Аннотация: Болел. Может, от температуры постучались ко мне три старушки, соединяя события и впечатления моей жизни в историю жизни собственной. Абсолютно вымышленные герои движутся в трёх частях от реальных событий моей жизни к абсолютно выдуманным событиям...
Посвящается М.С.Б и Г.В.Ш.
Римма. Роза, Рахиль
Часть 1. Ведьма, Голова и Душа.
В центре пятачка хрущёвок, со всех сторон окружённых 2-3-этажными двухподъездными желтенькими домиками, "немками", знаете, из тех, что строили пленные немцы после Великой Отечественной, на лавочке в любую погоду сидят и вяжут три бабульки. Возраст - под восемьдесят, выглядят - за семьдесят, сами говорят "после пятидесяти". Римма, Роза, Рахиль.
- Душа Рахиль, Голова Римма, Ведьма Роза - так называют древних верных подружек те, кто их знает. И есть за что.
- У-у-у, бабки-рычалки, и имена на "Ры"!- бубнит под нос местная молодёжь, неоднократно уязвлённая словом бабок, и остротой, и точностью его.
- Спецназ вязаные береты! - привычно скалится доктор Соболь, приходивший в подъезд рядом с лавочкой, на которой сидят бабки.
А недавно бабок стали называть по-третьему. Но об этом разговор будет много позже.
Пятачок хрущёвок в окружении стаи немок - это Мушкетовка, когда-то - посёлок Мушкетово, железнодорожная станция Мушкетовская, шахтоуправление "Мушкетово-антрацит", сейчас - кусочек Города на стыке Калининского и Будённовского районов, часть Будённовского, но по всем бытовым и производственным привычкам - ответвление Калининского.
Бабки здесь живут давно - как после Великой Отечественной собрала жизнь их молодые семьи вокруг Мушкетовки, так здесь и живут. У всех троих мужья тут работу получили, потом жильё - так и стали соседками, так по жизни рядом и пошли...
Душа Рахиль в молодости была, ох, красавицей! Огромные светло-карие, почти жёлтые, как майский мёд, глаза под высоким лбом, обрамлённым копной крупных тёмно-медных кудрей, тонкий, чуть горбатый, "ахматовский" нос, полные, чувственные, искусом наслаждения изогнутые губы - да под белым колпаком-пилоткой повара вагона-ресторана!
Сколько молодых, больших и важных, увивалось вокруг неё, сколько сердец она покорила, сколько надежд разбила улыбкой своих так много обещающих губ! Но выбрала из них из всех одного, и того - по чинам невеликого, слесаря-ремонтника подвижного состава. И выстроила, воспитала, приготовила из него начальника ремонтного депо всей станции "Мушкетовская". Она всю жизнь готовила, готовила такие яства, что очень быстро из вагона-ресторана столичного состава стала шеф-поваром главного ведомственного ресторана, а потом и шеф-поваром обкомовского ресторана, а потом уже шеф-поваром всего треста столовых, ресторанов и кафе - так и жизнь докатилась до пенсии. И до сих пор, и даже во время войны она умудряется "из ничего", из того, что есть, сделать такое блюдо, которое не в каждом ресторане подадут:
- Вот смотрите, девоньки, обычная квашеная капуста! Но ведь это блеск, а не блюдо! Ну, если её с лучком, да с яблочком или клюковкой, да с маслицем подсолнечным - это все знают! А нету у нас масла! И яблочка нету - зима и война! Значит, что? Берём кукурузу консервированную - её в любой гуманитарке полно, - берём майонез - этой отравы всегда везде хватает, - берём для вкуса консерву рыбную, а лучше варёное мясо или птицу тушёную, мелко-мелко режем, пусть десятая или пятнадцатая часть, на четверть кукурузы, остальное капустой с луком и обильно майонезом! И не солим! Вот вам салат "Гость на пороге" 15-го года!
Голова Римма в юности хотела строить дома. Даже сны снились, в которых арки, контрфорсы, пилястры и нагрузки от балок по колоннам на фундамент. Но не поступила сразу в харьковский, осталась на подготовительном отделении, а чтобы как-то выжить в те голодные послевоенные годы, устроилась в скорняжную мастерскую, шапки шила. Шила себе треухи, меховые пилотки да кубанки, шила, училась, да и встретила молодого-озорного, весёлого-неженатого парнишку-казака, только после армии, пришёл он в мастерскую кубанку себе на зиму заказать, пришёл - да тут и прикипел, утонул в зелёных татарских миндальных глазах, да ещё градусов под тридцать к острому носику скошенных, под чёрными собольими бровями дугами арок храма, над маленькими губками бантиком - а вокруг куча меленьких-меленьких косичек светло-русого цвета!
Не устояло нежное татарское сердце перед напором удалого молодца, а когда оказалось, что и родом они из одного города - прощай, учёба! Прощай, строительство! Улетела-упорхала, всю жизнь вместо заводов, домов и дворцов строила "одёжу из кожи": сначала в индпошиве, потом переквалифицировалась в обувщика, начинала на "Контуре" просто швеёй, потом стала закройщиком, потом модельером - так и пенсия наступила.
