В городе N стояла поздняя осень. Это время года особенно ему идёт. В осеннюю пору, пору умирания природы, редкими желтыми и красными пятнами деревьев на лице города появлялся бледный румянец, от оголенных стволов и коричневых луж возникали неровные морщины, а обилие осадков и слякоти делало глаза города необыкновенно живыми, хоть и с тоскливым отпечатком. И тогда, вдруг, это осеннее городское лицо начинало странным образом напоминать лицо русского интеллигента, смотревшего в годы революции последний раз на свою родину перед отъездом куда-нибудь на Запад.
Но особенно город N преображался в то время, когда в первый раз в сутках часовая и секундная стрелка соединялись в единую полоску, делившую циферблат на две ровные вертикальные половинки. Это было такое время, когда машины еще отдыхали в гаражах и на стоянках, когда сонные еще автобусы возили в своих пустых салонах одиноких рыбаков и рано вставших пенсионеров, такое время, когда на холме еще мирно посапывал химический завод-змей Горыныч, а три его трубы-головы еле заметно дышали.
Тогда в этот крадущийся час, час границы между новым и старым, на улице Комсомольцев, на третьем этаже старой темно-зеленой хрущевки под номером 19, горело маленькое окно. В шесть утра оно горело одно во всем доме.
Если бы люди умели летать, то они, подлетев, к этому одинокому окну могли бы разглядеть за письменным столом, стоящим в профиль к оконной раме, в старом крутящемся кресле женщину немолодых лет, которая при свете настольной лампы просматривала кипу зелененьких тетрадок, делая в них пометки ручкой с красной пастой. Заглянув за нее, они бы увидели аккуратно заправленную двуспальную кровать и огромные полки с книгами, а за слегка приоткрытой дверью - темную прихожую.
Но люди ходят пешком и смотрят, опустив голову, себе под ноги, а не на небо, деревья, лица других людей и одинокие окна на третьих этажах. А потому никто в этот ранний час не видел, как Кошкина Катерина Ивановна сидела за письменным столом и делала пометки ручкой с красной пастой в зелёных тетрадках. Как вы, наверно, догадались, она была учительницей литературы в средней общеобразовательной школе и в этот ранний час проверяла сочинения своих учеников.
2.
Катерина Ивановна вот уже несколько лет жила по строго заведенному распорядку. Ее будильник всегда ровно в пять начинал громко ворчать, пока, от нажатия указательным пальцем на свою металлическую голову не замолкал ровно на сутки. Хозяйка его пробуждалась без труда, быстро заправляла кровать и шла в ванну, предварительно поставив на газовую плиту чайник. После водных процедур она наливала в свою любимую кружку с коричневой лошадью чай и отправлялась к окну в единственной своей комнате, чтобы увидеть любимую березу, понаблюдать за птицами на фоне только-только рождающегося неба, а также послушать тишину, изредка нарушаемую мерным стуком поезда, доносившимся со стороны заброшенной лесопилки.
Допив чай, около половины шестого она садилась за сочинения и следующие час двадцать проводила за их чтением, исправлением ошибок и выставлением оценок. Катерина Ивановна очень серьезно относилась к зачастую несерьезным работам своих подопечных, всегда внимательно их перечитывала, где-то смеялась, где-то негодовала, но старалась всегда быть справедливой, и в то же время снисходительной - когда она ставила плохую оценку, она подробно писала в тетрадке, почему поставила именно эту оценку. И так почти каждый день. Она считала, что утро это самое благоприятное время для подобной работы - время, когда мысли ясны, а помыслы чисты.
Проверив тетради, она складывала всю кипу в черную сумку, довольно большую и бесхитростную по сравнению с привычными дамскими сумочками, после чего быстро и ловко одевалась. В ее одежде не было ничего такого, на чем стоило бы остановить внимание, к чему можно приглядеться или сделать замечание, за исключением потертого темно-зеленого плаща. В нем Катерина Ивановна проводила большую часть года - с конца февраля по май и с конца августа до середины декабря. Этот плащ был куплен ещё в конце восьмидесятых, когда в пору дефицита всякого товара их огромной партией завезли на химический завод. Тогда весь город N ринулся в заводской магазин скупать залежалый продукт советского текстиля и в одночасье превратился в зеленое болото, потому что в этих плащах стало ходить все женское население - и старые, и молодые, и толстые, и худые. Это был тот истинно советский продукт, который шел как по размеру, так и к лицу всем и каждому. Началась какая-то забавная фантасмагория: мужчины, назначая свидание на улицах, постоянно обознавались, очереди в магазинах напоминали толстых гигантских гусениц, а гардеробщицы начали увольняться одна за другой из-за расстройства нервов, так как беспрестанно путали эти плащи, за что им приходилось выслушивать огромное количество недовольств и оскорблений.
Но, потихоньку, за два-три года темно-зеленые плащи исчезли с тел N-ских женщин и переместились вместе с партийной системой в пыльные кладовки и на антресоли. Только одна во всем городе Катерина Ивановна продолжала в нем ходить. И что самое удивительное, сегодня именно по этому темно-зеленому плащу, повидавшему на своем веку множество весенних и осенних дней, ее и узнавали, завидев еще издалека, ученики, коллеги и все кто ее знал.
Фигура, которую облегал плащ, под бременем лет немного погрузнела и располнела, хотя природная стройность в ней еще все-таки жила. Руки учительницы уже были изрезаны морщинами, но мягкие пальцы сохраняли необычайную подвижность. На лице висели большие круглые очки в роговой оправе, отделявшие от всего остального мира ее грустные серые глаза с маленькими ресницами. Лицо ее еще не подверглось мощной атаке старости, однако с каждым годом принимало все более и более бледный оттенок. Нос с продолговатой переносицей был похож на носы святых с икон, рот же казался небольшим, застывшим в вечной еле заметной усмешке.
Итак, надев свой плащ и накинув сумку с тетрадями на плечо, Катерина Ивановна ровно в семь часов утра закрывала дверь своей квартиры в доме 19 на улице Комсомольцев и спускалась по лестнице к подъездному крыльцу. После чего квартира на пол-дня застывала в ожидании хозяйки. Ведь больше в этой квартире никто не жил - ни муж, ни дети, ни собака, ни кошка... Кошкина Катерина Ивановна вот уже неизвестно сколько лет жила совершенно одна...
3.
За час, прошедший с того момента, как мы застали Катерину Ивановну за работой, в городе многое изменилось. Завод на холме уже дышал во всю грудь. Фонари, окончив свое дежурство, мирно передавали смену желавшему войти в свои права дневному свету. Запах бензина и выхлопных газов усиливался в геометрической прогрессии. Люди с заспанными и обреченными лицами покидали свои жилища, усилием воли заставляя себя спешить на остановки и автостоянки. Лицо города постепенно теряло поэтические краски и становилось все более прозаичным, сосредоточенным: вечное сменялось насущным.
Однако не совсем понятно, зачем Катерина Ивановна выходила из дому в семь часов, когда занятия в школе начинались только в восемь... Ей было далеко ехать? Нет, совсем нет. Школа находилась в десяти минутах езды. В чем же дело? А дело в том, что Катерина Ивановна всегда ходила в школу пешком и приходила в нее без двадцати восемь, то есть затрачивала на свой путь сорок минут. Зачем же так нерационально расходовать время, спросите вы? Не знаю, может быть она не любила суеты автобусов, шум, давку и большие скопления людей с нехорошим настроением или просто экономила. А может, потому что дорога до школы была ей очень дорога... сложно сказать... в общем, для нее это была не просто дорога. Дорожная нить пролегала около детского сада, тянулась сквозь улицу со старинными домами, парк с памятником Грибоедову и лежащими на лавочках желтыми листочками, а затем пересекала мост через NN-скую речку. Сегодня она как-то особенно почувствовала эту дорогу.
Детский сад в это время только начинал наполняться детьми. Тень первозданности витала над старым кирпичным зданием и всей прилегающей территорией в тот миг, когда, Катерина Ивановна вдруг остановилась на минутку у забора, чтобы посмотреть на песочницы и выцветшие веранды. Рядом не было никого, стояла тишина. Легкий туман вкупе с осенним холодком мягко укутывал сырую землю и все вокруг. Он оживил в воспоминаниях учительницы старую мамину колыбельную, и под ее звуки, в этой серой дымке то исчезали, то появлялись железные машинки, которые уже никогда никуда не поедут, такие же самолетики, ракеты и пароходики. Окружали всю эту детскую технику яблони, уже уснувшие, чтобы через год дать новый урожай ранеток, а над всем пространством возвышался могучий тополь с редкими желтыми точками.
Но взгляд Катерины Ивановны привлекло резиновое колесо, врытое в землю рядом с тополем. На нем вместе с опавшими листьями и комками грязи, лежал забытый светло-зеленый бант. Вдруг сердце Катерины Ивановны на секунду сжалось... затрепетало, будто она услышала невероятно высокую и щемящую ноту... Раздался чей-то радостный крик, разорвавший тонкую материю тишины. Это крошечный ребенок вошел на площадку и увидел свою любимую железную красную коняшку. Он оторвался от родительской руки и бросился к ней, чтобы разбудить и лихо оседлать. Учительница резко очнулась, посмотрела на часы, поняла, что непозволительно задержалась и поспешила дальше, коря себя за потраченное время.
