Аннотация: Что может быть безобиднее книги на полке...
Ловушка для скучающего читателя
За исключением дремлющей библиотекарши, помещение было безлюдным. Из мебели - лишь ряды книжных стеллажей. Темный полумрак зала. Тяжелые занавески, пропитавшиеся пылью и не стиранные со времени торжественного перерезания красной ленточки. Паркет истертый тысячами ног, еще в то время, когда наша страна считалась 'самой читающей в мире', кое-где паркет встал дыбом, и сквозь образовавшиеся трещины виден серый цемент пола. Здание абонементного отдела уже давно требовало капитального ремонта, но денег не хватало даже на смену перегоревших ртутных ламп, так что я аккуратно пробирался в полумраке.
Сколько мыслей, надежд, идей и терзаний вложено писателями в эти разноцветные томики? что скрывается под обложкой? Возможно, автор хотел изменить мир, подарить себе вечную жизнь, наделив книгу своей душой. Стать частью мыслей другого человека, и жить в думах людей, когда даже праха автора уже не сыщешь. Так было с Мольером - подарив миру множество шедевров, таких как Тартюф, приняв свой конец и будучи погребенным - теперь благодарное человечество даже не полностью уверено в месте его захоронения.
Результат стараний автора, выжимавшего из себя по капле произведение, теперь стоит на полке в провинциальной библиотеке, покрытое пылью времени и ни разу не открытое со времени издания.
Я остановился перед очередной полкой - пожалуй, выберу что-нибудь с неё. Провожу рукой по корешкам. В основном беллетристика, но иногда попадается и техническая литература, засунутая небрежной рукой сортировщика. Дюма, Гарднер, Чейз, Шоу. Многие из этих книг уже перечитаны по нескольку раз. Я уже собирался перейти к другой полке, как в самом углу заметил небольшую коричневую книжицу, по размеру - чуть больше карманного формата.
Название на корешке отсутствовало, так что я сел на старую развалину стула, откинул в сторону тяжелую штору, таким образом, обеспечив доступ света с улицы, и приступил к изучению. Книга являлась самиздатовской, наверняка еще советских времен - это первое, на что я обратил внимание. Текст набран на машинке, причем похоже при наборе использовалась не новая лента - об этом говорили блеклые буквы, в предвечерних сумерках я разбирал их с трудом. Обложка тоже самодельная, сделанной из какого-то плотного картона, темно-коричневого цвета. Страницы прошиты грубыми белыми нитками, а вся кипа бумаги - вклеена в обложку. Но первый лист поразил меня сильнее всего. На пожелтевшей от времени бумаге, с растрепанными и замусоленными краями, виднелась надпись, написанная мелким убористым подчерком:
'Книга эта не простая, и предназначена для людей скучающих с умом пытливым, могущих разглядеть действительность между строк. Читающий отдает жизнь за острейшие впечатления, которые в данное время зачастую пережить не представляется возможным. Посему заключаем договор: начавший читать, сам решает, сколько времени прожить и сколько отдать, сколько жизней прожить, сколько страниц прочитать, но нерушим договор этот, в чем убедиться ты сможешь сам'
Ха! Начало впечатляло. Умели раньше писать - с самого первого листа книга увлекла меня, и выбор был сделан. Я сунул книжку в карман, прошел мимо похрапывающей и посвистывающей библиотекарши и вышел на свежий воздух.
Лишь когда на небе уже зажглись первые звезды, я, наконец, добрался до дома. Наскоро поужинав, я забрался к себе в комнату. Переоделся в домашнее, сел на край диванчика, поджав под себя ноги - моя любимая поза для чтения. При рыжем свете торшера, я взялся за книгу и открыл первую страницу. Перед началом текста стояло число '5'. Книга начиналась так:
'В ту зимнюю ночь, когда лютый северный ветер, казалось, хотел оторвать дом от земли, раскидать бревна по окрестностям и заморозить своим свирепым дыханием обитателей, Сириус Меридо лежал в теплой постели и наслаждался простыми радостями жизни - теплом, уютом и покоем, богатством и своей женой, чье тело, несмотря, на все её двадцать пять лет, оставалось прекрасным, как в день свадьбы. Шелк кожи, сладость губ, голубые глаза и темные, как воронье крыло, волосы были восхитительны, и вот уже в который раз за ночь Сириус потянулся, чтобы насладиться ею...'