Ведьма Роза - цыганка. В детстве оказалась в оккупации, как выжила - о том не рассказывала никому. Видно, всякого было в её жизни, потому как и медсестрой она работала, и хирургом, и даже ветеринаром - но всю жизнь она лечила. Лечила и лечила, и диагноз ставила "одним взглядом", и так же "одним взглядом" могла сказать, лечился или нет, и замуж не за цыгана вышла - вон их, целый посёлок рядом, - а за обычного русского, шахтёра, и всю жизнь с ним рядом. И если приходил к ней на приём соплеменник и начинал говорить с ней на своём, ромском, ярилась она так, что слюной брызгала "ты к доктору лечиться пришёл, а не кобылу из стойла уводить, изволь говорить по-человечески, по-русски!".
Боялись её, слова её, меткого, точного и безжалостного, взгляда её, всюду проникающего и правдивого, боялись, но и любили - за безотказность в помощи, за то, что и роды принять, и прооперировать, и лекарства прописать от любой болезни, и даже мозги вправить - чтоб не пил, чтоб налево не ходил, чтоб блажь бабья жизнь не калечила, - всегда готова была, даже среди ночи. А за непокорный нрав, за пристальный взгляд чёрных, близко посаженных глаз под простой причёской "конским хвостом" иссиня-чёрных длинных волос, и редко, но метко открывавшийся рот из тонких, почти бескровных губ - кланялись издалека... и, если не нужна была, переходили на другую сторону дороги.
Ведьмой стала Роза не тогда, когда ночью второго секретаря обкома из приемного покоя травмпункта завернула, она тогда как раз приехала проверить работу дежурных врачей, и, не вынимая рук из карманов халата, поблёскивая в лучах фар "скорой помощи" фонендоскопом на груди, выдала ему:
- Ты зачем сюда приехал? Тебе что было сказано - ты лекарства пил? Врёшь! Не пил! А пил ты - и она задвигала крыльями длинного тонкого носа, как породистая кобылица - ты пил коньяк, потом джин, потом текилу, и опять коньяк! И к шалаве этой своей, интерклубовско-комсомольской, бегал, до сих пор её запах с кальяном на тебе! Иди! Иди отсюда, и теперь неделю постись, строго постись, как в Библии, на хлебе и воде, а потом три недели лечись, как тебе сказала, и через четыре недели приходи, а до этого и на глаза не показывайся!
И убежал второй секретарь, убежал своими ногами, забыв про "скорую", убежал, забыв про всё, только подвывая "ну, ты, этот, экстра, тьфу, не водка, этот, парапсих, короче, Ванга, ведьма ясновидящая!"
И не тогда, когда голодной и холодной зимой 1993-1994-го, когда людям есть было нечего, а расплодившиеся дворовые собаки дичали, сбивались в стаи и нападали на прохожих, особо на территории брошенных после перестройки заводов. Вот тогда как-то трамваи стали и шла она, уже пенсионерка, через завод металлоконструкций с внучкой на руках, и ещё с десяток с мушкетовки шли рядом - и вышли прямо на огромную стаю собак, голов в сорок, а то и пятьдесят. Вышли - и остолбенели, и собаки стали окружать людей. Тогда вышла вперёд Роза, вышла с внучкой на руках, и завопила. Она скулила, выла, чихала, ворчала, кричала, лаяла - она сама потом не могла вспомнить, что же такое она произносила - но ушла стая, убежала, поджав хвосты, и никогда больше на заводе металлоконструкций, пока он не заработал снова, не встречали люди диких собак.
А назвали Розу Ведьмой, когда в 14-м под обстрелом и бомбёжкой погиб её муж на блок-посту, куда он просто воду и еду привозил, и поехали хоронить на кладбище к родственникам его, под Докучаевск. И встретился похоронный кортеж с ротой нациков, готовившейся ворваться в Докуч с тыла.
В автобусе было отделение ополчения, 7 человек, и даже с оружием, но у каждого было только по 10 патронов, и то холостых, чтоб дать последний салют. И были в автобусах флаги - и Новороссии, и ДНР, и казачества, и Беркута, и даже СССР - но не жёлто-синие тряпки. И были женщины, и были дети, и были старики, и Рахиль с Риммой тоже были.
Тогда вышла Роза из катафалка, как будто выпрыгнула, вывалилась на яркий солнечный свет, вся в чёрном, как фурия. Рывком открыла заднюю дверь катафалка, выдвинула гроб с мужем, смахнула крышку с гроба - и заговорила. И на ромском говорила, и на идише, и на иврите, и на польском, и на румынском, и на гуцульском, и на русском, и по-английски, и даже по-фински, каждому из тех, кто был в роте под фашистским крюком на жёлтом фоне, каждому на его языке своё говорила, кидалась от одного к другому, размахивала руками, трясла растрепавшимися волосами - и развернулась колонна фашистских убийц, уехала, не напала на Докуч сзади. А сама Роза упала в дорожную пыль, потеряла сознание - так её мужа без неё и похоронили. А Розу отвезли в её же больницу, и там она за одну ночь поседела. Стали её длинные чёрные волосы за ночь цвета свежевылитой стали, и только на седьмой день после похорон пришла она в себя после инфаркта. Чтобы участвовать в девятинах мужа...
С тех пор её и называют Ведьмой. И за глаза, и в глаза. И берегут, хоть она от этой опёки и бегает. Но на слово Ведьма уже не обижается - сама не знает, чего от себя ждать.
Поседели и Римма с Рахилью. Тёмно-медные кудри Рахили стали цвета соли с сушёным перцем, с острым кайенским перцем. А светло-русые "пушистики" Риммы поднимаются сейчас над головой облачком сверкающего пушистого снега. Никого не обошла война, все три похоронили своих мужей...