Далее путь ее пролегал через новые кварталы, с высоченными, как ей казалось, девяти- и двенадцатиэтажками. Она прекрасно понимала, что эти геометрически точные строения удобны и экономны, понимала, зачем они стоят и сверкают окнами, но в их окружении она начинала ощущать себя такой ничтожной и беспомощной, будто перед ней стояли не дома, а сонм великанов, готовящийся ее раздавить. А потому спешила скорее пройти эти монолиты и очутиться на своей самой любимой улице города N. Улицы, названной в честь великого русского генерала Кутузова, с которой когда-то начинался город. Она шла мимо старинных построек ХVIII и ХIХ веков - в этих домах давным-давно жили дворяне, богатые купцы, высшего ранга чиновники и даже сам городничий. Катерине Ивановне всегда казалось, что именно здесь, в этом городе, более 150 лет назад, городничий сообщил чиновникам знаменитое пренеприятное известие: "К нам едет ревизор". Ее почему-то это очень забавляло. Сегодня изменилось многое: дома постепенно теряли свой исторический облик и превращались в здания с современной отделкой, со множеством пластиковых окон, всем своим видом хотевших крикнуть улице: "Посмотрите на нас! Посмотрите, как мы открыты и прозрачны!"
Она шла мимо нависающих так и норовящих броситься в глаза рекламных щитов и вывесок, мимо недавно возникших бутиков, крупных офисов, но, поднимая глаза, она все-таки видела сохранявшие еще дыхание старины фонари, редкие мансарды. С сожалением смотрела на памятник полководцу, на голове которого в беспорядке лежало несколько ржавых листочков. Сегодня, остановившись у памятника, она вспомнила об одном кафе, в котором они с мужем часто любили сидеть и пить кофе, изредка сквозь стекло, поглядывая на гордую спину полководца. Это кафе вот уже несколько лет как закрылось, на его месте сейчас находилась нотариальная контора.
Единственное, что до сих пор не потеряло свой первозданный облик, это фасад столетнего химического института. Он стойко пережил революцию и перестройку, в нем читали лекции лучшие химики Российской Империи и СССР, в него стекались учиться со всей страны. В новое время качество образования каким-то неуловимым образом снизилось. И приезжают сюда теперь немногие, но институт все-таки старается держать марку. Иначе и быть не может, ведь на нем держится завод, а на заводе - весь город.
Дорога, как послушный проводник, вела ее все дальше... Кошкина наконец очутилась в своем самом любимом месте города, в парке. N-цы называли его просто - центральный парк. При виде черных деревьев и желтой земли на нее напало странное элегическое чувство, которое она, впрочем, очень ценила. Разбивая с треском лед на маленьких лужах прилипших к асфальтовой дорожке, Катерина Ивановна проговаривала про себя строчки стихотворения "Осень" Александра Сергеевича Пушкина:
"Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса -
Люблю я пышное природы увяданье..."
И думала... боже, сколько в 12 строфах этого стихотворения мудрости, спокойствия, размышления, принятия жизни и смутного прощания с нею. 12 строф - 12 месяцев, целая жизнь... Больше всего в творчестве Пушкина ей нравился поздний период, после 1830 года. Это уже зрелый Пушкин с грустной улыбкой - не со смехом, а с усмешкой, не со страстью, но со Знанием.
"...Могильной пропасти она не слышит зева;
Играет на лице еще багровый цвет.
Она жива еще сегодня, завтра нет".
Один вопрос оставался у Александра Сергеевича, на который ответ был еще впереди. Вопрос, которым заканчивается стихотворение и начинается последняя строфа: "Плывет. Куда ж нам плыть?" Это единственная строчка в 12-ой строфе, а после точки, точки, точки и обрыв... Стихотворение не заканчивается!.. У него есть странный подзаголовок - "Отрывок". Жизнь еще не закончена, но через четыре года Дантес сделает свой выстрел на Черной речке... Так куда ж нам плыть? Теперь...
Катерина Ивановна присела на скамейку, чтобы покормить голубей. Они загодя рассаживались на ветках деревьев и ждали ее, как матросы, забравшиеся на мачту, ждут появления берега. Она же каждое утро брала с собой полбуханки серого хлеба, садилась на скамейку, разламывала и давала им. Они благодарно брали хлеб с ее морщинистых рук и клевали, клевали, клевали... А она смотрела на верхушки деревьев, на дрожащие на ветках листья, смотрела как они медленно и безропотно падают... и задавалась вопросом зачем? Зачем, в самом деле, им падать... чтобы уступить место другим, новым? И все? Только за этим? Это же бессмысленно - просто умереть. Должен же быть смысл в их жизни! Иначе, зачем они распускаются, расцветают, а потом падают? И сегодня она вдруг поняла... поняла, как ей казалось очень важное, она поняла, зачем они падают! Они падают, для того, чтобы прикрыть грязь, которую накопила земля за год! Они жертвуют своей жизнью, чтобы закрыть весь мусор, все нечистоты, все отбросы! А потом белый чистый снег присыпает эти листья, и они мирно засыпают, а земля тем временем очищается и продолжает жить дальше. Катерина Ивановна находилась возбуждении... ведь это ответ, может ответ не окончательный, и наверняка его многие оспорят. Но ей он нравился, она была довольна собой, действительно, есть ли в мире что-то выше самопожертвования? Выше жертвы Христа? "Природа мудра, очень мудра, и мы даже не догадываемся, что в ней сокрыто, вся философия, весь смысл существования в ней заключен, в ней код жизни..." - взволнованно думала она. И в это мгновение посмотрела на часы - они показывали пол восьмого. Учительница опаздывала. Она оставила голубям на скамейке не разломанный до конца хлеб и поспешила дальше.
Впереди маячил памятник Александру Сергеевичу Грибоедову. Каждое утро, проходя мимо него, она собирала у его ног разбросанные пивные баллоны, пластиковые стаканчики и сигаретные окурки оставшиеся с вечера. Но она ни в коем случае не сердилась на разбросавших весь этот мусор. Ей даже было приятно убираться у памятника. И сегодня, сделав все быстро, но с удовольствием, Катерина Ивановна заспешила к выходу из парка, за которым виднелся старый деревянный пешеходный мост через NN-скую речку.
NN-ская была мелкой речушкой: ее запросто летом переплывали местные мальчишки, а зимой они же частенько катались по ней на коньках, рискуя здоровьем и родительскими нервами. Но в переходное осеннее время речку оставляли в покое, и она отдыхала, спокойно готовясь затвердеть на четыре месяца. Единственное, что в это время не давало речке окончательно успокоиться, - регулярные прикосновения различных ботинок, сапог и кроссовок к деревянному телу моста, от которых его кости-доски ужасно скрипели. Мост, через который она двадцать лет ходила на работу сильно устарел - его надо было срочно ремонтировать. И вот, переходя мост сегодня, она увидала на его перилах табличку с красными буквами. Та гласила, что мост с завтрашнего дня закрывают на снос, и на его месте будут строить бетонный...
4.
Школа, в которой преподавала Катерина Ивановна, как и любая другая школа, была ужасно непоэтичным местом. Ее скучные, коричнево-белые стены стойко отдавали казенщиной, на стенах недоуменно, словно не понимая, зачем они здесь, висели цветочные горшки, белые подоконники с любовью были расписаны нецензурными выражениями. Ну а школьной гордостью, разумеется, являлась прибитая на втором этаже доска почета во главе с изображением самодовольного и улыбающегося директора школы с подписью "заслуженный работник образования". Когда какой-нибудь человек вдруг хотел подойти поближе к этому портрету, с желанием разглядеть, что скрывает в себе это заслуженное лицо, он непременно, именно в этом месте, чувствовал запах курева из близлежащего туалета. Так что это была совершенно нормальная, обычная школа, в которой учились обычные дети обычных родителей.
Кошкина преподавала только в старших классах. И преподавала так умно и изобретательно, что ее не раз звали работать в институты и университеты, на более высокую зарплату. Но она говорила всегда, что ее место здесь, в обычной школе, что ее родители тоже работали обычными школьными учителями.
Ученики не то чтобы любили Катерину Ивановну, они, скорее, уважали ее, как и она их. Она говорила про своих писателей, они тихонько занимались своими делами и всем было хорошо. Если в классе находилось два-три благодарных слушателя, то этого было вполне достаточно. Она была строга к своим ученикам, но заставлять никого не желала.
Однако Кошкина не выносила, когда ей мешали рассказывать. В этом случае она просто прекращала говорить, снимала очки и пристально молча смотрела в глаза тому, кто ей мешал. Даже самые отъявленные хулиганы терялись от этого взгляда серых глаз, полного силы и горечи, и пауза держалась до того момента, пока, наконец, красный цвет не заливал лицо нашкодившего школьника, и он под свое же неразборчивое бормотание опускал виноватые глаза. Когда это случалось, учительница надевала очки, и вновь, как ни в чем не бывало, продолжала занятие, а самые отъявленные хулиганы вели себя так, чтобы не дай бог, ее взгляд еще раз не встретился с их глазами.
Больше всего она знала и любила русскую литературу XIX века, нет и XX, и XVIII век она тоже знала хорошо, но литература XIX века была ей ближе.
