил рвущиеся с языка восклицания.
   Направо. Прямо. Налево. Вот уж долог путь в три метра...
  Стоп. Алекс лежал на спине. Удобно лежал. Белели лицо, горло, кисти рук. Дышал с хрипотцой. Хыр-р-р, фыр-р-р...
   Готлиб повертел подушку, прилаживаясь.
  Надо, чтобы нос и рот - сразу. Эх, подумал он, связать бы. Сбросит ведь, и подушку, и меня... Хотя если сесть, и коленями - в плечи...
   Готлиб нагнулся, аккуратно перекинул ногу.
  Русский пожевал губами. Чмокнул. Глазные яблоки дрогнули под веками. Только б не проснулся, обмер Готлиб. Руки его вскинулись сами. Пухлый прямоугольник подушки повис над головой. Что ж, Алекс...
  -Готлиб, Готлиб!
   Его тронули за плечо. Потрясли. Еще раз, сильнее.
  -Готлиб!
   Ах, черт! Мо!
  Свет плеснул в глаза: проступили половицы, свесившаяся рука. Чья рука? - подумалось Готлибу. Интересно... Словно в ответ шевельнулись пальцы.
   И снова его дернули:
  -Готлиб!
   Готлиб рывком сел.
  Рука оказалась его рукой. В лицо обеспокоенно смотрел Мозес. Лежанка Алекса, видная изголовьем под Мозесовым ухом, была пуста. Подушка...
   Подушка обнаружилась под коленом.
  Сон? Готлиб с силой потер щеки.
  -Чего вам, Мо?
  -Вы так кряхтели...
   Было светло. Дымчатые лучи косо падали в окна. Утро. Неужели?
  -Кряхтел?
  -Да, - кивнул Мо. - И рукой так...
   Он показал, как Готлиб давил ладонью.
  -Не знаю. Не помню, - Готлиб поднялся. - Наверное, кошмар какой-нибудь.
   Врать было легко.
  Еще день назад он и не представлял, что может обмануть так, запросто, мимоходом.
   "Запись восемнадцатая. Вид у Мозеса как у побитой собаки. Хотя, наверное, стоит сказать, у обезьяны, у побитой обезьяны. Похоже, ему стыдно за свое вчерашнее предательство. Но, конечно, прощать его я погожу.
   С новым утром, Мо, с новым утром.
  Ни корейца. Ни Алекса. Скорее всего, опять ушли на речку. Если у Алекса там пахнет спиртом, то он оттуда еще долго не выберется. Все перероет.
   Чувствую себя замечательно.
  В первые секунды верил, что русского все-таки задушил. Но нет, вышло, что сон, а по зрелому размышлению, вряд ли и получилось бы.
   И все же в книжку моей памяти его следует добавить. Жалко, не знаю фамилию. Пусть будет просто Алекс.
   Алекс, я тебя помню.
  Ну вот, теперь можно и на замеры идти, моя очередь..."
   Брюк, конечно, и рядом не лежало. Экспроприированы. Узурпированы в конец. Полотенце, что ли, накрутить вокруг бедер?
  -Мо! - Готлиб поймал Мозеса за выбившуюся из свитера петлю. - Мо, одолжите штаны.
   Главное что? - улыбка.
  -А как вы себя...
   Мо не договорил, загремел ремнем, сел, стягивая. Вина так и сквозила в его торопливых движениях, в смущенном взгляде, в красноте напряженного лба.
   Стыдно, Мозес?
  -Вот спасибо!
   Готлиб встяхнул штаны.
  -Только осторожнее, - дернулся Мо, - там, на заду, шов расходится...
   Трусы на Мо - в сине-белую полоску. Морские.
  -Нестрашно.
   Штаны были велики в объеме и коротки по длине.
  Готлиб постоял, проверяя ощущения, потом застегнул ремень на последнюю дырку. Все равно хоть подушку подкладывай.
  -Да, чувствую себя хорошо!
  -Я рад, - сказал Мо.
   Готлиб прищурился, изучая круглое лицо предателя. А ведь не жулит! Слишком уж простодушен. Рад. Что ж, зачтем...
  -Можете там кашу, Мо, - он показал рукой на чугунок, - я не буду.
   Лопатками ощущалось, Мо смотрит в спину. Не зло, но как-то удивленно. С чего, мол, зачем, мол? А вот помню, чуть не сказал ему Готлиб, как вчера мне жертвовали остатки, помню...
   Не сказал, сунул ноги в раскисшие Мозесовы ботинки.
  Снаружи было прохладно и светло. Голубело небо, карабкалась по дуге горошина. Мох выпирал пышными полукружьями. Елки... Ну, елки можно игнорировать...
   Готлиб свернул за дом, оттоптал точку старта, чтоб не распрямилась, не заросла, и ахнул в лесную туманную мглу.
   Раз, два, три...
  Поначалу держать направление было тяжело, но потом мох постепенно пошел в гору, елки разбрелись, задышалось, ржавой жестью проклюнулась крыша дома - знай держи ее строго за затылком. Шестьдесят семь, шестьдесят восемь...
   "Ерунда какая. Только врожденная порядочность не дает мне бросить бесполезный и да, да, бесперспективный счет.
   Человек, в сущности, тратит уйму времени на именно что бесполезные занятия. Часто он привыкает к ним и уже не замечает, не сознает, что драгоценные часы и минуты проживает впустую. Фруда занималась выпечкой, которую я терпеть не мог.
   И кому эта выпечка доставалась? Мусорному бачку.
  Причем она знала, что ни ее печенье, ни вафли ее, что с ванилью, что с корицей, мне не нравятся, но все равно с маниакальным упорством два раза в неделю, в среду, и в субботу вставала к плите. О, глупость человеческая!
   А Алекс!
  Чего он шебушит, нас гоняет? Ради чего? Единственно думаю, привык у себя в России тиранические замашки тешить, там, видимо, по другому никак, или ты командуешь, или тобой, кровавое коммунистическое наследие стучит в сердце..."