Но седины сединами, а вот фигуру сохранила из всех троих только Роза. Рахиль всю жизнь у плиты стояла, и, хоть и была она в молодости длинноногой статной красавицей, тоненькой, как стебелёк в поле, к старости ноги распухли, да и талия того, как говорит Рахиль, "щёчки пухлые сползли на поясницу". А Римма всю жизнь сидит, то у швейной машинки, то у обувного станка, то у стола закройщика - и была фигура "пышечкой", а теперь у этой "пышки" отросла "лепёшка", огромадная пятая точка, такая огромадная, что и в трамвай войти она не может даже боком: между дверью и поручнем задница не помещается. Стоит признаться, это очень нравилось её мужу, пока рак в 15-м не забрал его: за день до смерти, когда уже не пил и не ел, всё шутил "да где же я такое богатство найду, чтоб руками не объять". Так и пришлось Римме освоить на старости лет премудрость управления автомобилем, старой семейной "восьмёркой", в двери которой она всё же пролазит - ведь детей с внуками не всегда и дозовёшься, особенно когда куда-то быстро ехать надо. А Роза...
Любит Роза смотреть на закат солнца. Поднимается, если погода и здоровье позволяют, на мост, на эстакаду над железнодорожными путями возле станции Мушкетовская. Стоит, разогнув согбённую годами и горем спину, облокотившись на перила, в чулках телесного цвета и обтягивающем платьице летом, приталенном пальтишке и сапожках из тонкой кожи зимой, смотрит на закат, на Мушкетовку, раскинувшуюся у неё под ногами, на Будённовку, светящуюся на горизонте. Если подходить сзади, со стороны Калиновки, видна только фигура, да ещё длинные белые волосы. И до сих пор каждый раз, как пойдёт на мост, двое-трое помоложе да понаглее знакомиться пристают. Она их не отшивает. Не поворачивая головы молча слушает, отвечает односложно, дождётся накала страсти, порыва чувств, просто обернётся, глянет на него своими чернющими глазищами на, признаться честно, старческом уже давно лице - и как волной кавалера смоет! И есть о чём бабкам потом два-три дня многократно косточки молодёжи перемывать!
Головой Римма стала, когда война началась. Просто так у неё голова устроена, неслучайно в молодости строителем хотела стать, что всегда видит не просто вещь, а то, как эту вещь применить, устроить, использовать можно. Пока не было войны - оно не надо было, а как началась война, так и началось.
Июль 14-го. Гремят вокруг города бои, рвутся в городе снаряды и ракеты, налетают укропские штурмовики, да бьют по ним ополченческие зенитки. Идёт Римма в гаражный кооператив, свою "восьмёрку" взять, к мужу в онкоцентр ехать. А гараж - на терриконе старом, а посреди террикона - КАМАЗ зенитку привёз, обычную ЗУ-шку двадцать третью, колесную, двуствольную. И бегают ополченцы, думая, куда её пристроить, и бегают за ними автовладельцы, боятся, мол, увидят зенитку - начнут по ней стрелять, а попадут по гаражам с их любимыми машинками, последними семейными матценностями.
Римма, переваливаясь и тяжело дыша, еле-еле взбирается на вершину террикона, чтобы успеть к "апофигею" спора "можно ставить - нельзя ставить" зенитку. Тогда, когда страсти уже так накалились, что автовладельцы начинают искать аргументы поувесистее, а у половины зенитчиков уже сдернут предохранитель на калаше, но патроны ещё не досланы.
И, когда обратились к ней, она, отдуваясь и открывая висячий замок, сказала:
- Вам повыше надо? Значит, можно! На мой гараж сверху ставить можно! А сколько весит? Тонну? Ну тогда только на крест стен, вот, мой, сосед справа тут полгода ничего не держит, сзади моего две недели как с машиной в бега сдрыснул, а за соседом справа вообще укроп - вот на этот крест и ставьте. Вот по кресту стен и опорные лапы своей зенитки.
А потом, открыв гараж и садясь в "восьмёрку", добавила:
- Хотя я не вижу смысла вам на открытом месте торчать! Вы ведь всё равно ну на километр, ну на два вверх дострелите, то есть здесь вас и увидят издалека, и взорвут, а вы и огонь открыть не успеете.
И уже заводя машину:
- Я бы на вашем месте во-о-он там, в распадке между терриконами зенитку поставила, туда и заезд машиной есть, и не нужно кран искать, чтоб тонну наверх, на крышу гаража поднимать. А наблюдателей с дальномерами - по терриконам, можно даже в гаражах или окопах, и проводную связь с зениткой: пока оно на дистанцию поражения долетит, вы всё заранее подготовитесь, а упырям нежданчик из невидимого места! Показать, где лучше? Садитесь ко мне, поедем!
Вот тогда впервые сказали "Римма - Голова!". А потом были разборы завалов после бомбёжки, а потом ещё были разрушенный мост и "срочно восстановить, чтоб нашим помочь", а потом были ещё и провода ЛЭП, и газопровод, и вода, и больничка, и детский садик, и... и много чего ещё. Так что авторитет, как и имя "Голова Римма" пришёл к ней вполне заслуженно, только поздно. И те самые зенитчики зимой каждый раз в благодарность за несколько "лайфхаков" расчищают дорогу от дома Риммы до её гаража в кооперативе на терриконе. И автовладельцы старенькую "восьмёрку" бабки Риммы чинят регулярно и бесплатно. И даже кой-какие запчасти перепадают бесплатно, просто за то, что Римма - Голова.