"Мне иногда кажется, что нынешний человек стал более... не глуп, нет, но может быть, более беден душою, нежели сто лет назад. Я смотрю на вас, на людей вокруг себя, и не могу представить, что сегодня где-то может существовать Раскольников Достоевского или Катерина из "Грозы". Сегодня почти у каждого только два-три чувства в душе, только две-три мысли в голове... Впрочем, я, наверно, не совсем хорошо знаю и понимаю нашу нынешнею действительность. Вам, может быть, виднее. Как вы думаете, отличается чем-то ваш современник, о тех, кто жил сто лет назад?" - что-то подобное, после своих привычных рассуждений вслух, спрашивала Кошкина у десятого класса.
Это было несколько дней назад, сегодня же, переходя через мост, Катерина Ивановна внутренне готовилась к разговору о "Мертвых душах". В своей черной большой сумке она несла кипу сочинений на тему "Актуальность великой поэмы Гоголя". Надо сказать, что пятерок в этой черной сумке она несла немного, потому что пятерки она ставила только за сочинения с индивидуальными суждениями, пусть и спорными. С теми, кто писал такие работы, она старалась ближе знакомиться, больше заниматься, именно такие ее ученики в итоге выезжали на всероссийские олимпиады и привозили призовые места.
Но она с ними никуда не ездила - не сложились отношения с назначенным не так давно новым директором. Всему виной полное расхождение во взглядах на образование - демократичность практикуемая Кошкиной не приветствовалась. Но это было не самое страшное. Самым страшным грехом Катерины Ивановны было отсутствие некоторой почтительности, которую на правах начальника молодой, но уже заслуженный директор требовал по отношению к себе. Так что, мало того, что она никуда не ездила, так и ее роль в успехах учеников замалчивалась. Может быть, и можно было бы что-то изменить, но ей самой почему-то не хотелось, да и нужных сил не было.
От своих коллег она отгородилась ледяной стеной безразличия, только две самые старые ее подруги могли проникать сквозь щели в этой стене и иметь хоть какое-то представление о том, чем жила Катерина Ивановна. Молодые коллеги находили ее высокомерной и заносчивой, те же кто постарше относились к ней с чуть большим снисхождением. Они рассказывали, что когда-то Катерина Ивановна была совсем другой - чуткой и приветливой, к каждому проявляла участие и была душой учительской компании. Все изменилось после смерти сына, погибшего лет десять назад в бандитских разборках, после чего ее бросил муж и уехал на север, где, как говорили, спился и умер. Они говорили, что Кошкина не смогла справиться с этой жизненной драмой, а потому оставили ее в покое и перестали обращать внимание на ее равнодушное к ним отношение.
Как уже говорилось, учительница жила по строго заведенному распорядку. Проведя шесть уроков и закончив все свои другие школьные дела, она сразу же шла домой и делала то, что делают многие в городе N - смотрела сериалы.
Она знала, что все они бесконечно фальшивы, низкопробны, они используют реальность и превращают ее в полуфабрикат при попытке копирования. Но знала и то, что эти симуляторы жизни все равно смотрят, что их героям сочувствуют, что на них тратят бесконечное количество времени. Она объясняла это просто - их смотрят, те, у кого нет своей нормальной, содержательной жизни. По этой же причине их смотрела и она... но, все-таки, жизнь-то у Катерины Ивановны была, только похожа она на крохотный спичечный коробок, спрятанный где-то глубоко внутри.
Но в той мыльной опере, в той, что она смотрела последний месяц ее интересовали не жизненная реконструкция, не сюжетные ходы, не взаимоотношения между героями, ее интересовали только актеры, а если быть точнее - один из них. По этому баловню судьбы, взлетевшему на олимп популярности не так давно, сегодня сходила с ума вся страна. Что-то обнаружила в нем и Катерина Ивановна. По какой-то неведомой даже для себя самой причине, она и на работе, и на улице, целыми днями только и думала о том, как она придет домой и целый час будет на него смотреть, впившись в экран, будто загипнотизированная...
Сегодняшний день не предвещал изменений в ее жизненном расписании. Проговорив шесть уроков о "Мертвых душах" и отсидев нудную школьную планерку, она с облегчением вышла на улицу, вдохнула воздуха и направилась в сторону своей неказистой хрущевки (возвращалась она уже другой дорогой - мимо супермаркета и почты), чтобы провести остаток дня с блестящим, молодым актером по ту сторону экрана. И весь день закончился бы точно так, как заканчивались сотни дней ее жизни, если бы после супермаркета и почты (где она получила письмо от своей сестры из города Богоявленска), уже на подходе к дому ее взгляд не скользнул по темно-зеленой афишной тумбе и светло-желтому пятну на ней. За это короткое мгновение, длившееся менее секунды, она смогла разглядеть очень знакомое сочетание букв, которое она не раз наблюдала в титрах. Она подошла поближе, сняла очки и быстро все поняла: ее герой приезжает на гастроли в город N!
Перед глазами все поплыло - спешащие люди смешались с колесами автобусов, девятиэтажки наклонившись, смотрели ей прямо в лицо, тумба сначала слилась с остановкой, а потом превратилась в кочан капусты: люди бежали вверх по этому кочану к домам-параллелепипедам, в которых не было окон, вокруг летали ПАЗики, отрывавшие от себя колеса и бросавшие их, словно бомбы, на дома и спешащих людей. А посредине, прямо в центре кочана сверкало неоновыми лампочками огромное лицо актера с белыми зубами и говорило какие-то нелепые слова утробным голосом. Катерина Ивановна с силой зажмурила глаза и тут же потеряла сознание.
5.
Строго заведенный распорядок впервые за много лет оказался нарушен - она проснулась сама, забыв с вечера завести будильник, проснулась немного раньше обычного. Она как-то растерянно встала, и с таким же ничего не понимающим видом, как призрак, кружила по квартире с четверть часа. Если бы кто-то из знакомых увидел ее в этот момент, то ему пришлось бы потрудиться, что бы в не выспавшейся, совершенно растерянной фигуре Катерины Ивановны узнать Катерину Ивановну. Наконец, она заставила себя налить чай в свою любимую кружку с коричневой лошадью и подойти к окну. А за окном на город N медленно спускался первый снег.
Он падал робко и нежно, словно стесняясь прикоснуться к земле. Большинство пушинок так и таяло в воздухе, не успев ее достичь, но некоторые, самые упорные, все-таки успевали осесть на березе и других деревьях, или образовывать белые островки в желто-коричневом земляном море. Вместе с учительницей за снегом наблюдало только несколько неподвижно рассевшихся на ветках ворон. От этого обыкновенного чуда у Катерины Ивановны увлажнились глаза, но не потому, что она что-то вспомнила или поняла. Нет, зрелище производило впечатление само по себе, в падении этих снежинок не было ничего лишнего, оно было таким простым и вместе с тем, таким завораживающим.
"Что за миссия такая падать? А люди все хотят летать, взмывать вверх как птицы, покорять горизонты. Их гордости нет предела, они всё чего-то ждут, ищут, мечутся в поисках счастья. А когда они засыпают, счастье вдруг наступает..." - говорила она вслух самой себе. Поставив кружку на стол, она с треском отворила окно и протянула руку навстречу снегу. Пушинки, обжигаясь о горячую ладонь, мгновенно таяли и превращались в капли, отчего учительница испытывала необычайное наслаждение. Это был миг торжества одной маленькой души.
Так случилось, что сегодня проверять тетради не было надобности и вместо этого, Катерина Ивановна принялась в раздумьях ходить по комнате, вспоминая вчерашний вечер. Ее больше всего беспокоило то обстоятельство, что с ней никогда не ничего подобного не происходило. Она никак не могла понять, отчего случился этот злополучный обморок, не оттого же, что к ним приезжает актер, который пусть даже ей очень нравится. "Странно это все, очень странно. Что со мной?.. И, еще вдобавок, какие ненормальные видения никак мне не свойственные, я даже снов-то таких никогда не видела..." - тихо бормотала учительница, расхаживая по комнате.
А потом, уцепившись за еле уловимую ниточку в мутном потоке памяти, она вспомнила, что было после обморока. Ее кто-то поднял и донес до ближайшей лавочки, попросив прохожих не толпиться и идти по своим делам. Когда Кошкина полностью пришла в себя все было, как всегда - снующие ноги и плечи множества людей, шум машин и высокие дома, стоявшие так, как стояли всегда. Она вновь подошла к афишной тумбе и теперь уже спокойно прочла, что гастроли актера состоятся в местном ДК в середине декабря. Играться будет какая-то современная пьеса, а актеры приезжают по личному приглашению мэра, захотевшего сделать новогодний подарок горожанам. Решив после работы зайти в ДК, чтобы узнать стоимость билетов, Катерина Ивановна в легком забытьи дошла до дома. А там, небрежно бросив сумку на пол и сбросив плащ, повалилась прямо в одежде на кровать и тут же, испытывая вековую усталость, заснула. Вспомнив это все, учительница сильно удивилась самой себе.
Но ее сейчас же посетила очень скверная мысль, от которой стало не очень уютно - ей придется сегодня ехать в школу на автобусе, ведь мост закрыли на снос. Это значило, что сегодня ей не пройти по Кутузовской, не погулять в парке, не покормить голубей, не прибраться у памятника Грибоедову. Она стала сильно беспокоиться, даже не за свои чувства, а скорее из-за того, что голуби без нее будут голодать, что никто не догадается собрать пивные баллоны и сигаретные окурки в урну. Никто. Но без моста никак нельзя было перейти реку. Про себя она решила, что в выходные обязательно сходит посмотреть в последний раз на мост, заодно, покормить голубей и убраться у памятника. Эта мысль ее немного успокоила, и она стала потихоньку собираться на работу.