   Сто два. Или сто пять?
  Готлиб понял, что сбился, лишь когда впустую отшагал еще десяток метров.
   Это что, сто пятнадцать будет?
  Он остановился, обернулся - продавленная его ногами узкая тропка, не такая уж и ровная, с загибами, терялась в елках.
   А какая разница? - подумалось. Плюс-минус десять шагов... Можно вообще не ходить, что я число подходящее не запишу?
   Он вздохнул. Постоял, прикидывая, что там можно выбрать из промежутка между шестью и семью сотнями. И все же - черт! - пошел дальше.
   Теперь - под небольшой уклон.
  Сто восемнадцать, сто девятнадцать, сто - порядочность и педантичность - двадцать...
   Мох проминался беззвучно. Вокруг было светло и пестро. Красное с желтым и фиолетовое. Коктейль!
   "Странный я все же человек. Только что бунтовал, и вот опять подчиняюсь каким-то диким правилам. Уж не раздвоение ли личности? Впрочем, среди дурацких елок не мудрено...
   С другой стороны - все на алтарь Контакта. Вдруг что и поможет, вдруг выстрелит, даже дикость такая, как измерение периметра.
   Реакция на Алекса - вот что по-настоящему важно.
  В следующий Сеанс надо будет обстоятельно выяснить. Ведь если действительно отклик происходит именно на Алексе, то получается...
   Получается Алекс отличается от остальных троих, от меня, Мозеса, Чоя. Чем отличается? Здесь очень просто. Алекс - сторонник саботажа. Нет, даже так: Алекс - саботажник. Существу не нравится его поведение. Да и кому понравится! Или нравится?"
   Шагая, Готлиб помотал головой. Нет, в такое не верилось.
  "Если же за Алексом последует и Мо - а что еще ждать от предателя? - то мы получим уже двух саботажников и два отклика. А дальше?"
   Готлиба смутило это "дальше".
  Саботажников, наверное, придется изолировать. Лучше, если это сделает сам контактер. Брать на себя убийство? Нет, пока Готлиб не был готов.
   Хорошо, подумал он, допустим, никакой это не тест на благонадежность. Хотя все и говорит об обратном. Что еще есть в Алексе?
   Он - русский. Это раз. Он появился здесь раньше всех. Это два.
  Готлиб шагнул на взгорок, и его, на подъеме колена, мягко вытолкнуло обратно. Ага, он, оказывается, дошел. Стена. Невидимая, теплая. Легко вибрирующий воздух. Вроде и тянутся вдаль те же елки, а ходу уже нет. А, может, и елок нет, не пощупаешь. Шестьсот э-э... Пусть будет шестьсот двадцать семь...
   На всякий случай Готлиб, будто впервые, попробовал пустоту рукой, затем таранил прозрачность телом. На этот раз словно горячая паутина легла на лицо, стянула кожу. Стиснуло, обстучало молоточками грудь.
   И толчок был уже сильнее.
  Ну и ладно, подумал Готлиб, отступив. Не очень и надо. Мне-то что, я развернусь.
   По зарастающей на глазах тропке он направился обратно к дому. Интересно, где тут Мозес падал? Или он про юг говорил? Нет, на юге ручей. А здесь вроде бы холмики. Или склончики? Или не здесь?
   Готлибу вдруг вспомнилось, как однажды отец, чтобы не оставлять его, девятилетнего тихоню, одного в доме, отвез его к дальним родственникам.
   То ли филиал у них в Америке открывался, то ли, наоборот, грозил закрыться. Сейчас за давностью лет и не выковырять из памяти. Но отец улетал туда чуть ли не на месяц.
   Родственники жили в соседнем городке, час по автобану, у них были скучные лица, забор, покрашенный в "елочку", цветник, качели, шиповник на заднем дворе и свои дети.
   Детей звали Грета, Ната и Филипп.
  "Некуда, некуда спрятаться от того, что всегда с тобой. Ната была младше меня, а Грета и Филипп старше. Подвижные, постоянно куда-то мчащиеся, галдящие и постоянно воюющие друг с другом, они быстро почуяли...
   Я был действительно замкнутый и тихий. В школе ни с кем не дружил - сказывалась жизнь с отцом, зато недавно прочитал про Робинзона Крузо и бредил необитаемым островом. Помню, все время собирался в плавание, перечисляя про себя припасы, которые необходимо взять на случай кораблекрушения. Может быть, даже вслух нашептывал.
   Меня сразу причислили к дурачкам.
  Дети могут быть омерзительно злы и нетерпимы ко всему, что кажется им неправильным. А я был неправильным. И, наверное, сыграло свою роль и то, что я не жаловался родителям Греты, Наты и Филиппа, а сносил все безмолвно, надеясь, что от меня отстанут.
   Маховик издевательств раскручивался без остановки.
  Сначала меня, как бы играя, поливали водой из садового шланга, обстреливали репейником, толкали в шиповник. Потом пошли в ход более изощренные приемы - мне подкладывали в тарелку с ужином дохлых жуков, закрывали в кладовке без света, насыпали земли в постель. Господи, как я помню все это? Ведь помню же!
   Затем меня постригли во сне.
  Жутко. Изуверски. Напрочь сняли макушку, как тонзуру, и правую сторону над ухом и у виска.
   После этого я сбежал в лес.
  В те девять лет мне впервые захотелось убить. Убить. В мыслях моих, неясных и обрывистых, не было жалости.
   Я представлял, как кудрявую голову Филиппа рубят деревянным мечом туземцев-канибалов. Р-раз! - и она катится, а вокруг пляшут негры, солнце, горит костер. Р-раз! - и Гретина голова катится тоже..."
   Странно, подумал Готлиб, детство мое больше подходит какому-нибудь серийному маньяку. Обижаемый, презираемый, непонятый. Из таких как раз...
   А вырос историк.
  Может быть потому, что человеческое прошлое расцветало передо мной воистину кровожадными примерами?