А вот Рахиль стала Душой очень давно, правда, узнали об этом не сразу. Это Роза приходит - и как скальпелем режет правду-матку, но режет только там и тогда, когда это необходимо, потому и относятся к ней, как к доктору: необходимо, но неприятно. Это Римма всегда со своим мнением влезет, совет даст, не буду врать, дельный совет - но ведь кого-то это и раздражает! Вот он стоит весь из себя важный такой, большими чинами увешанный, а приходит какая-то старуха - и советует во сто раз умнее, чем то, что он сам придумал! А Рахиль не такая, она с детства помнит, что она еврейка, и что даже это может кого-то раздражать само по себе, так зачем увеличивать раздражение? Вот и старается она всю жизнь сделать вкус жизни других людей чуточку радостней, чуточку слаще. Обычно для этого хватает пищи.
Ещё во времена работы в вагоне-ресторане из старой истины, что путь к сердцу лежит через желудок, и не только у мужчин, стремилась она не столько готовить, сколько любить. Любить и покупателей, и сотрудников, и процесс готовки, и даже продукты. Всё стремилась объять своей душой, всё принять, понять и сделать лучше. Так, чтобы лучше, чем у неё, и сделать было нельзя. И то, что "лучше" у неё это только "вкуснее", зачастую казалось ей недостатком.
И только будущий муж её, тогда просто ремонтник, мог часами стоять и смотреть, как она готовит, смотреть за каждым движением, как движутся её руки, как мелькает в руках нож, как сыпятся компоненты в кастрюлю, как подходит тесто, как жарится что-то на сковородке - и всё это не видя её лица, потому что окошко в кухне вагона-ресторана сверху всегда затянуто плёнкой, чтоб свет из окна не слепил повара, а оставшаяся прозрачной часть была низкой, и с высокого перрона ни лица, ни фигуры не увидать! Но в узкую щёлочку между плёнкой и рамкой окна сверху Рахиль очень хорошо видела вдохновлённое лицо этого ремонтника...
А потом как-то открыла окошко в салоне ресторана старшая по кухне - и услышала Рахиль, что он поёт! Поёт ту же песню, что и она про себя, в мыслях, когда готовила эту выпечку! И песня эта была колыбельная! И ещё несколько раз повторилось такое, и всегда, понаблюдав за её действиями, угадывал этот странный ремонтник ту песню, которую она пела в душе!
А потом, когда уже работала в ресторане вокзала, вышла после смены, но потребовалось вернуться - и пошла она не через служебный ход, а через зал. И в зале сидел он, и смотрел на неё, и укладывал между двух кусочков сыра ломтик, отрезанный от персика. Быстро пробежав по воспоминаниям о вкусах, представив, каким вкусом обладает такое канапе, засомневалась Рахиль, что же будет сопровождать такой бутерброд: херес? кофе? коньяк? И увидела, как в маленькую стограммовую чашку кофе ремонтник насыпает целых две чайных ложки сахару и доливает столовую ложку коньяку.
Подошла к столу и спросила:
- А если сварить чеснок в мёде, а потом на этом заварить кофе, что здесь? - и показала пальцем на сыр.
- Грушу! - и, увидев вопросительно поднятую бровь Рахили, уточнил: - Вообще-то к этому вкусу здесь должен быть банан, но бананов в СССР нету... Ах, душа моя, как бы это было вкусно! - и закатил глаза. И засмеялась тут Рахиль, и села за столик, потому что знала, что в железнодорожном ресторане бананы всё-таки есть.
Потом было много чего, и новые люди, и новые места работы, и новые рецепты, но книгу "Сто рецептов приготовления и пития кофе" писали они вдвоём - сначала сами придумывали, сами пробовали, а потом Рахиль готовила в ресторане, и только потом писали, и были в книге только испытанные, проверенные на самой привередливой публике СССР рецепты.
А потом, в начале 80-х, когда её старший сын пришёл из армии с невестой, которую нашёл в далёкой Прибалтике, услышала Рахиль, как сказал он своей будущей жене "душа моя" - и дрогнуло сердце матери, и не смогла она устоять, хотя, как любая еврейская мать, гораздо больше любила своего сына, чем невестку.
Шли годы. Дети уехали в Израиль, сначала старший сын с женой, потом дочь с мужем, а следом потянулся и младший сын. Они с мужем старели, но не могли сидеть без дела. И когда стало мало ради кого готовить дома - а много ли им двоим, пенсионерам, надо? - стала Рахиль готовить вкусности ради соседей, ради детей во дворе. Ведь жизнь такая штука, если у тебя дома тишь да гладь, это значит, что у одних соседей - радость, у других - горе, где-то свадьба или крестины, а где-то и похороны! И всем всегда во всех событиях здорово поможет вкусно поесть, и мастерице, которая и сама приготовит, и рецепту научит, завсегда рады, и если денег не берёт, то продуктами с ней всегда поделиться можно - как же не назвать такую душевную бабку Душой? Душой Рахилью?
А когда пришла война, засобирался её муж на войну. Нет, конечно, пенсионера на фронт не взяли, даже на блок-пост, но вот ремонтник со стажем и золотыми руками оказался даже очень нужен! Особенно в 14-м, когда своей бронетехники были слёзы, а захваченной, подбитой или изуродованной неумелым обращением трофейной - очень много. И опять пошёл муж на ремзавод, но переоценил свои силы, голодной студёной зимой 14-15 года простудился, простуда перешла в пневмонию - и схоронила Рахиль своего Захара, схоронила весной 15-го, за месяц до того, как муж Риммы ушёл от подруги в вечность.