На остановке было полно народу и стойко пахло бензином. Катерина Ивановна отвыкла от многолюдных мест и поездок на транспорте. Снег все шел и шел, не обращая внимания на людей, как, впрочем, и люди на него не обращали. Они смотрели на проезжую часть, поджидая свой номер автобуса. Подъехал ее номер, полупустой, что позволило удобно усесться возле окна. До школы надо было ехать десять минут, Катерина Ивановна готовилась к ним, как сложному испытанию. Но как это часто бывает с людьми, ожидания ее не оправдались, потому что через призму автобусного стекла она вдруг увидела ГОРОД. Автобус вез ее через те кварталы, в которых она давно не была и которых не видела. "Как он изменился, боже мой, я ничего не узнаю, хотя прожила здесь двадцать лет. А люди, люди-то какие, как они одеваются, как смотрят..."
6.
В ДК, она узнала, что билеты на спектакль довольно дорого стоят, самые дешевые - примерно четверть ее заработка. Полная кассирша предупредила ее о том, что билеты надо покупать как можно раньше, а то скоро закончатся, тем более дешевые. Это обстоятельство повергло Катерину Ивановну в беспокойство - в данный момент на руках не было нужной суммы, зарплата должна была прийти только дней через десять, в районе 1-го декабря...
"Мне нужно попасть на этот спектакль. Я давно не видела спектаклей. Пусть я откажу себе в чем-то, пусть, главное, попасть в зал" - примерно таковы были мысли учительницы, когда она спускалась к тротуару по ступенькам ДК. Она окончательно решила, что пойдет на постановку, сколько бы ей это ни стоило. Плохо, было только то, что она не могла купить билет сейчас - лишь эта мысль вносила некоторую тревогу в рассуждения учительницы, но пройдя еще несколько шагов, она была уже в полной уверенности, что хоть один билет да останется. Ей никак не приходило в голову, что они все до одного могут кончиться. Хоть один-то должен остаться. Для нее.
Несказанно повеселев от этого своего твердого убеждения, она вдруг представила себя сбросившей пару десятков лет, в красивом шелковом платье, идеально облегающем ее стройную фигуру, представила вокруг интеллигентную утонченную публику, окутанную волнительным ожиданием театрального волшебства... и засмеялась. Влекомая радостными предчувствиями и видениями, придавшими ей давно забытую легкость и победившими многолетнюю душевную плесень, она совсем не заметила, что пришла туда, куда совсем не должна была прийти.
Она резко оглянулась, увидела людей, мелькавшие машины, удивительные дома и вспомнила свое утреннее ощущение, то необъяснимо новое ощущение возникшее, когда она смотрела на город из автобуса. И ноги сами пошли по тротуару... Она внезапно почувствовала сильнейшую тягу к познанию, которая, казалось, уснула в ней навсегда. Ей захотелось обойти весь город, сжать его крепко в своих объятиях, и куда-то бежать, бежать, двигаться вперед... И она пошла, не помня себя, в совершенно противоположную сторону от дома.
Она шла к новым кварталам, прибавляя шаг, развивая невероятную для себя скорость. Она не успевала ни о чем думать, мимо нее пробегали улыбчивые и тусклые лица, кинотеатр с афишами, привлекательные магазины, обшарпанные забегаловки, набитые автобусы, ее обнюхивали и даже бежали за ней беспризорные собаки. По рельсам то и дело скользили трамваи, питавшиеся от окутавшей небо паутины проводов. Ей кивали фонари, её слепили автомобильные фары, заставляя щуриться. Она безостановочно неслась, не зная куда и зачем, впитывала обрывки фраз, глупый смех, звуки машин, карканье ворон, шаги сапог, ботинок, цоканье каблуков - единый городской шум. Такой бесконечный и оглушающий... Ей не нужны были детали - она хотела зажать в своих объятьях весь город целиком, весь его вобрать в себя, почувствовать сложный ритм этого огромного организма...
Постепенно улицы стали пустеть, и Катерина Ивановна не заметила, как дошла до спального района, где было уже довольно спокойно. Остановившись наконец, она вдруг почувствовала жуткую усталость и присела на лавочку возле продуктового. Напротив стоял обыкновенный пятиэтажный дом, в котором еще горели почти все окна. Его обрамляли черные стволы деревьев да два фонаря с вытянутыми шеями.
И вдруг учительница увидела людей - всё, чем они занимаются. На третьем этаже она заметила маленького ребенка с мамой, мама, видимо, объясняла ему, что там за окном, и может быть в эту минуту они вдвоем смотрели на нее, и мама говорила своему малышу: "Вон тетя сидит...". В других окнах можно было различить мелькание телевизора - кто-то наверняка смотрит сериал, который согласно своему дневному расписанию она тоже должна сейчас смотреть... А на втором этаже целовались парень и девушка. Девушка, как только почувствовала на себе чей-то взгляд, в смущении задернула шторы. Откуда-то доносились бранные крики, где-то играли на фортепиано... все, все это слышала Кошкина. "Люди живут, как-то тратят свое время, даже не подозревая о том, как живут и что делают другие, каждый думает о себе, у каждого на завтра свои планы... но как-то так получается при этом, что они вместе. Вместе живут. Нет одиночества. Хотя бы потому, что я их всех вижу и слышу", - размышляла, сидя на лавочке, усталая учительница в темно-зеленом плаще и большими круглыми очками на глазах.
И вновь пошел снег. Тот первый утренний снег уже давно растаял и превратился в лужицы, по которым ходили люди, проезжали машины - город его уже прочно впитал. А сейчас шел второй... первый снег еще как-то ждут, смотрят на него из окошек, о нем иногда думают и восклицают, зайдя куда-нибудь: "Там первый снег идет!" Это событие особенное, а второй уже - всё, о нем уже никто не восклицает, и относятся к нему так, будто не второй снег идет, а, скажем, сорок второй или тридцать третий. В самом деле, как это зайти и сказать: "Там идет второй снег!" Ну смешно и нелепо, потому что он уже стал привычен, важен только первый, а остальные... кто их считает... Но Катерина Ивановна вдруг четко осознала, что в этот момент с неба падает именно второй снег. Он мелькал в синих лучах фонарей и в темноте спокойно приземлялся на землю. Но ей от этого второго снега, в отличие от первого стало как-то не по себе.
От продолжительного сидения на лавочке она стала слегка замерзать и подумывать о том, что пора бы и домой идти. Часы показывали девять, что сильно ее удивило - она совсем не подозревала, что прошло так много времени. Учительница встала со скамейки и, совершенно не зная куда идти, двинулась вперед по главной улице района в поисках остановки. Наконец, найдя какую-то остановку с маленьким козырьком и такой же маленькой лавочкой, она около получаса ждала свой автобус. Но он никак не хотел ехать, Катерина Ивановна незаметно замерзала и, наверное, замерзла бы совсем, если бы не догадалась спросить у стоявшего на той же остановке мужчины, что ей делать. Мужчина объяснил, что ей бы надо на трамвай, и указал, как до него дойти. Борясь с подступавшим холодом, Катерина Ивановна дошла до остановки и тут же села в так ей нужный красный трамвай.
Трамвай был почти пуст, и собирался опустеть еще больше, тут же выпустив из своего брюха нескольких пассажиров. Учительница села в первое попавшееся кресло, почувствовала тепло, и стала потихоньку закрывать глаза, потому что силы ее были на исходе. А трамвайные колеса, питаясь электричеством, усталости не знали - они были почти единственными, кто в эту минуту разрушал тишину утихомирившегося города, еще только готовящегося видеть свой первый сон.
Она чуть не проехала свою остановку, слава богу, кондуктор, увидев, что в холодном салоне кроме нее никого не осталось, разбудила ее, чтобы узнать, где она выходит. Тяжело открыв глаза и не совсем вникнув в происходящее, Кошкина машинально ответила: "Не знаю..." и опустила голову к груди. Услышав такой ответ и внимательно оглядев ее старый поношенный плащ, усталая от нервного рабочего дня кондукторша решила, что перед ней бомжиха и напустилась на учительницу с криками. Крики и оскорбления разбудили Катерину Ивановну. Благо, ее остановка была следующей. Увидев в окне знакомые дома, она, ничего не отвечая, с красным от стыда лицом быстро выскочила в открывшуюся дверь. Домой она шла, опустив голову. Весь так прекрасно прожитый день исчез из памяти, словно и не было ничего. Осталось только бешено колотившееся от жгучей обиды и какой-то глухой тоски сердце.
Но дома, засыпая в своей кровати, Кошкиной все же удалось откинуть дурные мысли и посмотреть спокойно на уходящий день. И вроде бы, в этот день, с ней ничего особенного не произошло, ничего не случилось... в этот день она просто почувствовала жизнь. Окутанная забытым чувством, учительница мирно уснула в своей кровати, решив во чтобы то ни стало обойти из конца в конец весь город N.
7.