Мне казалось, что книга подчиняет меня себе, что буквы не существует, и что я не читаю книгу, а живу жизнью персонажа. Казалось, нежные руки Сильвии ласкают не Сириуса, а меня, я прекрасно чувствовал прикосновения к самым нежным и интимным местам моего тела, и с жаром отвечал на ласки. Мои ладони проводили по соскам Сильвии, божественная красавица, была сейчас моей женой и выполняла все мои желания. В неверном свете горящих масляных светильников, от наших сплетающихся тел на стенах образовывались причудливые тени. В пылу страсти женщина впивается зубами мне в плечо, но боль неразрывно связано с удовольствием и вызывает у меня лишь стон блаженства.
Не знаю сколько времени это продолжалось, но мне казалось, что прошли века. Я никогда такого не ощущал, все казалось реальнее, чем сама реальность, мог ли я не доверять своим чувствам?
Очнулся от наваждения я лишь когда первые лучи солнца стали озарили комнату, заставляя сощуриться. Проснулся я невероятно измотанным, но не мог поверить, что уже прошла ночь, и наступило утро.
С края дивана на пол упала книга. Красная закладочка, отмечала прочитанные страницы. Я открыл книгу и увидел, последние прочитанные слова:
'... и лишь когда свет зари осветил ложе, Сириус открыл глаза'.
Я направился в ванную, пытаясь открыть второй глаз, который отчаянно сопротивлялся моим усилиям. Включил свет, и стал умываться - прохладная вода приятно освежила меня, и я принялся внимательно рассматривать себя в зеркало. Распухшие губы, помятое лицо. На плече алел полукруг отпечатка зубов.
Вот это дела! Значит, не врал неведомый автор рукописных строк, значит и в самом деле, книга дарует возможность пожить чужой жизнью. Я вновь посмотрел на себя в зеркало: мне показалось или я выгляжу старше? Несомненно, вот еле заметные, но, тем не менее, вполне различимые морщинки вокруг глаз. Я бросил взгляд на руки, они выглядели гораздо более мускулистыми, чем раньше. Вот что значила эта цифра '5', это был своеобразный прейскурант за услуги - с меня сняли пять лет жизни.
Я вернулся к себе в комнату и посмотрел на книгу, лежащую на ночном столике, посреди всякой всячины. Как это возможно? Неужели в нашем материальном мире остались такие чудеса? Хорошо это или плохо? Как мне поступить дальше, ведь нельзя же кинуть книгу в шкаф, и просто забыть о её существовании? Ибо книга попала в нужные руки, я действительно обладал пытливым умом, и страдал от скуки и одиночества. Я решил, что обдумаю все днем. Наскоро позавтракал и отправился по делам - сегодня мне предстояло обойти сразу несколько вакансий предлагаемой работы, встать на учет в отделе по трудоустройству.
Погода стояла отвратная, на улице было прохладно, иногда накапывал дождик, так что настроение установилось соответственное - серое, препротивное. На вопросы начальников я отвечал невпопад и без труда провалил все собеседования. Из головы не выходила неведомая книга. Меня мучили вопросы - кто написал её? Сколько еще экземпляров ходит по миру? Судя по замусоленным страницам её часто читали, что стало с теми кто держал её в руках до меня? Вопросы, вопросы.. ответов я не находил, и от этого любопытство моё распалялось неимоверно. Я подпрыгивал от нетерпения на сидении маршрутки, и взбежал по ступенькам подъезда, ворвавшись как тайфун в квартиру, свалил беспорядочной кучей одежду в коридоре и вошел в комнату. Книга лежала там, где я её оставил. Осторожно открыв книгу, я увидел, что на этот раз число '15' перед началом очередной главы.
Я задернул занавески, включил ночник и погрузился в чтение. Названия, как и перед предыдущей главой, не оказалось, и текст никак не был связан с предыдущим. Начинался он так:
Свет не видел второго такого чревоугодника, как Николя Серен. Искусство наслаждения пищей ставилось им превыше всего остального. Литература, живопись, скульптура не ценились им вовсе, но вкус великолепно приготовленной пищи был способен оторвать его от суеты земной. Целью своей Николя ставил нахождение новых рецептов, а также мастеров, которые бы могли восхитить его, уже перепробовавшие все и вся, вкусовые рецепторы.