С тех пор и сидят во дворе хрущёвок, стоящих островком посреди озера немок на Мушкетовке, три старушки, три бабки, три великих помогальщика и критика всех времён и народов, три опоры мира и труда, Душа Рахиль, Голова Римма и Ведьма Роза.
Часть 2. Спецназ вязаные береты.
Посреди Мушкетовки, возле полузаброшенного парка, стоит стайка хрущёвок, вокруг которых толпятся жёлтые немки. А посреди стайки хрущёвок, возле одной, кирпичной, на высоком цоколе, стоит лавка. Странная такая лавка: когда-то была обычная подъездная, ну, из тех, где опоры бетонные, а соединены дощатыми брусьями, потом брусья кто-то сломал, выкинул, а на бетонные опоры трубы, старые, водопроводные наварил: две снизу, на сиденьи, и три на спинке. Только наварил непросто: внутри металл, а сверху водопроводный пластик. Не были бы трубы такими тонкими, не было бы между ними такого большого расстояния - как было бы удобно посидеть: металл не ржавеет, красить не надо, в любые холода пластиковые трубы теплее и камня, и железа.
Но собираются на этой лавочке три старушки весьма преклонного возраста. Со своим бесконечным вязанием, со своими тараканами, со своими старческими вредными привычками, но очень уважаемые всеми окрестными жителями. Потому что всегда готовы прийти на помощь.
Ещё только-только на производствах рабочий день начался, ещё не все офисные хомячки в свои аквариумы разбежались, когда начинают сползаться они к этой лавочке: из подъезда рядом с лавочкой, с трудом двигая раздутыми слоновьими ногами, выходит Душа Рахиль, останавливаясь каждые 2-3 шага, тянет с собой сумку с вкусняшками и большой, но лёгкий такой себе дипломат. Из углового подъезда дома сбоку, с первого этажа, переваливаясь и припадая на каждую ногу, выходит и медленно катится чуть-чуть в горку Голова Римма: у неё такой же дипломат-складень и большая сумка с раскладным столом и кучей отделений для рукоделия - тут вся вязка, всех троих бабулек. А из дома напротив, с верхнего этажа, опираясь на клюку всей согнутой фигурой, спускается Ведьма Роза. За спиной у неё рюкзак с лекарствами и аптечкой, а в руках такой же складень.
Первой к лавке подходит Рахиль. Кладёт на лавку сбоку свой дипломат-складень, усаживается на него сверху и распаковывает сумку с едой. К этому моменту до лавки докатывается Римма. Кладёт с другого бока лавки свой складень, и раскладывает столик - на этот столик Рахиль выкладывает завтрак для троих. К этому моменту до лавки добредает Роза. Уложив свой складень точно посредине между дипломатов подруг, придвигает складни друг к другу, что-то нажимает, чем-то щёлкает, сгоняет "А ну, брысь! Расселась..." Рахиль со складня, одно движение рукой - и вся хитрая конструкция становится очень мягким диванчиком: складни раскрылись, пластиковые бока их стали опорой сидушки и спинки, обшитые водоотталкивающей тканью поролоновые мягкие сидушки преобразовали лавку в очень удобный диван.
А на столе уже сервирован завтрак. Но Роза не спешит. Сначала всем померять давление, потом посмотреть горло, послушать лёгкие, выпить витамины и назначенные лекарства. Потом, как и положено, пятнадцать минут нужно подождать между лекарствами и едой - можно поговорить, обсудить здоровье: и своё, и чужое, и даже не обязательно жильцов этих домов, всей Мушкетовки или даже целиком Донецка. А Рахиль тем временем пододвигает термосумочки с бутербродами: с обязательной яичницей и какими-нибудь овощами для Розы, с обязательным сыром или творогом для Риммы, что-нибудь с рыбкой или птичкой для себя. И напитки в термосах, каждому свой: чай на травах - для Розы, чай зелёный - для Риммы, обязательный утренний кофе - для себя. И отдельной горкой - выпечка, пирожки, блины, сметанники или что её фантазия повелела на сегодняшнее утро приготовить.
И ровно через пятнадцать минут после приема лекарств тишина накрывает мушкетовский дворик, ибо еда, как и леченье, как и жизнь - это святое, а значит, нельзя поганить святость досужими сплетнями.
Едят бабульки в тишине, шамкают уже чуть беззубыми ртами, тщательно пережёвывают пищу тем, что осталось, запивая каждый кусочек маленькими глоточками того, что любят. Глядя на эту трапезу замолкают и птицы, и автомобили, и, кажется, зимой прекращает идти снег. И пока не будет съеден последний кусочек, пока не будет выпит последний глоточек - весь мир будет ждать молча.
А потом - понеслось! Посуда сдвигается в сторону, укладывается в сумку Рахиль, на стол водружаются наборы спиц, клубки ниток, начинается вязанье.
Вяжут бабульки хитрО - неслучайно руководит вязаньем Римма, а она - Голова! Она не только своим подругам обувь и одежду строит, строит и ремонтирует, она ещё и их учит тому же. Всё началось с того, что, пока был жив муж Розы, он первым увидел, что на ополченцах в летнюю жару, от невозможности помыться, обычная хлопчатная одежда просто сгорает. Растворяется, раскисает под потом и грязью. Хуже всего с бельём, но бельё на то и стоит копейки, а вот когда вслед за бельём ползёт по швам форма...