Все десять дней до зарплаты прошли примерно одинаково. Утром Катерина Ивановна садилась в автобус и ехала в школу. Она заметила, что ей все чаще стали уступать место в автобусе. На все подобные предложения учительница реагировала мгновенно, говоря с тихой яростью "Сидите!" и продолжала стоять, даже если место, несмотря на возражения, все-таки уступали. Потом была школа с детьми, уроками, планерками, коллегами, а дальше город... В день она проходила несколько километров, развивая невероятную скорость - ей хотелось почувствовать его целиком и полностью, как ребенку хочется проглотить весь кусок торта за один раз. Город бывал то однообразным, то разительно меняющим свои краски. Дома, как и люди, то заставляли на себя взглянуть, то прятались в серой массе. Природным фоном к этим прогулкам явился снег, который то выпадал и назойливо лежал, то таял и снова выпадал. То ли осень хотела подольше задержаться в городе, то ли зиме было лень серьезно взяться за дело. У людей из-за перепадов давления в это время часто болит голова. Переходный период...
Настроение же у Кошкиной заметно поднялось, теперь радость и удовольствие ей доставляли прогулки, а предстоящий спектакль вселил надежду и смысл в ее существование.
Людям важно знать, что такого-то числа случится то-то и то-то - на этой дате они начинают строить свою жизнь. Впереди всегда должен быть буек, только тогда ты будешь знать, куда вести корабль, тогда будет уверенность, будет смысл - свободное плавание страшит именно своей свободой и еще безвременьем. Буй - конкретная цель и ты знаешь, сколько тебе нужно прожить, чтобы ее достичь, ты засыпаешь в конце каждого дня и чувствуешь при этом всеми жилками, что цель приблизилась еще на 24 часа. При жизни в таком вот обратном отсчете все локальные проблемы, неудачи уходят на второй план, ты не сдаешься, ты смотришь только вперед. Но что будет за этим буйком - ты не знаешь. Знаешь только, что будет лучше... или не лучше... главное, ты твердо уверен, что за ним будет по-другому... Но ведь по сути-то, главным здесь становится не сама цель, а именно процесс. Процесс, который называется ПРОЖИВАНИЕМ... А когда все-таки долгожданного его, буйка, достигаешь, тогда все... наступает свобода, день становится похож на следующий, а тот еще на следующий, а тот еще на следующий и так далее. И появляется растерянность, а чуть позже наступает это самое безвременье и тогда становится страшно. Потому что смысл улетучивается, глаза потухают, и душа медленно обрастает корой. И ты снова, срочно, придумываешь себе что-то, какую-нибудь новую цель, новую дату и снова ЖИВЕШЬ с новой надеждой...
Такой вот буй в виде спектакля внезапно замаячил в жизни учительницы, придав всей ее жизни стройность и направленность.
Она стала больше разговаривать с учениками на отвлеченные темы, даже рассказала им один забавный эпизод, случившийся с ней в педагогическом университете в Москве. Одной из своих коллег, тоже преподавательнице литературы, она сделала комплимент по поводу ее нового платья, а двум своим близким приятельницам рассказала о предстоящем походе на спектакль и все ходила, ходила, ходила по городским улицам...
Решив после прогулки по городу, в один из последних ноябрьских дней, перебрать вещи, накопившиеся в сумке, она обнаружила белый конверт. Несколько секунд недоумения, быстро сменились догадкой о том, что это письмо от сестры из города Богоявленска. Она получила его на почте в тот странный день, когда впервые увидела ту желтую афишу с актером, чье изображение теперь попадалось ей уже на каждом шагу. Катерина Ивановна, посердившись на свою забывчивость, поспешно оторвала верхнюю кромку конверта. Письмо было небольшим, вот что было в нем написано:
"Здравствуй, родненькая моя Катенька! Наконец-то собралась тебе написать. Прости, что долго не писала. Твои последние письма меня очень расстроили, я ходила, много времени ходила, все думала о тебе, о том, как ты страдаешь, как тебе тяжело, поэтому не хотела писать. Все терпела, ждала того часа, когда смогла бы помочь тебе не словами, а делами своими. Слова, ты знаешь ведь, ничегошеньки не значат. Я скоро переезжаю из своей клетушки в трехкомнатную квартиру, дождалась таки, наконец, за заслуги мои, за дела добрые ее получила. Она большая такая, куда уж мне одной в ней жить, сынок-то мой женился нынче, и в квартирку другую с женой вместе переехал, уже ангелочков ждут, скучно мне будет одной-то. Знаешь что, ты ко мне переезжай, хорошо-то нам вместе-то будет, а то живешь там одна-одинешенька, никого у тебя не осталось, я только.
Городишко-то у нас небольшой, улиц немного, зато дома все белые, красивые, низенькие, всего два-три этажа. А на новый год и рождество, каждый двор ставит на крыше большую елку и украшает дом всякими гирляндами. Потом вся улица накрывает прямо на воздухе один большой стол и все за ним сидят, радуются. Зимы-то у нас не суровые, сильно не мерзнем, да и соседи хорошие, народу немного, но весь приличный, приветливый, каждый на помощь придет, руку подаст в беде. Все культурные, обходительные. Никаких страшных людей нет, все мирно живем, Богу молимся, может и нет у нас всего, чего хочется, зато есть всё, что нужно.
Много у меня друзей тут хороших, со всеми тебя познакомлю, будешь с ними твои любимые книжки обсуждать, на концерты симфонические ходить. Работу найдешь быстро, я уже узнавала, ведь таких преподавателей как ты, еще поискать надо. Глава города сказал, что без раздумий тебя примет, такую умную, особенно после того, как узнал, чего ты там натерпелась. Он ведь у нас мудрый, все знает, даже то, что в N делается. А зарабатывать прилично будешь, как тебе в N-то и не снилось. Тут у нас, в Богоявленске, такие люди, как ты, всегда в цене. Потом по свету поездить сможешь. Знаю, хорошо тебе будет, ты заслужила это, Катенька. Жду тебя сильно, приезжай скорее, не раздумывай! С молитвами о твоей душе прощаюсь, и жду нашей скорейшей встречи!
Горячо любящая тебя
твоя сестра Тамара".
Катерина Ивановна прочитала письмо еще два раза, после чего ее влажные пальцы еще долго сжимали белый листочек. Наконец, что-то решив, она села за стол, включила настольную лампу, вырвала из тетради клетчатый лист, взяла в руки ручку и начала спокойным почерком выводить сестре ответ.
8.
Наступил последний день перед спектаклем. Совсем скоро случится то, чем Катерина Ивановна жила прошедший месяц, и внутри появилось не только мучительно-сладостное волнительное предчувствие, но и малодушный страх. Осознание неизбежности события начинало на нее давить. Все стало таким близким...
А между тем, билет на постановку достался Кошкиной совсем непросто. Наивно полагая, что в кассе могут остаться дешевые билеты, она, с новой зарплатой в сумке, уверенно зашагала прямиком к ДК-шной кассе. И, конечно, полная кассирша сказала ей, что дешевых билетов нет, вообще нет никаких и не будет, и что ей все уже надоели подобными вопросами. Катерина Ивановна растерялась и никак не могла найти нужных слов. Возгласы кассирши: "Что встали? Идите, идите..." - заставили Кошкину покинуть закуток с кассой и выйти на улицу. На ступеньках она резко опомнилась, и до конца не понимая, что она на самом деле делает, бросилась к кассирше, истошно прося ее что-нибудь для нее сделать. Она бессвязно говорила о том, что она всю жизнь ждала этого спектакля, что ей просто необходимо попасть туда, она должна очутиться в зале. Потом она просила умоляющим голосом ее придумать что-нибудь. Кассирша, растерявшись от такого неожиданного напора, рассказала, что у нее еще есть несколько очень дорогих билетов, но она не стала предлагать их учительнице, потому что за годы работы научилась определять материальный достаток клиентов и различать, кто будет брать какие места, а после добавила, что эти билеты предназначены только важным лицам и она вообще не имеет права их продавать. Катерина Ивановна в ответ не прекращала свои мольбы, она вновь и вновь кричала, что билет ей необходим, что без него ей нельзя, и все повторяла: "Должен же быть какой-нибудь выход. Сделайте что-нибудь! Я прошу вас!" - пока кассирша не ответила, что ввиду чрезвычайной ситуации, если клиент хочет сильно их приобрести тогда она готова за внушительную сумму их продать. Конечно сам билет стоит дешевле, но она вынуждена делать наценку за риск. В итоге получилась сумма, составившая три четверти всей зарплаты учительницы. Но она ее заплатила.
Весь день Кошкина хотела посмотреть на заветный билет, но все не решалась. Вечером все-таки она решилась на него взглянуть и тут увидела, что билет хоть и стоил очень дорого - такие цифры были действительно немыслимы для учительницы, но все же меньше, чем та сумма, которую она заплатила. Она начала корить себя за непрактичность и безалаберность, ведь ей оставались сущие крохи на целый месяц, как жить на такие деньги целый месяц и вообразить нельзя было. Она подумала о том, чтобы пойти поругаться с нечестной кассиршей или вообще сдать обратно билет и получить деньги.
Но, когда Катерина Ивановна пришла на следующий день в кассу, полная женщина за стеклом настойчиво говорила ей о том, что она заплатила именно ту сумму, которая написана на билете, что они не имеют права так поступать, как она говорит, иначе их выгонят с работы, а работы она сильно боится лишиться. Билет же нельзя поменять по той простой причине, что его нельзя поменять в любом случае, хоть ты умри. Билет можно вернуть только в случае отмены мероприятия. "Таковы правила. И не нам их менять", - подытожила она свой монолог и закрыла окошко. В общем, Катерина Ивановна не добилась ничего.
Ее движение по вечернему городу не прекращалась ни на один день. Она брала только передышки на сон и работу. Сегодня ей оставалось посетить последний район на окраине.