   Сеннахирим убит сыновьями. Саргон завоевал Самарию. Первых детей Тира ожидал костер по обряду "молека". Меша убил всех жителей города Небо. И так далее, и так далее...
   Елки, пусть и красно-желтые, расступались совсем как в детстве.
  Чудо, что он тогда не заблудился. Вышел на просеку. По просеке на звук выбрался на шоссе. Я помню вас, Филипп, Грета и Ната. Даже сейчас.
   Темный бревенчатый бок дома мелькнул и пропал. Готлиб спустился в неглубокую ложбинку и как по ковру двинулся на северо-запад.
   Шаги не считал, знал, будет отметка в триста метров, и вот от нее надо держаться строго на раздвоенную верхушку. Там и счет.
   Мысли потекли медленно. Размеренная ходьба убаюкивала.
  На холмиках Готлиб вообще поплыл куда-то в прошлое. Вверх-вниз-в прошлое. Вспомнилась свадьба. Вспомнилась первая кафедра. В Хауссенхайме.
   Где те счастливые моменты? Дым. Время, как дым, выело все.
  Но можно еще повернуть жизнь. Достаточно добиться Контакта. И прощай, унылое существование. Здравствуй, смысл.
   А может, подумал Готлиб, все дело во мне?
  Не в Алексе. Причем тут Алекс, если реакции добился именно я? Нет, Алекс - это так...
   У других же ничего, если не врут. А у меня...
  Готлиб попытался сформулировать, что же у него. Волоски? Утянулась за спину отметка. Значит, триста один, триста два...
   У меня - желание Контакта, вот что, понял он.
  Кореец вряд ли вообще осознает, что от него требуется. Так, фигура бесполезная и, будем говорить прямо, тупая. Алекс, ясно, ярый противник. От него ждать истового участия? Ну уж нет. Мозес, вот Мозес до последнего времени был солидарен, кремень был Мозес, но сдался, сдался, предатель, пошел на поводу. А чего за русским не пойти? Насилия-то боимся, да, Мозес?
   Четыреста восемьдесят три...
  Готлиб подышал, остановившись. Вокруг был мох. Сзади были следы. Еще пятьсот шагов. В среднем.
   "Наверное, по-настоящему никто и не верит в Контакт, кроме меня.
  Человек - существо инертное, консервативное, перемены его в большинстве своем пугают. А чего пугаться? Нового? Ослепительно-нового?
   Ах, нате-нуте, все их и так устраивает!
  А перспективы? А возможность заглянуть дальше собственного носа? Не нужно? Слепцы! Честно, ярость охватывает от того, что мы можем упустить шанс человечества вырваться за границы убогих представлений. Я могу упустить. И мне жалко. И не надо мне, историку, про всяких данайцев..."
   Елки одинаково качали лапами. Соглашались.
  А если, подумал Готлиб, моя особость в том, что я чувствую к Алексу?
   Мысль так его захватила, что он на автомате отмахал до северного барьера, на автомате зафиксировал счет шагов и даже, повернув на запад, по отмели перешел речку.
   Интересно. Очень интересно.
  -Эй, Готлиб! - окликнули его.
   Готлиб завертел головой.
  Левее отмели махал рукой Алекс. Рядом с ним что-то сыпал в пластиковую бутыль без горла кореец. Сыпал, встряхивал, высыпал.
   Подходить Готлибу не хотелось, но вот - шаг, другой - и он уже идет навстречу.
  -Что делаете?
  -Чувствуете? - вместо ответа Алекс пошевелил носом.
   Готлиб вслед за русским понюхал воздух.
  -Странно. Не уловить, но вроде...
  -Вроде! - Алекс хлопнул Готлиба по плечу. - Спирт! Спиртом пахнет.
   Его бородатое лицо чуть ли не светилось.
  -Ну уж спиртом...
  -Им самым. Родным.
   Ну, конечно, где спирт, там и родина! Готлиб отвернулся, пряча усмешку.
  -И что вы будете с ним делать? Если, конечно, найдете?
   Алекс хохотнул.
  -Пить. Пить, дорогой мой Готлиб! Притом здесь дело не в "найдете". Здесь, скорее, дело в "изобретете".
  -О! - сказал Готлиб.
  -Именно! - Алекс за рукав потащил его к корейцу. - Ну как, Чой?
   Азиат поднял голову.
  -Еще немного мешать...
  -Видишь, - сказал Алекс Готлибу, указывая на затон чуть дальше по течению, - это оттуда тянет. А там песок такой, с зеленоватыми вкраплениями... А еще камешки мелкие, и вон, засекай, елка лапы окунула. Знаешь, как называется?
   Готлиб мотнул головой.
  -Ингридиенты!
  -И вы...
  -Ну! Потихоньку-потихоньку и дойдем, дотумкаем. А то, блин, пахнет, понимаешь, бередит...
  -А не легче ли там набрать? - кивнул на затон Готлиб.
  -Так там запах только, а вкуса - чуть, растворяется. Так что воссоздадим в меньших масштабах, глядишь, и получится что.
  -Водка - хорошо, - сказал Чой.
   В пластиковой бутыли загремели камни.
  -А Контакт? - спросил Готлиб.
  -Нет никакого контакта, вы разве сами не видите, Готлиб? - развел руками русский. - Какой-то аттракцион есть, а контакт ваш...
   Готлиб поджал губы.
  -Вы - вредный тип.
   Алекс прищурился.
  -По-моему, - сказал он, - никто никого за уши от существа не тащит... Хотите - любитесь с ним до умопомрачения, разгадывайте, ждите манны...
  -А человечество?
   Алекс присел, помог Чою набрать песку в бутыль, потом полил сверху самодельным ковшичком. Вода, пропитав песок и камни, брызнула через наверченные в дне отверстия.
   Русский подставил ладонь.
  -Не, Чой, не то, - он сморщился, попробовав результат. - Горчит. Ну-ка, этого, с прозеленью, добавь еще и мешани.