Тут-то Римму и прорвало: вязаное бельё! Точнее, не бельё, бельё-то как раз лучше надеть шёлковое, в крайнем случае ацетатное, оно к поту устойчивое, но между бельём и формой - вязаная прослойка! Чтобы пот на форму не попадал, чтоб выветривался! А чтоб от вязки не было жарко - вяжем очень крупными стежками, и вяжем из обыкновенной обувной дратвы!
Не поверили Римме, решили сперва на себе проверить - и что бы вы думали? Все именно так, как она говорила! А ребята-зенитчики весь день на солнце, на жаре, небо караулят! А тут и Роза к подругам присоединилась, чтобы после похорон мужа чем-то руки с головой занять, заодно и вязать научиться. Тут-то работа и закипела!
Сделали первые комплекты, привезли в часть, хотя бы пару взводов одеть - а тут и тыловики, и поставщики формы, смотрят, вопросы задают. Отдали, рассказали-показали, новые размеры сняли, ещё на два взвода привезли - а там уже и представитель от тех, которые форму строят.
Идея, говорят, хорошая и неновая, вон, куча спортивной одежды с двойным-тройным слоем, именно для этого, чтоб летом не жарко, а зимой не холодно. И вот ваши футболки с рейтузами проще и правильнее бы отдельными лоскутами прямо к форме пришивать. Но ведь лето-то - лето 14-го - уже закончилось, уже и сентябрь к концу катится, а впереди зима - что вы к зиме предложить сможете?
Вняли бабки. Свои схемы вязания дратвой в подшивку под форму переработали быстро, сложнее было объяснить, почему в крупноячеистом вязаньи они инстинктивно размер ячейки и её форму меняли в разных местах одежды - но и с этим справились. Отправили производителю и чертежи, и технологию, и образцы материала - зима близко, занялись зимней формой.
И тут их подкарауливал нежданчик: зима-то - она разная бывает! А в Донбассе так особенно, ночью может и минус двадцать, а днём того же дня плюс пять! И пришлось бабулькам искать, как эту беду перенять. Стали узнавать, какие образцы зимней формы в армии бывают.
Зимней формы? В армии Новороссии? в 2014-м году? Побойтесь Бога, форма одежды номер восемь, что нарыли, то и носим! Редко-редко где старые укроповские склады, где милицейская форма, где волонтёры что-то сумели накопать, где-то гуманитарка - но ведь и зимы-то ещё и не было, мало кто шевелится. А тут уже октябрь кончается, ноябрь на носу! Решили старушки схитрить.
Надобно признаться, годовщину Великой Октябьской Социалистической в Республике не праздновали во всех смыслах: и не праздновали, и за праздник не очень-то считали. Но расчёт был на то, что ради праздника военные и так соберутся, даже если коммунистическая годовщина "не очень". Потому Римма отвезла Рахиль сначала в бывшее министерство желдортранспорта, а потом на вокзал, по которому стреляли тогда регулярно - зато близко к передовой. И когда руководители узнали, что сама Рахиль хочет помочь воинам-защитникам праздник устроить, наготовить на целый пир - дело быстренько сдвинулось с мёртвой точки. А весь обслуживающий персонал ресторана был предупреждён, ради чего всё это в действительности - и никто ведь не возражал, и потому, что помочь армию одеть дело святое, и потому, что душа давно праздника хочет, и вообще потому, что, перебиваясь с хлеба на квас, душа мечтает про пиршественное празднество. А Душа, как известно, Рахиль, и сама Душа Рахиль будет готовить и готовкой руководить.
Роза сделала проще. Она пошла на рынок, к торговцам. И глядя прямо в глаза своим фирменным хирургическим тоном потребовала образцы каждого вида зимней формы и того, что покупают военные, на неделю к себе. Под своё честное слово. Мол, должна буду. Никто не отказал.
Труднее всего досталось Римме. Она просто написала тем самым представителям производителя и затребовала выкройки и спецификацию ткани и фурнитуры. И трезвонила потом, и согласовывала, и даже на таможню на границу ездила образцы товара получать.
А потом под обстрелом в помещении бывшего багажно-сортировочного отделения (самое защищенное место от обстрелов: и зданием вокзала, и другими строениями, да и общая стена с кухней ресторана вокзала) гудел пир. Почти сутки - помещение было так протоплено, еда была такая вкусная и разнообразная, её было так много, что самым ответственным воякам просто не хотелось никуда выходить и уезжать. На маленькой импровизированной эстраде выступали музыканты, певцы, поэты, барды, а по "микрофон по кругу" выходили на сцену и расслабившиеся военные. Между военными сидели в зале руководители Республики всех мастей, и тоже посильно участвовали в празднике, а вернее, просто отдыхали.
Да и куда им было под обстрелом ехать, если все их вещи остались в гардеробе, в здании вокзала, а гардеробщик, когда начался обстрел, куда-то ушёл и ключи никому не передал. А в маленькой каптёрке рядом с гардеробом гардеробщик - им на это время приняли на работу Розу - вместе с Риммой и Рахилью сравнивали, снимали выкройки, рассчитывали и прикидывали, как же сделать так, чтобы было гораздо лучше самого хвалёного буржуйского перфекционизма.
И справились. Насилу до Нового Года успели. Не стали бабульки покушаться на святое святых любой армейской формы, на верхнюю одежду, но вот термобельё, известное со времён еще Красной Армии, переосмыслили всерьёз. Оно стало теперь не полушерстяным трикотажным, а трёхслойным.