Блуждая по осеннему Парижу, вдоль набережной Сены, он заметил ранее остававшийся незамеченным ресторанчик, куда не долго думая и направил свои стопы. Подбежавший хозяин предложил ему меню, откуда Николя выбрал, мясо тушеное с красным вином, неведомую морскую живность, очень рекомендованную хозяином, красное вино, по утверждению того же хозяина, могущее оказать честь столу любого знатока, фазан, начиненный черносливом...'
Как и в прошлый раз, книга захватила меня полностью, и я наслаждался вкусом яств, приносимых Николя хозяином, бокал за бокалом осушал прекрасное бургундское, а затем следовали новые и новые блюда, пока Николя (а значит и я) не был вынужден перестегнуть на одну дырочку пояс, придерживающий брюки.
Утирая ладошкой жирные губы, мне нет никакого дела, до отталкивающей внешности персонажа, я знал, уверял себя, что это временно и лишь получал удовольствие, за которое щедро платил своими собственными годами. Одно только посещение Парижа стоило всего, не говоря уж о некотором количестве лет моей никчемной жизни.
Утром, я обнаружил себя лежащем на ковре, покрывающем комнату, судорожно сжимающим книгу в побелевших руках. Как и в прошлый раз, закладочка аккуратно отмечала прочитанное.
С трудом поднявшись с пола, я потирал спину - похоже, меня продуло на холодном полу и я чувствовал боли в спине, мучила отдышка, и все окружающее казалось мне немного не в фокусе. Я прошествовал в ванную, и в ужасе уставился на свое отражение. Прихваченные сединой виски, потрескавшиеся губы, пожелтевшие зубы, одрябшее тело, ни единого намека на того сильного и стройного красавца, который стоял здесь вчера утром. Глаза выглядели выцветшими - вместо карих они оказались зеленоватыми, будто поросшие болотной тиной.
Руки дрожали, от охватившего меня страха подгибались колени. Что же теперь делать? Я настолько изменился, что даже сам себя узнаю с трудом. А как же другие? Родители, немногочисленные друзья. Боже, да у меня теперь и документов-то нет, на фотографии совсем другой человек!
Я потрясенно сидел на табурете в кухне, и курил оставленные в моей квартире отцом сигареты. Ни едкий дым, режущий глаза, ни отсутствие фильтра не отвлекало меня от раздумий. Я все никак не мог понять, что же мне теперь делать. Выхода не было.
Отвлекся я лишь когда зазвонил телефон, дребезжание болгарского, еще дискового, аппарата оторвало меня от самобичевания. Я взял массивную трубку - звонила мама:
- Сынок, я сегодня буду в твоих краях, зайду - погляжу как ты там.
- Эээ.. Мам, у меня немного не прибрано, может как-нибудь в другой раз? - я с удивлением убедился, что голос мой остался прежним.
- Неужели ты не хочешь меня видеть? Мы не виделись уже три недели!
- Мамуль, я очень хочу тебя видеть, но я сейчас очень занят...
- Слышать ничего не хочу, я буду у тебя около двадцати часов, куча времени, чтобы привести квартиру в порядок и разобраться с делами - она с раздражением бросила трубку.
Вот только этого еще не хватало, интересно как отреагирует мама на присутствие у меня дома постороннего человека. Да еще уже достаточно 'пожилого'. Сколько мне там сейчас по версии книги? 25 мне было до похода в библиотеку, пять лет за первую главу, пятнадцать за вторую. Сорок пять. Совсем еще не много, мама старше, но как же я бездарно потратил своё время!
Вечером я стоял рядом с подъездом, ожидая маму. Не знаю, что я хотел ей сказать, о чем рассказать, ведь все происшедшее попахивало сумасшествием, и даже мама мне не поверит. Но попытаться следовало, и поэтому, несмотря на начавшийся дождь, я терпеливо ждал маму.
Вот и она, курточка, джинсы и ботиночки, вся подтянутая и, как обычно, неприступно холодная. Пока я мучительно соображал, как мне подступиться, она равнодушно мазнула взглядом, не останавливаясь, прошла мимо, и свернула в подъезд. Я отшатнулся как от пощечины. Шатаясь, я дошел до стоящего рядом с моим домом дерева и опустился на скамейку. Дождь, то затихая, то начинаясь с новой силой стучал по куртке, стекал по волосам, капал в глаза, смешиваясь с моими слезами. Я был мокрый, и смертельно уставший. Если меня не узнала даже родная мама, то не узнает никто, жизнь потеряла для меня всякий смысл.