   Кореец с готовностью подчинился, затряс бутылью. Алекс поднялся, повернулся к застывшему Готлибу:
  -А что - человечество? Вы, Готлиб, должны бы знать, сколько раз его манили всякими откровениями. И что выходило?
   Готлиб почувствовал, что краснеет.
  -Это - не откровение! Это - Контакт!
  -Ну вы как - с придыханием! - Алекс обернулся к Чою: - Елки еще положи. - Потом снова к Готлибу: - И откуда у вас такая убежденность?
  -Верю.
  -Ну, с вопросами веры, сами знаете...
  -Да вы поймите, - горячо заговорил Готлиб, - на пороге чего мы стоим! Просто попытайтесь представить. Вы же строили этот, коммунизм этот...
   Он задышал, глядя на Алекса.
  Молчание длилось и длилось. Снизу, с корточек, улыбаясь, смотрел Чой.
  -Может же получиться нечто грандиозное! - не выдержал Готлиб. - Величественное! Что нам только снилось. Мы, мы все пойдем...
  -Идите вы, Готлиб! - Алекс, разозлившись, показал рукой в елки. - У вас замеры? Вот и замеряйте...
   Он отвернулся.
  -Я-то пойду, - сказал Готлиб. - А вот вы...
   Алекс не отреагировал.
  Готлиб взглянул на корейца, подсовывающего в бутыль хвойные метелки, подумал: "Водка - хорошо, да?" и тяжело двинулся прочь.
   Четыреста двадцать семь...
  -Давай-ка я еще ливану, - послышалось за спиной.
   Ой-ой, естествоиспытатели.
  Чтоб вы потравились, подумал Готлиб. Сначала один, потом другой. А мы с Мо похороним... Потом мох нарастет...
   "Алекса - ненавижу.
  Да, это самое подходящее слово. Ненавижу. За тупое игнорирование действительности. За шоры, которые он сам на себя нацепил. Контакт, видите ли, не контакт.
   Проснись, Алекс! Мы где? У тебя в России?
  Сам же говоришь, искусственое образование. С горошиной. С избой. И вдруг - не контакт. Что же тогда, позволь спросить?"
   Вверх от берега елки стояли плотно, а потом, когда Готлиб продавился сквозь них, открылась панорама убегающих вдаль холмов.
   Сизые горбы. Словно слоновьи или черепашьи спины с редкой порослью-подшерстком.
  Мох заскользил под ногами. Ага, вот здесь, похоже, Мо и падал. Надо бы осторожнее. Готлиб забалансировал руками.
   Четыреста семьдесят...
  "Мне не на кого надеяться. Мох скрипит. Я один. Как в детстве.
   Но ничего. Значит, будущее будет только моей заслугой. Не страшно. Кое-что я нащупал. Волоски ложились. И если Алекс - только отзвук моего чувства...
   То есть, когда я там, вися, думал "Алекс" и придавал слову эмоциональную окраску, был раздражен, даже зол на Алекса..."
   Он остановился.
  Я ненавидел Алекса, вот что, оглушило его. Там, на Сеансе. И если... Готлиб шагнул вперед. Шестьсот три... четыре...
   И если существо воспринимает только такие сильные чувства, как ненависть... Или... Он пожал плечами. Или как любовь...
   То тогда ох, у меня много накоплено. В моей-то книге памяти. Мы поймем друг друга.
  Добравшись до невидимой стены, он перевел загулявшее на подъеме дыхание и сел прямо в мох. Штаны предательски треснули.
   Все, порвал.
  Да и ладно, подумалось ему. Я ж с корейца свои не спрашиваю. Хотя надо бы...
   В животе уркнуло, протяжно и голодно. Пожертвованную кашу Мо наверняка уже съел. А сырком... Готлиб посмотрел на фиолетовую моховую пену вокруг. Нет, сырком как-то не тянет. Да и невываренный мох - резина сплошная.
   От холмов рябило в глазах.
  Что ж, пора и обратно. Готлиб посидел еще с минуту, поднялся, отряхивая ладони. Сколько там было? Шестьсот семьдесят? Пусть так.
   Пусть, кто хочет, пьет. Кто хочет, предает. А он... Эх, проверить бы!
  Готлиб качнул головой, сокрушаясь, что ждать очередного Сеанса еще три (или все-таки два?) дня. Вчера вроде сбилась строгая последовательность.
   Как это существо, подумал он, терпит-то нас, тугодумных? Ведь ждет, наверное, за барьером, думает про себя: "Ну элементарно, элементарно же!"
   А мы - кто как...
  По своим же следам Готлиб спустился в ложбинку и уже приготовился штурмовать склон, с которого только что чапал в противоположную сторону, как земля прыгнула, подбив пятки, и опрокинула его навзничь.
   Лежа, Готлиб с изумлением смотрел, как дергается верхушка близкой елки. Будто пытается соскочить и убежать.
   Потом тень, затмевая небо и бледную горошину, накрыла его вместе с холмами.
  Да что ж оно, подумал Готлиб про существо, без предупреждения... Зачастило. Не успеешь отойти...
   На этот раз ждать долго не пришлось.
  Череп стиснуло. Готлиб вновь почувствовал себя изъятым из тела, погруженным во тьму и редкие сполохи. Он поплыл сквозь покачивания, легкий шелест - словно не Готлиб, не человек, а плот, спущенный на воду.
   Вдалеке медленно проступил золотой штрих.
  В бесплотную спину Готлиба дунуло, потом дунуло сильнее и резво понесло к разрастающемуся сиянию. Искры, искры.
   Он подумал: "Меня ждут".
  Это из-за меня, подумал он, и прошлый Сеанс, и этот. Из-за меня...
   В тестовой области стеной стоял тростник. Сухой, темно-коричневый. Мертвый.
  Ветер вздернул Готлиба над ним и утих. Тростник неровными уступами уходил к горизонту, высился полуразрушенным амфитеатром.