Катерина Ивановна никогда не думала, что ее город, где она прожила половину всей своей жизни, может быть таким... ужасно большим. И чем больше проходило времени с момента первой прогулки, тем сильнее она чувствовала себя маленькой песчинкой на его безграничных просторах. Ее темно-зеленый плащ мелькал повсюду, но его никто не видел. Он утопал в среде тысяч таких же песчинок, как и она сама. Ей ни разу не попались на улицах, ни знакомые, ни коллеги, ни ученики. Все, кто ей попадался, были чужими. Но она им улыбалась. Она улыбалась, переходя по зебрам, улыбалась, поворачивая на другую улицу, улыбалась, переступая через бордюры, улыбалась, смотря на окна и брошенные фонтаны, улыбалась, переходя дорогу на зеленый свет. Только свой, некогда любимый, маршрут Катерина Ивановна обходила стороной. На вопрос, почему так происходило, она и сама не могла дать ответа, ее, вроде бы и тянуло туда, и соскучилась она по своим любимым местам, но, вот, не выходило как-то все...
Последнюю неделю погода стояла очень странная. Начался мощный снегопад, какого N-цы не наблюдали уже очень давно. Всю неделю снег шел практически не переставая. Подобное в N было зафиксировано лишь единожды - не то в 17-ом, не то в 18-ом году ХХ-го столетия. Но тогда снег шел только три дня, потом, успокоился. Сейчас он шел уже неделю, не останавливаясь. Сначала снег был в радость - дети лепили снеговиков, взрослые мечтательно говорили о том, что вот бы такую погоду на новый год... На третий-четвертый день, снег уже начал раздражать, а когда к нему добавились сильнейшие морозы, то стало совсем плохо.
Несмотря на холод, отказать себе в хождении по городу Катерина Ивановна никак не могла. И во время прогулок она испытывала на себе весь этот холод, всю его безжизненность. Наверно, никто в эти дни не провел на улице столько времени, сколько провела она, и никто, наверно, так не мерз, потому что, хоть она и надевала теплые свитера, но сверху все равно носила свой старый плащ. Ее спасало только движение.
В связи с холодами люди немного поменялись; лица и улыбки спрятались за теплые шарфы и приподнятые воротники шуб и пуховиков. Так что учительница видела на людях только одно живое место - глаза. Движение транспорта из-за заносов оказалось парализованным, участились пробки, что не добавляло настроения N-цам. Все разговоры тонули в клубах горячего воздуха, шедшего изо ртов и сводились только к одному вопросу: "Когда закончатся эти собачьи холода?"
- Когда эти собачьи холода закончатся?
- Да почем я знаю... побыстрее бы уж.
- У меня жена вчера гуляла с собакой, чуть ноги себе не отморозила...
- И не говори... скоро все превратимся в сосульки, а город в Антарктиду. Ф-фу...
- Да... хоть из дома не выходи. За что нам такое, а? Никуда не выйти, не зайти...
- Да и дома сидеть невозможно, и там холодина достает, зараза. Я у себя свитер не снимаю... Господи, как лета-то хочется! (Резко закрывает лицо варежкой, не в силах продолжать мерзнуть и говорить дальше).
Такой обрывок диалога двух молодых людей Катерина Ивановна услышала сегодня утром в автобусе. А вечером она уже находилась на окраине города. Но прогулка как-то не клеилась, настроения не было. Уже не было того восторга, стремления, которые сопровождали ее в начале путешествий, осталась только одна глухая усталость и постоянный холод. Улицы пустовали - люди прятались от мороза за стеклами окон. Все зримое пространство поделилось на две части: белую и черную. Снежный покров боролся с черными стволами и темнотой. Было тихо-тихо - ни машин, ни птиц, только вьюга улюлюкала в гордом одиночестве, а сухой холод убирал с пространства все проявления жизни, которая как будто остановилась...
Только Катерина Ивановна, сопротивляясь метели, тупо брела по белой паутине улиц. Ее спутниками стали фонари и бесконечные вереницы горящих окон, аккуратно прилепленных к серым бетонным блокам. Они не давали городу погрузиться во мрак и оставить учительницу в абсолютном одиночестве. За ними сидели какие-то люди, но их не было видно за толстой коркой льда приставшей к оконным стеклам. Они были там, а здесь... здесь не было никого.
Учительница плохо себя чувствовала, ей было тяжело, но она из-за всех сил шла дальше. Хотя другие, если бы знали, что ее хождение в такую погоду не имеет никакой, сколько-нибудь понятной нормальному человеку, цели, точно бы назвали Кошкину сумасшедшей. Но она шла, и ее мысль так же лихорадочно дрожала, как и все тело. Она думала о завтрашнем вечере, она думала обо всей своей жизни, а метель все пыталась ее оглушить, намертво пригвоздить то к стенам домов, то к остановкам, то к корягам, некогда одетым пышными зелеными кронами.
Наконец вдалеке блеснули фары старенького автобуса и она, почувствовав, что в ней уже нет сил сопротивляться, с чувством облегчения вошла в пустой обледенелый салон, и поехала сквозь пургу домой. Внутри царила тишина, вокруг не было ни души, только вдалеке, у первой двери, кондукторша о чем-то говорила с водителем.
"Мама!" - где-то вдруг раздалось, то ли сзади, то ли внутри нее, Катерина Ивановна никак не могла понять. Она повернулась, но сзади стояли только пустые кресла.
"Мама, я здесь" - кто-то тихо шепнул и сел рядом. Они обнялись...
- Мама, я пришел пригласить тебя на спектакль. Ты ведь придешь завтра?
- Конечно, родной... А как ты думаешь? Ты не представляешь, сколько я тебя ждала. Мне ведь больше ничего не надо, только тебя увидеть... Каким ты стал большим, совсем не похожим на отца...
- У тебя есть билет? Ты ведь купила билет?
- "Конечно. Вот..." - сказала учительница и начала суетливо рыться в сумке. Наконец она нашла билет и тот, кто сидел рядом, увидел на этой глянцевой бумажке свое точное изображение.
- Значит, ты придешь. Увидишь меня на сцене, увидишь что я умею, чего я добился, как меня любят...
- "Мне так тебя не хватает... Почему ты не приедешь ко мне? Я бы тебя накормила вкусно, а то ты худенький такой" - сказала Кошкина и тут же засмеялась.
- Буду завтра тебя ждать. Знаешь, очень приятно играть, когда на тебя смотрят близкие люди. Мне пора.
- Подожди, мне так надо много тебе рассказать...
- Все завтра, мама. Завтра...
- Погоди, ты ведь замерзнешь, на улице так холодно!
- Главное, чтобы ты сама здесь не замерзла.
"Следующая остановка - улица Комсомольцев" - громко прозвучало в салоне. Катерина Ивановна огляделась: вокруг стояли только пустые кресла, а у первой двери водитель по-прежнему разговаривал с кондукторшей. "Как тепло стало", - подумала, направившись к выходу, учительница.
9.
"Город закончился" - вот та первая мысль, которая посетила Катерину Ивановну, когда она смотрела в закоченевшее от мороза окно, попивая чай из своей любимой кружки на следующее утро. "Вот и все... Стал ли мне этот город чуточку ближе? Город стал огромным, сильно изменился, но ближе... Он ошарашивает. Оказывается, я столько не видела раньше, многого не замечала... Но на самом-то деле, я уже все забыла, я сейчас-то и вспомнить ничего не могу, за целый месяц ничего не запомнила, только бесконечные люди, дома, люди, дома, огни, шум и еще какие-то смутные ощущения - смесь восторга, чувства бесконечности и чужеродности, что ли... не знаю. На самом-то деле все осталось таким же, но в то же время все стало каким-то другим, неуловимо другим. Я сама не пойму, что это... Но это было прекрасно, было прекрасно раствориться, почувствовать себя молекулой одного единого организма... Но не мое все это, не мое, не мой организм, я не понимаю, я иду по этим улицам и ничего не понимаю... совсем ничего не понимаю... не понимаю!!!"
А холод не иссякал. Утро стояло безрадостное - идти к нему навстречу не хотелось. Небо опять, как и всю неделю, оставалось серым, ни одна птица сегодня не захотела раскрасить своими крылами унылый фон. Противоположный окну Катерины Ивановны дом угрюмо смотрел на нее сотнями своих глаз, а бедная береза за оконной рамой беспокойно кивала в такт беспокойным мыслям учительницы. Вот так ее встречало воскресенье, день, который она так ждала...
Сегодня не надо было идти в школу, сегодня вечером надо было идти на спектакль. А утро она решила потратить на уборку.
Она тщательно убирала и вычищала квартиру - мыла полы, стирала пыль с книг и полок, перебирала хлам, не раз выходила на улицу с полным ведром мусора. В квартире - впервые за много месяцев - воцарились порядок и чистота. Тень запустения перестала витать в жилище учительницы, чему рады были и жилица, и само жилище. Потом Катерина Ивановна хорошенько вымылась, почистила очки, погладила свое самое дорогое красное платье с красивым приподнятым воротником. Ее тело совершенно отвыкло носить красивые вещи, хотя еще несколько лет назад в этом платье оно чувствовало себя уютно и гордо. Платье просто так, без всякого повода, без нового года, без 8-го марта, без дня рождения подарил ей муж.
Как следует приведя себя в порядок, учительница закрыла двери и направилась к остановке, чувствуя себя счастливой и немного помолодевшей.
10.