Нижний слой - обыкновенная хлопчатка, так и телу приятнее, и вообще материал, доказавший свою жизнеспособность. Средний слой - вязаные вставки, но не просто вставки, а по науке и по требованию военного момента. Там, где чаще всего бывают обморожения - вкрапления шерстяной нити становятся гуще, вязка плотнее и объемнее. Там, где собирается пот, используется хитрая медицинская синтетика, которая, намокая, растягивается и становится тоньше, а высыхая, наоборот, стягивается, уплотняется, прекращает доступ "забортного" воздуха. Третий, внешний слой - трикотажная полушерсть со вставками, перфорированными по местам вентиляции, и с дополнительными вентиляционными "молниями" по бокам, если станет очень жарко.
Отправленные чертежи и опытные образцы произвели впечатление, сразу после Рождества представители производителей уже "были в гостях" у старушек, и просидели, перенимая технологию вязки, до конца Крещения.
И самой лучшей благодарностью бабушкам был взвод дальней разведки, обеспечивавшей координацию освобождения Дебальцево. Воины неделями не вылезали из секретов, в мороз, в снег, в дождь не снимали новое зимнее бельё - и через неделю сами вызвались приехать и высказать изобретателям благодарность. А производитель ещё оформил патент с авторскими правами старушек, и маленький, но постоянный процент от каждого проданного комплекта термобелья стал очень существенной подмогой нищим пенсиям Донбасса.
Сидят старушки на лавочке, вяжут, читают прямо с планшета Рахили по её вайфаю то, что хочет, что заказывает производитель - и сразу пробуют, экспериментируют. Экспериментируют и комментируют. И заказ комментируют, и работу друг друга, и нитки, и спицы, и происходящее в мире, и в Республике, и вокруг них. И достаётся их острыми язычками всем вокруг, хотя, конечно, часто несоразмерно строго, но всегда по делу.
Но иногда они и отдыхают. Не прерывая, к слову, процесса вязки, не научились они безделью за долгую свою жизнь. Просто от суеты забот берут у судьбы тайм-аут и устраивают себе развлечение. Сами.
Рядом с Рахилью, на той же лестничной клетке, снимает квартиру Кристина - журналистка, молоденькая да незамужненькая, на перо бойкая, на язык ласковая, но уж очень с точки зрения бабулек легкомысленная. И повадился к Кристине в гости захаживать доктор Соболь - авторитетный дядька, ведущий специалист Минздрава Республики. Разведённый - ничего крамольного. Да и предосудительного тоже, вот уже полгода тянется их конфетно-букетный период.
Но помнит Роза, как вытаскивала этого Павлика Соболя из челюстно-лицевой хирургии в кардиологию, увидев, как ловко он сосуды шьёт, вытаскивала, ломая его страх ответственности за жизнь пациента, пиетет перед сложным органом - сердцем. Но помнит Римма, как доктор Соболь в онкоцентре плакал, сдавая детей-беженцев с захваченных врагом земель Донбасса с крайними стадиями онкологии. Но помнит Рахиль, как тем самым памятным пиршеством на 7 ноября пришёл доктор Соболь, сел за стол у стенки, отогрелся, выпил рюмку - и уснул, и проспал весь праздник жизни, и даже "тормозок с собой", собранный персоналом, брать не хотел, а во сне всё время сквозь сон вскрикивал "скальпель", "тампон", "зажим"...
И вот идёт доктор Соболь, важный такой, наглаженный, в лаковых туфлях и полковничьей форме с каракулевой папахой, с дипломатом в руке, с букетом в другой, а сбоку - лавочка, а оттуда ему "Здравствуйте!"
Дёрнулся доктор Соболь, видно, ждёт его Кристина, глянул на лавочку - узнал Розу, учителя своего. Не смог не подойти. Со всеми поздоровался:
- Советом? Ну, если смогу, то конечно! - поставил дипломат на снег возле лавочки, положил сверху на дипломат букет цветов, достал сигареты, взглядом спросил разрешение, увидев кивок бабулек, прикурил - а прикуривая, шагнул, стал между дипломатом и лавочкой.
Роза, сидящая посредине, откинулась назад, спрятала лицо за вязанием, только черные глазищи из-под пухового платка поверх мехового берета выглядывают, ехидно так поблёскивают, как у режиссёра заговорщиц, а подруги её, Римма и Рахиль, очень быстро, как бы перебивая друг друга, но так дружно, лихо и слаженно затарахнели:
- Вот смотрите спицы у нас, у каждой по пять...
- И все из хирургической стали, и переменный диаметр тела от четырех до пяти с половиной миллиметров...
- И острие тонкое такое, длинное...
- И угол заточки не больше одиннадцати с половиной градусов...
- И длинные...
- По семьдесят сантиметров...
- И если эти спицы укропским воякам втыкать...
- Прямо в сердечную мышцу, но так чтобы между элементами амуниции...
- Чтоб ни во что твёрдое не воткнулось и в сердце вошло...
- Даже выдерживая правильный угол...
- Да, скажите, обязательно ли это делать сверху...
- Именно через шею или подключичную впадину...
- Или можно и снизу, через паховую область...
И хором:
- Вот так!
И низенькая Римма, не вставая с лавочки, махнула спицей снизу вверх, схватив её задним хватом, а высокая Рахиль привстала и махнула спицей слева направо сверху вниз - и всё перед опешившим от такого напора доктором Соболем.