   Что с ним делать, было примерно известно.
  И все же Готлиб помедлил. Боязно. Боязно, черт возьми!
   Он напрягся.
   "Алекс".
   Два ближайших стебля хрустнув, переломились. Качнулся за ними целый ряд. Ага! - обрадовался Готлиб. Работает! Только вот больше ненависти, наверное, следует подпустить. Больше. Чтоб клокотала.
   "Алекс! Сволочь ты! Урод! Русская свинья!"
   Тростник повалился снопами. Тихий треск летел вверх. Какие-то споры носились вокруг, невесомые, белесые.
   "Сука! Алекс! Урод! Ненавижу!"
  Мысль срезала ряд тростника будто бумажную декорацию.
   Полянку десять на десять Готлиб выкосил минуты за две. Выкосил, захлебываясь желанием убить, четвертовать, размозжить Алексу височную кость.
   Даже как-то устал.
  А тростник все высился, его было много.
   "Мо, - подумал Готлиб, - Мо я тоже ненавижу. Предатель!"
  Ах, сухостой и здесь подчинился ему. Повалился, рассыпаясь. Встопорщились пеньки трубчатых стеблей. Смотреть и то колко.
   Готлиб захохотал.
  Вот оно! Ненависть! Вот движущая сила всего! Сильное, неизбывное чувство. С его помощью крутятся галактики и бегут планеты. Только в нем проявляется вкус жизни. Терпкий живительный яд.
   О, теперь Готлиб прекрасно понял вышедшее на контакт существо. Чего оно хотело, чего добивалось от них.
   "Алекс! Мо! Чой! Как же я вас... Эрика Тагенляйт! Да, мамочка, и тебя!"
  Восторг и сила бурлили в Готлибе. Он поднялся выше и оттуда метал ненависть как рассерженый Зевс-олимпиец.
   Алекс! Чой! Алекс! Мо! Почтальон с дурацкими усиками, Дитрих, кажется. Рудольф Галле! Компания в поезде на Мюнхен. Фруда. О, Фруда!
   Словно гигантская невидимая коса собирала урожай. Тростник лежал грудами. Пыльца висела пологом, едва-едва кружила.
   Не зря! Нет, не зря он помнил всех!
  Грета, Ната, Филипп! Их ублюдочные родители! Все! Вообще все!
   Шших-шших. Тростник сдавался, деться тростнику было некуда. В хворост, только в хворост, в усладу глаз и сердца.
   Готлиб остановился, только когда до далеких растительных островков стало уже не дотянуться - далеко, лететь надо. Ну и черт с ними!
   Он повис неподвижно, обозревая сделанное.
  Красота. Чистота. Никакой нелепости, ничто не торчит. И внутри - мягкое удовлетворение, все так, как надо, ненависть, она мудра...
   Он рассмеялся.
  А с Контактом, пришло к нему понимание, я поднимусь к существу близко-близко. Мы встанем рядом, наша ненависть свяжет нас.
   Мы принесем человечеству новую жизнь.
  Градации ненависти. Деления страха. Оттенки злости. Мы расчертим мир как тростник. А Алекс, Мо и Чой...
   Готлиб улыбнулся. Он их всех передушит.
  Горизонт вдруг дрогнул, пошел зигзагом, накренился. Груды тростника, перемешиваясь, заплясали по земле. Потемнело.
   Воздух завибрировал, из вибрации родился тонкий свист, словно где-то там, на границе расчищеного пространства появилась трещина, в которую уходил кислород. Свист быстро перерос в рев. Готлиба заболтало, закрутило на месте.
   Мысль, которая одновременно с ревом заколыхалась в нем, была чужая. Мысль была странная, короткая.
   "Завтра".
  Готлиб чуть не расплакался. Завтра! То есть, все, завтра контакт, он перетерпел, он добился, он достоин...
   "А когда, - спросил он, - когда завтра, как я узнаю?"
   В ответ что-то остро кольнуло его, опустилась кромешная тьма, а воздух набрал силу и потащил, потащил...
   Проснувшись, Готлиб долго лежал без движения. Смотрел на елки, на горошину, думал: "Завтра вас не будет".
   Возвращаться в дом не хотелось. В душе пульсировала чернота, ничего общего у него с Мо, Алексом и Чоем уже не было.
   Да и кто они для него? Тростинки.
  Буду я и существо, думал Готлиб. И человечество, которое должно отвечать за свои грехи.
   В его голове возникали странные иерархические структуры, они были грандиозны и просты, они все так или иначе росли из ненависти.
   Готлиб уже и не знал, его это размышления или внушенные существом. В любом случае, он был согласен.
   Завтра!
  Он сел. Мох затемнел отпечатком - лунка на месте головы, бесформенная вдавлина на месте спины, плечей.
   Оцепенение овладело им. Мысли ворочались недооформленные, непонятные, словно тени на океанской глубине. Я... они... собраться...
   Горошина скрылась, ускакала далеко за елки. Небо набрякло лохматыми серыми разводами. А Готлиб так и сидел, не меняя позы.
   Завтра...
  Мох чуть светился. Руки, пальцы холодило. Где-то там, подумалось Готлибу, есть еще рыбы-люминофоры. Они так ярко...
   Он повернул голову. Послышалось?
  Елки качали лапами, шуршала, тревожа, путая слух, роба. Нет, наверное, обманулся. Завитки тумана плыли над землей.
  -...либ!
   Мозес! Ищет!
  Вспыхнувшая было внутри радость быстро угасла. Готлиб нахмурился. Не обо мне беспокоится предатель, ох, не обо мне! Наверняка примазаться хочет. У них-то всех, небось, ничего не выходит, и о завтра они не знают...
  -...отлиб!
   Голос прозвучал ближе. Меж елок, за два холма от Готлиба, плеснул свет.
  Черт! Готлиб поднялся. Сначала хотел убежать, но потом подумал, пусть, пусть найдут, даже интересно, а он, так и быть, переночует в компании уродов и тупиц.