Когда-то, лет тридцать назад, худенькая девочка с двумя смешными косичками и ворохом надежд приехала летом в Москву из небольшого карельского городка поступать в педагогический, чтобы получить самое лучшее в мире образование. Она хотела стать такой же доброй и умной учительницей, как ее родители.
Оказавшись после родного городишки, в бурлящей, сверху донизу залитой солнцем Москве, она принялась жадно ее открывать, испытывая при этом те же чувства, что испытывал, наверное, Джордж Ливингстон пробираясь к сердцу Африки или Кук, когда бороздил нетронутые еще просторы Тихого океана.
Весь организм ее вдруг заразился невиданным доселе вирусом молодости, и вылечиваться от него явно не хотел.
Она еле успевала складировать впечатления - подземные поезда, эскалаторы, куранты со страшным звуком, мумия Ленина, "Черный квадрат" Малевича, взмыленная тройка на крыше Большого, мелкие пароходики на Москве-реке, индустриальный музей Маяковского, Новый Арбат, Старый Арбат, Красная площадь оказавшаяся совсем не красной, могила неизвестного солдата, известные киноартисты, пятиэтажный универсальный магазин и, конечно, театр.
Настоящий спектакль она видела только раз в детстве, когда ездила с родителями отдыхать в Ленинград. В Москве же попасть на хорошие постановки, о которых говорили повсюду, оказалось делом непростым, но как-то раз, сумев все же проникнуть на представление, Катя навсегда влюбилась в театр. Спектакли будоражили, заставляли задумываться о своем месте в этом мире и просто приносили кусочек счастья.
После одной из премьер, в театральном фойе оживленно вели беседу две подруги. Их диалог о только что увиденной постановке привлек к себе внимание молодого студента. Завязался спор, который продолжился на улице и развивался до входа в метро. В итоге спор закончился ничем, но моральное преимущество осталось за девушками, потому что они настойчиво прощались с назойливым молодым человеком, желавшим продолжить с ними путь. Однако высокий с мелкими усиками студент не пал духом и сумел отыграться, сказав, что отпустит их только после того, как кто-то из них даст ему номер телефона. Юноша оказался настолько упертым, что номер дать пришлось.
Через несколько дней в квартире одной из подруг раздался звонок. Девушка сняла трубку и услышала на другом конце провода сильно волнующийся голос, тщетно старавшийся походить на мужественные голоса героев французских и итальянских кинокартин. Голос приглашал ее лазить по деревьям. Девушка засмеявшись, согласилась. Они поехали в лес, студент, сидя на деревьях, изображал дятлов и кукушек, девушка, умирая от смеха, кидалась в него шишками, потом они пили вино, обнимали стволы, играли в прятки, потом встречи продолжились, завязались серьезные романтические отношения. Девушкой была Катерина Ивановна, студентом ее будущий муж.
Получив диплом, она в конце 70-х по распределению попала в N. Была возможность остаться в Москве, да и муж этого хотел, но молодая учительница посчитала, что ее труд более необходим в провинции, нежели в Москве и убедила мужа ехать. К тому времени они уже год, как были женаты, у них родился сын...
Театральное искусство в городе N в то время было на серьезном счету. N-ские театры демонстрировали высокий художественный уровень - это подтверждали и ведущие критики, приезжавшие в N на всесоюзные театральные фестивали, так что учительница сполна могла утолить свою страсть к театру. Но с развалом СССР, последовал кризис заставивший театры закрыть свои двери. В городе остался только один театр, да и он был уже далеко не тем, что раньше. Будто бы душа из него вылетела, выветрилась завеса той самой тайны, а здания, интриги и костюмы остались. Это почувствовала Кошкина и потеряла к театру всякий интерес.
И вот сегодня, в этот морозный воскресный вечер она впервые за много-много лет сидела в зрительном зале в предвкушении спектакля. Повсюду, на афишах мелькали улыбчивые лица приезжей знаменитости, все разговоры и кривотолки женской частью зала сводились к его обсуждению. Мужчинам, которых было заметно меньше, ничего не оставалось, как только терпеливо слушать этот пустопорожний, по их мнению, щебет и тихо сердиться на своих дам.
Но Катерина Ивановна думала о другом. Пусть это был не театр, а всего лишь ДК, но шелест программок, нарядные люди, шепот красных кулис, замысловатая декорация... все это быстро оживило в ней давно забытые театральные чувства. Но даже не это было главным, главной была долгожданная встреча...
Пьеса называлась "Жизнь по расчету" какого-то современного драматурга в постановке такого же современного режиссера. После небольшого вступления на сцене наконец появилась звезда. Зал взревел от восторга и минуты три неистово аплодировал, а актер роскошно улыбался. Учительница тоже восторженно аплодировала, но соседи успели подпортить ей настроение. Рядом с ней (у нее ведь был VIP-билет) сидели несколько богатых и значительных персон. Она чувствовала, как из их ртов тащит смесью водки с коньяком, она вдыхала запах их перенадушенных дорогим парфюмом полных тел, она видела их дам с килограммами косметики, в одеждах, похожих на обрезки шкур, она слышала их пошлые разговоры, их полупьяные выкрики. Возмущение подкатывало к горлу, но учительница держала себя в руках.
А на сцене разыгрывалась история на тему "нелегкая жизнь альфонса". Актер играет несчастного героя, вынужденного зарабатывать на жизнь своим собственным накачанным телом. Одинокие томные дамы его любят, он любит деньги, и зрители в экстазе от слезоточивой истории и артистических черных плавок.
Учительница, конечно, ничего не понимала, ничего не узнавала. Кто это там носится по сцене? Этот тот молодой интеллигентный и аккуратный человек, на которого она потратила столько времени, которым жила несколько месяцев? Это тот, с которым она разговаривала вчера? Тот, который в ее помутившемся сознании сросся с ее собственным... Катерина Ивановна продолжала смотреть на происходящее своими серыми глазами, хотя ей было очень трудно. Она хотела их закрыть и больше не открывать никогда, тихонько выйти и бежать, бежать, бежать подальше отсюда. Маленькие слезинки прорывались наружу и обжигали щеки, но она продолжала смотреть, приглушая жгучий стыд. Она думала, глядя на других зрителей: "Может, это я ничего не понимаю?" Публика рядом вела себя еще развязней - на просьбу учительницы немного успокоиться соседи не обратили никакого внимания. А спектакль продолжался.
Оказалось, что у этого альфонса есть еще и нормальная девушка, которую он, вроде бы, любит и на заработанные средства покупает ей подарки. Девушка, намного его моложе, конечно ничего не знает и не догадывается. Девушка признаётся, что беременна и они решают пожениться. Но отец против. Тем временем парень попадает в гости к очень одинокой даме, утешает ее, после чего дама не хочет расставаться с молодым человеком. Она пытается удержать его и обещает богато одарить. Парень отказывается от предложения и уходит.
Катерина Ивановна стала замерзать, ей вдруг стало настолько холодно, что она сильно-сильно вжалась в кресло, обняла себя руками, отключилась от всего, что было вокруг, и смотрела на происходящее отстраненно. Она не испытывала уже ничего. Хуже всего был даже не сюжет, не откровенные сцены, не примитивный текст, не пошлость, которая лезла повсюду, хуже всего было то, что ужасно играли актеры, особенно тот, кем она жила целый месяц. Но вокруг люди смеялись, переживали и восхищались.
Декорации поменялись - на сцене вместо большой кровати поставили старый красноватый диван с торчащими пружинами. У дивана стоял журнальный столик, на нем бутылка водки и банка соленых огурцов. Все это обозначило квартиру девушки. За столом сидели трое мужчин с бородами до колен "а-ля Толстой и Достоевский" и пили водку вприкуску с огурчиками. Вся эта сцена заключала собой режиссерскую иронию, по отношению к тем, кого раньше называли интеллигенцией, впрочем, это мало кто понял.
Когда парень с девушкой вошли в квартиру, один из старцев, видимо ее отец, гневно бросился на парня с возгласами "Что ж ты делаешь?" Разразился скандал, начался жесткий обмен репликами, который закончился тем, что парень схватил отца за бороду и начал громко кричать:
"Ты посмотри на себя! Куда ты лезешь?.. Я спрашиваю тебя, куда ты лезешь? Со своими понятиями. Отжили твои понятия, папаша. Нет их. НЕТ. Так вот какого хера ты лезешь? Ну и что, что ей семнадцать, сейчас знаешь во сколько рожают? Ты знаешь, нет? В тринадцать, в четырнадцать. Понял? И никто не против, потому что сегодня это нормально.
Ты посмотри на себя, ты в зеркало смотрелся, ты себя видел? Ты со своей бородой ни хрена про жизнь не знаешь и еще талдычишь мне тут про понятия, про мораль. Ты посмотри, какая у тебя дочь! Что ты ей дал? Вместо того, чтобы водку жрать, да думать "Что делать?", пошел бы и сделал что-нибудь. Пойми, щас не думать надо, а делать! Зарабатывать! Зарабатывать, отец! Ты понял, нет? Ты же, твою мать, как тот диван, такой же дырявый. В тебе же трухи так же до хрена. Ты же рухлядь, твою мать! Рух-лядь!!! Интеллигент вшивый! Ты понимаешь, что все, другое время. Нет больше вас таких, интеллигентов. Сдохли вы, как и все ваши понятия. Сейчас все другое. Беги отсюда, мамонт. Ты еще не понял, что случилось? Ледниковый период наступил! Все, не нужно ваше дерьмо никому.