Увидев перед собой мелькание острейшего вяжуще-колющего оружия Соболь автоматически подался назад, споткнулся о свой дипломат, поскользнулся на утоптанном возле лавочке снегу и рухнул спиной, роняя с головы папаху, и на дипломат, и на букет, и прямо в сугроб.
Рухнул, чтобы увидеть, как с балконов подъезда и соседи, и знакомые, и вся съёмочная группа местного телевидения снимает видео и пишет звук, и даже Кристина фотоаппаратом с телеобъективом вспышкой щёлкает, и все не просто смеются, а радостно ржут, и даже три вредные старухи на лавочке заливаются в три хихикающих ручья.
И заржал тут и доктор Соболь. И мотал головой, как пьяная лошадь, и пытался встать, оскальзывая локтями и снова падая на снег, и сквозь смех только и мог сказать
- Ах... Ах вы... Ах вы хулиганки... Да вы спецназ!... Спецназ вязаных беретов, а не бабульки!!!
Часть 3. Чаепитие с мойрами.
А потом вдруг, как всегда неожиданно, на Город навалилось лето. Так бывает иногда, а иногда и часто, когда в Донбассе переодеваются "из шубы в шорты, а из вьетнамок в валенки". Отшумели сильными ветрами жаркие пуховые метели конца мая, отчихали-откашляли-отчесались аллергики, навалился безветренной жарой июль, и даже в центре Мушкетовки, в островке серых хрущёвок среди озера жёлтых немок стало по-летнему бесконечно жарко.
Сидят на лавочке посреди Мушкетовки три старушки, обложившись клубками ниток, вяжут, бесконечно сплетают свои нити, как античные мойры, богини судьбы. И на заказ вяжут, и "по службе", и соседям "по дружбе", и для самих себя. На каждой - своя широкополая шляпа (как сказала Голова Римма, "связать шляпку даже проще чем сплести корзину"), лёгкая да тенистая, да ещё по поверхности, поверх каркаса из тонкого телефонного провода и тонких синтетических "шпагатных" верёвок, усеянная лоскутками синтетического шёлка, отформованных в виде листиков выгнутых, так, чтоб если ветерок какой - они приподымались и воздух внутрь пропускали, а если нет ветра - плотную тень давали. Красивая штука получилась, удобная, но уж очень нежная, очень легко смять, сломать, уничтожить функционал.
Хоть и задумывалось "по службе", но, рассудив по-старушечьи здраво, решили бабульки, что "это не для мужиков, те не справятся, только дамы осилят и оценят". Но не шелохнутся лепестки на шляпках, украшенных поверху то цветами искусственными, то перьями фантастическими, стоит знойный июньский воздух вокруг бабок, ярится жара - лето.
А лето - это не только пора жары, но и пора гостей. Едут в Город и артисты разные, и журналисты, и проверяющие, и родственники - да что говорить, даже выродки укроповские на Город нападали в 14-м летом - жаркая пора лето!
А к бабушкам на лето всегда приезжают... правильно, внуки! Это у Розы внуки уже давно взрослые, ей уже правнука привозят, это у Риммы внук уже первый год в военном училище отучился, а к Рахиль в этом году первый раз привезли внучка. Издалека привезли, из ещё большей жары, из Израиля. И смотрит родная кровинушка, израильский внучок на Донбасс первый раз в своей жизни, смотрит, то ужасается, то удивляется, всё хочет попробовать, всюду участвовать, но... Но мнётся.
- Ба!... Ба-а-а!!! - басит с балкона на углу дома сбоку от лавки внук Риммы, Равиль. - Ба, ну куда ты подевала мой пиксель?
- Доброе утро, Равилюшка! Как спалось тебе после казармы? - ласковым, но решительным тоном строит внучка Голова Римма. - Что нужно сказать, проснувшись? Что сделать?
- А, ну, эта, прости ба, доброе утро, салям!
- Да-да, кому утро, а кому уже и день жаркий... Умылся?
- Да, ба, умылся, и да, почистил зубы...
- А позавтракал? Я там на плите тебе оставила, чай ты сам заваришь, намешала в китайской кружке с ситечком, а потом с чаем иди сюда, бабушка Рахиль тебе ещё вкусненького к чаю даст!
- Да, ба, хорошо, а где...
- Сначала - завтрак, остальное - потом! - отрезает Римма и демонстративно поворачивается к подругам: - так вот о чём я говорю, девоньки...
А потом гораздо тише, вполголоса - Он сегодня к своей девице идти собирается, девица ничего так себе, но в такую жару в форме, да ещё в берцах...
Ведьма Роза, покачивая сидячую коляску с уснувшим, набегавшись, правнуком Ромой, подхватит: - Мужики - это же постоянная антисанитария, каждый день одна и та же обувь, ещё и носки не чаще, чем раз в день меняют, тут ноги не дышут, такие грибковые эпидемии и сепсис - и осуждающе покачает головой.
А Душа Рахиль, задумчиво, добавит: - есть, к слову, травка одна, её сушёный лист как раз хороший антисептик для ног, но если с льняными портянками и присыпать, заворачивая, а кто из них сейчас портянки носит...
- Ага-ага, а особенно заморочается правильно присыпать, накручивая портянки! - закивает Ведьма Роза. - Всё набегу, бегом так-сяк намотал, бегом в обувь впрыгнул и убежал, а потом потёртости и попрелости... - и все три осуждающе замотают головами.
- Бабушка Римма, спасибо тебе большое, всё было очень вкусно! - опять с балкона прорезался внук Равиль...