   Его общество - это будет последний им подарок.
  -Готлиб!
  -Э-гей! - Готлиб махнул рукой бродившей в тумане фигуре.
   Фигура замерла, подняла над головой фонарь.
  -Готлиб!
  -Да!
  -Слава богу!
  Фигура тяжело побежала с холма навстречу. Готлиб встретил ее кривой усмешкой.
   Мозес был в одном пальто. Белели голые ноги. Глаза блестели.
  -Вы целы?
  -Цел, - Готлиб отвернулся от света, бьющего в лицо.
  -А мы уж думали...
   Мо задышал с присвистом и вдруг прижался к Готлибу, обнял одной рукой, отставив другую, с фонарем, в сторону.
   Готлиб снес стоически. Ему только подумалось: "Какое лицемерие". Когда Мо наконец отлип, смущенно бормоча что-то в нос, он сказал: "Н-да" и потопал к дому.
  -Готлиб... - протянул озадаченно Мозес.
   Готлиб обернулся:
  -Вы меня нашли, я цел, что еще, Мо?
  -Просто... - Фонарь в руке Мо дрогнул. - Вы как-то изменились...
  -Бросьте. - Готлиб улыбнулся, сказал как можно дружелюбнее: - Я устал, замерз, роба, видите, расползлась, не спасает, пойдемте.
  -Вы точно целы?
   Мо догнал его и пристроился рядом. Это было неприятно. Свет фонаря выхватывал мох и елочные лапы.
  -Ну а что мне сделается? - сказал Готлиб.
  -Не знаю... Сеанс...
  -Контакт, Мо, Контакт... - Готлиб осекся, покосился. - А что Алекс с Чоем?
   Мо фыркнул, но промолчал.
  -Что вы фыркаете?
  -Алекс сказал, что ничего с вами не случится и искать вас нечего.
   Вот сволочь, подумал Готлиб.
  -Ну а что? Он прав. Видите, я жив, здоров. Цел.
  -А мне представилось, - сказал Мо, - что вы задохнулись. Упали в мох на Сеансе... Вот так, лицом, в мох...
  -Ну-ну-ну, - Готлиб заставил себя коснуться Мо в утешающем жесте. - С чего это вдруг? Да и вы думаете, контактер это допустит?
   Мо пожал плечами.
  Дальше шли в молчании.
   "Холмы, елки, а я на пороге чего-то, что и словами не выразить. Завтра!
  Мо дышит будто паровоз. Похудел, а все равно не в форме. Слаб. Куда ему в светлое будущее. Хотя его как раз можно оставить в живых. По крайней мере на первое время. Он так трогательно прижимался... Алекса однозначно...
   Нет, я не чудовище, но каждый должен знать свое место. И не раздражать.
  Что движет существом? Ненависть, неустроенность, жажда. Страдание. Что моя жизнь, как не ступени по этой же лестнице? Люди просто-таки старались, чтобы я шагал и шагал, испытывая все более сильное разочарование в них.
   И вот..."
  Они перешли речку по отмели. Запах спирта затрепетал в ноздрях. Мо чихнул.
   Готлиб перехватил у него фонарь.
  -Давайте уж побыстрее, Мо!
  -Да-да, - сказал Мо, скрючился, чихнул снова.
  -Что вы, - остановился Готлиб, - нарочно топчетесь?
  -Нет... я...
   Мо оглушительно прочистил носоглотку. Готлиб скривился.
  -Все?
  -Все.
   Минут через пять они вышли к дому. Темнела будочка туалета. Желтели окна. Из окон летело бряканье посуды.
   Готлиб пропустил Мо вперед. Скинул в сенях ботинки. Мо скрипнул дверью.
  -О! - послышался веселый голос Алекса. - Вернулся!
  -Как видите, - сказал Мо.
  -Нашли-таки нашего историка?
  -Нашел.
  -И где он?
   Готлиб шагнул через порог.
  -Здесь.
   Они с русским встретились взглядами. С минуту играли в "гляделки". Алекс смотрел удивленно-насмешливо. Готлиб бычился, сквозил неприязнью. Ненависть как-то не получалась. На Сеансе проще было. Но и неприязни хватило с лихвой.
  -Какая бука, - сказал Алекс и отвернулся первым.
  -Вовсе нет.
   Чувствуя свое превосходство, Готлиб подошел к столу, заглянул в чугунок. Каша еще имелась. Немного, но... Ладно, чего уж, вполне прилично осталось.
   И Алекс, и кореец заинтересованно наблюдали, как он садится, притягивает чугунок к себе, запускает внутрь ложку.
  -Фто-то не так? - набив рот, повернул голову Готлиб.
  -Вы все-таки изменились, Готлиб, - сказал Мозес.
  -Разве?
   Найденный глазами русский медленно кивнул.
  Готлиб облизнул ложку, хмыкнул, передернул плечами.
  -Не знаю, что вы там себе навоображали... - Он наставил палец на Мозеса. - И не надо заходить мне за спину.
  -О, боже!
  -Да-да, - сказал Готлиб. - Вы уже давно втроем скорешились...
   Он снова натолкал в рот каши.
  Мо деланно громко протопал вокруг стола. С треском сел на свою лежанку.
  -Что-то вы совсем, Готлиб.
   Рыбы в банке, светясь, шевелили радужными плавниками.
  -Думаете, не знаю? - Готлиб улыбнулся. - В мое отсутствие... О, как умно было меня услать! Пока я, значит, замеры...
   Он хитро сощурился.
  "Вот смотрю я на них - и что вижу? Люди, которых можно только презирать. Слабые, порочные, никчемные. Предатели и противники. Странно представлять, что еще недавно я считал их чуть ли не братьями. В этих-то рожах..."
  -Вы ведь, наверное, думаете меня задушить? - Готлиб покачал головой. - Втроем, когда я усну? Так ведь, Алекс?
   Русский почесал бороду.
  -А с чего тебя душить-то?
   Готлиб хохотнул в потолок.