Я же тоже когда-то хотел таким же стать, умным, рассуждать вот так, как ты, бороду отрастить. Закончил математический и что? Где я был? Я голодал, потому что я на хер никому, умный такой, нужен не был! Не нужен, понял! Я стал мыслить по-другому и сейчас у меня все есть - квартира, одежда, еда, мебель нормальная. Я сам себя обеспечиваю. И что? Я плохой человек? У нас кто с деньгами - сразу плохой. Нет, и дочь вот твоя скажет, что я нормальный, и я ее люблю, и мы поженимся. Так что успокойся и засунь куда подальше, что ты знал до этого. Начни сначала, я тебе помогу, отец. А сейчас она пойдет со мной и будет жить со мной. Со мной! Ты понял, нет?"
"Замечательный монолог - наконец-то сыграл как нужно" - отметила про себя Катерина Ивановна.
Далее сюжет развивался банально и страшно. Парню позвонила та одинокая дама и сделала ему предложение, от которого невозможно было отказаться, альфонс кидает девушку, уходит к даме. После чего девушка делает аборт и бросается из окна. Спектакль заканчивается сценой в Турции на пляже, где дама отдыхает с молодым человеком. И вдруг она встречает свою прежнюю любовь, они мирятся, и она остается с ним. А жиголо дает пачку денег и просит его побыстрее отсюда убраться, вычеркнуть ее из своей жизни и больше никогда к ней не звонить, не приходить. Свет тушится в тот момент, когда парень с расстроенным лицом остается сидеть на шезлонге в плавках и пачкой денег.
Мелодрама попала в точку - более половины зала ревело, казалось, что ДК потонет в потоках девичьих слез. Даже некоторые мужчины пустили слезу. С дам, окружавших Кошкину, вместе со слезами текли килограммы косметики, сквозь эти горькие слезы, они спрашивали у своих полусонных мужчин, когда те повезут их в Турцию. Зал дружно и бесконечно аплодировал, актера завалили цветами и поцелуями, девчонки расталкивая друг друга, лезли на сцену за автографами. Когда началось это вавилонское столпотворение, учительницы в зале уже не было.
11.
На улице жутко выла метель, ее звуки оглушали дома, деревья, фонари, бесцеремонно врывались в подъезды и форточки, будто какой-то неумелый великан сел за снежный орган и выводил на нем свою никому не понятную фугу. Вьюга жестоко хлестала снегом по лицу учительницы. На нем невозможно было различить глаза, рот, нос, лицо представляло собой одно сплошное бледное пятно, на котором висели большие очки. В голове не было никаких мыслей, в душе не осталось чувств, тело настолько озябло, что перестало что-либо чувствовать, кроме беспрерывно колотящей дрожи. Учительница шла, сама не зная куда идти, куда вообще нужно идти, к кому, где здесь выход. На каждом шагу на нее с афишных тумб смотрели желтые афиши с белозубой актерской улыбкой. Она отворачивала от них взгляд и стремилась быстрее пройти, но они не кончались, они были повсюду. Белые фонари, свесившие свои головы, будто увядшие бутоны, пытались хоть как-то ей помочь, осветив дорогу, но справиться с тьмой им было не под силу.
Кошкина все прибавляла и прибавляла шаг, перед глазами все плыло, она, может быть, с радостью сейчас остановилась, бухнулась в снег и замерзла. Но она продолжала идти, повинуясь какому-то внутреннему голосу. Только двигаясь можно было спастись от наступавшего по всем фронтам холода. Куда она могла держать путь в такой час было не совсем понятно, остановка была в другом направлении. Слава Богу, хоть дороги оказались очищенными от снега, а то сопротивляться и метели, и сугробам она бы не смогла. Город обезлюдел, только изредка сквозь метельную фугу прорывался жалобный собачий вой. Города не было видно, дома тонули во тьме, как и деревья, как и небо. Такого угрюмого лица N не носил давно.
По еле заметным очертаниям Катерина Ивановна узнала свою школу. Теперь она казалась настолько чужой и мрачной, что хотелось скорее ее пройти. Силы таяли, но вдруг поток мыслей хлынул в голову учительницы и забурлил в ней со страшной скоростью. Мозг лихорадило, она бежала, бежала вперед. "Только бы дойти, только бы успеть..." - вертелось в ее голове.
У школьного фонаря стояло несколько мальчишек, у школьной калитки они заметили темную грузную фигуру, свет фонаря, выхвативший ее, определил, что она зеленого цвета. Мальчишки узнали этот плащ - такой плащ носила только их учительница литературы. Они почувствовали, что с их Катериной Ивановной что-то не то и ринулись за ней в погоню.
Но догнать ее оказалось не так просто, она развила необычайную скорость. Они пытались бежать, но это было невозможно из-за вьюги. Они пытались кричать, но Кошкина уже ничего не слышала. Верхняя часть ее тела замерзла практически полностью, только ноги еще слушались, и глаза могли что-то различать во тьме.
После школы взгляду серых глаз Катерины Ивановны предстало ледяное поле NN-речки. За речкой сразу начинался ее парк, любимая улица, а там рукой было подать до дома, стоило только перейти мост. Но, к своему удивлению, моста учительница не обнаружила. Снесли! Только обломки черными корягами светились на белом льду. Мальчишки уже бежали, кричали что было сил...
Кошкина принялась спускаться к реке, она рассчитывала переправиться на другую сторону по льду. Она перелезла через несколько коряг, оставила свои следы на сугробе, после чего, наконец, спустилась вниз. По льду шла уверенно, не боялась, даже не смотрела вниз, смотрела лишь на тот берег.
Берег, на котором среди голых деревьев вырисовывался одинокий памятник Грибоедову и совсем опустевший парк. Вдруг на грубых руках деревьев, откуда ни возьмись, стали появляться черные точки, с каждым шагом учительницы их становилось все больше и больше. Увидев голубей, Катерина Ивановна почувствовала как ее сердце что-то больно кольнуло, из глаз потекли слезы, лицо вдруг моментально ожило, она прибавила шаг, устремляясь к ним навстречу... и тут ветер дунул с особенной силой. Кошкина в тот же миг потеряла равновесие и споткнулась о старую доску - обломок моста. Ее тело всей своей тяжестью упало на лед и покатилось. Уши услышали неприятный треск, треска становилось все больше и больше, наконец ткань льда окончательно разорвалась, и мутная вода поглотила человека. От звука воды голуби резко встрепенулись и беспокойно залетали от дерева к дереву, пытаясь что-то кому-то прокричать.
Мальчишки же, подбежав к берегу, удивились, не заметив никого на белом полотне, но через некоторое время один из них увидел странное зеленое пятно. Аккуратно спустившись к реке, они обнаружили всплывший плащ учительницы, который слез с нее под водой, словно шершавая кожа царевны-лягушки...
А сама Катерина Ивановна, тем временем, плыла куда-то всё дальше и дальше от так и не ставшего для нее своим города N.
12.
Мальчишки с помощью длинной палки вытащили плащ и отнесли его в милицию. Плащ осмотрели и не обнаружили в его карманах ничего, кроме билета на представление.
Потом милиционеры взломали дверь квартиры на улице Комсомольцев. Немного удивившись идеальной чистоте, они принялись искать адреса родственников, друзей, но не обнаружили ничего, кроме письма сестры учительницы, присланного из города Богоявленска. Сколько потом ни пытались они найти, где находится такой город, все было тщетно. Не было нигде такого города. А больше никаких адресов в квартире так и не нашли. Да, еще обнаружили коротенький ответ учительницы на это письмо. В нем была написана всего одна фраза: "Не волнуйся, скоро встретимся...".
Похоронили Кошкину спокойно, на том же кладбище, где лежал ее сын. На похоронах присутствовали только ее ученики и коллеги, для которых известие о смерти Кошкиной стало неожиданным и печальным событием. Даже директор пустил слезу.
Об этой истории написали в местных газетах, но со временем шумиха поутихла, и жизнь снова повернула на свою повседневную колею. Город N продолжал жить своей обычной и только ему понятной жизнью.
Спустя несколько месяцев, новые жильцы учительской квартиры срубили непонятно чем помешавшую им березу, которой так любила любоваться, стоя утром у окна, Кошкина Катерина Ивановна. Черно-белый ствол провалялся под окнами несколько дней, после чего приехал грузовик и увез его неизвестно куда. О берёзиных сережках и кудрях остался напоминать лишь маленький пенек...
А неуемное время, как всегда, бежало дальше: листья вырастали и опадали, снег выпадал и таял, люди спали и просыпались, уходили и возвращались, жили и умирали.
P. S.
Эту историю рассказал мне мой приятель, студент филфака МГУ, когда мы сидели с ним на Тверском бульваре и пили пиво. В тот день от меня ушла девушка, и я жаловался ему на свою несчастную жизнь. После того разговора я сел и начал записывать эту историю. Почему? Я сам не знаю. Ведь и в самом деле, моя жизнь бесконечно далека от жизни захолустного городишки под банальным названием N. Да и что мне, двадцатилетнему, в жизни пятидесятилетней учительницы? Но я знаю одно - с тех пор я никогда не называл свою жизнь несчастной.
А мой приятель - один из тех заинтересованных и внимательных учеников Катерины Ивановны, из тех, кто в тот холодный день вытаскивал длинной палкой ее мокрый темно-зеленый плащ...