Я сидел так около часа, вымокнув до нитки и ужасно замерзнув. Я увидел, как вышла из подъезда так и не дождавшаяся меня мама, тогда я встал и побрел домой. С трудом взобрался на свой пятый этаж, устало облокачиваясь на перила, открыл ключом дверь и вошел в квартиру. Кряхтя, как столетний старик, я присел на табуреточку и расшнуровал ботинки, снял все мокрое. В зале я еще раз посмотрел на себя в зеркало, теперь я видел и отвисший живот, и второй подбородок. Пришедшее решение оказалось ясным и единственно приемлемым в создавшейся ситуации.
В последний раз окинул взглядом свою комнату, поглядел на фоторгафии одноклассников и одногруппников, свои детские фотографии. Для меня все это уже в прошлом, своей безмозглостью я возвел между собой и остальным миром непреодолимую стену, и теперь мне нет пути обратно.
Перелистав несколько глав, я нашел одну, перед которой стояло число '30'. По прежнему чтение доставляло непередаваемое удовольствие, разум обволакивало сладостной иллюзией, и через некоторое время казалось, что иллюзией была жизнь по эту, иную сторону от страниц.
' Мартен Де Руа скакал во главе славного войска, храбрые лица ординарцев, храп и топот лошадей, пыль из под копыт - это ли не жизнь, которую должен вести настоящий мужчина. Огнем и мечом завоевывать славу себе и своей Родине, поднимать флаг над павшими и сожженными городами противника. Перескакивать через трупы поверженных врагов, одним взмахом сабли сносить голову, и отправлять к праотцам. Другой жизни Де Руа и не знал, он провел в походах большую часть своей жизни. В седло он сел чуть ли раньше, чем научился ходить. Сегодня ему выпала честь возглавлять это войско в последнем бою. Быть может, он погибнет, но враг не увидит его спину...'
В бой вступил противник, всадники на верблюдах имели преимущество, так как могли рубить своими кривыми саблями немного возвышаясь. Схватка разгорелась нешуточная, отряды сшибались, лилась кровь, наезднику рядом разрубили яремную вену, и алая кровь брызнула фонтаном прямо по меня, находящемуся рядом. Мой клинок встретился не с одним вражеским, но я, казалось, был непобедим, сталь сверкала на палящем солнце, лошадь топтала тела павших и раненых. Руки были скользкие от покрывающей их крови, даже на губах чувствовался её солоноватый вкус. Мне удалось вклиниться в образовавшуюся брешь, и теперь я подгонял свою лошадь, нещадно рубя налево и направо, прорываясь к верблюду вражьего предводителя.
Мои соратники поняли мой маневр и устремились за мной. Еще немного и строй сарацинов раскололся, а я вступил в схватку с Абу Мусой. Я ясно видел его глаза, в которых ярость от неизбежного поражения, сочеталась с решимостью умереть во славу Аллаха. Я поднимаю свою лошадь на дыбы, привстаю на стременах, изящным движением отрубаю кисть с ятаганом, и уже готовлюсь совершить последний удар, как вдруг, в мгновение ока все замирает, шум боя смолкает, лязг металла прекращается. В гротескных позах замерли солдаты - вот со взмыленной морды лошади капает слюна, она висит в воздухе. Время остановилось... и тут я понял, что кредит времени, отпущенный мне, иссяк, и жизнь моя окончена. Картина видимая моему взору медленно тускнеет, и все погружается во тьму, а я судорожно хрипя пытаюсь встать с дивана, из моих рук выпадает книга, и последнее, что я вижу - это надпись на последней странице, сделанная той же рукой, что и на первой, гласящая: Pacta servanda sunt. Умирающее сознание, успевает достать из глубоких дебрей памяти перевод столь любимой юристами поговорки... договор должен быть исполнен.
Одновременно с этим, на той же полке, откуда и была взята несколько дней назад, возникает книга. Нетронутый слой пыли покрывает её, и книга остается ожидать неосторожного читателя...