  -Так у вас же ничего не получается. Завидуете. А я спать-то не буду! И завтра, завтра...
  -Что завтра?
   Проговорившись, Готлиб замолчал.
  На него смотрели. У Алекса подергивалась щека. Мозес сводил брови. Чой застыл с пальцем в носу.
  -Что - завтра?
   Готлиб развел ладони.
  -Контакт.
   Он подумал, пусть знают. Пусть боятся. Пусть, наконец, осознают, кому что светит. Вон как лица вытягиваются!
  -Контакт!
  -Не понял...
   Алекс открыл рот. Вид у него сделался оглушенный, контуженный.
  -Вы серьезно, Готлиб? - поднялся с лежанки Мо.
  -Да! Да! - Готлиб отпихнул чугунок. - Вы же ни хрена не пытались почувствовать, что нужно делать. А я вот - каждый раз!
  -И что? - спросил Алекс.
  -Все! Мы с существом - на одной волне! - Готлиб нацедил в попавшуюся под руку кружку воды из чайника. Хлебнул. Торжество распирало. - Мы! С существом! Заодно! Мы - похожие. А вы... Ха! Вы не способны даже понять, каково это!
  -Ну почему? - сказал русский. - Оно само видно.
  -Вот, - Готлиб показал сложенную из пальцев фигу, показал всем по очереди: Алексу, Мо, унылому Чою, - вот, что вам видно! А завтра, завтра вообще...
   Грандиозность будущего стиснула ему горло. И рисовалось, рисовалось...
  Алекс. Мо. Чой. Тоби Хуберт. Эрика. Дитрих-Мария. Рудольф, Руди. Всем воздастся. Всем.
  -А у нас - водка, - невпопад заявил кореец.
   Готлиб фыркнул.
  -Ну да, кому что... Я же вам о Контакте!
  -Вот его и отпразднуем, - сказал Алекс, откуда-то с пола поднимая пластиковую бутыль, полную мутноватой жидкости.
  -Да вы хоть понимаете...
   Алекс кивнул.
  -Понимаем. Ты достучался, мы - нет. Главное, чтобы всем было хорошо. И существу, и нам, и человечеству. Хотя...
   Жидкость из бутыли заплескала по кружкам. Готлиб тупо смотрел, как его порция колышется, стиснутая алюминиевыми боками.
   "Странные люди. Так спокойно приняли...
  А может, в тупые их головы никак не вмещается, что все, все, завтра для них определяющее? Или им не важно? Или они что-то совсем другое думают?"
  -Вы думаете, я буду с вами пить? - он поднял глаза на Алекса.
  -А что? - удивился тот.
   Подсел за свой край Мо. Сдвинулись кружки. Бряк-бряк. Готлиб отвернулся. Пейте-гуляйте, подумал, только не плачьте потом.
  -За контакт! - услышал он Алекса.
   Снова бряк-бряк. И глотки. И выдохи.
  -Крепкая, - сказал Чой.
  -Главное, чтоб не потравились, - просипел Алекс.
   Готлиба тряхнули за плечо.
  -Ну что вы, честное слово!
  -Что?
   Предатель Мо, убрав руку, растягивал губы в улыбке:
  -Ваш же праздник, Готлиб!
  -Мой, именно что мой! - Готлиб хотел еще прибавить, но передумал. Схватил кружку. - Вы ни хрена не понимаете!
   Водка обожгла горло.
  -За контакт! - крикнул Алекс.
  -За Готлиба! - крикнул Мо.
  -Водка - хорошо! - крикнул кореец.
   Алекс подлил.
  -Нет, вы не задушите меня, - сказал ему Готлиб, глотнув. Сморщился. - Вы все мягкие, добрые, вы всем все простили. А так нельзя.
  -Можно.
  -Нельзя!
   Водка расплескалась по столу.
  -У меня в душе... - сказал Готлиб, - в душе у меня - чернота. Потому что никто... никому никакого дела...
  -Человек всегда одинок, - приобнял его Алекс, - с рождения и до смерти. Это иллюзия, что семьи, дети, напарники...
  -Да ничего подобного! - сунулся Мо.
  -Нет, он прав, прав! - вскинулся Готлиб. - Все иллюзия. История это верно перпе... передает...
   Мелькнула бутыль.
  Вроде как уже и ополовиненная. Качнулось в кружке пятно от банки с рыбами.
  -За понимание, - сказал русский.
  -За историю! - вскинул кружку Готлиб.
   Внутри шевелился, разбухал грязный ком из жалости к себе, из обиды, из памяти. Мне - пятьдесят три. Я - несчастен. Боже мой, почему все так?
   Мо смотрел пьяными глазами.
  Готлиб шлепнул его по заросшей щеке.
  -Что заставляет человека жить? Не знаете? А я вам скажу. Я всех помню. Всех. И потому живу. И потому контакт мой...
  -Мы ничего не путаем? - дохнул в лицо русский.
  -Не-а, - Готлиб мотнул головой. - Соприкосновение - чисто эмоциональное. А оно там ненавидит всех.
  -Кто - оно? - спросил Алекс.
  -Существо. И его я очень понимаю...
  -Да? - удивился Мо, укладывая лицо на столешницу.
  -Да.
   Бутыль проскакала перед глазами. Перевернулась. Кап-кап. Пустая.
  -Чой! - крикнул Алекс. - Неси вторую.
  -Моя сейчас, - сказал Чой.
   И упал на пол.
  -Это что? - спросил Готлиб.
  -Это Чой, - ответил Алекс. - Слабак.
   Казалось, на мгновение он исчез из поля зрения, но потом вновь появился - всколоченный, потирающий плечо.
  -Вторая. Последняя.
   Мягко стукнула о дерево бутыль. Полная.
  -Мо, - затеребил Готлиб уснувшего Мозеса, - тут еще...
  -Не будите, - Алекс придержал его за кисть. - Что мы, вдвоем не уговорим?
  -Уговорим, - согласился Готлиб.
   Они столкнули кружки.
  -Так что там существо?
  -Оно придет, - Готлиб показал на темное окно, - завтра. Пты... птаму што я готов. И меня оно примет. В новую жизь...
   Язык вдруг перестал его слушаться.
  -А я не верю, - сказал Алекс.
  -О! Ни-ффе... Здря! - Готлиб привстал, вздернув кружку к рыбам. - За веру!
   Где-то внизу, под столом, завозился Чой.
   Они выпили снова.
  -А вообще, что там и как с контактом? - Алекс подпер подбородок кулаком. - В чем там дело-то?
  -Дело в том...
   Грязный ком в душе лопнул.
  Готлиб заплакал в третий, наверное, раз в жизни.
   Тараща покрасневшие пьяные глаза, Алекс слушал.
  О Элли Рутенбог. О Филиппе и Грете. И еще о Нате. О несчастной семье Онеманн. О шумных соседях. О долбаном эрдель-терьере. О себе, русском, страшном медведе. О кирзовых своих сапогах. О предательстве Мо. О тупости Чоя. Об одиночестве, таком, что не с кем, не с кем. О мерзости в людях. О мерзости вокруг. О мхе. О каше. О пьяной компании на пивном фестивале двадцать с лишним лет назад. О давным-давно запачканных брюках. О записной книжке памяти. Об обидах и времени. О женском смехе. О Фруде, чтоб ей...
   Готлиб сбивался. Готлиб перескакивал с одного на другое. Часто речь его вырождалась в неразборчивое бормотание. Но Алекс почему-то слушал.
   Стояла недопитая бутыль. Покачивались за окном елки.
  -И вщ-ще... - сказал Готлиб и замолчал.
   Иссяк.
  Голова его склонилась, едва не задевая лбом отставленную кружку.
  -Эх ты, - сказал Алекс, - что ж ты, нельзя все в себе держать... Оно на здоровье плохо влияет... и желчь еще...
  -Желчь...
   Готлиб дернулся всем телом.
  Какая-то кислая волна рванула вверх по пищеводу. Готлиб согнулся, затем свалился с табурета. Его вырвало.
   Фиолетовый, полупереваренный мох.
  -О тебя как, - откуда-то из-под потолка сочувственно сказал Алекс.
   День погас.
  Очнулся Готлиб на своей лежанке. Разбитый, пустой, но какой-то умиротворенный. Все помнилось: и как пили, и как он давился словами.
   Странно, но стыдно не было.
  "День девятнадцатый. Выговорился вчера. Даже понимаю, почему Алексу. Как старшему. Как отцу, который никогда меня не слушал. Бедный папа".
   Готлиб повернулся на бок.
  Караулил огонь в печи Чой. Сидя на лежанке, обозревал свитер Мо. Алекс колдовал над чайником.
   Комитет по встрече.
  Готлиб улыбнулся. Поднялся, чувствуя легкое головокружение.
   Завтракали одним чаем. Молча. Алекс только спросил:
  -Когда?
   На что Готлиб лишь пожал плечами:
  -Не знаю. Оно позовет.
   Серый свет заливал избу. Рыбам в банку была долита вода. Потрескивали, прогорая, поленья.
  В глаза друг другу смотреть избегали, если случайно встречались взглядами, то поспешно отворачивались.
   Готлиб тер ладони. Ших-ших, ших-ших. Одну о другую. Дотерся до нервного оклика Мо:
  -Готлиб!
  -Да-да.
   Когда земля наконец дрогнула, все чуть не одновременно с облегчением выдохнули: ну, все, дождались-таки. И забегали. Заодевались. Чой вернул брюки. Мо кинул пальто. Алекс выглянул в окно.
  -Ну, что, - неуверенно сказал он, - на выход, что ли?
   В небе тронули басовую струну.
  -Бау-вау-у...
   Отзываясь, в животе у Готлиба задрожала какая-то своя струнка, зовущая наружу. Колкая. Злая.
  -Бау-у-у...
   Вчетвером они выбежали из дома.
  -А вот и контактер, - сказал Алекс.
   Издалека на них, застывших скульптурной группой, надвигалась тень.
  Черная, с фиолетовым посверком, с едва оформившимся уплотнением вместо головы. Безглазая, безликая, она вырастала над моховыми полянами, над холмами и елками, она тянулась к самой горошине то ли Луны, то ли Солнца.
   Искоса Готлиб видел, как, словно не веря, качает головой Мо, как каменеет лицом Алекс, как Чой хватает его за руку.
   А тень ползла, с треском ломая деревья, выворачивая пласты мшаника, наседая, подминая неровности, будто тяжелая, многотонная туша.
   Небо, свернув басовую струну, шипело.
  Потом казалось, тень подомнет и их, глупо вставших на ее пути людей. Раздавит, не заметив. Готлиб даже успел испугаться. Но метров за тридцать, чернота, колыхнувшись, остановилась.
  -И что? - сказал Алекс.
   Небо зашипело громче.
  Из шипения, будто вылавливаемые из радиоэфира, прорвались слова:
  -Готовы ли... готовы ли принять меня?
  -Нет, - сказал Алекс.
  -Нет, - сказал Мо.
  -Извините, - сказал Чой.
   Небо грохнуло смехом, металлическим, лязгающим. Тень наклонилась, рассыпая фиолетовые искры.
  -Не страшно. Мне достаточно... достаточно и одного Всадника. Готлиб!
   Готлиб зажмурился.
  -Готлиб! - грянуло небо. - Примешь ли ты меня?
  -Я?
  -Ты!
   Готлиб вздрогнул. Потом поднял голову - где там, куда там смотреть, ни черта ведь не поймешь!
   И ощущая удивительную, легкую пустоту внутри, пустоту, готовую наполниться чем-то новым, ощущая странное спокойствие - никого не помню, никого совершено, - Готлиб выбросил вперед сжатую в кулак правую руку. А левой рубанул по сгибу локтя.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"